Сочинение на тему на боль

5 вариантов

  1. Русский язык 5 класс практикум по орфографии и пунктуации задание номер 111
    Помогите пожалуйста решить номера. Заранее спасибо
    /9-x/<2 помогите пожалуйста
    в) V = 40 км./ ч.
    V = ? км./ч.
    T = 4 ч
    всего 280 км составь с помощю схем три задачи реши их
    Дописать уравнения, расставить коэф-ты,
    указать тип реакций.
    1. Zn + Fe(NO3)3 =
    2. H2O2 =MnO2
    3. CaO + P2O5 =
    4. AL + HCL =
    5. CuCL2 + NaOH =
    6. AL + С =
    7. AL + Cu(NO3)2 =
    8. H2Oэлект ток =
    9. CaO + P2O5 =
    10. AL(OH)3 + HCL =
    11. Na2SO3 + HNO3 =
    12. Mg + Cr(NO3)3 =
    13. KNO3 =
    найдите неравенство :
    log2 (4-3x)>0,5
    Запиши отрывок из стиха Н Старшинова, вставляя не достающие буквы. Не забудь проверить орыограммы :
    …Мои товариши-солдаты
    Идут вперед, за взводом-взвод.
    Идут, подтянуты и строги.
    Идут, скупые на слова.
    А по обочинам дороги
    Шумит листва, шуршит трава.
    И от ромашек-тонконожек
    Мы отвести не в силах глаз .
    Для нас, для нас они, быть может,
    Цветут сейчас в последний раз.
    1)Найди в тексте имена сущ. Укажи, в какой форме числа и падежа они используются.
    2) Проверьте у друг друга правильность выполнения заданий.
    пожалуйста помогите с физикой 7 класс
    сообщение про почвеное животное кратко
    1.если фигура не синего цвета , то это прямо угольник. 2.если фигура не красного цвета , то это не прямо угольник. 3.если фигура ее треугольник , то она не синего цвета.закончи высказывание , если фигура не желтого цвета , то это не …

  2. Роман Ф. М. Достоевского был создан в 1866 году. В «Преступлении и наказании» отразилась страшная действительность России середины XIX века. В стране обострились социальные противоречия, революционные организации были разгромлены, крестьянские бунты подавлены. В обществе остро встали вопросы: куда идти, по какому пути развиваться. Мыслящие люди создавали новые теории, искали «свежие» идеи. Главный герой романа Достоевского один из тех, кто мучительно искал в жизни «точку опоры» . Он учился в университете, у него была семья, мать и сестра. Раскольников общался с умными, порядочными людьми, например, с Разумихиным. У Родиона была трогательная привязанность к девушке, которая умерла. Он вспоминал о ней: «Право, не знаю, за что я к ней тогда привязался, кажется за то, что всегда больная Будь она еще хромая аль горбатая, я бы, кажется, еще больше ее полюбил » Почему же умный и великодушный человек, способный воспринимать чужую боль острее, чем свою, совершает преступление? Раскольников жил в крайней бедности, вынужден был прятаться от квартирной хозяйки, объясняться по вопросу долга за жилье в полиции, его исключили из университета, потому что у него кончились деньги за обучение. Однако на убийство и ограбление Родион решился не из-за своих частных проблем. Он стремится помочь всем «униженным и оскорбленным» . Раскольникова ужасала социальная несправедливость. Его волновали вопросы: почему одни – умные, добрые, благородные – влачат жалкое существование, а другие – ничтожные, подлые, алчные – живут в роскоши? Почему голодают дети? Как изменить этот порядок? Раскольников не мог смириться с тем, что человеческий мир так бесчеловечно устроен. В этом мире обездоленному и слабому нет спасения. Раскольников потрясен положением семьи Мармеладовых. Катерина Ивановна неизлечимо больна, замучена нищетой, ее муж спился, а Соня вынуждена стать проституткой, чтобы прокормить своих сводных сестер и брата. Раскольников сталкивается с безжалостной старухой-процентщицей. Она дает за золотые и серебряные вещи, принесенные для заклада, четвертую часть их настоящей цены и еще требует огромные проценты за свои услуги. Накопленные богатства ростовщица завещает монастырю «на вечный помин» ее ничтожной души. Раскольников хочет восстановить справедливость: уничтожить зловредную старуху и спасти тысячи семей «от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата» . Таков социальный смысл преступления героя. Но существовал еще и глубокий, философский подтекст совершенного Раскольниковым. Студент внимательно наблюдал за общественной жизнью в России, изучал всемирную историю. Он понял, что исторический прогресс и всякое развитие всегда происходили за счет каких-то жертв, на чьих-то страданиях. Перед глазами студента вставали величественные фигуры тех, кто, как ему казалось, осуществлял это развитие. Это были Ликург, Магомет, Наполеон. Раскольников убеждался, что эти «творцы истории» достигали своих целей и огромной славы, «перешагивая» через людей, их жизни, не останавливаясь перед насилием, жертвами, кровью. Раскольников, пораженный величием и славой «творцов истории» , выводит свою теорию. Он приходит к выводу, что все человечество делится на две категории людей. Есть люди, принимающие любой порядок вещей, – «твари дрожащие» , и есть люди, смело нарушающие моральные нормы и общественный порядок, – «сильные мира сего» . Разделив всех людей на два разряда, Раскольников задает себе вопрос, к какому разряду принадлежит он сам: «Вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу?. . Тварь ли я дрожащая или право имею » По своим убеждениям главный герой стал атеистом. Он потерял веру в Бога. Христианские заповеди «Не убий» , «Не укради» , «Не сотвори себе кумира» не сочетались с его теорией. Он отрицал эти главные законы, не признавал идею о самопожертвовании. Все это он не принимал разумом, хотя сердце у него было чутким и гуманным. Раскольников не мог понять, почему «милосердный Бог» не спасет нищих.

  3. 3
    Текст добавил: -Пельмешка-(Crazy)

    Тема маленького человека- – одна из оснолвных тем русской литературы. Она берёт своё начало от Повести Н.В.Гоголя (Шинель).Герой повести Акакий Акакиевич на работе не имел к себе уважения.Он был низенького роста несколько ребоват, несколько рыжеват , даже на вид подслеповат , с небольшой лысиной на лбу , с морщинами по обним сторонам щёк. Молодые чиновники подсмеивались над ним. Когда в очередной раз ему не нравилась шутка, он говорил: Оставте меня, зачем вы меня обижаете?. И в его голосе слышалось что-то жалкое, но никто не обращал на это внимания.Но несмотря на все эти обиды, он никогда не отвечал грубыми словами и не держал на них зла. У него даже не было в мыслях отомстить им. Акакий Акакиевич оченьлюбил свою работу и не смотря на то, что с ним плохо обращались и платили мало.Можно сказать: он служил ревностно,- нет, он служил с любовью. В работе он видел свой приятный и разнообразный мир.Единственноесветлое пятно в его жизни была новая шинель. Досталась она ему не просто, ему пришлось сокращать расходы. Он души не чаял в своей новой шинели, он очень берёг её. Но всё же однажды вечером, когда он возвращался домой, еог обокрали, украли его любимую и самую дорогую вещь – шинель.Не выдержав утраты, он умер .После этого случая на этой улице стало появляться привидение, душа Акакия Акакиевича.Вывод: Не нужно высмеивать чужие недостатки, ведь у каждого они свои.

  4. Эта повесть называется как послание, которым в день всех влюблённых подаётся знак признания в любви – сердечко на открытке. Но в названии повести это знак любви и печали: “Вlue Vаlentine”. Это история одной любви, ставшая печальным посланием ко всем, кто его когда-нибудь прочтёт. Именно так: “когда-нибудь”, а не тотчас. Она стала литературой уже сегодня, но была написана, по-моему, с таким очень честным и точным ощущением времени. Оно, наше время, больше не принимает сигналов о бедствии. То ли это болевой шок, который однажды пройдёт. То ли высшая стадия гуманизма: тотальное освобождение от всех страданий рода человеческого с помощью обезболивающих средств. Эдакий цивилизованный способ, по сути, духовного самоубийства. Больное общество потребителей ничего не хочет знать о своих же болезнях, не желает чувствовать ни чужой, ни собственной боли – просто лечится от неприятных ощущений более приятными.
