Сочинение эссе на тему василий белов плотницкие рассказы
10 вариантов
Одной из самых первых ласточек «деревенской прозы» была повесть Василия Белова (род. 1932) «Привычное дело». Явившаяся в свет в начале 1966 года на страницах в ту пору еще малоизвестного журнала «Север» (Петрозаводск), она была перепечатана в «Новом мире» (факт редкостный для журнальной периодики!) и сразу же стала объектом самого пристального внимания критики: ни одно из произведений «деревенской прозы» не обросло таким панцирем односторонних, произвольных интерпретаций, как эта повесть.
Как только ни величали «Привычное дело» – и «гимном миллионам сеятелей и хранителей русской земли», и «поэмой», и «эпосом», какие только аттестации ни выдавались Ивану Африкановичу, главному герою повести: цельный характер, «стойкий характер», «душевно развитый человек с обостренным гражданским сознанием», «активный ум, глубокая пытливость, личность недюжинная и основательная» и т. д., и т. п.8ин критик пытался использовать обаяние этой, как ее справедливо назвал Федор Абрамов, «жемчужины российской словесности» для обоснования умозрительных, внеисторических, а точнее, неопатриархальных концепций народной жизни и духовного облика человека из народа. Не случайно же именно по поводу ряда «апологий» в честь Ивана Африкановича критик И. Дедков с возмущением воскликнул: «Диву даешься: полно, да читали ли восторженные поклонники беловского героя повесть, ее ли имеют в виду?»9 Дедкову стоило только восстановить сюжетную канву «Привычного дела», чтоб убедительно доказать, что «Иван Афри-канович написан В. Беловым если и с несомненной симпатией, то одновременно и с глубокой горечью», что «Иван Африканович – не одна только отрада русской деревни, тем более не гордость ее»10
Повесть В. Белова поначалу может оглушить своим многоголосьем. В ней «перемешаны» разные речевые и фольклорные жанры: пословицы, поговорки, частушки, молитвы, народные приметы, сказки, деловые бумаги (чего стоит один только «Акт», составленный по случаю поломки самоваров), бухтины, брань. В ней сталкиваются разные речевые стили: и поэтическая речь бабки Евстольи, что сродни народной песне и плачу; и литературная, «книжная» речь безличного повествователя; и казенное, претендующее на державность, слово «густомясого» уполномоченного («А у вас в колхозе люди, видать, это недопонимают, им свои частнособственнические интересы дороже общественных»; «Вы, товарищ Дрынов, наш актив и опора…»); и «наигранно-панибратский голос» газетчика, вооруженного «поминальником»; и реплики Митьки, освоившего в городе лишь пену «блатных» оборотов («А мне до лампочки»; «Я его в гробу видал. В белых тапочках»); наконец, в повести очень часто звучит суматошный, захлебывающийся говор «бабьих пересудов». Причем автор очень
Одной изо самых первых ласточек «деревенской прозы» была описание Василия Белова (род. 1932) «Привычное дело». Явившаяся в знать в начале 1966 года на страницах в ту пору вторично малоизвестного журнала «Север» (Петрозаводск), она была перепечатана в «Новом мире» (безо всяких редкостный для журнальной периодики!) и сразу же стала объектом самого пристального внимания критики: ни одно изо произведений «деревенской прозы» не обросло таким панцирем односторонних, произвольных интерпретаций, в качестве кого эта повесть. Как только ни величали «Привычное дело» – и «гимном миллионам сеятелей и хранителей русской земли», и «поэмой», и «эпосом», какие токмо аттестации ни выдавались Ивану Африкановичу, главному герою мотнуть: цельный характер, «стойкий характер», «душевно развитый особа с обостренным гражданским сознанием», «активный ум, глубокая любопытство, личность недюжинная и основательная» и т. д., и т. п.8ин критик пытался проэксплуатировать обаяние этой, как ее справедливо назвал Дюня Абрамов, «жемчужины российской словесности» для обоснования умозрительных, внеисторических, а компаратив, неопатриархальных концепций народной жизни и духовного облика человека с народа.
Не случайно же именно по поводу ряда «апологий» в почтительность Ивана Африкановича критик И. Дедков с возмущением воскликнул: «Диву даешься: вагон, да читали ли восторженные поклонники беловского героя повестушка, ее ли имеют в виду?»9 Дедкову стоило чуть восстановить сюжетную канву «Привычного дела», чтоб неопровержимо доказать, что «Иван Афри-канович написан В. Беловым в противном случае и с несомненной симпатией, то одновременно и с глубокой горечью», как «Иван Африканович – не одна только отрада русской деревни, тем паче не гордость ее»10 Повесть В. Белова поначалу может оглоушить своим многоголосьем. В ней «перемешаны» разные речевые и фольклорные жанры: пословицы, поговорки, болтовня, молитвы, народные приметы, сказки, деловые бумаги (что-что стоит один только «Акт», составленный по случаю поломки самоваров), бухтины, поношение.
В ней сталкиваются разные речевые стили: и поэтическая набор бабки Евстольи, что сродни народной песне и плачу; и литературная, «книжная» аллокуция безличного повествователя; и казенное, претендующее на державность, выражение «густомясого» уполномоченного («А у вас в колхозе люди, верно, это недопонимают, им свои частнособственнические интересы желаннее общественных»; «Вы, товарищ Дрынов, наш актив и ножка…»); и «наигранно-панибратский голос» газетчика, вооруженного «поминальником»; и реплики Митьки, освоившего в городе просто-напросто пену «блатных» оборотов («А мне до лампочки»; «Я его в гробу видал. В белых тапочках»); едва, в повести очень часто звучит суматошный, захлебывающийся слушок «бабьих пересудов».
Причем автор очень
Дом стоит на земле больше ста лет, и время совсем его скособочило. Ночью, смакуя отрадное одиночество, я слушаю, как по древним бокам сосновой хоромины бьют полотнища влажного мартовского ветра. Соседний кот-полуночник таинственно ходит в темноте чердака, и я не знаю, чего ему там надо.
Дом будто тихо сопит от тяжелых котовых шагов. Изредка, вдоль по слоям, лопаются кремневые пересохшие матицы, скрипят усталые связи. Тяжко бухают сползающие с крыши снежные глыбы. И с каждой глыбой в напряженных от многотонной тяжести стропилах рождается облегчение от снежного бремени.
Я почти физически ощущаю это облегчение. Здесь, так же как снежные глыбы с ветхой кровли, сползают с души многослойные глыбы прошлого… Ходит и ходит по чердаку бессонный кот, по-сверчиному тикают ходики. Память тасует мою биографию, словно партнер по преферансу карточную колоду. Какая-то длинная получилась пулька… Длинная и путаная. Совсем не то что на листке по учету кадров. Там-то все намного проще…
За тридцать четыре прожитых года я писал свою биографию раз тридцать и оттого знаю ее назубок. Помню, как нравилось ее писать первое время. Было приятно думать, что бумага, где описаны все твои жизненные этапы, кому-то просто необходима и будет вечно храниться в несгораемом сейфе.
Мне было четырнадцать лет, когда я написал автобиографию впервые. Для поступления в техникум требовалось свидетельство о рождении. И вот я двинулся выправлять метрики. Дело было сразу после войны. Есть хотелось беспрерывно, даже во время сна, но все равно жизнь казалась хорошей и радостной. Еще более удивительной и радостной представлялась она в будущем.
С таким настроением я и топал семьдесят километров по майскому, начинающему просыхать проселку. На мне были почти новые, обсоюженные сапоги, брезентовые штаны, пиджачок и простреленная дробью кепка. В котомку мать положила три соломенных колоба и луковицу, а в кармане имелось десять рублей деньгами.
Я был счастлив и шел до райцентра весь день и всю ночь, мечтая о своем радостном будущем. Эту радость, как перец хорошую уху, приправляло ощущение воинственности: я мужественно сжимал в кармане складничок. В ту пору то и дело ходили слухи о лагерных беженцах. Опасность мерещилась за каждым поворотом проселка, и я сравнивал себя с Павликом Морозовым. Разложенный складничок был мокрым от пота ладони.
Однако за всю дорогу ни один беженец не вышел из леса, ни один не покусился на мои колоба. Я пришел в поселок часа в четыре утра, нашел милицию с загсом и уснул на крылечке.
В девять часов явилась непроницаемая заведующая с бородавкой на жирной щеке. Набравшись мужества, я обратился к ней со своей просьбой. Было странно, что на мои слова она не обратила ни малейшего внимания. Даже не взглянула. Я стоял у барьера, замерев от почтения, тревоги и страха, считал черные волосинки на теткиной бородавке. Сердце как бы ушло в пятку…
Теперь, спустя много лет, я краснею от унижения, осознанного задним числом, вспоминаю, как тетка, опять же не глядя на меня, с презрением буркнула:
— Пиши автобиографию.
