Настоящим открытием для меня в этом году стало знакомство с произведениями персидского ученого и поэта Омара Хайяма и азербайджанского мыслителя и поэта Низами Гянджеви. Открытием, потому что в их творчестве отражается особенный менталитет восточных народов, особенная духовность, особенная атмосфера. Все это необычно для нашего европеизированного сознания. Кроме того, всегда приятно расширить свое мировоззрение, свое знание о мире.
«Восток — дело тонкое», – фраза, которая хорошо запомнилась нам по фильму «Белое солнце пустыни». Действительно, здесь, на Востоке, ценят изысканный вкус и тонкую работу, тонкую одежду и утонченную мудрость. Именно поэты — Фирдоуси и Навой, Саади и Низами, Гафиз и Хайам — смогли в своих произведениях определить роль человека в окружающем мире, воспеть силу ума и чувств. Их лирика по-настоящему философская, внутреннее содержание ее направлено от созерцания к мысли. Веками шлифовалось умение восточных поэтов в короткой, но точной фразе выражать глобальную за значимостью и убедительностью мысль.
Интересная фигура Омара Хайяма (1048—1131). Вот какую яркую характеристику ему дает его же современник: «Хайям был мудрец, который глубоко знал философию и особенно же математику, в которой не было и нет ему равных». Эти слова свидетельствуют о разносторонности и талантливости ученого и поэта. Омар Хайям был очень жизнелюбивым и деятельным человеком. Он много путешествует: Багдад, Нишапур, Дамаск… Он встречается с разными людьми, и эти встречи способствуют его пониманию добра и зла, жестокости и милосердия. Из наблюдений за жизнью рождались поэтические строки, которые и сейчас так современно звучат:
Для друга достойного душа на все готова:
И в ноги поклонится, не вымолвив и слово.
Узнать хочешь ты, есть ли в мире ад?
Есть ад: с подлым человеком разговор. Определенного пространства и времени для людей — нет. Они готовы угодничать только тому, кто выше их по должности, по чину, по семейным связям. Такие люди всегда вызывали пренебрежение, но пока есть те, которым льстят унижение и пресмыкательство подчиненных, будут и такие, кто готов унижаться и ползать.
Омар Хайям писал в жанре рубаи — одной из классических форм восточной поэзии. В четырехстишии рифмуются 1, 2 и 4 строки, иногда и все четыре. Они имеют одинаковое количество составов и пронизанные единственным музыкальным ритмом:
Все тайны пристально храни
Чтобы не узнал изувер и плут.
И взвесь: как с другими ты поведешься
Того от других и себе ожидай.
Одиночество… В этом есть своя драма. Однако есть одиночество высшей пробы, когда человек, не желает уподобляться к тем, которым за их моральными качествами можно отказать в звании человека. И это одиночество вызывает уважение. Только мужественный, гордый и независимый человек способен не опуститься до уровня толпы ценой добровольного самого отчуждения от нее. В унисон этим строкам Хайяма звучат строки современного русского поэта, который в настоящее время проживает в Израиле, Игора Губермана:
Когда кругом кишит бездарность
кладя на жизнь свое клише
в изгойстве скрыта элитарность,
Весьма полезная душе.
Другой жанр, другое время, другие скорости и ритмы, но — к сожалению! — внутренне человек изменяется очень медленно, и снова и снова возникает необходимость абстрагироваться от серости, слабоумия, ограниченности ради сохранения собственного «я» и душевного здоровья.
Иногда, наблюдая за жизнью и часто видя торжество несправедливости, философ-поэт позволяет себе резкие и даже высокомерные оценки.
Хайям понимает, что причина социальной неравноправности — в неумном укладе общества, но поскольку все в мире создано Аллахом, поэт обращается с вызовом и упреком именно к нему.
Мастером другого стихотворствующего жанра, очень распространенного на Востоке, – газели, – был азербайджанский поэт и мыслитель Низами Гянджеви (около 1141—1209). Газель — небольшое лирическое стихотворение, которое состоит из 3—12 двустишия. Основное содержание газелей — воспевание любви к женщине, тоска и грусть по поводу безответного чувства. В произведениях Низами мы находим и выявление жизненного опыта, глубокой человеческой мудрости:
Везде, друге, тайна, куда не глянь, –
И где ключи к потайным знаниям?
Не иди плохой судьбе вперекор!
Вот время пришло — и ты нашел шафир.
Сквозь века доносятся до нас слова азербайджанского мудреца, воспитывая у нас жизненную стойкость и гордую независимость.
Перу Низами принадлежат и несколько поэм, самой известной из которых является «Лейла и Меджнун» (1188). Эта поэма, основанная на древней арабской легенде, рассказывает о несчастной любви юноши Кейса (на прозвище «Меджнун» — «Проникнутый любовью») к красавице Лейле. События разворачиваются вокруг обстоятельств возникновения страстных лирических стихотворений измученного любовью Кейса. Необычные для европейской поэзии образы, особенно изысканные и тонкие, завораживают читателя и воспроизводят экзотичную ауру Востока. Знакомясь с произведениями древней восточной поэзии, открываешь для себя мир, знакомый до этого времени лишь по сказкам про Шахерезаду и Синдбада-морехода: яркий, утонченный, но при этом глубокий и мудрый. Каждое произведение являет собой роскошный драгоценный камень в красочной мозаике мировой литературы.
Введение
Как известно, новое – это давно забытое старое. И для того чтобы понять новое, нам нужно знать и понимать старое.
Древние тексты донесли до нас многие тончайшие оттенки первобытного сознания, воплощенные в различных формах раннего народного творчества. Вначале оно носило синкретических характер, то есть было сложным единством слова. Музыки, танца, и было непосредственно связано с практической деятельностью людей, с их трудом, с освоением ими окружающего мира природы.
Признание устного, народного творчества источником письменной литературы подтверждается не только многочисленными свидетельствами самих текстов, но и собственными, похожими у всех древних литератур, высказываниями его творцов. Проявляется это прежде всего в их почтительном, даже культовом отношении к изреченному Слову, которое ставилось всегда выше слова письменного и – при господствовавшей в древности религиозной идеологии – признавалось обычно боговдохновенным. Это подтверждается также общераспространенным признанием писателями тех далеких времен, что источником их письменного творения являются слова «древних мудрецов», «древних повествований», «память народа», то именно, как и что рассказывалось «в старину».
Противоречивое многообразие художественной формы не только всей совокупности древневосточных литератур, но и каждой в отдельности, невероятная гамма выразительных средств и приемов действуют ошеломляюще: то, знакомясь с иными произведениями тысячелетней давности, поражаешься, до чего это близко нам по своему нравственному, эмоциональному и даже эстетическому настрою, а то – как чуждо, далеко и невоспринимаемо!
В древних стихотворениях чувствуется аромат далекой эпохи и незамутненная чистота восприятия мира, удивительная лиричность и словесные совершенства формы. Созданные в древности, они пленяли читателя много веков.
Литература разных стран Древнего Востока имела свое направление, в каждой стране свое, особое. Для рассмотрения литературы Древнего Востока подходят страны такие, как Египет, Япония, Китай и Индия, так как в этих странах литература была развита на высоком уровне.
литературный произведение египет японский
1. Древний Египет
Наиболее древние литературные произведения возникли в самый ранний период египетской цивилизации – в эпоху Древнего Царства.
Литература Египта делилась на религиозную (сакральную) и светскую, причем большую часть литературных памятников составляют религиозные произведения, в том числе связанные с культом мертвых.
К религиозной литературе относятся разные молитвы, гимны, заклинания, которые были зафиксированы в «Текстах пирамид» и «Текстах саркофагов» и предназначались для фараонов и высшей знати.
Наиболее важным сакральным произведением древнеегипетской литературы является «Египетская книга мертвых». Ее тексты, созданные в эпоху от Древнего до Нового Царства, имели магический характер и должны были обеспечить душе мертвого (Ка) хорошую жизнь в загробном мире.
Светская литература разнообразна по жанрам и представлена сказками, поучениями, песнями, описаниями путешествий, любовной лирикой, рассказами и повестями, баснями, автобиографиями. Наиболее распространенный жанр – дидактическая литература, что существовала в форме поучений, притчей, сентенций, знакомила египтян с основами морально-этических норм.
2. Древняя Япония
Среди наиболее древних японских литературных произведений – хроника «Записки об императорах», «Нихонги», сборники исторических мифов, легенд и преданий древней Японии. Необычайно широкое распространение получила поэзия (сначала лирические произведения, которые часто посвящались конкретным женщинам). С давних времен существовала традиция приглашать лучших поэтов, писателей и критиков (главной задачей последних сбор классификации и распространение текстов стихотворений) на работу при императорском дворе. Придворные японские поэты сочиняли стихи преимущественно про любовь. Природу, путешествия.
3. Древний Китай
Период расцвета литературы пришелся на время правления династии Хань, в это время выдвинулась плеяда блестящих прозаиков и поэтов. Император считал своим долгом покровительствовать литературе и искусству. При императорском дворце была создана обширная библиотека. Творчество поэтов того времени проникнуто духом народных песен. Произведения отличались реалистичным содержанием и были написаны высокохудожественным, но простым языком, доступным для всего народа. Высокого уровня достигла и проза, имелась первая фантастическая литература. В китайских письменных собрания сохранилось уникальное сокровище устного поэтического творчества – записи нескольких народных песен, сделанных на рубеже нашей эры.
Вот один из примеров древнекитайской литературы:
О небо!
О небо Вышнее!
Познали мы друг друга –
я и он,
Нам долгая судьба –
ей не ветшать, не рваться.
Когда у гор
не станет их вершин,
И в реках
пересохнут воды,
Зимою
загрохочет гром,
Дождь летний
снегом обернется,
Когда с землей
сольются небеса –
Тогда лишь с милым
я решу расстаться!
Это стихотворение яркий пример любовной поэзии древнекитайской литературы, показывающий всю красоту поэзии тех времен. Стихотворение «О небо!» актуально и сейчас в наше время. то показывает взаимосвязь между временами.
4. Древняя Индия
Именно специфика религиозных представлений древних ариев оказала значительное влияние на составление древнеиндийских священных текстов – «Вед». Веды (знание) – это первые памятники древнеиндийской литературы конца 2 – начала 1-ого тысячелетия до н.э. на древнеиндийском (ведическом) языке. В «Веды» входят сборники (самхиты) священных песен, торжественных гимнов и магических заклинаний. Приблизительно в 10-7 веке до н.э. для объяснения наиболее сложных положений Вед были созданы так называемые «Брахманы» – прозаические тексты с пояснениями и комментариями. Несколько позже, в течение 7-3 веков до н.э. возникли «Упанишады» (сокровенное знание), целью написания которых было объяснение скрытого смысла древних религиозных обрядов и ритуалов, а также обучение их правильному исполнению. Именно «Упанишады» дают возможность достаточно подробно ознакомиться с многими широкоизвестными философскими концепциями. В период создания «Упанишад» в древней Индии возникли и первые эпические произведения – две большие эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна». Значительную роль в культуре Древней Индии занимали прозаические жанры – сказки, басни, притчи, поучительные истории, поговорки и пословицы. Особенно популярным жанром были джатаки – разнообразные притчи, проповеди, сказки, мифы, легенды, поучительные истории о жизнях Будды. В Индии было создано самое выдающееся и наиболее популярное в мире эротическое произведение – своеобразная энциклопедия семейных отношений и сексуальной жизни «Кама сутра» («Искусство любви»). Название произведения происходит от древнеиндийского бога любви Камы, который «самородился» из сердца Верховного бога Брахмы. В эпосе Кама считается сыном красоты и счастья. Обычно он имел вид юноши с луком и стрелами, которыми он посылал людям любовь. Отказываться от даров Камы считалось страшным грехом. «Кама сутра была написана для просвещения индийских граждан (по большей части богатых) в делах любви, и окончательный вариант ее текста оформился в 3-5 в. н.э. Литературы любви в индии имела якобы божественное происхождение.
Как известно, мировая литература сложилась лишь в новое время. Но это могло произойти только потому, что с самого возникновения письменных литератур на земле (вначале древневосточных) они развивались в постоянной оплодотворяющей связи друг с другом, питались одними и теми же общественно – историческими корнями.
Мир просторен, многолик, и вместе с тем он един – такой вывод возникает из изучения проблемы начала, и даже самого «начала начал», литературного творчества.
Литературы Древнего востока всегда были связаны между собой, учились у друг друга и друг друга обогащали. Но в тоже время в каждой из них было что-то свое, неповторимое, что нельзя передать словами, а надо прочувствовать.
Размещено на Allbest.ru
Поэзия
Востока
Татьяна
Каратеева
Китай и
Япония
Китае
письменное слово исконно связано с рисунком: знаменитое иероглифическое письмо,
как считают учёные, возникло из начертания гадательных знаков. Само слово
“иероглиф” не восточного происхождения, а греческого. Оно означает священные
письмена. В самом же Китае ещё в VI веке до н.э. письменное слово стали
называть вэнь, то есть “рисунок”, “орнамент”. Чаще всего это, по всей
видимости, было изображение человека.
С древнейших
времён стихотворения в Китае писались в жанре ши.
Понятие:
Слово “ши”
означает “песня”. Отсюда происходит название книги народных песен — «Шицзин».
«Шицзин» — одна
из пяти древних канонических книг Китая, так называемого «Пятикнижия», включающего
также «Ицзин» («Книгу перемен»), «Шуцзин» («Книгу истории»), «Лицзи» («Книгу
ритуала») и «Юэцзи» («Книгу музыки»). В «Шицзине» собраны народные песни,
написанные древним четырёхсловным стихом, то есть стихом, состоящим из четырёх
иероглифов. Позже поэты добавят к стиху ещё один иероглиф, разработав новый для
китайской поэзии пятисловный стих, более гибкий, напевный и выразительный,
приближённый к разговорной речи.
Китайская
литературная поэзия никогда не была эмоционально открытой. Авторскую лирику
отличает созерцательность, способность к тонким наблюдениям, внимание к
мельчайшим деталям и, конечно, назидательность. Но в народной поэзии Китая
чувства звучат свободнее, а отношения людей вторят жизни природы.
Вопрос на поля:
В чём различие
между народной и литературной поэзией? Можно ли сказать, что оно сводится к
различию между поэзией устной и письменной?
Невеста,
просватанная женихом, воспевается, например, так:
Утки крякают в камышах речных.
Остров маленький. Там гнездо у них.
Эта девушка хороша, скромна.
Эту девушку полюбил жених.
Песня построена
на параллелизме между жизнью природы и движениями человеческой души. Это
свойственно древней поэзии, говорящей на языке подобных параллелей. Так
рождается особенность, очень важная для китайской лирики, — её символичность.
Вот как звучит свадебная песня:
Лилий водяных множество кругом.
Мелких наберём, крупных наберём.
Эта девушка хороша, скромна.
Он грустил в ночи, он томился днём.
Перевод
В.Микушевича
Водяные лилии
служат символом влюблённости, чистой любви. И если в каком-то другом
стихотворении мы встретим водяные лилии, одно упоминание их будет для нас
знаком: автор хотел указать на чьё-то чувство, даже если он ни слова не сказал
о любви.
Символами для
китайцев служат камни, цветы, пряности, запахи. Эпитет яшмовый всегда выступает
как знак всего истинного, достойного, верного. В стихотворении средневекового
лирика Бао Чжао (414/421–465/466) «К яшмовым дверям в опочивальню…»
упоминается также запах тмина, исходящий из ларца хозяйки дома, — и для любого
знающего читателя это указание на то, что у героини стихотворения есть жених. В
Древнем Китае душистый тмин был традиционным подарком жениха невесте.
Вопрос на поля:
Известны ли вам
сходные символы в русской народной поэзии?
В одной из
песен «Шицзина» так прославляются красота и сила возлюбленного:
Смотрю на полные воды Ци —
Зелёный бамбук по берегам клонится…
О, стройный юноша!
Словно из кости вырезан,
Словно из нефрита выточен.
Отважен и смел,
Пылок и горд.
О, стройный юноша!
Увидишь его — не забудешь вовек!
Перевод
Л.Померанцевой
Зелень молодого
бамбука даже до того, как юноша упомянут, передаёт впечатление его молодости и
стройной красоты. В другой песне зрелый цвет плода и нежность камня не
оставляют сомнения в очаровании девушки:
Девушка рядом со мной в колеснице,
Лицо её — грушевый цвет.
Бежит колесница, летит вперёд.
И нежно звенит в подвесках нефрит.
Эта красавица — Цзян из дома Мэн,
Благородна поистине её красота.
Перевод
Л.Померанцевой
Сложенные
народом песни зачастую имели практическое применение, так как являлись
непременной частью какого-либо обрядового действа — к примеру, замаливания
богов-покровителей племени. Возможно, и эти описания идеальной красоты, силы,
здоровья, благородства, кажущиеся нам, современным читателям, лишь любованием
поэта предметом своей страсти, были для жителей Древнего Китая олицетворением
чего-то большего. Подобные “эталоны” красоты, разные у каждого народа и в то же
время в чём-то непременно похожие, мы найдём в песнях любой древней культуры.
Словно этот портрет юноши или девушки, возлюбленного и возлюбленной, обобщён и
надличен — как молитва богам: даровать такую красоту, такую силу, такое
здоровье, такую любовь, чтобы продлился род, чтобы родились дети. Как правило,
эта “молитва” и это воспевание идеальных возлюбленных связаны со свадебным
ритуалом. Вероятно, поэтому у разных народов жениха и невесту на свадьбе
величают высокородными титулами и даже именами легендарных правителей. Вспомним
хотя бы русский обряд, где молодых называют князем и княгиней.
Самые знаменитые
авторы Древнего Китая творили в эпоху Тан.
Понятие:
Эпохи в Древнем
Китае носят названия правящих династий. Танская эпоха (VIII–IX века) — время
расцвета китайской государственности. Поэзия достигла высшей степени
официального признания, став одним из основных предметов, преподававшихся в
школах.
Одним из самых
значительных поэтов эпохи был Ли Бо (701–762). “Белая Слива” — так переводится
его имя с китайского. Наряду с другим великим поэтом — Ду Фу (712–770) — на
протяжении веков Ли Бо служил образцом для подражания многим поколениям поэтов.
О его жизни складывались легенды, согласно которым он был одним из
“бессмертных, низвергнутым с небес”.
Наибольшее
признание в это время выпадало на долю придворных поэтов. Ли Бо таковым не был,
а жизнь свою закончил в изгнании, преследуемый по ложному обвинению. И тем не
менее стихи его пользовались славой у современников. Их поражала убедительность
образов Ли Бо.
Цитата на поля:
Ду Фу, друг Ли
Бо, так сказал о нём: “Опустит кисть и устрашает ветры и ливни. А напишет стих
и вызовет слёзы у злых и у добрых духов”.
Заглавие одного
из известнейших стихотворений поэта — «Чистые, ровные мелодии». Так — по
доминирующему музыкальному тону — назывался в Древнем Китае один из типов
песенного лада. По традиции он предназначался для восхваления супружеского
счастья. «Мелодии» Ли Бо воспевают чувство императора Сюань Цзуна (713–756) к
его возлюбленной, но понять, о чём именно идёт речь в этой песне, непросто.
Целое обрисовывается лишь несколькими штрихами, передаётся называнием предметов
— символов, понятных только тому, кому ведом их тайный язык:
Облако… Думает — платье! Цветок… Мнится — лицо!
Ветер весенний коснётся куртин: сочно цветенье в росе.
Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
То под луной повстречать, у Изумрудных Террас.
