Сочинение на тему апология сократа

13 вариантов

1. –>
   «Апология Сократа» дает ясное изображение человека определенного типа: человека уверенного в себе, великодушного, равнодушного к земному успеху, верящего, что им руководит божественный голос, и убежденного в том, что для добродетельной жизни самым важным условием является ясное мышление, Если исключить последний пункт, то Сократ напоминает христианского мученика или пуританина. В последней части своей речи, в которой он обсуждает то, что происходит после смерти, невозможно не почувствовать, что он твердо верит в бессмертие и что высказываемая им неуверенность лишь напускная. Его не тревожит, подобно христианам, страх перед вечными муками; он не сомневается в том, что его жизнь в загробном мире будет счастливой. В «Федоне» платоновский Сократ приводит основания для веры в бессмертие. Действительно ли эти основания оказали влияние на исторического Сократа, сказать нельзя.
   Едва ли можно сколько-нибудь сомневаться в том, что исторический Сократ утверждал, что им руководил оракул или демон. Невозможно установить; аналогично ли это тому, что христианин назвал бы голосом совести, или это являлось ему как действительный голос. Жанну д, Арк вдохновляли голоса, что представляет собой обычный симптом душевной болезни. Сократ был подвержен каталептическим трансам; во всяком случае, это представляется естественным объяснением того случая, который однажды произошел с ним, когда он был на военной службе:
   «Погрузившись с раннего утра в какое-то размышление, он стоял и думал; так как дело у него не подвигалось вперед, он не прекращал течения своих мыслей и все стоял. Наступил полдень; люди стали обращать на это внимание и с удивлением говорили один другому: «Вот Сократ с раннего утра стоит чем-то озабоченный». Наконец, когда наступил уже вечер, некоторые из тех, кто был помоложе – дело происходило летом, – вынесли (из палаток), после вечерней еды, матрацы, отчасти чтобы спать на холодке, отчасти чтобы наблюдать, будет ли Сократ стоять и ночью. Он простоял до зари и солнечного восхода, затем, совершив молитву Солнцу, ушел».
   Подобного рода факты в меньшей степени были обычным явлением у Сократа. В начале «Пира» у Платона описывается, как Сократ и Аристодем отправились вместе на обед, но Сократ, будучи в состоянии рассеянности, отстал от Аристодема. Когда Аристодем пришел, хозяин дома, Агафон, спросил: «А Сократа-то что же ты не привел к нам?» Аристодем удивился, обнаружив, что Сократа не оказалось с ним; послали раба искать Сократа, и он нашел его у соседней входной двери. «Сократ этот пошел назад, остановился у соседней входной двери и на мой зов сказал, что не желает идти к нам», – сказал раб. Те, кто хорошо знали Сократа, объяснили, что «…у него такая привычка – отойдет иной раз, куда придется, и стоит». Они оставили Сократа в покое, и он пришел, когда обед наполовину был уже окончен.
   Все согласны в том, что Сократ был очень безобразен; он был курносый и имел большой живот. Он «…безобразнее всех силенов в сатирических драмах». Он всегда был одет в старую, потрепанную одежду и всюду ходил босиком. Его равнодушие к жаре и холоду, голоду и жажде удивляло всех. В «Пире» Платона Алкивиад, описывая Сократа на военной службе, говорит следующее:
   «…Сократ превосходил не только меня, но и всех прочих своей трудоспособностью. Нередко случалось, что обыкновенно бывает в походах, нам быть отрезанными (от подвоза продовольствия) и потому голодать. И тогда в выносливости все были в сравнении с ним ничто…В выносливости от холода, – а зимы там жестокие – он показывал чудеса. В особенности один раз, когда стояла жесточайшая стужа и все либо совсем не выходили из палаток, либо, если кто и выходил, удивительно как сильно закутывался, подвязывал под ноги и обматывал их войлоком и овечьими шкурами, Сократ и тут выходил в том плаще, какой он обыкновенно носил ранее, и на босу ногу ходил по льду легче, чем все остальные, обутые. Воины стали косо смотреть на него, думая, что он издевается над ними».
   Постоянно подчеркивается умение Сократа господствовать над всеми плотскими страстями. Он редко пил вино, но когда пил, то мог перепить любого; но никто никогда не видел его пьяным. В любви, даже при самых сильных соблазнах, он оставался «платоническим», если Платон говорит правду. Он был совершенным орфическим святым: в дуализме небесной души и земного тела он достиг полного господства души над телом. Решающим в конечном счете доказательством этого господства является его равнодушие к смерти. В то же самое время Сократ не является ортодоксальным орфиком. Он принимает лишь основные доктрины, но не суеверия и не церемонии очищения.
   Платоновский Сократ предвосхищает и стоиков и киников. Стоики утверждали, что высшим добром является добродетель и что человек не может быть лишен добродетели в силу внешних причин; эта теория подразумевается в утверждении Сократа, что его судьи не могут повредить ему. Киники презирали земные блага и проявляли свое презрение в том, что избегали удобств цивилизации; это та же самая точка зрения, которая заставляла Сократа ходить босиком и плохо одетым.
   Представляется совершенно определенным, что Сократ был поглощен этическими вопросами, а не научными. Как мы видели, он говорит в «Апологии», что подобного рода знание «…вовсе меня не касается». Самые ранние из диалогов Платона, которые обычно считаются наиболее сократическими, посвящены в основном поискам определений этических терминов. «Хармид» посвящен определению умеренности, или воздержания; «Лисис» – дружбы; «Лахет» – мужества. Ни в одном из них не сделано выводов, но Сократ ясно говорит, что он считает важным рассмотрение этих вопросов.
   Он утверждает, что ни один человек не грешит сознательно и поэтому необходимо лишь знание, чтобы сделать всех людей совершенно добродетельными.
   Для Сократа характерно утверждение тесной связи между добродетелью и знанием. В некоторой степени это характерно для всей греческой философии в противоположность философии христианства. Согласно христианской этике, существенным является чистое сердце, которое можно встретить с одинаковой вероятностью как у невежественных людей, так и среди ученых. Это различие между греческой и христианской этикой продолжает сохраняться вплоть до настоящего времени.
   Еще один важный для характеристики взглядов Сократа момент. Древнегреческий мыслитель-выраженный диалектик. Диалектика, то есть метод приобретения знания путем вопросов и ответов, не была изобретена Сократом. Но он был мастером выяснять суть вопросов и ответов в непринужденной беседе, предполагающей столкновение мыслей, отбрасывание ложных путей, выбор наводящих вопросов и, как следствие, постепенное приближение к истине. Именно в этой связи говорят о сократовской иронии, методе Сократа. Суть его – в стремлении достичь правильного знания, обнаруживая противоречия в утверждениях собеседника. Примеры использования Сократом диалектики в искусстве спора можно найти у Платона.
   В диалоге Платона «Парменид» Зенон подвергает Сократа тому же самому роду обращения, какому повсюду у Платона Сократ подвергает других. Но имеются все основания предполагать, что Сократ применял на практике и развивал этот метод. Как мы видели, когда Сократа приговорили к смерти, он с радостью размышляет о том, что в загробном мире ему можно продолжать вечно задавать вопросы и его не смогут предать смерти, так как он будет бессмертным. Конечно, если он применял диалектику так, как это описано в «Апологии», то легко объяснить враждебное к нему отношение: все хвастуны в Афинах должны были объединиться против него.
   Страницы: 1 2
   Понравилось сочинение » Апология Сократа, тогда жми кнопку

2. Введение
   В истории философии, пожалуй, нет фигуры более известной, чем Сократ. Еще в древности он стал в сознании людей воплощением мудрости, идеалом мудреца, поставившего истину выше жизни. Представление о нем как о синониме мудрости, мужества мысли и героической личности сохранилось и в последующие времена. Образ Сократа-мыслителя был положен в основу многих произведений литературы и искусства, начиная с диалогов Платона и кончая памфлетом греческого писателя Костаса Верналиса «Подлинная апология Сократа», произведениями русского ваятеля Антокольского, советского скульптора Коненкова, пьесой драматурга Э. Радзинского «Беседы с Сократом».
   О Сократе, его личности и учении накопилась огромная, почти необозримая литература. Тем не менее, в истории философии, возможно, нет фигуры более загадочной, чем Сократ. Дело в том, что Сократ не оставил письменного наследства. О его жизни и учении мы знаем главным образом из сочинений его учеников и друзей (философа Платона, историка Ксенофонта) или его идейных противников (комедиографа Аристофана), а также из книг более поздних авторов (например, Аристотеля), каждый из которых по-своему понимал Сократа.
   Отношение к Сократу было различным в различные времена, нередко диаметрально противоположным. Одни из его современников увидели в нем опасного безбожника и приговорили его смертной казни, другие сочли обвинение в безбожии лишенным основания и представили Сократа глубоко религиозным человеком. В последующие времена и вплоть до наших дней Сократа также оценивали и оценивают по-разному. Для одних он был (и остался) великим философом, для других – скучным моралистом, для третьих – политическим реакционером, который «за свою деятельность, направленную против афинской рабовладельческой демократии… был приговорен к смертной казни», для четвертых – передовым деятелем, который «и для теперешнего и для будущих поколений будет всегда источником жизни, нравственной силы и свободы»
   Личность Сократа
   Представим себе Афины конца V в. до н. э. Это прежде всего рыночная площадь (агора). В центре – большое здание для хлебной торговли. Вокруг агоры расположились общественные здания, на прилегающих узких и кривых улицах – мастерские, парикмахерские, лавки парфюмеров, ламповщиков, книготорговцев. С любого места виден Парфенон на Акрополе, возвышающемся над городом.
   В Афинах того времени часто можно было видеть человека, который почти целыми днями бродил по городу и вступал в беседу со всяким, кто попадался ему навстречу. Его можно было встретить на рыночной площади, в мастерской оружейника, плотника, сапожника, в гимнасиях и палестрах (места, где проводились занятия гимнастикой) – словом, почти всюду, где только он мог общаться с людьми и вести беседу. В то же время этот человек избегал выступлений в народном собрании, на суде, в других государственных учреждениях. Это был афинянин Сократ.
   Сократ родился в 469 г. до н. э. и происходил из дема (территориального округа) Алопека, входящего в состав Афин и расположенного от Афин на расстоянии получасовой ходьбы. Он был сыном Сафрониска, бедного афинского ремеслинника-ваятеля, и Фенареты, повивальной бабки, которая была уже раз замужем и имела от первого брака сына Патрокла.
   Сократ обращал на себя внимание решительно всем: внешностью и образом жизни, деятельностью и учением. В отличие от платных учителей мудрости (софистов), щеголявших в пышных одеждах, он всегда был одет скромно и нередко ходил босиком. По представлениям греков, столь высоко ценившим телесную красоту и уверенных в своей красоте, Сократ был безобразен: невысокого роста, приземистый, с отвисшим животом, короткой шеей, большой лысой головой с огромным выпуклым лбом. Смягчить впечатление от его некрасивой внешности не могла даже полная достоинства походка.
   Эллинский тип красоты отличался правильными чертами лица, тонкими губами, прямым носом, сверкающими глазами, проникновенным взором. У Сократа же был приплюснутый и вздернутый нос, широкие и раздутые ноздри, толстые губы, одутловатое лицо. Глаза у Сократа были навыкате, да и по всегдашней своей манере смотрел он чуть исподлобья. Словом, внешний вид Сократа противоречил всем представлениям греков о красоте, был как бы насмешкой над этими представлениями, карикатурой на них. Однако этот человек со столь непривлекательным внешним обликом обладал огромным личным обаянием.
   Образование
   Можно с уверенностью сказать, что Сократ получил такое же первоначальное образование, которое имели молодые афиняне его времени: он должен был получить «мусическое и гимнастическое воспитание». Под «мусическим» воспитанием подразумевалось не только общее музыкальное образование (умение играть на флейте и кифаре, пение и пляска), но и литературно-словесное – изучение языка (письмо и чтение), заучивание наизусть и комментирование текстов эпических, лирических и трагических поэтов (Гомера, Гесиода, Пиндара и др.).
   В программу начального образования входило также обучение счету (арифметика и начало геометрии). Особое место в греческой школе, которую начинали посещать дети с семи лет, занимала гимнастика, в которую входил бег, метание диска и дротика, борьба. Гимнастика была предметом серьезных занятий с 12 – 13-летнего возраста и диктовалась государственной необходимостью: гражданин полиса обязан был в любой момент выступить в поход и с оружием в руках защищать отечество.
   Сократ был сведущ в науках своего времени (в частности, в математике, астрономии и метеорологии).
   Об имущественном положении Сократа и его семейной жизни
   Сократ, говоря о своем материальном состоянии, которое не нуждается в «увеличении», оценивает свой дом и все свое движимое и недвижимое имущество в 5 мин (около 150 руб. золотом), а имущество богатого Критобула, с которым он ведет беседу, — в 500 мин. Из приведенного следует, что Сократ был скорее беден, чем богат. Он получил небольшое наследство и, по словам Ксенофонта, вел неприхотливый образ жизни и не жаловался на свою судьбу. О своей бедности как общеизвестном факте он говорил и на суде, заявив, что, занявшись философской деятельностью, он забросил все свои хозяйственные дела и терпел домашние неурядицы.
   Неурядицы, о которых он говорил, были отчасти связаны с его женой – небезызвестной Ксантиппой, которая еще в древности приобрела громкую репутацию сварливой и несносной женщины. Ее имя и поныне является нарицательным. Но будем справедливы в отношении этой женщины. Нельзя сказать, что у Ксантиппы как обыкновенной, вообще говоря, жены не было никаких оснований для недовольства мужем, который целые дни проводил на афинских улицах и площадях, беседуя со своими друзьями и знакомыми. Если она была женой, далекой от философских увлечений и проповеднической деятельности мужа, то и он был мужем, свалившим на жену все заботы о домашнем хозяйстве и воспитании детей (у них было трое сыновей – Лампрокл, Сафрониск, названный по деду, и Менексен). Ксантиппа не была человеком, отличавшимся большим тактом, и в отличие от мужа не всегда управляла своим настроением и поэтому часто устраивала такие сцены, что он должен был бежать из дому, утешаясь лишь тем, что, перенося эти испытания, он приучается тем переносить другие, еще большие. Раз она даже облила его ушатом помоев, но философ только утерся, добродушно приговаривая, что такой катастрофы как раз и следовало ожидать, так как после грома всегда бывает дождь. Она не была ангелом и при людях: она не раз выгоняла из дому его учеников и друзей, осыпая их бранью.
   Несомненно, что у многих античных авторов было большое желание противопоставить невозмутимость философа, которому волей судьбы досталась сварливая жена, и ворчливость женщины, на долю которой выпал беспечный муж.
   Общественно-политическая деятельность Сократа
   Сократ принимал участие в трех военных операциях в качестве гоплита, тяжело вооруженного пехотинца, и проявил себя мужественным и выносливым воином, не теряющим присутствия духа при отступлении войска и верным по отношению к боевым соратникам.
   Сократ участвовал в осаде Потидеи, которая объявила о своем выходе из Афинского союза. Платон устами Алкивиада так изображает поведение Сократа во время осады Потидеи. «Начну с того,- говорил Алкивиад,- что выносливостью он превосходил не только меня, но и вообще всех. Когда мы оказывались отрезаны и поневоле, как это бывает в походах, голодали, никто не мог сравниться с ним выдержкой. Зато когда всего было вдоволь, он один бывал способен всем насладиться; до выпивки он не был охотник, но, уж когда его принуждали пить, оставлял всех позади, и, что самое удивительное, никто никогда не видел Сократа пьяным… Точно так же и зимний холод – а зимы там жестокие – он переносил удивительно стойко, и однажды, когда стояла страшная стужа и другие либо вообще не выходили наружу, либо выходили, напялив на себя невесть сколько одежды и обуви, обмотав ноги войлоком и овчинами, он выходил в такую погоду в обычном своем плаще и босиком шагал по льду легче, чем другие обувшись».
   Сократ проявил не только военную доблесть на полях сражений, но и гражданское мужество в сложных перипетиях общественно-политической жизни своей родины. Правда в вопросе об участии в политике государства, в деятельности его учреждений Сократ избрал весьма своеобразную позицию. Он сознательно избегал участия в государственной жизни, мотивируя это принципиальным расхождением его внутреннего убеждения относительно справедливости и законности с наблюдаемым множеством «несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве». В то же время он не считал себя вправе уклонятся от выполнения гражданских обязанностей (посещение народного собрания, участие в суде присяжных и т. п.), налагаемых на него законами государства.
   Вопреки нежеланию Сократа выступать на общественно-политическом поприще и занимать сколько-нибудь ответственную государственную должность, на склоне лет ему пришлось играть роль активного политического деятеля и на деле доказать, в какой степени он способен защищать законность и справедливость перед лицом своих сограждан наперекор воле большинства из них. Это произошло в конце Пелопоннесской войны.
   Философия в понимании Сократа
   Я знаю, что ничего не знаю…О том, что такое добродетель, я ничего не знаю… И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и понять, что она такое.
   Сократ
   Говорят, что Херефонт, который смолоду был другом и последователем Сократа, прибыв однажды в Дельфы, святилище бога Аполлона, осмелился обратится к пифии, устами которой якобы вещал бог, с таким вопросом: «… есть ли кто на свете мудрее Сократа?» Ответ пророчицы гласил: «Никого нет мудрее»
   Если следовать платоновскому изображению, Сократ был немало озадачен столь высокой оценкой, какой была удостоена его персона дельфийской прорицательницей: с одной стороны, он не считал себя мудрым, а с другой – не мог допустить, чтобы бог лгал, ибо это «не пристало ему». Далее Платон живо рассказывает, как Сократ после долгих раздумий и колебаний решил наконец проверить истинность прорицания. Согласно этому описанию, Сократ прибегнул, хотя и неохотно, к своеобразному эксперименту, состоящему в сравнительном анализе себя и других, точнее, в «испытании» себя и тех других, которые слывут мудрыми и сведущими в чем-либо. Так, он пошел к одному из государственных мужей, считавшемуся весьма мудрым человеком, и вступил с ним в беседу на тему о том, что есть справедливость, закон, власть и т. п. Результат беседы оказался довольно неожиданным: Сократ убедился в том, что «этот человек только кажется мудрым и многим другим людям, и особенно самому себе, но на самом деле не мудр». «Уходя от туда, — продолжает Сократ, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего хорошего и дельного не знаем, но он, не зная, воображает, будто что-то знает, а я если уж не знаю, то и не воображаю».
   Для Сократа знания и человеческие поступки, теория и практика составляют единство: знание (слово) определяет ценность «дела», а «дело» — ценность знания. Отсюда и его уверенность в том, что истинные знания и подлинная мудрость (философия), доступные человеку, неотделимы от справедливых дел и других проявлений добродетели. С точки зрения Сократа, не может быть назван философом тот, кто обладает знаниями и мудростью, но, если судить по его образу жизни, лишен добродетели. В диалоге Платона «Менексен» он утверждает: «И всякое знание, отделенное от справедливости и другой добродетели, представляется плутовством, а не мудростью».
   Таким образом, одним из отличительных признаков истинной философии и подлинного философа является, по Сократу, признание единства знания и добродетели. И не только признание, но также стремление к реализации этого единства в жизни. Сообразно с этим философия, в понимании Сократа, не сводится к чисто теоретической деятельности, но включает в себя также практическую деятельность – правильный образ действия, благие поступки, словом хорошей деятельностью.
   Диалог
   Во времена Сократа появилось два типа философов: философы и те, кто обучали философии и риторике. К первым относился Сократ, ко вторым – софисты. Тот факт, что он не оставил письменного изложения своего учения, так же примечателен, как и форма его философствования – диалог, предполагающий непосредственно контакт собеседников, совместный поиск истины. Философская деятельность Сократа носила форму диалогов – бесед и споров. Он считал жизнь вне диалогов, обсуждений и исследований бессмысленной
   В диалоге, избранном в качестве образа жизни и способа философствования, и заключается причина литературного безмолвия Сократа, его сознательного отказа от письменных сочинений. Такой вывод подтверждает и то место платоновского «Федра», где Сократ говорит, что письменное сочинение не только не может передать настоящего диалога и заменить его, но даже становится преградой, мешающей общению людей: ведь книгу не спросишь, как спрашиваешь живого человека, а если и спросишь, то она отвечает «одно и то же». В названом диалоге Сократ считает, что письменные сочинения, создавая иллюзию власти над памятью, вселяют «забывчивость», так как в этом случае «будет лишена упражнения память». Поэтому тексты – средство не для памяти, а для припоминания»; они представляют людям возможность «многое знать понаслышке» и немало повторять из того, что было сказано в чужих сочинениях. Письменная форма, лишая потребности в самостоятельном поиске, позволяет обучающимся казаться «многознающими», оставляя большинство их невеждами.
   В сократовском диалоге есть два лица, для которых истина и знания не даны в готовом виде, а представляют собой проблему и предполагают поиск. Это значит, что истина и знания не передаются, или, образно говоря, не переливаются, из одной головы в другую, а раскрываются в сознании участников диалога. Поэтому-то Сократ в отличие от софистов не выдавал себя за «учителя мудрости», которому все известно и который берется всему обучить. Единственно, на что он претендовал,- обучение искусству ведения диалога, при котором собеседник, отвечая на заданные вопросы, высказывал свои суждения, обнаруживая свои знания или, напротив, свое неведенье.
   Этическое учение Сократа
   «Познай самого себя» — это изречение, или формула мудрости, приписывается одному из «семи мудрецов» (обычно Хилону или Фалесу). Знаменательно то, что это изречение, известное до Сократа и после него, закрепилось за ним. И это не случайно: ни один из мыслителей античного мира, кроме Сократа, не сделал установку на самопознаие основной частью своего учения и руководящим принципом всей своей деятельности. Самопознание в устах древнего философа означало прежде всего познание человеком своего внутреннего мира, осознание того, что осмысленная жизнь, духовное здоровье, гармония внутренних сил и внешней деятельности, удовлетворение от нравственного поведения составляют высшее благо, высшую ценность. По словам Ксенофонта Сократ заявляет: «Кто знает себя, тот знает, что для него полезно, и ясно понимает, что он может и чего он не может. Занимаясь тем, что знает, он удовлетворяет свои нужды и живет счастливо, а не берясь за то, чего не знает, не делает ошибок и избегает несчастий. Благодаря этому он может определить ценность также и других людей и, пользуясь также ими, извлекает пользу и оберегает себя от несчастий».
   «Учение о благе и душе» «Мудрость есть высшее благо». И это высшее благо было для Сократа не только знанием, но и реализацией добродетели, выбором добра. Она, высшее благо, не дается случаем, но приобретается познанием и упражнением и вытекает из благой деятельности человека. Таким образом, человек – творец самого себя и своего подлинного счастья, когда он более всего заботится о нравственном самосовершенствовании, о выборе высшего блага.
   Благо благу – рознь. Ведь все вещи, как бы хороши и пригодны они не были для той или иной цели, могут быть использованы и во вред человеку. Сказанное в равной мере относится и к различным видам профессиональной деятельности. Только та жизнь является благой, осмысленной и добродетельной, которая посвящена поиску, самопознанию и самосовершенствованию. И если мы хотим знать, что такое высшая человеческая добродетель, объединяющая все частные виды добродетели, то мы должны познать самих себя, стать мудрыми, а от мудрости проистекают все добродетели и всякие блага, ибо «не от денег рождается добродетель, а от добродетели бывают у людей деньги, и все прочие блага, как в частной жизни, так и в общественной».
   Свойственный этике Сократа интеллектуализм сказался и на его понимании души. Об этом мы узнаем, в частности, из «Апологии» Платона, где Сократ заботу о душе отождествляет с заботой о разуме и истине. И по свидетельству Ксенофонта, Сократ связывал душу с умственной деятельностью, считая ее лоном разума и мышления.
   В сущности Сократ был первым среди греческих философов, который со всей определенностью поставил вопрос об отношении души к телу. Только с Сократа начинается философская трактовка отношения души к телу, носившая идеалистический характер. И когда Сократ призывал к заботе о душе, он имел ввиду, как было сказано, мудрость, интеллектуальную активности и моральные усилия, а не святость.
   Судя по всему, Сократ мыслил душу и тело в единстве, хотя и противопоставлял их друг другу. Для него они составляли две части живого и целостного человека, но части далеко не равноценные и существенно отличные друг от друга. По его словам, душа «царит в нас», но в отличие от тела «она невидима». Сократ ставил заботу о душе выше заботы о теле. Это свидетельствует о его убеждении в том, что нравственные ценности и душевное благородство выше материальных благ.
   Телеология Сократа Вопреки заверениям Ксенофонта в том, что Сократ признавал богов народной религии, Сократ отходил от традиционной религии, о чем свидетельствует сам же Ксенофонт. «… Вера в промысел богов о людях,- сообщает Ксенофонт, — была не такова, как вера простых людей, которые думают, что боги одно знают, другого не знают; Сократ был убежден, что боги все знают – как слова и дела, так и тайные помыслы, что они везде присутствуют и дают указания людям обо всех делах человеческих». Тем самым выдвинутое против философа обвинение в непризнании им богов, почитаемых государством и народом, не лишено было некоторого основания. «Некоторого», потому что Сократ, развивая рационалистическую по своему характеру теологию, не доходил до полного отрицания народной религии. К тому же он совершал общепринятые религиозные обряды, не пренебрегая гаданиями и оракулами.
   Вопрос о бессмертии души Сократ верил в бессмертие души. Главным доводом в пользу веры Сократа в бессмертие души служит то место из платоновского «Федона», где Критон, обращаясь к Сократу, спрашивал: «А как нам тебя похоронить?» (т. е. предать земле или сжечь) «Как угодно,- отвечал Сократ, — если, конечно, сумеете меня схватить и я не убегу от вас».
   Истолковывается это так: душа переживает смерть тела. Душа не только стоит выше тела, но и отличается от него в той же мере, в какой вечное отличается от временного. С этой точки зрения вера Сократа в бессмертие души согласуется с его представлением о душе как о божественной, невидимой, бестелесной сущности, определяющей подлинное я человека, его личность. Это означает, что душа со смертью тела отделяется от всего материального, от всего изменчивого и переходящего, т. е. от всего того, что подчиняется физическим законам, и переходит в иной, идеальный мир, в мир вечности.
   Судебный процесс над Сократом
   Я начну с того, что назову имена тех, кто возбудил судебный процесс против Сократа: молодой и честолюбивый Мелет, посредственный трагический поэт; Анит – владелец кожевенных мастерских, влиятельное лицо среди демократической партии, заклятый враг софистов, к которым он причислял Сократа. Этот приверженец авторитета традиций видел в деятельности Сократа посягательство на религию и мораль, угрозу идеалам государственной и семейной жизни. Третьим обвинителем был оратор Ликон.
   Фактически главным обвинителем Сократа являлся Анит, но формально таковым выступил Милеет. (По-видимому, Анит не был уверен в успехе возбуждаемого процесса, поэтому он возложил функции официального обвинителя на Мелета, на случай оправдания Сократа). Текст обвинения гласил: «Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифиец, против Сократа, сына Сафрониска из дема Алопеки. Сократ обвиняется в том, что он не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание – смерть».
   Как отмечалось, Сократ постоянно «испытывал» людей и приводил их в замешательство тем, что обнаруживал их невежество в вопросах, в которых они считали себя компетентными. Более того из «Апологии» Платона мы узнаем также, что молодые люди, особенно сыновья богатых граждан, следуя примеру Сократа, подвергали «испытанию» старших ставили их в неловкое положение. Естественно, что те, кто оказывались жертвой этого «испытания», видели в Сократе человека, который «портит молодежь». К тому же злополучный «демон» был такою же таинственностью для афинян, как и для нас, но в то время как мы не обращали бы на него никакого внимания или объясняли бы личными особенностями философа, афиняне, как оно и естественно было для того времени, усмотрели в нем новое и неизвестное божество, к которому Сократ прибегал охотнее, и чаще, нежели к национальным богам.
   Итак, весной 399 г. до н. э. Сократ предстал перед одной из 10 палат суда присяжных. В судебной палате, в которой разбиралось дело Сократа, было 500 человек, точнее, 501, поскольку к четному количеству судей присоединяли еще одного присяжного для получения нечетного числа при голосовании.
   Текстов обвинительных речей не сохранилось, но предполагается, что обвинители обращали внимание судей главным образом на разлагающий, по их мнению, характер деятельности Сократа. По сообщению Платона, после выступления обвинителей взял слово Сократ и сказал, что он защищает только потому, что этого требует закон.
   Решение суда было не в пользу Сократа. Он был признан виновным при соотношении голосов 280 против 221. Впрочем, Сократ и не рассчитывал на оправдание. Суд присяжных вынес ему смертный приговор.
   Обычно смертный приговор приводился в исполнение сразу же после его вынесения но в случае с Сократом исполнение приговора было отложено на 30 дней в связи со следующим обстоятельством. Ежегодно афиняне отправляли на остров Делос к храму Аполлона священное судно с дарами, исполняя клятву Тезея, данную им богу Аполлону после уничтожения чудовища Минотавра на Крите и избавления Афин от уплаты дани (семь юношей и семь девушек на съедение Минотавру) критскому царю Миносу. Со дня отплытия священного посольства и до его возвращения в Афины смертная казнь запрещалась.
   Друзья Сократа, воспользовались этим обстоятельством, навещали его в тюрьме, где он пребывал в ожидании казни, вели с ним беседы и готовили ему побег. Осуществить побег было несложно. Об этом мы узнаем из слов давнего друга, ровесника и земляка Сократа Критона, по имени которого назван один из диалогов Платона. В «Критоне» описывается встреча Критона с Сократом, их беседа за день до возвращения священного суда. Критон пытается уговорить Сократа бежать из тюрьмы. Но Сократ отклоняет настойчивую просьбу друга и остается верным отечественным законам».
   Последний день жизни Сократа
   Сократ остается Сократом до конца. Он прощается с детьми, женой и родственниками и посвящает оставшееся время беседе с друзьями. Друзья философа подавлены мыслью о предстоящей разлуке с ним и в то же время поражены величием его духа, его истинно философским спокойствием и необычайным мужеством перед смертью.
   Исключительность личности Сократа сказывается и в деталях. Чтобы избавить женщин от омовения своего тела после смерти Сократ принимает последнюю ванну. Он отказывается ждать захода солнца, как ему советует Критон, и просит принести чашу с ядом, цикутой. Вот как описывает эту сцену Платон. Когда служитель протянул чашу, Сократ взял ее «с полным спокойствием…- не задрожал, не побледнел, не изменился в лице, но… поднес чашу к губам, выпил до дна – спокойно и легко».
   Заключение
   Так скончался Сократ – один из удивительнейших людей, какого когда-либо знало человечество. Лаэрций передает, что афиняне вскоре после его смерти раскаялись, поставили ему бронзовую статую и жестко наказали его обвинителей.
   Сократ умер, но память о нем не умерла вместе с тем и нравственный облик его навеки остался достоянием человечества как прекрасный недосягаемый идеал. Его смерть запечатлела его личность в памяти поколений. Она в значительной степени определила влияние его личности и учения на все последующие времена. Вопросы, над которыми бился древний философ, не утратили актуальности, вот почему Сократ был и остается одним из вечных «спутников» человечества.
   Список литературы
   1) Жебелев С. А. Сократ. Москва, 1990
   2) Кессиди Ф. Х. Новая «апология» Сократа — вопросы философии, 1980, №5
   3) Кесседи Ф. Х. Мыслители прошлого – Сократ. Москва, 1975
   4) Лосев А. Ф. Сократ – философская энциклопедия, т. 5. Москва, 1991