Бумаги она дала. И вот я впервые в жизни написал автобиографию:
«Я, Зорин Константин Платонович, родился в деревне Н…ха С…го района А…ской области в 1932 году. Отец — Зорин Платон Михайлович, 1905 года рождения, мать — Зорина Анна Ивановна с 1907 года рождения. До революции родители мои были крестьяне-середняки, занимались сельским хозяйством. После революции вступили в колхоз. Отец погиб на войне, мать колхозница. Окончив четыре класса, я поступил в Н-скую семилетнюю школу. Окончил ее в 1946 году».
Дальше я не знал, что писать, тогда все мои жизненные события на этом исчерпывались. С жуткой тревогой подал бумаги за барьер. Заведующая долго не глядела на автобиографию. Потом как бы случайно взглянула и подала обратно: —
Ты что, не знаешь, как автобиографию пишут?…Я переписывал автобиографию трижды, а она, почесав бородавку, ушла куда-то. Начался обед. После обеда она все же прочитала документы и строго спросила:
— А выписка из похозяйственной книги у тебя есть?
Сердце снова опустилось в пятку: выписки у меня не было…
И вот я иду обратно, иду семьдесят километров, чтобы взять в сельсовете эту выписку. Я одолел дорогу за сутки с небольшим и уже не боясь беженцев. Дорогой ел пестики и нежный зеленый щавель. Не дойдя до дому километров семь, я потерял ощущение реальности, лег на большой придорожный камень и не помнил, сколько лежал на нем, набираясь новых сил, преодолевая какие-то нелепые видения.
Дома я с неделю возил навоз, потом опять отпросился у бригадира в райцентр.
Теперь заведующая взглянула на меня даже со злобой. Я стоял у барьера часа полтора, пока она не взяла бумаги. Потом долго и не спеша рылась в них и вдруг сказала, что надо запросить областной архив, так как записи о рождении в районных гражданских актах нет.
Я вновь напрасно огрел почти сто пятьдесят километров…
В третий раз, уже осенью, после сенокоса, я пришел в райцентр за один день: ноги окрепли, да и еда была получше — поспела первая картошка.
Заведующая, казалось, уже просто меня ненавидела.
— Я тебе выдать свидетельство не могу! — закричала она, словно глухому. — Никаких записей на тебя нет! Нет! Ясно тебе?
Я вышел в коридор, сел в углу у печки и… разревелся. Сидел на грязном полу у печки и плакал, — плакал от своего бессилия, от обиды, от голода, от усталости, от одиночества и еще от чего-то.
Теперь, вспоминая тот год, я стыжусь тех полудетских слез, но они до сих пор кипят в горле. Обиды отрочества — словно зарубки на березах: заплывают от времени, но никогда не зарастают совсем.
Я слушаю ход часов и медленно успокаиваюсь. Все-таки хорошо, что поехал домой. Завтра буду ремонтировать баню… Насажу на топорище топор, и наплевать, что мне дали зимний отпуск.
Автор: Белов Василий .
Март 1966 г; Тридцатичетырехлетний инженер Константин Платонович Зорин вспоминает, как его, выходца из деревни, унижали городские бюрократы и как когда-то возненавидел он все деревенское. А теперь тянет назад, в родную деревню, вот и приехал он сюда в отпуск, на двадцать четыре дня, и хочется баню топить каждый день, но его баня слишком стара, а восстановить её в одиночку, несмотря на плотницкую закваску, приобретенную в школе ФЗО, Зорин не может и поэтому обращается за помощью к соседу-старику Олеше Смолину, да только тот не спешит приниматься за дело, а вместо этого рассказывает Зорину о своем детстве.
Родился Олеша, как Христос, в телячьем хлеву и как раз на самое Рождество. А грешить его заставил поп: не верил, что у Олеши нет грехов, и больно драл за уши, вот и решил тот согрешить — украл отцовский табак и стал курить. И тут же покаялся. А как начал Олеша грешить, жить стало легче, стегать враз перестали, но только пошла в его жизни с тех пор всякая путанка…
На следующий день Зорин и Смолин, взяв инструменты, идут ремонтировать баню. Мимо них проходит сосед, Авинер Павлович Козонков, сухожильный старик с бойкими глазами. Олеша разыгрывает Авинера, говоря, что у того корова якобы нестельная и что он останется без молока. Козонков, не понимая юмора, злится и угрожает Олеше, что напишет куда следует про сено, накошенное Смолиным без разрешения, и что сено у него отберут.
В ответ Олеша говорит, что Авинер с разрешения сельсовета косит на кладбище — покойников грабит. Смолин и Козонков окончательно ссорятся, но когда Авинер уходит, Олеша замечает: всю жизнь у них с Авинером споры. С малолетства так. А жить друг без дружки не могут.
И начинает Смолин рассказывать. Олеша и Авинер — одногодки. Как-то ребята делали птичек из глины и фуркали — кто дальше. А Авинер (тогда еще Виня) набрал глины больше всех, насадил на ивовый прут да прямехонько в Федуленково окно, стекло так и брызнуло. Все, конечно, бежать. Федуленок — из избы, а Виня один на месте остался и только приговаривал: «Вон оне в поле побежали!» Ну, Федуленок и ринулся за ними, и Олешу настиг. Да и прикончил бы, если б не Олешин отец.
В двенадцать лет Винька и Олеша приходскую школу кончили, так Винька на своем гумне все ворота матюгами исписал — почерк у него был, как у земского начальника, а от работы Винька старался увильнуть, даже плуг отцовский портил, лишь бы навоз в борозду не кидать. И когда его отца пороли за неуплату податей, Виня бегал глядеть, да еще и хвастался: видел, дескать, как тятьку пороли и он на бревнах привязанный дергался… А потом отправился Олеша в Питер. Там мастера-плотники били его сильно, но работать научили.
После стычки с Олешей Авинер в бане не показывается. Зорин, услышав, что к Козонкову приехала дочь Анфея, отправляется в гости. Авинер поит своего шести- или семилетнего внука водкой, а сам, пьяный, рассказывает Зорину о том, как ловок он был в молодости — обманывал всех вокруг и даже из-под углов только что заложенной церкви деньги вытащил.
На следующее утро Олеша на баню не является. Зорин идет к нему сам и узнает, что от Олеши требуют идти в лес — рубить ветошный корм (это результат козней Козонкова: он ведь и про работу магазина каждую неделю жалобу строчит). Только после обеда Зорин приходит ремонтировать баню и снова начинает рассказывать. На этот раз про то, как Козонков захотел жениться, да невестин отец отказал ему: на Авинеровых розвальнях завертки веревочные, так на первой же горушке, глядишь, завертка-то и лопнет…
Потом Олеша рассказывает про свою любовь. У Таньки, Федуленковой дочки, коса густая была, ниже пояса. уши белые. А глаза — даже и не глаза, а два омутка, то синие, то черные. Ну, а Олеша робок был. И как-то в Успеньев день после праздника мужики напились, а парни спали на повети неподалеку от девок. Винька тогда пьяным прикинулся, а Олеша стал проситься под полог, где собирались спать Олешина двоюродная да Танька.
Тут двоюродная-то и шмыгнула в избу: самовар, дескать, забыла закрыть. И назад не вышла — догадливая она была. А Олеша, весь от страха дрожа, — к Таньке, да та стала уговаривать его уйти… Олеша сдуру и пошел на улицу. Проплясался, а когда уже под утро зашел на поветь, услышал, как Винька под пологом его Таньку жамкает. И как целуются. А двоюродная, обсмеяв Олешу, сказала, что Танька велела его найти, да только где сыскать-то? Будто век не плясывал.
Олеша заканчивает свой рассказ. Мимо проезжает грузовик, водитель оскорбляет Смолина, однако Олеша лишь восхищается им: молодец, сразу видно — нездешний. Зорин, злясь и на водителя и на беззлобие Смолина, уходит не попрощавшись.
Козонков, придя к Смолину, рассказывает, как с восемнадцатого года стал он правой рукой Табакова, уполномоченного финотдела РИКа. И сам с колокольни колокол спехивал, да еще и маленькую нужду оттуда справил, с колокольни-то. И в группке бедноты, созданной, чтоб вывести кулаков на чистую воду и открыть в деревне классовую войну, Авинер тоже участвовал. Так теперь товарищ Табаков, говорят, на персональной живет, и Козонков интересуется, нельзя ли и ему тоже персональную?
