Меня ответ Alex_ander, верный по сути, тоже не совсем устроил в деталях и комментариях. Что гадание – да, а вот остальные уже надо бы уточнить.
Дело в том, что гадание на воров – это лишь один из способов использования решета как гадательного инструмента. Применялся более в западной Европе, и вроде бы – Азии.
На Руси по свидетельству различных источников все было поставлено на более широкую ногу, появлялись в решете и другие, куда более значительные, чудеса.
В России этот способ гадания был чрезвычайно распространен, но
достаточно сильно отличался от «классического». В XVI—XVIII веках на
рыночных площадях Москвы можно было увидеть гадальщиков, насыпавших в
решета разноцветные зерна чечевицы, бобов, гороха или миндаля.
Встряхивая решето, они по расположению зерен предсказывали будущее.
Чтобы придать гаданию большую магическую силу, они что-то нашептывали,
выкрикивали, жестикулировали. Стремясь выманить побольше денег,
гадальщики сочиняли самые невероятные и фантастические истории,
предрекая простодушным слушателям счастливую женитьбу, нежданное
богатство или необычные события и приключения, короче — всякие чудеса.
Такие шарлатанские предсказания с насмешкой назывались чудесами в
решете. http://frazbook.ru/2009/01/15/chudesa-v-reshete/
По мне так все логично и исчерпывающе.
Теперь о “второй части” поговорки. Трудно признать её канонической, но в чем-то она логична. Приписывание решету магических свойств не случайно. Своеобразный и эффективный процесс засталял думать о чудесах даже привыкших к мистике людей средневековья. Если решето умеет отделять сор от муки, то почему оно не может отделять вора от честного? А там и до настоящих чудес недалеко. И вот это вот “дыр много…” – вполне подходит для выражения представлений о мистических свойствах решета.
(Я написал про просеивание муки через решето. Строго говоря, муку сеяли через сито. Но сито – это всего лишь особый тип решета, с мелкими ячейками. Здесь это не принципиально).
Впервые – приложение к журн. «30 дней», 1926.
Комедия закончена осенью 1926 года. Вначале называлась «Кому достанется». В письме к В. В. Вересаеву 12 января 1927 года Толстой рассказывал историю создания пьесы: «Материалом для нее послужила обстановка и персонажи дома, где я живу, на Ждановской набережной. «Чудеса в решете» – это комедия мещанских нравов сегодняшнего дня. Ее тема – молодая жизнь, пробивающая сквозь дебри еще не изжитого быта двора, улицы, кабака. Когда я обдумывал сюжет пьесы, то есть ту завязку, которая заставляет персонажи группироваться вокруг единого стержня (сквозного действия) и совершать те самые ускоренные, более ускоренные, чем в обычной жизни, действия и поступки, – что и составляет ткань драматического, в особенности комедийного, представления, – когда я искал такой сюжет, вероятный, жизненный и понятный массам, – в это время началась кампания выигрышного займа. О выигрышных билетах кричали газеты, афиши, рекламы в кино. Сама жизнь давала мне сюжет: выигрышный билет. И когда я приложил его к быту нашего двора, все персонажи ожили, пьеса была готова, я быстро ее написал» (ИМЛИ).
На репетициях в Московском драматическом театре, Толстой советовал актерам выявить в пьесе сатирическую струю. Он считал, что природа этой его пьесы сродни гоголевскому драматическому искусству. «Я так и думаю, что ставить ее нужно в гоголевских тонах», – писал он артисту В. А. Подгорному (ИМЛИ). Стремясь обличить мещанство, Толстой заботился и о том, чтобы правильно был понят пафос пьесы: «Внутренняя психологическая тема комедии – оптимизм молодой жизни, пробивающейся сквозь уродливые облики и звериные маски окружения, в сущности оптимизм всего нашего молодого государства» («Театры и зрелища», 1926, № 48, с. 3). Премьера состоялась 29 октября 1926 года, а 26 ноября пьеса была поставлена в ленинградском театре «Комедия».