    Но боль – это полученное только такой ценой, самое проницательное знание о жизни. Знание всегда открывается кому-то одному, а не исчезнет оно никогда бесследно потому, что уже открывает что-то очень многим. Это, по-моему, инстинкт к спасению; незнание так или иначе губит, а знание так или иначе спасает, при этом вроде бы эфемерное “знание о жизни” добывается поначалу слепцами, уберегая-то потом всех зрячих. Для своего выживания человек может уничтожать себе подобных, повинуясь чувству ненависти как инстинкту. Но также, чтобы выжить, спасает себе подобного, уже повинуясь как инстинкту любви. Даже сострадание – это чувство не воспитанное, а инстинктивное. Каждое чувство, будь то ненависть или любовь, рождается в душе помимо воли. Поэтому жизнь человека изначально трагична, расколотая как будто надвое. И если она не проходит в борьбе с другими, даже кровно близкими, то становится борьбой с самим собой.
    “Вlue Vаlentine” – это первое серьёзное литературное произведение о любви в сегодняшнем времени, родственное всему, что было написано в русской литературе на тему о трагедии непонимания любящих людей, но без пафоса духовного задания: история о двоих, написанная тоже только для двоих – тем, кто знал и писал, для того, кто прочтёт и узнает.
    На язык современности переложено всё то, что, казалось бы, старо как мир. Но всё, что можно услышать – “Крейцерову сонату” Толстого или “Осень” Бергмана – превращается в доводы, извлекаемые из такого, чужого опыта мужчиной и женщиной, застигнутыми в момент расплаты как будто уже за все грехи перед друг другом. Застигнутые бытом, жизнью, временем, в которых они как мушки, застывшие в прозрачной смоле.
    Он одарённый человек, но лишний в своём времени, почти чужой и среди себе подобных – тех, кого мог бы назвать “собратьями по перу”, если бы ещё было это братство. Всё, что есть главного в жизни, – свобода и любовь. Но личное, что строил он на этом фундаменте, оказалось вдруг зыбко. Свобода? Она есть, но безжизненная, что даётся давно всем и каждому без личной за неё борьбы. Жить иначе он уже не хочет или не может: его свобода – это свобода творчества, а благополучная жизнь – худой невзрачный быт, дающий такую свободу. Зарабатывает на жизнь по грошам, то есть трудно, журналистской подёнщиной, но с каким-то презрением – то ли к деньгам, то ли к пошловатому фарисейскому ремеслу. Копится уныние, если и не равнодушие к собственной участи. Свобода как кислородный коктейль из пены – гордости, снобизма, идей, идеалов – лишь вспенившись, тут же выдыхается. А легче давно не дышится и жажды не утоляешь. Всё это пьёшь как воду из-под крана: хочешь пей, а хочешь прими душ или ванну – разве что в ванной комнате почему-то всегда отвратительно пить, а на кухне уже-то не по себе умываться. Свобода стала безвкусной, то есть общественной, наподобие водопроводной воды. Личная духовная потребность в ней как потребность освобождения утоляется куда ощутимей дозой наркотика. Но бесчувствие вдруг и тогда настигает ещё стремительней: оно оказывается действенней наркотика то один раз, то другой – а рождает иную мучительную болезненную зависимость, как будто от самого себя. Он источник своей же болезни. Но понять это, испытать сполна почти до безумия принужден лишь тогда, когда теряет любовь – не абстрактную, а реальную любовь женщины, да и своё к ней чувство.
    До этой черты они шли вместе, но каждый своим путём, то есть поодиночке. Непонимание становится одиночеством, одиночество – отчуждением, отчуждение – изменой с мыслью уже о собственной свободе как о свободе от того, ставшего нелюбимым, чужим. Пройти через те же самые быт, жизнь, время к тому, чтобы спастись в своей катастрофе – это путь уже для двоих. “Вlue Vаlentine” рассказывает об этом пути, а точнее сказать, ведёт этим же путём своего читателя. Герой и проводник – одно лицо. Оно как загадка, единственная сознательная в повести, но открывающая себя легко и просто для тех, кто всё прочтёт до конца, а главное – до конца всё поймёт. Не детективный ход, не маскировка, но поданный знак от автора, что обращается к читателю от самого себя лишь в первых строках: “Эту историю мне рассказал один приятель. Обычная история. Про ломки. Он рассказывал, чтобы чуть-чуть развеяться. И ещё потому, что мысли были странны и вряд ли пришли бы в голову в других обстоятельствах. Было сильно больно, он говорил, и он что-то разглядел, что обычно не видно”.