Вот и документы все собраны… Зорин смотрит документы, но их явно недостаточно. Авинер жалуется, что посылал, дескать, заявление на персональную в район, да затеряли там: кругом одна плутня да бюрократство. А ведь Козонков, считай, с восемнадцатого года на руководящих работах — и секретарем в сельсовете, и бригадиром, два года «зав. мэтээф работал, а потом в сельпе» всю войну займы распространял. И наган у него был.
Как-то повздорил Козонков с Федуленком — наганом грозил, а потом добился, чтоб того в колхоз не приняли: две коровы, два самовара, дом двоежилой. И тут Федуленка, как единоличника, таким налогом обложили… Авинер уходит. Дом Федуленка, где была контора колхоза, глядит пустыми, без рам, окошками. А на князьке сидит и мерзнет нахохленная ворона. Ей ничего не хочется делать.
Отпуск Зорина подходит к концу. Олеша работает на совесть и потому медленно. И рассказывает он Зорину, как направляли их, бывало, на трудгужповинность — дороги строить, как гнали то на лесозаготовку, то на сплав, а потом еще надо было в колхозе хлеб посеять, да только получалось на четыре недели позже нужного. Вспоминает Олеша, как пришли описывать имущество Федуленка. Дом — с молотка. Всю семью — в ссылку. Когда прощались, Танька к Олеше при всем народе подошла. Да как заплачет… Увезли их в Печору, было от них в первое время два или три письма, а потом — ни слуху ни духу. Олеше тогда Винька Козонков кулацкую агитацию приписал, и мучили Смолина сильно. Да и теперь Олеша не решается рассказать Зорину все до конца — тот ведь «партейный».
Баня оказывается готовой. Зорин хочет рассчитаться с Олешей, но тот будто не слышит. Потом они вместе парятся. Зорин специально для Олеши включает транзистор, оба слушают «Прекрасную мельничиху» Шуберта, а затем Зорин дарит транзистор Олеше.
Перед отъездом к Зорину приходят Олеша и Авинер. Выпив, они начинают спорить о коллективизации. Олеша говорит, что в деревне было не три слоя — кулак, бедняк и середняк, — а тридцать три, вспоминает, как в кулаки записали Кузю Перьева (у него и коровы-то не было, да только Табакова обматерил в праздник). А по словам Авинера, Смолина самого следовало бы вместе с Федуленком — под корень: «Ты контра была, контра и есть». Доходит до драки. Авинер стучит о стену Олешиной головой. Появляется Настасья, жена Олеши, и уводит его домой. уходит и Авинер, приговаривая: «Я за дисциплинку родному брату… головы не пожалею… Отлетит в сторону!»
У Зорина начинается грипп. Он засыпает, потом встает и, пошатываясь, идет к Смолину. А там сидят и мирно беседуют… Авинер и Олеша. Смолин говорит, что оба они в одну землю уйдут, и просит Авинера, если Олеша умрет раньше, сделать ему гроб честь по чести — на шипах. И Козонков просит Смолина о том же, если Олеша его переживет. А потом оба, клоня сивые головы, тихо, стройно запевают старинную протяжную песню.
Зорин не может им подтянуть — он не знает ни слова из этой песни…
Содержание
Введение 3
Глава 1. Природа в художественном дискурсе русских писателей 5
1.1 «Классический» образ природы в произведениях М.М. Пришвина и Г.К. Паустовского 5
1.2 Природные начала в героях В. Белова 8
Глава 2. Человек и природа в рассказах В. Белова для детей 13
2.1 Особенности мира природы в рассказах В. Белова для детей 13
2.2 Функции образов природы в рассказах В.И. Белова для детей 17
Заключение 21
Список использованной литературы 24 Введение
Художественные произведения второй половины ХХ в. обращаются к сущностным вопросам бытия: история и личность, природа и человек, судьба и человек. В 60-80-е гг. рассказ становится той жанровой формой осмысления действительности, который помогает показать отдельные моменты жизни человека или же представить жизнь как цепь отдельных эпизодов, которые вскрывают основную проблему. Лаконичность рассказа позволяет воссоздать универсальную модель мира и спроецировать ее на собственный опыт.
В.И. Белов, представитель деревенской прозы, нравственную опору человека видел в его единении с природой, в патриархальности крестьянина, в сохранении ценности идеалов народной культуры. Основой всего творчества Белова является тема «малой родины». Герои его произведений находятся в тесной взаимосвязи с окружающим миром, поэтому большое место в художественном мире писателя занимают картины природы. Белов художественно осмысливает природу, а не просто воспроизводит физический ландшафт.
На разных этапах своего творчества Белов по-разному раскрывал тему «малой родины». Если в ранних произведениях писателя ведущей темой является тема нелегкого труда на родной земле, то в более поздних рассказах особое внимание уделяется теме существования человека на родной земле, поиска жизненных опор.
Основой многих рассказов В. Белова для детей являются пейзажи и описания природных явлений. В его рассказах дети постигают и открывают для себя мир, находясь в неразрывной связи с природой, живя в ней, изучая ее. Для писателя важно показать, как происходит процесс открытия ребенком неизведанного мира природы, как он узнает и принимает ее.
«Деревенская» проза В.И. Белова в литературоведении изучена достаточно глубоко (В.А. Емельянов, Л.Ф. Ершов, И.И. Калимуллин, А. Карпов, А. Овчаренко, Ю. Селезнев, Л.А. Смирнова и др.). Однако рассказы В. Белова для детей до настоящего времени являются малоизученными. Образ природы в рассказах писателя для детей до настоящего времени не становился предметом специальных исследований. Этим и обусловлена актуальность исследования.
Объект исследования курсовой работы – рассказы В.И. Белова для детей.
Предмет исследования курсовой работы – образ природы в рассказах В.И. Белова для детей.
Цель исследования – проанализировать образ природы в рассказах В.И. Белова для детей.
Данная цель предполагает решение следующих задач:
1. проанализировать образ природы в произведениях Г.К. Паустовского и М.М. Пришвина;
2. рассмотреть природные начала в героях В. Белова;
3. проанализировать особенности мира природы в рассказах В.И. Белова для детей;
4. выделить функции природы в рассказах В.И. Белова для детей.
В работе были использованы следующие методы исследования: анализ и синтез, системно-структурный метод.
Материалом для исследования послужили рассказы В.И. Белова «Жадный петух», «На сенокосе», «Каникулы», «Птички-рукавички», «Катюшин дождик» и др.
Структура курсовой работы. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы. Список литературы
1. Белов В.В. Избранные произведения: в 3 т. – М., 1984.
2. Белов В.И. Лад: Очерки о народной эстетике. – М.: Молодая гвардия, 1982. – 293 с.
3. Большакова А.Ю. Феномен деревенской прозы (вторая половина ХХ века): Дис. … д-ра филол. наук. – М., 2002. – 403 с.
4. Дьякова Т.А. Онтологические контуры пейзажа: опыт смыслового странствия. – Воронеж, 2004. – 168 с.
5. Залыгин С.П. О творчестве Василия Белова // Залыгин С.П. Рассказы. 1981-1989. Литературно-критические статьи: в 6 т. – М.: Художественная литература, 1991. – С. 401-416.
6. Карпов А. Тепло родного дома. О творчестве В. Белова // Литература в школе. – 1987. – № 4. – С. 21-29.
7. Касаткин В.М. Концепция природы и человека в творчестве К.Г. Паустовского // Наследие К.Г. Паустовского и современность: экология, культура, нравственность: Материалы науч.-практ. конференции. – Рязань, 2007. – С. 14-17.
8. Корюкаев В.П. Самородок из Тимонихи: Жизнь и творчество Василия Белова. – Вологда: Полиграфист, 2006. – 312 с.
9. Мелкумян Н.Р. Художественный мир «деревенской прозы» (типологический анализ творчества Г. Матевосяна и В. Белова): Автореф. дис. … канд. филол. наук. – Ереван, 1986. – 24 с.
10. Народное слово в произведениях В.И. Белова: словарь. – Вологда: ИЦ ВИРО, 2014. – 214 с.
11. Никонова Т.А. Прощания. Размышления над страницами «деревенской прозы». – Воронеж, 1990. – 143 с.
12. Овчаренко А.И. От Горького до Шукшина. – М.: Современник, 1982. – 494 с.
13. Ожегов С.И. Словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой. – 22-е изд., стер. – М., 1990. – 921 с.
14. Пустовалова А.А. Концепт «природа» в системе языковой образности поэзии Н. Рубцова: Автореф. дис. … канд. филол. наук. – Тамбов, 2009. – 29 с.