Целая ветвь сочной красы: роса в благовонье застыла.
Горы У в туче-дожде напрасно рвут нутро.
Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого могла бы напомнить?
Милую ту “Летящую Ласточку”, новым нарядом сильную.
Славный цветок и крушащая царство друг другу рады:
К ним всегда и взгляд, и улыбка князя-государя.
Таять послав, растопив досаду бескрайнюю ветра весеннего,
Около домика «Топь благовоний» стала к резным перилам.
Перевод
В.Алексеева
Император
вспоминает о своей возлюбленной, предаваясь созерцанию природы: “Облако…
Думает — платье! Цветок… Мнится — лицо!”
Груда Яшм,
Изумрудные Террасы, гора У, упоминаемые в песне, — это традиционные места
обитания фей, согласно китайским поверьям. Героиня стихотворения сравнивается,
таким образом, с известнейшими китайскими волшебницами.
“Летящей
Ласточкой” прозывалась легендарная фаворитка императора Чэн Ди — Чжао Фей-янь,
ставшая впоследствии императрицей. А “домик «Топь благовоний»” — это беседка из
душистого дерева в саду императорского дворца. Своё стихотворение Ли Бо сложил
по случаю участия государя и его возлюбленной в ритуале пересадки драгоценных
тюльпанов к беседке, отсюда и многократное сравнение красавицы с цветком.
Другое
замечательное стихотворение Ли Бо написано на популярнейший мотив китайской
лирической поэзии — мотив тоски героини о покинувшем её возлюбленном. Оно
называется «Тоска на яшмовом крыльце», что (мы помним о том, что символизирует
яшма), по всей видимости, должно указывать на верность чувства покинутой
женщины.
Яшмовый помост рождает белые росы…
Ночь длинна: овладели чулочком из флёра.
Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.
Перевод
В.Алексеева
Это
произведение обычно считается образцом поэтического мастерства Ли Бо: китайские
иероглифы стихотворения расположены таким образом, что живо изображают
состояние женщины, которая, тоскуя, не хочет уйти с крыльца и в то же время не
может больше стоять. В своей печали она не способна ни присесть, ни прилечь.
Один из почитателей таланта Ли Бо сказал однажды, что эти двадцать слов стоят
двух тысяч.
А вот “белыми
росами” в китайской поэтической традиции называется иней. Героиня так долго
стоит на крыльце, что иней успел покрыть её чулок.
Не менее высоко
поэтическое слово ценилось и в Японии. Древнейшим верованием японцев было
котодама-но синко (“вера в душу слова”), связанное с магическим воздействием
слова. Вероятно, поэтому “слово” и “деяние” обозначались в японском языке
одинаково — кото.
Первый великий
период в истории японской литературы начинается в VII веке н.э., когда в Японии
складывается централизованное государство со столицей в городе Нара.
Понятие:
Прославленная
своей поэзией эпоха Нара (VII–VIII века) получила название по столице японского
государства.
К VIII веку
устанавливаются официальные связи с материком, из Японии направляются
посольства в Китай, ко двору Тан, а японские поэты обучаются искусству, изучая
творения китайских авторов. Именно в VIII веке при дворе японского императора
была создана знаменитая поэтическая антология «Манъёсю». Помимо народных песен
этот сборник включил в себя и поэтические творения эпохи Нара.
Название
«Манъёсю» можно перевести как «Собрание мириад листьев». Дело в том, что японцы
издревле отождествляли слова с листьями растений. Этот первый литературный сборник
Японии включает песни нескольких поколений, начиная, предположительно, с III–IV
веков и заканчивая VIII веком.
Литературная
поэзия в Японии родилась при дворе. Главной темой этой поэзии стала любовь. О
любви говорится даже там, где внешне ничто как будто не выдаёт чувства, а поэта
вдохновляет только природа. Старинный жанр танка в придворной поэзии оказался
одним из самых обычных способов выражения чувств.
Понятие:
По-японски
танка — “короткая песня”, стихотворение в пять строк с определённым количеством
слогов в каждой строке: 5–7–5–7–7. Закономерность, которую очень сложно
сохранить в переводе.
В
стихотворениях жанра танка вся картина происходящего, всё, о чём хочет сказать
поэт, как правило, строится на одном мимолётном чувстве, ощущении, воспоминании.
Это даже не множество отдельных штрихов китайской поэзии, как в живописи,
создающих единое полотно. В японских танка это всего один — неожиданный и яркий
— штрих.
Вечернею порой лишь миг один,
Короткий, как жемчужин встречный звон,
Я видел здесь её, —
И нынче утром вдруг
Мне показалось, будто я люблю…
Перевод
А.Глускиной
Многие
китайские и японские поэты с древнейших времён смотрели на небо, словно желая
найти там поддержку своему чувству. Дело в том, что одна из самых известных и
почитаемых легенд Востока повествует об извечной любви двух звёзд — Волопаса и
Ткачихи, известных также под именами Альтаира и Веги. Легенда гласит, что некий
пастух совершил невиданный поступок: добился любви небесной феи — и та осталась
с ним на земле. За такое ослушание влюблённые были превращены в звёзды и
разделены “небесной рекой” — Млечным Путём. И лишь один раз в году, в седьмой
день седьмого месяца по лунному календарю небесные птицы наводят мост через
поток — влюблённые звёзды встречаются, а люди радуются вместе с ними. В Японии
в этот день справляют праздник Танабата.
Ему-то и
посвящено стихотворение Яманоэ Окура (659–733) — знатока китайской классической
литературы, одного из наиболее значительных японских поэтов эпохи Нара.
В ладье, плывущей по реке туманной,
Раскинутой в извечных небесах,
Качаясь по волне,
Не нынче ль ночью
Любимый приплывёт ко мне?
Перевод
А.Глускиной
В 795 году
столица Японии переместилась в город Хэйан (в переводе «Мир и покой»; нынешний
Киото), давший название новому периоду японской истории.
Понятие:
Эпоха Хэйан
(IX–XII века) ознаменовала наступление классического периода японской
литературы. Поэзия этого времени также тесно связана со двором и
аристократической средой.
Славу японского
донжуана, покорителя женских сердец, своей жизнью и своими стихами снискал
великолепный Аривара Нарихира (825–880), внук императора Хэйдзе.
Известный поэт
Ки-но Цураюки (865?–945), составитель новой поэтической антологии «Кокин-сю»
(что в переводе означает «Собрание древних и новых японских песен»), назвал Нарихира
одним из “шести бессмертных поэтов” японской литературы.
Ещё при жизни
Нарихира был признан образцом галантности и мужской красоты, а его легендарные
приключения послужили основой для создания знаменитой средневековой повести
«Исэ-моногатари».
Как будто аромат душистой сливы
Мне сохранили эти рукава,
Лишь аромат…
Но не вернётся та,
Кого люблю, о ком тоскую…
Перевод
А.Глускиной
Среди “шести
бессмертных”, названных Ки-но Цураюки, была и талантливая поэтесса и
красивейшая женщина своего времени Оно-но Комати (834–900). Достоверно о её
жизни почти ничего не известно. Она была придворной дамой и покорила не одно
мужское сердце, но прославилась как жестокосердная красавица, лишавшая своих
поклонников жизни. Легендам о её трагической жизни посвящено в Японии множество
литературных произведений.
Перу Комати
принадлежит, например, образ “дороги снов”, ставший впоследствии популярной
поэтической метафорой, повторённой многими авторами:
Дорогой снов,
Ногам покоя не давая,
Хоть и брожу,
А наяву ни разу
Увидеться не довелось.
Перевод
И.Борониной
Новый расцвет
лирической поэзии происходит в XVII–XVIII веках в городской среде. Именно в это
время появляется ещё более короткая форма — хокку.
Понятие:
Хокку
(по-русски также хайку) — стихотворение в три строки. По сути, это
обособившаяся первая строфа танка с чередованием строк длиной в 5–7–5 слогов.
Классиком
трёхстиший стал Басё (1644–1694). За свою жизнь этот человек сменил несколько
имён. С детства его звали Дзинситиро Гиндзаэмон. В юности, увлёкшись поэзией
хокку и начав писать, он принял свой первый литературный псевдоним — Мунэфуса.
Затем, погрузившись в изучение классической китайской поэзии и полюбив больше
других творения Ли Бо, Мунэфуса принял новое имя: по аналогии с именем
китайского поэта, которое, как мы уже говорили, означает “Белая Слива”, он
назвался Тосэй — “Зелёный Персик”.
Третье
“превращение” поэта случилось, когда он отошёл от государственной службы, на
которой состоял, сделался учителем хокку и поселился в доме одного из своих
многочисленных учеников. Здесь в саду Тосэй посадил банановое дерево
(по-японски басё) и, слушая шум его листьев и созерцая природу, принял свой
последний псевдоним, под которым и вошёл в историю мировой поэзии, — Басё.
Понятие:
Басё —
неплодоносящая разновидность банана. Дерево славится своими широкими зелёными
листьями. Они шумно колышутся и легко рвутся при сильном ветре, подобно поэту,
отзываясь на движения природы.
В 1682 году
обитель Басё погибла в пожаре. С этого времени и до конца своих дней поэт стал
скитальцем, продолжив тем самым знаменитую литературную традицию странствующего
поэта, начавшуюся в Японии ещё в эпоху Хэйан.
Вопрос на поля:
Знаете ли вы о
бродячих певцах и странствующих поэтах в культурах других народов? Каких
именно?
Прощальные стихи
На веере хотел я написать,—
В руке сломался он.
Перевод
В.Марковой
Басё известен
своими философскими миниатюрами — зарисовками из жизни, наблюдениями за
природой, осмысляемыми как символы человеческой жизни. Одно из самых знаменитых
хокку Басё родилось, очевидно, из созерцания старого, заросшего пруда.
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Перевод
В.Марковой
По правилам
поэтики классические хокку делятся на две композиционные и смысловые части;
граница проходит в конце первой строки стихотворения. Первая часть хокку — это,
как правило, статическая картина, обозначение самой ситуации происходящего и —
шире — мира. Она же задаёт и настроение и эмоциональное восприятие
происходящего поэтом, наблюдающим. В нашем случае “старый пруд” (в других
переводах — “заросший”, “тихий”, “неподвижный”) передаёт ощущение
неподвижности, запущенности и может быть воспринят как символ неизменной,
печальной, вошедшей раз и навсегда в своё русло жизни или “великого безмолвия”
вселенной. Вторая же часть стихотворения противопоставляется первой, в данном
случае по признакам “неподвижность — движение”, “безмолвие — звук, всплеск”.
Спокойствие и
неподвижность большого и старого пруда, кажущиеся вечными, нарушаются маленькой
лягушкой. С одной стороны, этот внезапный прыжок живого, непоседливого существа
может восприниматься как символ случайности, нарушающей законы жизни. С другой
— это “нарушение” и противопоставление одного другому и есть закономерность
этого мира. Лягушка когда-нибудь непременно прыгнет в пруд, на берегу которого
сидит; в жизни, кажущейся стабильной, когда-нибудь произойдёт событие, которое
изменит её течение. И мудрый Басё, созерцающий этот мир, лишь обозначает схему
того, что видит, лишь намекает на законы вселенной, видимые в самых, казалось
бы, незначительных их проявлениях, оставляя нам, читателям, самим размышлять
над прочитанным и делать свои выводы.
Проверка
памяти:
Имена:
Ли Бо, Ду Фу, Яманоэ Окура, Аравара Нарихира, Оно-но Комати, Ки-но Цураюки,
Басё.
Жанры:
ши, танка, хокку
Поэтические книги: «Шицзин», «Манъёсю», «Кокин-сю».
Вопросы:
Каким было
отношение к слову в Древнем Китае и Японии?
В чём состоит
различие между народной и авторской поэзией? К устной или письменной поэзии
относятся народные песни, вошедшие в антологию «Манъёсю»?
В чём
выражается символичность китайской поэзии?
Какую роль
играет природа в древневосточной лирической поэзии?
Поэзия Басё —
это поэтические зарисовки природы или философские размышления?
«С Востока свет» — гласит древнее высказывание. Как только ни толковали его в разные эпохи! И какие только страны ни назывались в числе тех, что несут миру этот самый свет. Ведь разграничение Востока и Запада, в сущности, зависит от точки отсчета. Для нас, жителей Украины, Восток охватывает и Индию, и Китай, и Иран, и Узбекистан, и Японию, и целый ряд других стран, расположенных к востоку от нашей страны. Однако китайцы некогда полагали, что находятся в центре мира, потому ту же Индию обозначали как западную его часть. А европейцы включают в число восточных стран Россию, которая себя таковой не считает и, в свою очередь, причисляет к восточным государствам, скажем, Армению или Таджикистан. Но как бы там ни было, существует давняя традиция разделения мировой культуры на западную и восточную ветви. Многоголосая, самобытная, изобилующая неразгаданными тайнами и россыпями глубокой мудрости восточная культура вот уже много столетий привлекает к себе пристальное внимание представителей западной цивилизации. Эта культура прокладывает свой особый путь к вершинам духовного развития человечества. Быть может, ее богатейшее наследие и есть тот «свет», который имеется в виду в древнем высказывании.
«С Востока свет» — гласит древнее высказывание. Как только ни толковали его в разные эпохи! И какие только страны ни назывались в числе тех, что несут миру этот самый свет. Ведь разграничение Востока и Запада, в сущности, зависит от точки отсчета. Для нас, жителей Украины, Восток охватывает и Индию, и Китай, и Иран, и Узбекистан, и Японию, и целый ряд других стран, расположенных к востоку от нашей страны. Однако китайцы некогда полагали, что находятся в центре мира, потому ту же Индию обозначали как западную его часть. А европейцы включают в число восточных стран Россию, которая себя таковой не считает и, в свою очередь, причисляет к восточным государствам, скажем, Армению или Таджикистан. Но как бы там ни было, существует давняя традиция разделения мировой культуры на западную и восточную ветви. Многоголосая, самобытная, изобилующая неразгаданными тайнами и россыпями глубокой мудрости восточная культура вот уже много столетий привлекает к себе пристальное внимание представителей западной цивилизации. Эта культура прокладывает свой особый путь к вершинам духовного развития человечества. Быть может, ее богатейшее наследие и есть тот «свет», который имеется в виду в древнем высказывании.
Обширное место в восточном мире занимает арабская культура. В VII в. она пережила удивительный по стремительности и масштабности взлет, когда арабские племена утвердили свое господство на территории от аравийских пустынь до берегов Ганга и Пиренейских гор, создав одну из самых мощных цивилизаций раннего средневековья.
Ее духовным фундаментом стала новая для арабских народов мусульманская религия (называемая также исламом и магометанством), опиравшаяся на священную книгу Коран. В процессе строительства этой цивилизации произошло смешение обычаев племен-покорителей с традициями покоренных народов. Оно оказалось весьма плодотворным для культуры арабского мира. Яркий пример тому — персидская классическая литература. Возникнув на пересечении своих исконных истоков с новой (арабской) письменностью и новой же (мусульманской) религией, она вскоре превратилась, используя метафору одного из ее творцов, в «сад роз», который цвел на диво миру около пятисот лет. Лучшими его украшениями стали сочинения Рудаки, Фирдоуси, Низами, Саади, Хафиза и других талантливейших мастеров слова.
Есть в этом «саду» заветный уголок, где, источая пряные восточные ароматы, благоухает средневековая персидская лирика. Персы чтили поэзию как царицу искусств, а потому занимались ею со всей основательностью и полной самоотдачей. В персидской культуре она играла такую же первостепенную роль, как философия у древних греков или религия у древних евреев. Именно в лирике с максимальной полнотой раскрылся творческий гений персидского народа. Благодаря этому она смогла возвыситься до уровня культурного достояния мирового значения. И среди тех, кто силой своего дара способствовал ее возвышению, был Омар Хайям — поэт, чья слава распространилась по всему миру, став частицей «света с Востока».
Тема Востока, Ислама и его ценностей постепенно входила в творчество русских писателей. С опубликованием их стихов, новелл и рассказов постепенно разрушался образ врага-абрека, сарацина, а их поэтические и прозаические строки освещали реальный облик Востока, его жестокость и красоту, его разнообразие и духовные ценности, его ненависть и его великодушие.
Русских имен здесь достаточно много: можно назвать некоторые из них, которые показывают список мудрецов и романтиков, реалистов и философов русской литературы, внимательно и поэтично вглядывающихся в лицо своего восточного соседа.
А началось все со средневекового путешественника поневоле, купца из города Тверь Афанасия Никитина, чье выдающееся сочинение «Хождение за три моря» широко и разнообразно представило читателям старой Руси XV века земли Ирана, Турции, арабских княжеств, Индии. Купец-исследователь познал и увидел многое. Это было первое в русской литературе описание не паломничества, а коммерческой поездки, насыщенное наблюдениями о политическом устройстве, экономике и культуре других стран. Он впервые описывал Ислам изнутри, и когда начинал писать о религии, в своих записках переходил на арабско-тюркско-персидский разговорный язык, а когда писал о земных делах и деяниях сильных мира сего, то записи вел на русском. «Познакомился я со многими индейцами, — говорит Никитин, — и объявил им о своей вере, что я не бусурманин, а христианин, и они не стали от меня скрывать ни об еде своей, ни о торговле, ни о молитвах и жен своих от меня не прятали; я расспросил все об их вере, и они говорят: веруем в Адама, а Бут — это Адам и род его весь. Вер в Индии всех 84 веры, и все веруют в Бута, а вера с верою не пьёт, не ест, не женится». Индия заняла в его записках особое место: «И тут есть Индейская страна, и люди все ходят наги а голова не покрыта, а груди голы, а власы в одну в одну косу заплетены, а все ходят брюхаты, а дети родятся на всякий год, а детей у них много. А мужики и жонкы все нагы, а все черны. Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются белому человеку…» [1] Записи Афанасия Никитина были обнаружены Н. И. Карамзиным в архиве Троицко-Сергиевского монастыря в составе Троицкой летописи и опубликованы им в 1817 году.
Блестящие описания Багдада, мусульманских праздников и быта Персии, дал другой русский купец Федот Котов в 1623 году в работе «О ходу в персидское царство и из Персиды в Турскую землю и в Индию и в Урзум, где корабли приходят». В большинстве своем в своих заметках он пишет критически, но описывает жизнь и быт Востока зорко и внимательно, так как в пути вел дневник, который затем лег в основу отчета о поездке в Персию. Ф. Котов впервые детально описал мусульманский пост и праздники: байрам рамазан, байрам курбан, ошур, ноуруз и др.
После деревянной Москвы персидские постройки показались Котову особенно красивыми. Он впервые увидел здания в три этажа — «и полата стоит над полаты, высоко в три статьи». Украшения, позолота, резьба по камню — все ему понравилось. А чтобы его не обвинили в преклонении перед «бусурманской» культурой, он добавляет – «и про те мечети писано ни в похвалу, ни во славу» [2]
Котов подчеркивает, что планировка восточных городов совершенно одинаковая: цитадель, собственно город и рабаты («посады»). Он отмечает, как перемещались центры торговой и ремесленной жизни, какие сохранились укрепления, военной силе и укреплениям персидских городов.
Василий Киевский (Григорович-Барский) – русский паломник прошел с посохом в руках и с котомкой за плечами по дорогам Сирии, Египта, Греции, Кипра, Ливана, был на Афоне, Патмосе. Этот монах, писатель, зоркий наблюдатель оставил после себя путевые заметки, которые написал более 250 лет назад и опубликованные первым изданием в России в 1778 году. В августе 1724 г. Василий, вместе с одним вдовым священником, предпринял пешее хождение в Рим; затем он один отправился в Корфу, Кефалонию, Зант, Хиос, Солун и Афон, оттуда в Палестину, Сирию, Аравию до горы Синайской, Египет, снова посетил острова Архипелага, остановился на некоторое время в Константинополе, ходил в Антиохию, опять на Афон, прошел Эпир, Македонию и из Константинополя через Румынию, Болгарию, Молдавию и Польшу вернулся в Киев, где вскоре и скончался. [3] Вот как описывает он посещение Святого, царского ставропигиального монастыря Киккской Богоматери. «…Мне оказали такое гостеприимство что я много дней провел в монастыре… Особенно добр был ко мне игумен Софроний, человек добродетельный, гостеприимный, мудрый, богобоязненный. Он дал мне милостыню, спаси Господи его душу». Барский с большим уважением отмечает, что монахи много и тяжело работают в монастырских садах, на полях и пастбищах. «Они живут плодами своего труда», – записал русский паломник, – Киккский монастырь очень известен во всем христианском мире и именно поэтому притеснения турок особенно сильны. Монахи преодолевают все трудности с честью, потому что Пресвятая Богородица помогает им».
В Триполийском монастыре св. Георгия он вступил в дискуссии с униатами, поддерживая Антиохийского патриарха Селеверста, преподавал греческий язык. Василий посетил Назарет, Вифлеем, Иерусалим, Каир, Александрию, внутренний двор большой мечети Омаядов в Дамаске. Это поистине эпическое описание и художественное воплощение Востока начала XV111 века.
Именно с XV111 века и начинается широкое внедрение мусульманских мотивов в русскую поэзию и литературу. Сначала – как орнамент, вслед за этим как часть мира и символ, которые пытаются понять, а затем и приспособить к отечественной истории, культуре, литературе. Особенно широко это соприкосновение происходило в царствование Екатерины II, когда русский поэт Г.Р. Державин, в сознании которого роднилось русское и татарско-мусульманское бытие (часть его рода происходила из татар) и он в поэтическом «Видении Мурзы» обещал Екатерине: Татарски песни из-под спуда Как луч, потомству сообщу.
Поэт А. С. Грибоедов, представитель России в Персии, знавший Ислам и увлеченный им, автор классической, глубоко русской пьесы «Горе от ума» вставил свой перевод из Саади в бессмертную комедию.
Но, наверное, самое впечатляющее и уважительное отношение, как к Корану, так и к мусульманству, проявил А.С. Пушкин в его несколько загадочных, таинственных и великолепных творениях «Подражание Корану». В пещере тайной, в день гонения Читал я сладостный Коран.
Этому циклу посвящены многие исследования. И многие недоумевают, как мог юный поэт, воспитанный под крылом императорского лицея, находившийся на далеком Севере России, так проникнуться духом, слогом и красотой Корана? А Пушкин чувствовал их и глубоко отметил, что «многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом». Девять стихотворений Пушкина, составивших этот цикл, принадлежат к шедеврам поэзии. [4]
А Федор Достоевский в своей знаменитой речи на пушкинском юбилее вопрошал по этому поводу: «Разве тут не мусульманин, разве это не самый дух Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная сила ее?»
Пушкин открыл загадочный Восток для русского читателя и в знаменитом «Кавказском пленнике» и «Бахчисарайском фонтане», поэме «Газий», в стихах «Стамбул гяуры наши славят», «Делибаш» и др.
Мусульманские герои, аскеры, воители, праведники заполняют стихи современников Пушкина. Они оставались христианами, но их вдохновляло мужество, стойкость и невероятная преданность вере представителей мира Ислама. (Александр Вяземский – «Мухамед», Алекс. Шишков – «Осман», Андрей Муравьев – «Песнь дервишей» и «Бахчисарай», Владимир Бенедиктов – «Калиф и раб», «Письмо Абдель Кодера». И уж совсем неожиданная мусульманская тематика в стихах Ф. Тютчева «Олегов щит»: Аллах! Пролей на нас свой свет! Краса и сила правоверных! Гроза гяуров лицемерных! пророк Твой – Магомет!
С одной стороны, в «восточном» сознании русские романтики видели пример целостного мировосприятия, отличающегося гармоничностью и упорядоченностью. С другой стороны, пушкинскому стремлению к единству в многообразии соответствует кораническое понятие таухида — концепция единства Бога и бытия.
С.Л. Каганович выделяет следующие параметры, сближающие «восточный романтизм» и любовную лирику русских поэтов 20—30-х годов XIX века: субъективизм, психологизм, преобладание изобразительности над выразительностью, канонизированность поэтических средств, вненациональность сравнений, эмоционально-оценочная метафоризация, высокая степень ассоциативности, контрастность и музыкальность.[5] Но, как замечает Н.И. Пригарина, «восточному романтизму» чужды европейская концепция двоемирия, дисгармоничность миросозерцания, пафос отрицания действительности, как не соответствующей идеалу бытия и неразрешимый конфликт материального и идеального, однако эти структурные отличия скорее углубляют, чем отрицают проблему сопоставления. [10]
Особое место в сближении духа, понимании образа России и Востока произвел М. Ю. Лермонтов. Видения Востока и мусульманские образы, герои Ислама органично соседствуют у него с христианским миром. Эти два мира (несмотря на ведущуюся в XIX веке войну на Кавказе) слились у него в поэзии, были неразрывны и нераздельны, естественны и органичны. Это и есть великое волшебство поэзии и литературы: политики, государственные деятели, полководцы сражались, проливали кровь, а слово, образ, легенда и быль в художественном воплощении соединяли людей, страны, религии, находили достоинства в том, кого считали в тот период противником и врагом.[6] Спеша на север издалека, Из темных и чужих сторон, Тебе, Казбек, о страж Востока, Принес я, странник, свой поклон. Чалмою белою от века Твой лоб наморщенный увит И гордый ропот человека Твой гордый мир не возмутит Но сердца тихого моленья Да отнесут твои скалы В надзвездный край, в твое владенье К престолу вечному Аллы.
Загадочный мотив Востока также звучит в прекрасных стихах поэта «Вид гор из степей Кавказа», «Поэт», «Три пальмы», «Дары Терека» и т.д.
За Лермонтовым обращается целый ряд русских поэтов, для которых Восток, Ислам не враждебные понятия, а миг прекрасного, символ веры, озарение, образ жизни, повод для раздумья. Алексей Толстой в «Крымских очерках», устав от тягот и забот поминает аллаха: Всесильной волею аллаха, Дающего нам зной и снег, Мы возвратились с Четырдаха Благополучно на ночлег.
В начале XIX века заметно активизировалась деятельность ученых-востоковедов и переводчиков с восточных языков. Увлечение многих интеллектуалов, в их числе и А.С. Пушкина и Ю.М. Лермонтова, мусульманским миром стало возможным благодаря О.И. Сенковскому (литературный псевдоним — Барон Брамбеус), знаменитому писателю и востоковеду, побывавшему на арабском Востоке и свободно владевшему разговорными арабскими диалектами. С именем О.И. Сенковского связано целое направление в русской литературе — «восточные повести». В 1824 году в альманахе «Полярная звезда» была опубликована его «арабская касыда» «Витязь буланого коня», кроме того, в печати вышли путевые заметки о путешествиях по Сирии, лекции о поэзии арабов и другие произведения. В журналах «Москвитянин», «Отечественные записки», «Русский вестник», «Библиотека для чтения» публиковались многочисленные очерки о трехлетнем путешествии по арабскому Востоку и статьи об исламе другого знаменитого востоковеда Н.Н. Березина. Он совершил совместно с российскими паломниками «хадж» в Аравию, подробно описав пройденный путь.
В Императорской Академии наук в 1818 году был основан Азиатский музей, началась научная и преподавательская деятельность академика Х.Д. Френа и ученого востоковеда А.В. Болдырева. В 1825 году начал издаваться «Азиатский вестник», а Петербургская публичная библиотека стала регулярно получать книги по востоковедению. [5]
К Востоку обратили свой взор тончайшие русские лирики Яков Полонский и Афанасий Фет. Яков Полонский даже писал драматическую поэму «Магомет», и цикл стихов на Исламские мотивы «Татарская песня», «Карнавал» и др. А стихи «Из Гафиза», «Похищение из гарема», «Одалиска» являются поистине шедеврами поэзии А.Фета.
Кружевом своей поэзии, тонкой нитью образа Востока, увлеченно-романтическим воспеванием Ислама Афанасий Фет сплел неповторимый венок на голову России. Его замечательные слова о поэзии Гафиза “…дух человеческий давно уж достиг этой эфирной высоты, которой мы удивляемся в поэмах… и цветы поэзии неувядаемы, независимо от эпохи и почвы их производящей”. Это уже манифест, который позволил приближать ценности Востока и России.
В отношении творчества И.А.Бунина следует заметить, что все, написанное Буниным до поездки в Константинополь в 1903 году, говорит о том, что в тот момент, когда писатель оказался в жизненном и творческом тупике, он впервые занялся тщательным изучением Корана, Библии и других традиций ближневосточных верований. К этому периоду можно отнести стихи, интертекстуально связанные с библейскими сюжетами «Самсон», «День гнева», «Сын человеческий», «Сон», и сюжетами, почерпнутыми из Корана и мусульманской традиции «Авраам», «Ковсерь», «Ночь Аль-Кадра», «Тэмджид», «Тайна», «За измену» . [5] А в 1907 году И.А. Бунин с супругой отправляются в первое «заветное странствие» – в Египет, Сирию, Палестину, стремясь найти «освобождение от времени, от земного тления… в этих погибших царствах Востока и Юга, в области мертвых, забытых стран, их руин и некрополей». (Записи 1907). Впечатления от путешествий по странам Востока разных лет сложились в книгу «Тень птицы» (Париж, 1931).
Конец XIX века и новая вспышка в русской литературе интереса к Востоку, Исламу. М.Михайлов: поэтические переводы Корана, Руми, Саади, Джами и др. А. Апухтин: баллады и «Подражание арабскому», А.Майков: «Молитва бедуина», М. Лохвицкая: «На пути к Востоку», толкование Корана у поэта К. Бальмонта.
Внимание русских поэтов к Корану свидетельствует о том, что в многонациональной, поликультурной и унитарной абсолютной монархии, каковой была императорская Россия, именно поэты во многом оказались проводниками и инициаторами цивилизационно-религиозного диалога, ведшегося помимо официальных властных структур. Не ставя проблемы религиозного синкретизма и не выступая с позиций богословских споров, поэты своими средствами приближали возможность взаимопонимания культур.
Русские поэты устремились, прежде всего, не на толкование смыслов, содержащихся в сурах Корана, а, в соответствии с профессиональной компетентностью, на образную структуру и язык главной священной книги Ислама. Глубокая образность и несомненная поэтическая вдохновенность коранического Откровения были сразу замечены и признаны. Не могла остаться без внимания и органически свойственная текстам Корана глубоко своеобразная образная система, выраженная в совершенно непривычной для европейского восприятия структуре смысловых конструкций языка. План выражения, явно преобладающий в Коране над привычным для европейцев планом содержания, делал священное писание мусульман необычно широко открытой системой, новой незнакомой парадигмой. И поэтические приближения русских поэтов к Корану оказались во многом гораздо более верными и ценными, чем ученые штудии. [7]
Таким образом, налицо, возможно, еще неосознанное, не подвергнутое писательскому анализу влияние Ислама и Востока было действительно впечатляющим, как литературно-эстетическое, так и гуманитарно-философское явление. Формирование мусульманского текста русской литературы не представимо без сложной сети взаимовлияний, обеспечившей тенденцию нарастания интереса к восточному стилю и способность этого стиля становиться необходимой категорией мысли, занимая незаполненное место в картине мира эпохи. Однако, из всей массы взаимовлияний можно выделить одну главную последовательность: просветительство – орнаментальность – интерес к мусульманской культуре как таковой – проникновение метальных структур – западно-восточный синтез.
Описания «Восточных мотивов» в русской литературе XIX века нельзя не выразить удивления и восхищения знаменитыми «арабесками» (сама идея арабески созвучна представлениям исламских богословов о «вечно продолжающейся ткани Вселенной»), едва ли не самого русского писателя Н.В. Гоголя, написавшего бессмертные «Мертвые души» и «Вия». Например из его сочинения, написанного в 1834 году, когда, как казалось, и арабистики русской в помине не было. «… возьмем то блестящее время, когда появились аравитяне – краса народов восточных. И одному только человеку и созданной им религии, роскошной как ночи и вечера Востока, и пламенной как природа близкая к Индийскому морю, великой и размышляющей, какую только могли вместить великие пустыни Азии, – обязаны они свои блестящим радужным существованием. С непостижимой быстротой они, эти случайные чалмоносцы, воздвигают свои калифаты с трех сторон Средиземного моря. И воображение их, ум и все способности, которыми природа так чутко одарила араба, развиваются в виду изумленного Запада, отпечатываясь со всею роскошью на их дворцах, мечетях, садах, фонтанах, и так же внезапно, как в их сказках, кипящими изумрудами и перлами восточной поэзии…»
Н.В.Гоголь воздает должное великим достижениям Востока, арабам, не побоявшимся смешения различных стилей, доставшихся этой части земли от разных народов – «об архитектуре аравитян», «необыкновенное смешение архитектур», «смелое, дерзкое… с прекрасной роскошью». «Они заимствовали от природы все то, что есть в ней верх прекраснейшего». Возможно, поэт искал в этом несколько фантастическом образе образец государственного правления, которого давно ждала Российская Империя.
Но, может быть, самое весомое слово о Востоке, об Исламе, об общечеловеческих ценностях сказал великий Л. Н. Толстой в своем гениальном «Хаджи Мурате». Горец-разбойник, мусульманин, непокорный враг русских войск стал личным увлечением, антитезой рефлектирующему интеллигенту, героем, воспетым и осиянным светом гения русской литературы. На пересечении горского фольклора, идеологии Ислама, общечеловеческих представлений о смысле жизни создается мировой космический образ. Толстой проявлял к Востоку духовно-поэтический интерес, хорошо знал Коран, жизнь арабов, других мусульманских народов.
Лев Николаевич отметил, что миллиарды людей, сотни лет просеивали лучшее «…через решето и сито времени. Отброшено все посредственное, осталось самобытное, глубокое, нужное: остались Веды, Зороастр, Будда, Лаодзы, Конфуций, Ментуе, Христос, Магомет, Сократ.» В своих поисках истины, писатель обращался к философам и мыслителям Древнего Востока, пытаясь в их религиозно-философских взглядах, по его словам, в «восточной мудрости» найти разгадку духовной сущности человека, его призвания, тайны бытия, жизни и смерти. [8]
Нельзя не упомянуть в этом контексте не перечислив и сотой части «восточных» произведений русских писателей, словами восхищения перед словом романтическим и красивым, самого русского поэта XX века Сергея Есенина. Его стих «Шаганэ ты моя, Шаганэ» знакома сердцу многих романтиков любви, красота «шафранового края» стала красотой и его рязанских полей, запах восточных роз и цветов исходил его поэтических строк на всю Россию. И неспроста заметил это современный таджикский писатель и поэт Тимур Зульфикаров, когда писал: Там, где Русь касалась дремной Азии Как вода песков, Там цвели, там восходили дивно Изумрудные христово-мумусльманские оазисы
В XX веке можно обнаружить связь образа Дамаянти, божественной возлюбленной, с мусульманской ментальностью в стихотворении Н. Гумилева «Ислам (О.Н. Высотской)», где этот образ, по всей видимости, функционирует как противопоставление «истинного» «ложному» в контексте веры: В ночном кафе мы молча пили кьянти, Когда вошел, спросивши шерри-бренди, Высокий и седеющий Эффенди, Враг злейший христиан на всем Леванте. И я ему заметил: — «Перестаньте, Мой друг, презрительного корчить денди, В тот час, когда быть может, по легенде В зеленый сумрак входит Дамаянти»…
В заключении хотелось бы сказать, что все великие русские поэты и писатели, писавшие о культуре Востока, о культуре Ислама, были люди глубоко верующие: православные христиане, хорошо помнившие о жестоких воинских столкновениях периода татаро-монгольского ига, русско-турецких войнах, о русско-персидских сражениях, и кавказских конфликтах, где в авангарде противостоящих друг другу сил шли христианский крест и мусульманский полумесяц.
Как скоро современная русская словесность воспримет наследие тысячелетия русской культуры, где исламу всегда отводилось особое место, и как эффективно сумеет избежать искушения ложной политической теории неизбежного столкновения культур Востока и Запада? Как это ни печально, такие столкновения происходят: как столкновения социальных, политических, экономических, так и национальных, технологических и экологических структур. Но с другой стороны они и развязываются и предотвращаются такими силами как взаимопонимание, взаимопожертвование, кровосмешение, культура, литература, поэзия.
Литература:
1. Семенов Л. С. Путешествие Афанасия Никитина. М.: Наука, 1980 г.
2. Кузнецова Н. А. Хождение купца Федора Котова в Персию. М. Изд. вост. литературы, 1958 г.
3. Барсуков Н.П. Жизнь и труды В.Г. Барского. СП-б., 1885 г.
4. Ермаков. И. Ислам в русской литературе ХV-ХХ вв. М.2000 г.
5. Каганович С.Л. (зав.кафедрой теории и методики общего образования Новгородского регионального центра развития образования, Новгород) — Ислам в русской литературе.
6. Захаров Н. В. Бунин Иван Алексеевич // Электронная энциклопедия «Мир Шекспира».
7. Гаврилов Ю.А. Взаимопроникновение культур. Коран в русской поэзии. М.: Наука, 2006 г.
8. Толстой и религия: Научные доклады Московского толстовского общества. М., 1996. Вып. 5.
9. Ганичев В.Н. Восток и Россия. Православие и Ислам.
10. Григорович-Барский В. Г. Странствования по святым местам Востока (с 1723 по 1747 г.) / Союз писателей России; Подгот. текста к переизданию В. В. Павленко; Отв. ред. Г. С. Баранкова. — М.: «Ихтиос», 2005. — Ч. III. — 349 с.
11. Пригарина Н.И. Персидская классика поры расцвета. М.: Изд. АСТ, 2008 г.
Китае письменное слово исконно связано с рисунком: знаменитое иероглифическое письмо, как считают учёные, возникло из начертания гадательных знаков. Само слово “иероглиф” не восточного происхождения, а греческого. Оно означает священные письмена. В самом же Китае ещё в VI веке до н.э. письменное слово стали называть вэнь, то есть “рисунок”, “орнамент”. Чаще всего это, по всей видимости, было изображение человека.
С древнейших времён стихотворения в Китае писались в жанре ши.
Понятие:
Слово “ши” означает “песня”. Отсюда происходит название книги народных песен — «Шицзин».
«Шицзин» — одна из пяти древних канонических книг Китая, так называемого «Пятикнижия», включающего также «Ицзин» («Книгу перемен»), «Шуцзин» («Книгу истории»), «Лицзи» («Книгу ритуала») и «Юэцзи» («Книгу музыки»). В «Шицзине» собраны народные песни, написанные древним четырёхсловным стихом, то есть стихом, состоящим из четырёх иероглифов. Позже поэты добавят к стиху ещё один иероглиф, разработав новый для китайской поэзии пятисловный стих, более гибкий, напевный и выразительный, приближённый к разговорной речи.
Китайская литературная поэзия никогда не была эмоционально открытой. Авторскую лирику отличает созерцательность, способность к тонким наблюдениям, внимание к мельчайшим деталям и, конечно, назидательность. Но в народной поэзии Китая чувства звучат свободнее, а отношения людей вторят жизни природы.
Вопрос на поля:
В чём различие между народной и литературной поэзией? Можно ли сказать, что оно сводится к различию между поэзией устной и письменной?
Невеста, просватанная женихом, воспевается, например, так:
Утки крякают в камышах речных.
Остров маленький. Там гнездо у них.
Эта девушка хороша, скромна.
Эту девушку полюбил жених.
Песня построена на параллелизме между жизнью природы и движениями человеческой души. Это свойственно древней поэзии, говорящей на языке подобных параллелей. Так рождается особенность, очень важная для китайской лирики, — её символичность. Вот как звучит свадебная песня:
Лилий водяных множество кругом.
Мелких наберём, крупных наберём.
Эта девушка хороша, скромна.
Он грустил в ночи, он томился днём.
Перевод В.Микушевича
Водяные лилии служат символом влюблённости, чистой любви. И если в каком-то другом стихотворении мы встретим водяные лилии, одно упоминание их будет для нас знаком: автор хотел указать на чьё-то чувство, даже если он ни слова не сказал о любви.
Символами для китайцев служат камни, цветы, пряности, запахи. Эпитет яшмовый всегда выступает как знак всего истинного, достойного, верного. В стихотворении средневекового лирика Бао Чжао (414/421–465/466) «К яшмовым дверям в опочивальню…» упоминается также запах тмина, исходящий из ларца хозяйки дома, — и для любого знающего читателя это указание на то, что у героини стихотворения есть жених. В Древнем Китае душистый тмин был традиционным подарком жениха невесте.
Вопрос на поля:
Известны ли вам сходные символы в русской народной поэзии?
В одной из песен «Шицзина» так прославляются красота и сила возлюбленного:
Смотрю на полные воды Ци —
Зелёный бамбук по берегам клонится…
О, стройный юноша!
Словно из кости вырезан,
Словно из нефрита выточен.
Отважен и смел,
Пылок и горд.
О, стройный юноша!
Увидишь его — не забудешь вовек!
Перевод Л.Померанцевой
Зелень молодого бамбука даже до того, как юноша упомянут, передаёт впечатление его молодости и стройной красоты. В другой песне зрелый цвет плода и нежность камня не оставляют сомнения в очаровании девушки:
Девушка рядом со мной в колеснице,
Лицо её — грушевый цвет.
Бежит колесница, летит вперёд.
И нежно звенит в подвесках нефрит.
Эта красавица — Цзян из дома Мэн,
Благородна поистине её красота.
Перевод Л.Померанцевой
Сложенные народом песни зачастую имели практическое применение, так как являлись непременной частью какого-либо обрядового действа — к примеру, замаливания богов-покровителей племени. Возможно, и эти описания идеальной красоты, силы, здоровья, благородства, кажущиеся нам, современным читателям, лишь любованием поэта предметом своей страсти, были для жителей Древнего Китая олицетворением чего-то большего. Подобные “эталоны” красоты, разные у каждого народа и в то же время в чём-то непременно похожие, мы найдём в песнях любой древней культуры. Словно этот портрет юноши или девушки, возлюбленного и возлюбленной, обобщён и надличен — как молитва богам: даровать такую красоту, такую силу, такое здоровье, такую любовь, чтобы продлился род, чтобы родились дети. Как правило, эта “молитва” и это воспевание идеальных возлюбленных связаны со свадебным ритуалом. Вероятно, поэтому у разных народов жениха и невесту на свадьбе величают высокородными титулами и даже именами легендарных правителей. Вспомним хотя бы русский обряд, где молодых называют князем и княгиней.
Самые знаменитые авторы Древнего Китая творили в эпоху Тан.
Понятие:
Эпохи в Древнем Китае носят названия правящих династий. Танская эпоха (VIII–IX века) — время расцвета китайской государственности. Поэзия достигла высшей степени официального признания, став одним из основных предметов, преподававшихся в школах.
Одним из самых значительных поэтов эпохи был Ли Бо (701–762). “Белая Слива” — так переводится его имя с китайского. Наряду с другим великим поэтом — Ду Фу (712–770) — на протяжении веков Ли Бо служил образцом для подражания многим поколениям поэтов. О его жизни складывались легенды, согласно которым он был одним из “бессмертных, низвергнутым с небес”.
Наибольшее признание в это время выпадало на долю придворных поэтов. Ли Бо таковым не был, а жизнь свою закончил в изгнании, преследуемый по ложному обвинению. И тем не менее стихи его пользовались славой у современников. Их поражала убедительность образов Ли Бо.
Цитата на поля:
Ду Фу, друг Ли Бо, так сказал о нём: “Опустит кисть и устрашает ветры и ливни. А напишет стих и вызовет слёзы у злых и у добрых духов”.
Заглавие одного из известнейших стихотворений поэта — «Чистые, ровные мелодии». Так — по доминирующему музыкальному тону — назывался в Древнем Китае один из типов песенного лада. По традиции он предназначался для восхваления супружеского счастья. «Мелодии» Ли Бо воспевают чувство императора Сюань Цзуна (713–756) к его возлюбленной, но понять, о чём именно идёт речь в этой песне, непросто. Целое обрисовывается лишь несколькими штрихами, передаётся называнием предметов — символов, понятных только тому, кому ведом их тайный язык:
Облако… Думает — платье! Цветок… Мнится — лицо!
Ветер весенний коснётся куртин: сочно цветенье в росе.
Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
То под луной повстречать, у Изумрудных Террас.
Целая ветвь сочной красы: роса в благовонье застыла.
Горы У в туче-дожде напрасно рвут нутро.
Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого могла бы напомнить?
Милую ту “Летящую Ласточку”, новым нарядом сильную.
Славный цветок и крушащая царство друг другу рады:
К ним всегда и взгляд, и улыбка князя-государя.
Таять послав, растопив досаду бескрайнюю ветра весеннего,
Около домика «Топь благовоний» стала к резным перилам.
Перевод В.Алексеева
Император вспоминает о своей возлюбленной, предаваясь созерцанию природы: “Облако… Думает — платье! Цветок… Мнится — лицо!”
Груда Яшм, Изумрудные Террасы, гора У, упоминаемые в песне, — это традиционные места обитания фей, согласно китайским поверьям. Героиня стихотворения сравнивается, таким образом, с известнейшими китайскими волшебницами.
“Летящей Ласточкой” прозывалась легендарная фаворитка императора Чэн Ди — Чжао Фей-янь, ставшая впоследствии императрицей. А “домик «Топь благовоний»” — это беседка из душистого дерева в саду императорского дворца. Своё стихотворение Ли Бо сложил по случаю участия государя и его возлюбленной в ритуале пересадки драгоценных тюльпанов к беседке, отсюда и многократное сравнение красавицы с цветком.
Другое замечательное стихотворение Ли Бо написано на популярнейший мотив китайской лирической поэзии — мотив тоски героини о покинувшем её возлюбленном. Оно называется «Тоска на яшмовом крыльце», что (мы помним о том, что символизирует яшма), по всей видимости, должно указывать на верность чувства покинутой женщины.
Яшмовый помост рождает белые росы…
Ночь длинна: овладели чулочком из флёра.
Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.
Перевод В.Алексеева
Это произведение обычно считается образцом поэтического мастерства Ли Бо: китайские иероглифы стихотворения расположены таким образом, что живо изображают состояние женщины, которая, тоскуя, не хочет уйти с крыльца и в то же время не может больше стоять. В своей печали она не способна ни присесть, ни прилечь. Один из почитателей таланта Ли Бо сказал однажды, что эти двадцать слов стоят двух тысяч.
А вот “белыми росами” в китайской поэтической традиции называется иней. Героиня так долго стоит на крыльце, что иней успел покрыть её чулок.
Не менее высоко поэтическое слово ценилось и в Японии. Древнейшим верованием японцев было котодама-но синко (“вера в душу слова”), связанное с магическим воздействием слова. Вероятно, поэтому “слово” и “деяние” обозначались в японском языке одинаково — кото.
Первый великий период в истории японской литературы начинается в VII веке н.э., когда в Японии складывается централизованное государство со столицей в городе Нара.
Понятие:
Прославленная своей поэзией эпоха Нара (VII–VIII века) получила название по столице японского государства.
К VIII веку устанавливаются официальные связи с материком, из Японии направляются посольства в Китай, ко двору Тан, а японские поэты обучаются искусству, изучая творения китайских авторов. Именно в VIII веке при дворе японского императора была создана знаменитая поэтическая антология «Манъёсю». Помимо народных песен этот сборник включил в себя и поэтические творения эпохи Нара.
Название «Манъёсю» можно перевести как «Собрание мириад листьев». Дело в том, что японцы издревле отождествляли слова с листьями растений. Этот первый литературный сборник Японии включает песни нескольких поколений, начиная, предположительно, с III–IV веков и заканчивая VIII веком.
Литературная поэзия в Японии родилась при дворе. Главной темой этой поэзии стала любовь. О любви говорится даже там, где внешне ничто как будто не выдаёт чувства, а поэта вдохновляет только природа. Старинный жанр танка в придворной поэзии оказался одним из самых обычных способов выражения чувств.
Понятие:
По-японски танка — “короткая песня”, стихотворение в пять строк с определённым количеством слогов в каждой строке: 5–7–5–7–7. Закономерность, которую очень сложно сохранить в переводе.
В стихотворениях жанра танка вся картина происходящего, всё, о чём хочет сказать поэт, как правило, строится на одном мимолётном чувстве, ощущении, воспоминании. Это даже не множество отдельных штрихов китайской поэзии, как в живописи, создающих единое полотно. В японских танка это всего один — неожиданный и яркий — штрих.
Вечернею порой лишь миг один,
Короткий, как жемчужин встречный звон,
Я видел здесь её, —
И нынче утром вдруг
Мне показалось, будто я люблю…
Перевод А.Глускиной
Многие китайские и японские поэты с древнейших времён смотрели на небо, словно желая найти там поддержку своему чувству. Дело в том, что одна из самых известных и почитаемых легенд Востока повествует об извечной любви двух звёзд — Волопаса и Ткачихи, известных также под именами Альтаира и Веги. Легенда гласит, что некий пастух совершил невиданный поступок: добился любви небесной феи — и та осталась с ним на земле. За такое ослушание влюблённые были превращены в звёзды и разделены “небесной рекой” — Млечным Путём. И лишь один раз в году, в седьмой день седьмого месяца по лунному календарю небесные птицы наводят мост через поток — влюблённые звёзды встречаются, а люди радуются вместе с ними. В Японии в этот день справляют праздник Танабата.
Ему-то и посвящено стихотворение Яманоэ Окура (659–733) — знатока китайской классической литературы, одного из наиболее значительных японских поэтов эпохи Нара.
В ладье, плывущей по реке туманной,
Раскинутой в извечных небесах,
Качаясь по волне,
Не нынче ль ночью
Любимый приплывёт ко мне?
Перевод А.Глускиной
В 795 году столица Японии переместилась в город Хэйан (в переводе «Мир и покой»; нынешний Киото), давший название новому периоду японской истории.
Понятие:
Эпоха Хэйан (IX–XII века) ознаменовала наступление классического периода японской литературы. Поэзия этого времени также тесно связана со двором и аристократической средой.
Славу японского донжуана, покорителя женских сердец, своей жизнью и своими стихами снискал великолепный Аривара Нарихира (825–880), внук императора Хэйдзе.
Известный поэт Ки-но Цураюки (865?–945), составитель новой поэтической антологии «Кокин-сю» (что в переводе означает «Собрание древних и новых японских песен»), назвал Нарихира одним из “шести бессмертных поэтов” японской литературы.
Ещё при жизни Нарихира был признан образцом галантности и мужской красоты, а его легендарные приключения послужили основой для создания знаменитой средневековой повести «Исэ-моногатари».
Как будто аромат душистой сливы
Мне сохранили эти рукава,
Лишь аромат…
Но не вернётся та,
Кого люблю, о ком тоскую…
Перевод А.Глускиной
Среди “шести бессмертных”, названных Ки-но Цураюки, была и талантливая поэтесса и красивейшая женщина своего времени Оно-но Комати (834–900). Достоверно о её жизни почти ничего не известно. Она была придворной дамой и покорила не одно мужское сердце, но прославилась как жестокосердная красавица, лишавшая своих поклонников жизни. Легендам о её трагической жизни посвящено в Японии множество литературных произведений.
Перу Комати принадлежит, например, образ “дороги снов”, ставший впоследствии популярной поэтической метафорой, повторённой многими авторами:
Дорогой снов,
Ногам покоя не давая,
Хоть и брожу,
А наяву ни разу
Увидеться не довелось.
Перевод И.Борониной
Новый расцвет лирической поэзии происходит в XVII–XVIII веках в городской среде. Именно в это время появляется ещё более короткая форма — хокку.
Понятие:
Хокку (по-русски также хайку) — стихотворение в три строки. По сути, это обособившаяся первая строфа танка с чередованием строк длиной в 5–7–5 слогов.
Классиком трёхстиший стал Басё (1644–1694). За свою жизнь этот человек сменил несколько имён. С детства его звали Дзинситиро Гиндзаэмон. В юности, увлёкшись поэзией хокку и начав писать, он принял свой первый литературный псевдоним — Мунэфуса. Затем, погрузившись в изучение классической китайской поэзии и полюбив больше других творения Ли Бо, Мунэфуса принял новое имя: по аналогии с именем китайского поэта, которое, как мы уже говорили, означает “Белая Слива”, он назвался Тосэй — “Зелёный Персик”.
Третье “превращение” поэта случилось, когда он отошёл от государственной службы, на которой состоял, сделался учителем хокку и поселился в доме одного из своих многочисленных учеников. Здесь в саду Тосэй посадил банановое дерево (по-японски басё) и, слушая шум его листьев и созерцая природу, принял свой последний псевдоним, под которым и вошёл в историю мировой поэзии, — Басё.
Понятие:
Басё — неплодоносящая разновидность банана. Дерево славится своими широкими зелёными листьями. Они шумно колышутся и легко рвутся при сильном ветре, подобно поэту, отзываясь на движения природы.
В 1682 году обитель Басё погибла в пожаре. С этого времени и до конца своих дней поэт стал скитальцем, продолжив тем самым знаменитую литературную традицию странствующего поэта, начавшуюся в Японии ещё в эпоху Хэйан.
Вопрос на поля:
Знаете ли вы о бродячих певцах и странствующих поэтах в культурах других народов? Каких именно?
Прощальные стихи
На веере хотел я написать,—
В руке сломался он.
Перевод В.Марковой
Басё известен своими философскими миниатюрами — зарисовками из жизни, наблюдениями за природой, осмысляемыми как символы человеческой жизни. Одно из самых знаменитых хокку Басё родилось, очевидно, из созерцания старого, заросшего пруда.
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Перевод В.Марковой
По правилам поэтики классические хокку делятся на две композиционные и смысловые части; граница проходит в конце первой строки стихотворения. Первая часть хокку — это, как правило, статическая картина, обозначение самой ситуации происходящего и — шире — мира. Она же задаёт и настроение и эмоциональное восприятие происходящего поэтом, наблюдающим. В нашем случае “старый пруд” (в других переводах — “заросший”, “тихий”, “неподвижный”) передаёт ощущение неподвижности, запущенности и может быть воспринят как символ неизменной, печальной, вошедшей раз и навсегда в своё русло жизни или “великого безмолвия” вселенной. Вторая же часть стихотворения противопоставляется первой, в данном случае по признакам “неподвижность — движение”, “безмолвие — звук, всплеск”.
Спокойствие и неподвижность большого и старого пруда, кажущиеся вечными, нарушаются маленькой лягушкой. С одной стороны, этот внезапный прыжок живого, непоседливого существа может восприниматься как символ случайности, нарушающей законы жизни. С другой — это “нарушение” и противопоставление одного другому и есть закономерность этого мира. Лягушка когда-нибудь непременно прыгнет в пруд, на берегу которого сидит; в жизни, кажущейся стабильной, когда-нибудь произойдёт событие, которое изменит её течение. И мудрый Басё, созерцающий этот мир, лишь обозначает схему того, что видит, лишь намекает на законы вселенной, видимые в самых, казалось бы, незначительных их проявлениях, оставляя нам, читателям, самим размышлять над прочитанным и делать свои выводы.
Проверка памяти:
Имена: Ли Бо, Ду Фу, Яманоэ Окура, Аравара Нарихира, Оно-но Комати, Ки-но Цураюки, Басё.
Жанры: ши, танка, хокку
Поэтические книги: «Шицзин», «Манъёсю», «Кокин-сю».
Вопросы:
Каким было отношение к слову в Древнем Китае и Японии?
В чём состоит различие между народной и авторской поэзией? К устной или письменной поэзии относятся народные песни, вошедшие в антологию «Манъёсю»?
В чём выражается символичность китайской поэзии?
Какую роль играет природа в древневосточной лирической поэзии?
Поэзия Басё — это поэтические зарисовки природы или философские размышления?
Конкурс сочинений «Этот загадочный Восток»
Выполнил: ученик 10 класса
МБОУ «Шарагольская СОШ»
Унагаев Дмитрий
Руководитель: Соковикова Н. Д.
учитель истории и обществознания.
Вот уже несколько лет я занимаюсь исследовательской деятельностью. Меня особенно привлекает раздел «краеведение», где имеется возможность исследовать свою родословную, свой край, историю своей малой родины.
Занимаясь родословной, я выяснил, что наша местность граничит с Монголией не только территориально, приграничье накладывает свой отпечаток и на нашу жизнь. Наша местность именуется Шара-Гол, люди со стороны всегда удивляются этому странному названию, даже переспрашивают: «как, как вы сказали?». И мы начинаем диктовать по слогам: «Ша-ра-гол». Что же означает это странное название?
Недавно старожилы села Цаган – Челутай рассказали мне, что на самом деле название Шара-Гол произошло не с бурятского языка, и значит не жёлтая долина, как мы все думали. На самом деле это название произошло со старо-монгольского языка и дословно переводится как «жёлтые цветы вдоль реки». Это навело меня на мысль о том, что мой край и Монголия связаны между собой сильнее, чем я думал.
Из истории мы знаем, что озеро Байкал и территория современной Бурятии относились к легендарной стране Баргуджин-токум, бывшей в составе коренного улуса кочевого государства монголов. Баргуджин-токум была объявлена Чингисханом заповедной землей предков.
После распада империи монгольское государство, раздираемое феодальными раздорами, продолжало существовать вплоть до 16 века. Племена, кочевавшие в Забайкалье и Предбайкалье, всегда оставались в его составе. Ко времени монгольского государства относятся первые сведения о народе, по названию которого позже была названа эта часть территории Забайкалья. Этот народ назывался буряты, а территория получила название Бурятия.
Поэтому и образ жизни, и язык жителей Бурятии схожи с монгольским. Даже многие фамилии в нашей местности, а так же наименования самих местностей имеют «монгольское» происхождение. К примеру, можно взять мою фамилию. Фамилия Унагаев происходит от монгольского слова «унага», которое означает «годовалый жеребёнок». Ещё существует такая фамилия как Дагаевы. Эта фамилия имеет схожие корни, и в переводе с монгольского означает «даган», или двухгодовалый жеребёнок. На территории нашего поселения ещё много таких фамилий и названий местности.
Из всего сказанного можно сделать вывод, что наша местность и Монголия тесно связаны между собой, и Монголия очень сильно влияет на жизнь и развитие Бурятии.
Мне всегда хотелось побывать в Монголии и посмотреть, а что же находится по ту сторону гор, которые разделяют наши территории…
Настоящим открытием для меня в этом году стало знакомство с произведениями персидского ученого и поэта Омара Хайяма и азербайджанского мыслителя и поэта Низами Гянджеви. Открытием, потому что в их творчестве отражается особенный менталитет восточных народов, особенная духовность, особенная атмосфера. Все это необычно для нашего европеизированного сознания. Кроме того, всегда приятно расширить свое мировоззрение, свое знание о мире.
«Восток — дело тонкое», – фраза, которая хорошо запомнилась нам по фильму «Белое солнце пустыни». Действительно, здесь, на Востоке, ценят изысканный вкус и тонкую работу, тонкую одежду и утонченную мудрость. Именно поэты — Фирдоуси и Навой, Саади и Низами, Гафиз и Хайам — смогли в своих произведениях определить роль человека в окружающем мире, воспеть силу ума и чувств. Их лирика по-настоящему философская, внутреннее содержание ее направлено от созерцания к мысли. Веками шлифовалось умение восточных поэтов в короткой, но точной фразе выражать глобальную за значимостью и убедительностью мысль.
Интересная фигура Омара Хайяма (1048—1131). Вот какую яркую характеристику ему дает его же современник: «Хайям был мудрец, который глубоко знал философию и особенно же математику, в которой не было и нет ему равных». Эти слова свидетельствуют о разносторонности и талантливости ученого и поэта. Омар Хайям был очень жизнелюбивым и деятельным человеком. Он много путешествует: Багдад, Нишапур, Дамаск… Он встречается с разными людьми, и эти встречи способствуют его пониманию добра и зла, жестокости и милосердия. Из наблюдений за жизнью рождались поэтические строки, которые и сейчас так современно звучат:
Для друга достойного душа на все готова:
И в ноги поклонится, не вымолвив и слово.
Узнать хочешь ты, есть ли в мире ад?
Есть ад: с подлым человеком разговор. Определенного пространства и времени для людей — нет. Они готовы угодничать только тому, кто выше их по должности, по чину, по семейным связям. Такие люди всегда вызывали пренебрежение, но пока есть те, которым льстят унижение и пресмыкательство подчиненных, будут и такие, кто готов унижаться и ползать.
Омар Хайям писал в жанре рубаи — одной из классических форм восточной поэзии. В четырехстишии рифмуются 1, 2 и 4 строки, иногда и все четыре. Они имеют одинаковое количество составов и пронизанные единственным музыкальным ритмом:
Все тайны пристально храни
Чтобы не узнал изувер и плут.
И взвесь: как с другими ты поведешься
Того от других и себе ожидай.
Одиночество… В этом есть своя драма. Однако есть одиночество высшей пробы, когда человек, не желает уподобляться к тем, которым за их моральными качествами можно отказать в звании человека. И это одиночество вызывает уважение. Только мужественный, гордый и независимый человек способен не опуститься до уровня толпы ценой добровольного самого отчуждения от нее. В унисон этим строкам Хайяма звучат строки современного русского поэта, который в настоящее время проживает в Израиле, Игора Губермана:
Когда кругом кишит бездарность
кладя на жизнь свое клише
в изгойстве скрыта элитарность,
Весьма полезная душе.
Другой жанр, другое время, другие скорости и ритмы, но — к сожалению! — внутренне человек изменяется очень медленно, и снова и снова возникает необходимость абстрагироваться от серости, слабоумия, ограниченности ради сохранения собственного «я» и душевного здоровья.
Иногда, наблюдая за жизнью и часто видя торжество несправедливости, философ-поэт позволяет себе резкие и даже высокомерные оценки.
Хайям понимает, что причина социальной неравноправности — в неумном укладе общества, но поскольку все в мире создано Аллахом, поэт обращается с вызовом и упреком именно к нему.
Мастером другого стихотворствующего жанра, очень распространенного на Востоке, – газели, – был азербайджанский поэт и мыслитель Низами Гянджеви (около 1141—1209). Газель — небольшое лирическое стихотворение, которое состоит из 3—12 двустишия. Основное содержание газелей — воспевание любви к женщине, тоска и грусть по поводу безответного чувства. В произведениях Низами мы находим и выявление жизненного опыта, глубокой человеческой мудрости:
Везде, друге, тайна, куда не глянь, –
И где ключи к потайным знаниям?
Не иди плохой судьбе вперекор!
Вот время пришло — и ты нашел шафир.
Сквозь века доносятся до нас слова азербайджанского мудреца, воспитывая у нас жизненную стойкость и гордую независимость.
Перу Низами принадлежат и несколько поэм, самой известной из которых является «Лейла и Меджнун» (1188). Эта поэма, основанная на древней арабской легенде, рассказывает о несчастной любви юноши Кейса (на прозвище «Меджнун» — «Проникнутый любовью») к красавице Лейле. События разворачиваются вокруг обстоятельств возникновения страстных лирических стихотворений измученного любовью Кейса. Необычные для европейской поэзии образы, особенно изысканные и тонкие, завораживают читателя и воспроизводят экзотичную ауру Востока. Знакомясь с произведениями древней восточной поэзии, открываешь для себя мир, знакомый до этого времени лишь по сказкам про Шахерезаду и Синдбада-морехода: яркий, утонченный, но при этом глубокий и мудрый. Каждое произведение являет собой роскошный драгоценный камень в красочной мозаике мировой литературы.
Введение
Как известно, новое – это давно забытое старое. И для того чтобы понять новое, нам нужно знать и понимать старое.
Древние тексты донесли до нас многие тончайшие оттенки первобытного сознания, воплощенные в различных формах раннего народного творчества. Вначале оно носило синкретических характер, то есть было сложным единством слова. Музыки, танца, и было непосредственно связано с практической деятельностью людей, с их трудом, с освоением ими окружающего мира природы.
Признание устного, народного творчества источником письменной литературы подтверждается не только многочисленными свидетельствами самих текстов, но и собственными, похожими у всех древних литератур, высказываниями его творцов. Проявляется это прежде всего в их почтительном, даже культовом отношении к изреченному Слову, которое ставилось всегда выше слова письменного и – при господствовавшей в древности религиозной идеологии – признавалось обычно боговдохновенным. Это подтверждается также общераспространенным признанием писателями тех далеких времен, что источником их письменного творения являются слова «древних мудрецов», «древних повествований», «память народа», то именно, как и что рассказывалось «в старину».
Противоречивое многообразие художественной формы не только всей совокупности древневосточных литератур, но и каждой в отдельности, невероятная гамма выразительных средств и приемов действуют ошеломляюще: то, знакомясь с иными произведениями тысячелетней давности, поражаешься, до чего это близко нам по своему нравственному, эмоциональному и даже эстетическому настрою, а то – как чуждо, далеко и невоспринимаемо!
В древних стихотворениях чувствуется аромат далекой эпохи и незамутненная чистота восприятия мира, удивительная лиричность и словесные совершенства формы. Созданные в древности, они пленяли читателя много веков.
Литература разных стран Древнего Востока имела свое направление, в каждой стране свое, особое. Для рассмотрения литературы Древнего Востока подходят страны такие, как Египет, Япония, Китай и Индия, так как в этих странах литература была развита на высоком уровне.
литературный произведение египет японский
1. Древний Египет
Наиболее древние литературные произведения возникли в самый ранний период египетской цивилизации – в эпоху Древнего Царства.
Литература Египта делилась на религиозную (сакральную) и светскую, причем большую часть литературных памятников составляют религиозные произведения, в том числе связанные с культом мертвых.
К религиозной литературе относятся разные молитвы, гимны, заклинания, которые были зафиксированы в «Текстах пирамид» и «Текстах саркофагов» и предназначались для фараонов и высшей знати.
Наиболее важным сакральным произведением древнеегипетской литературы является «Египетская книга мертвых». Ее тексты, созданные в эпоху от Древнего до Нового Царства, имели магический характер и должны были обеспечить душе мертвого (Ка) хорошую жизнь в загробном мире.
Светская литература разнообразна по жанрам и представлена сказками, поучениями, песнями, описаниями путешествий, любовной лирикой, рассказами и повестями, баснями, автобиографиями. Наиболее распространенный жанр – дидактическая литература, что существовала в форме поучений, притчей, сентенций, знакомила египтян с основами морально-этических норм.
2. Древняя Япония
Среди наиболее древних японских литературных произведений – хроника «Записки об императорах», «Нихонги», сборники исторических мифов, легенд и преданий древней Японии. Необычайно широкое распространение получила поэзия (сначала лирические произведения, которые часто посвящались конкретным женщинам). С давних времен существовала традиция приглашать лучших поэтов, писателей и критиков (главной задачей последних сбор классификации и распространение текстов стихотворений) на работу при императорском дворе. Придворные японские поэты сочиняли стихи преимущественно про любовь. Природу, путешествия.
3. Древний Китай
Период расцвета литературы пришелся на время правления династии Хань, в это время выдвинулась плеяда блестящих прозаиков и поэтов. Император считал своим долгом покровительствовать литературе и искусству. При императорском дворце была создана обширная библиотека. Творчество поэтов того времени проникнуто духом народных песен. Произведения отличались реалистичным содержанием и были написаны высокохудожественным, но простым языком, доступным для всего народа. Высокого уровня достигла и проза, имелась первая фантастическая литература. В китайских письменных собрания сохранилось уникальное сокровище устного поэтического творчества – записи нескольких народных песен, сделанных на рубеже нашей эры.
Вот один из примеров древнекитайской литературы:
О небо!
О небо Вышнее!
Познали мы друг друга –
я и он,
Нам долгая судьба –
ей не ветшать, не рваться.
Когда у гор
не станет их вершин,
И в реках
пересохнут воды,
Зимою
загрохочет гром,
Дождь летний
снегом обернется,
Когда с землей
сольются небеса –
Тогда лишь с милым
я решу расстаться!
Это стихотворение яркий пример любовной поэзии древнекитайской литературы, показывающий всю красоту поэзии тех времен. Стихотворение «О небо!» актуально и сейчас в наше время. то показывает взаимосвязь между временами.
4. Древняя Индия
Именно специфика религиозных представлений древних ариев оказала значительное влияние на составление древнеиндийских священных текстов – «Вед». Веды (знание) – это первые памятники древнеиндийской литературы конца 2 – начала 1-ого тысячелетия до н.э. на древнеиндийском (ведическом) языке. В «Веды» входят сборники (самхиты) священных песен, торжественных гимнов и магических заклинаний. Приблизительно в 10-7 веке до н.э. для объяснения наиболее сложных положений Вед были созданы так называемые «Брахманы» – прозаические тексты с пояснениями и комментариями. Несколько позже, в течение 7-3 веков до н.э. возникли «Упанишады» (сокровенное знание), целью написания которых было объяснение скрытого смысла древних религиозных обрядов и ритуалов, а также обучение их правильному исполнению. Именно «Упанишады» дают возможность достаточно подробно ознакомиться с многими широкоизвестными философскими концепциями. В период создания «Упанишад» в древней Индии возникли и первые эпические произведения – две большие эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна». Значительную роль в культуре Древней Индии занимали прозаические жанры – сказки, басни, притчи, поучительные истории, поговорки и пословицы. Особенно популярным жанром были джатаки – разнообразные притчи, проповеди, сказки, мифы, легенды, поучительные истории о жизнях Будды. В Индии было создано самое выдающееся и наиболее популярное в мире эротическое произведение – своеобразная энциклопедия семейных отношений и сексуальной жизни «Кама сутра» («Искусство любви»). Название произведения происходит от древнеиндийского бога любви Камы, который «самородился» из сердца Верховного бога Брахмы. В эпосе Кама считается сыном красоты и счастья. Обычно он имел вид юноши с луком и стрелами, которыми он посылал людям любовь. Отказываться от даров Камы считалось страшным грехом. «Кама сутра была написана для просвещения индийских граждан (по большей части богатых) в делах любви, и окончательный вариант ее текста оформился в 3-5 в. н.э. Литературы любви в индии имела якобы божественное происхождение.
Как известно, мировая литература сложилась лишь в новое время. Но это могло произойти только потому, что с самого возникновения письменных литератур на земле (вначале древневосточных) они развивались в постоянной оплодотворяющей связи друг с другом, питались одними и теми же общественно – историческими корнями.
Мир просторен, многолик, и вместе с тем он един – такой вывод возникает из изучения проблемы начала, и даже самого «начала начал», литературного творчества.
Литературы Древнего востока всегда были связаны между собой, учились у друг друга и друг друга обогащали. Но в тоже время в каждой из них было что-то свое, неповторимое, что нельзя передать словами, а надо прочувствовать.
Размещено на Allbest.ru
Поэзия
Востока
Татьяна
Каратеева
Китай и
Япония
Китае
письменное слово исконно связано с рисунком: знаменитое иероглифическое письмо,
как считают учёные, возникло из начертания гадательных знаков. Само слово
“иероглиф” не восточного происхождения, а греческого. Оно означает священные
письмена. В самом же Китае ещё в VI веке до н.э. письменное слово стали
называть вэнь, то есть “рисунок”, “орнамент”. Чаще всего это, по всей
видимости, было изображение человека.
С древнейших
времён стихотворения в Китае писались в жанре ши.
Понятие:
Слово “ши”
означает “песня”. Отсюда происходит название книги народных песен — «Шицзин».
«Шицзин» — одна
из пяти древних канонических книг Китая, так называемого «Пятикнижия», включающего
также «Ицзин» («Книгу перемен»), «Шуцзин» («Книгу истории»), «Лицзи» («Книгу
ритуала») и «Юэцзи» («Книгу музыки»). В «Шицзине» собраны народные песни,
написанные древним четырёхсловным стихом, то есть стихом, состоящим из четырёх
иероглифов. Позже поэты добавят к стиху ещё один иероглиф, разработав новый для
китайской поэзии пятисловный стих, более гибкий, напевный и выразительный,
приближённый к разговорной речи.
Китайская
литературная поэзия никогда не была эмоционально открытой. Авторскую лирику
отличает созерцательность, способность к тонким наблюдениям, внимание к
мельчайшим деталям и, конечно, назидательность. Но в народной поэзии Китая
чувства звучат свободнее, а отношения людей вторят жизни природы.
Вопрос на поля:
В чём различие
между народной и литературной поэзией? Можно ли сказать, что оно сводится к
различию между поэзией устной и письменной?
Невеста,
просватанная женихом, воспевается, например, так:
Утки крякают в камышах речных.
Остров маленький. Там гнездо у них.
Эта девушка хороша, скромна.
Эту девушку полюбил жених.
Песня построена
на параллелизме между жизнью природы и движениями человеческой души. Это
свойственно древней поэзии, говорящей на языке подобных параллелей. Так
рождается особенность, очень важная для китайской лирики, — её символичность.
Вот как звучит свадебная песня:
Лилий водяных множество кругом.
Мелких наберём, крупных наберём.
Эта девушка хороша, скромна.
Он грустил в ночи, он томился днём.
Перевод
В.Микушевича
Водяные лилии
служат символом влюблённости, чистой любви. И если в каком-то другом
стихотворении мы встретим водяные лилии, одно упоминание их будет для нас
знаком: автор хотел указать на чьё-то чувство, даже если он ни слова не сказал
о любви.
Символами для
китайцев служат камни, цветы, пряности, запахи. Эпитет яшмовый всегда выступает
как знак всего истинного, достойного, верного. В стихотворении средневекового
лирика Бао Чжао (414/421–465/466) «К яшмовым дверям в опочивальню…»
упоминается также запах тмина, исходящий из ларца хозяйки дома, — и для любого
знающего читателя это указание на то, что у героини стихотворения есть жених. В
Древнем Китае душистый тмин был традиционным подарком жениха невесте.
Вопрос на поля:
Известны ли вам
сходные символы в русской народной поэзии?
В одной из
песен «Шицзина» так прославляются красота и сила возлюбленного:
Смотрю на полные воды Ци —
Зелёный бамбук по берегам клонится…
О, стройный юноша!
Словно из кости вырезан,
Словно из нефрита выточен.
Отважен и смел,
Пылок и горд.
О, стройный юноша!
Увидишь его — не забудешь вовек!
Перевод
Л.Померанцевой
Зелень молодого
бамбука даже до того, как юноша упомянут, передаёт впечатление его молодости и
стройной красоты. В другой песне зрелый цвет плода и нежность камня не
оставляют сомнения в очаровании девушки:
Девушка рядом со мной в колеснице,
Лицо её — грушевый цвет.
Бежит колесница, летит вперёд.
И нежно звенит в подвесках нефрит.
Эта красавица — Цзян из дома Мэн,
Благородна поистине её красота.
Перевод
Л.Померанцевой
Сложенные
народом песни зачастую имели практическое применение, так как являлись
непременной частью какого-либо обрядового действа — к примеру, замаливания
богов-покровителей племени. Возможно, и эти описания идеальной красоты, силы,
здоровья, благородства, кажущиеся нам, современным читателям, лишь любованием
поэта предметом своей страсти, были для жителей Древнего Китая олицетворением
чего-то большего. Подобные “эталоны” красоты, разные у каждого народа и в то же
время в чём-то непременно похожие, мы найдём в песнях любой древней культуры.
Словно этот портрет юноши или девушки, возлюбленного и возлюбленной, обобщён и
надличен — как молитва богам: даровать такую красоту, такую силу, такое
здоровье, такую любовь, чтобы продлился род, чтобы родились дети. Как правило,
эта “молитва” и это воспевание идеальных возлюбленных связаны со свадебным
ритуалом. Вероятно, поэтому у разных народов жениха и невесту на свадьбе
величают высокородными титулами и даже именами легендарных правителей. Вспомним
хотя бы русский обряд, где молодых называют князем и княгиней.
Самые знаменитые
авторы Древнего Китая творили в эпоху Тан.
Понятие:
Эпохи в Древнем
Китае носят названия правящих династий. Танская эпоха (VIII–IX века) — время
расцвета китайской государственности. Поэзия достигла высшей степени
официального признания, став одним из основных предметов, преподававшихся в
школах.
Одним из самых
значительных поэтов эпохи был Ли Бо (701–762). “Белая Слива” — так переводится
его имя с китайского. Наряду с другим великим поэтом — Ду Фу (712–770) — на
протяжении веков Ли Бо служил образцом для подражания многим поколениям поэтов.
О его жизни складывались легенды, согласно которым он был одним из
“бессмертных, низвергнутым с небес”.
Наибольшее
признание в это время выпадало на долю придворных поэтов. Ли Бо таковым не был,
а жизнь свою закончил в изгнании, преследуемый по ложному обвинению. И тем не
менее стихи его пользовались славой у современников. Их поражала убедительность
образов Ли Бо.
Цитата на поля:
Ду Фу, друг Ли
Бо, так сказал о нём: “Опустит кисть и устрашает ветры и ливни. А напишет стих
и вызовет слёзы у злых и у добрых духов”.
Заглавие одного
из известнейших стихотворений поэта — «Чистые, ровные мелодии». Так — по
доминирующему музыкальному тону — назывался в Древнем Китае один из типов
песенного лада. По традиции он предназначался для восхваления супружеского
счастья. «Мелодии» Ли Бо воспевают чувство императора Сюань Цзуна (713–756) к
его возлюбленной, но понять, о чём именно идёт речь в этой песне, непросто.
Целое обрисовывается лишь несколькими штрихами, передаётся называнием предметов
— символов, понятных только тому, кому ведом их тайный язык:
Облако… Думает — платье! Цветок… Мнится — лицо!
Ветер весенний коснётся куртин: сочно цветенье в росе.
Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
То под луной повстречать, у Изумрудных Террас.
Целая ветвь сочной красы: роса в благовонье застыла.
Горы У в туче-дожде напрасно рвут нутро.
Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого могла бы напомнить?
Милую ту “Летящую Ласточку”, новым нарядом сильную.
Славный цветок и крушащая царство друг другу рады:
К ним всегда и взгляд, и улыбка князя-государя.
Таять послав, растопив досаду бескрайнюю ветра весеннего,
Около домика «Топь благовоний» стала к резным перилам.
Перевод
В.Алексеева
Император
вспоминает о своей возлюбленной, предаваясь созерцанию природы: “Облако…
Думает — платье! Цветок… Мнится — лицо!”
Груда Яшм,
Изумрудные Террасы, гора У, упоминаемые в песне, — это традиционные места
обитания фей, согласно китайским поверьям. Героиня стихотворения сравнивается,
таким образом, с известнейшими китайскими волшебницами.
“Летящей
Ласточкой” прозывалась легендарная фаворитка императора Чэн Ди — Чжао Фей-янь,
ставшая впоследствии императрицей. А “домик «Топь благовоний»” — это беседка из
душистого дерева в саду императорского дворца. Своё стихотворение Ли Бо сложил
по случаю участия государя и его возлюбленной в ритуале пересадки драгоценных
тюльпанов к беседке, отсюда и многократное сравнение красавицы с цветком.
Другое
замечательное стихотворение Ли Бо написано на популярнейший мотив китайской
лирической поэзии — мотив тоски героини о покинувшем её возлюбленном. Оно
называется «Тоска на яшмовом крыльце», что (мы помним о том, что символизирует
яшма), по всей видимости, должно указывать на верность чувства покинутой
женщины.
Яшмовый помост рождает белые росы…
Ночь длинна: овладели чулочком из флёра.
Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.
Перевод
В.Алексеева
Это
произведение обычно считается образцом поэтического мастерства Ли Бо: китайские
иероглифы стихотворения расположены таким образом, что живо изображают
состояние женщины, которая, тоскуя, не хочет уйти с крыльца и в то же время не
может больше стоять. В своей печали она не способна ни присесть, ни прилечь.
Один из почитателей таланта Ли Бо сказал однажды, что эти двадцать слов стоят
двух тысяч.
А вот “белыми
росами” в китайской поэтической традиции называется иней. Героиня так долго
стоит на крыльце, что иней успел покрыть её чулок.
Не менее высоко
поэтическое слово ценилось и в Японии. Древнейшим верованием японцев было
котодама-но синко (“вера в душу слова”), связанное с магическим воздействием
слова. Вероятно, поэтому “слово” и “деяние” обозначались в японском языке
одинаково — кото.
Первый великий
период в истории японской литературы начинается в VII веке н.э., когда в Японии
складывается централизованное государство со столицей в городе Нара.
Понятие:
Прославленная
своей поэзией эпоха Нара (VII–VIII века) получила название по столице японского
государства.
К VIII веку
устанавливаются официальные связи с материком, из Японии направляются
посольства в Китай, ко двору Тан, а японские поэты обучаются искусству, изучая
творения китайских авторов. Именно в VIII веке при дворе японского императора
была создана знаменитая поэтическая антология «Манъёсю». Помимо народных песен
этот сборник включил в себя и поэтические творения эпохи Нара.
Название
«Манъёсю» можно перевести как «Собрание мириад листьев». Дело в том, что японцы
издревле отождествляли слова с листьями растений. Этот первый литературный сборник
Японии включает песни нескольких поколений, начиная, предположительно, с III–IV
веков и заканчивая VIII веком.
Литературная
поэзия в Японии родилась при дворе. Главной темой этой поэзии стала любовь. О
любви говорится даже там, где внешне ничто как будто не выдаёт чувства, а поэта
вдохновляет только природа. Старинный жанр танка в придворной поэзии оказался
одним из самых обычных способов выражения чувств.
Понятие:
По-японски
танка — “короткая песня”, стихотворение в пять строк с определённым количеством
слогов в каждой строке: 5–7–5–7–7. Закономерность, которую очень сложно
сохранить в переводе.
В
стихотворениях жанра танка вся картина происходящего, всё, о чём хочет сказать
поэт, как правило, строится на одном мимолётном чувстве, ощущении, воспоминании.
Это даже не множество отдельных штрихов китайской поэзии, как в живописи,
создающих единое полотно. В японских танка это всего один — неожиданный и яркий
— штрих.
Вечернею порой лишь миг один,
Короткий, как жемчужин встречный звон,
Я видел здесь её, —
И нынче утром вдруг
Мне показалось, будто я люблю…
Перевод
А.Глускиной
Многие
китайские и японские поэты с древнейших времён смотрели на небо, словно желая
найти там поддержку своему чувству. Дело в том, что одна из самых известных и
почитаемых легенд Востока повествует об извечной любви двух звёзд — Волопаса и
Ткачихи, известных также под именами Альтаира и Веги. Легенда гласит, что некий
пастух совершил невиданный поступок: добился любви небесной феи — и та осталась
с ним на земле. За такое ослушание влюблённые были превращены в звёзды и
разделены “небесной рекой” — Млечным Путём. И лишь один раз в году, в седьмой
день седьмого месяца по лунному календарю небесные птицы наводят мост через
поток — влюблённые звёзды встречаются, а люди радуются вместе с ними. В Японии
в этот день справляют праздник Танабата.
Ему-то и
посвящено стихотворение Яманоэ Окура (659–733) — знатока китайской классической
литературы, одного из наиболее значительных японских поэтов эпохи Нара.
В ладье, плывущей по реке туманной,
Раскинутой в извечных небесах,
Качаясь по волне,
Не нынче ль ночью
Любимый приплывёт ко мне?
Перевод
А.Глускиной
В 795 году
столица Японии переместилась в город Хэйан (в переводе «Мир и покой»; нынешний
Киото), давший название новому периоду японской истории.
Понятие:
Эпоха Хэйан
(IX–XII века) ознаменовала наступление классического периода японской
литературы. Поэзия этого времени также тесно связана со двором и
аристократической средой.
Славу японского
донжуана, покорителя женских сердец, своей жизнью и своими стихами снискал
великолепный Аривара Нарихира (825–880), внук императора Хэйдзе.
Известный поэт
Ки-но Цураюки (865?–945), составитель новой поэтической антологии «Кокин-сю»
(что в переводе означает «Собрание древних и новых японских песен»), назвал Нарихира
одним из “шести бессмертных поэтов” японской литературы.
Ещё при жизни
Нарихира был признан образцом галантности и мужской красоты, а его легендарные
приключения послужили основой для создания знаменитой средневековой повести
«Исэ-моногатари».
Как будто аромат душистой сливы
Мне сохранили эти рукава,
Лишь аромат…
Но не вернётся та,
Кого люблю, о ком тоскую…
Перевод
А.Глускиной
Среди “шести
бессмертных”, названных Ки-но Цураюки, была и талантливая поэтесса и
красивейшая женщина своего времени Оно-но Комати (834–900). Достоверно о её
жизни почти ничего не известно. Она была придворной дамой и покорила не одно
мужское сердце, но прославилась как жестокосердная красавица, лишавшая своих
поклонников жизни. Легендам о её трагической жизни посвящено в Японии множество
литературных произведений.
Перу Комати
принадлежит, например, образ “дороги снов”, ставший впоследствии популярной
поэтической метафорой, повторённой многими авторами:
Дорогой снов,
Ногам покоя не давая,
Хоть и брожу,
А наяву ни разу
Увидеться не довелось.
Перевод
И.Борониной
Новый расцвет
лирической поэзии происходит в XVII–XVIII веках в городской среде. Именно в это
время появляется ещё более короткая форма — хокку.
Понятие:
Хокку
(по-русски также хайку) — стихотворение в три строки. По сути, это
обособившаяся первая строфа танка с чередованием строк длиной в 5–7–5 слогов.
Классиком
трёхстиший стал Басё (1644–1694). За свою жизнь этот человек сменил несколько
имён. С детства его звали Дзинситиро Гиндзаэмон. В юности, увлёкшись поэзией
хокку и начав писать, он принял свой первый литературный псевдоним — Мунэфуса.
Затем, погрузившись в изучение классической китайской поэзии и полюбив больше
других творения Ли Бо, Мунэфуса принял новое имя: по аналогии с именем
китайского поэта, которое, как мы уже говорили, означает “Белая Слива”, он
назвался Тосэй — “Зелёный Персик”.
Третье
“превращение” поэта случилось, когда он отошёл от государственной службы, на
которой состоял, сделался учителем хокку и поселился в доме одного из своих
многочисленных учеников. Здесь в саду Тосэй посадил банановое дерево
(по-японски басё) и, слушая шум его листьев и созерцая природу, принял свой
последний псевдоним, под которым и вошёл в историю мировой поэзии, — Басё.
Понятие:
Басё —
неплодоносящая разновидность банана. Дерево славится своими широкими зелёными
листьями. Они шумно колышутся и легко рвутся при сильном ветре, подобно поэту,
отзываясь на движения природы.
В 1682 году
обитель Басё погибла в пожаре. С этого времени и до конца своих дней поэт стал
скитальцем, продолжив тем самым знаменитую литературную традицию странствующего
поэта, начавшуюся в Японии ещё в эпоху Хэйан.
Вопрос на поля:
Знаете ли вы о
бродячих певцах и странствующих поэтах в культурах других народов? Каких
именно?
Прощальные стихи
На веере хотел я написать,—
В руке сломался он.
Перевод
В.Марковой
Басё известен
своими философскими миниатюрами — зарисовками из жизни, наблюдениями за
природой, осмысляемыми как символы человеческой жизни. Одно из самых знаменитых
хокку Басё родилось, очевидно, из созерцания старого, заросшего пруда.
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Перевод
В.Марковой
По правилам
поэтики классические хокку делятся на две композиционные и смысловые части;
граница проходит в конце первой строки стихотворения. Первая часть хокку — это,
как правило, статическая картина, обозначение самой ситуации происходящего и —
шире — мира. Она же задаёт и настроение и эмоциональное восприятие
происходящего поэтом, наблюдающим. В нашем случае “старый пруд” (в других
переводах — “заросший”, “тихий”, “неподвижный”) передаёт ощущение
неподвижности, запущенности и может быть воспринят как символ неизменной,
печальной, вошедшей раз и навсегда в своё русло жизни или “великого безмолвия”
вселенной. Вторая же часть стихотворения противопоставляется первой, в данном
случае по признакам “неподвижность — движение”, “безмолвие — звук, всплеск”.
Спокойствие и
неподвижность большого и старого пруда, кажущиеся вечными, нарушаются маленькой
лягушкой. С одной стороны, этот внезапный прыжок живого, непоседливого существа
может восприниматься как символ случайности, нарушающей законы жизни. С другой
— это “нарушение” и противопоставление одного другому и есть закономерность
этого мира. Лягушка когда-нибудь непременно прыгнет в пруд, на берегу которого
сидит; в жизни, кажущейся стабильной, когда-нибудь произойдёт событие, которое
изменит её течение. И мудрый Басё, созерцающий этот мир, лишь обозначает схему
того, что видит, лишь намекает на законы вселенной, видимые в самых, казалось
бы, незначительных их проявлениях, оставляя нам, читателям, самим размышлять
над прочитанным и делать свои выводы.
Проверка
памяти:
Имена:
Ли Бо, Ду Фу, Яманоэ Окура, Аравара Нарихира, Оно-но Комати, Ки-но Цураюки,
Басё.
Жанры:
ши, танка, хокку
Поэтические книги: «Шицзин», «Манъёсю», «Кокин-сю».
Вопросы:
Каким было
отношение к слову в Древнем Китае и Японии?
В чём состоит
различие между народной и авторской поэзией? К устной или письменной поэзии
относятся народные песни, вошедшие в антологию «Манъёсю»?
В чём
выражается символичность китайской поэзии?
Какую роль
играет природа в древневосточной лирической поэзии?
Поэзия Басё —
это поэтические зарисовки природы или философские размышления?
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/
«С Востока свет» — гласит древнее высказывание. Как только ни толковали его в разные эпохи! И какие только страны ни назывались в числе тех, что несут миру этот самый свет. Ведь разграничение Востока и Запада, в сущности, зависит от точки отсчета. Для нас, жителей Украины, Восток охватывает и Индию, и Китай, и Иран, и Узбекистан, и Японию, и целый ряд других стран, расположенных к востоку от нашей страны. Однако китайцы некогда полагали, что находятся в центре мира, потому ту же Индию обозначали как западную его часть. А европейцы включают в число восточных стран Россию, которая себя таковой не считает и, в свою очередь, причисляет к восточным государствам, скажем, Армению или Таджикистан. Но как бы там ни было, существует давняя традиция разделения мировой культуры на западную и восточную ветви. Многоголосая, самобытная, изобилующая неразгаданными тайнами и россыпями глубокой мудрости восточная культура вот уже много столетий привлекает к себе пристальное внимание представителей западной цивилизации. Эта культура прокладывает свой особый путь к вершинам духовного развития человечества. Быть может, ее богатейшее наследие и есть тот «свет», который имеется в виду в древнем высказывании.
«С Востока свет» — гласит древнее высказывание. Как только ни толковали его в разные эпохи! И какие только страны ни назывались в числе тех, что несут миру этот самый свет. Ведь разграничение Востока и Запада, в сущности, зависит от точки отсчета. Для нас, жителей Украины, Восток охватывает и Индию, и Китай, и Иран, и Узбекистан, и Японию, и целый ряд других стран, расположенных к востоку от нашей страны. Однако китайцы некогда полагали, что находятся в центре мира, потому ту же Индию обозначали как западную его часть. А европейцы включают в число восточных стран Россию, которая себя таковой не считает и, в свою очередь, причисляет к восточным государствам, скажем, Армению или Таджикистан. Но как бы там ни было, существует давняя традиция разделения мировой культуры на западную и восточную ветви. Многоголосая, самобытная, изобилующая неразгаданными тайнами и россыпями глубокой мудрости восточная культура вот уже много столетий привлекает к себе пристальное внимание представителей западной цивилизации. Эта культура прокладывает свой особый путь к вершинам духовного развития человечества. Быть может, ее богатейшее наследие и есть тот «свет», который имеется в виду в древнем высказывании.
Обширное место в восточном мире занимает арабская культура. В VII в. она пережила удивительный по стремительности и масштабности взлет, когда арабские племена утвердили свое господство на территории от аравийских пустынь до берегов Ганга и Пиренейских гор, создав одну из самых мощных цивилизаций раннего средневековья.
Ее духовным фундаментом стала новая для арабских народов мусульманская религия (называемая также исламом и магометанством), опиравшаяся на священную книгу Коран. В процессе строительства этой цивилизации произошло смешение обычаев племен-покорителей с традициями покоренных народов. Оно оказалось весьма плодотворным для культуры арабского мира. Яркий пример тому — персидская классическая литература. Возникнув на пересечении своих исконных истоков с новой (арабской) письменностью и новой же (мусульманской) религией, она вскоре превратилась, используя метафору одного из ее творцов, в «сад роз», который цвел на диво миру около пятисот лет. Лучшими его украшениями стали сочинения Рудаки, Фирдоуси, Низами, Саади, Хафиза и других талантливейших мастеров слова.
Есть в этом «саду» заветный уголок, где, источая пряные восточные ароматы, благоухает средневековая персидская лирика. Персы чтили поэзию как царицу искусств, а потому занимались ею со всей основательностью и полной самоотдачей. В персидской культуре она играла такую же первостепенную роль, как философия у древних греков или религия у древних евреев. Именно в лирике с максимальной полнотой раскрылся творческий гений персидского народа. Благодаря этому она смогла возвыситься до уровня культурного достояния мирового значения. И среди тех, кто силой своего дара способствовал ее возвышению, был Омар Хайям — поэт, чья слава распространилась по всему миру, став частицей «света с Востока».
Тема Востока, Ислама и его ценностей постепенно входила в творчество русских писателей. С опубликованием их стихов, новелл и рассказов постепенно разрушался образ врага-абрека, сарацина, а их поэтические и прозаические строки освещали реальный облик Востока, его жестокость и красоту, его разнообразие и духовные ценности, его ненависть и его великодушие.
Русских имен здесь достаточно много: можно назвать некоторые из них, которые показывают список мудрецов и романтиков, реалистов и философов русской литературы, внимательно и поэтично вглядывающихся в лицо своего восточного соседа.
А началось все со средневекового путешественника поневоле, купца из города Тверь Афанасия Никитина, чье выдающееся сочинение «Хождение за три моря» широко и разнообразно представило читателям старой Руси XV века земли Ирана, Турции, арабских княжеств, Индии. Купец-исследователь познал и увидел многое. Это было первое в русской литературе описание не паломничества, а коммерческой поездки, насыщенное наблюдениями о политическом устройстве, экономике и культуре других стран. Он впервые описывал Ислам изнутри, и когда начинал писать о религии, в своих записках переходил на арабско-тюркско-персидский разговорный язык, а когда писал о земных делах и деяниях сильных мира сего, то записи вел на русском. «Познакомился я со многими индейцами, — говорит Никитин, — и объявил им о своей вере, что я не бусурманин, а христианин, и они не стали от меня скрывать ни об еде своей, ни о торговле, ни о молитвах и жен своих от меня не прятали; я расспросил все об их вере, и они говорят: веруем в Адама, а Бут — это Адам и род его весь. Вер в Индии всех 84 веры, и все веруют в Бута, а вера с верою не пьёт, не ест, не женится». Индия заняла в его записках особое место: «И тут есть Индейская страна, и люди все ходят наги а голова не покрыта, а груди голы, а власы в одну в одну косу заплетены, а все ходят брюхаты, а дети родятся на всякий год, а детей у них много. А мужики и жонкы все нагы, а все черны. Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются белому человеку…» [1] Записи Афанасия Никитина были обнаружены Н. И. Карамзиным в архиве Троицко-Сергиевского монастыря в составе Троицкой летописи и опубликованы им в 1817 году.
Блестящие описания Багдада, мусульманских праздников и быта Персии, дал другой русский купец Федот Котов в 1623 году в работе «О ходу в персидское царство и из Персиды в Турскую землю и в Индию и в Урзум, где корабли приходят». В большинстве своем в своих заметках он пишет критически, но описывает жизнь и быт Востока зорко и внимательно, так как в пути вел дневник, который затем лег в основу отчета о поездке в Персию. Ф. Котов впервые детально описал мусульманский пост и праздники: байрам рамазан, байрам курбан, ошур, ноуруз и др.
После деревянной Москвы персидские постройки показались Котову особенно красивыми. Он впервые увидел здания в три этажа — «и полата стоит над полаты, высоко в три статьи». Украшения, позолота, резьба по камню — все ему понравилось. А чтобы его не обвинили в преклонении перед «бусурманской» культурой, он добавляет – «и про те мечети писано ни в похвалу, ни во славу» [2]
Котов подчеркивает, что планировка восточных городов совершенно одинаковая: цитадель, собственно город и рабаты («посады»). Он отмечает, как перемещались центры торговой и ремесленной жизни, какие сохранились укрепления, военной силе и укреплениям персидских городов.