Рапповская критика отнеслась отрицательно к спектаклям: «Персонажи этой пьесы достаточно трафаретны и нежизненны. Вернее, – это даже не персонажи, не живые люди с плотью и кровью, но некие театральные маски, творимые современной нашей драматургией. У каждой из этих масок есть свои предки, свои предшественники и свояки. Они рассеяны по всем нашим театрам, по всем пьесам, написанным за последние три года. Ал. Толстой объединил их в одном спектакле, и они проходят перед зрителем веселым (нужно отдать должное), но малозначительным парадом» («Новый зритель», 1926, № 46).
В еженедельнике «Рабочий и театр» появились одна за другой две рецензии. В первой критик, отнеся пьесу к жанру комедий о любви, не нашел в ней ни социального содержания, ни сатирического тона («Рабочий и театр», 1926, № 48). В следующей рецензии его «поправили», найдя в комедии только «быт проходного двора, мещанского болота, взбаламученного революцией».
Толстой отвечал своим оппонентам: «При постановке «Чудес» в Москве печать меня, между прочим, упрекала в том, что я дал трафарет типов. Да, я знаю, что и в других современных пьесах можно найти таких же персонажей, как управдом, вор, проститутка, темный делец, зав, рабочий. Но пользоваться одинаковыми типами и явлениями – я считаю вовсе не недостатком драматургии, а скорее ее заслугой: ведь всегда и везде искусство в каждую данную эпоху отображало одни и те же явления и сюжеты, и из этого выработались бессмертные произведения.
Заговорив о сюжете, не могу не-остановиться на обвинении меня критикой в банально благополучном ее разрешении. Последнее мне диктовалось, с одной стороны, оптимизмом взятой мною темы, а с другой – волей зрителя, выработавшейся под влиянием его личных наблюдений как жизни, так и отображающего ее спектакля» («Театры и зрелища», 1926, № 48).
Пьеса Толстого в течение театрального сезона 1926/27 года была поставлена кроме Москвы и Ленинграда еще и в Ташкенте, Ростове-на-Дону, Харькове.
Печатается по тексту. Гослитиздат. 1934–1936, т. 8.
Меня ответ Alex_ander, верный по сути, тоже не совсем устроил в деталях и комментариях. Что гадание – да, а вот остальные уже надо бы уточнить.
Дело в том, что гадание на воров – это лишь один из способов использования решета как гадательного инструмента. Применялся более в западной Европе, и вроде бы – Азии.
На Руси по свидетельству различных источников все было поставлено на более широкую ногу, появлялись в решете и другие, куда более значительные, чудеса.
В России этот способ гадания был чрезвычайно распространен, но
достаточно сильно отличался от «классического». В XVI—XVIII веках на
рыночных площадях Москвы можно было увидеть гадальщиков, насыпавших в
решета разноцветные зерна чечевицы, бобов, гороха или миндаля.
Встряхивая решето, они по расположению зерен предсказывали будущее.
Чтобы придать гаданию большую магическую силу, они что-то нашептывали,
выкрикивали, жестикулировали. Стремясь выманить побольше денег,
гадальщики сочиняли самые невероятные и фантастические истории,
предрекая простодушным слушателям счастливую женитьбу, нежданное
богатство или необычные события и приключения, короче — всякие чудеса.
Такие шарлатанские предсказания с насмешкой назывались чудесами в
решете.
http://frazbook.ru/2009/01/15/chudesa-v-reshete/
По мне так все логично и исчерпывающе.
Теперь о “второй части” поговорки. Трудно признать её канонической, но в чем-то она логична. Приписывание решету магических свойств не случайно. Своеобразный и эффективный процесс засталял думать о чудесах даже привыкших к мистике людей средневековья. Если решето умеет отделять сор от муки, то почему оно не может отделять вора от честного? А там и до настоящих чудес недалеко. И вот это вот “дыр много…” – вполне подходит для выражения представлений о мистических свойствах решета.
(Я написал про просеивание муки через решето. Строго говоря, муку сеяли через сито. Но сито – это всего лишь особый тип решета, с мелкими ячейками. Здесь это не принципиально).
Впервые – приложение к журн. «30 дней», 1926.
Комедия закончена осенью 1926 года. Вначале называлась «Кому достанется». В письме к В. В. Вересаеву 12 января 1927 года Толстой рассказывал историю создания пьесы: «Материалом для нее послужила обстановка и персонажи дома, где я живу, на Ждановской набережной. «Чудеса в решете» – это комедия мещанских нравов сегодняшнего дня. Ее тема – молодая жизнь, пробивающая сквозь дебри еще не изжитого быта двора, улицы, кабака. Когда я обдумывал сюжет пьесы, то есть ту завязку, которая заставляет персонажи группироваться вокруг единого стержня (сквозного действия) и совершать те самые ускоренные, более ускоренные, чем в обычной жизни, действия и поступки, – что и составляет ткань драматического, в особенности комедийного, представления, – когда я искал такой сюжет, вероятный, жизненный и понятный массам, – в это время началась кампания выигрышного займа. О выигрышных билетах кричали газеты, афиши, рекламы в кино. Сама жизнь давала мне сюжет: выигрышный билет. И когда я приложил его к быту нашего двора, все персонажи ожили, пьеса была готова, я быстро ее написал» (ИМЛИ).
На репетициях в Московском драматическом театре, Толстой советовал актерам выявить в пьесе сатирическую струю. Он считал, что природа этой его пьесы сродни гоголевскому драматическому искусству. «Я так и думаю, что ставить ее нужно в гоголевских тонах», – писал он артисту В. А. Подгорному (ИМЛИ). Стремясь обличить мещанство, Толстой заботился и о том, чтобы правильно был понят пафос пьесы: «Внутренняя психологическая тема комедии – оптимизм молодой жизни, пробивающейся сквозь уродливые облики и звериные маски окружения, в сущности оптимизм всего нашего молодого государства» («Театры и зрелища», 1926, № 48, с. 3). Премьера состоялась 29 октября 1926 года, а 26 ноября пьеса была поставлена в ленинградском театре «Комедия».
Рапповская критика отнеслась отрицательно к спектаклям: «Персонажи этой пьесы достаточно трафаретны и нежизненны. Вернее, – это даже не персонажи, не живые люди с плотью и кровью, но некие театральные маски, творимые современной нашей драматургией. У каждой из этих масок есть свои предки, свои предшественники и свояки. Они рассеяны по всем нашим театрам, по всем пьесам, написанным за последние три года. Ал. Толстой объединил их в одном спектакле, и они проходят перед зрителем веселым (нужно отдать должное), но малозначительным парадом» («Новый зритель», 1926, № 46).
В еженедельнике «Рабочий и театр» появились одна за другой две рецензии. В первой критик, отнеся пьесу к жанру комедий о любви, не нашел в ней ни социального содержания, ни сатирического тона («Рабочий и театр», 1926, № 48). В следующей рецензии его «поправили», найдя в комедии только «быт проходного двора, мещанского болота, взбаламученного революцией».
Толстой отвечал своим оппонентам: «При постановке «Чудес» в Москве печать меня, между прочим, упрекала в том, что я дал трафарет типов. Да, я знаю, что и в других современных пьесах можно найти таких же персонажей, как управдом, вор, проститутка, темный делец, зав, рабочий. Но пользоваться одинаковыми типами и явлениями – я считаю вовсе не недостатком драматургии, а скорее ее заслугой: ведь всегда и везде искусство в каждую данную эпоху отображало одни и те же явления и сюжеты, и из этого выработались бессмертные произведения.
Заговорив о сюжете, не могу не-остановиться на обвинении меня критикой в банально благополучном ее разрешении. Последнее мне диктовалось, с одной стороны, оптимизмом взятой мною темы, а с другой – волей зрителя, выработавшейся под влиянием его личных наблюдений как жизни, так и отображающего ее спектакля» («Театры и зрелища», 1926, № 48).
Пьеса Толстого в течение театрального сезона 1926/27 года была поставлена кроме Москвы и Ленинграда еще и в Ташкенте, Ростове-на-Дону, Харькове.
Печатается по тексту. Гослитиздат. 1934–1936, т. 8.