15. Сальникова Я.В. Идиллическая модель мира в произведениях В. Белова 60-70-х гг. о «малой родине» [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://cyberleninka.ru/article/n/idillicheskaya-model-mira-v-proizvedeniyah-v-belova-60-70-h-gg-o-maloy-rodine.
16. Смолин А. Писатель Василий Белов – классик русского рассказа // Русская культура нового столетия. – Вологда, 2007.
17. Солженицын А. Василий Белов // Новый мир. – 2003. – № 12.
18. Традиции русской классики ХХ века и современность: Материалы научной конференции, Москва, 14-15 ноября 2002 г. / Ред.-сост. С.И. Кормилов. – М: Издательство Московского университета, 2002. – 336 с.
19. Трефилова Г.П. К.Г. Паустовский: Мастер прозы. – М.: Художественная литература, 1983. – 136 с.
20. Цимбалова Ю.А. Образ ребенка в рассказах В.И. Белова // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2015. – № 5 (47): в 2 ч. – Ч. 1. – С. 209-213. Общий объем: 24 стр. Год: 2016 Цена: 500 руб.
Уроженец деревни Тимониха Вологодской области. Крестьянский сын, он после школы работал колхозным счетоводом, перебравшись в город, освоил профессии плотника, слесаря, радиотелеграфиста… Затем закончил Литературный институт. Учился здесь на отделении поэзии, однако известность и признание принесла ему проза.
Одно из первых произведений Белова, повесть “Привычное дело” (1966), стало заметнейшим явлением деревенской прозы. Герой повести, Иван Африканович Дрынов — многодетный колхозник, человек добрый и терпеливый, воспринимает свои бедность и бесправие как данность (“Жись она и есть жись”). Единственная его попытка улучшить своё положение, уехав в город на заработки, кончается поспешным возвращением назад — ибо не в силах он поменять место и привычный уклад своей жизни, своей деревни, своего колхоза. Как отмечал критик Ю.Селезнёв, “Иван Африканович активен как личность тогда, когда он в коллективе, и раскрывается его личность через коллектив, его и можно определить как коллективную личность, в отличие от личности автономной”. (Последнюю, пожалуй, представлял “строптивец” Кузькин из повести Б.Можаева “Живой”, вышедшей в один год с “Привычным делом”.)
Другим знаменитым произведением Белова стали “Плотницкие рассказы” (1968), где в центре повествования — два героя-антипода, два друга-врага. Один из них, по имени Олеша, — безответный труженик, другой, Авенир Козонков, — бывший начальник “при нагане”, проводник революционных идей и порядков в деревне, в чьём активе — раскулачивание, борьба с Церковью… Как бы ни был Олеша прав в их спорах, по натуре он такой же, как и Дрынов, терпеливый непротивленец, и всё у них в конце концов завершается общим застольем с задушевной песней…
Большую известность принёс автору роман “Кануны” (1976). Канунами названо преддверие всеобщей коллективизации; повествование ведётся о жизни в этот период северной деревни Шибанихи, и в частности крестьянской семьи Роговых.
В 1979–1981 годах Беловым публиковалась книга “Лад”, имеющая подзаголовок “Очерки народной эстетики”. Это — широкое исследование жизни и быта русской деревни (прежде всего северной), изложенное живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как трепали лён и как вязали рыболовные снасти, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, чем белили печи и чем — холсты, где и когда устраивались деревенские игрища, в чём отличие бухтины от сказки и от бывальщины и ещё многое, многое другое. Однако завидную согласованность труда и досуга, человека с природой Белов автоматически переносит на общественные и внутрисемейные людские отношения, утверждая, что там всегда царила исключительная благодать, нарушившаяся лишь с приходом капиталистических (и, как подразумевается, впоследствии большевистских) нововведений. Этот спорный момент авторской концепции, например, вынудил даже такого почитателя его таланта, как критик В.Чалмаев, заявить, что в книге “часто вместо лада мы видим лак”.
Ряд произведений Белова — “Моя жизнь”, “Воспитание по доктору Споку” (оба — 1974) и другие — посвящены городской жизни, которая часто воспринимается автором “Лада” как некий сплошной людской раз-лад и нравственное падение. По этому поводу критик В.Ковский, в частности, замечал: “…первоклассный художник, обращаясь к новому для себя материалу, утрачивает, мне кажется, сложную многозначность и глубокий психологизм своего реалистического анализа”.
Об этом же он неустанно пишет в своих критических работах (например, сборник “Раздумья на Родине”, 1986 и 1989).
Перу Белова, помимо вышеперечисленных произведений, принадлежит также ряд пьес: “Над светлой водой” (1973), “Районные сцены” (1980), пьеса-сказка “Бессмертный кощей”(1981) и другие, рассказов, цикл юмористических миниатюр “Бухтины вологодские” (1969).
Многие рассказы и повести Белова, по определению критика Ю.Селезнёва, “небогаты внешними событиями, резкими поворотами сюжета… Нет в них и занимательной интриги. Но они богаты человеком”. По словам другого критика, М.Лобанова: “Ему доступна не речевая шелуха, а дух народного языка и его поэзия”.
Василий Белов фигура, нередко попадавшая в центр идеологических споров; при этом вряд ли кто-то может всерьёз оспаривать художественные достоинства его лучших произведений.
Похожие сочинения
Борьба есть условие жизни…” В.Г.Белинский. (По произведениям русской литературы. — А.А.Блок. Стихи.)
В «Плотницких рассказах» (1968) Белов неоправданно допустил бессвязно-хаотическое построение из рассказов (сказов), дробных эпизодов, случаев и анекдотов из деревенской жизни (с захватом дореволюционной), направленных то на сравненье разумного хозяйствования с дурным, то совестливого поведения и бессовестного, но текст не прометен от сора – и разрушается цельность читательского впечатления, да даже и интереса.
Такая же неясность, сдержанность на перевесе – и в самом повествователе «Зорине», которому автор отдал и свой год рождения – 1932, и свои юношеские безудачные прорывы к среднему образованию, и своё наслаждение деревенской поэтикой – облегчением столетней избы от свала мартовского снега; и увлечённость перекладкою старой бани, а затем истопкою понову; и свой вкус ко всему быту и предметам его, тут и «лошадь берёг как невесту», и «разговор помогал работе плотницких рук», «кто работает, тому скрывать нечего». Василий Иванович Белов
Во второй половине всё рассказываемое приобретает большую весомость и грозную глубину. Мелко-дрянной по характеру и житейским поступкам Авенир Козонков всё более открывается нам как «активист» первых советских годов («я с восемнадцатого года на руководящих работах»), он и мочится с высоты колокольни, и шлёт кого-то сбросить колокол, он и основатель комбеда, и гонитель работящих крестьян (вопиющие случаи, всякий раз по-новому разящие в любой книге), – и он же теперь жалко собирает документы и свои газетные корреспонденции-доносы в хлопотах «получить персональную пенсию». В потоке повествования, вперемежку с незначностями, мелькают потрясающие сцены расправ с лучшими крестьянами на рубеже 30-х годов, потом поминаются и жестокости колхозных лет, и как, в отрыв от земли, гоняли валить леса, и «трудгужповинность» на дорогах – и до натурально уродливого нынешнего «собрания» колхозной бригады. Плотницкие рассказы. Фильм по книге Василия Белова, 1973
И – почему же всему этому не придано цельное понимание? Почему эта раскалённая правда не стягивается ни в какой слиток? Форма то и дело расплывается, автор как будто только ищет её.
Ищет? Или не решается дать во всей цельности? Может быть, ещё и по художественной неготовности? Или ещё собственной душевной нерешённости?..
Сосед Козонкова – добросовестный, здравомысленный, честнейший плотник Олёша Смолин. Эти соседи на всём протяжении их жизни от юности (и на всём протяжении «Рассказов») то и дело сталкиваются, но и тут же мирятся, и так – много раз. И так же примирителен к их разногласиям автор – только бы не вынести явного решения, только бы не перевесить весы от себя. И кончает книгу, не выявив себя отчётливо.
Я думаю: сам воспитанник комсомола и партии, Белов к этой поре ещё был не готов. И одновременно же: замысел большого полотна на зияющую тему в нём только созревал.
Почти не прояснённого нам в «Рассказах» повествователя Зорина, но уже годами позже, мы встречаем у Белова ещё в нескольких рассказах 70-х годов. Однако избранный герой – тут как бы совсем нов, не развитие прежнего, и такой сюжетный приём вызывает удивление.
Отрывок очерка о Василии Белове из «Литературной коллекции», написанной Александром Солженицыным. Читайте также отзывы Солженицына о других книгах Василия Белова: «Привычное дело», «Кануны», «Лад», «Всё впереди».