    Автора “Вlue Vаlentine” – Александра Вяльцева – знают разве что в своём, узком мирке, где одни и те же люди ходят по одному и тому же кругу редакций одних и тех же журналов, газет. Знают в литературной среде, что всё меньше хоть чем-то похожа на среду обитания – скорее уж забвения и прозябания для большинства. Это камера обскура современного общества и своего рода идеальный вакуум для такого послания – из ниоткуда в никуда. В повести литературная богема становится то персонажем, то декорацией. Автор не пародирует её, относится даже завышено всерьёз, не видя под масками самоуверенных снобов маленьких донельзя людей, пишущих не “спермой и кровью”, а с мечтою гоголевского Акакия Акакиевича выслужить однажды хоть что-то своё, тем и тёпленькое – какую-нибудь “шинель”. Однако этой наивной внешней литературностью повесть как-то естественно уберегается от литературщины, то есть от пафоса причастности каждого слова в ней к искусству. Так определяется автором лишь время действия – узнаваемо, но не более того. Повесть перестаёт быть вымышленной, пусть как литературный, но факт. Это и художественное, и нравственное решение, поскольку всё содержание её читатель вправе воспринимать как документ. Но экзистенциальная тема превращает “Вlue Vаlentine” в исповедь о событиях лично выстраданных, где действительным оказывается самое беспредметное и вневременное – чувства двух людей – а, стало быть, далёкое от такой, документальной достоверности, хоть уже изобразить всё это как подлинное было бы невозможно без предельного реализма.
    Снаружи это почти бессюжетный дневник. Но если есть событийность внешняя, с интригами и сюжетными трюками, то событийность этой прозы во внутренней напряжённости. Притом это не напряжение психологической схватки автора со своим собственным отражением – двойником его окажется не это отражение, а читатель. Действие возникает как в прямом эфире – не позволяя отстраниться. Этому сближению всё противится как вживлению чего-то чужеродного в такие же твои органы, ну или в мысли о том же.
    Это исповедь, которая требует от читателя признания в том же: простит и поймёт тот, кто в том же сознается. Доверие к происходящему в повести превышает тот предел, когда восприятие т е к с т а остаётся всё ещё отстранённым, как будто изолированным собственной жизнью, да и художественной условностью. И это самый сильный её эффект во всех смыслах, но всё же не художественный изначально, а нравственный: совершенно интимный дневник мужчины – где сокровенное в отношениях с женщиной доверяется читателю, однако, оставляя тайной всё то, что и в жизни не делали он или она для чужих глаз – неожиданно требует душевного преодоления, будто это чужое, даже чуждое, но что не можешь простить как себе самому. Это неприятное чтение, потому что чужое в нём при всей своей интимности духовно чувствует себя свободно. В этой повести читатель оказывается один на один со своим страхом, стыдом, болью – всем, что прячет, в чём не свободен – не получая, однако, никакого морального превосходства, если только не мнимого. Принять мысль, что любовь – это боль; потом сознаться в этом, как в собственном уродстве, и ощутить её, боль, взамен обретая свободу от двойной жизни – и оказывается равносильным покаянию. Так, наверное, всё же нельзя жить, вовсе без лицемерия и цинизма – это как содрать кожу. Но ни капли цинизма или лицемерия нет в этой в повести. Так возможно всё это было н а п и с а т ь.
    Статья Олега Олеговича Павлова

  5. А. Т. Твардовский — ярчайший поэтический талант. Доминирующая черта его творчества — высочайший уровень гражданского беспокойства во всех без исключения жизненных ситуациях.
    Счастлив тот, кто “посетил сей мир в его минуты роковые”. Чем-чем, а “роковыми минутами” наша пора не обделена. Твардовский убедился в этом на собственном жизненном опыте. Родом он из смоленской деревни, из семьи, пережившей драму раскулачивания и ссылки.
    О коллективизации он знал не понаслышке. Картины новой колхозной жизни, сразу якобы ставшей счастливой, в литературе и искусстве принято было приукрашивать. Невольно вспоминается муляжное изобилие в знаменитой кинокомедии “Кубанские казаки”, которая вышла тоже в довольно суровые послевоенные годы, но показала крестьянскую жизнь сплошным праздником — и праздник получился на славу. Так было и в раннем стихотворении Твар- донского “Гость”, где к колхознику приезжает единоличник (на своей телеге со своим конем!), чтобы посмотреть: а стоит ли завертывать в колхоз? (Можно помыслить, что дело было добровольным.) Он-то сам не может решиться достать из кошелки привезенный “ржаной с начинкой пирог”, а хозяева ему поллитровку ставят и яичницу “во всю сковороду”! Хвастается колхозник хлебом и льном, лошадьми, коровами и телятами: “А скот был сытый, плавный, чистокровный”. Этот сюжет Твардовский включил позднее в поэму “Страна Муравия”.