3. Размещено на http://www.allbest.ru
   МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
   ИМЕНИ М.В. ЛОМОНОСОВА
   ________________________________________________________________
   ФИЛОСОФСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
   ОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ПРОГРАММА
   «Философия»
   (Котляровская Анастасия Андреевна)
   (2 курс , 203 группа)
   АНАЛИТИЧЕСКИЙ ОТЧЕТ ПО КУРСУ
   «ОСНОВЫ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ»
   ПО ТЕКСТУ АРИСТОКЛА «АПОЛОГИЯ СОКРАТА»

   МОСКВА (2014)
   Аннотация:
   Апология Сократа — произведение Платона, содержащее его версию речи, произнесенной Сократом в 399 году до н. э. в свою защиту против выдвинутых ему обвинений. Большинство историков признают текст внушающим доверие источником об обстоятельствах суда над Сократом. В частности, из «Апологии» становятся известны детали обвинения, имена и общественное положение обвинителей (Мелет, Анит, Ликон), и другие подробности. Апология — первый сохранившийся текст Платона, написанный вскоре после суда (в 397 или 396 гг.). В центре «Апологии Сократа» проблема несовместимости индивидуальной добродетели и существующего государственного устройства.
   Источник: ru.wikipedia.org/wiki/Апология_(Платон)
   Платон
   Платон (Аристокл) (примерно 428 – 348 до н.э.) – древнегреческий философ. платон апология сократ
   Родился Платон в семье с аристократическими корнями. После знакомства с Сократом принял его учение. Затем в биографии Платона состоялось несколько путешествий: в Мегарц, Кирену, Египет, Италию, Афины. Именно в Афинах Платоном была основана собственная академия.
   Свои сочинения философ излагал в форме диалогов. Впервые собрание сочинений Платона было составлено Аристофаном Византийским в 3 веке до н.э. Он же расположил произведения трилогиями.
   Философия Платона получила наибольшее выражение в учении о познании, а также политико-правовом направлении. Теория познания у Платона базируется на двух способах обретения знаний – посредством ощущений (вера, уподобление) и умом.
   В своем труде «Государство» философ описывает политическую утопию. Также в своей биографии Платон рассматривал различные виды правления, представленные тимократией, олигархией, демократией, тиранией. Следующий труд «Законы» также был посвящен утопическому государству. Целиком изучить наследие философа удалось лишь в 15 веке, когда его работы были переведены с греческого. Источник: http://all-biography.ru/alpha/p/platon-plato
   Сократ
   Сократ (469 – 399 до нашей эры) – великий греческий мыслитель. Сам Сократ ничего не написал, поэтому о его взглядах мы можем судить только на основании их отражений в сочинениях других греческих философов (главным образом в книгах его гениального ученика Платона). Центр тяжести философских размышлений Сократа заключался в стремлении твердо обосновать этические понятия (добродетели, справедливости, честности и т.д.). К возможности разрешить метафизические вопросы о начале и сущности мироздания он относился скептически. Характерной особенностью философского исследования Сократа был его метод, заключавшийся в том, что, развивая свои взгляды в устной беседе, он не излагал их систематически, а ставил вопросы своим собеседникам, пробуждая в них активную работу мысли и получая правильный вывод в результате цепи положений и возражений. Сократ был присужден к смертной казни афинскими судьями за неверие в отечественных богов и введение новых божеств. За новое божество был сочтен тот “демон”, о котором часто говорил Сократ, разумея под ним внутренний голос совести, предостерегающий человека от дурных поступков. Источник: dic.academic.ru/dic.nsf/dic_synonims/167191/сократ

   Основные понятия, их характеристики
   Вопросы к тексту
   Размышления и комментарии
   Аналогии и ассоциации с будущей профессией
   1
   2
   3
   4
   Красноречие–
   «… речи с разнаряженной, украшенной, как у этих людей, изысканными выражениями…» (Сократ)
   – Дар хорошо и красиво говорить. (Словарь Ожегова)
   Оратор – Тот, кто произносит речь, а также человек, обладающий даром красноречия. (Словарь Ожегова)
   1. Как будет говорить Сократ, защищая себя? (простыми словами и выражениями, «… какими привык говорить и на площади у меняльных лавок , где многие из вас слыхали меня, и в других местах…»)
   2. Почему Сократ говорит таким языком? («… в первый раз пришел я теперь в суд, будучи семидесяти лет от роду ; так ведь здешний-то язык просто оказывается для меня чужим, и как вы извинили бы меня, если бы я, будучи в самом деле чужеземцем, говорил на том языке и тем складом речи, к которым привык с детства…»)
   3. Какое обвинение в свой адрес Сократ считает обвинением «страшных обвинителей»? («…некий Сократ, мудрый муж, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею , и выдает ложь за правду.c Вот эти-то люди, о мужи афиняне, пустившие эту молву, и суть страшные мои обвинители, потому что слушающие их думают, что тот, кто исследует подобные вещи, тот и богов не признает…»)
   4. Как делит своих обвинителей Сократ? («… одни – обвинившие меня теперь, а другие – давнишние, о которых я сейчас говорил…»)
   5. Против кого первого защищается Сократ? И почему? (… сначала я должен защищаться против давнишних, потому что и они обвиняли меня перед вами раньше и гораздо больше, чем теперешние…)
   6. «В каких именно выражениях клеветали на меня клеветники?» («… Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за правду и других научая тому же…» )
   Сократ говорит, что его ложно обвинили в красноречии, и оратором его можно назвать только в том случае , если под искусством красноречия подразумевается говорить правду. Обвинительная речь, по словам Сократа, оклеветала его. Несмотря на свою простую речь, Сократ требует судей прислушаться именно к тому, что он говорит правду, и это будет справедливо. Сократ возмущен главным обвинением, которое существовало в его сторону еще до нынешних обвинителей. Сократ говорит о том, что все обвинения в его адрес не справедливы, так как он не говорил о тех вещах, о которых говорится в речах его обвинителей.
   Параллель с курсом ОПР:Платоном разрабатовался такой инструментарий в теории принятия решений, как концептуализация.
   Когда мы рассматривали тему «Вопросы в ВОП» рассматривая навигационную функцию, мы вспомнили о Сократе в диалогах Платона.
   Мудрость
   – Глубокий ум, опирающийся на жизненный опыт. (Словарь Ожегова)
   Изречение Бога.
   – «А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, bа пользуется моим именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из вас, о люди, мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость.»
   7. За что Сократ получил такую «известность»? («. Эту известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря некоторой мудрости.»)
   8. Какая же это мудрость? (« Да уж, должно быть, человеческая мудрость.»)
   9. Кто засвидетельствовал мудрость Сократа? (Херефонт, после смерти Херефонта – его брат)
   10. Почему Сократ думает, что он умнее государственного мужа, к которому он пришел? («… потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь…»)
   11. Кого Сократ счел умнее себя? (ремесленников)
   12. Почему ремесленники мудрее Сократа? ( «…в самом деле, они знали то, чего я не знал, и этим были мудрее меня…»)
   13. Но чем грешили ремесленники? («…оттого, что они хорошо владели искусством, каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, самого важного,e и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была…»)
   14. «…что бы я для себя предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будущий ни мудрым их мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и другим?…»(Сократ)
   («… И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться как есть…»)
   15. Почему Сократа обвинили в развращении молодежи?(«…сыновья самых богатых граждан, рады бывают послушать, как я испытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь пытать других; ну и я полагаю, что они находят многое множество таких, которые думают, что они что-то знают, а на деле ничего не знают или знают одни пустяки. От этого те, кого они испытывают, сердятся не на самих себя, а на меня и говорят, что есть какой-то Сократ, негоднейший человек, который развращает молодых людей…»)
   16. Причина обвинений, по мнению Сократа?(« А когда спросят их, что он делает и чему он учит, то они не знают, что сказать, но, чтобы скрыть свое затруднение, говорят то, что вообще принято говорить обо всех любителях мудрости: он-де занимается тем, что в небесах и под землею, богов не признает, ложь выдает за истину. А сказать правду, думаю, им не очень-то хочется, потому что тогда оказалось бы, что они только делают вид, будто что-то знают, а на деле ничего не знают.»
   Сократ недоумевает , почему его считают мудрым, он идет к государственному мужу, который слывет мудрее его, чтобы потом убедить оракула, что тот государственный деятель мудрее его. Но сам того не ожидая, Сократ понял, что тот человек, к которому он пришел, хоть и слывет мудрым, и хоть считает себя таковым, но он не является мудрым на самом деле. «… и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом деле не мудр…». После этой ситуации Сократ стал ненавистен другим людям. Сократу было это неприятно, он боялся этого, но все же «… слова бога необходимо ставить выше всего…». Сократ начал ходить к другим людям, которые «… слывут знающими что-либо…». И он выяснил, что: «… те, что пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что считаются похуже, – более им одаренными…». Искал Сократ мудрецов и среди поэтов : « Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят,c а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят». « Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей.»
   Сократа оклеветали как раз именно за это исследование : кто мудрее его. Показывая человеку, который заблуждается в том, что он мудрый, что он не мудрый, Сократ стремиться поддержать Бога.
   Так комментирует А.Ф Лосев тот отрывок, который я разобрала : « Хотя Сократ здесь и заявляет, что он ничего не знает, ведет он себя, однако, как человек, прекрасно знающий, что такое философия, как человек, уверенный в невежестве и моральной низкопробности своих судей, даже как человек, достаточно гордый и самоуверенный, который не прочь несколько бравировать своей философской свободой, своим бесстрашием перед судом и обществом и своей уверенностью в наличии у него особого вещего голоса его гения (дбЯмщн), всегда отвращающего его от недостойных поступков. Учитывая эту самоуверенность Сократа в платоновской “Апологии”, некоторые исследователи в прошлом даже сомневались в подлинности этого произведения.»
   Хоть и ОПР не были сформулированы во времена Платона, видны в его философии отдельные элементы ОПР: 1) Отказ от долгих речей; 2) последовательное чередованиевопросов и ответов. Конвенция Сократа : 1) вопросы нужно задавать о том, что кажется совершенным ясным; 2) новый вопрос можно сформулировать только после того, как был дан ответ на предыдущий; 3) всегда следует формулировать конкретные вопросы;4) спрашивающий не должен вести пространственных речей и задавать несколько вопросов сразу. Сократовская методика олицетворяет то, как можно управлять интеллектуальной дейтельностью без использования НЛП. Вопросы (на примере сократовских диалогов) задают исходный путь мысли, корректируют последующие движение мысли, распаковывают проблему.
   Параллель с курсовой: единственную параллель, которую я могу провести со своей курсовой работой, – это то, что как и герменевтика пытается добиться понимания, так и Сократ пытался добиться его в суде. И для лучшего понимания нельзя отвергать принцип лучшего понимания Шлейермахера , что необходимо полностью входить в ситуацию, окружающий мир человека, чтобы его понять, т.е возможно судьям для начала следовало бы подробнее изучить ту общность, которая окружает Сократа.
   Развращение.
   – Искажение, порча; порча нравов, упадок нравственности, деморализация. (Словарь синонимов)
   Гений.
   -сын богов. (Сократ)
   17. На чем основывается защита Сократа от 2 обвинителей? (« Мелет говорит, что я преступаю закон, развращая молодых людей, а я, о мужи афиняне, утверждаю, что преступает закон Мелет, потому что он шутит важными вещами и легкомысленно призывает людей на суд, делая вид, что он заботится и печалится о вещах, до которых ему никогда не было никакого дела; а что оно так, я постараюсь показать это и вам.»)
   18. В чем состоит противоречие Мелета в обвинении Сократа в непризнании богов? ( «Итак, если гениев я признаю, как ты утверждаешь, а гении суть своего рода боги, то оно и выходит так, как я сказал, что ты шутишь и предлагаешь загадку, утверждая, что я не признаю богов и в то же время что я признаю богов, потому что гениев-то я по крайней мере признаю. А с другой стороны, если гении вроде как побочные дети богов, от нимф или каких-то еще существ, как это и принято думать, то какой же человек, признавая божьих детей, не будет признавать богов? Это было бы так же нелепо…»)
   2ое обвинение от Мелета в сторону Сократа звучит так : « Сократ, говорят они, преступает закон тем, что развращает молодых людей и богов, которых признает город, не признает, а признает другие, новые божественные знамения.»
   Сократ вступает в полемику с Мелетом. Мелет говорит, что никто не портит юношей, кроме Сократа.
   Кроме того, если Сократ кого-нибудь и развращал, то еще надо доказать, что это развращение было намеренным; а невольное развращение не подлежит суду и могло бы быть прекращено при помощи частных увещаний.
   Дальше идет разъяснение насчет обвинения, связанного с богами: « то ли, что некоторых богов я учу признавать, а следовательно, и сам признаю богов, так что я не совсем безбожник и не в этом мое преступление, а только я учу признавать не тех богов, которых признает город, а других, и в этом-то ты меня и обвиняешь, что я признаю других богов; или же ты утверждаешь, что я вообще не признаю богов, и не только сам не признаю, но и других этому научаю.
   – Вот именно, я говорю, что ты вообще не признаешь богов.» Мелет обвиняет Сократа в том, что он считает Солнце камнем, а Луну – землей. Но Сократ говорил, что эти мысли выражал еще Анаксагор, поэтому не один он развращает молодежь.
   Зло.
   – «… Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он теперь делает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть.»
   (Сократ.)
   – Нечто дурное, вредное, противоположное добру (Словарь Ожегова).
   Божественное знамение.
   – «… вдруг – какой-то голос , который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет.»
   19. Чтобы выбрал Сократ: смерть или прекратить философствовать? (смерть)
   20 Что по-настоящему проповедает Сократ? («… Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем это мое служение богу. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее не о телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше, говоря вам: не от денег рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и деньги и все прочие блага, как в частной жизни, так и в общественной. Да, если бы такими словами я развращал юношей, то слова эти были бы вредными. А кто утверждает, что я говорю что-нибудь другое, а не это, тот несет вздор…»
   21. Почему Сократ дает советы частным образом, а не выступая на всенародных собраниях? («… Причина этому та самая, о которой вы часто и повсюду от меня слышали, а именно что мне бывает какое-то чудесное божественное знамение… Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен.»)
   22. Что , по мнению Сократа, важнее смерти? (воздерживаться от всего беззаконного и безбожного).
   23. «Но отчего же некоторые любят подолгу бывать со мною?» (« Слышали вы это, о мужи афиняне; сам я вам сказал всю правду: потому что они любят слушать, как я пытаю тех, которые считают себя мудрыми, не будучи таковыми. Это ведь не лишено удовольствия.»)
   24. Почему Сократ не просит о помиловании? (он сохраняет честь свою, города и обвинителей).
   25. Какое было прозвище у Сократа? ( мудрец, мудрейший из людей).
   Затем Сократ начинает говорить речи в свою пользу, чтобы отбиться от множества других обвинителей. Сократ не боится смерти, он считает, что важнее отстаивать и соблюдать то, что есть справедливо . В качестве примера, он приводит полубога, сына Фетиды. Переносить опасность – это долг человека в том случае, если «… кто поставил себя, думая, что для него это самое лучшее место, или же поставлен начальником…». Боязнь смерти противоречит принципам Сократа: «… что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол…».Сократ считает невежеством думать, что ты знаешь то, чего не знаешь. Сократ признается, что недостаточно знает об Аиде. Сократ отстаивает свои принципы, говоря, что «…поступать с иначе, чем я поступаю, я не буду, даже если бы мне предстояло умирать много раз…». Сократ говорит, что «… если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы больше повредите себе, нежели мне…».Это связанно с тем, как Сократ понимает зло.
   Сократ считает, что он дан городу Богом, и в доказательство приводит свою бедность.
   («… А что я такой как будто бы дан городу богом, это вы можете усмотреть вот из чего: похоже ли на что-нибудь человеческое, что я забросил все свои собственные дела и сколько уже лет терпеливо переношу упадок домашнего хозяйства, а вашим делом занимаюсь всегда, обращаясь к каждому частным образом, как отец или старший брат, и убеждая заботиться о добродетели. И если бы я от этого пользовался чем-нибудь и получал бы плату за эти наставления, тогда бы еще был у меня какой-нибудь расчет, а то сами вы теперь видите, что мои обвинители, которые так бесстыдно обвиняли меня во всем прочем, тут по крайней мере оказались неспособными к бесстыдству и не представили свидетеля, который показал бы, что я когда-либо получал какую-нибудь плату или требовал ее; потому, думаю, что я могу представить верного свидетеля того, что я говорю правду, – мою бедность…».
   Сократ пробывал себя на государственном поприще, но с ним возник следующий казус : «Тогда я, единственный из пританов, восстал против нарушения закона, и в то время, когда ораторы готовы были обвинить меня и посадить в тюрьму и вы сами этого требовали и кричали, – в то время я думал, и что мне скорее следует, несмотря на опасность,и стоять на стороне закона и справедливости, нежели из страха перед тюрьмою или смертью быть заодно с вами, желающими несправедливого.» Сократ также не делал ничего несправедливого и при правлении олигархии.
   Вот какой комментарий пишет Лосев : « Сократ никогда никого ничему не учил, он лишь не препятствовал ни другим в том, чтобы они задавали ему вопросы, ни себе самому – в том, чтобы задавать такие же вопросы другим или отвечать на них. Это поручено Сократу богом. И нельзя привести ни одного свидетеля, который бы утверждал, что в вопросах и ответах Сократа было что-нибудь дурное или развращающее, в то время как свидетелей, дающих показания противоположного рода, можно было бы привести сколько угодно.»
   Просить помилование есть «нечестие».
   « …Мелет, обвиняет меня в нечестии. Ибо очевидно, что если бы я вас уговаривал и вынуждал бы своею просьбою нарушить присягу, то научал бы вас думать, что богов не существует, и, вместо того чтобы защищаться, попросту сам бы обвинял себя в том, что не почитаю богов. Но на деле оно совсем иначе; почитаю я их, о мужи афиняне, больше, чем кто-либо из моих обвинителей, и предоставляю вам и богу рассудить меня так, как будет всего лучше и для меня, и для вас.»
   26. Что удивило Сократа в его осуждении? (что он был осужден маленьким количеством голосов)
   27. В чем не может состоять, с точки зрения Сократа, его наказание? ( С точки зрения Сократа, его наказание не может состоять ни в тюремном заключении (ибо он не хочет быть чьим-либо рабом), ни в изгнании (ибо он не хочет быть в жалком и гонимом состоянии), ни в наложении штрафа (ибо у него нет никаких денег), ни в отдаче его на поруки состоятельным ученикам, которые внесли бы за него залог (ибо он в силу веления бога и ради человеческой пользы все равно никогда не прекратит своих исследований добродетели и наставления в ней всех людей).)
   28. Почему Сократ не стал защищаться? (Пусть не думают, что у Сократа не хватило слов для защиты: у него не хватило бесстыдства и дерзости для унижения перед не понимающими его судьями. От смерти легко уйти и на войне, и на суде, если только унизиться до полного морального падения. Но Сократ себе этого не позволит.)
   29. Какое пророчество дает своим обвинителям Сократ? ( « И вот я утверждаю, о мужи, меня убившие, что тотчас за моей смертью придет на вас мщение, которое будет много тяжелее той смерти, на которую вы меня осудили.»)
   30. Велика ли надежда, что смерть есть благо?
   (« Так если смерть такова, я со своей стороны назову ее приобретением, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не лучше одной ночи. С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и если правду говорят, будто бы там все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, о мужи судьи? В самом деле, если прибудешь в Аид, освободившись вот от этих так называемых судей, и найдешь там судей настоящих, тех, что, говорят, судят в Аиде, – Миноса, Радаманта, Эака, Триптолема, и всех тех полубогов, которые в своей жизни отличались справедливостью, – разве это будет плохое переселение?… И наконец, самое главное – это проводить время в том, чтобы распознавать и разбирать тамошних людей точно так же, как здешних, а именно кто из них мудр и кто из них только думает, что мудр, а на самом деле не мудр; чего не дал бы всякий, о мужи судьи, чтобы узнать доподлинноc человека, который привел великую рать под Трою, или узнать Одиссея, Сисифа и множество других мужей и жен, которых распознавать, с которыми беседовать и жить вместе было бы несказанным блаженством. Не может быть никакого сомнения, что уж там-то за это не убивают, потому что помимо всего прочего тамошние люди блаженнее здешних еще и тем, что остаются все время бессмертными, если верно то, что об этом говорят.»)
   После обвинительного приговора.
   Сам Сократ за то, что он совершил (а он считает, что не совершил ничего ужасного), назначил бы себе другое, а именно бесплатное питание в Пританее.
   Сократу остается мало времени, чтобы снять с себя клевету.
   Причина непонимания между Сократом и судьями с обвинителями является недоверие к Сократу.
   После смертного приговора.
   Сократ говорит, что те , кто приговорили его к смертной казне принесли вред прежде всего не ему, а себе, так как те, кто считают Сократа мудрецом, будут обвинять афинян в смерти Сократа. По мнению Сократа, не он один наказан: его обвинители также наказаны, т.к проповедуют зло и неправду.
   Смерть не есть зло. Внутренний голос подсказывает, что все, что произошло с ним, – к благу.
   Умерев, Сократ полагает, что станет окончательно бессмертен, поэтому пусть его сторонники не страшаться смерти.
   Что же касается обвинителей, то Сократ просит их наказывать его детей (если они будут иметь слишком высокое мнение о себе и отличаться корыстолюбием), принимая такие же меры, какие сам Сократ принимал в отношении своих обвинителей, т.е. меры убеждения.
   Заключение.
   Сократ идет на смерть, а его обвинители будут жить, но не ясно, что из этого лучше и что хуже.