Василий Киевский (Григорович-Барский) – русский паломник прошел с посохом в руках и с котомкой за плечами по дорогам Сирии, Египта, Греции, Кипра, Ливана, был на Афоне, Патмосе. Этот монах, писатель, зоркий наблюдатель оставил после себя путевые заметки, которые написал более 250 лет назад и опубликованные первым изданием в России в 1778 году. В августе 1724 г. Василий, вместе с одним вдовым священником, предпринял пешее хождение в Рим; затем он один отправился в Корфу, Кефалонию, Зант, Хиос, Солун и Афон, оттуда в Палестину, Сирию, Аравию до горы Синайской, Египет, снова посетил острова Архипелага, остановился на некоторое время в Константинополе, ходил в Антиохию, опять на Афон, прошел Эпир, Македонию и из Константинополя через Румынию, Болгарию, Молдавию и Польшу вернулся в Киев, где вскоре и скончался. [3] Вот как описывает он посещение Святого, царского ставропигиального монастыря Киккской Богоматери. «…Мне оказали такое гостеприимство что я много дней провел в монастыре… Особенно добр был ко мне игумен Софроний, человек добродетельный, гостеприимный, мудрый, богобоязненный. Он дал мне милостыню, спаси Господи его душу». Барский с большим уважением отмечает, что монахи много и тяжело работают в монастырских садах, на полях и пастбищах. «Они живут плодами своего труда», – записал русский паломник, – Киккский монастырь очень известен во всем христианском мире и именно поэтому притеснения турок особенно сильны. Монахи преодолевают все трудности с честью, потому что Пресвятая Богородица помогает им».
В Триполийском монастыре св. Георгия он вступил в дискуссии с униатами, поддерживая Антиохийского патриарха Селеверста, преподавал греческий язык. Василий посетил Назарет, Вифлеем, Иерусалим, Каир, Александрию, внутренний двор большой мечети Омаядов в Дамаске. Это поистине эпическое описание и художественное воплощение Востока начала XV111 века.
Именно с XV111 века и начинается широкое внедрение мусульманских мотивов в русскую поэзию и литературу. Сначала – как орнамент, вслед за этим как часть мира и символ, которые пытаются понять, а затем и приспособить к отечественной истории, культуре, литературе. Особенно широко это соприкосновение происходило в царствование Екатерины II, когда русский поэт Г.Р. Державин, в сознании которого роднилось русское и татарско-мусульманское бытие (часть его рода происходила из татар) и он в поэтическом «Видении Мурзы» обещал Екатерине:
Татарски песни из-под спуда
Как луч, потомству сообщу.
Поэт А. С. Грибоедов, представитель России в Персии, знавший Ислам и увлеченный им, автор классической, глубоко русской пьесы «Горе от ума» вставил свой перевод из Саади в бессмертную комедию.
Но, наверное, самое впечатляющее и уважительное отношение, как к Корану, так и к мусульманству, проявил А.С. Пушкин в его несколько загадочных, таинственных и великолепных творениях «Подражание Корану».
В пещере тайной, в день гонения
Читал я сладостный Коран.
Этому циклу посвящены многие исследования. И многие недоумевают, как мог юный поэт, воспитанный под крылом императорского лицея, находившийся на далеком Севере России, так проникнуться духом, слогом и красотой Корана? А Пушкин чувствовал их и глубоко отметил, что «многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом». Девять стихотворений Пушкина, составивших этот цикл, принадлежат к шедеврам поэзии. [4]
А Федор Достоевский в своей знаменитой речи на пушкинском юбилее вопрошал по этому поводу: «Разве тут не мусульманин, разве это не самый дух Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная сила ее?»
Пушкин открыл загадочный Восток для русского читателя и в знаменитом «Кавказском пленнике» и «Бахчисарайском фонтане», поэме «Газий», в стихах «Стамбул гяуры наши славят», «Делибаш» и др.
Мусульманские герои, аскеры, воители, праведники заполняют стихи современников Пушкина. Они оставались христианами, но их вдохновляло мужество, стойкость и невероятная преданность вере представителей мира Ислама. (Александр Вяземский – «Мухамед», Алекс. Шишков – «Осман», Андрей Муравьев – «Песнь дервишей» и «Бахчисарай», Владимир Бенедиктов – «Калиф и раб», «Письмо Абдель Кодера». И уж совсем неожиданная мусульманская тематика в стихах Ф. Тютчева «Олегов щит»:
Аллах! Пролей на нас свой свет!
Краса и сила правоверных!
Гроза гяуров лицемерных!
пророк Твой – Магомет!
С одной стороны, в «восточном» сознании русские романтики видели пример целостного мировосприятия, отличающегося гармоничностью и упорядоченностью. С другой стороны, пушкинскому стремлению к единству в многообразии соответствует кораническое понятие таухида — концепция единства Бога и бытия.
С.Л. Каганович выделяет следующие параметры, сближающие «восточный романтизм» и любовную лирику русских поэтов 20—30-х годов XIX века: субъективизм, психологизм, преобладание изобразительности над выразительностью, канонизированность поэтических средств, вненациональность сравнений, эмоционально-оценочная метафоризация, высокая степень ассоциативности, контрастность и музыкальность.[5] Но, как замечает Н.И. Пригарина, «восточному романтизму» чужды европейская концепция двоемирия, дисгармоничность миросозерцания, пафос отрицания действительности, как не соответствующей идеалу бытия и неразрешимый конфликт материального и идеального, однако эти структурные отличия скорее углубляют, чем отрицают проблему сопоставления. [10]
Особое место в сближении духа, понимании образа России и Востока произвел М. Ю. Лермонтов. Видения Востока и мусульманские образы, герои Ислама органично соседствуют у него с христианским миром. Эти два мира (несмотря на ведущуюся в XIX веке войну на Кавказе) слились у него в поэзии, были неразрывны и нераздельны, естественны и органичны. Это и есть великое волшебство поэзии и литературы: политики, государственные деятели, полководцы сражались, проливали кровь, а слово, образ, легенда и быль в художественном воплощении соединяли людей, страны, религии, находили достоинства в том, кого считали в тот период противником и врагом.[6]
Спеша на север издалека,
Из темных и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж Востока,
Принес я, странник, свой поклон.
Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит
И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит
Но сердца тихого моленья
Да отнесут твои скалы
В надзвездный край, в твое владенье
К престолу вечному Аллы.
Загадочный мотив Востока также звучит в прекрасных стихах поэта «Вид гор из степей Кавказа», «Поэт», «Три пальмы», «Дары Терека» и т.д.
За Лермонтовым обращается целый ряд русских поэтов, для которых Восток, Ислам не враждебные понятия, а миг прекрасного, символ веры, озарение, образ жизни, повод для раздумья. Алексей Толстой в «Крымских очерках», устав от тягот и забот поминает аллаха:
Всесильной волею аллаха,
Дающего нам зной и снег,
Мы возвратились с Четырдаха
Благополучно на ночлег.
В начале XIX века заметно активизировалась деятельность ученых-востоковедов и переводчиков с восточных языков. Увлечение многих интеллектуалов, в их числе и А.С. Пушкина и Ю.М. Лермонтова, мусульманским миром стало возможным благодаря О.И. Сенковскому (литературный псевдоним — Барон Брамбеус), знаменитому писателю и востоковеду, побывавшему на арабском Востоке и свободно владевшему разговорными арабскими диалектами. С именем О.И. Сенковского связано целое направление в русской литературе — «восточные повести». В 1824 году в альманахе «Полярная звезда» была опубликована его «арабская касыда» «Витязь буланого коня», кроме того, в печати вышли путевые заметки о путешествиях по Сирии, лекции о поэзии арабов и другие произведения. В журналах «Москвитянин», «Отечественные записки», «Русский вестник», «Библиотека для чтения» публиковались многочисленные очерки о трехлетнем путешествии по арабскому Востоку и статьи об исламе другого знаменитого востоковеда Н.Н. Березина. Он совершил совместно с российскими паломниками «хадж» в Аравию, подробно описав пройденный путь.
В Императорской Академии наук в 1818 году был основан Азиатский музей, началась научная и преподавательская деятельность академика Х.Д. Френа и ученого востоковеда А.В. Болдырева. В 1825 году начал издаваться «Азиатский вестник», а Петербургская публичная библиотека стала регулярно получать книги по востоковедению. [5]
К Востоку обратили свой взор тончайшие русские лирики Яков Полонский и Афанасий Фет. Яков Полонский даже писал драматическую поэму «Магомет», и цикл стихов на Исламские мотивы «Татарская песня», «Карнавал» и др. А стихи «Из Гафиза», «Похищение из гарема», «Одалиска» являются поистине шедеврами поэзии А.Фета.
Кружевом своей поэзии, тонкой нитью образа Востока, увлеченно-романтическим воспеванием Ислама Афанасий Фет сплел неповторимый венок на голову России. Его замечательные слова о поэзии Гафиза “…дух человеческий давно уж достиг этой эфирной высоты, которой мы удивляемся в поэмах… и цветы поэзии неувядаемы, независимо от эпохи и почвы их производящей”. Это уже манифест, который позволил приближать ценности Востока и России.
В отношении творчества И.А.Бунина следует заметить, что все, написанное Буниным до поездки в Константинополь в 1903 году, говорит о том, что в тот момент, когда писатель оказался в жизненном и творческом тупике, он впервые занялся тщательным изучением Корана, Библии и других традиций ближневосточных верований. К этому периоду можно отнести стихи, интертекстуально связанные с библейскими сюжетами «Самсон», «День гнева», «Сын человеческий», «Сон», и сюжетами, почерпнутыми из Корана и мусульманской традиции «Авраам», «Ковсерь», «Ночь Аль-Кадра», «Тэмджид», «Тайна», «За измену» . [5] А в 1907 году И.А. Бунин с супругой отправляются в первое «заветное странствие» – в Египет, Сирию, Палестину, стремясь найти «освобождение от времени, от земного тления… в этих погибших царствах Востока и Юга, в области мертвых, забытых стран, их руин и некрополей». (Записи 1907). Впечатления от путешествий по странам Востока разных лет сложились в книгу «Тень птицы» (Париж, 1931).
Конец XIX века и новая вспышка в русской литературе интереса к Востоку, Исламу. М.Михайлов: поэтические переводы Корана, Руми, Саади, Джами и др. А. Апухтин: баллады и «Подражание арабскому», А.Майков: «Молитва бедуина», М. Лохвицкая: «На пути к Востоку», толкование Корана у поэта К. Бальмонта.
Внимание русских поэтов к Корану свидетельствует о том, что в многонациональной, поликультурной и унитарной абсолютной монархии, каковой была императорская Россия, именно поэты во многом оказались проводниками и инициаторами цивилизационно-религиозного диалога, ведшегося помимо официальных властных структур. Не ставя проблемы религиозного синкретизма и не выступая с позиций богословских споров, поэты своими средствами приближали возможность взаимопонимания культур.
Русские поэты устремились, прежде всего, не на толкование смыслов, содержащихся в сурах Корана, а, в соответствии с профессиональной компетентностью, на образную структуру и язык главной священной книги Ислама. Глубокая образность и несомненная поэтическая вдохновенность коранического Откровения были сразу замечены и признаны. Не могла остаться без внимания и органически свойственная текстам Корана глубоко своеобразная образная система, выраженная в совершенно непривычной для европейского восприятия структуре смысловых конструкций языка. План выражения, явно преобладающий в Коране над привычным для европейцев планом содержания, делал священное писание мусульман необычно широко открытой системой, новой незнакомой парадигмой. И поэтические приближения русских поэтов к Корану оказались во многом гораздо более верными и ценными, чем ученые штудии. [7]
Таким образом, налицо, возможно, еще неосознанное, не подвергнутое писательскому анализу влияние Ислама и Востока было действительно впечатляющим, как литературно-эстетическое, так и гуманитарно-философское явление. Формирование мусульманского текста русской литературы не представимо без сложной сети взаимовлияний, обеспечившей тенденцию нарастания интереса к восточному стилю и способность этого стиля становиться необходимой категорией мысли, занимая незаполненное место в картине мира эпохи. Однако, из всей массы взаимовлияний можно выделить одну главную последовательность: просветительство – орнаментальность – интерес к мусульманской культуре как таковой – проникновение метальных структур – западно-восточный синтез.
Описания «Восточных мотивов» в русской литературе XIX века нельзя не выразить удивления и восхищения знаменитыми «арабесками» (сама идея арабески созвучна представлениям исламских богословов о «вечно продолжающейся ткани Вселенной»), едва ли не самого русского писателя Н.В. Гоголя, написавшего бессмертные «Мертвые души» и «Вия». Например из его сочинения, написанного в 1834 году, когда, как казалось, и арабистики русской в помине не было.
«… возьмем то блестящее время, когда появились аравитяне – краса народов восточных. И одному только человеку и созданной им религии, роскошной как ночи и вечера Востока, и пламенной как природа близкая к Индийскому морю, великой и размышляющей, какую только могли вместить великие пустыни Азии, – обязаны они свои блестящим радужным существованием. С непостижимой быстротой они, эти случайные чалмоносцы, воздвигают свои калифаты с трех сторон Средиземного моря. И воображение их, ум и все способности, которыми природа так чутко одарила араба, развиваются в виду изумленного Запада, отпечатываясь со всею роскошью на их дворцах, мечетях, садах, фонтанах, и так же внезапно, как в их сказках, кипящими изумрудами и перлами восточной поэзии…»
Н.В.Гоголь воздает должное великим достижениям Востока, арабам, не побоявшимся смешения различных стилей, доставшихся этой части земли от разных народов – «об архитектуре аравитян», «необыкновенное смешение архитектур», «смелое, дерзкое… с прекрасной роскошью». «Они заимствовали от природы все то, что есть в ней верх прекраснейшего». Возможно, поэт искал в этом несколько фантастическом образе образец государственного правления, которого давно ждала Российская Империя.
Но, может быть, самое весомое слово о Востоке, об Исламе, об общечеловеческих ценностях сказал великий Л. Н. Толстой в своем гениальном «Хаджи Мурате». Горец-разбойник, мусульманин, непокорный враг русских войск стал личным увлечением, антитезой рефлектирующему интеллигенту, героем, воспетым и осиянным светом гения русской литературы. На пересечении горского фольклора, идеологии Ислама, общечеловеческих представлений о смысле жизни создается мировой космический образ. Толстой проявлял к Востоку духовно-поэтический интерес, хорошо знал Коран, жизнь арабов, других мусульманских народов.
Лев Николаевич отметил, что миллиарды людей, сотни лет просеивали лучшее «…через решето и сито времени. Отброшено все посредственное, осталось самобытное, глубокое, нужное: остались Веды, Зороастр, Будда, Лаодзы, Конфуций, Ментуе, Христос, Магомет, Сократ.» В своих поисках истины, писатель обращался к философам и мыслителям Древнего Востока, пытаясь в их религиозно-философских взглядах, по его словам, в «восточной мудрости» найти разгадку духовной сущности человека, его призвания, тайны бытия, жизни и смерти. [8]
Нельзя не упомянуть в этом контексте не перечислив и сотой части «восточных» произведений русских писателей, словами восхищения перед словом романтическим и красивым, самого русского поэта XX века Сергея Есенина. Его стих «Шаганэ ты моя, Шаганэ» знакома сердцу многих романтиков любви, красота «шафранового края» стала красотой и его рязанских полей, запах восточных роз и цветов исходил его поэтических строк на всю Россию. И неспроста заметил это современный таджикский писатель и поэт Тимур Зульфикаров, когда писал:
Там, где Русь касалась дремной Азии
Как вода песков,
Там цвели, там восходили дивно
Изумрудные христово-мумусльманские оазисы
В XX веке можно обнаружить связь образа Дамаянти, божественной возлюбленной, с мусульманской ментальностью в стихотворении Н. Гумилева «Ислам (О.Н. Высотской)», где этот образ, по всей видимости, функционирует как противопоставление «истинного» «ложному» в контексте веры:
В ночном кафе мы молча пили кьянти,
Когда вошел, спросивши шерри-бренди,
Высокий и седеющий Эффенди,
Враг злейший христиан на всем Леванте.
И я ему заметил: — «Перестаньте,
Мой друг, презрительного корчить денди,
В тот час, когда быть может, по легенде
В зеленый сумрак входит Дамаянти»…
В заключении хотелось бы сказать, что все великие русские поэты и писатели, писавшие о культуре Востока, о культуре Ислама, были люди глубоко верующие: православные христиане, хорошо помнившие о жестоких воинских столкновениях периода татаро-монгольского ига, русско-турецких войнах, о русско-персидских сражениях, и кавказских конфликтах, где в авангарде противостоящих друг другу сил шли христианский крест и мусульманский полумесяц.
Как скоро современная русская словесность воспримет наследие тысячелетия русской культуры, где исламу всегда отводилось особое место, и как эффективно сумеет избежать искушения ложной политической теории неизбежного столкновения культур Востока и Запада? Как это ни печально, такие столкновения происходят: как столкновения социальных, политических, экономических, так и национальных, технологических и экологических структур. Но с другой стороны они и развязываются и предотвращаются такими силами как взаимопонимание, взаимопожертвование, кровосмешение, культура, литература, поэзия.
Литература:
1. Семенов Л. С. Путешествие Афанасия Никитина. М.: Наука, 1980 г.
2. Кузнецова Н. А. Хождение купца Федора Котова в Персию. М. Изд. вост. литературы, 1958 г.
3. Барсуков Н.П. Жизнь и труды В.Г. Барского. СП-б., 1885 г.
4. Ермаков. И. Ислам в русской литературе ХV-ХХ вв. М.2000 г.
5. Каганович С.Л. (зав.кафедрой теории и методики общего образования Новгородского регионального центра развития образования, Новгород) — Ислам в русской литературе.
6. Захаров Н. В. Бунин Иван Алексеевич // Электронная энциклопедия «Мир Шекспира».
7. Гаврилов Ю.А. Взаимопроникновение культур. Коран в русской поэзии. М.: Наука, 2006 г.
8. Толстой и религия: Научные доклады Московского толстовского общества. М., 1996. Вып. 5.
9. Ганичев В.Н. Восток и Россия. Православие и Ислам.
10. Григорович-Барский В. Г. Странствования по святым местам Востока (с 1723 по 1747 г.) / Союз писателей России; Подгот. текста к переизданию В. В. Павленко; Отв. ред. Г. С. Баранкова. — М.: «Ихтиос», 2005. — Ч. III. — 349 с.
11. Пригарина Н.И. Персидская классика поры расцвета. М.: Изд. АСТ, 2008 г.
Китае письменное слово исконно связано с рисунком: знаменитое иероглифическое письмо, как считают учёные, возникло из начертания гадательных знаков. Само слово “иероглиф” не восточного происхождения, а греческого. Оно означает священные письмена. В самом же Китае ещё в VI веке до н.э. письменное слово стали называть вэнь, то есть “рисунок”, “орнамент”. Чаще всего это, по всей видимости, было изображение человека.
С древнейших времён стихотворения в Китае писались в жанре ши.
Понятие:
Слово “ши” означает “песня”. Отсюда происходит название книги народных песен — «Шицзин».
«Шицзин» — одна из пяти древних канонических книг Китая, так называемого «Пятикнижия», включающего также «Ицзин» («Книгу перемен»), «Шуцзин» («Книгу истории»), «Лицзи» («Книгу ритуала») и «Юэцзи» («Книгу музыки»). В «Шицзине» собраны народные песни, написанные древним четырёхсловным стихом, то есть стихом, состоящим из четырёх иероглифов. Позже поэты добавят к стиху ещё один иероглиф, разработав новый для китайской поэзии пятисловный стих, более гибкий, напевный и выразительный, приближённый к разговорной речи.
Китайская литературная поэзия никогда не была эмоционально открытой. Авторскую лирику отличает созерцательность, способность к тонким наблюдениям, внимание к мельчайшим деталям и, конечно, назидательность. Но в народной поэзии Китая чувства звучат свободнее, а отношения людей вторят жизни природы.
Вопрос на поля:
В чём различие между народной и литературной поэзией? Можно ли сказать, что оно сводится к различию между поэзией устной и письменной?
Невеста, просватанная женихом, воспевается, например, так:
Утки крякают в камышах речных.
Остров маленький. Там гнездо у них.
Эта девушка хороша, скромна.
Эту девушку полюбил жених.
Песня построена на параллелизме между жизнью природы и движениями человеческой души. Это свойственно древней поэзии, говорящей на языке подобных параллелей. Так рождается особенность, очень важная для китайской лирики, — её символичность. Вот как звучит свадебная песня:
Лилий водяных множество кругом.
Мелких наберём, крупных наберём.
Эта девушка хороша, скромна.
Он грустил в ночи, он томился днём.
Перевод В.Микушевича
Водяные лилии служат символом влюблённости, чистой любви. И если в каком-то другом стихотворении мы встретим водяные лилии, одно упоминание их будет для нас знаком: автор хотел указать на чьё-то чувство, даже если он ни слова не сказал о любви.
Символами для китайцев служат камни, цветы, пряности, запахи. Эпитет яшмовый всегда выступает как знак всего истинного, достойного, верного. В стихотворении средневекового лирика Бао Чжао (414/421–465/466) «К яшмовым дверям в опочивальню…» упоминается также запах тмина, исходящий из ларца хозяйки дома, — и для любого знающего читателя это указание на то, что у героини стихотворения есть жених. В Древнем Китае душистый тмин был традиционным подарком жениха невесте.
Вопрос на поля:
Известны ли вам сходные символы в русской народной поэзии?
В одной из песен «Шицзина» так прославляются красота и сила возлюбленного:
Смотрю на полные воды Ци —
Зелёный бамбук по берегам клонится…
О, стройный юноша!
Словно из кости вырезан,
Словно из нефрита выточен.
Отважен и смел,
Пылок и горд.
О, стройный юноша!
Увидишь его — не забудешь вовек!
Перевод Л.Померанцевой
Зелень молодого бамбука даже до того, как юноша упомянут, передаёт впечатление его молодости и стройной красоты. В другой песне зрелый цвет плода и нежность камня не оставляют сомнения в очаровании девушки:
Девушка рядом со мной в колеснице,
Лицо её — грушевый цвет.
Бежит колесница, летит вперёд.
И нежно звенит в подвесках нефрит.
Эта красавица — Цзян из дома Мэн,
Благородна поистине её красота.
Перевод Л.Померанцевой
Сложенные народом песни зачастую имели практическое применение, так как являлись непременной частью какого-либо обрядового действа — к примеру, замаливания богов-покровителей племени. Возможно, и эти описания идеальной красоты, силы, здоровья, благородства, кажущиеся нам, современным читателям, лишь любованием поэта предметом своей страсти, были для жителей Древнего Китая олицетворением чего-то большего. Подобные “эталоны” красоты, разные у каждого народа и в то же время в чём-то непременно похожие, мы найдём в песнях любой древней культуры. Словно этот портрет юноши или девушки, возлюбленного и возлюбленной, обобщён и надличен — как молитва богам: даровать такую красоту, такую силу, такое здоровье, такую любовь, чтобы продлился род, чтобы родились дети. Как правило, эта “молитва” и это воспевание идеальных возлюбленных связаны со свадебным ритуалом. Вероятно, поэтому у разных народов жениха и невесту на свадьбе величают высокородными титулами и даже именами легендарных правителей. Вспомним хотя бы русский обряд, где молодых называют князем и княгиней.
Самые знаменитые авторы Древнего Китая творили в эпоху Тан.
Понятие:
Эпохи в Древнем Китае носят названия правящих династий. Танская эпоха (VIII–IX века) — время расцвета китайской государственности. Поэзия достигла высшей степени официального признания, став одним из основных предметов, преподававшихся в школах.
Одним из самых значительных поэтов эпохи был Ли Бо (701–762). “Белая Слива” — так переводится его имя с китайского. Наряду с другим великим поэтом — Ду Фу (712–770) — на протяжении веков Ли Бо служил образцом для подражания многим поколениям поэтов. О его жизни складывались легенды, согласно которым он был одним из “бессмертных, низвергнутым с небес”.
Наибольшее признание в это время выпадало на долю придворных поэтов. Ли Бо таковым не был, а жизнь свою закончил в изгнании, преследуемый по ложному обвинению. И тем не менее стихи его пользовались славой у современников. Их поражала убедительность образов Ли Бо.
Цитата на поля:
Ду Фу, друг Ли Бо, так сказал о нём: “Опустит кисть и устрашает ветры и ливни. А напишет стих и вызовет слёзы у злых и у добрых духов”.
Заглавие одного из известнейших стихотворений поэта — «Чистые, ровные мелодии». Так — по доминирующему музыкальному тону — назывался в Древнем Китае один из типов песенного лада. По традиции он предназначался для восхваления супружеского счастья. «Мелодии» Ли Бо воспевают чувство императора Сюань Цзуна (713–756) к его возлюбленной, но понять, о чём именно идёт речь в этой песне, непросто. Целое обрисовывается лишь несколькими штрихами, передаётся называнием предметов — символов, понятных только тому, кому ведом их тайный язык:
Облако… Думает — платье! Цветок… Мнится — лицо!
Ветер весенний коснётся куртин: сочно цветенье в росе.
Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
То под луной повстречать, у Изумрудных Террас.
Целая ветвь сочной красы: роса в благовонье застыла.
Горы У в туче-дожде напрасно рвут нутро.
Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого могла бы напомнить?
Милую ту “Летящую Ласточку”, новым нарядом сильную.
Славный цветок и крушащая царство друг другу рады:
К ним всегда и взгляд, и улыбка князя-государя.
Таять послав, растопив досаду бескрайнюю ветра весеннего,
Около домика «Топь благовоний» стала к резным перилам.
Перевод В.Алексеева
Император вспоминает о своей возлюбленной, предаваясь созерцанию природы: “Облако… Думает — платье! Цветок… Мнится — лицо!”
Груда Яшм, Изумрудные Террасы, гора У, упоминаемые в песне, — это традиционные места обитания фей, согласно китайским поверьям. Героиня стихотворения сравнивается, таким образом, с известнейшими китайскими волшебницами.
“Летящей Ласточкой” прозывалась легендарная фаворитка императора Чэн Ди — Чжао Фей-янь, ставшая впоследствии императрицей. А “домик «Топь благовоний»” — это беседка из душистого дерева в саду императорского дворца. Своё стихотворение Ли Бо сложил по случаю участия государя и его возлюбленной в ритуале пересадки драгоценных тюльпанов к беседке, отсюда и многократное сравнение красавицы с цветком.
Другое замечательное стихотворение Ли Бо написано на популярнейший мотив китайской лирической поэзии — мотив тоски героини о покинувшем её возлюбленном. Оно называется «Тоска на яшмовом крыльце», что (мы помним о том, что символизирует яшма), по всей видимости, должно указывать на верность чувства покинутой женщины.
Яшмовый помост рождает белые росы…
Ночь длинна: овладели чулочком из флёра.
Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.
Перевод В.Алексеева
Это произведение обычно считается образцом поэтического мастерства Ли Бо: китайские иероглифы стихотворения расположены таким образом, что живо изображают состояние женщины, которая, тоскуя, не хочет уйти с крыльца и в то же время не может больше стоять. В своей печали она не способна ни присесть, ни прилечь. Один из почитателей таланта Ли Бо сказал однажды, что эти двадцать слов стоят двух тысяч.
А вот “белыми росами” в китайской поэтической традиции называется иней. Героиня так долго стоит на крыльце, что иней успел покрыть её чулок.
Не менее высоко поэтическое слово ценилось и в Японии. Древнейшим верованием японцев было котодама-но синко (“вера в душу слова”), связанное с магическим воздействием слова. Вероятно, поэтому “слово” и “деяние” обозначались в японском языке одинаково — кото.
Первый великий период в истории японской литературы начинается в VII веке н.э., когда в Японии складывается централизованное государство со столицей в городе Нара.
Понятие:
Прославленная своей поэзией эпоха Нара (VII–VIII века) получила название по столице японского государства.
К VIII веку устанавливаются официальные связи с материком, из Японии направляются посольства в Китай, ко двору Тан, а японские поэты обучаются искусству, изучая творения китайских авторов. Именно в VIII веке при дворе японского императора была создана знаменитая поэтическая антология «Манъёсю». Помимо народных песен этот сборник включил в себя и поэтические творения эпохи Нара.
Название «Манъёсю» можно перевести как «Собрание мириад листьев». Дело в том, что японцы издревле отождествляли слова с листьями растений. Этот первый литературный сборник Японии включает песни нескольких поколений, начиная, предположительно, с III–IV веков и заканчивая VIII веком.
Литературная поэзия в Японии родилась при дворе. Главной темой этой поэзии стала любовь. О любви говорится даже там, где внешне ничто как будто не выдаёт чувства, а поэта вдохновляет только природа. Старинный жанр танка в придворной поэзии оказался одним из самых обычных способов выражения чувств.
Понятие:
По-японски танка — “короткая песня”, стихотворение в пять строк с определённым количеством слогов в каждой строке: 5–7–5–7–7. Закономерность, которую очень сложно сохранить в переводе.
В стихотворениях жанра танка вся картина происходящего, всё, о чём хочет сказать поэт, как правило, строится на одном мимолётном чувстве, ощущении, воспоминании. Это даже не множество отдельных штрихов китайской поэзии, как в живописи, создающих единое полотно. В японских танка это всего один — неожиданный и яркий — штрих.
Вечернею порой лишь миг один,
Короткий, как жемчужин встречный звон,
Я видел здесь её, —
И нынче утром вдруг
Мне показалось, будто я люблю…
Перевод А.Глускиной
Многие китайские и японские поэты с древнейших времён смотрели на небо, словно желая найти там поддержку своему чувству. Дело в том, что одна из самых известных и почитаемых легенд Востока повествует об извечной любви двух звёзд — Волопаса и Ткачихи, известных также под именами Альтаира и Веги. Легенда гласит, что некий пастух совершил невиданный поступок: добился любви небесной феи — и та осталась с ним на земле. За такое ослушание влюблённые были превращены в звёзды и разделены “небесной рекой” — Млечным Путём. И лишь один раз в году, в седьмой день седьмого месяца по лунному календарю небесные птицы наводят мост через поток — влюблённые звёзды встречаются, а люди радуются вместе с ними. В Японии в этот день справляют праздник Танабата.
Ему-то и посвящено стихотворение Яманоэ Окура (659–733) — знатока китайской классической литературы, одного из наиболее значительных японских поэтов эпохи Нара.
В ладье, плывущей по реке туманной,
Раскинутой в извечных небесах,
Качаясь по волне,
Не нынче ль ночью
Любимый приплывёт ко мне?
Перевод А.Глускиной
В 795 году столица Японии переместилась в город Хэйан (в переводе «Мир и покой»; нынешний Киото), давший название новому периоду японской истории.
Понятие:
Эпоха Хэйан (IX–XII века) ознаменовала наступление классического периода японской литературы. Поэзия этого времени также тесно связана со двором и аристократической средой.
Славу японского донжуана, покорителя женских сердец, своей жизнью и своими стихами снискал великолепный Аривара Нарихира (825–880), внук императора Хэйдзе.
Известный поэт Ки-но Цураюки (865?–945), составитель новой поэтической антологии «Кокин-сю» (что в переводе означает «Собрание древних и новых японских песен»), назвал Нарихира одним из “шести бессмертных поэтов” японской литературы.
Ещё при жизни Нарихира был признан образцом галантности и мужской красоты, а его легендарные приключения послужили основой для создания знаменитой средневековой повести «Исэ-моногатари».
Как будто аромат душистой сливы
Мне сохранили эти рукава,
Лишь аромат…
Но не вернётся та,
Кого люблю, о ком тоскую…
Перевод А.Глускиной
Среди “шести бессмертных”, названных Ки-но Цураюки, была и талантливая поэтесса и красивейшая женщина своего времени Оно-но Комати (834–900). Достоверно о её жизни почти ничего не известно. Она была придворной дамой и покорила не одно мужское сердце, но прославилась как жестокосердная красавица, лишавшая своих поклонников жизни. Легендам о её трагической жизни посвящено в Японии множество литературных произведений.
Перу Комати принадлежит, например, образ “дороги снов”, ставший впоследствии популярной поэтической метафорой, повторённой многими авторами:
Дорогой снов,
Ногам покоя не давая,
Хоть и брожу,
А наяву ни разу
Увидеться не довелось.
Перевод И.Борониной
Новый расцвет лирической поэзии происходит в XVII–XVIII веках в городской среде. Именно в это время появляется ещё более короткая форма — хокку.
Понятие:
Хокку (по-русски также хайку) — стихотворение в три строки. По сути, это обособившаяся первая строфа танка с чередованием строк длиной в 5–7–5 слогов.
Классиком трёхстиший стал Басё (1644–1694). За свою жизнь этот человек сменил несколько имён. С детства его звали Дзинситиро Гиндзаэмон. В юности, увлёкшись поэзией хокку и начав писать, он принял свой первый литературный псевдоним — Мунэфуса. Затем, погрузившись в изучение классической китайской поэзии и полюбив больше других творения Ли Бо, Мунэфуса принял новое имя: по аналогии с именем китайского поэта, которое, как мы уже говорили, означает “Белая Слива”, он назвался Тосэй — “Зелёный Персик”.
Третье “превращение” поэта случилось, когда он отошёл от государственной службы, на которой состоял, сделался учителем хокку и поселился в доме одного из своих многочисленных учеников. Здесь в саду Тосэй посадил банановое дерево (по-японски басё) и, слушая шум его листьев и созерцая природу, принял свой последний псевдоним, под которым и вошёл в историю мировой поэзии, — Басё.
Понятие:
Басё — неплодоносящая разновидность банана. Дерево славится своими широкими зелёными листьями. Они шумно колышутся и легко рвутся при сильном ветре, подобно поэту, отзываясь на движения природы.
В 1682 году обитель Басё погибла в пожаре. С этого времени и до конца своих дней поэт стал скитальцем, продолжив тем самым знаменитую литературную традицию странствующего поэта, начавшуюся в Японии ещё в эпоху Хэйан.
Вопрос на поля:
Знаете ли вы о бродячих певцах и странствующих поэтах в культурах других народов? Каких именно?
Прощальные стихи
На веере хотел я написать,—
В руке сломался он.
Перевод В.Марковой
Басё известен своими философскими миниатюрами — зарисовками из жизни, наблюдениями за природой, осмысляемыми как символы человеческой жизни. Одно из самых знаменитых хокку Басё родилось, очевидно, из созерцания старого, заросшего пруда.
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Перевод В.Марковой
По правилам поэтики классические хокку делятся на две композиционные и смысловые части; граница проходит в конце первой строки стихотворения. Первая часть хокку — это, как правило, статическая картина, обозначение самой ситуации происходящего и — шире — мира. Она же задаёт и настроение и эмоциональное восприятие происходящего поэтом, наблюдающим. В нашем случае “старый пруд” (в других переводах — “заросший”, “тихий”, “неподвижный”) передаёт ощущение неподвижности, запущенности и может быть воспринят как символ неизменной, печальной, вошедшей раз и навсегда в своё русло жизни или “великого безмолвия” вселенной. Вторая же часть стихотворения противопоставляется первой, в данном случае по признакам “неподвижность — движение”, “безмолвие — звук, всплеск”.
Спокойствие и неподвижность большого и старого пруда, кажущиеся вечными, нарушаются маленькой лягушкой. С одной стороны, этот внезапный прыжок живого, непоседливого существа может восприниматься как символ случайности, нарушающей законы жизни. С другой — это “нарушение” и противопоставление одного другому и есть закономерность этого мира. Лягушка когда-нибудь непременно прыгнет в пруд, на берегу которого сидит; в жизни, кажущейся стабильной, когда-нибудь произойдёт событие, которое изменит её течение. И мудрый Басё, созерцающий этот мир, лишь обозначает схему того, что видит, лишь намекает на законы вселенной, видимые в самых, казалось бы, незначительных их проявлениях, оставляя нам, читателям, самим размышлять над прочитанным и делать свои выводы.
Проверка памяти:
Имена: Ли Бо, Ду Фу, Яманоэ Окура, Аравара Нарихира, Оно-но Комати, Ки-но Цураюки, Басё.
Жанры: ши, танка, хокку
Поэтические книги: «Шицзин», «Манъёсю», «Кокин-сю».
Вопросы:
Каким было отношение к слову в Древнем Китае и Японии?
В чём состоит различие между народной и авторской поэзией? К устной или письменной поэзии относятся народные песни, вошедшие в антологию «Манъёсю»?
В чём выражается символичность китайской поэзии?
Какую роль играет природа в древневосточной лирической поэзии?
Поэзия Басё — это поэтические зарисовки природы или философские размышления?
Конкурс сочинений «Этот загадочный Восток»
Выполнил: ученик 10 класса
МБОУ «Шарагольская СОШ»
Унагаев Дмитрий
Руководитель: Соковикова Н. Д.
учитель истории и обществознания.
Вот уже несколько лет я занимаюсь исследовательской деятельностью. Меня особенно привлекает раздел «краеведение», где имеется возможность исследовать свою родословную, свой край, историю своей малой родины.
Занимаясь родословной, я выяснил, что наша местность граничит с Монголией не только территориально, приграничье накладывает свой отпечаток и на нашу жизнь. Наша местность именуется Шара-Гол, люди со стороны всегда удивляются этому странному названию, даже переспрашивают: «как, как вы сказали?». И мы начинаем диктовать по слогам: «Ша-ра-гол». Что же означает это странное название?
Недавно старожилы села Цаган – Челутай рассказали мне, что на самом деле название Шара-Гол произошло не с бурятского языка, и значит не жёлтая долина, как мы все думали. На самом деле это название произошло со старо-монгольского языка и дословно переводится как «жёлтые цветы вдоль реки». Это навело меня на мысль о том, что мой край и Монголия связаны между собой сильнее, чем я думал.
Из истории мы знаем, что озеро Байкал и территория современной Бурятии относились к легендарной стране Баргуджин-токум, бывшей в составе коренного улуса кочевого государства монголов. Баргуджин-токум была объявлена Чингисханом заповедной землей предков.
После распада империи монгольское государство, раздираемое феодальными раздорами, продолжало существовать вплоть до 16 века. Племена, кочевавшие в Забайкалье и Предбайкалье, всегда оставались в его составе. Ко времени монгольского государства относятся первые сведения о народе, по названию которого позже была названа эта часть территории Забайкалья. Этот народ назывался буряты, а территория получила название Бурятия.
Поэтому и образ жизни, и язык жителей Бурятии схожи с монгольским. Даже многие фамилии в нашей местности, а так же наименования самих местностей имеют «монгольское» происхождение. К примеру, можно взять мою фамилию. Фамилия Унагаев происходит от монгольского слова «унага», которое означает «годовалый жеребёнок». Ещё существует такая фамилия как Дагаевы. Эта фамилия имеет схожие корни, и в переводе с монгольского означает «даган», или двухгодовалый жеребёнок. На территории нашего поселения ещё много таких фамилий и названий местности.
Из всего сказанного можно сделать вывод, что наша местность и Монголия тесно связаны между собой, и Монголия очень сильно влияет на жизнь и развитие Бурятии.
Мне всегда хотелось побывать в Монголии и посмотреть, а что же находится по ту сторону гор, которые разделяют наши территории…