    Старое вино будет влито в новые мехи.
    И черные — с построек старых — бревна
    Меж новых хорошо легли в забор.
    Многозначительный образ! Словно символ того, как люди старого, темного сознания все же входят в новую жизнь. Такой образ нельзя потерять, и те же бревна “хорошо легли” в текст поэмы.
    И бревна старые в забор
    Меж новых улеглись.
    Одним словом, правду жизни следовало втиснуть в прокрустово ложе “социализма”, забыв о крестьянской трагедии. Надо было вспомянуть, как страдали бедняки от кулаков. Твардовский описал несчастную долю девушки, выданной за богатого хозяина, у которого “скот хоботастый, сытый, чистокровный”. Уж не тот самый ли скот оказался на колхозном дворе? Помните, в “Госте” сказано точно так же о скоте?
    Впрочем, разве дело в одном лишь скоте? В колхозе людям и работается весело (еще бы — ведь за “трудодни”!), и свадьба гуляется от души (где и Никите Моргунку перепало как гостю). А на кулацком на дворе, “где журавель колодезный — и тот звучал с торжественностью церковной”, — в том “немилом, нежилом раю” бедной бесприданнице нет ни веселья, ни жизни, она бежит с постылого двора в чем была.
    Ты хлопотала по двору чуть свет,
    В грязи, в забвеньи подрастали дети,
    И не гадала ты, была ли, нет
    Иная радость и любовь на свете.
    Об этом анонсирует он в своей миниатюре. Что было, то было: участью жены в большом крестьянском хозяйстве (как и участью мужа) была работа от зари до зари. А в строках Твардовского есть искренняя боль и искренняя вера в вероятность другой, радостной жизни. А чем кончается кулацкая жизнь? Угрюмых супругов раскулачивают и ссылают:
    И с ним одним, угрюмым стариком,
    Куда везут вас, ты спокойно едешь,
    Молчащим и бессмысленным врагом
    Подписывавших приговор соседей.
    Не правда ли, в этом очень “идейном” стихотворении, в этих “правильных” словах все же чувствуется “немая боль” I высылаемых крестьян.
    Да и как не быть боли? Односельчане “подписали приговор” соседу-кулаку, как своему врагу. На фоне этой скрипу-1чей телеги, увозившей на Соловки классовых врагов, особенно • должна была впечатлять идиллическая картина новой жизни всей Смоленщины:
    Край мой сельский, шитый лыком,
    Ты дивишься на свои дела.
    Слава революции великой
    Стороной тебя не обошла.
    Славной жизнью, сытой и веселой —
    Новая Смоленщина моя.
    Было все это. Но какой ценой. Миллионы умерших от голода мужиков в Поволжье и на Украине. А сколько было (лучших работников сослано или расстреляно. Сами же мужики расстреливали мужиков. И вот уже новая героиня порта горюет, что родители не позволили ей вылезти замуж по любви за пастуха, выдали за кулака жить?
    и что теперь, как
    Поздно о том изрекать, горевать,
    Батьке бы с маткой загодя быть в курсе,
    Знать бы, что жизнь повернется не так,
    Знать бы, чем станет пастух да батрак.
    “Жизнь повернется не так” — надолго, хотя не навсегда. В этом вопросе председатель колхоза, у кого гостил Никита Моргунок, оказался плохим пророком.
    В наши дни поэма “Страна Муравия” своей правдивостью и драматизмом напоминает нам о цене, которую народ платит за то, что жизнь поворачивается “не так”.
    — Что за помин?
    — Помин общий!
    — Кто гуляет?
    — Кулаки!
    Поминаем душ усопших,
    Что пошли на Соловки…
    Их везли, везли возами…
    С детками и пожитками.
    Вот и снова “немая боль” в очень оптимистической поэме. Жуткая картина выселения человека из воли в неволю, что равносильно почти выселению из жизни в смерть. Нет, не случайно у Твардовского зазвучала песенка о божьей птичке:
    Отчего ты, божья птичка,
    Звонких песен не поешь?
    Жить я в клетке не хочу,
    Отворите мне темницу,
    Я на волю полечу.