   Краткие биографические справки
   Алексемй Фёдорович Ломсев
   (в монашестве Андроник; 10 (22) сентября 1893, Новочеркасск, Область Войска Донского, Российская империя — 24 мая 1988, Москва) — русский философ и филолог, профессор (1923), доктор филологических наук (1943), видный деятель советской культуры, тайный монах Русской Православной Церкви.
   Анаксагомр
   Анаксагор из Клазомен; ок. 500 до н. э. — 428 до н. э. — древнегреческий философ, математик и астроном, основоположник афинской философской школы.
   Анаксагор — один из самых выдающихся ионийских философов, сын богатых и знатных родителей, родился в Клазоменах около 500 до н. э. С ранних лет он отказался от удовольствий, на которые мог рассчитывать по своему богатству, и пристрастился к философии.
   Джон Дьюи
   Выдающийся американский философ первой половины XX века. Его профессиональная жизнь пришлась на жизнь трёх поколений, а голос его отчетливо звучал в хоре дискуссий по вопросам культуры, которые велись как в США, так и за рубежом с 1890-х годов и до самой его смерти — он скончался в 1952 г. в возрасте 93 лет. За свою продолжи­тельную карьеру он разработал философию, проповедовавшую единство теории и практики, единство, примером которого служит его собственная интеллектуальная и политическая дея­тельность. Его мышление строилось на нравственном убеждении, что «демократия есть сво­бода», и он посвятил свою жизнь построению его философского обоснования, активно бо­ролся за его реализацию. Ни в одной другой области приверженность Дьюи демократии и идее интеграции теории и практики не проявлялись с такой очевидностью, как в его деятельности педагога-реформатора.
   Ушинский Константин Дмитриевич
   Великий русский педагог, основоположник русской педагогической науки, до него в России не существовавшей. Ушинский создал теорию и совершил переворот, фактически революцию в русской педагогической практике.
   Гейзенберг Вернер Карл
   (1901-1976), немецкий физик-теоретик, удостоенный в 1932 Нобелевской премии по физике за создание квантовой механики в матричной форме. Родился 5 декабря 1901 в Вюрцбурге. В 1920 поступил в Мюнхенский университет, где прослушал курс лекций по теоретической физике А.Зоммерфельда; окончил университет в 1923. В 1923-1927 – ассистент М.Борна в Гёттингенском университете, в 1927-1941 – профессор физики Лейпцигского и Берлинского университетов, с 1941 – директор Института физики Макса Планка в Берлине и профессор Гёттингенского университета.
   Бор Нильс Хендрик Давид (1885–1962), датский физик-теоретик
   Родился 7 октября 1885 г. в Копенгагене, там же в 1908 г. окончил университет. Некоторое время работал в Кембридже (Англия) в лаборатории у светила в области физики Дж. Томсона, затем был приглашён в Манчестер в лабораторию другой знаменитости — Э. Резерфорда.
   Спустя несколько лет создал и возглавил Институт теоретической физики в Копенгагене. Этот научный центр дал Бору возможность собрать вместе всех выдающихся физиков того времени. Основной заслугой учёного считается формулирование принципиально нового подхода в представлении физической картины атомных процессов. К этому времени массивный и противоречивый экспериментальный материал, работы М. Планка, А. Эйнштейна, анализ спектров излучения атомов показали необычность закономерностей микромира.
   Демокрит из Абдеры (460-360 гг до н.э.)
   Древнегреческий философ. Родился в знатной семье. Путешествовал по Египту, Персии, Индии, Эфиопии. Автор 50 трактатов.
   По его теории, существуют только атомы и пустота. Атомы — неделимые материальные элементы (геометрические тела, «фигуры»), вечные, неразрушимые, непроницаемые; различаются формой, положением в пустоте, величиной; движутся в различных направлениях; из их «вихрей» образуются как отдельные тела, так и все бесчисленные миры. Атомы невидимы для человека; истечения из них, действуя на органы чувств, вызывают ощущения.
   Питер Друкер
   Питер Друкер родился в 1909 г. в Вене, Австрия. В 1931 году получил степень докторскую степень в области публичного и международного права в Университете Франкфурта. Работал газетным репортером во Франкфурте и экономистом в одном из банков Лондона.
   В 1937 Друкер переехал в США и начал преподавать политику и философию в Беннингтонском колледже. Более двадцати лет, с 1950 по 1971 гг., он был профессором менеджмента в Высшей школе бизнеса Нью-Йоркского университета. С 1971 г. Друкер – профессор социальных наук и менеджмента в университете Клермонт, в 1984 году его именем была названа Высшая школа менеджмента этого университета. Последний курс Питер Друкер выпустил весной 2002 года.
   Иммануил Кант (1724 – 1804) – немецкий философ
   Обучение в биографии Канта проходило в гимназии «Фридрихс-Коллегиум», затем в университете Кёнигсберга. Из-за сложного материального положения в результате смерти отца оставляет учебу, занимается преподавательской деятельностью.
   Первый труд Канта (космогоническая гипотеза) был разработан с 1747 по 1755 год. После получения степени доктора наук преподавал в течение 40 лет. В 1770 году в биографии Иммануила Канта была получена должность профессора логики, метафизики в родном университете.
   Кант работал над решением четырех задач: метафизики, морали, религии, антропологии. Главными работами в области гносеологии, этики, эстетики, благодаря которым идеи Канта широко распространились, были «Критика чистого разума», «Критика практического разума», «Критика способности суждения».
   В теории познания Кант выделил категории: количества, качества, отношения, модальности. Этика в биографии Канта рассматривалась с двух позиций: человека, как явления и вещи в себе. В эстетике великого философа выделяются идеи прекрасного, возвышенного (динамического, математического). Скончался Кант 12 февраля 1804 года в Кёнигсберге.
   Бурдье
   БУРДЬЕ (Bourdieu) Пьер (1930-2002) – французский социолог, представитель поструктурализма . Основатель и издатель (с 1975) журнала “Ученые труды в социальных науках”, заведующий кафедрой социологии Коллеж де Франс (с 1981), профессор Высшей школы социальных наук, глава издательства “Liber – Raison d’agir”. Учился на отделении философии Эколь Нормаль у Л. Альтюссера , Г. Башляра и М. Фуко . С 1955 по 1958 преподавал философию в лицее г. Мулен, затем уехал в Алжир, где продолжил преподавание и начал работать как социолог. Преподавал в университете Лиля, затем в Париже. С 1964 – директор-исследователь Высшей школы практических исследований. В 1975 возглавил Центр Европейской социологии. Автор 35 книг и нескольких сотен статей, Б. исследовал социальное воспроизводство, систему образования, государство, власть и политику, литературу, масс-медиа, социальные науки.
   Одиссей
   Одиссей прославился как участник Троянской войны, как один из главных бессмертных героев Гомеровской поэмы «Илиада», и главный герой поэмы «Одиссея».
   Одиссей прибывает в Спарту для участия в сватовстве к Елене Прекрасной. Предлагает отцу Елены, Тиндарею, связать всех женихов клятвой помощи будущему мужу Елены, чтобы избежать конфликтов. Во время этого посещения встречает Пенелопу и, победив в состязании в беге за руку Пенелопы, женится на ней. В честь этого воздвигает в Спарте три храма: Афины Келевтии, и статую Посейдону Гиппию в Фенее (Аркадия). После чего возвращается на Итаку.
   После долгих просьб Спартанского Царя Агамемнона Одиссей решился принять участие в походе на Трою. На 12 кораблях он повел туда кефаленцев. Он был первым лицом и стратегом в греческом лагере, и благодаря его разумным советам и участию неприступная Троя была взята. Им лично было убито 17 троянцев, он командовал греческим «десантом» спрятанном в придуманном им «троянском» коне. В ходе войны и последующих невообразимых приключений по возвращению домой, Одиссей потерял всех воинов с которыми отправился в Трою.
   После возвращения домой вместе с сыном Телемахом Одиссей устраивает кровавое побоище, истребив несколько десятков человек, женихов Пенелопы. Вспыхнувшее восстание родственников женихов подавлено Одиссеем, Телемахом и Лаэртом, но родители погибших женихов, видные люди, выдвигают против Одиссея обвинения. Третейским судьей выбирается царь Эпира Неоптолем. Он выносит вердикт: Одиссей изгоняется на 10 лет из своего царства, а царём Итаки становится Телемах.
   Одиссей построил в Аркадии, на горе Борея, храм Афины Сотеры и Посейдона.
   Одиссей мирно умер в Эпире, где почитался как герой, наделённый даром посмертного прорицания. Похоронен на горе Перга у Кортоны в Этрурии.
   Минос, Миной — мифический царь Крита, на которого перенесены многие факты, известные древним из истории этого острова за последние два века до Троянской войны. Сын Зевса и Европы (версия – сын Ликастия и Иды). Жил в 11 поколении после Инаха. Минос — брат Радаманфа и Сарпедона, отец Федры, Ариадны, Девкалиона, Главка, Катрея и других детей.
   Получил от Зевса скипетр. Написал законы для критян, по преданию, получая их от Зевса в пещере. Согласно по-разному уже в древности толкуемому месту Гомера, каждый девятый год («девятилетиями») отправлялся в горы в пещеру Зевса. Девятилетие, по древнему счету времени, должно пониматься как происходящее раз в восемь лет. Иная точка зрения, не учитывающая, что в древности греками и период между Олимпиадами (раз в четыре года) назывался пятилетиями, представлена в большинстве энциклопедий.
   Радамант, Радамамнф — в греческой мифологии сын Зевса и Европы, брат Миноса и Сарпедона. Согласно поэту Кинефону, Радаманф – сын Гефеста, сына Тала, сына Крета.
   Родился на Крите, куда прибыл Зевс, в образе быка похитив Европу. Критский царь Астерий, вступив в брак с Европой, усыновил её детей. Радамант, славившийся своей справедливостью, дал критянам законы. Предположительно его имя связано с важным термином поземельных отношений микенской эпохи da-ma-te. По Гомеру, связан с феаками, но характер связи неясен. Отец Гортина.
   Согласно Цецу, убил брата и изгнан. Будучи изгнан с родины, поселился в Окалее в Беотии и женился на вдове Амфитриона Алкмене.
   После смерти Радамант стал судьёй в загробном мире — Аиде. Живет на Елисейских полях, или Островах блаженных.
   Размещено на Allbest.ru
   …

4. Перевод “Апологии” Либания на русский язык осуществлен с немецкого издания Otto Appelt, “Velag der philosophischen Bibliothek”, Leipzig, 1922, текстологически строго выверенного, тщательно откомментированного в лучших традициях немецкой филологической школы.
   Предисловие, послесловие и комментарии, как мы надеемся, помогут читателю лучше ориентироваться в мире исчезнувшей древнегреческой цивилизации, во взаимоотношениях исторических персонажей, разобраться в достаточно своеобразной и любопытной системе афинского судопроизводства; в общем, присутствовать на суде не сторонним наблюдателем, а лицом глубоко сопереживающим…
   СУД СОВРЕМЕННИКОВ
   Год 399 до нашей эры, древние Афины, весна, восьмой месяц по афинскому календарю — анфестерион. Месяц праздников, распускающихся цветов (в честь первоцветов и само название — анфестерион) и опробования вина предыдущей жатвы. Торжественные маскарадные дионисийские шествия, театральные представления, ярмарки. Пробуждение от зимнего сна ознаменовывалось и другим традиционным ритуалом: снаряжением корабля на остров Делос, родину бога Аполлона. На Делос отправлялось священное посольство — феория, а старинное тридцативесельное судно ежегодно обновлялось и украшалось. Этот второй праздник станет важным моментом в жизненном эпилоге Сократа, отодвинув исполнение смертного приговора на целый месяц. Но это случится позже, пока приговор не вынесен, суд только предстоит.
   Мы не знаем точного числа, когда было представлено обвинение, но поскольку в демократических Афинах ничто не могло происходить вне правил, установлений и традиций, то можно довольно точно воссоздать суть и последовательность событий. Обвинителей было трое, главный — Мелет, сообвинители (синегоры) — Ликон и Анит. О двух первых известно немного, зато лица характерные: Мелет — сочинитель трагедий, неудачливый стихотворец, никогда не удостаивавшийся победного венка на состязаниях драматургов, опасно обозленный молодой человек; Ликон — оратор или ритор (возможно, один из многочисленных в тот период демагогов) примерно того же калибра, что Мелет, так же алчущий славы и так же обделенный ею. Эти типы — вечные, их встретишь в интеллектуально-общественной сутолоке во все времена, хотя лучше с ними не сталкиваться. Но, наверное, никто в Афинах не сомневался, что оба они, Мелет и Ликон, нужны лишь для “затравки”, для числа и шума, а подлинный инициатор обвинения — Анит. О нем сохранились документальные свидетельства, он вошел в историю, но не в ироническом контексте, а вполне серьезном. Ксенофонт, ученик и преданный почитатель Сократа, упоминает имя Анита в своей “Греческой истории”; наверняка Ксенофонт не испытывал к Аниту теплых чувств, однако истина — прежде всего, и не сказать о роли Анита в освобождении Афин от власти “Тридцати тиранов” он не мог; было это совсем незадолго до суда, в 403 году.[1] Анит — не только влиятельная общественная фигура, он — богач, владелец кожевенных мастерских, а самое существенное, у него есть, как бы теперь сказали, определенная идейная позиция, он “государственник”, апостол демократии того типа, что установилась после диктатуры Тридцати. Обо всем этом нам еще придется говорить, пока же отметим, что именно противоборство Сократа и Анита, их подхода к жизни и индивидуальной свободе в условиях кризиса Афинского общества и развала Афинского морского союза, когда гражданам пришлось приспосабливаться к новообретенной демократии после крушения — это противоборство явится лейтмотивом сократовского процесса.[2]
   Итак, в некий прекрасный весенний день месяца анфестериона на Агоре, в самом людном месте древних Афин, появился молодой человек по имени Мелет и вручил архонту-басилевсу восковую дощечку собвинительным заявлением против Сократа; текст
   обвинения читатель найдет во всех почти последующих материалах — у Лаэрция, Платона, Ксенофонта; смысл: Сократ не чтит истинных богов, вводит собственных, развращает молодежь, наказание — смертная казнь. В Афинах не существовало института обвинения, в качестве обвинителя мог выступать любой полноправный афинянин; что касается архонта-басилевса, то именно он из девяти архонтов (высших государственных должностных лиц) ведал делами о религиозном нечестии, преступлениями против моральных устоев.[3] Жестокая игра начата была в соответствии с установленными правилами
   Дальше несущественный пробел. По закону архонт-басилевс должен был вызвать и ознакомить с обвинением Сократа; надо предположить — так и происходило, но письменных документов не осталось. Архонт-басилевс “принимал посетителей” в знаменитом Царском портике (он располагался на той же Агоре), перед ним находилась статуя Зевса и были выставлены своды законов, пересмотренные после свержения Тридцати тиранов. В обычные дни здесь любили прогуливаться, вести возвышенные беседы, философствовать; несомненно, часто бывал здесь и Сократ; на сей раз ему пришлось прийти, чтобы прочесть обвинение. Еще один незначительный пробел — мы не знаем через сколько дней, — но, по всей вероятности, скоро глашатаи или герольды объявляли о том, что состоится суд над Сократом, сыном Софроникса из дема Алопеки.[4]
   Косвенно читатель получит представление о том, как выглядело судебное заседание из “Апологии” Платона и отчасти Ксенофонта, но кое-что необходимо пояснить заранее. Также, как хотя бы коротко рассказать о системе древнегреческого, точнее, афинского, судопроизводства. Оно вырабатывалось веками и к началу четвертого было по тем временам невиданно открытым, демократическим и… сложно-прихотливым. Сразу же добавим: сложно-прихотливым не из дурных намерений, а из попытки создать условия абсолютной беспристрастности; и так бывает. Впервые в истории судопроизводство в Афинах осуществлял суд присяжных, так называемая гелиэя, члены суда именовались гелиастами. Общее число гелиастов — 6000; этот состав формировался путем выборов (по жребию!) из всех десяти фил, по 500 от каждой, плюс 1000 запасных. В каждом конкретном заседании участвовало обычно 500 человек, точнее 501 для того, чтобы не случилось “патовой” ситуации при голосовании. Состав гелиастов, который будет слушать дело, определялся только в день суда опять же по жребию, что должно было предотвращать возможность подкупа и, как бы мы сказали, предварительной агитации. Гелиастом мог стать гражданин старше 30 лет — ничем не запятнанный, а в случае, если таковое подозрение возникает, проводилась докимасия — особая проверка с вопросами и свидетелями. Участники судебного заседания получали плату — 3 обола, сумма не бог весть какая, но для людей небогатых она являлась и подспорьем и манком. Даже по этому конспективному описанию видно, насколько тщательно, казалось бы, продумана форма судопроизводства; однако и тут уже можно заметить слабины. Ну, прежде всего, слишком расширенный состав (а иногда собирали и 1001, и 1501 гелиастов!), совершенно очевидно, что подсудимому придется оправдываться перед толпой или, если не обижать древних — большим собранием. Позже мы увидим, что это весьма опасная “деталь”. Вторая тонкость — из разряда тех, что определяются афоризмом “недостатки суть продолжение достоинств”: то, что присяжные выбирались перед самым процессом, затрудняло, как и предусматривалось, подкуп; вот только никто из этих, часто и в основном, простых людей не успевал подготовиться к процессу, изучить материалы, что ли. Обстоятельство, программирующее импровизационность, силу эмоциональных толчков и, конечно, значение слова, умения тронуть сердца, короче, столь прославленного в Греции, ораторского искусства.
   Итак, глашатаи оповестили о предстоящем суде, и потек по узким улочкам древних Афин люд, тот, что составит многочисленную публику на этом процессе. Мы сказали “по узким улочкам” — так оно и было: южный город, бегущие вверх, извивающиеся дороги между домами, расположенными окнами во дворики (перистили). Впрочем, на Агору (Рыночная площадь — греч.) вели и широкие дороги, например, улица Процессий от порта Пирей, или Панафинейская улица, или улица Скульпторов, поднимающаяся от квартала ремесленников.
   Точных доказательств того, что публики на процессе собралось множество, у нас нет, но подобное предположение обосновано: не было афиняна, который бы не знал Сократа, не было и такого, кто не знал бы Анита. Можно даже предположить, что суд стал своего рода сенсацией, будоражил население: второй по влиянию (после Фрасибула) человек полиса (города-государства) требует смерти прославленного мудреца, софиста, говоруна (как для кого); есть что послушать и на что поглазеть.
   Чтобы завершить экспозицию, следует еще вообразить место суда. Опять же прямых указаний нет, но в соответствии с традицией по разбирательству дел о религиозном нечестии заседание шло на площади Агоры под открытым небом.[5] Ограда, внутри ограды гелиасты-присяжные, обвинители, обвиняемый, ближайшие родственники и друзья, допуск последних каждый раз определялся председателем суда. А за оградой — толпище любопытных, экспансивно реагирующих на происходящее. Имя того, кто вел заседание, председательствовал — тоже неведомо в большинстве случаев эти функции возлагались[6] на одного из архонтов-фесмофетов, но бывали исключения.
   О значимости, событийности суда над Сократом свидетельствует и то, что на него отвели полный день; мелкие, частные дела рассматривались последовательно, и набиралось их до четырех подряд. “Полный день” — это девять с половиной часов, время от восхода до захода солнца зимнего месяца посидеона (январь), по нему и нормировалась длительность важных заседаний. Само время определялось по клепсидрам, водяным часам, так что за девять с половиной часов из клепсидр вытекало примерно тридцать литров воды. При этом ставились две клепсидры, истцу и ответчику “отводилось” равное количество воды, а когда секретарь суда зачитывал документы, “начальник воды” (избранный тоже по жребию) закрывал трубку клепсидр. ВСЁ, ВСЁ было предусмотрено, вот только с самим законодательством, законами, по которым привлекались к суду, обстояло неважно!
   Аттическое законодательство в значительной мере опиралось не на конкретные статьи, которые определяли те или иные преступления, а на традиции, неписанные правила или прецеденты: “совершено то-то, за это прежде присудили к такому-то наказанию, следовательно, и на этот раз и т. д.” Разумеется, существовали и строго обозначенные преступления, например, убийство; но значительное число правонарушений (действительных или мнимых) отдавалось на волю присяжных, их юридической эрудиции, осведомленности, а стало быть, и настроению. Процесс над Сократом в этом отношении был показательным; даже и формально он принадлежал к так называемым “неоцененным” (неценимым), когда даже в случае признания подсудимого виновным, он под конкретную статью не подпадает: все решится тайным голосованием с помощью “баллотировочных камешков”…
   Подытожим, соберем приведенные сведения в общую картину. Подсудимый один, обвинителей — трое, судей — пятьсот и еще один. Им и предстоит решить участь Сократа, и должны они ее решить по истине и по совести, о чем они поклялись в своей присяге:
   “Я буду подавать голос сообразно законам и постановлениям афинского народа и Совета пятисот[7]. Когда закон будет безмолвствовать, я буду голосовать, следуя своей совести, без пристрастия и без ненависти. Я буду подавать голос только по тем пунктам, которые составят предмет преследования. Я буду слушать истца и ответчика с одинаковой благосклонностью.
   Я клянусь в этом Зевсом, Аполлоном и Деметрой. Если я сдержу мою клятву, пусть на мою долю выпадет много благ! Если я нарушу ее, пусть я погибну со всем своим родом” (клятва гелиастов).
   Мы уже сказали, сократовский процесс относился к “неоцененным”, потому отличался от “оцененных” (т. е. тех, в которых преступление и наказание сформулированы законодательством) не только способом разбирательства, но и построением, регламентом. Неоцененные процессы состояли из двух, что ли, актов: в первом обсуждался вопрос о виновности подсудимого, во втором — о мере наказания, если вердикт был обвинительным. Дважды проводилось голосование, дважды происходили прения сторон, то бишь Сократа и его обвинителей; в общем, афинские зрители в тот день присутствовали на “спектакле” полнометражном и, как выяснилось впоследствии, историческом. Об этом они, конечно, не подозревали.
   Выше мы приводили конспект обвинения, и все же, если мы не попытаемся понять подтекст обвинений, содержание процесса останется загадочным. Поэтому сделаем необходимое отступление, тема его проста: почему дело вообще возникло, и именно в 399 году? Опять же отодвинем в тень Мелета и Ликона, раздраженных (а может быть, и платных) “неврастенических” мальчиков-крикунов; нас интересует Анит, недавний герой сопротивления олигархии Тридцати тиранов, один из апостолов новой демократии. Зачем ему понадобилось возбудить процесс против семидесятилетнего старца, в политическую жизнь никогда активно не встревавшего? Во многих позднейших исследованиях вперед выдвигались мотивы личного свойства, например, непрерывное (и небезобидное) подтрунивание Сократа над Анитом; они, естественно, много раз встречались и до суда, — то перекидывались словечком-другим, то даже беседовали, впрочем, без симпатии[8]. Иногда акцентировалась другая версия, а именно то, что среди окружавших Сократа молодых людей крутился и сын Анита, чем мог вызвать недовольство и ревность отца. Оба предположения допустимы: и раздражение Анита сократовской иронией, в частности, над его профессией кожевенника, и из-за сына, но не это основное. Более того, эти привходящие обстоятельства нам в историческом плане неинтересны; существенно столкновение идеологий: самоценности, независимости внутреннего мира человека-микрокосма от внешних обстоятельств (Сократ), и утверждение, что такой независимости быть не должно, что отдельная личность обязана не только уважать общественный строй, введенный им кодекс правил и обычаев, но и сообразовывать с ним свое миросозерцание, ну, на худой конец, поведение, видимость (Анит). Не будем оглуплять противников: Сократ прекрасно понимал, насколько сильно влияет внешнее на человека, но вся его философия как раз изыскивала возможность уменьшить такое влияние, уберечь себя в своих коренных убеждениях от непрерывно меняющихся веяний времени; конечно, и Анит сознавал и признавал различие в людях, да и право сохранять свое “я”, но лишь в очень узких рамках, и уж никак не допускал возможность проповедовать независимость и самоценность личности, — чем его оппонент занимался всю жизнь. Тут и нащупывается скрытый смысл конфликта. Сократ с его идеями воспитания вне и даже вопреки окружающей действительности, вопреки общественно-массовым догмам оказывался чужаком при всех режимах в Афинском государстве: при автократии Перикла в 30-е годы V века (хотя то была эпоха расцвета); в период раздоров после ужасающей чумной эпидемии и смерти Перикла; наглый демагог Клеон вызывал у Сократа (да и у всех порядочных граждан) омерзение; олигархия “Четырехсот” (411 год) “держала” Сократа под подозрением; олигархия “Тридцати тиранов” попыталась было привлечь его на свою сторону, но, получив презрительный отпор, тоже готовилась к расправе (мы перечислили, разумеется, не все этапы тяжкого и несчастного для Афин тридцатилетия). И все-таки ни один из сменявших друг друга режимов Сократа впрямую не тронул; “тронула” демократия, объявившая себя традиционной, воскресившей исконные демократические ценности. Парадокс? Нелепость? Увы, трагическая закономерность.
   Неуверенная в себе, экономически еле живая демократия Фрасибула-Анита заискивала перед населением, страшилась его и не в состоянии была справиться с распадом общества. Раскованность превращалась в распущенность, народоправство в охлократию[9]. Греческая культура вытеснялась фригийско-фракийскими восточными культами. Почти ежедневно по улицам Афин с оглушительным шумом шествовали процессии адептов фригийских богов Кибелы (Матери богов) и Сабазия (бога плодородия, вина и веселия); по ночам те же молодые люди устраивали сборища, доводя себя до экстатического безумия под оглушительную музыку флейт и барабанов (тогдашние рок-концерты!) Громогласно читались книги с таинственными фригийскими текстами, после чего неофиты произносили: “Я избежал греха, я обрел спасение”, и начиналось повальное распутство.
   Разумеется, участники сходок принадлежали, в основном, к афинскому городскому плебсу, однако ощущение непрочности, иллюзорности бытия, потерянности овладевало и афинской интеллигенцией:
   Кто скажет нам, не смерть ли жизнь земная,
   И смерти час — не жизни ли начало.
   Художественно-гениальные строчки Еврипида[10] стали своего рода паролем времени, а сам драматург, немногими признаваемый при жизни, обретал славу классика. Воскресла и непрестанно повторялась философская “силла” Ксенофана (ок. 570–480):
   И если б кто нам истину открыл,
   То истина иль нет, он знать не мог бы:
   Догадка всё, что скажет человек.
   Люди образованные, чураясь, конечно, массового восточного растления, погружались в изучение “отеческого” таинственного пифагорейства с его высокими идеями переселения души. Казалось, в общественном плане ничто более не соединяет людей, все разделяет, все мимолетно, все пронизано тлением.
   После тотального поражения Афин в Пелопоннесской войне число свободных граждан уменьшилось почти вдвое; с потерей “вассальных” городов-полисов (при Перикле их насчитывалось до 200!) упала торговля, опустела казна, незваной гостьей пришла нищета. Государство оказалось на краю исчезновения.
   В этих печальных обстоятельствах отцы возобновленной демократии, как правило, люди пожилые, хорошо помнившие дни процветания, заподозрили: не от Сократа ли идет порча? Не от его ли проповедей, не от его ли “лукавых” выспрашиваний, не от его ли философии, звучащей под небом Афин уже 30 с лишком лет? Не он ли, вечно окруженный юношами, в основном, детьми состоятельных и уважаемых людей, распространяет неверие? Вот истоки начавшегося против Сократа процесса в 399 году, зачинателем которого стал Анит (возможно, по дополнительным причинам субъективного характера, о чем мы говорили).
   Следует сразу же сказать: Анит не “жаждал крови” согражданина, он был твердо убежден, что Сократ уйдет в добровольное изгнание (как сделал философ Анаксагор в сходной ситуации в 433 году); да ничто и не вынуждало Сократа являться в судилище, ничто — кроме собственной воли и гордости.
   …Теперь, совершив необходимый историко-психологический экскурс, вернемся (точнее, взберемся) на холм Агоры, на площадь перед зданием Гелиэи, и посмотрим, как развивались события. А развивались они необычно. Обвинение действовало по весьма обдуманному плану, стремясь все время держаться юридически испытанной дороги; подсудимый мало заботился о стройной системе опровержения, рассуждал то об одном, то о другом, том, что, несомненно, несло общечеловеческий смысл, но не конкретно-правовой. Следует сказать, что самих обвинительных выступлений Мелета, Ликона и Анита не сохранилось, сохранились апологии и сочинения, написанные учениками Сократа Платоном и Ксенофонтом и позднейшими авторами Диогеном Лаэрцием и Либанием; все они страстно оправдывали Сократа, но из оправданий легко угадывается и линия обвинения.
   К тому же сохранились более или менее достоверные предания о ходе процесса; так, например, считается, что Мелет выступал неубедительно, а Ли-кон и Анит блеснули логикой и пафосом; это похоже на правду, потому что о речи Мелета Сократ говорит с особо брезгливым презрением. Предание так же передает, что выступление для Анита написал софист и логограф[11] Поликрат Афинский, это вполне правдоподобно; для кожевенника ораторское искусство было занятием непривычным.
   Диоген Лаэрций сообщает, что знаменитый оратор Лисий, прирабатывавший и “логографией”, составил оправдательную речь для Сократа (Диоген Лаэрций “Сократ”, с. 231 наст, изд.); байка Диогена характерна для преданий о философе, его манере отвечать, держаться; но не более.
   Рассмотрим теперь подробнее пункты обвинений, предъявленных философу, и его ответы на них.
   Пункт № 1. Сократ не признает богов, почитаемых Городом и его гражданами, и вводит собственных. Обвинение серьезнейшее, собственно оно и составляет ядро инкриминируемого Сократу религиозного нечестия. В виде юридической статьи оно введено в 432 году неким гражданином Диопитом с целью бросить тень на Перикла, покровительствовавшего Анаксагору (Плутарх “Сравнительные жизнеописания”, “Перикл” XXXII).
   Прежде всего необходимо сказать, что мнение о тайном неверии Сократа имеет длинные, уходящие аж в двадцатилетнюю давность, корни — и соединено с именем великого комедиографа Аристофана. Двух прославленных греков связывала, увы, не дружба, а непримиримая вражда. В написанной и поставленной в 423 году комедии “Облака” Аристофан вывел одним из главным персонажей Сократа, иронически нарицая “мудрецом”; пересказывать очаровательно-смешную историю бессмысленно, но в ней содержатся и прямые выпады против философа, парящего в “гамаке на облаках”. Есть в ней и прицельные обвинения в безбожии; вот диалог главного положительного героя старика-крестьянина Стрепсиада и коварного мудреца:
   СОКРАТ. Так пойми же: богини они лишь одни (облака), Остальное нелепые бредни!
   СТРЕПСИАД. Ну, а Зевс? Объясни, заклинаю Землей, Нам не бог разве Зевс Олимпийский?
   СОКРАТ. Что за Зевс? Перестань городить пустяки! Зевса нет!
   За одно это высказывание-проповедь Сократа (если бы он в самом деле проповедовал подобное) можно было притянуть в Гелиэю. Само собою, в комедии допустимо преувеличение, гипербола, карикатура, но, очевидно, зерно подозрения, посеянное 24 года назад, не погибло; это подтверждается и тем, что свои оправдания Сократ начинает именно с упоминания Аристофана и его комедии (Платон “Апология Сократа”, с. 48). Колючие и злые инвективы Аристофана (в финале комедии Стреп-сиад даже поджигает дом ненавистного мудреца!) несомненно стали как бы фундаментом обвинений в неверии[12].
   Было бы бессмысленно и антиисторично выступать арбитром в споре Аристофана и Сократа; по образу мыслей, по социальной ориентации, наконец, по “жанру” своего творчества эти люди принадлежали к полярным группам. Аристофан — традиционалист, защитник старины, патриархального крестьянства; Сократ — мыслитель, стремящийся обновить старые догмы, основать собственное учение, горожанин-интеллектуал (хотя и ходил всегда босым и в одном хитоне!) Оба они “правее”, но каждый в своем понимании того, что полезно человеку и Городу. Любопытнее пофантазировать на предмет возможности присутствия Аристофана на суде: он мог быть и зрителем, и присяжным, и если он был присяжным, то какой “камешек”[13] опустил в бронзовую амфору — за осуждение или за оправдание?
   Самой подходящей мишенью по первому пункту обвинения стал знаменитый “гений”, “божественный голос”, “демоний”, “демон” Сократа. О нем, таинственном голосе, указующем верный путь, по-видимому, сказано было больше всего слов; ему отводится немало мест в апологиях Платона и Ксенофонта, ему посвящен диалог Плутарха. В подлиннике сказано “daimonion”, что буквально значит божественное”, но трактуется это понятие разными авторами по-разному. Ксенофонт в “Воспоминаниях”, Плутарх и Диоген Лаэрций полагают, что это был некий дар пророчества, знаки из будущего, тогда как Платон настаивает, что демоний лишь отвращал Сократа от ложного, но никогда не побуждал к свершению чего-либо и не касался других людей и событий. Судя по некоторым сообщениям, все же то был дар предвидения; так, например, известно, что Сократ предупреждал о гибельных последствиях морской военной экспедиции в Сицилию, которая и действительно закончилась в 413 году величайшим поражением афинян в Пелопоннесской войне.
   Анит и его “мальчики”[14] выстраивали такую схему: Сократ верит своему особому демонию, стало быть, не верит в общепризнанных богов. Схема ничем не подтверждалась, но внешне, на слух, звучала достаточно опасно и убедительно. А как защищался подсудимый? По Ксенофонту — весьма твердо и даже резко (“Апология”, с. 93, 94), ссылался на давние и всем понятные верования греков в “знамения”, что открывают волю богов (сны, приметы, голоса птиц и особенно предсказания Пифии в храме Аполлона в Дельфах). Демоний, дескать, тоже не более, чем знамение, открывающее волю богов, стало быть, слушаться его не предосудительно. Гораздо уязвимее выглядит ответ в “Апологии” Платона (с. 64), где Сократ пытается доказать, что демоны — так сказать, младшие боги и, веря в младших, нельзя не верить в “старших”.
   …зато как возвышенно и благородно звучит в платоновской “Апологии” упоминание о демоний в прощальной речи Сократа (с. 86), когда Голос свыше таинственным образом словно бы одобрил намерение старика идти в суд и принять смертный приговор!
   Второй удобной “зацепкой” в пункте об отрицании Сократом богов стало его мнимое занятие физическими науками, под которыми тогда понималась теория устройства мира, космоса и материалистическое объяснение небесных явлений. В истоках — и тут опять можно обнаружить аристофановские “Облака”. Когда-то зрители хохотали при остроумных комедийных эскападах героев Аристофана; но дети или младшие братья тех зрителей легко могли поверить, что в старых шутках есть доля правды, пуще того, что основаны они на неких забытых фактах.
   Судьи не очень-то разбирались в философских школах и учениях, что, разумеется, нельзя поставить в упрек обычным, “нормальным” гражданам ненормальным было то, что как раз по этим предметам они должны были высказать свое мнение. Возникали — при иных обстоятельствах потешные, а в данной ситуации трагические — путаницы: Сократу приписывались, например, идеи Анаксагора Клазоменского. Показателен в этом смысле диалог-спор между Сократом и Мслетом в “Апологии” Платона. Бездарный поэт лишь пересказывает “рыночную” сплетню, говоря: “…о, мужи-судьи, он утверждает, что Солнце (раскаленный) камень, а Луна — земля”[15]. Именно за подобного рода суждения Анаксагора в 434 году приговорили к смерти, замененной (по заступничеству Перикла) изгнанием.
   Если обвинения, сгруппированные вокруг “личного” бога-даймония, основывались на невежественном переиначивании все же существовавших высказываниях Сократа, то утверждения о каких-то тайных занятиях астрономией, космогонией (возникновением вселенной), природой в ее первоначалах, были прямой и злостной ложью. Суть учения Сократа как раз состояла в отказе от попыток сконструировать некую всеобъемлющую теорию мироздания; натурфилософские системы создавались великими предшественниками — Фалесом, Гераклитом, тем же Анаксагором; по ставшему расхожим выражению, Сократ опустил философию с небес на землю и поселил в сердцах людей. Его интересовал человек, его душа, сознание, нравственное самоусовершенствование. “Что пользы, если ты обретешь мир, но потеряешь душу?” — у Сократа этот бессмертный вопрос звучал бы несколько иначе: “Что пользы, если ты познаешь, как устроен мир, но не познаешь самого себя?” Такая формулировка соответствовала греческой цивилизации и всем памятной надписи на Дельфийском храме.
   Конечно, выходя за рамки судебного процесса с его примитивными обвинениями в примитивном атеизме, нам хотелось бы больше узнать о внутренних верованиях Сократа, о его понимании божественного начала, связи Высшего с земной жизнью человека. Милый, обаятельный, завораживающий своим “льющимся” стилем Ксенофонт[16] в “Воспоминаниях…” в известной мере подравнивает учителя под среднего афинского гражданина, дотошно исполнявшего все общепринятые религиозные обряды. Таким способом он защищает и очищает от клеветы память о невинно казненном (“Воспоминания…” написаны через много лет после смерти Сократа). А как обстояло дело в действительности? По апологиям мы не можем что-либо категорически сказать о верованиях Сократа; этому в той или иной мере посвящены последующие сочинения Платона, но и в них заложена неразрешимая загадка: что исходит от Учителя[17] и что — от великого ученика? Все же есть все основания говорить о вере Сократа в богов как в Высший Разум, управляющий миром и людьми. Познаваема ли воля богов? Да, — но не исследованием окружающего и внешнего, а изучением самого себя, только не в индуистской статичности, а в поступках, действиях, отношениях, в их соответствии законам Божественной Справедливости. Для конкретного человека она определяется тем, что Сократ называл устаревшим словом Добродетель[18]. На извечный вопрос о незаслуженном наказании праведника (ну, просто порядочного человека!) — библейская тема Иова — ответом было незнание нами конечных целей, существование некой черты, заглянуть за которую нам не дано: можно и следует, однако, надеяться, что и за ней есть память и свет. Пожалуй, наиболее полно эти коренные идеи высказаны в диалоге “Федон”, сюжет которого — предсмертная беседа Сократа. Там есть и поразительная по искренности мысль (Сократа, Платона, обоих?!): “Если бы смерть была полным уничтожением, то для людей злых было бы находкой освобождаться вместе с душою от своей порочности. Но так как душа бессмертна, то для нее нет другого спасения, как сделаться возможно лучшей и мудрой”.
   Пункт № 2. Сократ развращает молодых людей, юношество; разумеется, речь идет о моральном растлении. Как ни странно, отбиться от этого обвинения философу было труднее всего. Причин тут много, есть психологические, исторические и те, что можно отнести непосредственно к обстановке на процессе, назовем их — ситуационные.
   Прежде всего, о психологических. Они связаны с определенными особенностями философских бесед Сократа и одновременно с восприятием их средними афинянами, стало быть, и большинством присяжных. Суть состояла в том, что способ вести беседы, чем всю жизнь занимался Сократ, был в известной степени унаследован им от софистов; он и сам в далеком прошлом входил в их круг. Софисты доказывали относительность любого положения, постулата, обычая, мнения и т. д., если говорить грубее, учили сводить на нет всякое общечеловеческое, политическое или житейское правило, установление, закон. Смысл всего учения Сократа, когда он вышел на самостоятельную дорогу философии, заключался в критике софизма, того, что можно назвать искусством выворачивания истин; в стремлении обрести подлинные ценности, оправдывающие жизнь. Метод убеждения, применявшийся Сократом, принято называть диалектическим, в отличие от софистического, но поверхностному наблюдателю они казались схожими. Этот диалектический метод состоял в умении вести изощренный спор с собеседником, умении загнать его в угол, исследуя то один вариант решения проблемы, то другой, иногда прибегая к ложным ходам, выдаваемым за истинные, и потому совершенно сбивающим противника с толку. При этом Сократ никогда не выводил спор-диспут к окончательному, непреложному результату, оставляя возможность каждому сделать последний выбор. Метод абсолютно верный для умных и образованных… и сомнительный для людей туповатых, случайных, усталых или просто не желающих вникать в тонкости. А слушатели-то были разные!

5. Апология Сократа, по своему содержанию, есть не просто защитительная речь в отношении к тем частным пунктам обвинения, которые изложены были в доносах Мелита и Анита, но полный отчет старца в долголетней его жизни и деятельности. Оправдываться Сократу иначе, кажется, было и невозможно; потому что у него, как у философа практического, все частное находилось в связи с общим, все поступки вытекали из понятий. Следовательно, вменять ему в вину нечто отдельное, значило-вменять все; а вменять все—было тоже, что осуждать и умственную и нравственную и политическую жизнь его. Такое общее изображение Сократовой жизни, изложенное Платоном в рассматриваемом сочинении, сообщает ему необыкновенную силу убедительности и делает крайне мелочными клеветы, взнесенные на афинского нравоучителя; так что, и по замечанию Цицерона 1), он ut non reus, sed potius dominus et magister judicum esse videretur.
   Апология Сократа, в отношении архитектоническом, совершенно удовлетворяет существенным требованиям классической теории речи: она состоит из приступа, раскрытия главного предмета и заключения 2).
   1) Quaest. Tuse. 1. 21. de Orat. 1. 31.
   2) Это сочинение не только для последователей Сократа, но и для позднейших ораторов служило образцом составления ораторской речи. Fabric. Bibi. Gr. Т. III. p. 72. Harl. Fisch, ad Apol. p. 66.
   385
   В приступе (р.17.18. А.) Сократ развивает ту мысль, что его обвинители ораторствовали красноречиво; а он станет объясняться просто, первыми представляющимися словами: за то в их речах не было нисколько правды; а от него судьи не услышат ничего, кроме истины 1).
   Главная тема Апологии может быть выражена следующим образом: Целая жизнь Сократа не только служит опровержением сделанных на него доносов, но может быть понимаема и как благодеяние для республики. Поэтому не смерти, а почетного стола в Пританиопе Сократ имел бы право ожидать себе, хотя и смерть для него есть не зло, а добро. Эти мысли раскрыты в двух отделах, или частных речах Апологии, из которых первая долженствовала быть произнесена прежде приговора судей, а другая—после того.
   В первой речи (р. 18—24 В.),Сократ защищается сначала против давнего невыгодного о себе мнения, будто он — мудрец, умствующий о небесном и испытывающий подземное. Это мнение было невыгодно для него потому, что люди, слышавшие о нем подобные толки, никак не могли представить себе, чтобы он веровал в богов; это мнение было для него даже страшнее формальных доносов Мелита и Анита, потому что подкапывалось под целую его жизнь и сделалось голосом всех Афинян. Каким же образом Сократ опровергает его? Мы вполне уразумеем силу этого опровержения, если предварительно выскажем несколько мыслей, стоящих в связи с рассматриваемым предметом.
   Всякий ум склонен к кичливости; но ум человека, имеющего какие-нибудь причины заниматься собою, еще более склонен к ней. Эта правда, прежде чем введена
   1) Известно, что в афинской республике всякий, доносивший суду о каком-нибудь общественном деле, должен был раскрывать его пользу или вред особенною речью. Впрочем см. Tychsen. de judicio Heliastarum in Socratis causa constituto. Biblioth. d. alten Litter: Gotting. 1786. 87.
   386
   была в сознание христиан, в полусвете представлялась и язычникам. Между тем, прилагая ее к суждению о какой бы то ни было деятельности, люди почти всегда слишком стесняют объем ее. Такова видно уже ограниченность нашего взгляда! Мы забываем, что кичлив ум Эвтифрона, когда он приписывает себе дар пророчества и опытное знание святости 1); кичлив ум Анита, когда он почитает себя великим политиком и тщеславится влиянием на дела общественные 2); кичлив ум Каллиаса, когда его самолюбие находит себе пищу в покровительстве софистам всех наций 3); кичлив ум Мелита, когда он выставляет пред светом мнимое свое попечение о нравственном воспитании юношества — мы забываем все это, и помним только одно, — что кичлив ум Сократа, когда он философствует о небесном и испытывает подземное, — помним единственно по тому, что в этом случае ум напоминает непосредственно о самом себе. Впрочем это суждение, сколь оно ни частно, не всегда бывает ложно: история человеческих заблуждений в самом деле представляет много примеров умственного кичения в области философии. Каким же образом узнать, когда именно философствующий ум кичлив и когда нет, или, что тоже—чем отличается ложная философия от истинной? Обуздать кичливость ума, значить, покорить его вере: отсюда,—кто верует, тот не кичлив; кто кичлив, тот не верует. Следовательно вера есть признак философии истинной, а неверие— ложной. Но какая, скажут, там философия, где ум водится верою? и какая там вера, когда он философствует? Мы думаем иначе, и надеемся доказать, что живая вера почти необходимо требует философствования. Ум наш, как безотлучный сопутник падшего человечества, поми-
   1) Euthyphr. р. 3, С.
   2) Menon, р. 94 Е.
   3) Protag. р. 311. А.
   4) Euthyphr. р. 2. C. Apolog. 25. С.
   387
   нутно впадает в заблуждения: и науки, и искусства и жизнь практическая—все носит печать его ошибок и увеличивает сумму его погрешностей. Представьте же, что, увлеченные кичливостью ума, мы без сознания уклонились от прямого пути истины, внушаемой верою: мы идем по дебрям, перебираемся чрез овраги, тонем в песках, или грузнем в тундрах. По этим пропастям идет большая часть человечества, идут все науки, идет и философия. Но наконец надобно же одуматься! Представьте опять, что в нашей душе, среди крайних опасностей утомительного странствования, вдруг блеснула мысль, что мы не на своей дороге, а на каком-то распутии, и пусть эта мысль будет голосом веры, которая, как Платоново воспоминание о бытии до мирном, ясно изображает нам, где и куда надлежало бы идти существу разумному. Мы решаемся возвратиться·, но каким образом? Не по прежним ли тундрам, пескам и оврагам? — с тем только различием, что некогда эти трудности странствования были для нас случаями к победам, ибо преодоление их казалось делом славным, а теперь они должны внушать нам уничижение и уверенность в собственном бессилии. И действительно, что такое подвижническая жизнь людей благочестивых, как не обратное шествие их с распутий света на призыв веры? Правда, многим кажется, что их подвиги состояли только в умерщвлении плоти трудом, воздержанием и бодрствованием. Но если бы спросили нас: в смирившейся плоти может ли обитать кичливый ум? — мы конечно отвечали бы, что может. — А сопровождаемая кичливым умом, может ли она возвратиться на путь веры? — Без сомнения нет.—Что ж отсюда следует?—То, что не одна плоть, но и ум должен вступить на такое же поприще труда и само умерщвления, что и уму надобно перейти чрез прежние бездны, пересмотреть усвоенные помыслы, исследовать сросшиеся с душою начала и потом отвергнуть весь нечистый отстой познаний, имеющих свойство надме-
   388
   вать его. Вот почему любомудрие признавалось необходимым даже в пустынях, пещерах и кельях отшельников! И вот характер философии истинной! Она отличается от ложной не содержанием,—ибо предметы исследования в той и другой одинаковы,—а направлением, поколику первая идет от заблуждений к вере, а последняя—от веры к заблуждениям; та сознает свою слабость, а эта, —свою силу и могущество; одну и Сократ уже назвал философией, потому что она только искала мудрости, но не находила ее на земле; а другой тот же самый Сократ иронически давал имя мудрости, потому что она присвоила себе совершенное знание истины.
   Теперь понятно, почему сын Софрониска, защищаясь против давнего, невыгодного для себя мнения, отказывается от названия мудреца, и какую силу его оправданию сообщает указание на те поиски мудрости, в которых он провел всю жизнь и которыми раздражил почти все сословия общества. Мы воображаем Сократа, смело идущего на встречу своему веку, и хлопотливо старающегося остановить многочисленную и шумную толпу мудрецов всякого рода, чтобы они одумались, заметили свое заблуждение и поняли, что именем знания у них прикрыто невежество, что истинная мудрость может быть только целью человеческих стремлений, а не приобретением, и что в собственном смысле она принадлежит одному Богу. Таким образом цель афинского нравоучителя была—обуздать кичливость ума, то есть, от слепой веры в свою мудрость возвратить его к философскому исследованию познаний, чтобы наконец он убедился в слабости своих сил и пробудил в себе потребность высшей помощи, под условием которой, говорит Платон, только и возможна истинная добродетель. Таково было направление Сократовой философии! В основании ее лежало убеждение в незнании, и потому Сократ никак не смел усвоять себе мудрость. Но кто не знает и сознает свое незнание; тот естествен-
   389
   но—на пути к мудрости, которая, по чувству сына Coфpoнискова, есть Бог; следовательно Афиняне несправедливо навязывают ему неверие в богов. При том, кто от убеждения в собственном незнании идет к мудрости и ищет ее; тот конечно мудрее мнимых мудрецов, которые и потому уже невежды, что почитают себя мудрецами. Этим умозаключением Сократ оправдывает также и слова оракула.
   Защитившись таким образом против общего и давнего мнения Афинян, обвиняемый приступает к рассмотрению доноса, сделанного Мелитом и Анитом. Так как донос их состоял из двух пунктов обвинения, будто бы то есть Сократ развращает юношей и не признает богов, признаваемых обществом, а вводит новых гениев, то и оправдание также разделяется на два пункта: в первом доказывается, что Сократ или вовсе не развращал юношей, или развращал их неумышленно, а потому подлежит не уголовному суду, а частному вразумлению (р. 24 В—26 А); во втором утверждается, что, веруя в гениев, рожденных богами, он не мог не веровать и в самых богов (р. В.—28 A.).
   Излагая первое доказательство, Сократ сначала искусно намекает на различие между законодательною, или теоретическою стороною хорошого воспитания детей и практическою. На вопрос сына Софронискова: кто делает юношей лучшими? Мелит указывает и на законы, и на судей, и на народ. Сократ прямо не опровергает Мелита, но говорит, что счастливо было бы общество, если бы улучшателей находилось в нем так много, а развращал— один я; да не так бывает. Все мы прекрасно говорим о добродетели и нравственности: а когда надобно подать пример и научить самым дедом; то в последнем случае дети наши едва ли не больше находят поводов к развращению, чем к улучшению своего сердца. Кто улучшает лошадей, спрашивает Сократ? все ли, которые по-
   390
   нимают, какова должна быть хорошая лошадь? Нет, они чаще портят их. Лошадь становится лучшею под управлением одного наездника. Таким-то наездником кичливых мудрецов и был афинский нравоучитель, а потому он не развращал, но практически улучшал юношество. Впрочем, положим, продолжал Сократ, что я в самом деле портил его: но могло ли это быть с намерением? Кто согласится воспитывать крокодилов и тигров, когда знает, что надобно будет жить в их сообществе? Некоторые критики, соображая слова Ксенофонта 1) το?ς δ? τοιο?τους λ?γους ?πα?ρειν, ?φη (κατ?γορος), το?ς ν?ους καταγρονε?ν τ?ς καθεστ?σης πολιτε?ας, κα? ποιε?ν βια?ους, которые он влагает в уста Мелита, и, припоминая положение Платона в Государстве (р. 296. 297), что нет никакой несправедливости заставить кого-нибудь действовать вопреки прежнему закону, когда новое действие было бы лучше, почитают этот оборот Сократова оправдания чисто софистическою уверткой. Но мне кажется, что приведенные места должны быть понимаемы не слишком в строгом смысле. Можно найти много доказательств, что Сократу и Платону вообще не нравилась демократическая форма правления — особенно в том виде, как она развилась и усилилась в Афинах после Перикла: однако ж ни из чего не видно, чтобы в школах этих философов воспитывалась партия, враждебная коренным законам афинской республики. Обращение Сократа с Алкивиадом, которого он будто бы надеялся противопоставить современным демагогам, и слова его (Gorg. 481 D) Калликлесу: «я люблю Адкивиада и философию, а ты любишь народ и сына Перилампова» относятся только к чувству нравоучителя, скорбевшего при взгляде на злоупотребление отечественными законами под влиянием народной тирании. Итак, оправдываясь известным образом, Сократ мог оправдываться и не софистически: он мог го-
   1) Mem. Socr. 1. 2. 9.
   391
   ворить по внутреннему убеждению, что ему гораздо приятнее было бы жить с такими гражданами, которые отличаются добродетелью, хотя формы добродетельной жизни их, требуемые Сократом, были и несогласны с некоторыми частными выражениями тогдашней афинской политики. Он чувствовал, что хорошее, по его мнению, было бы хорошо для всех; потому что его философия желала обществу всякого добра, какое только могло быть в гармонии с вечною истиною и нравственными целями человечества.
   Подобную софистическую уловку и неосновательность критика находит в оправдании Сократа и против второго пункта обвинения. Говорят, что Мелит и Анит осуждают сына Софронискова не в безбожии, а в непризнании отечественных богов и в принятии новых гениев (?τερα δαιμ?νια καιν?). Между тем Сократ доказывает только то, что, допуская гениев, он уже не безбожник, ибо гении суть божества и дети богов; о согласии же своей веры с верою народною не говорит ничего. При том, обвинители слово δαιμ?νιν разумеют в значении имени существительного, которое у Греков было уменьшительным и прилагалось к различным предметам языческого богопочтения: напротив, обвиняемый принимает его за прилагательное, в смысле το? δαιμον?ου πρ?γματος, или σημε?ου. Но из этих оснований опять нисколько не видно, что оправдание Сократа носит характер софистический. Афиняне, сколько-нибудь знакомые с знаменитым своим нравоучителем и его философией, вероятно слыхали от него о чем-то гениальном, которое в затруднительных случаях будто бы внушало ему, что надобно делать и чего нет. Вот и Эвтифрон, узнав, что Сократа обвиняют во введении новых и отрицании древних богов, тотчас напал на причину обвинения и сказал: «понимаю,—ты объявляешь, что с тобою—всегда твой гений» (Plat. Euthyphr. p. 3. В.). Каким же образом Греки могли разуметь Сократово τ? δαιμ?νιον? Веруя в бытие гениев и почитая их такими су-
   392
   ществами, которые, по воле богов, блюдут жизнь частных лиц и управляют их действиями они естественно должны были прийти к мысли, что это гениальное есть нечто предметное, существо высшего рода, тем более, что сын Софрониска в некоторых случаях заменял его словом θε?ος, наприм. Alcib. 124. С. θεος, ?ςπερ σο? με ο?κ ε?α—διαλεχθ?ναι, или у Ксенофонта (ΙV. 8. 5. §. 8), ?ρθ?ς δ? ο? θεο? τ?τε μο? ?ναντιο?ντο. Но разумея τ? δαιμ?νιον в смысле существа предметного, Афиняне однако ж были уверены, что внушения гениев никогда не входят в столь ясное сознание, в каком они представлялись Сократу, а потому могли думать, что афинский мудрец допускает бытие каких-то особенных божеств; по крайней мере, личные враги его рады были и этому поводу для обвинения нравоучителя пред судом и народом. Итак выражение Мелитова доноса, по нашему мнению, надобно понимать следующим образом: Сократ верует не в таких гениев и богов, в каких верует общество, а в других новых (то есть иначе действующих на человека). Если это объяснение наше справедливо; то очевидно, что софизм скрывается не в оправдании Сократа, а в доносе Мелита; потому что Мелит от веры в иной образ действования божества заключает к вере и в иное божество. Потому-то обвиняемый и защищается прямо против софизма, то есть, доказывает, что τ? δαιμ?νιον у него есть гениальное, а не гений, и что гениальное однако ж должно происходить во всяком случае от гениев; следовательно, веруя в гениальное, он верует и в гениев; значит, вера его объективно ни чем не отличается от веры отечественной. Но что заставляло Сократа, с словом δαιμ?νιον соединять значение имени прилагательного, которое, как видно, Афиняне понимали совершенно иначе, и которое навлекло на него столько бед? Отвечая на этот вопрос, мы могли бы снова припомнить то, что высказали некогда
   1) Hesiod. Орр. et dd. v. 120. sqq. Plat. Cratyl. 397. E. de Republ. p. 469. A.
   393
   (сочин. Плат. стр. 18): но не любя повторений, скажем только, что новая идея необходимо требует и нового слова, хотя оно, на первый раз, для слуха непривычного и ума нефилософского иногда кажется и диковатым. Сократу нужно было выразить не объективное бытие гения, или бога, а действие его на человеческую душу, или нечто божественное в человеке. Это божественное исследовать психологически он предоставил другим философам, и мы видим, что у Платона оно лежит в основании теории идей; сам же не искал его ни в ком и не рассматривал вообще, а замечал только в себе и называл τ? δαιμ?νιον. Впрочем из частных признаков Сократова гения, рассеянных в различных разговорах Платона, можно составить о нем и общее понятие. Под словом τ? δαιμ?νιον или δαιμ?νιον τι, сын Софрониска разумел, кажется, божественную стихию человеческой души, небесное сокровище нашего бытия, единственный источник всего истинного, доброго и прекрасного в области наук, искусств и жизни практической. На такое по крайней мере значение Сократова гения указывают, между прочим, некоторые перифрастические выражения Платона, Ксенофонта и Аристотеля. Например, ?ς δ?, τι — μαντικ?ν γ? tt κα? ? ψνχ? (Plat. Phaedr. 242 C.); Αλλ? μ?ν κα? ?νθρ?που γε ψυχ?, ??περ τι κα? ?λλο τ?ν ?νθρωπ?νων, το? θεο? μεχ?χει. (Xenoph. mem. Socr. IV. 3. § 14); Σωκρ?της δ’ ?γε?το π?ντα μ?ν θεο?ς ε?δ?ναι κα? σημα?νειν το?ς ?νθρ?ποις περ? τ?ν ?νθρωπ?νων π?ντων (Xenoph. mem. Socr. I, I. 19); ο?ον, ?τι τ? δαιμ?νιον ο?δ?ν ?στιν, ?λλ’ ? θε?ς ? θεο? ?ργον (Arist. Rhetor, II. 23. § 8); et al. И мог ли Сократ эту идею, или лучше сказать, это убеждение сердца выразить иначе, когда чувствовал во глубине своего духа нечто божественное и в тоже время ясно сознавал, что его божественное не есть Бог? Правда, в одном месте Ксенофонтовых Записок (I. 4 §. 19) τ? δαιμ?νιον заменено словом τ? θε?ον, которое после в том же значении употреблял и мир христианский; но известно, что Греки,
   394
   любившие все осуществлять, вскоре и прилагательное τ? θε?ον начали принимать в смысле имени существительного.
   Доказав судьям свою невинность и несправедливость сделанных на него доносов, то есть, объяснив, что он вел себя законно, и как философ, и как собеседник афинского юношества, Сократ далее рассматривает свою жизнь в сфере более общей, в кругу обязанностей гражданина (р. 28 В.—34 В.). Эта часть Апологии изображает нам Сократа уже не ответчиком, а поборником за честь отечества и героем правды, который поставляется в необходимость переступить за черту скромности, свойственной бескорыстию, молчаливости и терпению, и высказать всю важность своего служения для пользы государственной. Мы видим здесь сына Софронискова на такой точке стояния, с которой великие люди смотрят не на земной свой интерес, не на ограниченные условия политического своего значения, а на связь гражданских своих обязанностей с судьбами небесными, на гармонию настоящих подвигов с посмертными наградами. Такая точка стояния определяется: 1) взглядом Сократа на смерть, которая, по его убеждению, ничего не значит, в сравнении с ясным сознанием воли Божией, и не должна препятствовать нам исполнять ее; ибо мы еще не знаем, что такое смерть,—добро или зло, а в святости истинного и честного совершенно уверены; 2) понятием Сократа о значении своей деятельности в обществе, для которого она есть благо едва ли заменимое; ибо сын Софрониска, по воле Божией, в республике — тоже, что овод на коне, чтобы последний не дремал и был поворотливее. Но почему Сократ, для той же цели, не нес обязанностей общественных, а давал наставления и советы в качестве частного человека? Потому, отвечает он, что гражданин, решившийся делать угодное Богу, не станет потакать людям, когда они поступают несправедливо, а не потакая людям, он погибнет на поприще общественной службы, следовательно не принесет отечеству ни-
   395
   какой пользы. Очевидно, что афинский нравоучитель метит здесь на жестокости недавно изгнанных из республики олигархов и на необузданное своеволие афинского народа под покровительством демократических форм правления.
   В заключение первой речи (р. 34. С.—32. D.) Сократ объясняет, для чего он, оправдываясь пред судьями, действует только на их ум — доказательствами, а не старается тронуть их сердца слезами, изображением жалкого состояния остающегося семейства, воплями жены и детей и другими драматическими средствами. Человеку, дожившему до таких лет, и снискавшему такое имя, говорит он, неприлично позволять себе подобные меры; да они и никому недолжны быть позволяемы, потому что насилуют судей и заставляют их нарушать законы.
   Выслушав оправдание обвиняемого, члены собрания, по предписанию законов, обязаны были подавать мнения, чтобы большинством их, или освободить подсудимого, или признать его виновным. Если он признаваем был виновным; то надлежало еще рассмотреть, вина его подходит ли под какое-нибудь наказание, определяемое самым законом, или штраф за нее должен быть постановлен мнениями судей. В первом случае она называлась ?τ?μητον, во втором τιμιτ?ν. Враги Сократа представляли его вину в таком виде, как бы она была ?τ?μητον, и потому донос их назывался γραφ? и заключался смертным приговором. Но судьи, выслушав Апологию сына Софронискова, отнесли его преступление, как видно, к роду тех, для которых еще нет определенной казни; а в этом случае виновному позволялось наперед присудить самого себя (?ντιτιμ?σθαι) к такому штрафу, какой, по его сознанию, был бы сообразен с важностью дела. После того снова подавали мнения, должно ли согласиться на избранное им наказание, или надобно подвергнуть его тому, которое предположено истцами, либо доносчиками. На основании этих последних остракизмов, суд произносил уже приговор окончательный.
   396
   По такому ходу судопроизводства, не только вся Апология Сократа, как выше сказано, делится на речи, но и последняя речь подразделяется опять на две части, из которых в первой (р. 35. Е.—38. В.) Сократ назначает себе приличное воздаяние за свою жизнь и деятельность, а во второй (р. 38. С.—41. D) высказывает Афинянам предсмертные свои мысли об их приговоре и чувствования в отношении к своим врагам и доброжелателям.
   Первая часть начинается удивлением Сократа, что большинство голосов, признавших его виновным, оказалось так невелико. Но если Мелит и Анит еще прежде, подтверждая свои доносы речами, требовали его смерти; то к чему теперь должен присудить себя сам он? Основываясь на важности своих заслуг, объясненных в прежней речи, сын Софрониска мог бы присудить себя к содержанию на счет общества, или к почетному столу в Пританионе Но так как дело было уже кончено, и виновного не награждают; то Сократ, перебирая различные роды наказаний, наконец останавливается на денежной пене. Я охотнее всего, говорит он, заплатил бы деньги, потому что такой потери не считаю потерею; да у меня нет их, кроме одной мины серебра (р. 22 р. 75 к. сер.). Вот некоторые из моих друзей вызываются внести тридцать мин: возьмите, если угодно.
   Во второй части Сократ сперва обращается к тем со-
   1) Это мнение, после того, как он объявлен был виновным, не есть ли шутка над судебным определением? Нет, контекст Сократовой речи указывает, по-видимому, на иную цель сказанных слов. Можно догадываться, что во времена Платона Пританион питал не столько знаменитых старцев, которые всю свою жизнь провели в непрестанных трудах для существенных польз отечества, которых доблести были опорами его славы, могущества, величия и образованности, сколько людей, умевших удовлетворять современному вкусу к удовольствиям и зрелищам. В нем находили себе пищу, кажется, преимущественно атлеты, а не труженики, герои общественных игр, а не слуги государства. Потому-то Сократ и сравнивает себя с ними. Если то есть и эта мнимая честь общества получает от него содержание; то я имею большее право на подобное выражение признательности.
   397
   гражданам, которые, не смотря на глубокую его старость, присудили ему умереть, и говорит, что они только подвергли себя нареканию со стороны своих недоброжелателей, а обреченный на смерть принимает свой жребий не от слабости оправдания, но от недостатка дерзости льстить страстям народа и позволять себе всякие средства к спасению. Потом сын Софрониска предсказывает, что должно произойти в Афинах после его смерти. Вы не хотели, говорит он, на вопрос старика, давать себе отчет в своей жизни: так придет время, что этого отчета потребуют от вас люди молодые, которых я удерживал. Страх и смерть суть плохие способы для обуздания умов; одна справедливость и честность может обуздать их. Наконец Сократ обращается к тем, которые додавали мнения в его пользу и уверяет их, что смерть для него — не зло, а добро. Поймете ли вы ее, как уничтожение, говорит он? — так это будет самый спокойный сон. Покажется ли она вам переходом в другую жизнь? — так лучше этого и представить ничего нельзя. Посему и вы не бойтесь смерти, помня, «что для человека доброго нет зла ни в жизни, ни за гробом, и что о его обстоятельствах не нерадят боги».
   В заключение Сократ просит врагов своих точно так же мучить детей его, как он мучил их самих; то есть, когда дети его станут думать, будто что-нибудь знают, пусть Афиняне постараются обличить их в незнании.
   Изложив содержание и ход Сократовой Апологии, мы еще не разрешили всех недоумений критики касательно рассматриваемого сочинения. Ученые имеют некоторые причины сомневаться, Платоном ли написана эта Апология: да пусть, говорят, и Платоном; все еще не известно, почитать ли ее списком с Апологии, произнесенной самим Сократом, или она есть свободное произведение ума Платонова?
   398
   Вникая в дух и внутренний характер рассматриваемого сочинения, нельзя не заметить, что в нем Сократ не походит на того Сократа, который беседует с афинским юношеством и софистами в разговорах Платона. Здесь нет ни обыкновенной его иронии, ни скромного мнения о самом себе; напротив здесь всякий видит сына Софронискова старцем серьёзным, строгим, прямым и как будто стоящим выше условий общества. Он смело опирается на авторитет Аполлона, с самоуверенностью определяет важность своего служения отечеству, неустрашимо говорит о невежестве тогдашних мудрецов и откровенно высказывает непризнательность к себе граждан за все, что было делано им в пользу республики. Такой тон Сократовой речи конечно может приводить к сомнению в подлинности Апологии, приписываемой Платону. Но должно взять в расчет все обстоятельства, в которых афинский нравоучитель защищал свое дело. Во-первых, он никогда до этого времени не объяснялся, как говорят, официально, следовательно и не имел надобности переменять характер своих бесед: а теперь ему надлежало поверять свои действия гражданскими законами и оправдываться формально, как обвиняемому в уголовном преступлении; теперь было не только не до иронии, которая в подобных случаях не принимается и от шутов, но и не до скромного мнения о самом себе; потому что оно ввело бы в обман судей и беспристрастных, заставляя их наказывать человека, может быть, стоящего награды. Во-вторых, судейская кафедра для Сократа в самом деле долженствовала быть местом разоблачения его пред светом; потому что служила ему переходом из настоящей жизни в будущую. Сограждане, да и самые друзья сына Софронискова, сколько видно из мыслей их в Критоне и Федоне, не совсем верно понимали важность и цель его деятельности. По этому в Апологии он как бы разрешает загадку о самом себе и показывает слуша-
   399
   телям, что значили философские его усилия и каковы предсмертные его надежды. После этого неудивительно, что когда Лизиас, знаменитый афинский оратор, за несколько дней до того времени, в которое Сократу надлежало защищать себя в суде, принес ему собственную речь и советовал воспользоваться ею, Сократ прочитал ее и признал для себя унизительною 1). То есть, он собирался не ораторствовать, не ослеплять и не умолять судей, а объяснить, что такое была его деятельность в недре гражданского общества. Неудивительно также и свидетельство Ксенофонта 1), что многие, писавшие об оправдании Сократа, единодушно трафили на его велеречивость: такого именно слова и надлежало ожидать от мудрого семидесятилетнего старца, говорившего народу едва не из за-пределов настоящей жизни. Итак приведенные основания подложности рассматриваемого сочинения кажутся мне весьма недостаточными.
   Нельзя равным образом предполагать, что Апологию Сократа Платон, по своему обыкновению, должен был изложить непременно в форме разговорной. Мы видим, что непрерывное слово нередко находило себе место и в других его творениях. Например, в Федре вводится как будто речь Лизиаса, а потом другую такую же произносит Сократ; в Менексене сын Софрониска говорит панегирик умершим за отечество воинам. Конечно, там ораторская и разговорная формы часто сменяются: но и здесь легко заметить стремление Сократа обращаться к любимому своему диалогизму. Посмотрите, как
   1) Cicer, de Orat. 1. 54. Quintil. inst. Orat. II. 15, 30. nam et Socrates inhonestam sibi credidit orationem, quam ei Lysias reo composuerat. Сравн. Diog. L. II. 40. Menag. p. 95.
   2) Xenoph. apol. §. 1. γεγρ?φασι μ?ν περ? το?του κα? ?λλοι, κα? π?ντες ?τυχον τ?ς μεγαληγορ?ας α?το?. Древние упоминают ο многих апологиях Сократа. Кроме дошедших до нас—Ксенофонтовой, Платоновой и Ливаниевой (declamat. 29 р. 636), Аристотель упоминает об апологии, написанной Феодектом (Rhetor. II. 23. § 8), Свида—об апологиях Критона, Димитрия Фалерейского и Зенона Сидонского, Цицерон—об апологии Лизиаса и проч.
   400
   ему хочется заставить Мелита беседовать с собою, и как, в некоторых местах, он воображает себе собеседников, не имея их пред глазами. Притом, надобно заметить, что Апология есть сочинение не только философское, но и приноровленное к случаю; следовательно случаем должна была, хотя отчасти, определяться и его форма.
   Аст утверждает еще, что Платон и вовсе не мог писать Апологию, не противореча самому себе в Горгиасе (р. 521. sqq.), где он рассуждает следующим образом: оправдание для виновного вредно, ибо заставляет думать, что недаром же стараются оправдывать его; а для невинного излишне, потому что невинный оправдывается самою истиною. Но почтенный критик не заметил, каким образом эта же мысль поддерживается и объясняется в Апологии. Сократ говорит (р. 35. В. C.): «мне кажется несправедливо — как просить судью, так чрез просьбу и избегать приговора: для этого требуются объяснения и доказательства. Ведь судья сидит не для того, чтобы дарить правду, а для того, чтобы исследовать ее: он и клялся не дарить ее, кому вздумается, но судить по законам. Итак надобно, чтобы и мы не приучали вас нарушать клятву, и вы не привыкали нарушать ее». Явно, что этими словами доказывается также несовместность апологий с истиною, — но каких апологий? — таких, которые имеют в виду умилостивить судей и заставить их забыть о точном предписании закона, а не таких, какова Апология Сократа.
   Впрочем, наводить сомнение на подлинность рассматриваемого сочинения и вообще невозможно, — не только потому, что оно защищается знаменитыми филологами новейишх времен, например Тиршем 1), Кёнигом 2), Зохе-
   1) Annal. Liter. Vindobon. 1819. part. III.
   2) In scriptione scholastica 1822. Misenae edita.
   401
   ром 1), Шлейермахером 2), Штальбомом 3), и другими, которые ни в содержании, ни в языке его не находят ничего, чуждого лицу Сократа и господствующему характеру Платоновых творений,—но и потому, что за нее стоит почти вся ученая древность 4); ибо многие места этой Апологии приводятся Цицероном, Дионисием Галикарнасским, Плутархом, Аристидом, Атенеем, Стобеем и проч. 5) и постоянно приписываются ими Платону; да и Аристотель в своем Rhetor. III. 18. указывает очевидно на это самое сочинение. Сравн. р. 27. B. С.
   Но когда Платон написал Апологию Сократа? прежде ли того времени, в которое учитель его защищал себя против доносов Мелита и Анита, или после? Припомнив свидетельство Диогена Лаерция, что Платону хотелось публично доказать невинность сына Софронискова, но что судии запретили ему, (см. жизнь Плат. стр. 4), можно прийти к вопросу: не это ли самое сочинение предполагал он произнести с судейской кафедры?—Не имея достаточной причины подвергать сомнению верность Диогенова показания, мы однако ж отнюдь не думаем, что преднаписанная Платоном защитительная речь была не что иное, как дошедшая до нас под его именем Апология Сократа; потому что в последней изображается самый ход судопроизводства и указывается на окончательный приговор судей, по которому обвиненный должен был умереть, а этого не мог предварительно знать не только Платон, но и Сократ. Итак рассматриваемое сочинение написано, или по заключении Сократа в темницу, или вскоре после его смерти. Но допустив, что Платон написал свою Апо-
   1) De vita et scriptis Platonis p. 69. sqq.
   2) Platons Werke T. I. P. II. p. 181. sqq.
   3) Prsefat. ad apol. p. 4. 5.
   4) Надобно исключить Кассия Севера (in Senec. excerptt. controv. III. p. 397.), который сказал: eloquentissimi viri Platonis oratio, quae pro Socrate scripta est, nec patrono nec reo digna est.
   5) Все такие места указываются Фишером (ad Apol. Socr. p. 66).
   402
   логию по окончании судопроизводства над Сократом, странно было бы почитать ее свободным произведением ума Платонова; ибо для какой цели оратор стал бы измышлять собственные свои доказательства и навязывать их Сократу, если последний оправдывал себя совсем иначе, и если в памяти Афинян еще живо сохранились все мысли защитительной его речи? Апология, как свободное произведение Платона после смерти его учителя, не послужила ли бы скорее в укор самому учителю, что он не умел выиграть свое дело? По этому мы думаем, что это сочинение принадлежит Платону, как мимику, или и того более,—как писателю, близко и верно изложившему ту самую речь, которою действительно оправдывал себя Сократ, и которую ученик его пожелал сберечь для потомства, как неоспоримый документ Сократовой невинности и ясную улику Афинян в несправедливом решении Сократова дела. Этого же мнения держится и Шлейермахер.
   403
   Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

6. Закончив защищаться против первых обвинений, Сократ переходит к защите против обвинений Мелета, который находит преступление Сократа в том, что тот «развращает молодых людей и богов, которых признает город, не признает, а признает другие, новые божественные знамения».
   Сократ вступает с Мелетом в диалог, в котором выясняет, что Мелет считает, что все афиняне делают юношей добрыми и прекрасными, и только Сократ их портит.
   На это Сократ отвечает: «Но или я не порчу, или если порчу, то ненамеренно… Если же я порчу ненамеренно, то за такие невольные проступки не следует по закону приводить сюда, а следует, обратившись частным образом, учить и наставлять…»
   Сократ указывает, что в своем обвинении Мелет сам себе противоречит:
   «Дело в том, что я не могу понять, что ты хочешь сказать: то ли, что некоторых богов я учу признавать, а следовательно, и сам признаю богов… или же ты утверждаешь, что я вообще не признаю богов, и не только сам не признаю, но и других этому научаю».
   Однако Сократ признает гениев, а так как гении считаются или богами, или детьми богов, то, следовательно, он признает и божественные знамения.
   На этом Сократ заканчивает свою защиту.
   «И если что погубит меня, так именно это; не Мелет и не Анит, а клевета и недоброжелательство многих – то, что погубило уже немало честных людей, думаю, что и еще погубит. Не думайте, что дело на мне остановится!»
   Говоря о том, не стыдно ли ему заниматься делом, от которого ему, возможно, придется умереть, Сократ рассуждает: «…где кто поставил себя, думая, что для него то самое лучшее место, или же поставлен начальником, там и должен переносить опасность, не принимая в расчет ничего, кроме позора, – ни смерти, ни еще чего-нибудь».
   «Бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь».
   Сократ говорит о том, что, если бы его отпустили на условии, что он не будет больше заниматься этим исследованием и оставит философию, он сказал бы: «Желать вам всякого добра – я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей, гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, – не заботишься и не помышляешь?»
   «Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее не о телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше, говоря вам: не от денег рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и деньги и все прочие блага, как в частной жизни, так и в общественной».
   «…Я защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудивши меня на смерть, не проглядеть дара, который вы получили от бога».
   О занятиях государственными делами Сократ говорит: «…нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве».
   «…Для меня смерть, если не грубо так выразиться, – самое пустое дело, вот воздерживаться от всего беззаконного и безбожного – это для меня самое важное».
   О своем поведении на суде Сократ говорит:
   «Как-никак, а ведь приятно все-таки думать, что Сократ отличается кое-чем от большинства людей; а если так будут вести себя те из вас, которые, по-видимому, отличаются или мудростью, или мужеством, или еще какою-нибудь доблестью, то это будет позорно. Мне не раз приходилось видеть, как люди, казалось бы, почтенные проделывали во время суда над ними удивительные вещи, как будто они думали, что им предстоит испытать что-то ужасное, если они умрут; можно было подумать, что они стали бы бессмертными, если бы вы их не убили!»
   После обвинительного приговора
   О наказании, которое он должен положить себе сам, Сократ говорит следующее:
   «Ну так вот, убежденный в том, что я не обижаю ни одного человека, ни в каком случае не стану я обижать самого себя, говорить о себе самом, что я достоин чего-нибудь нехорошего, и назначать себе наказание».
   «Итак, если я должен назначить себе что-нибудь мною заслуженное, то вот я что себе назначаю – даровой обед в Пританее».
   «…Не должен ли я назначить для себя изгнание?»
   «Хороша же в таком случае была бы моя жизнь – уйти на старости лет из отечества и жить, переходя из города в город, будучи отовсюду изгоняемым».
   «Будь у меня деньги, тогда бы я назначил уплатить деньги сколько полагается, в этом для меня не было бы никакого вреда, но ведь их же нет, разве если вы мне назначите уплатить столько, сколько я могу. Пожалуй, я вам могу уплатить мину серебра; ну столько и назначаю. А вот они, о мужи афиняне, – Платон, Критон, Критобул, Аполлодор – велят мне назначить тридцать мин, а поручительство берут на себя; ну так назначаю тридцать, а поручители в уплате денег будут у вас надежные».
   После смертного приговора
   «Но и тогда, когда угрожала опасность, не находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь не раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, и гораздо скорее предпочитаю умереть после такой защиты, нежели оставаться живым, защищавшись иначе».
   «От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее – уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, – тем, что идет проворнее, нравственною порчей. Вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они – при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно».
   Умереть значит одно из двух:
   «…Перестать быть чем бы то ни было, так что умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было». «Так если смерть такова, я со своей стороны назову ее приобретением».
   «С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и если правду говорят, будто бы там все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, о мужи судьи?»
   «Но вот уже время идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это ни для кого не ясно, кроме бога».
   Мучительно верить в то, что даже после такой речи Сократа приговорили к смерти, пусть и с небольшим перевесом голосов. Еще меньше хочется верить в то, что этого человека вообще могли в чем-либо обвинять.
   Сегодня все люди, верившие в его вину, кажутся нам варварами, слепцами. А что, если бы в наши дни появился такой пророк? Ведь все выглядело бы иначе: другие формы, идеи, концепции. Другая жизнь. Смогли бы мы увидеть за мишурой современности то первоначальное и пронзительное, что так легко угадывается нами в событиях давно прошедших? Смогли бы, опершись на опыт истории, рассмотреть истину? Почему-то мне грустно и страшно об этом думать.
   Способна ли история на самом деле чему-нибудь нас научить? И почему человечество с мазохистским удовольствием раз за разом расшибает себе лоб, наступая на одни и те же пресловутые грабли?
   Пока читала, в голове постоянно мелькали строки стихотворения Ахматовой, посвященного защитникам Сталина.
   Это те, что кричали: “Варраву
   Отпусти нам для праздника”, те
   Что велели Сократу отраву
   Пить в тюремной глухой тесноте.
   Им бы этот же вылить напиток
   В их невинно клевещущий рот,
   Этим милым любителям пыток,
   Знатокам в производстве сирот.
   Как все же жаль, что некоторые вещи люди никогда не меняются.

7. ЛИЧНОСТЬ СОКРАТА; ЕГО СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕИ

   Начи­ная, есте­ствен­но, с наи­бо­лее ран­них про­из­веде­ний Пла­то­на, целе­со­об­раз­но обра­тить вни­ма­ние преж­де все­го на «Апо­ло­гию Сокра­та» и диа­лог «Кри­тон». Оба этих про­из­веде­ния рису­ют лич­ность Сокра­та, кото­рая ока­за­ла глу­бо­чай­шее вли­я­ние на все фило­соф­ское твор­че­ство Пла­то­на. Не слу­чай­но Сократ явля­ет­ся глав­ным дей­ст­ву­ю­щим лицом всех диа­ло­гов Пла­то­на (за исклю­че­ни­ем «Зако­нов») и ряда сочи­не­ний дру­го­го уче­ни­ка Сокра­та — Ксе­но­фон­та. Поэто­му и для иссле­до­ва­те­лей Пла­то­на, и для широ­ко­го кру­га его чита­те­лей инте­рес­но будет узнать, что пред­став­лял собой Сократ и поче­му весь пла­то­низм — это толь­ко даль­ней­шее раз­ви­тие фило­со­фии Сокра­та.
   Сократ вме­сте с софи­ста­ми открыл новую эпо­ху исто­рии антич­ной фило­со­фии, обра­тив­шись от кос­мо­ло­гии и натур­фи­ло­со­фии к про­бле­ме с.686 чело­ве­ка, и в част­но­сти к про­бле­ме разу­ма. В свое вре­мя это, несо­мнен­но, было чем-то вро­де фило­соф­ской рево­лю­ции. А вся­кая рево­лю­ция тре­бу­ет геро­ев и по необ­хо­ди­мо­сти долж­на идти на вели­кие жерт­вы. Таким геро­ем и такой жерт­вой как раз и ока­зал­ся Сократ. Его посто­ян­ное стрем­ле­ние ана­ли­зи­ро­вать тра­ди­ци­он­ные чело­ве­че­ские поня­тия, доби­вать­ся их ясно­сти, ста­рать­ся сохра­нить все луч­шее и сокру­шить все худ­шее в них есте­ствен­но вызы­ва­ло у мно­гих его совре­мен­ни­ков недо­уме­ние или боязнь, а неко­то­рые даже испы­ты­ва­ли ужас и испуг перед тако­го рода еще небы­ва­лым в Гре­ции кри­ти­циз­мом. Сокра­та ста­ли обви­нять в без­бо­жии, в раз­вра­ще­нии моло­де­жи, в под­ры­ве суще­ст­ву­ю­ще­го государ­ст­вен­но­го строя и даже во введе­нии каких-то новых божеств.
   Та сила духа, с кото­рой Сократ про­во­дил свои идеи и выяв­лял ложь, при­кры­ва­е­мую бла­го­при­лич­ным поведе­ни­ем людей и их яко­бы бла­го­на­ме­рен­ны­ми суж­де­ни­я­ми, все­гда вызы­ва­ла у Пла­то­на неиз­мен­ный вос­торг, так что Сократ навсе­гда остал­ся для него живым сим­во­лом самой фило­со­фии. Образ это­го вели­ко­го мыс­ли­те­ля и рису­ет нам Пла­тон в «Апо­ло­гии» и «Кри­тоне»*.
   «Апо­ло­гия Сокра­та» — един­ст­вен­ное про­из­веде­ние Пла­то­на, напи­сан­ное не в диа­ло­ги­че­ской фор­ме. Пла­тон вкла­ды­ва­ет в уста Сокра­та боль­шую речь, кото­рая в свою оче­редь состо­ит, как пока­жет ана­лиз, из трех отдель­ных речей. Про­из­ведем этот ана­лиз.

   КОМПОЗИЦИЯ РЕЧИ

   I. Речь Сокра­та после обви­не­ния, пред­ше­ст­ву­ю­ще­го при­го­во­ру (17a—35d)

   1. Вступ­ле­ние. Про­тив Сокра­та обви­ни­те­ли гово­ри­ли крас­но­ре­чи­во, но оши­боч­но и кле­вет­ни­че­ски; он же будет гово­рить попро­сту и без вся­ких при­крас, но толь­ко одну прав­ду, так, как он ее гово­рил все­гда и рань­ше в сво­их спо­рах с раз­ны­ми про­тив­ни­ка­ми (17a—18a).
   2. Два рода обви­ни­те­лей. Преж­ние обви­ни­те­ли более страш­ны, пото­му что они неиз­вест­ны и обви­не­ния их слиш­ком глу­бо­кие, хотя и кле­вет­ни­че­ские. Тепе­реш­ние же обви­ни­те­ли — Анит, Мелет и Дикон — менее страш­ны и более огра­ни­чен­ны (18a—18e).
   3. Кри­ти­ка преж­них обви­ни­те­лей. Кле­ве­та — утвер­жде­ние, буд­то Сократ зани­мал­ся тем, что? нахо­дит­ся под зем­лей, и тем, что? на небе, т. е. натур­фи­ло­со­фи­ей или аст­ро­но­ми­ей, хотя в самой нау­ке Сократ не нахо­дит ниче­го пло­хо­го. Кле­ве­та и обви­не­ние в том, буд­то он счи­та­ет себя обла­да­те­лем какой-то осо­бой муд­ро­сти, ибо хотя дель­фий­ский бог и объ­явил Сокра­та муд­рей­шим из людей, но эта его муд­рость, как он сам убедил­ся, рас­спра­ши­вая людей, при­зна­ва­е­мых муд­ры­ми, заклю­ча­ет­ся толь­ко в том, что он при­зна­ет отсут­ст­вие у себя какой бы то ни было муд­ро­сти. За это и озло­би­лись на него все, кого счи­та­ют муд­рым и кто сам себя счи­та­ет тако­вым (19a—24a).
   4. Кри­ти­ка новых обви­ни­те­лей. а) Невоз­мож­но дока­зать, что Сократ раз­вра­щал юно­ше­ство, ибо ина­че вышло бы, что раз­вра­щал толь­ко он, а, напри­мер, зако­ны, суд, или судьи, а так­же Народ­ное собра­ние или сам обви­ни­тель его, Мелет, нико­го нико­гда не раз­вра­ща­ли. Кро­ме того, если Сократ кого-нибудь и раз­вра­щал, то еще надо дока­зать, что это раз­вра­ще­ние было наме­рен­ным; а неволь­ное раз­вра­ще­ние не под­ле­жит суду и мог­ло бы быть пре­кра­ще­но при помо­щи част­ных уве­ща­ний (24b—26a). б) Невоз­мож­но дока­зать, что Сократ вво­дил новые боже­ства, ибо Мелет одновре­мен­но обви­нял его и в без­бо­жии. Если Сократ вво­дил новые боже­ства, то он во вся­ком слу­чае не без­бож­ник (26b—28a).
   5. Общая харак­те­ри­сти­ка, кото­рую Сократ дает само­му себе. а) Сократ не боит­ся смер­ти, но боит­ся лишь мало­ду­шия и позо­ра. с.687 б) Отсут­ст­вие бояз­ни смер­ти есть толь­ко резуль­тат убеж­де­ния в том, что Сократ ниче­го не зна­ет, в част­но­сти, об Аиде и сам счи­та­ет себя незнаю­щим. в) Если бы даже его и отпу­сти­ли при усло­вии, что он не станет зани­мать­ся фило­со­фи­ей, то он все рав­но про­дол­жал бы зани­мать­ся ею, пока его не оста­ви­ло бы дыха­ние жиз­ни. г) Убий­ство Сокра­та будет страш­но не для него само­го, но для его убийц, пото­му что после смер­ти Сокра­та они едва ли най­дут тако­го чело­ве­ка, кото­рый бы посто­ян­но застав­лял их стре­мить­ся к истине. д) Ради вос­пи­та­ния сво­их сограж­дан в истине и доб­ро­де­те­ли Сократ забро­сил все свои домаш­ние дела; в то же вре­мя он за это вос­пи­та­ние ни от кого не полу­чал денег, поче­му и оста­вал­ся все­гда бед­ным. е) Внут­рен­ний голос все­гда пре­пят­ст­во­вал Сокра­ту при­ни­мать уча­стие в обще­ст­вен­ных делах, что и сам Сократ счи­та­ет вполне пра­виль­ным, ибо, по его мне­нию, спра­вед­ли­во­му и чест­но­му чело­ве­ку нель­зя ужить­ся с той бес­ко­неч­ной неспра­вед­ли­во­стью, кото­рой пол­ны обще­ст­вен­ные дела. ж) Сократ нико­гда нико­го ниче­му не учил, он лишь не пре­пят­ст­во­вал ни дру­гим в том, чтобы они зада­ва­ли ему вопро­сы, ни себе само­му — в том, чтобы зада­вать такие же вопро­сы дру­гим или отве­чать на них. Это пору­че­но Сокра­ту богом. И нель­зя при­ве­сти ни одно­го свиде­те­ля, кото­рый бы утвер­ждал, что в вопро­сах и отве­тах Сокра­та было что-нибудь дур­ное или раз­вра­щаю­щее, в то вре­мя как свиде­те­лей, даю­щих пока­за­ния про­ти­во­по­лож­но­го рода, мож­но было бы при­ве­сти сколь­ко угод­но. з) Сократ счи­та­ет недо­стой­ным себя и судей, да и вооб­ще без­бож­ным делом ста­рать­ся раз­жа­ло­бить суд, при­во­дя с собою детей или род­ст­вен­ни­ков и при­бе­гая к прось­бам о поми­ло­ва­нии (28b—35d).

   II. Речь Сокра­та после обще­го обви­не­ния (35e—38b)

   1. Сократ гово­рит о себе самом. Сократ удив­лен, что выдви­ну­тое про­тив него обви­не­ние под­дер­жа­но столь незна­чи­тель­ным боль­шин­ст­вом голо­сов.
   2. Сам Сократ за то, что он совер­шил, назна­чил бы себе дру­гое, а имен­но бес­плат­ное пита­ние в При­та­нее.
   3. С точ­ки зре­ния Сокра­та, его нака­за­ние не может состо­ять ни в тюрем­ном заклю­че­нии (ибо он не хочет быть чьим-либо рабом), ни в изгна­нии (ибо он не хочет быть в жал­ком и гони­мом состо­я­нии), ни в нало­же­нии штра­фа (ибо у него нет ника­ких денег), ни в отда­че его на пору­ки состо­я­тель­ным уче­ни­кам, кото­рые внес­ли бы за него залог (ибо он в силу веле­ния бога и ради чело­ве­че­ской поль­зы все рав­но нико­гда не пре­кра­тит сво­их иссле­до­ва­ний доб­ро­де­те­ли и настав­ле­ния в ней всех людей).
   4. Это­го нико­гда не пой­мут его обви­ни­те­ли и судьи, ибо они ни в чем не верят ему.

   III. Речь Сокра­та после смерт­но­го при­го­во­ра (38c—42a)

   1. Те, кто голо­со­вал за смерт­ную казнь Сокра­та, при­чи­ни­ли зло не ему, пото­му что он, как ста­рый чело­век, и без того ско­ро дол­жен был бы уме­реть, но себе самим, пото­му что их все будут обви­нять, а Сокра­та будут счи­тать муд­ре­цом.
   2. Пусть не дума­ют, что у Сокра­та не хва­ти­ло слов для защи­ты: у него не хва­ти­ло бес­стыд­ства и дер­зо­сти для уни­же­ния перед не с.688 пони­маю­щи­ми его судья­ми. От смер­ти лег­ко уйти и на войне, и на суде, если толь­ко уни­зить­ся до пол­но­го мораль­но­го паде­ния. Но Сократ себе это­го не поз­во­лит.
   3. Осудив­шие Сокра­та очень быст­ро будут отмще­ны теми обли­чи­те­ля­ми, кото­рых он же сам и сдер­жи­вал рань­ше.
   4. Обра­ща­ясь к тем из голо­со­вав­ших, кто хотел его оправ­дать, Сократ гово­рит, что внут­рен­ний голос, все­гда оста­нав­ли­ваю­щий его перед совер­ше­ни­ем про­ступ­ков, на этот раз все вре­мя мол­чал и не тре­бо­вал при­ни­мать каких-либо мер для избе­жа­ния смер­ти, кото­рая в дан­ном слу­чае есть бла­го.
   5. Дей­ст­ви­тель­но, смерть — не зло, ибо если она есть пол­ное уни­что­же­ние чело­ве­ка, то это было бы для Сокра­та толь­ко при­об­ре­те­ни­ем, а если она есть, как гово­рят, пере­ход в Аид, то и это для него при­об­ре­те­ние, ибо он най­дет там пра­вед­ных судей, а не тех, кото­рые его сей­час осуди­ли; он будет общать­ся с таки­ми же, как он, неспра­вед­ли­во осуж­ден­ны­ми; он будет про­во­дить там жизнь, иссле­дуя доб­ро­де­тель и муд­рость людей. И нако­нец, он будет уже окон­ча­тель­но бес­смер­тен. Поэто­му и его сто­рон­ни­ки тоже пусть не боят­ся смер­ти.
   6. Что же каса­ет­ся обви­ни­те­лей, то Сократ про­сит их нака­зы­вать его детей (если они будут иметь слиш­ком высо­кое мне­ние о себе и отли­чать­ся коры­сто­лю­би­ем), при­ни­мая такие же меры, какие сам Сократ при­ни­мал в отно­ше­нии сво­их обви­ни­те­лей, т. е. меры убеж­де­ния.
   7. Заклю­че­ние. Сократ идет на смерть, а его обви­ни­те­ли будут жить, но не ясно, что из это­го луч­ше и что хуже.

   КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ДИАЛОГУ

   Если мы обра­тим­ся теперь к общей оцен­ке «Апо­ло­гии», то необ­хо­ди­мо будет ска­зать несколь­ко слов о двух сто­ро­нах это­го про­из­веде­ния — худо­же­ст­вен­ной и логи­че­ской.
   В худо­же­ст­вен­ном отно­ше­нии «Апо­ло­гия», несо­мнен­но, заслу­жи­ва­ет высо­кой оцен­ки. Перед нами пред­ста­ет образ вели­ча­во­го и непре­клон­но­го мыс­ли­те­ля, осуж­ден­но­го на смерть из-за обви­не­ний, кото­рые нель­зя назвать ина­че как жал­ки­ми. Речи обви­ни­те­лей Сокра­та на суде до нас не дошли. Но ясно, что обви­не­ния эти состо­я­ли толь­ко из общих фраз. Если бы два глав­ных обви­не­ния, предъ­яв­лен­ные Сокра­ту, — в раз­вра­ще­нии моло­де­жи и в без­бо­жии — были хотя бы в какой-то мере кон­крет­ны­ми и опи­раю­щи­ми­ся на фак­ты, в речи Сокра­та, несо­мнен­но, была бы сокру­ши­тель­ная кри­ти­ка тако­го рода обви­не­ний. Пози­ция Сокра­та на суде по необ­хо­ди­мо­сти ока­за­лась для него не очень выгод­ной, посколь­ку на общие фра­зы мож­но отве­чать лишь общи­ми же фра­за­ми.
   Тут важ­но дру­гое. Важ­но то озлоб­ле­ние, кото­рое вызы­вал в сво­их некри­ти­че­ски мыс­ля­щих сограж­да­нах этот посто­ян­ный кри­тик и раз­об­ла­чи­тель, — озлоб­ле­ние, в силу кото­ро­го тогдаш­ние кон­сер­ва­то­ры пред­по­чли разде­лать­ся с ним физи­че­ски, а не отве­чать на его кри­ти­ку, при­во­дя какие-нибудь разум­ные дово­ды.
   Оце­ни­вая «Апо­ло­гию» с худо­же­ст­вен­ной точ­ки зре­ния, может быть, сто­и­ло бы еще отме­тить несколь­ко необыч­ный для тра­ди­ци­он­но­го обра­за Сокра­та гор­дый и само­уве­рен­ный тон его выступ­ле­ния. Если исхо­дить из того, как рису­ют Сокра­та Ксе­но­фонт, сам Пла­тон в дру­гих про­из­веде­ни­ях, да и вооб­ще вся антич­ная тра­ди­ция, — это был мяг­кий и обхо­ди­тель­ный чело­век, иной раз, может быть, несколь­ко юрод­ст­ву­ю­щий, все­гда иро­нич­ный и насмеш­ли­вый, но зато все­гда доб­ро­душ­ней­ший и скром­ней­ший. Совсем дру­гое мы видим в пла­то­нов­ской «Апо­ло­гии». Хотя Сократ здесь и заяв­ля­ет, что он ниче­го не зна­ет, ведет он себя, одна­ко, как с.689 чело­век, пре­крас­но знаю­щий, что такое фило­со­фия, как чело­век, уве­рен­ный в неве­же­стве и мораль­ной низ­ко­проб­но­сти сво­их судей, даже как чело­век, доста­точ­но гор­дый и само­уве­рен­ный, кото­рый не прочь несколь­ко бра­ви­ро­вать сво­ей фило­соф­ской сво­бо­дой, сво­им бес­стра­ши­ем перед судом и обще­ст­вом и сво­ей уве­рен­но­стью в нали­чии у него осо­бо­го веще­го голо­са его гения (???­???), все­гда отвра­щаю­ще­го его от недо­стой­ных поступ­ков. Учи­ты­вая эту само­уве­рен­ность Сокра­та в пла­то­нов­ской «Апо­ло­гии», неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли в про­шлом даже сомне­ва­лись в под­лин­но­сти это­го про­из­веде­ния.
   Одна­ко в насто­я­щее вре­мя под­лин­ность «Апо­ло­гии» едва ли кем-нибудь серь­ез­но отри­ца­ет­ся. Само­уве­рен­ный же тон Сокра­та в этом сочи­не­нии Пла­то­на вполне объ­яс­ним офи­ци­аль­ной обста­нов­кой суда, где ему при­шлось волей-нево­лей защи­щать­ся. В такой обста­нов­ке Сокра­ту нико­гда не при­хо­ди­лось высту­пать, поче­му для него и ока­за­лось необ­хо­ди­мым сме­нить свое обыч­ное доб­ро­ду­шие и бла­го­же­ла­тель­ность на более твер­дый и само­уве­рен­ный тон.
   Что же каса­ет­ся чисто логи­че­ско­го аспек­та «Апо­ло­гии», то здесь автор ее дале­ко не везде на высо­те. Да это и понят­но. Ужас изо­бра­жа­е­мой у Пла­то­на ката­стро­фы не давал Сокра­ту воз­мож­но­сти осо­бен­но следить за логи­кой сво­ей аргу­мен­та­ции. Ведь здесь речь шла не про­сто о каких-то ака­де­ми­че­ских деба­тах на абстракт­но-фило­соф­скую тему. Здесь про­ис­хо­ди­ла вели­кая борь­ба исто­ри­че­ских сил раз­ных эпох. А такая жиз­нен­ная борь­ба уже мало счи­та­ет­ся с логи­че­ской аргу­мен­та­ци­ей.
   Так, у Сокра­та одним из основ­ных аргу­мен­тов про­тив како­го-либо утвер­жде­ния часто высту­па­ет здесь толь­ко отри­ца­ние это­го послед­не­го. Обви­ни­те­ли Сокра­та утвер­жда­ли, что он зани­ма­ет­ся натур­фи­ло­со­фи­ей. Сократ же гово­рит, что он ею не зани­мал­ся. Это едва ли мож­но счи­тать логи­че­ским аргу­мен­том, посколь­ку про­стое отри­ца­ние фак­та еще не есть дока­за­тель­ство его отсут­ст­вия. Тол­ко­ва­ние сво­ей муд­ро­сти как зна­ния само­го фак­та отсут­ст­вия вся­ко­го зна­ния тоже носит в «Апо­ло­гии» ско­рее кон­ста­ти­ру­ю­щий, чем аргу­мен­ти­ру­ю­щий, харак­тер. В ответ на обви­не­ние в раз­вра­ще­нии моло­де­жи пла­то­нов­ский Сократ доволь­но бес­по­мощ­но гово­рит сво­им обви­ни­те­лям: а сами вы нико­го не раз­вра­ща­ли? Это, конеч­но, тоже не логи­че­ская аргу­мен­та­ция, а ско­рее чисто жиз­нен­ная реак­ция.
   Отве­чая на обви­не­ние в без­бо­жии, пла­то­нов­ский Сократ тоже рас­суж­да­ет весь­ма фор­маль­но: если я без­бож­ник, зна­чит, я не вво­дил новые боже­ства; а если я вво­дил новые боже­ства, зна­чит, я не без­бож­ник. Такое умо­за­клю­че­ние пра­виль­но толь­ко фор­маль­но. По суще­ству же древ­ние натур­фи­ло­со­фы, объ­яс­няв­шие миро­зда­ние не мифо­ло­ги­че­ски, но посред­ст­вом мате­ри­аль­ных сти­хий, несо­мнен­но, были без­бож­ни­ка­ми с тра­ди­ци­он­но-мифо­ло­ги­че­ской точ­ки зре­ния, хотя их мате­ри­аль­ные сти­хии наде­ля­лись вся­ки­ми атри­бу­та­ми все­мо­гу­ще­ства, везде­су­щия, веч­но­сти и даже оду­шев­лен­но­сти. Если бы, напри­мер, Сократ дей­ст­ви­тель­но при­зна­вал боже­ства­ми обла­ка (как мы чита­ем в извест­ной комедии Ари­сто­фа­на «Обла­ка»), то это, конеч­но, с тра­ди­ци­он­но-мифо­ло­ги­че­ской точ­ки зре­ния было бы самым насто­я­щим без­бо­жи­ем. Пла­то­нов­ский Сократ, одна­ко, не вхо­дит в суще­ство вопро­са, а огра­ни­чи­ва­ет­ся ука­за­ни­ем на логи­че­скую несов­ме­сти­мость веры и неве­рия вооб­ще.
   Далее Сократ утвер­жда­ет, что он нико­гда не зани­мал­ся обще­ст­вен­ны­ми дела­ми. Но тут же в пол­ном про­ти­во­ре­чии с самим собой он неод­но­крат­но настой­чи­во утвер­жда­ет, что все­гда борол­ся и будет бороть­ся с неспра­вед­ли­во­стью, высту­пая в защи­ту спра­вед­ли­во­сти, а зна­чит, его фило­со­фия ока­зы­ва­ет­ся вовсе не невин­ны­ми вопро­са­ми и отве­та­ми, но, как гово­рит сам Сократ, борь­бой за обще­ст­вен­ное бла­го и за устои государ­ства.
   с.690 Далее, ни фило­со­фия Сокра­та, ни ее ори­ги­наль­ный и ост­рый вопро­соот­вет­ный метод в «Апо­ло­гии» почти никак не пред­став­ле­ны, за исклю­че­ни­ем неко­то­рых мест, где Сократ мыс­лен­но как бы всту­па­ет в раз­го­вор с Меле­том (24d—27e). Часто употреб­ля­ют­ся обы­ден­ные тер­ми­ны вро­де «бог», «доб­ро», «доб­ро­де­тель», «зло», «порок», «муд­рость» и т. д., одна­ко фило­соф­ско­го разъ­яс­не­ния их не дает­ся. Наряду с обыч­ны­ми бога­ми употреб­ля­ет­ся мало­по­нят­ное в устах Сокра­та и моло­до­го Пла­то­на сло­во «бог» в един­ст­вен­ном чис­ле (без вся­ко­го наиме­но­ва­ния это­го бога). Конеч­но, при­пи­сы­вать мыс­ли­те­лям V и IV вв. до н. э. позд­ней­ший моно­те­изм было бы анти­ис­то­ри­че­ской глу­по­стью, но исто­рик фило­со­фии здесь, несо­мнен­но, увидит какое-то отда­лен­ное и туман­ное, пока еще очень абстракт­ное пред­чув­ст­вие позд­ней­ше­го моно­те­из­ма, для кото­ро­го во вре­ме­на Сокра­та и Пла­то­на пока еще не было соци­аль­но-исто­ри­че­ской поч­вы. Нако­нец, выска­зы­ва­ния пла­то­нов­ско­го Сокра­та о загроб­ном мире не лише­ны здесь неко­то­ро­го скеп­ти­циз­ма (см. 40c, 40e), что про­ти­во­ре­чит его твер­дой уве­рен­но­сти в сво­ем бла­го­по­лу­чии за гро­бом. Кро­ме того, если бы Аид и был для пла­то­нов­ско­го Сокра­та абсо­лют­ной дей­ст­ви­тель­но­стью в отли­чие от дур­ной зем­ной дей­ст­ви­тель­но­сти, то в апел­ля­ции к это­му Аиду не было бы ниче­го фило­соф­ско­го, это — чистей­шая мифо­ло­гия.
   Все это, рав­но как и про­яв­ля­ю­щи­е­ся в дру­гих слу­ча­ях логи­че­ская непо­сле­до­ва­тель­ность, неяс­ность и недо­го­во­рен­ность, конеч­но, нисколь­ко не сни­жа­ет обра­за вели­ча­во­го и самоот­вер­жен­но­го слу­жи­те­ля исти­ны — Сокра­та, каким он был фак­ти­че­ски и каким хотел обри­со­вать его Пла­тон. Жиз­нен­ная мощь тако­го обра­за лома­ет чисто логи­че­скую аргу­мен­та­цию и полу­ча­ет огром­ное фило­соф­ское и мораль­ное зна­че­ние для вся­ко­го непредубеж­ден­но­го иссле­до­ва­те­ля антич­ной фило­со­фии.

8. Перевод М.С. Соловьева
   Издание подготовили А.А.Глухов, Ю.А. Шичалин

   Содержание

   Введение
   Апология Сократа
   Примечания к русскому переводу
   Комментарий
   Указатель имен
   Указатель основных философских понятий

   АПОЛОГИЯ СОКРАТА

   ПОСЛЕ ОБВИНИТЕЛЬНЫХ РЕЧЕЙ
   Как подействовали мои обвинители на вас, о мужи афиняне, я не знаю; что же меня касается, то от их речей я чуть было и сам себя не забыл: так убедительно они говорили. Тем не менее, говоря без обиняков, верного они ничего не сказали. Но сколько они ни лгали, всего больше удивился я одному, — тому, что они говорили, будто вам следует остерегаться, как бы я вас не провел своим ораторским искусством; не смутиться перед тем, что они тотчас же будут опровергнуты мною на деле, как только окажется, что я вовсе не силен в красноречии, это с их стороны показалось мне всего бесстыднее, конечно, если только они не считают сильным в красноречии того, кто говорит правду; а если это они разумеют, то я готов согласиться, что я — оратор, только не на их образец. Они, повторяю, не сказали ни слова правды, а от меня вы услышите ее всю. Только уже, разумеется, о мужи афиняне, вы не услышите речи разнаряженной, украшенной, как у этих людей, изысканными выражениями, а услышите речь простую, состоящую из первых попавшихся слов. Ибо я верю, что то, что я буду говорить, — правда, и пусть никто из вас не ждет ничего другого; да и неприлично было бы мне в моем возрасте выступать перед вами, о мужи, наподобие юноши с придуманной речью.
   Так вот я и прошу вас убедительно и умоляю, о мужи афиняне: услыхав, что я защищаюсь теми же словами, какими привык говорить и на площади у меняльных лавок, где многие из вас слыхали меня, и в других местах, — не удивляйтесь и не поднимайте из-за этого шума. Дело-то вот в чем: в первый раз пришел я теперь в суд, будучи семидесяти лет от роду; так ведь здешний-то язык просто оказывается для меня чужим, и как вы извинили бы меня, если бы я, будучи в самом деле чужестранцем, говорил на том языке и тем складом речи, к которым привык с детства, так и теперь я прошу у вас не более, чем справедливости, как мне кажется, позволить мне говорить по моему обычаю — хорош он или нехорош, все равно — и смотреть только на то, буду ли я говорить правду или нет; в этом ведь и заключается долг судьи, долг оратора — говорить правду.
   И вот правильно будет, о мужи афиняне, если сначала я буду защищаться против обвинений, которым подвергался раньше, и против первых моих обвинителей, а уж потом против теперешних обвинений и против теперешних обвинителей. Ведь у меня много было обвинителей перед вами и раньше, много уже лет, и все-таки ничего истинного они не сказали; их-то опасаюсь я больше, чем Анита с товарищами. И эти тоже страшны, но те еще страшнее, о мужи! Большинство из вас они восстановляли против меня, когда вы были детьми, и внушали вам против меня обвинение, в котором не было ни слова правды, говоря, что существует некий Сократ, мудрый муж, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и умеющий сделать слабый довод сильным. Вот эти-то люди, о мужи афиняне, пустившие эту молву, и суть страшные мои обвинители, потому что слушающие их думают, что тот, кто исследует подобные вещи, тот и богов не признает. Кроме того, обвинителей этих много и обвиняют они уже давно, да и говорили они с вами в том возрасте, когда вы больше всего верили на слово, будучи детьми, некоторые же — юношами, словом — обвиняли заочно, в отсутствие обвиняемого. Но всего нелепее то, что и по имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот только сочинителей комедий. Ну а все те, которые восстановляли вас против меня по зависти и злобе или потому, что сами были восстановлены другими, те всего неудобнее, потому что никого из них нельзя ни привести сюда, ни опровергнуть, а просто приходится как бы сражаться с тенями, защищаться и опровергать, когда никто не возражает. Так уж и вы тоже согласитесь, что у меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни обвинившие меня теперь, а другие давнишние, о которых я сейчас говорил, и признайте, что сначала я должен защищаться против давнишних, потому что они обвиняли меня перед вами раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо. Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал бы я, разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была успешной, конечно, если есть что-то лучшее и для вас, и для меня. Только я думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну да уж относительно этого пусть будет, как угодно богу, а закон следует исполнять и защищаться.
   Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне дурная молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. — В каких именно выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их показание, как показание настоящих обвинителей: «Сократ преступает закон, недолжным образом испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, выдавая ложь за правду и других научая тому же». Приблизительно в этом роде, — именно то, что вы сами видели в комедии Аристофана, как какой-то Сократ качается там на веревке, говоря, что он гуляет по воздуху, и несет еще много разного вздору, в котором я ничего не смыслю. Говорю я это не в укор подобной науке и тому, кто достиг мудрости в подобных вещах (недоставало, чтобы Мелеты обвиняли меня еще и в этом!), а только ведь это, о мужи афиняне, нисколько меня не касается. А в свидетели этого призываю большинство из вас самих и требую, чтобы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо меня слышал; ведь из вас много таких. Спросите же друг у друга, слышал ли кто из вас когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда вы узнаете, что настолько же справедливо и все остальное, что обо мне говорят.
   Далее: Платон. Апология Сократа / Собрание сочинений. Том I. ГЛК. 2000

9. 3. [Против давнишних обвинителей].
   Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал бы я, разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была успешной, конечно, если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну да уж относительно этого пусть будет, как угодно богу , а закон следует исполнять и защищаться.
   /…/ я сам постараюсь вам показать, что именно дало мне известность и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду. Эту известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря некоторой мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть, человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те, о которых я сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я, конечно, этой мудрости не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того, чтобы оклеветать меня. И вы не шумите, о мужи афиняне, даже если вам покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот смолоду был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не шумите, о мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его засвидетельствует вам об этом.
   Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение – объяснить вам, откуда пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом, собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку – называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек, глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных людей, о мужи афиняне, – так вот, когда я к нему присмотрелся (да побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь. Оттуда я пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.
   Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось, что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые слывут знающими что- либо. И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что считаются похуже, – более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том, как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только, чтобы прорицание оказалось неопровергнутым. После государственных людей ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим, чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы, кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях, чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей.
   Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту ничего не знаю, ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знающими много хорошего. И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они хорошо владели искусством, каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, самого важного, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была; так что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будущий ни мудрым их мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться как есть.
   Вот от этого самого исследования, о мужи афиняне, с одной стороны, многие меня возненавидели, притом как нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и множество клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том, относительно чего я отрицаю мудрость другого. А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из вас, о люди, мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость. Ну и что меня касается, то я и теперь, обходя разные места, выискиваю и допытываюсь по слову бога, не покажется ли мне кто-нибудь из граждан или чужеземцев мудрым, и, как только мне это не кажется, спешу поддержать бога и показываю этому человеку, что он не мудр. И благодаря этой работе не было у меня досуга сделать что-нибудь достойное упоминания ни для города, ни для домашнего дела, но через эту службу богу пребываю я в крайней бедности.
   Кроме того, следующие за мною по собственному почину молодые люди, у которых
   всего больше досуга, сыновья самых богатых граждан, рады бывают послушать, как я испытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь пытать других; ну и я полагаю, что они находят многое множество таких, которые думают, что они что-то знают, а на деле ничего не знают или знают одни пустяки. От этого те, кого они испытывают, сердятся не на самих себя, а на меня и говорят, что есть какой-то Сократ, негоднейший человек, который развращает молодых людей. А когда спросят их, что он делает и чему он учит, то они не знают, что сказать, но, чтобы скрыть свое затруднение, говорят то, что вообще принято говорить обо всех любителях мудрости: он-де занимается тем, что в небесах и под землею, богов не признает, ложь выдает за истину. А сказать правду, думаю, им не очень-то хочется, потому что тогда оказалось бы, что они только делают вид, будто что-то знают, а на деле ничего не знают. Ну а так как они, думается мне, честолюбивы, могущественны и многочисленны и говорят обо мне согласно и убедительно, то и переполнили ваши уши, клевеща на меня издавна и громко. От этого обрушились на меня и Мелет, и Анит, и Ликон: Мелет, негодуя за поэтов, Анит – за ремесленников, а Ликон – за риторов. Так что я удивился бы, как говорил вначале, если бы оказался способным опровергнуть перед вами в столь малое время столь великую клевету. Вот вам, о мужи афиняне, правда, как она есть, и говорю я вам без утайки, не умалчивая ни о важном, ни о пустяках. Хотя я, может быть, и знаю, что через это становлюсь ненавистным, но это и служит доказательством, что я сказал правду и что в этом-то и состоит клевета на меня и таковы именно ее причины. И когда бы вы ни стали исследовать это дело, теперь или потом, всегда вы найдете, что это так.
   Итак, что касается первых моих обвинителей, этой моей защиты будет обвинителей достаточно; а теперь я постараюсь защищаться против Мелета, любящего, как он говорит, наш город, и против остальных обвинителей. Опять-таки, конечно, примем их обвинение за формальную присягу других обвинителей. Кажется, так: Сократ, говорят они, преступает закон тем, что развращает молодых людей и богов, которых признает город, не признает, а признает другие, новые божественные знамения. Таково именно обвинение; рассмотрим же каждое слово этого обвинения отдельно.
   4. [Служение Сократа].
   /…/ Но пожалуй, кто-нибудь скажет: не Сократ стыдно ли тебе, заниматься таким делом, от которого, может быть, тебе придется теперь умереть? А на это я по справедливости могу возразить: нехорошо ты это говоришь, мой милый, будто человеку, который приносит хотя бы малую пользу, следует принимать в расчет смерть, а не думать всегда лишь о том, делает ли он дела с справедливые или несправедливые, дела доброго человека или злого. Плохими, по твоему рассуждению, окажутся все те полубоги, которые пали под Троей, в том числе и сын Фетиды, который из страха сделать что-нибудь постыдное до того презирал опасность, что, когда мать его, богиня, видя, что он горит желанием убить Гектора, сказала ему, помнится, так: “Дитя мое, если ты отомстишь за убийство друга твоего Патрокла и убьешь Гектора, то сам умрешь: “Скоро за сыном Приама конец и тебе уготован””,- он, услыхав это, не посмотрел на смерть и опасность, а гораздо больше убоялся оставаться в живых, будучи трусом и не мстя за друзей. “Умереть бы, – говорит он, – мне тотчас, покарав обидчика, только бы не оставаться еще здесь, у кораблей дуговидных, посмешищем для народа и бременем для земли”. Кажется ли тебе, что он подумал при этом о смерти и об опасности? Вот оно как бывает поистине, о мужи афиняне: где кто поставил себя, думая, что для него это самое лучшее место, или же поставлен начальником, там и должен переносить опасность, не принимая в расчет ничего, кроме позора, – ни смерти, ни еще чего-нибудь. Было бы ужасно, о мужи афиняне, если бы, после того как я оставался в строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, -под Потидеей, Амфиполем и Делием, – если бы теперь, когда меня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать самого себя и других, если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь и бежал из строя; это было бы ужасно, и тогда в самом деле можно было бы по справедливости судить меня за то, что я не признаю богов, так как не слушаюсь оракула, боюсь смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым, потому что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное невежество – думать, что знаешь то, чего не знаешь? Что же меня касается, о мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей только одним: если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно зная об Аиде, так и думаю, что не знаю. А что нарушать закон и не слушаться того, кто лучше меня, будь это бог или человек, нехорошо и постыдно – это вот я знаю. Никогда поэтому не буду я бояться и избегать того, что может оказаться и благом, более, чем того, что наверное есть зло. Так что с если бы вы меня отпустили, не поверив Аниту, который сказал, что или мне вообще не следовало приходить сюда, а уж если пришел, то невозможно не казнить меня, и внушал вам, что если я уйду от наказания, то сыновья ваши, занимаясь тем, чему учит Сократ, развратятся уже вконец все до единого, – даже если бы вы меня отпустили и при этом сказали мне: на этот раз, Сократ, мы не согласимся с Анитом и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты больше не занимался этим исследованием и оставил философию, а если еще раз будешь в этом уличен, то должен будешь умереть, – так вот, говорю я, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я бы вам сказал: “Желать вам всякого добра – я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей, гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, – не заботишься и не помышляешь?” И если кто из вас станет возражать и утверждать, что он об этом заботится, то я не оставлю его и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, пытать, опровергать и, если мне покажется, что в нем нет доблести, а он только говорит, что есть, буду попрекать его за то, что он самое дорогое не ценит ни во что, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с молоды
   м и старым, с чужеземцами и с вами, с вами особенно, потому что вы мне ближе по крови. Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем это мое служение богу. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее не о телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше, говоря вам: не от денег рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и деньги и все прочие блага, как в частной жизни, так и в общественной. Да, если бы такими словами я развращал юношей, то слова эти были бы вредными. А кто утверждает, что я говорю что-нибудь другое, а не это, тот несет вздор. Вот почему я могу вам сказать, афиняне: послушаетесь вы Анита или нет, отпустите меня или нет – поступать с иначе, чем я поступаю, я не буду, даже если бы мне предстояло умирать много раз.
   Не шумите, мужи афиняне, исполните мою просьбу – не шуметь по поводу того, что я говорю, а слушать; слушать вам будет полезно, как я думаю. Я намерен сказать вам и еще кое-что, от чего вы, наверное, пожелаете кричать, только вы никоим образом этого не делайте. Будьте уверены, что если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы больше повредите себе, нежели мне. Мне-то ведь не будет никакого вреда ни от Мелета, ни от Анита, да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить, изгнать из отечества, отнять все права. Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он теперь делает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть. Таким образом, о мужи афиняне, я защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудивши меня на в смерть, не проглядеть дара, который вы получили от бога. В самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня вы можете сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита, и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я такой как будто бы дан городу богом, это вы можете усмотреть вот из чего: похоже ли на что-нибудь человеческое, что я забросил все свои собственные дела и сколько уже лет терпеливо переношу упадок домашнего хозяйства, а вашим делом занимаюсь всегда, обращаясь к каждому частным образом, как отец или старший брат, и убеждая заботиться о добродетели. И если бы я от этого пользовался чем-нибудь и получал бы плату за эти наставления, тогда бы еще был у меня какой-нибудь расчет, а то сами вы теперь видите, что мои обвинители, которые так бесстыдно обвиняли меня во всем прочем, тут по крайней мере оказались неспособными к бесстыдству и не представили свидетеля, который с показал бы, что я когда-либо получал какую-нибудь плату или требовал ее; потому, думаю, что я могу представить верного свидетеля того, что я говорю правду, – мою бедность.
   Может в таком случае показаться странным, что я подаю эти советы частным образом, обходя всех и во все вмешиваясь, а выступать всенародно в вашем собрании и давать советы городу не решаюсь. Причина этому та самая, о которой вы часто и повсюду от меня слышали, а именно что мне бывает какое-то чудесное божественное знамение; ведь над этим и Мелет посмеялся в своей жалобе. Началось у меня это с детства: вдруг – какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и не допускает меня заниматься государственными делами. И кажется, прекрасно делает, что не допускает. Будьте уверены, о мужи афиняне, что если бы я попробовал заниматься государственными делами, то уже давно бы • погиб и не принес бы пользы ни себе, ни вам. И вы на меня не сердитесь, если я вам скажу правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен.
   5. [Против нынешних обвинителей].
   /…/ А я всю жизнь оставался таким, как в общественных делах, насколько в них участвовал, так и в частных, никогда и ни с кем не соглашаясь вопреки справедливости, ни с теми, которых клеветники мои называют моими учениками, ни еще с кем-нибудь. Да я не был никогда ничьим учителем, а если кто, молодой или старый, желал меня слушать и видеть, как я делаю свое дело, то я никому никогда не препятствовал. И не то чтобы я, получая деньги, вел беседы, а не получая, не вел, но одинаково как богатому, так и бедному позволяю я меня спрашивать, а если кто хочет, то и отвечать мне и слушать то, что я говорю. И за то, хороши ли эти люди или дурны, я по справедливости не могу отвечать, потому что никого из них никогда никакой науке я не учил и не обещал научить. Если же кто-нибудь утверждает, что он частным образом научился от меня чему-нибудь или слышал от меня что-нибудь, чего бы не слыхали и все прочие, тот, будьте уверены, говорит неправду.
   Но отчего же некоторые любят подолгу бывать со с мною? Слышали вы это, о мужи афиняне; сам я вам сказал всю правду: потому что они любят слушать, как я пытаю тех, которые считают себя мудрыми, не будучи таковыми. Это ведь не лишено удовольствия. А делать это, говорю я, поручено мне богом и через прорицания, и в сновидениях, вообще всякими способами, какими когда-либо еще обнаруживалось божественное определение и поручалось человеку делать что-нибудь. Это не только верно, афиняне, но и легко доказуемо. В самом деле, если одних юношей я развращаю, а других уже развратил, то ведь те из них, которые уже состарились и узнали, что когда-то, во время их молодости, я советовал им что-то дурное, должны были бы теперь прийти мстить мне и обвинять меня. А если сами они не захотели, то кто-нибудь из их домашних, отцы, братья, другие родственники, если бы только их близкие потерпели от меня что-нибудь дурное, вспомнили бы теперь об этом. Да уж, конечно, многие из них тут, как я вижу: ну в вот, во-первых, Критон, мой сверстник и из одного со мною дема, отец вот его, Критобула; затем сфеттиец Лисаний, отец вот его, Эсхина; еще кефисиец Антифон, отец Эпигена; а еще вот братья тех, которые ходили за мною, – Никострат, сын Феозотида и брат Феодота; самого Феодота уже нет в живых, так что он по крайней мере не мог упросить брата, чтобы он не говорил против меня; вот и Парад, Демодоков сын, которому Феаг приходился братом; а вот Адимант, Аристонов сын, которому вот он, Платон, приходится братом, и Эантодор, брат вот этого, Аполлодора. Я могу назвать еще многих других, и Мелету в его речи всего нужнее было выставить кого-нибудь из них как свидетеля; а если тогда он забыл это сделать, то пусть сделает теперь, я ему разрешаю, и, если он может заявить что-нибудь такое, пусть говорит. Но вы увидите совсем противоположное, о мужи, увидите, что все готовы броситься на помощь ко мне, к тому развратителю, который делает зло их домашним, как утверждают Мелет и Анит. У самих развращенных, пожалуй, еще может быть основание защищать меня, но у их родных, которые не развращены, у людей уже старых, какое может быть другое основание защищать меня, кроме прямой и справедливой уверенности, что Мелет лжет, а я говорю правду.
   6. [О долге судьи и долге оратора].
   Но об этом довольно, о мужи! Вот приблизительно то, что я могу так или иначе привести в свое оправдание. Возможно, что кто-нибудь из вас рассердится, вспомнив о себе самом, как сам он, хотя дело его было и не так важно, как мое, упрашивал и умолял судей с обильными слезами и, чтобы разжалобить их как можно больше, приводил своих детей и множество других родных и друзей, а вот я ничего такого делать не намерен, хотя подвергаюсь, как оно может казаться, самой крайней опасности. Так вот возможно, что, подумав об этом, кто-нибудь не сочтет уже нужным стесняться со мною и, рассердившись, подаст в сердцах свой голос. Думает ли так кто-нибудь из вас в самом деле, я этого не утверждаю; а если думает, то мне кажется, что я отвечу ему правильно, если скажу: есть и у меня, любезнейший, кое-какие родные; тоже ведь и я, как говорится у Гомера, не от дуба родился и не от скалы, а произошел от людей; есть у меня и родные, есть и сыновья, о мужи афиняне, целых трое, один уже взрослый, а двое – младенцы; тем не менее ни одного из них не приведу я сюда и не буду просить вас о помиловании. Почему же, однако, не намерен я ничего этого делать? Не по презрению к вам, о мужи афиняне, и не потому, что я бы не желал вас уважить. Боюсь ли я или не боюсь смерти, это мы теперь оставим, но для чести моей и вашей, для чести всего города, мне кажется, было бы нехорошо, если бы я стал делать что-нибудь такое в мои года и при том прозвище, которое мне дано, верно оно или неверно – все равно. Как-никак, а ведь принято все-таки думать, что Сократ отличается кое-чем от большинства людей; а если так будут вести себя те из вас, которые, по-видимому, отличаются или мудростью, или мужеством, или еще какою-нибудь доблестью, то это будет позорно. Мне не раз приходилось видеть, как люди, казалось бы, почтенные проделывали во время суда над ними удивительные вещи, как будто они думали, что им предстоит испытать что-то ужасное, если они умрут; можно было подумать, что они стали бы бессмертными, если бы вы их не убили! Мне кажется, эти люди позорят город, так что и какой-нибудь чужеземец может заподозрить, что у афинян люди, которые отличаются доблестью и которых они сами выбирают на главные государственные и прочие почетные должности, ничем не отличаются от женщин. Так вот, о мужи афиняне, не только нам, людям как бы то ни было почтенным, не следует этого делать, но и вам не следует этого позволять, если мы станем это делать, – напротив, вам нужно делать вид, что вы гораздо скорее признаете виновным того, кто устраивает эти слезные представления и навлекает насмешки над городом, нежели того, кто ведет себя спокойно.
   Не говоря уже о чести, мне кажется, что это и не- с правильно, о мужи, – просить судью и избегать наказания просьбою, вместо того чтобы разъяснять дело и убеждать. Ведь судья посажен не для того, чтобы миловать по произволу, но для того, чтобы творить суд; и присягал он не в том, что будет миловать кого захочет, но в том, что будет судить по законам. А потому и нам ни следует приучать вас нарушать присягу, и вам не следует к этому приучаться, а иначе мы можем с вами одинаково впасть в нечестие. Так уж вы мне не говорите, о мужи афиняне, будто я должен проделывать перед вами то, чего я и так не считаю ни хорошим, ни правильным, ни согласным с волею богов, да еще проделывать это теперь, когда вот он, Мелет, обвиняет меня в нечестии. Ибо очевидно, что если бы я вас уговаривал и вынуждал бы своею просьбою нарушить присягу, то научал бы вас думать, что богов не существует, и, вместо того чтобы защищаться, попросту сам бы обвинял себя в том, что не почитаю богов. Но на деле оно совсем иначе; почитаю я их, о мужи афиняне, больше, чем кто-либо из моих обвинителей, и предоставляю вам и богу рассудить меня так, как будет всего лучше и для меня, и для вас.
   7. [После смертно приговора: обращение к врагам и друзьям].
   Немного не захотели вы подождать, о мужи афиняне, а вот от этого пойдет о вас дурная слава между людьми, желающими хулить наш город, и они будут обвинять вас в том, что вы убили Сократа, известного мудреца. Конечно, кто пожелает вас хулить, тот будет утверждать, что я мудрец, пусть это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось для вас само собою; подумайте о моих годах, как много уже прожито жизни и как близко смерть. Это я говорю не а всем вам, а тем, которые осудили меня на смерть. А еще вот что хочу я сказать этим самым людям: быть может, вы думаете, о мужи, что я осужден потому, что у меня не хватило таких слов, которыми я мог бы склонить вас на свою сторону, если бы считал нужным делать и говорить все, чтобы уйти от наказания. Вовсе не так. Не хватить-то у меня, правда что, не хватило, только не слов, а дерзости и бесстыдства и желания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать, вопия и рыдая, делая и говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное – все то, что вы привыкли слышать от других. Но и тогда, когда угрожала опасность, не находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь не раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, и гораздо скорее предпочитаю умереть после такой защиты, нежели оставаться живым, защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того, кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее – уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, – тем, что идет проворнее, – нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они – при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно.

10. Работу выполнила студентка первого курса, р/о, 2я французская, Беликова Наталья.
    Произведение есть одна большая речь, которая в свою очередь состоит из еще трех речей.
    Краткое содержание:
    “После обвинительных речей” Сократ: “я – оратор, только не на их образец” (т.е. не на образец тех, кто его обвиняет). Сократ говорит, что его речь отличается предельной простотой и ясностью, а главное – правдивостью, а не изощренностью слога, что очень не нравится его врагам. Из этого Сократ выводит так называемый “долг судьи” – он, по его мнению, состоит в том, чтобы “смотреть только на то, буду ли я говорить правду или нет; долг же оратора – говорить правду”. (Интересно, что таким образом С. автоматически позиционирует себя как оратора (ведь в он в начале говорил “правду”)).
    “Два рода обвинителей” Сократ говорит, что многим из присутствующих против него именно “внушали” обвинения, когда те были еще детьми. “Обвинения, в которых не было ни слова правды … Что существует некий Сократ, который … выдает ложь за правду”. Были еще те, “которые восстановляли проти по зависти и злобе или потому, что сами были восстановлены другими”. Таким образом, получается как раз два рода обвинителей – те, что обвиняют С. теперь, и другие – старые, “давнишние”, которые обвиняют уже давно и очень сильно.
    “Критика прежних обвинителей” Они говорят, что С., например, брался воспитывать людей и зарабатывал на этом состояние, выдвигают еще множество нелепых обвинений. Сократ же хочет сам рассказать, чем именно он заслужил клевету. Происходит это “благодаря некоторой его мудрости”. Сократ упоминает некого философа (?) Херефонта, который спрашивал у оракула Пифия, есть ли кто-нибудь на свете умнее С., и оракул ответил, что “никого нет мудрее”. С. же стал доказывать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом деле он не мудр. И тогда многие из присутствоваших “возненавидели” его. И тогда С. высказывает один из самых своих знаменитых и мудрейших афоризмов: “Коли я уж не знаю, то и не думаю, что знаю” (интересно, что в дальнейшем он станет лейтмотивом всей речи).
    С. говорит вполне себе очевидные вещи (на наш современный взгляд), которые, однако, в те времена казались настоящим откровением (“те люди, что пользуются большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом”; “относительно поэтов я узнал, что они не мудростью могут творить то, чтО они творят, а какою-то прирожденной способностью” (то бишь благодаря вдохновению); “ремесленники были мудрее меня” (правильно, потому что они знали что-то, чего не мог знать С. в силу своего, личного жизненного опыта).
    “Критика новых обвинителей” Мелет (философ) говорит, что С. преступает закон, “развращая молодых людей”, т.е. уча их не почитать богов. Мелет утверждает, что С. “вообще не признает богов”.
    “Сократ о самом себе” С. рассуждает о смерти, приходит к выводу, что “никто не знает ни того, что такое смерть, ни того, есть ли она для ч-ка величайшее из благ”, но тем не менее все боятся ее, как будто знают, ЧТО она такое есть. И что это наверняка ужасное зло. С. же уверен, что самое позорное невежество – это “думать, что знаешь то, чего не знаешь”. Кроме того, С. вполне себе самоуверенно утверждает, что во всем городе нет у горожан большего счастья и блага, чем “его служение богу”, ведь он “только и длает, что ходит и убеждает каждого из вас … заботиться … о душе”. Следовательно, если С. убьют, то “повредят больше себе”, нежели ему. С. кажется, что “бог послал его городу как такого, который целый день всюду садится и кадого будит, уговаривает, упрекает”, т.е. фактически учит жизни и наставляет на путь праведный. С., как истинный человек чести, уверен, что в любой ситуации (он приводит случай из жизни – с пританами) гражданин должен “стоять на стороне закона” и не “перебегать” на сторогу противника, дабы спастись (сам он так и сделал).
    Характерно, что С. рассказывает, почему “люди любят подолгу бывать с ним” (интересно, что таким образом С. (м.б. бессознательно) психологически воздействует на слушателя и оправдывает себя в его глазах): “потому что они любят слушать, как я пытаю тех, которые считают себя мудрыми, не будучи таковыми”. В конце речи С. говорит, что он почитает богов, и что только им позволяет (и судье) рассудить свою участь.
    
    “После обвинительного приговора” Сократ: “Я и не думал, что буду осужден столь малым числом голосов”. Кроме того, С. очень трогательно замечает, что “ни одного человека не обижаю сознательно, но убедить в этом вас не могу”. Сокарт обосновывает обвинительный приговор тем, что враги просто не могут выносить наличие/присутствие такого распрекрасного философа в их жизни (“мое присутствие и мои слова оказались для вас слишком невыносимыми”).
    
    “После смертного приговора“. С. очень разумно говорит, что он человек уже немолодой, и что если бы обвинители набрались терепения, ну совсем чуть-чуть, то они бы и без такого приговора дождались желаемого результата. Еще С. благородно утверждает, что он предпочитает умереть “после такой защиты, чем умереть, защищавшись иначе”; от смерти, по его мнению, уйти лекго, а вот от “уйти от нравственной порчи – труднее, потому что она идет скорее, чем смерть”.
    Перед смертью С. произносит одну из самых своих прекрасных фраз: “Но и вам, о мужи судьи, не следует ожидать ничего дурного от смерти, и уж если что принимать за верное, так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего дурного …после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах”.
    Чуть-чуть анализ: два главных обвинения, предъявленных Сократу, состояли в развращении молодежи и безбожии. Характерно, что тон, который Сократ взял с самого начала и держал до последнего слова – очень четкий, самодостаточный, вполне себе уверенный и очень достойный (достаточно сильный и художественный, и психологический прием, используемый автором). Кроме того мне показалось интересным, что хоть фраза “я знаю, что ничего не знаю” в несколько измененном варианте и проходит лейтмотивом через все произведение, однако Сократ не только говорит весьма и весьма мудрые сентенции, но и сам себя позиционирует как человек знающий и более сведующий в философии, скажем, нежели его обвинители.
    Одной из самых сильных сторон произведения является предельно живой, красиво сделанный и тщательно проработанный, очень-очень жизненный, трогательный и сильный образ Сократа.

11. PAGE \* MERGEFORMAT9
    Федеральное агентство железнодорожного транспорта
    Сибирский государственный университет путей сообщения
    Реферат
    по дисциплине философия
    Платон «Апология Сократа»
    Руководитель
    ________ Быстрова А.Н.
    (подпись)
    Студентка гр. МПМ – 112
    ________ Макарова Ю.В.
    (подпись)
    Оглавление
    [1] Оглавление
    [2] Введение
    [3] После обвинительных речей
    [4] После обвинительного приговора
    [5] После смертного приговора
    [6] Заключение
    [7] Список литературы
    [1] Оглавление
    [2] Введение
    [3] После обвинительных речей
    [4] После обвинительного приговора
    [5] После смертного приговора
    [6] Заключение
    [7] Список литературы
    Введение
    Апология – греческое слово, обозначающее защитное слово в суде. Такие защитные речи были написаны Платоном. Он создает образ Сократа, который учит молодежь любить добродетель. В Центре сократовской мысли- тема человека, проблемы жизни и смерти, добра и зла, права и долга, свободы и ответственности общества.
    Целью работы является рассмотрение основных положений произведения Платона «Апология Сократа»
    После обвинительных речей
    В начале произведения Сократ обращается к афинянам. Призывает их к правде, а не к красивой лжи. Сообщает, что не красноречив, и высказываться будет простыми словами. « Ибо я верю, что то, что я буду говорить, ? правда, и пусть никто из вас не ждет ничего другого»1. Далее, он объясняет, что будет защищаться против обвинений, которым подвергался раньше и против первых обвинителей, так как большинству афинянам в детстве внушались против него обвинения, в которых не было ни слова правды. Якобы существует некий Сократ, мудрый муж, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за правду. И слушающие их думают ,что тот, кто исследует подобные вещи- не признает богов. После, Сократ будет защищаться от теперешних обвинений и теперешних обвинителей.
    Уточнив обвинение, Сократ призывает свидетелей и требует, что бы дело обсудили между собой. После, последовали вопросы о том, чем же занимается Сократ? Откуда эта клевета? И в качестве примера Сократ приводит Херефонта. Далее, Сократ объясняет афинянам причину ненависти к нему и в качестве примера приводит ситуацию, случившуюся с ним. Задавшись вопросом о мудрости, он пошел к одному из трех государственных людей, которые слывут мудрыми. Побеседовав с одним из них, Сократ сделал вывод, что он только кажется мудрым, а на самом деле этого нет. Ведь Сократ сам признает, что не знает многого в совершенстве, а этот человек и вовсе не хочет этого признавать. После, Сократ отправился к другому мудрецу, и увидел ту же самую картину. « И с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие»2. И так повторялось со многими мудрецами, ремесленниками, поэтами. От этого обрушились на Сократа и Мелет, и Анит, и Ликон. Мелет негодуя за поэтов, Анит – за ремесленников, Ликон ? за риторов. « Вот вам, о мужики афиняне, правда, как она есть, и говорю я вам без утайки, не умалчивая ни о важном, ни о пустяках, может через это становлюсь ненавистным, но это и служит доказательством, что я сказал правду и что в этом ? то и состоит клевета на меня »3.
    Позже, Сократ пытается защититься от Мелета, задавая наводящие вопросы и приводя пример, сравнивая человека с животным, обсуждая то, что якобы он портит молодежь, заставляя верить не в самих богов, которых почитает город, а почитать другие, новые божественные знамения. В конце концов, добившись желаемого ответа, Сократ делает вывод, что Мелет выдвинул обвинение в силу своего молодого возраста.
    И даже если бы предложили свободу Сократу, за то, что он впредь перестанет заниматься подобного рода исследованием и оставит философию, то Сократ сказал бы «Желать вас всякого добра ? я желаю, о мужики афиняне, и люблю вас, а слушаться буду скорее Бога, чем вас»4.
    «Таким образом, о мужики афиняне, я защищаюсь теперь совсем не ради себя, а ради вас, что бы вам, осудивши меня на смерть, не проглядеть дара, который вы получили от бога»5.
    После обвинительного приговора
    Неожиданностью для Сократа стал обвинительный приговор. Он задается вопросом, заслуженный ли он? Делает вывод из ранее сказанного, ведь афиняне так и не услышали то, что он хотел донести до них. Размышляет о том, какое бы наказание для него было бы кстати. «В таком случае не должен ли я назначить для себя изгнание? К этому вы меня, пожалуй, охотно присудите… Я ведь отлично знаю, что, куда бы я не пришел, молодые люди везде будут меня слушать так же, как и здесь; и если я буду их отгонять, то они сами меня выгонят, подговорив старших, а если я не буду их отгонять, то их отцы и домашние выгонят меня из-за них же»6.
    После смертного приговора
    После смертного приговора Сократ обращается к тем, кто его осудил со словами «Быть может, вы думаете, что я осужден потому, что у меня не хватило таких слов, которыми я мог бы склонить вас на свою сторону, если бы считали нужным делать и говорить все, чтобы уйти от наказании. Вовсе не так. Не хватить-то у меня, правда что, не хватило, только не слов, а дерзости и бесстыдства и желание говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать…»7.
    «От смерти уйти нетрудно, о мужики, а вот гораздо труднее ? уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть»8.
    После этих слов Сократ предсказывает своим обвинителям, что поле смерти придет мщение, которое будет много тяжелее той смерти, на которую они его осудили. «В самом деле, если вы думаете, что, убивая людей, вы удержите их от прорицания вас за то, что живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Ведь такой способ самозащиты не хорош, а самый хороший и легкий способ: не закрывать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше.»
    Далее, Сократ рассуждает о смерти. Благо ли это? И что происходит после смерти? И возможно, что смерть для него как освобождение. И на последок обращается за маленькой просьбой ? « Если, о мужи, вам будет казаться, что мои сыновья, сделавшись взрослыми, больше заботятся о деньгах или еще о чем-нибудь, чем о доблести, отомстите им за это, преследуя их тем же самым, чем и я вас преследовал; и если они будут много о себе думать, будучи ничем, укоряйте их так же, как и я вас укорял, за то, что они не заботятся о должном и воображают о себе невесть что, между тем как на самом деле ничтожны. И, делая это, вы накажете по справедливости не только моих сыновей, но и меня самого»9.
    Заключение
    Подводя итоги, хотелось бы обратить внимание на ту силу духа, с которой Сократ проводил свои идеи и выявлял ложь, прикрываемую благоприличным поведением людей и их якобы благонамеренными суждениями. Он идет на смерть, а его обвинители будут жить. Справедливо ли это? Сократа интересует не только мораль, но и политика, право, гражданские законы ? все что, тем или иным образом касалось каждого гражданина Афин. Развивая и отстаивая в разговорах и дискуссиях свои взгляды, философ стремится помочь людям найти «самого себя».
    Список литературы
    1. Платон «Апология Сократа»
    1 Платон «Апология Сократа», стр. 1
    2 Платон «Апология Сократа», стр. 5
    3 Платон «Апология Сократа», стр. 7
    4 Платон «Апология Сократа», стр. 13
    5 Платон «Апология Сократа», стр. 14
    6 Платон «Апология Сократа», стр. 15
    7 Платон «Апология Сократа», стр. 22
    8 Платон «Апология Сократа», стр. 22
    9 Платон «Апология Сократа», стр. 25
    2013 год

12. П.А. Флоренский «Личность Сократа и лицо Сократа»
    (Журнал «Вопросы философии», №8, 2003г.). Анализ.
    Если всякий крупный человек – загадка в сравнении с обыкновенными людьми,
    то Сократ – загадка из загадок.
    П.А. Флоренский в своей статье о Сократе говорит, что обычно более всего бывает известно об учении философа, нежели о его биографии, и совсем мало о личности. Узнать об учении философа можно, только исследовав воззрения его школы. Так, о Пифагоре судили по взглядам пифагорийцев. Но Сократ имел множество учеников, или даже последователей, воспитанников, а школы у него не было. Нам неизвестно, чему учил Сократ, нас постоянно сбивает с толку великое множество памятников, говорящих от имени Сократа, притом весьма разноречиво.
    Платонова «Апология» является воротами, чрез которые можно войти в понимание Сократовой философии.
    Сократ не был «учителем»в обычном смысле слова, – потому, что у него не было никакого определенного учения. Философия Сократа – это «его жизнь, жизнь его личности, как воплощенное искание мудрости, как само определение к знанию, как вечно-юное, вечно-критическое, вечно-гибкое и никогда не становившееся догматическим, затвердевшим непосредственное переживание истины». Сократ никогда ничему не учил своих последователей. Они преуспевали во многом лишь благодаря нахождению в общении с ним. Воздействие его на них не было рассудочным, научными или головным, оно было несомненно личным, органическим.
    Философия Сократа была не учением, а духовною деятельностью; это было не занятие, не профессия, функционирование жизни, сама жизнь: это было не чтение лекций, а дыхание.
    Образ Сократа запечатлен гениальным художником слова, и это изображение его, данное Платоном, до такой степени конкретно, художественно и проникновенно глубоко, что мы почти видим Сократа. При чтении Платона неизменно присутствует в душе чувство реальности философа. Мы знаем его привычки, его мелкие особенности, вкусы и даже физиологическую жизнь. Известен тот факт, что Сократ был некрасив: плешивая голова, огромный своеобразной формы лоб, косые, сильно на выкате глаза. Мы говорим что лицо – зеркало души. Но если так, то мы не можем не спросить себя: «Что же означает это безобразие Сократа? Неужели оно – только анекдотическая подробность, ничего глубоко не говорящая?» Основатель новой физиогномики, знаменитый Лафатер в первом томе своего «Опыта о физиогномике, имеющей назначение заставить познать человека и заставить его любить» посвящает 15 страниц специальному обсуждению этой контроверзы». Лафатер пишет, что Сократ мог быть исключением, что физиономисты занимались исключительно «твердыми», прирожденными чертами лица Сократа и не обратили внимание на игру его «физиономии». «Великая чувственность всей нижней части лица имеет над собою величайшую сознательность всей верхней части лица, – этого философского лба нависающего».
    Большинством исследователей высказывается взгляд, что Платон, как Ксенофон, желал возвеличить Сократа, предоставив нам совершенного философа. Суд над Сократом и его казнь красочно описаны Платоном в его “Апологии”, “Критоне” и “Федоне”.
    О личности Сократа
    В отличие от своего отца, зажиточного скульптора, Сократ не заботился о своем материальном состоянии, конец жизни философ провел в бедноте. То, что свои учения и философскую мысль Сократ излагал в устной форме, не могло не повлиять и на упоминания его имени в трудах других философов, которые весьма противоречивы. Из источников, в которых мы черпаем сведения о Сократе, известны пародийные комедии Аристофана, хвалебные портреты Ксенофонта и Платона, на чьи произведения опирался и Аристотель. И далеко не только эти авторы писали о Сократе, и во всех источниках сведения так или иначе не совпадают.
    Личность Сократа предстает перед читателями с помощью двух произведений: «Апология Сократа» и диалог «Критон». Практически во всех диалогах Платона, а также в произведениях Ксенофонта главным действующим лицом выступает Сократ. Для Платона Сократ остался живым символом философии, о чем и повествуют его произведения. Сократ обладал невероятной силой духа, был способен выявить ложь людей, даже если те прикрывали ее благодеяниями, именно этим восторгался его ученик.
    Знакомство ученика и учителя произошло тогда, когда Сократу было уже за шестьдесят, а имя его уже прогремело по всей Греции в связи как с философией и учительством, так и в связи с оригинальностью и необычностью поведения. У Сократа не было никакой специальности, он лишь трижды побывал в военных походах, исполняя свой гражданский долг. Однако то, чем занимался Сократ, можно назвать профессией: он задавал собеседникам каверзные вопросы, в ходе раздумывания над ответом те запутывались, и так и не могли ничего сказать. Однако своим природным добродушием Сократу всегда удавалось повернуть ситуацию таким образом, что собеседник терпел неудачу по его вине.
    Во многих источниках говорится о магическом действии речей Сократа. Например, Алкивиад в “Пире” говорит: «Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от речей его льются слезы… этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось – нельзя больше жить так, как я живу… Да я и сейчас отлично знаю, что стoит лишь мне начать его слушать, как я не выдержу и впаду в такое же состояние”.
    Неизменно богатевшие рабовладельческие Афины жили грабительскими войнами, погоней за барышами, новыми территориями, рабами. На гнилой почве вырождавшейся демократии зародились крайний индивидуализм, всегдашняя уверенность в себе, эгоизм и жажда власти. Сократ своими с виду простыми и невинными вопросами разоблачал не только пошлость обывательских представлений, но и ни на чем не основанную самоуверенность сторонников тогдашнего демагогического режима. В конце концов оказалось, что он решительно встал всем поперек дороги. Противостоять его общегреческой популярности было совершенно невозможно. Еще менее возможно было для его многочисленных собеседников побеждать его в бесконечных спорах. Его долго терпели и долго смотрели сквозь пальцы на его с виду добродушную, но по существу своему разрушительную деятельность. И вот случилось то странное и непонятное, что и по сей день удивляет всех, начиная с верного ученика Сократа – Ксенофонта: власти, считавшие себя демократическими, не выдержали этой добродушной иронии Сократа, и ему был вынесен судебный приговор – такой, какого до тех пор еще никому не выносили в Афинах в случаях отвлеченных идейных разногласий. Было решено его казнить. Но Сократ остался верным своему мировоззрению даже здесь. Хотя негласно ему и была предоставлена полная возможность бежать из тюрьмы и уйти в изгнание, он предпочел претерпеть казнь и выпить предназначенную ему чашу с цикутой. При этом он не уставал прославлять законы своей страны и убежденно выдвигать строгое требование для себя и для всех повиноваться законам своей родины, каковы бы они ни были, до тех пор, пока они не окажутся отмененными. С таким человеком встретился Платон в 407г. до н.э., за семь лет до вышеупомянутой казни.
    «Апология Сократа»
    В “Апологии Сократа” обвинители говорили против философа хотя и красноречиво, но ошибочно. Сократ же, напротив, критикует их, только используя одну правду.
    Сократ не боялся смерти, а боялся лишь позора и малодушия. Он говорит, что даже будучи отпущенным при условии не заниматься философией, он все равно занимался бы ей до конца жизни. Убийство Сократа страшнее вдвойне для его убийц, нежели для него самого, ведь едва ли после его смерти найдут человека, так яро проповедовавшего стремление к истине. Сократ не учил, но позволял задавать себе вопросы, и сам задавал вопросы людям. Это было поручено ему Богом.
    В речи после обвинения Сократ говорит о себе. Он удивлен тем, что обвинение против него поддержано столь малым числом голосов. Поскольку быть чьим-то рабом Сократ не желает, равно как и быть изгнанником, он не мыслит тюремное заключение соответствующим наказанием, штраф заплатить ему нечем, а ученикам он сделать этого не позволит: все равно по воле божьей и в целях пользы никогда не прекратит он своих наставлений и распространения добродетели.
    В речи после смертного приговора, обращаясь к тем из голосовавших, кто хотел его оправдать, Сократ говорит, что внутренний голос, всегда останавливающий его перед совершением проступков, на этот раз все время молчал и не требовал принимать каких-либо мер для избежания смерти, которая в данном случае есть благо. Смерть – не зло, она есть уничтожение человека, в то время как для Сократа это было приобретением, переходом в Аид, где найдутся праведные судьи, где он будет общаться с такими же как он, где продолжит свои исследования добродетели и будет уже окончательно бессмертен. Поэтому и его сторонники тоже пусть не боятся смерти.
    «Критон»
    Если в “Апологии” Сократ выступал перед судом с глубоким сознанием своего достоинства и даже несколько высокомерно, то платоновский “Критон” рисует нам Сократа, который полностью смирился с отечественными законами и стремится во что бы то ни стало им повиноваться, даже если их применяют неправильно.
    Вступление. Давний друг и ученик Сократа Критон пробирается в тюрьму к учителю, ждет, когда тот проснется, и сообщает весть об ожидаемом в этот день прибытии корабля с Делоса, после чего должна последовать казнь Сократа. Это известие вызывает у Сократа только спокойную усмешку.
    Беседа Критона и Сократа. Для Критона и его друзей потерять Сократа значит потерять друга. Критон желает спасти учителя, он не боится последствий и властей, гарантирует безопасность и дальнейшее благополучие. Сократ, по мнению Критона, не желая уходить из тюрьмы, совершает ту же несправедливость, что и его враги. Он пренебрегает семьей и делает своих детей сиротами, а еще проповедует какую-то добродетель. Критона и его друзей все будут обвинять в трусости. Сократ утверждает, что нужно следовать мнению не всех, но только некоторых, а именно разумных людей, т.е. справедливых, вернее же, мнению того одного, кто знает, что такое справедливость, иначе говоря, надо следовать истине. А жить нужно не вообще, но хорошо, т.е. справедливо; соображения же Критона основываются не на требованиях справедливости, но на обычаях все того же беспринципного большинства.
    Речь олицетворенных Законов в защиту Сократа, против Критона. Сократ говорит с Критоном от лица отечественных Законов. По этим законам совершаются браки, существуют семьи, осуществляются образование и воспитание граждан, так что законы для гражданина важнее даже его родителей. Законы предоставляют гражданам право не повиноваться им, предлагая тем, кто с ними не согласен, покинуть отечество. Те же, кто предпочел остаться на родине, тем самым уже обязали себя либо подчиняться ее законам как своим родителям и воспитателям, либо воздействовать на эти законы в случае их несовершенства. Сократ, говорят Законы, больше, чем кто-нибудь другой, всей своей жизнью доказал преданность им, во всех смыслах предпочитая родину чужим странам. Кроме того, и на суде он имел бы право требовать изгнания вместо смерти, чего, однако, не стал делать. Как же теперь он вдруг пойдет против законов. Нарушение законов, кроме того, поведет к репрессиям по отношению к родственникам Сократа, к тому, что он будет заклеймен как нарушитель законов, к недостойному его детей воспитанию на чужбине, к невозможности должным образом жить и пропагандировать свою философию в других странах, к гневу на Сократа подземных Законов – братьев Законов земных.
    Заключение. Аргументы олицетворенных Законов действуют на Сократа, по его мнению, как звуки флейт оргиастических корибантов, и представляются ему несокрушимыми. Поэтому доводы и уговоры Критона бесполезны: Сократ отказывается от бегства.
    Заключение
    Чему же все-таки учил Сократ? К Сократу приходили с вопросами о добре и зле, о справедливом и законном, о прекрасном и безобразном. И после его разъяснений у собеседников оставалось только недоумение и то, что раньше казалось ясным и понятным, становилось смутным и неопределенным, обязательно требующим дальнейшего исследования. Вероятно, был прав Аристотель, который находил в философии Сократа по преимуществу поиски формулировки общих понятий на основе изучения отдельных вещей, которые можно подвести под эти понятия. Спутанная обывательская мысль, желая дать определение какого-нибудь понятия, всегда сводит его к той или иной частной характеристике, которая ей лучше всего известна. Сократ с неимоверной легкостью разбивал эти обывательские представления. По-видимому, индуктивно-дефиниторный метод и был той философской новостью, которую провозглашал Сократ, был его открытием, хотя, сознавал ли это обстоятельство сам Сократ, остается неизвестным, не говоря уже о том, что с точки зрения философской это слишком формальный момент. Необходимо добавить, что знаменитый сократовский вопросо-ответный характер искания истины тоже, вероятно, был одним из моментов, специфичных для его философии. У Сократа и софистов, несомненно, была и еще одна общая черта: и он, и они интересовались по преимуществу человеком, его мышлением и разумом, его сознанием и моралью, его общественным и личным поведением. Но современная Сократу софистика была самое большее красивым и с виду непобедимым ораторским искусством. Сократ же постоянно стремился дойти до какой-нибудь положительной истины, хотя и не спешил с ее утверждением и тем более с ее формулировкой. Новым у Сократа был его рационализм, постоянное диалектическое рассуждение, может быть, и не прямо о богах, но во всяком случае о тех высших силах, которые целесообразно управляют человеком. Сократ действительно распространялся о каком-то боге как о принципе некоей высшей справедливости, человеческой и общемировой, к тому же не называя этого бога никаким именем. Сократ любил говорить о государстве и обществе. Сократ действовал в самый острый период разложения афинской демократии, а Платон умер всего за десять лет до македонского завоевания Греции, и его философия оказалась непосредственным кануном философии эллинизма. Как это обычно происходит, самое общечеловеческое является и самым национальным. Сократ (а за ним – мы увидим это ниже – в значительной мере и Платон) вошел в античную философию и литературу как гениальный разговорщик и собеседник, проницательнейший спорщик и диалектик, вечный говорун и шутник, как вечный ученик, черпавший свои мысли в контакте с людьми даже малоодаренными, как добродушнейший остряк, но в то же самое время проницательный, насквозь видящий своего противника мыслитель, наконец, как разоблачитель неправды, своими невинными вопросами уничтожавший любого самохвала и сокрушавший любое самомнение. Этот образ вместе с софистами и Платоном вошел в историю как необходимая составная часть греческого духа.
    Выше мы уже сказали, что встреча Платона с Сократом произвела переворот в его внутреннем мире. Платон, как мы уже говорили, глубоко впитал в себя достижения современной ему античной цивилизации; кроме того, он переживал крах этой цивилизации (в IV в. до н.э.), до которого Сократ не дожил и катастрофические размеры которого Сократ еще не вполне себе представлял. Поэтому Платону, тоже разочарованному во всех без исключения тогдашних формах общественной и государственной жизни, но также не представлявшему себе еще всего своеобразия наступающего эллинизма, приходилось использовать ту область человеческого сознания, которая всегда приходит на выручку в моменты великих социальных катастроф. Эта область – мечта, фантазия, новый – и уже рационализированный – миф, утопия. В самом деле, куда было деваться такому человеку, как Платон, с его социально-политическим критицизмом, с обостренным чувством негодности современных порядков, при полном неведении будущих судеб своего народа и одновременно жажде немедленного переустройства всей жизни? Оставались только мечта и утопия. Оставался идеализм.
    Таким образом, идеализм Платона был социально обусловлен, но эту обусловленность не следует понимать упрощенно.
    Платон был идеологом реставрации изживших себя государственных форм на базе рабовладельческих отношений, хотя в его утопии реально существовавшие общественно-политические формы и подверглись своеобразной и сложной трансформации. Его реставраторские планы были во многом неопределенны. Важно для него было только одно: не идти в ногу с разложившимся современным ему греческим обществом.
    Вот что можно сказать по поводу того духовного переворота, который был пережит Платоном после его встречи с Сократом и который в период окончательного распада греческого классического полиса привел Платона к отказу от общественно-политической деятельности и к единственно возможному способу сохранить свою принципиальность – к мечте, к последовательному объективному идеализму, к рационализированной мифологии и утопии.

13. «Апология Сократа» представляет собой три речи в защиту на суде, по окончании которого Сократу вынесли смертный приговор либо изгнание из полиса. Сократ предпочел смерть, поскольку, во-первых, поле смерти он надеялся найти понимание среди богов, во-вторых, он считал, что лучше умереть, нежели видеть тот позор, который творится в Афинах. Смерть казалась ему наиболее правильным выходом, поэтому свою вину он признал, несмотря на то, что обвинения носили лишь нравственный характер и на самом деле Сократа не могли привлечь к ответственности.
    Обвинения были ложными. Сократа обвиняли в отрицании богов, а также в том, что он признавал дьявола и новых богов. Обвинение не логично: если Сократ признает дьявола, считающегося порождением богов, он не может их отрицать. Обвинение в зарабатывании денег с помощью распространения своего учения тоже ложные, так как Сократ не брал денег за свое учение, вдобавок читал философию высшим блаженством, он отрекся от повседневных дел, то есть у него не могло быть ни заработка, ни имущества.
    Сократ был уверен, что после его смерти некому будет влиять на общество изнутри, соответственно, влиянию афиняне будут подвергаться извне со стороны других полисов, которые не заинтересованы в развитии Афин. К тому же, те, кто считают себя мудрецами, обрекают общество на деградацию своим невежеством.
    «Апология Сократа» – яркий пример того, что нравственные проблемы всегда существовали в обществе. Речи Сократа направлены на то, чтобы донести до людей истинные ценности.  «Апология» учит стоять на своем и бросать вызов невежеству. Философа осудили за то, чего он не делал. Он стал жертвой клеветы, но даже под страхом смерти от своих убеждений не отказался.