Одной из самых первых ласточек «деревенской прозы» была повесть Василия Белова (род. 1932) «Привычное дело». Явившаяся в свет в начале 1966 года на страницах в ту пору еще малоизвестного журнала «Север» (Петрозаводск), она была перепечатана в «Новом мире» (факт редкостный для журнальной периодики!) и сразу же стала объектом самого пристального внимания критики: ни одно из произведений «деревенской прозы» не обросло таким панцирем односторонних, произвольных интерпретаций, как эта повесть.
Как только ни величали «Привычное дело» – и «гимном миллионам сеятелей и хранителей русской земли», и «поэмой», и «эпосом», какие только аттестации ни выдавались Ивану Африкановичу, главному герою повести: цельный характер, «стойкий характер», «душевно развитый человек с обостренным гражданским сознанием», «активный ум, глубокая пытливость, личность недюжинная и основательная» и т. д., и т. п.8ин критик пытался использовать обаяние этой, как ее справедливо назвал Федор Абрамов, «жемчужины российской словесности» для обоснования умозрительных, внеисторических, а точнее, неопатриархальных концепций народной жизни и духовного облика человека из народа. Не случайно же именно по поводу ряда «апологий» в честь Ивана Африкановича критик И. Дедков с возмущением воскликнул: «Диву даешься: полно, да читали ли восторженные поклонники беловского героя повесть, ее ли имеют в виду?»9 Дедкову стоило только восстановить сюжетную канву «Привычного дела», чтоб убедительно доказать, что «Иван Афри-канович написан В. Беловым если и с несомненной симпатией, то одновременно и с глубокой горечью», что «Иван Африканович – не одна только отрада русской деревни, тем более не гордость ее»10
Повесть В. Белова поначалу может оглушить своим многоголосьем. В ней «перемешаны» разные речевые и фольклорные жанры: пословицы, поговорки, частушки, молитвы, народные приметы, сказки, деловые бумаги (чего стоит один только «Акт», составленный по случаю поломки самоваров), бухтины, брань. В ней сталкиваются разные речевые стили: и поэтическая речь бабки Евстольи, что сродни народной песне и плачу; и литературная, «книжная» речь безличного повествователя; и казенное, претендующее на державность, слово «густомясого» уполномоченного («А у вас в колхозе люди, видать, это недопонимают, им свои частнособственнические интересы дороже общественных»; «Вы, товарищ Дрынов, наш актив и опора…»); и «наигранно-панибратский голос» газетчика, вооруженного «поминальником»; и реплики Митьки, освоившего в городе лишь пену «блатных» оборотов («А мне до лампочки»; «Я его в гробу видал. В белых тапочках»); наконец, в повести очень часто звучит суматошный, захлебывающийся говор «бабьих пересудов». Причем автор очень
Одной изо самых первых ласточек «деревенской прозы» была описание Василия Белова (род. 1932) «Привычное дело». Явившаяся в знать в начале 1966 года на страницах в ту пору вторично малоизвестного журнала «Север» (Петрозаводск), она была перепечатана в «Новом мире» (безо всяких редкостный для журнальной периодики!) и сразу же стала объектом самого пристального внимания критики: ни одно изо произведений «деревенской прозы» не обросло таким панцирем односторонних, произвольных интерпретаций, в качестве кого эта повесть. Как только ни величали «Привычное дело» – и «гимном миллионам сеятелей и хранителей русской земли», и «поэмой», и «эпосом», какие токмо аттестации ни выдавались Ивану Африкановичу, главному герою мотнуть: цельный характер, «стойкий характер», «душевно развитый особа с обостренным гражданским сознанием», «активный ум, глубокая любопытство, личность недюжинная и основательная» и т. д., и т. п.8ин критик пытался проэксплуатировать обаяние этой, как ее справедливо назвал Дюня Абрамов, «жемчужины российской словесности» для обоснования умозрительных, внеисторических, а компаратив, неопатриархальных концепций народной жизни и духовного облика человека с народа.
Не случайно же именно по поводу ряда «апологий» в почтительность Ивана Африкановича критик И. Дедков с возмущением воскликнул: «Диву даешься: вагон, да читали ли восторженные поклонники беловского героя повестушка, ее ли имеют в виду?»9 Дедкову стоило чуть восстановить сюжетную канву «Привычного дела», чтоб неопровержимо доказать, что «Иван Афри-канович написан В. Беловым в противном случае и с несомненной симпатией, то одновременно и с глубокой горечью», как «Иван Африканович – не одна только отрада русской деревни, тем паче не гордость ее»10 Повесть В. Белова поначалу может оглоушить своим многоголосьем. В ней «перемешаны» разные речевые и фольклорные жанры: пословицы, поговорки, болтовня, молитвы, народные приметы, сказки, деловые бумаги (что-что стоит один только «Акт», составленный по случаю поломки самоваров), бухтины, поношение.
В ней сталкиваются разные речевые стили: и поэтическая набор бабки Евстольи, что сродни народной песне и плачу; и литературная, «книжная» аллокуция безличного повествователя; и казенное, претендующее на державность, выражение «густомясого» уполномоченного («А у вас в колхозе люди, верно, это недопонимают, им свои частнособственнические интересы желаннее общественных»; «Вы, товарищ Дрынов, наш актив и ножка…»); и «наигранно-панибратский голос» газетчика, вооруженного «поминальником»; и реплики Митьки, освоившего в городе просто-напросто пену «блатных» оборотов («А мне до лампочки»; «Я его в гробу видал. В белых тапочках»); едва, в повести очень часто звучит суматошный, захлебывающийся слушок «бабьих пересудов».
Причем автор очень
Дом стоит на земле больше ста лет, и время совсем его скособочило. Ночью, смакуя отрадное одиночество, я слушаю, как по древним бокам сосновой хоромины бьют полотнища влажного мартовского ветра. Соседний кот-полуночник таинственно ходит в темноте чердака, и я не знаю, чего ему там надо.
Дом будто тихо сопит от тяжелых котовых шагов. Изредка, вдоль по слоям, лопаются кремневые пересохшие матицы, скрипят усталые связи. Тяжко бухают сползающие с крыши снежные глыбы. И с каждой глыбой в напряженных от многотонной тяжести стропилах рождается облегчение от снежного бремени.
Я почти физически ощущаю это облегчение. Здесь, так же как снежные глыбы с ветхой кровли, сползают с души многослойные глыбы прошлого… Ходит и ходит по чердаку бессонный кот, по-сверчиному тикают ходики. Память тасует мою биографию, словно партнер по преферансу карточную колоду. Какая-то длинная получилась пулька… Длинная и путаная. Совсем не то что на листке по учету кадров. Там-то все намного проще…
За тридцать четыре прожитых года я писал свою биографию раз тридцать и оттого знаю ее назубок. Помню, как нравилось ее писать первое время. Было приятно думать, что бумага, где описаны все твои жизненные этапы, кому-то просто необходима и будет вечно храниться в несгораемом сейфе.
Мне было четырнадцать лет, когда я написал автобиографию впервые. Для поступления в техникум требовалось свидетельство о рождении. И вот я двинулся выправлять метрики. Дело было сразу после войны. Есть хотелось беспрерывно, даже во время сна, но все равно жизнь казалась хорошей и радостной. Еще более удивительной и радостной представлялась она в будущем.
С таким настроением я и топал семьдесят километров по майскому, начинающему просыхать проселку. На мне были почти новые, обсоюженные сапоги, брезентовые штаны, пиджачок и простреленная дробью кепка. В котомку мать положила три соломенных колоба и луковицу, а в кармане имелось десять рублей деньгами.
Я был счастлив и шел до райцентра весь день и всю ночь, мечтая о своем радостном будущем. Эту радость, как перец хорошую уху, приправляло ощущение воинственности: я мужественно сжимал в кармане складничок. В ту пору то и дело ходили слухи о лагерных беженцах. Опасность мерещилась за каждым поворотом проселка, и я сравнивал себя с Павликом Морозовым. Разложенный складничок был мокрым от пота ладони.
Однако за всю дорогу ни один беженец не вышел из леса, ни один не покусился на мои колоба. Я пришел в поселок часа в четыре утра, нашел милицию с загсом и уснул на крылечке.
В девять часов явилась непроницаемая заведующая с бородавкой на жирной щеке. Набравшись мужества, я обратился к ней со своей просьбой. Было странно, что на мои слова она не обратила ни малейшего внимания. Даже не взглянула. Я стоял у барьера, замерев от почтения, тревоги и страха, считал черные волосинки на теткиной бородавке. Сердце как бы ушло в пятку…
Теперь, спустя много лет, я краснею от унижения, осознанного задним числом, вспоминаю, как тетка, опять же не глядя на меня, с презрением буркнула:
— Пиши автобиографию.
Бумаги она дала. И вот я впервые в жизни написал автобиографию:
«Я, Зорин Константин Платонович, родился в деревне Н…ха С…го района А…ской области в 1932 году. Отец — Зорин Платон Михайлович, 1905 года рождения, мать — Зорина Анна Ивановна с 1907 года рождения. До революции родители мои были крестьяне-середняки, занимались сельским хозяйством. После революции вступили в колхоз. Отец погиб на войне, мать колхозница. Окончив четыре класса, я поступил в Н-скую семилетнюю школу. Окончил ее в 1946 году».
Дальше я не знал, что писать, тогда все мои жизненные события на этом исчерпывались. С жуткой тревогой подал бумаги за барьер. Заведующая долго не глядела на автобиографию. Потом как бы случайно взглянула и подала обратно: —
Ты что, не знаешь, как автобиографию пишут?…Я переписывал автобиографию трижды, а она, почесав бородавку, ушла куда-то. Начался обед. После обеда она все же прочитала документы и строго спросила:
— А выписка из похозяйственной книги у тебя есть?
Сердце снова опустилось в пятку: выписки у меня не было…
И вот я иду обратно, иду семьдесят километров, чтобы взять в сельсовете эту выписку. Я одолел дорогу за сутки с небольшим и уже не боясь беженцев. Дорогой ел пестики и нежный зеленый щавель. Не дойдя до дому километров семь, я потерял ощущение реальности, лег на большой придорожный камень и не помнил, сколько лежал на нем, набираясь новых сил, преодолевая какие-то нелепые видения.
Дома я с неделю возил навоз, потом опять отпросился у бригадира в райцентр.
Теперь заведующая взглянула на меня даже со злобой. Я стоял у барьера часа полтора, пока она не взяла бумаги. Потом долго и не спеша рылась в них и вдруг сказала, что надо запросить областной архив, так как записи о рождении в районных гражданских актах нет.
Я вновь напрасно огрел почти сто пятьдесят километров…
В третий раз, уже осенью, после сенокоса, я пришел в райцентр за один день: ноги окрепли, да и еда была получше — поспела первая картошка.
Заведующая, казалось, уже просто меня ненавидела.
— Я тебе выдать свидетельство не могу! — закричала она, словно глухому. — Никаких записей на тебя нет! Нет! Ясно тебе?
Я вышел в коридор, сел в углу у печки и… разревелся. Сидел на грязном полу у печки и плакал, — плакал от своего бессилия, от обиды, от голода, от усталости, от одиночества и еще от чего-то.
Теперь, вспоминая тот год, я стыжусь тех полудетских слез, но они до сих пор кипят в горле. Обиды отрочества — словно зарубки на березах: заплывают от времени, но никогда не зарастают совсем.
Я слушаю ход часов и медленно успокаиваюсь. Все-таки хорошо, что поехал домой. Завтра буду ремонтировать баню… Насажу на топорище топор, и наплевать, что мне дали зимний отпуск.
Автор: Белов Василий .
Март 1966 г; Тридцатичетырехлетний инженер Константин Платонович Зорин вспоминает, как его, выходца из деревни, унижали городские бюрократы и как когда-то возненавидел он все деревенское. А теперь тянет назад, в родную деревню, вот и приехал он сюда в отпуск, на двадцать четыре дня, и хочется баню топить каждый день, но его баня слишком стара, а восстановить её в одиночку, несмотря на плотницкую закваску, приобретенную в школе ФЗО, Зорин не может и поэтому обращается за помощью к соседу-старику Олеше Смолину, да только тот не спешит приниматься за дело, а вместо этого рассказывает Зорину о своем детстве.
Родился Олеша, как Христос, в телячьем хлеву и как раз на самое Рождество. А грешить его заставил поп: не верил, что у Олеши нет грехов, и больно драл за уши, вот и решил тот согрешить — украл отцовский табак и стал курить. И тут же покаялся. А как начал Олеша грешить, жить стало легче, стегать враз перестали, но только пошла в его жизни с тех пор всякая путанка…
На следующий день Зорин и Смолин, взяв инструменты, идут ремонтировать баню. Мимо них проходит сосед, Авинер Павлович Козонков, сухожильный старик с бойкими глазами. Олеша разыгрывает Авинера, говоря, что у того корова якобы нестельная и что он останется без молока. Козонков, не понимая юмора, злится и угрожает Олеше, что напишет куда следует про сено, накошенное Смолиным без разрешения, и что сено у него отберут.
В ответ Олеша говорит, что Авинер с разрешения сельсовета косит на кладбище — покойников грабит. Смолин и Козонков окончательно ссорятся, но когда Авинер уходит, Олеша замечает: всю жизнь у них с Авинером споры. С малолетства так. А жить друг без дружки не могут.
И начинает Смолин рассказывать. Олеша и Авинер — одногодки. Как-то ребята делали птичек из глины и фуркали — кто дальше. А Авинер (тогда еще Виня) набрал глины больше всех, насадил на ивовый прут да прямехонько в Федуленково окно, стекло так и брызнуло. Все, конечно, бежать. Федуленок — из избы, а Виня один на месте остался и только приговаривал: «Вон оне в поле побежали!» Ну, Федуленок и ринулся за ними, и Олешу настиг. Да и прикончил бы, если б не Олешин отец.
В двенадцать лет Винька и Олеша приходскую школу кончили, так Винька на своем гумне все ворота матюгами исписал — почерк у него был, как у земского начальника, а от работы Винька старался увильнуть, даже плуг отцовский портил, лишь бы навоз в борозду не кидать. И когда его отца пороли за неуплату податей, Виня бегал глядеть, да еще и хвастался: видел, дескать, как тятьку пороли и он на бревнах привязанный дергался… А потом отправился Олеша в Питер. Там мастера-плотники били его сильно, но работать научили.
После стычки с Олешей Авинер в бане не показывается. Зорин, услышав, что к Козонкову приехала дочь Анфея, отправляется в гости. Авинер поит своего шести- или семилетнего внука водкой, а сам, пьяный, рассказывает Зорину о том, как ловок он был в молодости — обманывал всех вокруг и даже из-под углов только что заложенной церкви деньги вытащил.
На следующее утро Олеша на баню не является. Зорин идет к нему сам и узнает, что от Олеши требуют идти в лес — рубить ветошный корм (это результат козней Козонкова: он ведь и про работу магазина каждую неделю жалобу строчит). Только после обеда Зорин приходит ремонтировать баню и снова начинает рассказывать. На этот раз про то, как Козонков захотел жениться, да невестин отец отказал ему: на Авинеровых розвальнях завертки веревочные, так на первой же горушке, глядишь, завертка-то и лопнет…
Потом Олеша рассказывает про свою любовь. У Таньки, Федуленковой дочки, коса густая была, ниже пояса. уши белые. А глаза — даже и не глаза, а два омутка, то синие, то черные. Ну, а Олеша робок был. И как-то в Успеньев день после праздника мужики напились, а парни спали на повети неподалеку от девок. Винька тогда пьяным прикинулся, а Олеша стал проситься под полог, где собирались спать Олешина двоюродная да Танька.
Тут двоюродная-то и шмыгнула в избу: самовар, дескать, забыла закрыть. И назад не вышла — догадливая она была. А Олеша, весь от страха дрожа, — к Таньке, да та стала уговаривать его уйти… Олеша сдуру и пошел на улицу. Проплясался, а когда уже под утро зашел на поветь, услышал, как Винька под пологом его Таньку жамкает. И как целуются. А двоюродная, обсмеяв Олешу, сказала, что Танька велела его найти, да только где сыскать-то? Будто век не плясывал.
Олеша заканчивает свой рассказ. Мимо проезжает грузовик, водитель оскорбляет Смолина, однако Олеша лишь восхищается им: молодец, сразу видно — нездешний. Зорин, злясь и на водителя и на беззлобие Смолина, уходит не попрощавшись.
Козонков, придя к Смолину, рассказывает, как с восемнадцатого года стал он правой рукой Табакова, уполномоченного финотдела РИКа. И сам с колокольни колокол спехивал, да еще и маленькую нужду оттуда справил, с колокольни-то. И в группке бедноты, созданной, чтоб вывести кулаков на чистую воду и открыть в деревне классовую войну, Авинер тоже участвовал. Так теперь товарищ Табаков, говорят, на персональной живет, и Козонков интересуется, нельзя ли и ему тоже персональную?
Вот и документы все собраны… Зорин смотрит документы, но их явно недостаточно. Авинер жалуется, что посылал, дескать, заявление на персональную в район, да затеряли там: кругом одна плутня да бюрократство. А ведь Козонков, считай, с восемнадцатого года на руководящих работах — и секретарем в сельсовете, и бригадиром, два года «зав. мэтээф работал, а потом в сельпе» всю войну займы распространял. И наган у него был.
Как-то повздорил Козонков с Федуленком — наганом грозил, а потом добился, чтоб того в колхоз не приняли: две коровы, два самовара, дом двоежилой. И тут Федуленка, как единоличника, таким налогом обложили… Авинер уходит. Дом Федуленка, где была контора колхоза, глядит пустыми, без рам, окошками. А на князьке сидит и мерзнет нахохленная ворона. Ей ничего не хочется делать.
Отпуск Зорина подходит к концу. Олеша работает на совесть и потому медленно. И рассказывает он Зорину, как направляли их, бывало, на трудгужповинность — дороги строить, как гнали то на лесозаготовку, то на сплав, а потом еще надо было в колхозе хлеб посеять, да только получалось на четыре недели позже нужного. Вспоминает Олеша, как пришли описывать имущество Федуленка. Дом — с молотка. Всю семью — в ссылку. Когда прощались, Танька к Олеше при всем народе подошла. Да как заплачет… Увезли их в Печору, было от них в первое время два или три письма, а потом — ни слуху ни духу. Олеше тогда Винька Козонков кулацкую агитацию приписал, и мучили Смолина сильно. Да и теперь Олеша не решается рассказать Зорину все до конца — тот ведь «партейный».
Баня оказывается готовой. Зорин хочет рассчитаться с Олешей, но тот будто не слышит. Потом они вместе парятся. Зорин специально для Олеши включает транзистор, оба слушают «Прекрасную мельничиху» Шуберта, а затем Зорин дарит транзистор Олеше.
Перед отъездом к Зорину приходят Олеша и Авинер. Выпив, они начинают спорить о коллективизации. Олеша говорит, что в деревне было не три слоя — кулак, бедняк и середняк, — а тридцать три, вспоминает, как в кулаки записали Кузю Перьева (у него и коровы-то не было, да только Табакова обматерил в праздник). А по словам Авинера, Смолина самого следовало бы вместе с Федуленком — под корень: «Ты контра была, контра и есть». Доходит до драки. Авинер стучит о стену Олешиной головой. Появляется Настасья, жена Олеши, и уводит его домой. уходит и Авинер, приговаривая: «Я за дисциплинку родному брату… головы не пожалею… Отлетит в сторону!»
У Зорина начинается грипп. Он засыпает, потом встает и, пошатываясь, идет к Смолину. А там сидят и мирно беседуют… Авинер и Олеша. Смолин говорит, что оба они в одну землю уйдут, и просит Авинера, если Олеша умрет раньше, сделать ему гроб честь по чести — на шипах. И Козонков просит Смолина о том же, если Олеша его переживет. А потом оба, клоня сивые головы, тихо, стройно запевают старинную протяжную песню.
Зорин не может им подтянуть — он не знает ни слова из этой песни…
Содержание
Введение 3
Глава 1. Природа в художественном дискурсе русских писателей 5
1.1 «Классический» образ природы в произведениях М.М. Пришвина и Г.К. Паустовского 5
1.2 Природные начала в героях В. Белова 8
Глава 2. Человек и природа в рассказах В. Белова для детей 13
2.1 Особенности мира природы в рассказах В. Белова для детей 13
2.2 Функции образов природы в рассказах В.И. Белова для детей 17
Заключение 21
Список использованной литературы 24
Введение
Художественные произведения второй половины ХХ в. обращаются к сущностным вопросам бытия: история и личность, природа и человек, судьба и человек. В 60-80-е гг. рассказ становится той жанровой формой осмысления действительности, который помогает показать отдельные моменты жизни человека или же представить жизнь как цепь отдельных эпизодов, которые вскрывают основную проблему. Лаконичность рассказа позволяет воссоздать универсальную модель мира и спроецировать ее на собственный опыт.
В.И. Белов, представитель деревенской прозы, нравственную опору человека видел в его единении с природой, в патриархальности крестьянина, в сохранении ценности идеалов народной культуры. Основой всего творчества Белова является тема «малой родины». Герои его произведений находятся в тесной взаимосвязи с окружающим миром, поэтому большое место в художественном мире писателя занимают картины природы. Белов художественно осмысливает природу, а не просто воспроизводит физический ландшафт.
На разных этапах своего творчества Белов по-разному раскрывал тему «малой родины». Если в ранних произведениях писателя ведущей темой является тема нелегкого труда на родной земле, то в более поздних рассказах особое внимание уделяется теме существования человека на родной земле, поиска жизненных опор.
Основой многих рассказов В. Белова для детей являются пейзажи и описания природных явлений. В его рассказах дети постигают и открывают для себя мир, находясь в неразрывной связи с природой, живя в ней, изучая ее. Для писателя важно показать, как происходит процесс открытия ребенком неизведанного мира природы, как он узнает и принимает ее.
«Деревенская» проза В.И. Белова в литературоведении изучена достаточно глубоко (В.А. Емельянов, Л.Ф. Ершов, И.И. Калимуллин, А. Карпов, А. Овчаренко, Ю. Селезнев, Л.А. Смирнова и др.). Однако рассказы В. Белова для детей до настоящего времени являются малоизученными. Образ природы в рассказах писателя для детей до настоящего времени не становился предметом специальных исследований. Этим и обусловлена актуальность исследования.
Объект исследования курсовой работы – рассказы В.И. Белова для детей.
Предмет исследования курсовой работы – образ природы в рассказах В.И. Белова для детей.
Цель исследования – проанализировать образ природы в рассказах В.И. Белова для детей.
Данная цель предполагает решение следующих задач:
1. проанализировать образ природы в произведениях Г.К. Паустовского и М.М. Пришвина;
2. рассмотреть природные начала в героях В. Белова;
3. проанализировать особенности мира природы в рассказах В.И. Белова для детей;
4. выделить функции природы в рассказах В.И. Белова для детей.
В работе были использованы следующие методы исследования: анализ и синтез, системно-структурный метод.
Материалом для исследования послужили рассказы В.И. Белова «Жадный петух», «На сенокосе», «Каникулы», «Птички-рукавички», «Катюшин дождик» и др.
Структура курсовой работы. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.
Список литературы
1. Белов В.В. Избранные произведения: в 3 т. – М., 1984.
2. Белов В.И. Лад: Очерки о народной эстетике. – М.: Молодая гвардия, 1982. – 293 с.
3. Большакова А.Ю. Феномен деревенской прозы (вторая половина ХХ века): Дис. … д-ра филол. наук. – М., 2002. – 403 с.
4. Дьякова Т.А. Онтологические контуры пейзажа: опыт смыслового странствия. – Воронеж, 2004. – 168 с.
5. Залыгин С.П. О творчестве Василия Белова // Залыгин С.П. Рассказы. 1981-1989. Литературно-критические статьи: в 6 т. – М.: Художественная литература, 1991. – С. 401-416.
6. Карпов А. Тепло родного дома. О творчестве В. Белова // Литература в школе. – 1987. – № 4. – С. 21-29.
7. Касаткин В.М. Концепция природы и человека в творчестве К.Г. Паустовского // Наследие К.Г. Паустовского и современность: экология, культура, нравственность: Материалы науч.-практ. конференции. – Рязань, 2007. – С. 14-17.
8. Корюкаев В.П. Самородок из Тимонихи: Жизнь и творчество Василия Белова. – Вологда: Полиграфист, 2006. – 312 с.
9. Мелкумян Н.Р. Художественный мир «деревенской прозы» (типологический анализ творчества Г. Матевосяна и В. Белова): Автореф. дис. … канд. филол. наук. – Ереван, 1986. – 24 с.
10. Народное слово в произведениях В.И. Белова: словарь. – Вологда: ИЦ ВИРО, 2014. – 214 с.
11. Никонова Т.А. Прощания. Размышления над страницами «деревенской прозы». – Воронеж, 1990. – 143 с.
12. Овчаренко А.И. От Горького до Шукшина. – М.: Современник, 1982. – 494 с.
13. Ожегов С.И. Словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой. – 22-е изд., стер. – М., 1990. – 921 с.
14. Пустовалова А.А. Концепт «природа» в системе языковой образности поэзии Н. Рубцова: Автореф. дис. … канд. филол. наук. – Тамбов, 2009. – 29 с.
15. Сальникова Я.В. Идиллическая модель мира в произведениях В. Белова 60-70-х гг. о «малой родине» [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://cyberleninka.ru/article/n/idillicheskaya-model-mira-v-proizvedeniyah-v-belova-60-70-h-gg-o-maloy-rodine.
16. Смолин А. Писатель Василий Белов – классик русского рассказа // Русская культура нового столетия. – Вологда, 2007.
17. Солженицын А. Василий Белов // Новый мир. – 2003. – № 12.
18. Традиции русской классики ХХ века и современность: Материалы научной конференции, Москва, 14-15 ноября 2002 г. / Ред.-сост. С.И. Кормилов. – М: Издательство Московского университета, 2002. – 336 с.
19. Трефилова Г.П. К.Г. Паустовский: Мастер прозы. – М.: Художественная литература, 1983. – 136 с.
20. Цимбалова Ю.А. Образ ребенка в рассказах В.И. Белова // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2015. – № 5 (47): в 2 ч. – Ч. 1. – С. 209-213.
Общий объем: 24 стр.
Год: 2016
Цена: 500 руб.
Уроженец деревни Тимониха Вологодской области. Крестьянский сын, он после школы работал колхозным счетоводом, перебравшись в город, освоил профессии плотника, слесаря, радиотелеграфиста… Затем закончил Литературный институт. Учился здесь на отделении поэзии, однако известность и признание принесла ему проза.
Одно из первых произведений Белова, повесть “Привычное дело” (1966), стало заметнейшим явлением деревенской прозы. Герой повести, Иван Африканович Дрынов — многодетный колхозник, человек добрый и терпеливый, воспринимает свои бедность и бесправие как данность (“Жись она и есть жись”). Единственная его попытка улучшить своё положение, уехав в город на заработки, кончается поспешным возвращением назад — ибо не в силах он поменять место и привычный уклад своей жизни, своей деревни, своего колхоза. Как отмечал критик Ю.Селезнёв, “Иван Африканович активен как личность тогда, когда он в коллективе, и раскрывается его личность через коллектив, его и можно определить как коллективную личность, в отличие от личности автономной”. (Последнюю, пожалуй, представлял “строптивец” Кузькин из повести Б.Можаева “Живой”, вышедшей в один год с “Привычным делом”.)
Другим знаменитым произведением Белова стали “Плотницкие рассказы” (1968), где в центре повествования — два героя-антипода, два друга-врага. Один из них, по имени Олеша, — безответный труженик, другой, Авенир Козонков, — бывший начальник “при нагане”, проводник революционных идей и порядков в деревне, в чьём активе — раскулачивание, борьба с Церковью… Как бы ни был Олеша прав в их спорах, по натуре он такой же, как и Дрынов, терпеливый непротивленец, и всё у них в конце концов завершается общим застольем с задушевной песней…
Большую известность принёс автору роман “Кануны” (1976). Канунами названо преддверие всеобщей коллективизации; повествование ведётся о жизни в этот период северной деревни Шибанихи, и в частности крестьянской семьи Роговых.
В 1979–1981 годах Беловым публиковалась книга “Лад”, имеющая подзаголовок “Очерки народной эстетики”. Это — широкое исследование жизни и быта русской деревни (прежде всего северной), изложенное живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как трепали лён и как вязали рыболовные снасти, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, чем белили печи и чем — холсты, где и когда устраивались деревенские игрища, в чём отличие бухтины от сказки и от бывальщины и ещё многое, многое другое. Однако завидную согласованность труда и досуга, человека с природой Белов автоматически переносит на общественные и внутрисемейные людские отношения, утверждая, что там всегда царила исключительная благодать, нарушившаяся лишь с приходом капиталистических (и, как подразумевается, впоследствии большевистских) нововведений. Этот спорный момент авторской концепции, например, вынудил даже такого почитателя его таланта, как критик В.Чалмаев, заявить, что в книге “часто вместо лада мы видим лак”.
Ряд произведений Белова — “Моя жизнь”, “Воспитание по доктору Споку” (оба — 1974) и другие — посвящены городской жизни, которая часто воспринимается автором “Лада” как некий сплошной людской раз-лад и нравственное падение. По этому поводу критик В.Ковский, в частности, замечал: “…первоклассный художник, обращаясь к новому для себя материалу, утрачивает, мне кажется, сложную многозначность и глубокий психологизм своего реалистического анализа”.
Об этом же он неустанно пишет в своих критических работах (например, сборник “Раздумья на Родине”, 1986 и 1989).
Перу Белова, помимо вышеперечисленных произведений, принадлежит также ряд пьес: “Над светлой водой” (1973), “Районные сцены” (1980), пьеса-сказка “Бессмертный кощей”(1981) и другие, рассказов, цикл юмористических миниатюр “Бухтины вологодские” (1969).
Многие рассказы и повести Белова, по определению критика Ю.Селезнёва, “небогаты внешними событиями, резкими поворотами сюжета… Нет в них и занимательной интриги. Но они богаты человеком”. По словам другого критика, М.Лобанова: “Ему доступна не речевая шелуха, а дух народного языка и его поэзия”.
Василий Белов фигура, нередко попадавшая в центр идеологических споров; при этом вряд ли кто-то может всерьёз оспаривать художественные достоинства его лучших произведений.
Похожие сочинения
Борьба есть условие жизни…” В.Г.Белинский. (По произведениям русской литературы. — А.А.Блок. Стихи.)
В «Плотницких рассказах» (1968) Белов неоправданно допустил бессвязно-хаотическое построение из рассказов (сказов), дробных эпизодов, случаев и анекдотов из деревенской жизни (с захватом дореволюционной), направленных то на сравненье разумного хозяйствования с дурным, то совестливого поведения и бессовестного, но текст не прометен от сора – и разрушается цельность читательского впечатления, да даже и интереса.
Такая же неясность, сдержанность на перевесе – и в самом повествователе «Зорине», которому автор отдал и свой год рождения – 1932, и свои юношеские безудачные прорывы к среднему образованию, и своё наслаждение деревенской поэтикой – облегчением столетней избы от свала мартовского снега; и увлечённость перекладкою старой бани, а затем истопкою понову; и свой вкус ко всему быту и предметам его, тут и «лошадь берёг как невесту», и «разговор помогал работе плотницких рук», «кто работает, тому скрывать нечего».
Василий Иванович Белов
Во второй половине всё рассказываемое приобретает большую весомость и грозную глубину. Мелко-дрянной по характеру и житейским поступкам Авенир Козонков всё более открывается нам как «активист» первых советских годов («я с восемнадцатого года на руководящих работах»), он и мочится с высоты колокольни, и шлёт кого-то сбросить колокол, он и основатель комбеда, и гонитель работящих крестьян (вопиющие случаи, всякий раз по-новому разящие в любой книге), – и он же теперь жалко собирает документы и свои газетные корреспонденции-доносы в хлопотах «получить персональную пенсию». В потоке повествования, вперемежку с незначностями, мелькают потрясающие сцены расправ с лучшими крестьянами на рубеже 30-х годов, потом поминаются и жестокости колхозных лет, и как, в отрыв от земли, гоняли валить леса, и «трудгужповинность» на дорогах – и до натурально уродливого нынешнего «собрания» колхозной бригады.
Плотницкие рассказы. Фильм по книге Василия Белова, 1973
И – почему же всему этому не придано цельное понимание? Почему эта раскалённая правда не стягивается ни в какой слиток? Форма то и дело расплывается, автор как будто только ищет её.
Ищет? Или не решается дать во всей цельности? Может быть, ещё и по художественной неготовности? Или ещё собственной душевной нерешённости?..
Сосед Козонкова – добросовестный, здравомысленный, честнейший плотник Олёша Смолин. Эти соседи на всём протяжении их жизни от юности (и на всём протяжении «Рассказов») то и дело сталкиваются, но и тут же мирятся, и так – много раз. И так же примирителен к их разногласиям автор – только бы не вынести явного решения, только бы не перевесить весы от себя. И кончает книгу, не выявив себя отчётливо.
Я думаю: сам воспитанник комсомола и партии, Белов к этой поре ещё был не готов. И одновременно же: замысел большого полотна на зияющую тему в нём только созревал.
Почти не прояснённого нам в «Рассказах» повествователя Зорина, но уже годами позже, мы встречаем у Белова ещё в нескольких рассказах 70-х годов. Однако избранный герой – тут как бы совсем нов, не развитие прежнего, и такой сюжетный приём вызывает удивление.
Отрывок очерка о Василии Белове из «Литературной коллекции», написанной Александром Солженицыным. Читайте также отзывы Солженицына о других книгах Василия Белова: «Привычное дело», «Кануны», «Лад», «Всё впереди».