    Невольно вспоминается стихотворение А. С. Пушкина “Птичка”. Сложены эти строки в 1823 году, но прошло столетие — и ещё пришлось писать о птичке в клетке, но уже без всякой надежды.
    Через двадцать лет наступила хрущевская “оттепель”. Прав был И. Г. Эренбург, лед тронулся — и его уже нельзя было остановить никаким “застоем”. Твардовский внутренне раскрепостился и “немую боль в слова облек”. Одна за другой пишутся поэмы, о которых он прежде мечтать не мог: “За далью — даль”, “Теркин на том свете”. Нещадно изобличающие строки, бичующие бюрократизм, очковтирательство, показуху.
    Немало таких строк и в посмертно опубликованной поэме “По праву памяти”:
    Пред лицом ушедших былей
    Не вправе мы кривить душой, —
    Ведь эти были отплатили
    Мы платой самою большой…
    За два года до своей смерти Твардовский отверг все запреты на память — предал гласности память о крестьянской трагедии 30-х годов:
    …не те уже годочки,—
    Не вправе я себе отсрочки
    Предоставлять.
    Гора бы с плеч —
    Еще успеть без проволочки
    Немую боль в слова облечь,
    Ту боль, что скрыта временами
    И встарь теснила нам сердца…
    “По праву памяти” — это осмысление поэтом опыта всей прожитой жизни. Она отмечена новым уровнем постижения народной правды. Это острое социально-гражданственное и лирико-философское раздумье о непростых путях истории, о судьбе отдельной личности. Она пронизана требованием большой и бескомпромиссной правды, воскрешающей “живую быль” и боль нелегких страниц нашего исторического прошлого.
    Поэма отмечена характерной для Твардовского глубиной и силой поэтического обобщения. Сама память в его поэме — это не просто прошлое о былом, а невозможность запамятовать, неотпускающая боль души, постоянное тревожное и суровое напоминание о том, что никогда не изгладится в сердце человеческом. Сам мотив поиска правды — как истины и справедливости — сквозной в поэме и пронизывает ее текст от обращения к себе во вступительных строках и до завершающих ее слов.
    В этой поэме развиваются и углубляются мотивы, прозвучавшие в книге “За далью — даль” (особенно в главах “Так это было”, “Друг детства”), но приобретшие в этом месте сильно личностный характер. Все это поистине выстрадано поэтом, поскольку речь идет о драматической судьбе его семьи, самых близких людей, о его собственной судьбе.
    О великом подвиге народа в годы войны, когда решалась судьба Родины, когда народ, отдавший сынов и дочерей во имя этого подвига, показал, на какие жертвы он способен, рассказал Твардовский. И о том, какие бесчинства совершались “во имя этого народа”, рассказал честно, правдиво. И помнил, помнил и берег эту память свято. Но вера в то, что “и впредь как были — будем — какая вдруг ни грянь гроза, — людьми из тех людей, что людям, не пряча око, глядят в глаза”, пронизывает все произведения поэта.
    На долю Твардовского выпало стать поэтическим зеркалом трех трагических периодов, потрясших мир, и большую и малую родину. Он пережил, перестрадал и 30-е и 40-е годы, и послевоенные годы — и, наконец, ему посчастливилось пережить, как говорили древние греки, катарсис — очищение души. Поэт такой судьбы имел полное право по-пушкински горделиво, по-маяковски дерзко написать о себе:
    Вся суть в одном-единственном завете:
    То, что скажу, до времени тая,
    Я это знаю лучше всех на свете —
    Живых и мертвых — знаю только я.
    Сказать то слово никому другому
    Я никогда бы ни за что не мог
    Передоверить. Даже Льву Толстому —
    Нельзя. Не скажет — пусть себе он бог.
    А я лишь смертный. За свое в ответе.
    Я об одном при жизни хлопочу:
    О том, что знаю лучше всех на свете,
    Сказать хочу. И так, как я хочу.
    Простота языка Твардовского загадочна, как простота Пушкина. “Эта простота, меткое слово, — писал Б. Пастернак, — помогла завоевать сердца миллионов…”
    Твардовский был не просто представителем своего времени, а его выдающимся представителем. Он жил и работал в полную силу, прекрасно понимая, что не в полную силу нельзя писать. Это было бы безнравственно по отношению к народу, к России. “Силу можно показать, когда говоришь в полный голос”, — писал Ф. Абрамов. И по сей день тот самый звук “правды сущей”, звук “прямо в души бьющий” доходит до душ и сердец наших.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *