Видите ли, дорогая, Пушкин не может быть мифом, равно как и его творчество. Он БЫЛ, он ЖИЛ, он ПИСАЛ СТИХИ И ПРОЗУ для России и, как оказалось, для всего мира… он любил, умел дружить и ссориться, стрелялся на дуэлях и млел от одного взгляда на своих детей, которых любил до са-мо-заб-ве-ни-я…) Разве МИФ может иметь потомков, которые не только живут теперь по всему миру, но, например, в Великобритании чрезвычайно близки к королевскому дому?) Разве МИФ может похвастаться творчеством, запечатленным в книгах, читаемых по всех планете Земля?) Да нет, конечно же. И насчет “национальный” : так вот – не имеет значения, национальный или нет, главное, что Пушкин – российский поэт, его любят, его произведениями зачитываются и изучают их до сих пор, о нем написаны сотни работ, рефератов, произведений, где воспроизводится не только его творчество, но и выверенная чуть ли не до минут жизнь Поэта. И отношение к Александру Сергеевичу на родине, как, впрочем, и во всем мире, самое трепетное. Мы знаем о Поэте очень многое, но не абсолютно все, ибо мы не боги. А Тот, Кто знает о Пушкине ВСЁ,Он считает, что правильно сделал, послав России ТАКОГО Поэта, ибо великая страна заслуживает именно ВЕЛИКОГО МАСТЕРА ПОЭТИЧЕСКОГО СЛОВА, кстати, правильно и очень верно оцененного народом России…. Удачи)
НАШ ПУШКИН — Национальный МИР
Сейчас Пушкина читают мало — и это, конечно, плохо. Но неужели в XIX веке его читали больше? Пушкина читали немногие по причине неграмотности большинства жителей России. Но все же именно образованная часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего народа. И потом, имя Пушкина было тогда популярным даже в среде людей малограмотных и вовсе не знакомых с его творчеством.
Популярность эта возникла сказочным образом, появился ряд «мифов о Пушкине». Среди неграмотных людей в России бытовали слухи о Пушкине как о народном герое. Говорили, что именно он посоветовал царю освободить крестьян, поскольку царь прислушивался к его мнению. По второй версии, Пушкин умер не на дуэли, а… в темнице, закованный в цепи за стремление освободить крепостных крестьян. Были и совершенно сказочные истории о том, что Пушкин живет в глухом лесу и иногда выходит на опушку, где поет свои то ли стихи, то ли песни. Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи гласили, что Пушкин не леший, а наоборот — Божий угодник.
В советское время, в эпоху всеобщей грамотности, ситуация, разумеется, изменилась. Французским крестьянам и советским колхозникам был задан вопрос: кто самый главный поэтих народа. Ответы русских были просты и очевидны: главный поэт — Пушкин. А у французов главного поэта нации определить не получилось. Поэтому я всегда говорю, что Пушкин — это наш национальный миф. Миф не как сказка, а как сосредоточение важнейших национальных ценностей и смыслов.
Сейчас бытует мнение, что Пушкин устарел и не отвечает чаяниям современного читателя. Причем так думают люди, плохо знающие творчество Александра Сергеевича.
Очень жаль, что современные мальчики и девочки, такие умные, талантливые, могут лишить себя этого бесценного дара — классической русской литературы, которую наше поколение сумело сохранить и пронести сквозь все ужасы истории XX века.
Мне не Пушкина сейчас жалко. Безумно жалко людей, которые растут и живут без него. Потому что они теряют такие ценности, без которых человеку очень трудно оставаться человеком.
видите ли, пушкин не может быть мифом, равно как и его творчество. он был, он жил, он писал стихи и прозу для россии и, как оказалось, для всего он любил, умел дружить и ссориться, стрелялся на дуэлях и млел от одного взгляда на своих детей, которых любил до са-мо-заб-ве-ни- разве миф может иметь потомков, которые не только живут теперь по всему миру, но, например, в великобритании чрезвычайно близки к королевскому дому? ) разве миф может похвастаться творчеством, запечатленным в книгах, читаемых по всех планете земля? ) да нет, конечно же. и насчет “национальный” : так вот – не имеет значения, национальный или нет, главное, что пушкин – российский поэт, его любят, его произведениями зачитываются и изучают их до сих пор, о нем написаны сотни работ, рефератов, произведений, где воспроизводится не только его творчество, но и выверенная чуть ли не до минут жизнь поэта. и отношение к александру сергеевичу на родине, как, впрочем, и во всем мире, самое трепетное. мы знаем о поэте многое, но не абсолютно все, ибо мы не боги. а тот, кто знает о пушкине всё,он считает, что правильно сделал, послав россии такого поэта, ибо великая страна заслуживает именно великого мастера поэтического слова, кстати, правильно и верно оцененного народом удачи)
словарная работа Вектор — (спец.) — изображаемая отрезком математическая величина, характеризующаяся численным значением и направлением. 2. первое чтение текста изложения учителем НАШ ПУШКИН — Национальный МИФ Сейчас Пушкина читают мало — и это, конечно, плохо. Но неужели в XIX веке его читали больше? Пушкина читали немногие по причине неграмотности большинства жителей России. Но все же именно образованная часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего народа. И потом, имя Пушкина было тогда популярным даже в среде людей малограмотных и вовсе не знакомых с его творчеством. Популярность эта возникла сказочным образом, появился ряд «мифов о Пушкине». Среди неграмотных людей в России бытовали слухи о Пушкине как о народном герое. Говорили, что именно он посоветовал царю освободить крестьян, поскольку царь прислушивался к его мнению. По второй версии, Пушкин умер не на дуэли, а… в темнице, закованный в цепи за стремление освободить крепостных крестьян. Были и совершенно сказочные истории о том, что Пушкин живет в глухом лесу и иногда выходит на опушку, где поет свои то ли стихи, то ли песни. Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи гласили, что Пушкин не леший, а наоборот — Божий угодник. В советское время, в эпоху всеобщей грамотности, ситуация, разумеется, изменилась. Французским крестьянам и советским колхозникам был задан вопрос: кто самый главный поэт их народа. Ответы русских были просты и очевидны: главный поэт — Пушкин. А у французов главного поэта нации определить не получилось. Поэтому я всегда говорю, что Пушкин — это наш национальный миф. Миф не как сказка, а как сосредоточение важнейших национальных ценностей и смыслов. Сейчас бытует мнение, что Пушкин устарел и не отвечает чаяниям современного читателя. Причем так думают люди, плохо знающие творчество Александра Сергеевича. Очень жаль, что современные мальчики и девочки, такие умные, талантливые, могут лишить себя этого бесценного дара — классической русской литературы, которую наше поколение сумело сохранить и пронести сквозь все ужасы истории XX века. Мне не Пушкина сейчас жалко. Безумно жалко людей, которые растут и живут без него. Потому что они теряют такие ценности, без которых человеку очень трудно оставаться человеком. 298 слов (По В. Непомнящему) Творческое задание Дополните текст рассуждением о том, чем для вас является А. С. Пушкин. 3. Беседа ¦ Определите тему текста. ¦ Какую цель ставил автор, создавая текст? ¦ Каким стилем написан данный текст? (Публицистическим) Докажите это. ¦ Каков тип текста? ¦ Назовите микротемы материала. ¦ Назовите опорные слова предложенного текста. ¦ Лексика какого типа присуща тексту? (Высокого) ¦ Почему? Опорные слова и словосочетания Национальный миф; культурное развитие; популярность; грамотность, сказочные истории, устареть, творчество Александра Сергеевича, классическая литература, бесценный дар, остаться человеком. 4. составление плана к тексту V. Написание изложения VI. Итог урока
Интерактивный прием «микрофон» Дополните фразу. «Сегодня я узнал (научился, попробовал написать)… » VII.
«Пушкин — это наше всё»… такая затертая фраза. Пушкина принято
уважать и ценить — смутно помня что-то из школьной программы. Обычно о
Пушкине вспоминают в прессе 19 октября — в день Лицея. Но в этот же
день Церковь празднует память «неверующего» апостола Фомы, что не может
не наводить на некоторые мысли. Что реально Пушкин значит для нас?
Понимаем ли мы его? Что знаем о его жизни — не только «событийной», но
и внутренней, духовной?
Валентин Семенович НЕПОМНЯЩИЙ родился в 1934 году в Ленинграде.
Окончил филологический факультет МГУ. Писатель, доктор филологических
наук, зав. сектором изучения жизни и творчества А.С. Пушкина и
председатель Пушкинской комиссии Института мировой литературы РАН.
Автор книг «Поэзия и судьба» и «Пушкин. Русская картина мира» (за
которую он получил в 2001 году Государственную премию Российской
Федерации), а также множества публикаций о Пушкине (первая вышла в 1962
году).
Наш национальный миф
— Валентин Семенович, сейчас Пушкина читают мало — и это, конечно,
плохо. Но неужели в XIX веке его читали больше? Какая часть населения
Российской империи была знакома с творчеством Пушкина?
— Думаю, очень небольшая. Пушкина читали немногие, по причине
неграмотности большинства жителей России. Но все же именно образованная
часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего
народа. И потом, как это ни странно, имя Пушкина было тогда популярным
даже в среде людей малограмотных и совершенно незнакомых с его
творчеством.
— Интересно, каким же образом возникала эта популярность?
— Самым парадоксальным и даже сказочным. Вплоть до существования целого
ряда мифов о Пушкине. Была статья А.А. Анненковой «Пушкин в
простонародном сознании», в ней были собраны воедино сведения из разных
источников. Оказывается, среди неграмотных людей в России бытовали
различные слухи о Пушкине как о народном герое. По одной версии, именно
он посоветовал царю освободить крестьян, поскольку царь его очень
почитал и прислушивался к его мнению. Еще один вариант этого же мифа
гласил, что Пушкин умер не на дуэли, а… в темнице, закованный в цепи
за то, что стремился опять же — освободить крепостных крестьян.
Были совершенно сказочные истории о том, что Пушкин живет в глухом лесу
и иногда выходит на опушку, где поет свои то ли стихи, то ли песни.
Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи гласили, что Пушкин
вовсе не леший, а совсем наоборот — святой, Божий угодник.
Люди могли не знать «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова», но имя
Пушкина было им известно и дорого. Каким образом происходило такое
знакомство, можно представить себе на примере одного из произведений
замечательного собирателя русского северного фольклора Бориса Шергина.
Он жил одно время среди неграмотных поморов и целую зиму 1934-1935
годов читал и объяснял им произведения Пушкина, а после собирал и
записывал их впечатления. Получился потрясающий сказ «Пинежский
Пушкин», перед которым хочется просто умолкнуть с благоговением. Эти
необразованные люди сразу почувствовали сердцем, что Пушкин — это
родное, свое. И, кстати, в этом сказе Пушкин снова предстает в образе
народного героя, который наряду с прочими подвигами еще и со Змеем
Горынычем борется.
Так что количественно людей, читавших Пушкина, было в Российской
империи немного, но вот дух пушкинской поэзии проникал даже в самые
дремучие и безграмотные слои русского народа.
— Но в советское время, в эпоху всеобщей грамотности, ситуация, наверное, изменилась?
— Кинорежиссер Андрон Кончаловский в одной из телепередач как-то
рассказывал о любопытном социологическом исследовании той поры.
Французским крестьянам и советским колхозникам были заданы два
одинаковых вопроса: во-первых — как делают самогон? И во-вторых — кто
самый главный поэт их народа?
Ответы русских были просты и очевидны: с самогоном — понятно, без комментариев, а вот главный поэт — Пушкин.
А у французов главного поэта нации определить не получилось. Хотя с
самогоном там все оказалось в полном порядке и даже, наверное, похлеще,
чем у нас. Но вот на второй вопрос внятного ответа так и не прозвучало.
Поэтому я всегда говорю, что Пушкин — это наш национальный миф. Миф не
как сказка, а как средоточие важнейших национальных ценностей и
смыслов. Как говорит мой друг, выдающийся филолог Юрий Чумаков: факт —
это то, что бывает «когда», а миф — то, что «всегда».
Пушкин, безусловно, — то, что всегда, то есть — миф. Но сейчас этот миф
подвергается серьезному испытанию. Все, что сейчас происходит с
пушкинским наследием, да и со всей русской культурой — это жесткое
испытание нашего национального духа. Устоим ли мы перед нашествием
американизированных стандартов и идеалов жизни, которые нам глубоко
чужды в своей основе? Дай Бог…
На мой взгляд, американским культурным «символом веры» является
произведение «Унесенные ветром» — как роман, так и кинофильм, где
очаровательная главная героиня Скарлетт О’Хара в кульминационный момент
клянется сделать все, чтобы никогда больше не голодать. Я уже писал,
что это — твердое плебейское кредо. Потому что Америка по духу своему —
плебейская страна, такова ее история, так она сформировалась, и глупо
было бы с этим спорить.
У нас тоже есть свое национальное кредо, но совсем иное — «Я жить хочу,
чтоб мыслить и страдать». Это и народное, и аристократическое кредо,
поскольку оно предполагает ответственность высшего порядка за все, что
ты делаешь. И если бы неграмотный русский крестьянин умел так же, как
Пушкин, выражать свои мысли и чувства, думаю, он сказал бы нечто
подобное.
— Но это в прошлом, а что сейчас? Вспомните — в XX веке Пушкина то
сбрасывали с корабля современности, то чуть ли не канонизировали,
объявляли «нашим всем», видели в нем то революционера номер один, то
светоч Православия. К чему же в итоге мы пришли? Чем стал Пушкин для
наших современников?
— Да, футуристы в начале XX века предложили «сбросить Пушкина с корабля
современности», но ведь в то время пытались сбросить не одного только
Пушкина. Тогда был период общего культурного слома. И Пушкин появился в
этой формуле не просто как поэт, но как некий символ традиции, которую
нужно отбросить, потому что она мешает обществу двигаться вперед, к
светлому будущему.
А сегодня ни с каких кораблей никого не сбрасывают. Просто бытует
мнение, что Пушкин устарел и не отвечает запросам и чаяниям
сегодняшнего читателя. Причем так думают люди уже не очень грамотные и
плохо знающие творчество Александра Сергеевича. Я помню, как еще в 1999
году, когда Россия отмечала юбилей поэта, один из телеведущих
высказался: «Как говорил Пушкин, все мы вышли из гоголевской “Шинели“».
Хотя это слова Федора Михайловича Достоевского. В том же юбилейном году
московские улицы были украшены многочисленными растяжками с наиболее
известными цитатами пушкинских стихотворений. На одной из них можно
было прочесть: «…Средь шумного бала, случайно…». Конечно, очень
поэтичная фраза, есть в ней некая недосказанность, глубина… Но самое
главное — подпись: А.С. Пушкин! Что тут скажешь? Строка из
знаменитейшего романса на стихи А.К. Толстого каким-то странным образом
оказалась приписана пушкинскому перу — и ни у кого это не вызвало
особого возмущения! А сейчас в связи с циклом передач о поэме «Евгений
Онегин», который я делал на телевидении, мне довелось узнать мнение
одного из сотрудников редакции канала: «Онегинский текст тяжело
слушать». Подчеркиваю — это было сказано человеком, работающим на
телеканале «Культура». На таком печальном фоне разговоры о том, что
Пушкин устарел, звучат как симптом тяжкой духовной болезни всего нашего
общества, теряющего связь со своими культурными корнями.
Пушкина не сбрасывают сегодня с корабля современности, его просто
отодвигают от себя в сторону, как нечто бесполезное, по принципу: «Да,
конечно, Пушкин это — прекрасно, но сейчас другое время, и современный
человек вполне может без этого обойтись». Более того, мне даже
приходилось выслушивать вопросы типа:?«А нужно ли вообще сегодня
преподавать классическую литературу в школах?». Я считаю, что для нашей
культуры это уже в каком-то смысле эсхатологическая ситуация.
Тогда — прощай, Россия…
— К вопросу о преподавании Пушкина в школе. Я хорошо помню, как мы
проходили «Евгения Онегина» в восьмом классе по принципу — прочитал и
забыл. В пятнадцать лет человек просто не готов адекватно воспринять
такое серьезное произведение, нет у него еще ни достаточного жизненного
опыта, ни культурного багажа. Как нужно преподавать школьникам Пушкина,
не рискуя оттолкнуть их от его поэзии на всю оставшуюся жизнь?
— Конечно, девятиклассникам преподавать «Евгения Онегина» бессмысленно.
Это произведение для более взрослых читателей. А в пятнадцать лет, на
мой взгляд, прекрасно будут восприняты «Дубровский», «Капитанская
дочка»… Даже «Повести Белкина» в восьмом классе будут уместны просто
как занятные сюжетные истории, написанные прекрасным языком. Всей их
глубины школьники, конечно, понять не смогут, потому что даже филологи
с «Повестями Белкина» до сих пор не могут до конца разобраться. Но язык
— это такая стихия, войдя в которую, непременно меняешься сам. И это
очень важно именно для подростков.
А вот в старших классах преподавание серьезных произведений Пушкина, да
и вообще русской классики должно быть преобладающим. Конечно, нужно
преподавать и шедевры литературы XX столетия, это бесспорно. Но если мы
потеряем традиции преемственности классической русской литературы, если
наследие великих авторов XIX века будет сложено в сундук и благополучно
забыто, тогда — прощай, Россия. Тогда наша традиционная ментальность
буквально за два поколения изменится настолько, что это будет уже
совсем другая страна. Которая мне, честно говоря, малоинтересна.
Именно в языке заложен, если можно так выразиться, некий генетический
код русской культуры, само понятие «русскости». Ведь ни в одном
европейском языке нет слова, которое в полной мере соответствовало бы
русскому понятию «совесть». Есть conscientia, франц. conscience, итал.
coscienza, англ. conscience, нем. Gewissen, но все эти слова образованы
из корня, обозначающего знание, все это слова, в точном смысле
соответствующие русскому слову «сознание». И в древнегреческом языке
нет слова «совесть». Есть даже специальная работа крупнейшего
отечественного филолога-античника Виктора Ноевича Ярхо, которая так и
называется «Была ли у древних греков совесть?», где он очень
убедительно доказывает, что это понятие в древнегреческой литературе
отсутствует. Там есть понятие стыда перед окружающими, то, что у В.И.
Даля определено словами «слыть, слава».
В русской же классической литературе понятие совести является ключевым
и наиглавнейшим для понимания и изображения русского характера. Недаром
Достоевский писал, что даже когда русский человек безобразничает, он
все равно помнит, что безобразничает. В классических произведениях
русской литературы есть некая иерархия ценностей, вертикальное
измерение бытия. А сейчас эта вертикаль и в жизни, и в культуре
упразднена. Остаются одни горизонтальные связи. На этом принципе
основан весь постмодернизм, где все произведения расположены на одной
плоскости и отделены друг от друга лишь расстоянием, а не иерархией.
Вот пример: покойный Дмитрий Александрович Пригов, пусть земля ему
будет пухом, переложил по-своему «Евгения Онегина» путем употребления
двух слов — «безумный» и «неземной». Вместо всех пушкинских эпитетов он
вставлял эти свои «безумный» или «неземной», в зависимости от
ритмической структуры стихотворения. И почему-то считал это большим
своим художественным достижением, он им очень гордился.
Поэтому, повторюсь, состояние отечественной культуры сегодня
представляется мне весьма и весьма плачевным. Остается лишь верить в
истину слов Чаадаева о том, что русский народ не принадлежит к нациям,
которые развиваются по нормальной человеческой логике. Наше развитие
происходит по верховной логике Провидения. Кто знает, может быть,
пройдет время, и все еще изменится, несмотря на нынешние печальные
обстоятельства. Просто очень жаль, что современные русские мальчики и
девочки, такие умные, талантливые, свободные, могут лишить себя этого
бесценного сокровища — классической русской литературы, которую наше
поколение сумело сохранить и пронести сквозь все ужасы истории XX века.
Мне не Пушкина сейчас жалко. Безумно жалко людей, которые растут и
живут без него. Потому что они теряют такие ценности, без которых
человеку очень трудно оставаться человеком.
Уроки афеизма, или «поэт православного народа»
— А теперь я задам вопрос, который сейчас вызывает множество споров,
в том числе и в церковной среде. Был ли Пушкин верующим человеком?
— Я скажу так: до определенного момента он считал себя неверующим,
потому что его так воспитали — французская литература, Вольтер,
Дидро… В Лицее их, конечно, водили в церковь, к исповеди и причастию,
но все равно это было скорее для проформы. Лицейские методики
воспитания и преподавания были во многом основаны на идеях французского
Просвещения. И в идеологическом плане юный Пушкин был скорее атеистом,
чем верующим. Но посмотрите его стихотворение «Безверие», написанное им
в 1817 году для экзамена. Как он там описывает духовные страдания
неверующего человека! Совершенно очевидно, что в этом лирическом
стихотворении Пушкин изливает собственные переживания.
Напрасно в пышности свободной простоты
Природы перед ним открыты красоты;
Напрасно вкруг себя печальный взор он водит:
Ум ищет божества, а сердце не находит.
Придумать такое нельзя, это искренняя печаль человеческого сердца,
лишенного веры. Конечно, это была всего лишь заданная на экзамене тема
— неверие. Но если содержание этого стихотворения изложить несколько
иным образом, то получилась бы прекрасная церковная проповедь. И все же
он продолжает считать себя неверующим. Даже в 1824 году, когда он уже
работает над «Борисом Годуновым» — который написан так, что и малейшего
сомнения не возникает в том, что это произведение принадлежит перу
глубоко верующего православного человека — даже тогда он пишет в письме
Кюхельбекеру:
«…читая Шекспира и библию, святый дух иногда мне по сердцу, но
предпочитаю Гёте и Шекспира. — Ты хочешь знать, что я делаю — пишу
пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма.
Здесь англичанин, глухой философ*, единственный умный афей, которого я
еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать qu’il ne peut
exister d’etre intelligent Crйateur et rйgulateur**, мимоходом
уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь
утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего
правдоподобная».
То есть Пушкин соглашается с тем, что, скорее всего, Бога нет, но
считает это ужасным фактом, который ему совершенно не нравится. И в то
же время он пишет «Бориса», в котором описывает русскую историю так,
как она не могла бы идти, если бы Бога не было.
После «Бориса Годунова» он меняет свои политические пристрастия. Пушкин
становится спокойным монархистом, без всяких крайностей и истерик. Или,
как потом скажет о нем Вяземский, — либеральным консерватором. И тогда
же он обнаруживает, что все-таки верит в Бога. Пушкин понимал очень
тонкое различие между личностью человека и его душой. Эти понятия часто
сливают воедино, но Пушкин знал, что они — различны. Это тот самый
случай, о котором Тертуллиан говорил, что душа человека по самой
природе своей — христианка. Душа Пушкина всегда была христианкой,
просто он до поры не знал этого или не хотел признавать. А потом — чем
дальше, тем больше в нем начинает проявляться вера: «Борис Годунов»,
«Медный всадник», «Анжело» — откровенно христианские по духу
произведения. Стихотворение «Странник» — потрясающей силы свидетельство
веры. Это перевод английского автора Джона Буньяна, протестанта, но
ничего специфически протестантского в пушкинском переводе нет:
…Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный — И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит.
Ну, и последний его цикл 1836 года, где «Отцы-пустынники и жены
непорочны…» — переложение молитвы преподобного Ефрема Сирина, и
перевод сонета об Иуде итальянского поэта Франческо Джанни «Как с древа
сорвался предатель-ученик»… Здесь уже совершенно ясно, что все эти
стихи написаны глубоко верующим человеком, они так и называются —
Евангельский цикл.
И в то же время Пушкин не был человеком церковным. В храм он ходил
редко и даже писал жене, которая была весьма набожна: «Помню, как ты
молилась на коленях… Я не молитвенник, так хоть ты помолись за меня».
Вера была в его сердце, но жил он очень по-разному. Понимаете, быть
поэтом — это ведь очень тяжелая доля. Это — стихия, которая может
унести человека куда-то даже вопреки его воле и желанию… Поэтому,
когда я слышу разговоры о том, что Пушкин был православным поэтом, я
всегда возражаю — нет, он им не был. Православный поэт — Хомяков,
потому что он выражает в своих стихах православную идеологию. А Пушкин
— поэт православного народа. Чувствуете разницу?
Он выражает в своих стихах душу православного народа, но не декларирует
и не призывает… Нет, он, конечно, прекрасно знал Писание, читал и
перечитывал Евангелие, пробовал писать о преподобном Савве
Сторожевском, была у него рецензия на «Словарь о святых», причем
написанная таким слогом, что можно подумать, будто это принадлежит перу
умудренного жизнью старца. У Пушкина был интерес к духовной стороне
жизни Церкви, но он не выпячивал его, все таилось у него внутри, было
скрыто от посторонних взоров.
Но когда он умирал, раненный на дуэли, и велел позвать священника, то
батюшка из ближайшей церкви, принимавший у Александра Сергеевича
исповедь, вышел от него и сказал: «Я себе желал бы такой кончины». Так
потрясла священника глубина покаяния Пушкина.
А то, что Александр Сергеевич на смертном одре простил Дантеса,
покусившегося на честь его жены, лишившего его репутации в обществе да
и самой жизни — это говорит о христианстве Пушкина гораздо больше, чем
любые устные и письменные свидетельства. Когда Данзас сказал ему, что
собирается вызвать Дантеса на дуэль, уже умирающий в страшных мучениях
Пушкин твердо сказал ему: «Нет, мир. Мир…». Он простил своего убийцу.
Я считаю, это — проявление высочайшего христианского духа, который
таким вот образом открылся в Пушкине за несколько минут до смерти.
И вообще, это ведь еще Гоголь писал: «Говорить о вере брата твоего во
Христе — дело страшное». Поэтому я всегда стараюсь очень осторожно
высказываться о религиозных чувствах других людей. Их сердца видит
Господь, а мы можем лишь строить какие-то предположения. Только чего
они стоят?..
Журнал «Золотой Лев» № 181-182 – издание русской
консервативной мысли
(www.zlev.ru)
В.С. Непомнящий Пушкин Размышления в лицейский день
«Пушкин — это наше всё»… такая затертая фраза. Пушкина
принято уважать и ценить — смутно помня что-то из школьной программы. Обычно о
Пушкине вспоминают в прессе 19 октября — в день Лицея. Но в этот же день
Церковь празднует память «неверующего» апостола Фомы, что не может не наводить
на некоторые мысли. Что реально Пушкин значит для нас? Понимаем ли мы его? Что
знаем о его жизни — не только «событийной», но и внутренней, духовной? Наш национальный
миф А. Ткаченко. Валентин Семенович, сейчас Пушкина читают мало
— и это, конечно, плохо. Но неужели в XIX веке его читали больше? Какая часть
населения Российской империи была знакома с творчеством Пушкина? Непомнящий. Думаю, очень небольшая. Пушкина читали немногие, по
причине неграмотности большинства жителей России. Но все же именно образованная
часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего народа. И
потом, как это ни странно, имя Пушкина было тогда популярным даже в среде людей
малограмотных и совершенно незнакомых с его творчеством. — Интересно, каким же образом возникала эта популярность?
— Самым парадоксальным и даже сказочным. Вплоть до
существования целого ряда мифов о Пушкине. Была статья А.А. Анненковой «Пушкин
в простонародном сознании», в ней были собраны воедино сведения из разных
источников. Оказывается, среди неграмотных людей в России бытовали различные
слухи о Пушкине как о народном герое. По одной версии, именно он посоветовал
царю освободить крестьян, поскольку царь его очень почитал и прислушивался к
его мнению. Еще один вариант этого же мифа гласил, что Пушкин умер не на дуэли,
а… в темнице, закованный в цепи за то, что стремился опять же — освободить
крепостных крестьян.
Были совершенно сказочные истории
о том, что Пушкин живет в глухом лесу и иногда выходит на опушку, где поет свои
то ли стихи, то ли песни. Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи
гласили, что Пушкин вовсе не леший, а совсем наоборот — святой, Божий угодник.
Люди могли не знать «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова»,
но имя Пушкина было им известно и дорого. Каким образом происходило такое
знакомство, можно представить себе на примере одного из произведений
замечательного собирателя русского северного фольклора Бориса Шергина. Он жил
одно время среди неграмотных поморов и целую зиму 1934-1935 годов читал и
объяснял им произведения Пушкина, а после собирал и записывал их впечатления.
Получился потрясающий сказ «Пинежский Пушкин», перед
которым хочется просто умолкнуть с благоговением. Эти необразованные люди сразу
почувствовали сердцем, что Пушкин — это родное, свое. И, кстати, в этом сказе
Пушкин снова предстает в образе народного героя, который наряду с прочими
подвигами еще и со Змеем Горынычем борется.
Так что количественно людей, читавших Пушкина, было в
Российской империи немного, но вот дух пушкинской поэзии проникал даже в самые
дремучие и безграмотные слои русского народа. — Но в советское время, в эпоху всеобщей грамотности,
ситуация, наверное, изменилась?
— Кинорежиссер Андрон Кончаловский в одной из телепередач как-то рассказывал о
любопытном социологическом исследовании той поры. Французским крестьянам и
советским колхозникам были заданы два одинаковых вопроса: во-первых — как
делают самогон? И во-вторых — кто самый главный поэт
их народа?
Ответы русских были просты и очевидны: с самогоном —
понятно, без комментариев, а вот главный поэт — Пушкин.
А у французов главного поэта нации определить не
получилось. Хотя с самогоном там все оказалось в полном порядке и даже,
наверное, похлеще, чем у нас. Но вот на второй вопрос
внятного ответа так и не прозвучало.
Поэтому я всегда говорю, что Пушкин — это наш национальный
миф. Миф не как сказка, а как средоточие важнейших национальных ценностей и
смыслов. Как говорит мой друг, выдающийся филолог Юрий
Чумаков: факт — это то, что бывает «когда», а миф — то, что «всегда».
Пушкин, безусловно, — то, что всегда, то есть — миф. Но
сейчас этот миф подвергается серьезному испытанию. Все, что сейчас происходит с
пушкинским наследием, да и со всей русской культурой — это жесткое испытание
нашего национального духа. Устоим ли мы перед нашествием американизированных
стандартов и идеалов жизни, которые нам глубоко чужды в своей основе? Дай
Бог…
На мой взгляд, американским культурным «символом веры»
является произведение «Унесенные ветром» — как роман, так и кинофильм, где
очаровательная главная героиня Скарлетт О’Хара
в кульминационный момент клянется сделать все, чтобы никогда больше не
голодать. Я уже писал, что это — твердое плебейское кредо. Потому что Америка
по духу своему — плебейская страна, такова ее история, так она сформировалась,
и глупо было бы с этим спорить.
У нас тоже есть свое национальное кредо, но совсем иное —
«Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Это и народное, и аристократическое
кредо, поскольку оно предполагает ответственность высшего порядка за все, что
ты делаешь. И если бы неграмотный русский крестьянин умел так же, как Пушкин,
выражать свои мысли и чувства, думаю, он сказал бы нечто подобное. — Но это в прошлом, а что сейчас? Вспомните — в XX веке
Пушкина то сбрасывали с корабля современности, то чуть ли не канонизировали,
объявляли «нашим всем», видели в нем то революционера номер один, то светоч
Православия. К чему же в итоге мы пришли? Чем стал Пушкин для наших
современников?
— Да, футуристы в начале XX века предложили «сбросить
Пушкина с корабля современности», но ведь в то время пытались сбросить не
одного только Пушкина. Тогда был период общего культурного слома. И Пушкин
появился в этой формуле не просто как поэт, но как некий символ традиции,
которую нужно отбросить, потому что она мешает обществу двигаться вперед, к
светлому будущему.
А сегодня ни с каких кораблей никого не сбрасывают. Просто
бытует мнение, что Пушкин устарел и не отвечает запросам и чаяниям сегодняшнего
читателя. Причем так думают люди уже не очень грамотные и плохо знающие
творчество Александра Сергеевича. Я помню, как еще в 1999 году, когда Россия
отмечала юбилей поэта, один из телеведущих высказался: «Как говорил Пушкин, все
мы вышли из гоголевской “Шинели“». Хотя это слова Федора Михайловича Достоевского.
В том же юбилейном году московские улицы были украшены многочисленными
растяжками с наиболее известными цитатами пушкинских стихотворений. На одной из
них можно было прочесть: «…Средь шумного бала, случайно…». Конечно, очень
поэтичная фраза, есть в ней некая недосказанность, глубина… Но самое главное
— подпись: А.С. Пушкин! Что тут скажешь? Строка из знаменитейшего романса на
стихи А.К. Толстого каким-то странным образом оказалась приписана пушкинскому
перу — и ни у кого это не вызвало особого возмущения! А сейчас в связи с циклом
передач о поэме «Евгений Онегин», который я делал на телевидении, мне довелось
узнать мнение одного из сотрудников редакции канала: «Онегинский
текст тяжело слушать». Подчеркиваю — это было сказано человеком, работающим на
телеканале «Культура». На таком печальном фоне разговоры о том, что Пушкин
устарел, звучат как симптом тяжкой духовной болезни всего нашего общества,
теряющего связь со своими культурными корнями.
Пушкина не сбрасывают сегодня с корабля современности, его
просто отодвигают от себя в сторону, как нечто бесполезное, по принципу: «Да,
конечно, Пушкин это — прекрасно, но сейчас другое время, и современный человек
вполне может без этого «А нужно?обойтись». Более того, мне даже
приходилось выслушивать вопросы типа: ли вообще сегодня преподавать
классическую литературу в школах?». Я считаю, что для нашей культуры это уже в
каком-то смысле эсхатологическая ситуация.
Тогда — прощай, Россия… — К вопросу о преподавании Пушкина в школе. Я хорошо помню,
как мы проходили «Евгения Онегина» в восьмом классе по принципу — прочитал и
забыл. В пятнадцать лет человек просто не готов адекватно воспринять такое
серьезное произведение, нет у него еще ни достаточного жизненного опыта, ни
культурного багажа. Как нужно преподавать школьникам Пушкина, не рискуя
оттолкнуть их от его поэзии на всю оставшуюся жизнь?
— Конечно, девятиклассникам преподавать «Евгения Онегина»
бессмысленно. Это произведение для более взрослых читателей. А в пятнадцать
лет, на мой взгляд, прекрасно будут восприняты «Дубровский», «Капитанская
дочка»… Даже «Повести Белкина» в восьмом классе будут уместны просто как
занятные сюжетные истории, написанные прекрасным языком. Всей их глубины
школьники, конечно, понять не смогут, потому что даже филологи с «Повестями
Белкина» до сих пор не могут до конца разобраться. Но язык — это такая стихия,
войдя в которую, непременно меняешься сам. И это очень важно именно для
подростков.
А вот в старших классах преподавание серьезных произведений
Пушкина, да и вообще русской классики должно быть преобладающим. Конечно, нужно
преподавать и шедевры литературы XX столетия, это бесспорно. Но если мы
потеряем традиции преемственности классической русской литературы, если
наследие великих авторов XIX века будет сложено в сундук и благополучно забыто,
тогда — прощай, Россия. Тогда наша традиционная ментальность буквально за два
поколения изменится настолько, что это будет уже совсем другая страна. Которая мне, честно говоря, малоинтересна.
Именно в языке заложен, если можно так выразиться, некий
генетический код русской культуры, само понятие «русскости».
Ведь ни в одном европейском языке нет слова, которое в полной мере
соответствовало бы русскому понятию «совесть». Есть conscientia, франц. conscience, итал. coscienza, англ. conscience, нем. Gewissen, но все
эти слова образованы из корня, обозначающего знание, все это слова, в точном
смысле соответствующие русскому слову «сознание». И в древнегреческом языке нет
слова «совесть». Есть даже специальная работа крупнейшего отечественного филолога-античника Виктора Ноевича
Ярхо, которая так и называется «Была ли у древних греков совесть?», где он
очень убедительно доказывает, что это понятие в древнегреческой литературе
отсутствует. Там есть понятие стыда перед окружающими, то, что у В.И. Даля определено
словами «слыть, слава».
В русской же классической литературе понятие совести
является ключевым и наиглавнейшим для понимания и изображения русского
характера. Недаром Достоевский писал, что даже когда русский человек
безобразничает, он все равно помнит, что безобразничает. В классических
произведениях русской литературы есть некая иерархия ценностей, вертикальное
измерение бытия. А сейчас эта вертикаль и в жизни, и в культуре упразднена.
Остаются одни горизонтальные связи. На этом принципе основан весь
постмодернизм, где все произведения расположены на одной плоскости и отделены
друг от друга лишь расстоянием, а не иерархией. Вот пример: покойный Дмитрий
Александрович Пригов, пусть земля ему будет пухом,
переложил по-своему «Евгения Онегина» путем употребления двух слов — «безумный»
и «неземной». Вместо всех пушкинских эпитетов он вставлял эти свои «безумный»
или «неземной», в зависимости от ритмической структуры стихотворения. И
почему-то считал это большим своим художественным достижением, он им очень
гордился.
Поэтому, повторюсь, состояние отечественной культуры
сегодня представляется мне весьма и весьма плачевным. Остается лишь верить в
истину слов Чаадаева о том, что русский народ не принадлежит к нациям, которые
развиваются по нормальной человеческой логике. Наше развитие происходит по
верховной логике Провидения. Кто знает, может быть, пройдет время, и все еще
изменится, несмотря на нынешние печальные обстоятельства. Просто очень жаль,
что современные русские мальчики и девочки, такие умные, талантливые,
свободные, могут лишить себя этого бесценного сокровища — классической русской
литературы, которую наше поколение сумело сохранить и пронести сквозь все ужасы
истории XX века.
Мне не Пушкина сейчас жалко. Безумно жалко людей, которые
растут и живут без него. Потому что они теряют такие ценности, без которых
человеку очень трудно оставаться человеком. Уроки афеизма, или «поэт православного народа» — А теперь я задам вопрос, который сейчас вызывает
множество споров, в том числе и в церковной среде. Был ли Пушкин верующим
человеком?
— Я скажу так: до определенного момента он считал себя
неверующим, потому что его так воспитали — французская литература, Вольтер,
Дидро… В Лицее их, конечно, водили в церковь, к исповеди и причастию, но все
равно это было скорее для проформы. Лицейские методики воспитания и
преподавания были во многом основаны на идеях французского Просвещения. И в
идеологическом плане юный Пушкин был скорее атеистом, чем верующим. Но
посмотрите его стихотворение «Безверие», написанное им в 1817 году для
экзамена. Как он там описывает духовные страдания неверующего человека!
Совершенно очевидно, что в этом лирическом стихотворении Пушкин изливает
собственные переживания.
Напрасно в пышности свободной простоты
Природы перед ним открыты красоты;
Напрасно вкруг себя печальный взор он водит:
Ум ищет божества, а сердце не находит.
Придумать такое нельзя, это искренняя печаль человеческого
сердца, лишенного веры. Конечно, это была всего лишь заданная на экзамене тема
— неверие. Но если содержание этого стихотворения изложить несколько иным
образом, то получилась бы прекрасная церковная проповедь. И все же он
продолжает считать себя неверующим. Даже в 1824 году, когда он уже работает над
«Борисом Годуновым» — который написан так, что и малейшего сомнения не
возникает в том, что это произведение принадлежит перу глубоко верующего
православного человека — даже тогда он пишет в письме Кюхельбекеру:
«…читая Шекспира и библию, святый
дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. — Ты хочешь знать,
что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин,
глухой философ, единственный умный афей, которого я
еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать qu’il
ne peut exister
d’etre intelligent Createur et regulateur, мимоходом уничтожая слабые
доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно
думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная».
То есть Пушкин соглашается с тем, что, скорее всего, Бога
нет, но считает это ужасным фактом, который ему совершенно не нравится. И в то
же время он пишет «Бориса», в котором описывает русскую историю так, как она не
могла бы идти, если бы Бога не было.
После «Бориса Годунова» он меняет свои политические
пристрастия. Пушкин становится спокойным монархистом, без всяких крайностей и
истерик. Или, как потом скажет о нем Вяземский, — либеральным консерватором. И
тогда же он обнаруживает, что все-таки верит в Бога. Пушкин понимал очень
тонкое различие между личностью человека и его душой. Эти понятия часто сливают
воедино, но Пушкин знал, что они — различны. Это тот самый случай, о котором
Тертуллиан говорил, что душа человека по самой природе своей — христианка. Душа
Пушкина всегда была христианкой, просто он до поры не знал этого или не хотел
признавать. А потом — чем дальше, тем больше в нем начинает проявляться вера:
«Борис Годунов», «Медный всадник», «Анжело» —
откровенно христианские по духу произведения. Стихотворение «Странник» —
потрясающей силы свидетельство веры. Это перевод английского автора Джона Буньяна, протестанта, но ничего специфически протестантского
в пушкинском переводе нет:
…Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный — И вот о чем
крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит.
Ну, и последний его цикл 1836 года, где «Отцы-пустынники и
жены непорочны…» — переложение молитвы преподобного Ефрема Сирина, и перевод
сонета об Иуде итальянского поэта Франческо Джанни «Как с древа сорвался предатель-ученик»… Здесь уже
совершенно ясно, что все эти стихи написаны глубоко верующим человеком, они так
и называются — Евангельский цикл.
И в то же время Пушкин не был человеком церковным. В храм
он ходил редко и даже писал жене, которая была весьма набожна: «Помню, как ты
молилась на коленях… Я не молитвенник, так хоть ты помолись за меня». Вера
была в его сердце, но жил он очень по-разному. Понимаете, быть поэтом — это
ведь очень тяжелая доля. Это — стихия, которая может унести человека куда-то
даже вопреки его воле и желанию… Поэтому, когда я слышу разговоры о том, что
Пушкин был православным поэтом, я всегда возражаю — нет, он им не был.
Православный поэт — Хомяков, потому что он выражает в своих стихах православную
идеологию. А Пушкин — поэт православного народа. Чувствуете разницу?
Он выражает в своих стихах душу православного народа, но не
декларирует и не призывает… Нет, он, конечно, прекрасно знал Писание, читал и
перечитывал Евангелие, пробовал писать о преподобном Савве Сторожевском, была у
него рецензия на «Словарь о святых», причем написанная таким слогом, что можно
подумать, будто это принадлежит перу умудренного жизнью старца. У Пушкина был
интерес к духовной стороне жизни Церкви, но он не выпячивал его, все таилось у
него внутри, было скрыто от посторонних взоров.
Но когда он умирал, раненный на дуэли, и велел позвать
священника, то батюшка из ближайшей церкви, принимавший у Александра Сергеевича
исповедь, вышел от него и сказал: «Я себе желал бы такой кончины». Так потрясла
священника глубина покаяния Пушкина.
А то, что Александр Сергеевич на смертном одре простил
Дантеса, покусившегося на честь его жены, лишившего его репутации в обществе да
и самой жизни — это говорит о христианстве Пушкина гораздо больше, чем любые
устные и письменные свидетельства. Когда Данзас
сказал ему, что собирается вызвать Дантеса на дуэль, уже умирающий в страшных
мучениях Пушкин твердо сказал ему: «Нет, мир. Мир…». Он простил своего
убийцу. Я считаю, это — проявление высочайшего христианского духа, который
таким вот образом открылся в Пушкине за несколько минут до смерти.
И вообще, это ведь еще Гоголь писал: «Говорить о вере брата
твоего во Христе — дело страшное». Поэтому я всегда стараюсь очень осторожно
высказываться о религиозных чувствах других людей. Их сердца видит Господь, а
мы можем лишь строить какие-то предположения. Только чего они стоят?
Фома, №10/2008 *****
Зачем быть рупором дешевой пропаганды?
Отклик на интервью с Валентином
Непомнящим “Пушкин” В последнее время в России сформировалась, наконец,
национальная идея. Это антиамериканизм. Вот и в 10-м номере «Фомы» за этот год писатель Валентин Непомнящий, рассуждая о Пушкине,
заявил: «Америка по духу своему плебейская страна». Разумеется, низостям
Америки были противопоставлены величайшие высоты отечественной духовности: «У
нас тоже есть свое национальное кредо, но совсем иное — “Я жить хочу, чтоб
мыслить и страдать”».
Всегда нужно с большой осторожностью обобщать такие вещи.
Когда это делает в телеящике увлекающийся ведущий —
это одно. Когда на страницах журнала, отстаивающего православные и нравственные
ценности, так говорит доктор филологических наук — это совсем другое. Вот иное
мнение — также доктора филологических наук О.А. Седаковой:
«Если говорить про Америку и глобальную
культуру, то где меньше всего американизма, так это в самой Америке. Того, что
считается показательно “американским”, в Америке меньше всего. Я бы сказала,
что “американизм”, “американская культура на экспорт” — это скорее характерная
субкультура больших городов, поп-культура городских низов, которая до
университетских кампусов не долетает. Вот эта субкультура и становится
всемирной. И происходит это не потому, что ее кто-то кому-то навязывает, а
потому, что в ней повсюду есть какая-то внутренняя потребность, как в тех же макдоналдсах. Из Америки берут то, что удовлетворяет
потребностям не очень культивированного современного человека, который есть
везде. “Американизм” обычно приходит на пустое место, когда разорвана связь со
своей традицией» (Церковный вестник, № 15/16, август 2008).
«Плебейская» Америка дает миру больше всего лауреатов
Нобелевских премий, в Америке лучшие в мире вузы и фундаментальная наука. В
Америке 75% семей занимается благотворительностью (в России — 0,001%). В
Америке велико тяготение к культуре — в каждом крупном городе есть музеи,
театр, свой симфонический или камерный оркестр. Америка — большая и
многообразная страна, в которой народ, может быть, и не хватает звезд с неба,
но сплочен и доброжелателен. Много есть в Америке и плохого
— это бесспорно. Но Евангелие по этому поводу, кажется, говорит где-то о сучке
и бревне… помнит ли это г-н Непомнящий? Пройдите по московским улицам: люди
разговаривают друг с другом и по телефону матом, нисколько не стесняясь
окружающих. Проедьтесь в метро — ваш взгляд неизменно наткнется на
растворяющиеся друг в друге прилюдно целующиеся парочки. Попробуйте найти
чистую лавочку, чтобы посидеть в парке и в скверике… В
Америке (и в Европе) такого нет — очевидно, по причине «их» ужасающей бездуховности. Невольно начинаешь думать о том, что и наше
возлюбленное отечество не свободно от плебеев (тех, кого Пушкин называл
«чернью»). Не лучше ли тут, как говорил другой великий русский поэт, «на себя,
кума, оборотиться»?
Я беспокоюсь вовсе не об Америке; мне до нее и дела нет. Но
мне есть дело до моей страны. Если наш патриотизм зиждется на том
мифологическом основании, что кто-то «хуже нас», если вместо нравственного
общественного и культурного созидания мы заняты поиском врагов и поливанием
грязью других народов, если дешевую пропаганду изрекает писатель и ученый и
печатает православный журнал — то дела наши плохи. Это значит, что не только
«простой народ», матерящийся при своих детях, но и современные российские
интеллектуалы не имеют никакого представления, по словам г-на Непомнящего, об
«ответственности высшего порядка за всё, что ты делаешь». Очень не хотелось бы,
чтобы интересный, популярный и любимый многими православный журнал становился
очередным рупором безответственной и демагогической антизападной пропаганды.
С неизменным почтением и любовью ко всем сотрудникам
«Фомы»,
игумен Петр (Мещеринов)
Фома, №12/2008 Ещё одно
«пропагандистское» заявление
Отклик на отклик
игумена Петра (Мещеринова) Мне чрезвычайно близка устремленность
о. игумена Петра к национальной самокритике; русскому человеку вообще
свойственно с одинаковым энтузиазмом с одной стороны — превозносить свое
отечество, с другой — ругательски ругать себя и соотечественников за то, что мы
никак не достигнем успехов «цивилизованного мира», что мы «хуже всех»; это у
нас в традиции и в характере.
Этой особенностью пользовались и пользуются современные
либералы, упорно протаскивающие в сознание людей западные индивидуалистические
ценности и идеалы, которые у нас сполна укладываются в рекламные слоганы «полюбите себя», «вы этого достойны», «бери от
жизни всё», «не! в деньгах счастье!», «изменим жизнь к
лучшему» (разумеется, в материальном смысле) и т. д. Горько то, что это во
многом удается, как раз потому, что мы — граждане великой страны, которую
«умом… не понять» (Тютчев), — привычно считаем себя глупее «их», знающих, как
надо правильно и сладко жить. Однако дух народа (который сейчас переименован у
нас в «население») интуитивно сопротивляется вторжению чуждых систем отсчета
ценностей — и не случайно самым главным, но далеко не лучшим проявлением нашего
«инстинкта самосохранения» вынужденно оказывается именно «антиамериканизм»; другой
защиты покамест, к несчастью, не нашлось. И мне очень странно подозрение моего критика, что наш патриотизм
может зиждиться «на том мифологическом основании, что кто-то хуже нас», что мы
«заняты поиском врагов и поливанием грязью других народов», — оно, это
подозрение, само есть мифологема, притом грубо идеологического характера, не
имеющая никакого касательства к традиционному народному патриотизму, берущая
исток в пропагандистских спекуляциях ультралибералов,
свысока смотрящих на «эту страну» и «этот народ».
Теперь о том, что явилось поводом для отклика отца игумена,
— моей фразе об Америке как «плебейской по духу» стране. Прочтена она моим
критиком чрезвычайно вульгарно, как ругательство, но если бы это было моей
целью, я просто привел бы широко известную уничтожающую характеристику строя и
духа Соединенных Штатов, данную Пушкиным в конце его жизни в работе «Джон Теннер». В моем контексте «плебейское» — это определение
терминологическое: констатация историко-социального и ментального факта. В
латинском языке слово plebs означает, кроме прочего,
«толпа», «чернь»; имеется в виду категория людей не просто низкого
происхождения, но таких, для кого главная, если не единственная ценность —
материальное благо: обобщенно и грубо говоря, сытость и довольство. Последнее
слово взято мною у Пушкина, который в «Джоне Теннере»
говорит о Штатах так: «все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу
человеческую — подавлено неумолимым эгоизмом и страстию
к довольству (comfort)».
Тут мне придется вернуться к упомянутому в интервью
американскому «символу веры» — роману и фильму «Унесенные ветром». В журнальной
редакции процитированная мною ключевая фраза героини переведена в пересказ: она
«клянется сделать все, чтобы никогда больше не голодать». На самом деле
адекватный по смыслу перевод звучит так: «я пойду на всё (подчеркнуто мною), но
никогда больше не буду голодать». Вот к такой фразе я и сделал свое примечание:
«…вот твердое плебейское кредо», — и дальше об Америке как о плебейской стране.
Я не против Скарлетт О’Хара —
она замечательная женщина. Я не против Америки — ее народ и в самом деле
симпатичен, добр, простодушен; в то же время общеизвестно, что американское
общество — самое, пожалуй, конформистское из западных обществ, целиком
детерминировано идеологией (я бы даже сказал — мировоззрением) потребления,
«довольства», максимального комфорта (подчеркнуто мною) — то есть полного
освобождения от страданий и других «неудобств» мира, «лежащего во зле» (1 Ин, 5:19). Пушкинское же кредо «я жить хочу, чтоб мыслить и
страдать» продиктовано пониманием того, что в мире греха и зла существовать без
страданий, оставаясь при этом человеком, практически невозможно. Очень русское воззрение.
Речь, стало быть, не о том, какой народ «лучше» и какой
«хуже», но о разных системах ценностей, об уровнях идеалов, в конечном счете о разных верах (на эту тему у меня есть большая работа
«Удерживающий теперь» в моей книге «Пушкин. Русская картина
мира»; кратко об этом говорилось в моем интервью журналу «Эксперт», № 35
за 2007 год).
Среди американцев — конечно, много изумительных людей,
готовых ради Отечества на подвиги самопожертвования; среди русских множество
эгоистов, отпетых негодяев, которым ничто не свято. Русский человек, я убежден, есть самый внутренне свободный человек
на свете, способный, как известно, «во всем доходить до края»: как в таланте
своего идеализма, доброты, доверчивости, так и в бунте, кощунстве,
эгоистическом практицизме, хитрости, жестокости — одним словом, в таланте зла…
В итоге скажу так: западный человек, в том числе
американский, часто бывает много выше и лучше той системы ценностей, в какой он
воспитан, только он этого не знает, поскольку считает ее единственно правильной.
А вот мы бываем очень часто гораздо хуже и ниже нашей (православной) системы
ценностей. Но мы эти наши проявления низости и недостоинства,
как правило, чувствуем, от этого страдаем — и здесь наша сильная сторона, наша
подлинная свобода.
Но если Россия, со своим православным
«идеализмом», который порой нелегко нести, со своими слабостями и грехами,
вдруг уверует, что мировоззрение тотального прагматизма, сытости, комфорта,
денег, принцип «бери от жизни всё» — что все это есть истина, подлежащая
усвоению, — то она превратится в такое чудовище, какого мир не видел. Что Америке здорово, то нам смерть.
Более того, цивилизационное,
культурное, ментальное уподобление России чему-то чуждому было бы роковым для
всего мира, ибо при всех наших грехах и безобразиях Россия пока еще остается по
своему призванию «удерживающим теперь» (2 Фес. 2:7) от совершения «тайны
беззакония» — удерживающим человечество от духовной гибели. Впрочем,
это уже особый разговор (см. указанные выше мои работы), и тут я завершу свою
«пропаганду», поблагодарив игумена Петра и журнал «Фома» за предоставленную мне
возможность высказаться более полно на волнующую всех нас тему.
С. Непомнящий Валентин Семенович Непомнящий родился в 1934 году в Ленинграде. Окончил филологический
факультет МГУ. Писатель, доктор филологических наук, зав. сектором изучения
жизни и творчества А.С. Пушкина и председатель Пушкинской комиссии Института
мировой литературы РАН. Автор книг «Поэзия и судьба» и «Пушкин. Русская картина
мира» (за которую он получил в 2001 году Государственную премию Российской
Федерации), а также множества публикаций о Пушкине (первая вышла в 1962 году).
Фома, №10 и 12 за 2008
С самого детства нам читали произведения Пушкина, а именно его волшебные сказки которые уносили в зачарованный мир, дарили яркие воспоминания и развивали фантазию с воображением. Моя мама часто читала мне такие его творения как: «Сказка о царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о попе и о работнике его Балде». А сказку «У Лукоморья дуб зеленый», я помню наизусть до сих пор. У Александра Сергеевича всего семь сказок и каждая из них по-своему интересная, по-своему добрая, и по-своему поучительная. Благодаря этим трем качествам даже современные дети с большим интересом читают эти, любимые мною, сказки.
А в старших классах я познакомилась с не мение замечательными – стихотворения и романами. Я считаю, казалось что Александр Сергеевич мастер своего дела, ведь он так профессионально описывал все чувства которые испытывали его герои. Его стихи довольно простой, но в них заложен глубокий смысл. Одно из моих любимых является:
Я вас люблю, — хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Это стихотворение называется “Признание” которое мне до безумства нравится. Произведения Пушкина раскрывают нам богатства русского языка, глубину и силу слова. Пред его словом не могли устоять никакое преграды, самодержавие боялось его правдивых обличений, прогрессивное общество внимало его пламенным призывам, человечество с нетерпением ждало его новых творений. Мировое признание творчества Пушкина пришло позже, созданные им литературные традиции обогатили русскую культуры, подняли мир духовного развития на новую высоту. Творчество Александра Сергеевича -это наследие мировой литературы, а о своих произведениях сам поэт оставил великие строки:
“Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа.”
У каждого из нас свой Пушкин для меня – это эталон, символ нашей культуры, творчество которого и по сей день находит все новых и новых поклонников не только в нашей стране, но и всем мире. Он «жег сердца людей» словом и произведения никого не оставляли равнодушным. Александр Сергеевич величайший поэт, оставивший нам большое наследство. Пушкин вошел в мою жизнь с детства и думаю, останется до конца. Каждый находит в поэте что-то свое и понятное только ему, что и произошло со мной. Кажется, что знаю его наизусть с детских лет, и все же каждый раз, читая его произведения, нахожу для себя что-то новое, прежде неизведанное.
10 февраля (29 января – по старому стилю) – день памяти Александра Сергеевича Пушкина. Готовясь к этой печальной дате, редакция «Ключика» решила обратиться к трудам двух замечательных авторов: Александра Васильевича Никитенко и Валентина Семёновича Непомнящего.
Александр Васильевич Никитенко – человек удивительной биографии: крепостной, домашний учитель, студент, журналист, историк литературы, цензор, чиновник Министерства народного просвещения, дослужившийся до тайного советника, профессор Петербургского университета и действительный член Академии наук. Он был очевидцем тех дней, когда Россия прощалась с поэтом. Об этом А. В. Никитенко написал в своём дневнике, отрывки из которого предлагаем вам прочитать.
1 февраля 1837 года
«Похороны Пушкина. Это были действительно народные похороны. Всё, что сколько-нибудь читает и мыслит в Пе тербурге, – всё стеклось к церкви, где отпевали поэта. Это происходило в Конюшенной. Площадь была усеяна экипа жами и публикою, но среди последней – ни одного тулупа или зипуна. Церковь была наполнена знатью. Весь диплома тический корпус присутствовал. Впускали в церковь только тех, которые были в мундирах или с билетом. На всех лицах лежала печаль – по крайней мере наружная. Возле меня стояли: барон Розен, В. И. Карлгоф, Кукольник и Плетнёв. Я прощался с Пушкиным: «И был странен тихий мир его чела». Впрочем, лицо уже значительно изменилось: его ус пело коснуться разрушение. Мы вышли из церкви с Ку кольником.
– Утешительно по крайней мере, что мы всё-таки под винулись вперед, – сказал он, указывая на толпу, при шедшую поклониться праху одного из лучших своих сынов.
Ободовский (Платон) упал ко мне на грудь, рыдая как дитя.
Тут же, по обыкновению, были и нелепейшие распоря жения. Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпе вать в Исаакиевском соборе, – так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено но чью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В уни верситете получено строгое предписание, чтобы профессо ра не отлучались от своих кафедр и студенты присутствова ли бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю своё прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплаки вать своего согражданина, сделавшего им честь своим су ществованием! Иностранцы приходили поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юноше ству это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему.
Попечитель мне сказал, что студентам лучше не быть на похоронах: они могли бы собраться в корпорации, нести гроб Пушкина – могли бы «пересолить», как он выразился. Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за сло ва, напечатанные в «Северной пчеле»: «Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги его на по прище словесности».
Краевский, редактор «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду», тоже имел неприятности за несколько строк, напечатанных в похвалу поэту.
Я получил приказание вымарать совсем несколько таких же строк, назначавшихся для «Библиотеки для чтения». И все это делалось среди всеобщего участия к умерше му, среди всеобщего глубокого сожаления. Боялись – но чего?
Церемония кончилась в половине первого. Я поехал на лекцию. Но вместо очередной лекции я читал студентам о заслугах Пушкина. Будь что будет!
12 февраля 1837 года
…До меня дошли из верных источников сведения о после д-них минутах Пушкина. Он умер честно, как человек. Как только пуля впилась ему во внутренности, он понял, что это поцелуй смерти. Он не стонал, а когда доктор Даль ему это посоветовал, отвечал:
– Ужели нельзя превозмочь этого вздора? К тому же мои стоны встревожили бы жену.
Беспрестанно спрашивал он у Даля: «Скоро ли смерть?» И очень спокойно, без всякого жеманства, опровергал его, когда тот предлагал ему обычные утешения. За несколько минут до смерти он попросил приподнять себя и перевер нуть на другой бок.
– Жизнь кончена, – сказал он.
– Что такое? – спросил Даль, не расслышав.
– Жизнь кончена, – повторил Пушкин, – мне тяжело дышать.
За этими словами ему стало легко, ибо он перестал ды шать. Жизнь окончилась; погас огонь на алтаре. Пушкин хорошо умер.
Дня через три после отпевания Пушкина, увезли тай ком его в деревню. Жена моя возвращалась из Могилёва и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела про стую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обёрну тый рогожею. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы скорее перепрячь курьерских ло шадей и скакать дальше с гробом…
30 марта 1837 года
…Сегодня держал крепкий бой с председателем цензур ного комитета, князем Дондуковым-Корсаковым, за сочи нения Пушкина, цензором которых я назначен. Государь велел, чтобы они были изданы под наблюдением министра. Последний растолковал это так, что и все доселе уже напе чатанные сочинения поэта надо опять строго рассматри вать. Из этого следует, что не должно жалеть наших крас ных чернил.
Вся Россия знает наизусть сочинения Пушкина, кото рые выдержали несколько изданий и все напечатаны с высочайшего соизволения. Не значит ли это обратить особен ное внимание публики на те места, которые будут выпуще ны: она вознегодует и тем усерднее станет твердить их наи зусть.
Я в комитете говорил целую речь против этой меры и сильно оспаривал князя, который всё ссылался на высо чайшее повеление, истолкованное министром. Само собой разумеется, что официальная победа не за мной осталась. Но я как честный человек должен был подать мой голос в защиту здравого смысла.
31 марта 1837 года
Жуковский мне объявил приятную новость: госу дарь велел напечатать уже изданные сочинения Пушкина без всяких изменений. Это сделано по ходатайству Жуковского…»
P.S. Покажите эту публикацию родителям и учителям, ведь раньше у них не было возможности познакомиться с трудами А. В. Никитенко. В 20 веке они издавались всего дважды: в 1904-м и 1955 – 1956 годах. В 21 столетии их тоже напечатали, но мизерным тиражом – всего 2 тысячи экземпляров. Наш национальный миф Валентин Семёнович НЕПОМНЯЩИЙ родился в 1934 году в Ленинграде. Окончил филологический факультет МГУ. Писатель, доктор филологических наук, заведующий сектором изучения жизни и творчества А. С. Пушкина и председатель Пушкинской комиссии Института мировой литературы Российской Академии наук. Автор книг «Поэзия и судьба» и «Пушкин. Русская картина мира» (за которую он получил в 2001 году Государственную премию Российской Федерации), а также множества публикаций о Пушкине (первая вышла в 1962 году).
Теперь вместе со взрослыми прочтите фрагмент из интервью В. С. Непомнящего, которое он дал столичному журналу «Фома». К сожалению, и это серьёзное издание выходит небольшим тиражом, а между тем пушкиновед Непомнящий рассказал об удивительном явлении 19 века, связанном с нашим национальным гением.
– Валентин Семёнович , сейчас Пушкина читают мало – и это, конечно, плохо. Но неужели в 19 веке его читали больше? Какая часть населения Российской империи была знакома с творчеством Пушкина?
– Думаю, очень небольшая. Пушкина читали немногие, по причине неграмотности большинства жителей России. Но всё же именно образованная часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего народа. И потом, как это ни странно, имя Пушкина было тогда популярным даже в среде людей малограмотных и совершенно незнакомых с его творчеством.
– Интересно, каким же образом возникала эта популярность?
– Самым парадоксальным и даже сказочным. Вплоть до существования целого ряда мифов о Пушкине. Была статья А. А. Анненковой «Пушкин в простонародном сознании», в ней были собраны воедино сведения из разных источников. Оказывается, среди неграмотных людей в России бытовали различные слухи о Пушкине как о народном герое. По одной версии, именно он посоветовал царю освободить крестьян, поскольку царь его очень почитал и прислушивался к его мнению. Ещё один вариант этого же мифа гласил, что Пушкин умер не на дуэли, а… в темнице, закованный в цепи за то, что стремился опять же – освободить крепостных крестьян.
Были совершенно сказочные истории о том, что Пушкин живет в глухом лесу и иногда выходит на опушку, где поёт свои то ли стихи, то ли песни. Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи гласили, что Пушкин вовсе не леший, а совсем наоборот – святой, Божий угодник.
Люди могли не знать «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова», но имя Пушкина было им известно и дорого. Каким образом происходило такое знакомство, можно представить себе на примере одного из произведений замечательного собирателя русского северного фольклора Бориса Шергина. Он жил одно время среди неграмотных поморов и целую зиму 1934 – 1935 годов читал и объяснял им произведения Пушкина, а после собирал и записывал их впечатления. Получился потрясающий сказ «Пинежский Пушкин», перед которым хочется просто умолкнуть с благоговением. Эти необразованные люди сразу почувствовали сердцем, что Пушкин – это родное, своё. И, кстати, в этом сказе Пушкин снова предстаёт в образе народного героя, который, наряду с прочими подвигами, ещё и со Змеем Горынычем борется. Так что количественно людей, читавших Пушкина, было в Российской империи немного, но вот дух пушкинской поэзии проникал в самые дремучие и безграмотные слои русского народа… ЗАДАНИЕ Александра Пушкина художники начали рисовать, когда он был ещё ребёнком. И до сих пор графиков, живописцев и скульпторов волнует образ человека, сделавшего из русского языка чудо. Мы предлагаем вам, дорогие ребята, перечислить художников, которые в своём творчестве обратились к образу Пушкина. Авторы самых длинных и верных списков (можно с комментариями) получат в подарок книгу «Имя предков моих», в которой подробно рассказывается о родственниках Пушкина, живших на Липецкой земле.
А.С.Пушкин и взаимодействие национальных литератур и языков
А.С.Пушкин как национальный миф Коновалов В.Н. (Казань)
Одна из моих любимых сказок – «Сказка о царе Салтане». Мама читала мне ее перед сном и я оказывался в волшебном, завораживающем мире. Эту сказку я мог слушать каждый вечер, она мне совсем не надоедала. Сейчас я стал старше, мне стала ближе лирика поэта. Такие стихи, как «Признание», «Желание», «Анчар» не могут оставить равнодушным никого.
Пушкин одинаково хорошо писал и о любви, и о природе, и о войне, и о свободе. Его образы полноценны и объемны, все они несут определенный посыл. Поэт учит нас честности, щедрости, верности своим принципам. Он воспевает в своих произведениях лучшие душевные качества, призывая не терять их, какими бы ни были обстоятельства.
Хорошим примером этому можно считать «Капитанскую дочку». Главный герой произведения, Петр Гринев, хоть и вырос в аристократической семье, не был испорчен. У него была добрая и честная душа, а еще он оказался верным долгу и очень отважным. Такие герои всегда восхищают читателя, с них хочется брать пример.
Просто и красиво Пушкин доносит до читателя свои мысли и чувства. Его язык очень гармоничен и понятен каждому. Поэт не является сторонним наблюдателем происходящего, он всегда искренне сопереживает своим героям и заставляет сопереживать нас.
Произведения Александра Сергеевича во все времена входили в школьную программу и не зря. Они многому нас учат, заставляют любить и гордиться родным языком, настолько красиво они сложены. Этот поэт уникален и, думаю, навсегда останется таковым, он «памятник себе воздвиг нерукотворный…».
И поэзия Пушкина, с ее чувством свободы и независимости, достоинства и благородства легла в основу нашей нравственности.
Всем своим творчеством, жизненными принципами Пушкин — наш современник, наш друг, учитель.
Безгранично и преданно любя свой народ, Пушкин открыл родную землю в ее неповторимой красоте. И, в тысячный раз изумляясь чуду родной природы, мы не замечаем уже, что смотрим на нее пушкинскими глазами, мыслим образами, сравнениями, которые впервые возникли в его стихах. Приходит золотая осень, и мы мысленно повторяем:
Унылая пора! Очей очарованье,Приятна мне твоя прощальная краса…
Снежным зимним утром мы вспоминаем с детства запавшие в душу пушкинские строчки:
Пришла, рассыпалась, клокамиПовисла на суках дубов,Легла волнистыми коврамиСреди полей, вокруг холмов.
Идут годы … Мы становимся взрослее, и нам открываются в творчестве Пушкина такие глубины, такие красоты, о которых раньше и не подозревали. Еще уходят годы… И снова мы находим в пушкинской поэзии что-то новое, неведомое. У каждого возраста свой Пушкин. Он всегда оказывается рядом.
Помню, совсем недавно мне было грустно, и я наугад открыла томик Пушкина. Это была страница со словами:
Если жизнь тебя обманет,Не печалься, не сердись!В день уныния смирись:День веселья, верь, настанет.
Я даже улыбнулась: получилось, будто сам поэт меня успокоил. Так Пушкин и сегодня учит нас не робеть перед жизнью, учит преодолевать трудности.
Как прав был поэт, когда писал:
И долго буду тем любезен я народу,Что чувства добрые я лирой пробуждал!…
Добрые слова поэта особенно выразительно звучат в его любовной и дружеской лирике, которая стала символом лучших человеческих чувств:
Я вас любил: любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем;Но пусть она вас больше не тревожит,Я не хочу печалить вас ничем.
Разве можно чище, проникновеннее, благороднее сказать о неразделенной любви? А разве есть человек, который бы ее не пережил?
Наверное, на этой земле не существует ни одного человека, который бы не слышал о великом русском писателе Александре Сергеевиче Пушкине. Каждый из нас, будь то, взрослый или ребенок знаком с его творчеством.
Еще с детства мне полюбились его сказочные герои. Из каждой его сказки можно вынести урок, который пригодиться в дальнейшей жизни.
Александр Сергеевич настоящий творческий волшебник, в его сказках добро всегда берет верх над злом.
Моей любимой сказкой, конечно же является сказка о золотой рыбке. Эта сказка научила меня довольствоваться необходимым, не быть жадным и знать меру в своих желаниях и запросах.
В своих гениальных произведениях Александр Сергеевич поднимает извечные темы свободы, любви и дружбы, затрагивает насущные проблемы общества. Он восхваляет честность и трудолюбие.
Пушкин обладал огромным талантом донести до читателя главное, глубоко проникнуть в душу и навсегда остаться в ней. У этого талантливого писателя множество интересных и незабываемых произведений. В каждом своем шедевре он растворялся полностью.
Особенно приятно читать его стихи, наполненные романтизмом и любовью. Часто, в памяти всплывают великолепные строчки из его стихотворений. Они вдохновляют, наполняют энергией, обладают силой исцеления.
Если бы не трагическая гибель поэта на дуэли, литература была бы еще больше заполнена его поучительными шедеврами. Пушкин, несмотря на то, что прожил короткую жизнь, покорил тысячи сердец благодарных читателей.
Читая его произведения моя жизнь наполняется смыслом, мои мысли приобретают правильное направление. Хотелось бы, чтобы этот легендарный человек жил вечно и дарил миру все новые и новые гениальные произведения.
Пушкин – величайший, талантливый писатель. Он навсегда останется в моей душе и памяти.
Мой Пушкин сочинение
С Пушкиным мы все знакомимся ещё в раннем детстве. И это знакомство продолжается всю сознательную жизнь. Пушкин – мой любимый поэт. У него лёгкий слог и стихи легко запоминаются. У моей мамы была большая книга произведений Пушкина. Это был подарок, и она им очень дорожила. Оттуда она мне по вечерам читала стихи.
–>
Национальный миф — это идеализированное представление нации о самой себе, или, как пишет Галковский, такое сплетение фактов и вымысла, которое для определенного национального социума звучит как “Истина”. Демифологизация национальных (и социальных) мифов — одна из важнейших задач постмодернистской литературы, способствующей освобождению народов от самоослепления и утопизма.
Своеобразие русского мифа позволяет оттенить его соотнесение с германским мифом. В основе германского мифа лежит, по наблюдениям Бердяева (к которому отсылает Одиноков), стремление к рационализации и организации (окультуриванию) бессознательного, иррационально-хаотического, что воспринимается немцем как долг, порождая непомерные притязания. “… Христианское миросозерцание после отображения в океане (германского) бессознательного логически перенимает свойства Вотана по ту сторону небес” В основе русского мифа лежит иррациональное стремление к бегству от мира-хаоса и поиск спасения в трансцендировании жизни. Христианское миросозерцание после отображения в океане русского бессознательного приводит к появлению представления о Святой Руси — спасительнице человечества. “Святая Русь – это … прежде всего метафизическое и мистическое понятие, а не живая реальность. Ее как будто нет в действительности, и вместе с тем, одновременно, она присутствует в качестве идеала, о котором всегда помнит и грезит русская земля”.
Бессознательное у русских доминирует над сознанием, утопическое — над реальным. Одиноков в связи с этим цитирует Розанова: “Еврей находит “отечество” во всяком месте, в котором живет… Еврей — космополит, гражданин мира, русский — псевдополит. Он и на своей родине чужой ” , так как истинной родиной считает Царство Небесное. Сама жизнь для такой страны-монаха, посвятившей себя служению Богу, каковой традиционно являлась Россия, — лишь подготовка к истинной жизни; она живет апокалипсическими и эсхатологическими настроениями, дышит христианством в его “чистом виде” (мистическое христианство). Одиноков называет русское общество слишком христианским, монотонно христианским, чисто и высоко христианским.
Идеал русских столь высок, что обесценивает реальность, порождает к ней враждебное отношение, способное достигать степени сатанинского злорадства. Поэтому оборотная сторона трансцендентального идеализма — нигилизм. В “Исходном тексте” Галковский характеризует русскую нацию как нацию “с социалистической (нигилистической) пустыней в душе” (Континент, 1994, №81, с. 233), называет Россию прародиной экзистенциализма. Степень отрицания у русских прямо пропорциональна силе утверждения потустороннего идеала, обладает колоссальной психической энергетикой (так называемая “страстность” русских, отмеченная Н.Лосским). Инстинкт самосохранения у нации ослаблен иррациональным влечением к смерти. Ведь христианство “в чистом виде” — это и есть стремление к небытию, — вслед за Ницше, но применительно именно к русской ментальности утверждает Галковский и раскрывает “логику” данного стремления: “или жить в этом мире и бороться со злом, но потерять святость, или умереть на кресте и святость сохранить, дав тем самым миру идею святости. Идея Святой Руси — это идея смерти и сохранения святости”. В полной мере танатоидальное проявление коллективного бессознательного русской нации обнажает маниакальная идея жертвования Россией ради спасения мира, прослеживаемая Одиноковым у многих русских мыслителей, от Чаадаева до Бердяева. Томас Манн сказал, что немецкому народу свойственно решать свои внутренние проблемы за счет всего мира. Можно добавить, что русскому народу свойственно решать мировые проблемы за свой собственный счет”, — замечает автор-персонаж (с. 420).
Отрицание реального мира и иррациональное влечение к смерти — это то, что роднит Россию с Востоком (индуизмом и буддизмом прежде всего), хотя для русского человека понятия добра и зла существуют. Начало европеизации связано с активацией иного проявления
коллективного бессознательного — инстинкта жизни и с противоборством Танатоса и Эроса. “Принятие античного логоса Аристотеля — это отказ от святости, но сохранение русского мира”, — констатирует Галковский.
Интегрирование в русскую культуру фаустовского начала совпадает с переориентацией на светский тип государства по образцу стран Западной Европы. Религиозно-мифологический взгляд на мир начинает постепенно разрушаться. В трещины былого монолита проникают масонские, атеистические, научные, социалистические идеи. В таких формах Россия преодолевала “неизлечимый восточный традиционализм и пассеизм” (Ортега-и-Гассет), задушившие не одну культуру (Египет, Византия и др.), которые останавливались в своем развитии, “окостеневали”.
“Упрямое стремление сохранить самих себя в границах привычного, каждодневного, — пишет Ортега-и-Гассет, — это всегда слабость, упадок жизненных сил” 310, с. 243. Россия же была молода (по сравнению с Востоком и Западом). Она одновременно тянулась к новому и пугалась его как запретного плода, дьявольского соблазна. Высшим выражением самосознания этой взрослеющей России становится русская литература XIX в., осуществлявшая в рамках эстетики сразу множество задач и, по сути, заместившая еще только начавшую складываться русскую философию, социологию, психологию и т. д. — все, в чем нуждалось российское общество. Именно литература явилась духовным мостом между Россией и Западом (фатально ушедшим вперед, по словам Галковского, Западом), скрещивая в себе обе культурные традиции.
Литература открывает для русского человека ценность такого феномена, как жизнь. Жизнь становится объектом эстетизации (например, у Пушкина) и тем самым “реабилитируется”. Одновременно подвергается критике все, что уродует жизнь, делает ее пошлой, безобразной.
Литература открывает для русского общества ценность человеческой личности, человеческой индивидуальности, начинает глубинное познание человека. Она несет с собой новую для России философию гуманизма, предлагает более раскрепощенную модель существования русского мира.
Сильнейшим образом окрашивает литературу религиозная традиция с ее культом Бога как высшей правды, идеей Соборности, учительски-проповедническим пафосом. Отсюда — высота идеала, нравственный максимализм, морализаторство русской литературы.
Вместе с тем в литературе преломляются радикалистские идеи, проникающие в русское общество и накладывающиеся на традиционный нигилизм русских по отношению ко всему, что “от мира сего”. Центром духовной жизни страны в течение столетий была религия, теперь он начал смещаться в сторону литературы. “Суть в том, что русские религию заменили литературой. То есть неким мифом”, — читаем в “Бесконечном тупике”.
Нормально ли отношение к литературе как к религии? В какой степени литература способна быть духовным руководителем нации, регулятором социального поведения людей? Какова специфика русской литературы и ее культуристорическая роль — к решению этих вопросов Галковский подходит, не только отказываясь от установившегося шаблона, но и передоверяя свои размышления юродствующему Одинокову, взрывающему и опрокидывающему все канонизированное, несущее отпечаток общеобязательной догмы, развивающему с этой целью и совершенно завиральные идеи, провоцирующему выявление взглядов, обычно скрываемых, считающихся постыдными, балансирующему между утверждением/отрицанием.
Страницы: 1 2
Понравилось сочинение » Национальный миф в романе “Бесконечный тупик”, тогда жми кнопку
Видите ли, дорогая, Пушкин не может быть мифом, равно как и его творчество. Он БЫЛ, он ЖИЛ, он ПИСАЛ СТИХИ И ПРОЗУ для России и, как оказалось, для всего мира… он любил, умел дружить и ссориться, стрелялся на дуэлях и млел от одного взгляда на своих детей, которых любил до са-мо-заб-ве-ни-я…) Разве МИФ может иметь потомков, которые не только живут теперь по всему миру, но, например, в Великобритании чрезвычайно близки к королевскому дому?) Разве МИФ может похвастаться творчеством, запечатленным в книгах, читаемых по всех планете Земля?) Да нет, конечно же. И насчет “национальный” : так вот – не имеет значения, национальный или нет, главное, что Пушкин – российский поэт, его любят, его произведениями зачитываются и изучают их до сих пор, о нем написаны сотни работ, рефератов, произведений, где воспроизводится не только его творчество, но и выверенная чуть ли не до минут жизнь Поэта. И отношение к Александру Сергеевичу на родине, как, впрочем, и во всем мире, самое трепетное. Мы знаем о Поэте очень многое, но не абсолютно все, ибо мы не боги. А Тот, Кто знает о Пушкине ВСЁ,Он считает, что правильно сделал, послав России ТАКОГО Поэта, ибо великая страна заслуживает именно ВЕЛИКОГО МАСТЕРА ПОЭТИЧЕСКОГО СЛОВА, кстати, правильно и очень верно оцененного народом России…. Удачи)
НАШ ПУШКИН — Национальный МИР
Сейчас Пушкина читают мало — и это, конечно, плохо. Но неужели в XIX веке его читали больше? Пушкина читали немногие по причине неграмотности большинства жителей России. Но все же именно образованная часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего народа. И потом, имя Пушкина было тогда популярным даже в среде людей малограмотных и вовсе не знакомых с его творчеством.
Популярность эта возникла сказочным образом, появился ряд «мифов о Пушкине». Среди неграмотных людей в России бытовали слухи о Пушкине как о народном герое. Говорили, что именно он посоветовал царю освободить крестьян, поскольку царь прислушивался к его мнению. По второй версии, Пушкин умер не на дуэли, а… в темнице, закованный в цепи за стремление освободить крепостных крестьян. Были и совершенно сказочные истории о том, что Пушкин живет в глухом лесу и иногда выходит на опушку, где поет свои то ли стихи, то ли песни. Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи гласили, что Пушкин не леший, а наоборот — Божий угодник.
В советское время, в эпоху всеобщей грамотности, ситуация, разумеется, изменилась. Французским крестьянам и советским колхозникам был задан вопрос: кто самый главный поэтих народа. Ответы русских были просты и очевидны: главный поэт — Пушкин. А у французов главного поэта нации определить не получилось. Поэтому я всегда говорю, что Пушкин — это наш национальный миф. Миф не как сказка, а как сосредоточение важнейших национальных ценностей и смыслов.
Сейчас бытует мнение, что Пушкин устарел и не отвечает чаяниям современного читателя. Причем так думают люди, плохо знающие творчество Александра Сергеевича.
Очень жаль, что современные мальчики и девочки, такие умные, талантливые, могут лишить себя этого бесценного дара — классической русской литературы, которую наше поколение сумело сохранить и пронести сквозь все ужасы истории XX века.
Мне не Пушкина сейчас жалко. Безумно жалко людей, которые растут и живут без него. Потому что они теряют такие ценности, без которых человеку очень трудно оставаться человеком.
видите ли, пушкин не может быть мифом, равно как и его творчество. он был, он жил, он писал стихи и прозу для россии и, как оказалось, для всего он любил, умел дружить и ссориться, стрелялся на дуэлях и млел от одного взгляда на своих детей, которых любил до са-мо-заб-ве-ни- разве миф может иметь потомков, которые не только живут теперь по всему миру, но, например, в великобритании чрезвычайно близки к королевскому дому? ) разве миф может похвастаться творчеством, запечатленным в книгах, читаемых по всех планете земля? ) да нет, конечно же. и насчет “национальный” : так вот – не имеет значения, национальный или нет, главное, что пушкин – российский поэт, его любят, его произведениями зачитываются и изучают их до сих пор, о нем написаны сотни работ, рефератов, произведений, где воспроизводится не только его творчество, но и выверенная чуть ли не до минут жизнь поэта. и отношение к александру сергеевичу на родине, как, впрочем, и во всем мире, самое трепетное. мы знаем о поэте многое, но не абсолютно все, ибо мы не боги. а тот, кто знает о пушкине всё,он считает, что правильно сделал, послав россии такого поэта, ибо великая страна заслуживает именно великого мастера поэтического слова, кстати, правильно и верно оцененного народом удачи)
словарная работа Вектор — (спец.) — изображаемая отрезком математическая величина, характеризующаяся численным значением и направлением. 2. первое чтение текста изложения учителем НАШ ПУШКИН — Национальный МИФ Сейчас Пушкина читают мало — и это, конечно, плохо. Но неужели в XIX веке его читали больше? Пушкина читали немногие по причине неграмотности большинства жителей России. Но все же именно образованная часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего народа. И потом, имя Пушкина было тогда популярным даже в среде людей малограмотных и вовсе не знакомых с его творчеством. Популярность эта возникла сказочным образом, появился ряд «мифов о Пушкине». Среди неграмотных людей в России бытовали слухи о Пушкине как о народном герое. Говорили, что именно он посоветовал царю освободить крестьян, поскольку царь прислушивался к его мнению. По второй версии, Пушкин умер не на дуэли, а… в темнице, закованный в цепи за стремление освободить крепостных крестьян. Были и совершенно сказочные истории о том, что Пушкин живет в глухом лесу и иногда выходит на опушку, где поет свои то ли стихи, то ли песни. Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи гласили, что Пушкин не леший, а наоборот — Божий угодник. В советское время, в эпоху всеобщей грамотности, ситуация, разумеется, изменилась. Французским крестьянам и советским колхозникам был задан вопрос: кто самый главный поэт их народа. Ответы русских были просты и очевидны: главный поэт — Пушкин. А у французов главного поэта нации определить не получилось. Поэтому я всегда говорю, что Пушкин — это наш национальный миф. Миф не как сказка, а как сосредоточение важнейших национальных ценностей и смыслов. Сейчас бытует мнение, что Пушкин устарел и не отвечает чаяниям современного читателя. Причем так думают люди, плохо знающие творчество Александра Сергеевича. Очень жаль, что современные мальчики и девочки, такие умные, талантливые, могут лишить себя этого бесценного дара — классической русской литературы, которую наше поколение сумело сохранить и пронести сквозь все ужасы истории XX века. Мне не Пушкина сейчас жалко. Безумно жалко людей, которые растут и живут без него. Потому что они теряют такие ценности, без которых человеку очень трудно оставаться человеком. 298 слов (По В. Непомнящему) Творческое задание Дополните текст рассуждением о том, чем для вас является А. С. Пушкин. 3. Беседа ¦ Определите тему текста. ¦ Какую цель ставил автор, создавая текст? ¦ Каким стилем написан данный текст? (Публицистическим) Докажите это. ¦ Каков тип текста? ¦ Назовите микротемы материала. ¦ Назовите опорные слова предложенного текста. ¦ Лексика какого типа присуща тексту? (Высокого) ¦ Почему? Опорные слова и словосочетания Национальный миф; культурное развитие; популярность; грамотность, сказочные истории, устареть, творчество Александра Сергеевича, классическая литература, бесценный дар, остаться человеком. 4. составление плана к тексту V. Написание изложения VI. Итог урока
Интерактивный прием «микрофон» Дополните фразу. «Сегодня я узнал (научился, попробовал написать)… » VII.
«Пушкин — это наше всё»… такая затертая фраза. Пушкина принято
уважать и ценить — смутно помня что-то из школьной программы. Обычно о
Пушкине вспоминают в прессе 19 октября — в день Лицея. Но в этот же
день Церковь празднует память «неверующего» апостола Фомы, что не может
не наводить на некоторые мысли. Что реально Пушкин значит для нас?
Понимаем ли мы его? Что знаем о его жизни — не только «событийной», но
и внутренней, духовной?
Валентин Семенович НЕПОМНЯЩИЙ родился в 1934 году в Ленинграде.
Окончил филологический факультет МГУ. Писатель, доктор филологических
наук, зав. сектором изучения жизни и творчества А.С. Пушкина и
председатель Пушкинской комиссии Института мировой литературы РАН.
Автор книг «Поэзия и судьба» и «Пушкин. Русская картина мира» (за
которую он получил в 2001 году Государственную премию Российской
Федерации), а также множества публикаций о Пушкине (первая вышла в 1962
году).
Наш национальный миф
— Валентин Семенович, сейчас Пушкина читают мало — и это, конечно,
плохо. Но неужели в XIX веке его читали больше? Какая часть населения
Российской империи была знакома с творчеством Пушкина?
— Думаю, очень небольшая. Пушкина читали немногие, по причине
неграмотности большинства жителей России. Но все же именно образованная
часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего
народа. И потом, как это ни странно, имя Пушкина было тогда популярным
даже в среде людей малограмотных и совершенно незнакомых с его
творчеством.
— Интересно, каким же образом возникала эта популярность?
— Самым парадоксальным и даже сказочным. Вплоть до существования целого
ряда мифов о Пушкине. Была статья А.А. Анненковой «Пушкин в
простонародном сознании», в ней были собраны воедино сведения из разных
источников. Оказывается, среди неграмотных людей в России бытовали
различные слухи о Пушкине как о народном герое. По одной версии, именно
он посоветовал царю освободить крестьян, поскольку царь его очень
почитал и прислушивался к его мнению. Еще один вариант этого же мифа
гласил, что Пушкин умер не на дуэли, а… в темнице, закованный в цепи
за то, что стремился опять же — освободить крепостных крестьян.
Были совершенно сказочные истории о том, что Пушкин живет в глухом лесу
и иногда выходит на опушку, где поет свои то ли стихи, то ли песни.
Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи гласили, что Пушкин
вовсе не леший, а совсем наоборот — святой, Божий угодник.
Люди могли не знать «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова», но имя
Пушкина было им известно и дорого. Каким образом происходило такое
знакомство, можно представить себе на примере одного из произведений
замечательного собирателя русского северного фольклора Бориса Шергина.
Он жил одно время среди неграмотных поморов и целую зиму 1934-1935
годов читал и объяснял им произведения Пушкина, а после собирал и
записывал их впечатления. Получился потрясающий сказ «Пинежский
Пушкин», перед которым хочется просто умолкнуть с благоговением. Эти
необразованные люди сразу почувствовали сердцем, что Пушкин — это
родное, свое. И, кстати, в этом сказе Пушкин снова предстает в образе
народного героя, который наряду с прочими подвигами еще и со Змеем
Горынычем борется.
Так что количественно людей, читавших Пушкина, было в Российской
империи немного, но вот дух пушкинской поэзии проникал даже в самые
дремучие и безграмотные слои русского народа.
— Но в советское время, в эпоху всеобщей грамотности, ситуация, наверное, изменилась?
— Кинорежиссер Андрон Кончаловский в одной из телепередач как-то
рассказывал о любопытном социологическом исследовании той поры.
Французским крестьянам и советским колхозникам были заданы два
одинаковых вопроса: во-первых — как делают самогон? И во-вторых — кто
самый главный поэт их народа?
Ответы русских были просты и очевидны: с самогоном — понятно, без комментариев, а вот главный поэт — Пушкин.
А у французов главного поэта нации определить не получилось. Хотя с
самогоном там все оказалось в полном порядке и даже, наверное, похлеще,
чем у нас. Но вот на второй вопрос внятного ответа так и не прозвучало.
Поэтому я всегда говорю, что Пушкин — это наш национальный миф. Миф не
как сказка, а как средоточие важнейших национальных ценностей и
смыслов. Как говорит мой друг, выдающийся филолог Юрий Чумаков: факт —
это то, что бывает «когда», а миф — то, что «всегда».
Пушкин, безусловно, — то, что всегда, то есть — миф. Но сейчас этот миф
подвергается серьезному испытанию. Все, что сейчас происходит с
пушкинским наследием, да и со всей русской культурой — это жесткое
испытание нашего национального духа. Устоим ли мы перед нашествием
американизированных стандартов и идеалов жизни, которые нам глубоко
чужды в своей основе? Дай Бог…
На мой взгляд, американским культурным «символом веры» является
произведение «Унесенные ветром» — как роман, так и кинофильм, где
очаровательная главная героиня Скарлетт О’Хара в кульминационный момент
клянется сделать все, чтобы никогда больше не голодать. Я уже писал,
что это — твердое плебейское кредо. Потому что Америка по духу своему —
плебейская страна, такова ее история, так она сформировалась, и глупо
было бы с этим спорить.
У нас тоже есть свое национальное кредо, но совсем иное — «Я жить хочу,
чтоб мыслить и страдать». Это и народное, и аристократическое кредо,
поскольку оно предполагает ответственность высшего порядка за все, что
ты делаешь. И если бы неграмотный русский крестьянин умел так же, как
Пушкин, выражать свои мысли и чувства, думаю, он сказал бы нечто
подобное.
— Но это в прошлом, а что сейчас? Вспомните — в XX веке Пушкина то
сбрасывали с корабля современности, то чуть ли не канонизировали,
объявляли «нашим всем», видели в нем то революционера номер один, то
светоч Православия. К чему же в итоге мы пришли? Чем стал Пушкин для
наших современников?
— Да, футуристы в начале XX века предложили «сбросить Пушкина с корабля
современности», но ведь в то время пытались сбросить не одного только
Пушкина. Тогда был период общего культурного слома. И Пушкин появился в
этой формуле не просто как поэт, но как некий символ традиции, которую
нужно отбросить, потому что она мешает обществу двигаться вперед, к
светлому будущему.
А сегодня ни с каких кораблей никого не сбрасывают. Просто бытует
мнение, что Пушкин устарел и не отвечает запросам и чаяниям
сегодняшнего читателя. Причем так думают люди уже не очень грамотные и
плохо знающие творчество Александра Сергеевича. Я помню, как еще в 1999
году, когда Россия отмечала юбилей поэта, один из телеведущих
высказался: «Как говорил Пушкин, все мы вышли из гоголевской “Шинели“».
Хотя это слова Федора Михайловича Достоевского. В том же юбилейном году
московские улицы были украшены многочисленными растяжками с наиболее
известными цитатами пушкинских стихотворений. На одной из них можно
было прочесть: «…Средь шумного бала, случайно…». Конечно, очень
поэтичная фраза, есть в ней некая недосказанность, глубина… Но самое
главное — подпись: А.С. Пушкин! Что тут скажешь? Строка из
знаменитейшего романса на стихи А.К. Толстого каким-то странным образом
оказалась приписана пушкинскому перу — и ни у кого это не вызвало
особого возмущения! А сейчас в связи с циклом передач о поэме «Евгений
Онегин», который я делал на телевидении, мне довелось узнать мнение
одного из сотрудников редакции канала: «Онегинский текст тяжело
слушать». Подчеркиваю — это было сказано человеком, работающим на
телеканале «Культура». На таком печальном фоне разговоры о том, что
Пушкин устарел, звучат как симптом тяжкой духовной болезни всего нашего
общества, теряющего связь со своими культурными корнями.
Пушкина не сбрасывают сегодня с корабля современности, его просто
отодвигают от себя в сторону, как нечто бесполезное, по принципу: «Да,
конечно, Пушкин это — прекрасно, но сейчас другое время, и современный
человек вполне может без этого обойтись». Более того, мне даже
приходилось выслушивать вопросы типа:?«А нужно ли вообще сегодня
преподавать классическую литературу в школах?». Я считаю, что для нашей
культуры это уже в каком-то смысле эсхатологическая ситуация.
Тогда — прощай, Россия…
— К вопросу о преподавании Пушкина в школе. Я хорошо помню, как мы
проходили «Евгения Онегина» в восьмом классе по принципу — прочитал и
забыл. В пятнадцать лет человек просто не готов адекватно воспринять
такое серьезное произведение, нет у него еще ни достаточного жизненного
опыта, ни культурного багажа. Как нужно преподавать школьникам Пушкина,
не рискуя оттолкнуть их от его поэзии на всю оставшуюся жизнь?
— Конечно, девятиклассникам преподавать «Евгения Онегина» бессмысленно.
Это произведение для более взрослых читателей. А в пятнадцать лет, на
мой взгляд, прекрасно будут восприняты «Дубровский», «Капитанская
дочка»… Даже «Повести Белкина» в восьмом классе будут уместны просто
как занятные сюжетные истории, написанные прекрасным языком. Всей их
глубины школьники, конечно, понять не смогут, потому что даже филологи
с «Повестями Белкина» до сих пор не могут до конца разобраться. Но язык
— это такая стихия, войдя в которую, непременно меняешься сам. И это
очень важно именно для подростков.
А вот в старших классах преподавание серьезных произведений Пушкина, да
и вообще русской классики должно быть преобладающим. Конечно, нужно
преподавать и шедевры литературы XX столетия, это бесспорно. Но если мы
потеряем традиции преемственности классической русской литературы, если
наследие великих авторов XIX века будет сложено в сундук и благополучно
забыто, тогда — прощай, Россия. Тогда наша традиционная ментальность
буквально за два поколения изменится настолько, что это будет уже
совсем другая страна. Которая мне, честно говоря, малоинтересна.
Именно в языке заложен, если можно так выразиться, некий генетический
код русской культуры, само понятие «русскости». Ведь ни в одном
европейском языке нет слова, которое в полной мере соответствовало бы
русскому понятию «совесть». Есть conscientia, франц. conscience, итал.
coscienza, англ. conscience, нем. Gewissen, но все эти слова образованы
из корня, обозначающего знание, все это слова, в точном смысле
соответствующие русскому слову «сознание». И в древнегреческом языке
нет слова «совесть». Есть даже специальная работа крупнейшего
отечественного филолога-античника Виктора Ноевича Ярхо, которая так и
называется «Была ли у древних греков совесть?», где он очень
убедительно доказывает, что это понятие в древнегреческой литературе
отсутствует. Там есть понятие стыда перед окружающими, то, что у В.И.
Даля определено словами «слыть, слава».
В русской же классической литературе понятие совести является ключевым
и наиглавнейшим для понимания и изображения русского характера. Недаром
Достоевский писал, что даже когда русский человек безобразничает, он
все равно помнит, что безобразничает. В классических произведениях
русской литературы есть некая иерархия ценностей, вертикальное
измерение бытия. А сейчас эта вертикаль и в жизни, и в культуре
упразднена. Остаются одни горизонтальные связи. На этом принципе
основан весь постмодернизм, где все произведения расположены на одной
плоскости и отделены друг от друга лишь расстоянием, а не иерархией.
Вот пример: покойный Дмитрий Александрович Пригов, пусть земля ему
будет пухом, переложил по-своему «Евгения Онегина» путем употребления
двух слов — «безумный» и «неземной». Вместо всех пушкинских эпитетов он
вставлял эти свои «безумный» или «неземной», в зависимости от
ритмической структуры стихотворения. И почему-то считал это большим
своим художественным достижением, он им очень гордился.
Поэтому, повторюсь, состояние отечественной культуры сегодня
представляется мне весьма и весьма плачевным. Остается лишь верить в
истину слов Чаадаева о том, что русский народ не принадлежит к нациям,
которые развиваются по нормальной человеческой логике. Наше развитие
происходит по верховной логике Провидения. Кто знает, может быть,
пройдет время, и все еще изменится, несмотря на нынешние печальные
обстоятельства. Просто очень жаль, что современные русские мальчики и
девочки, такие умные, талантливые, свободные, могут лишить себя этого
бесценного сокровища — классической русской литературы, которую наше
поколение сумело сохранить и пронести сквозь все ужасы истории XX века.
Мне не Пушкина сейчас жалко. Безумно жалко людей, которые растут и
живут без него. Потому что они теряют такие ценности, без которых
человеку очень трудно оставаться человеком.
Уроки афеизма, или «поэт православного народа»
— А теперь я задам вопрос, который сейчас вызывает множество споров,
в том числе и в церковной среде. Был ли Пушкин верующим человеком?
— Я скажу так: до определенного момента он считал себя неверующим,
потому что его так воспитали — французская литература, Вольтер,
Дидро… В Лицее их, конечно, водили в церковь, к исповеди и причастию,
но все равно это было скорее для проформы. Лицейские методики
воспитания и преподавания были во многом основаны на идеях французского
Просвещения. И в идеологическом плане юный Пушкин был скорее атеистом,
чем верующим. Но посмотрите его стихотворение «Безверие», написанное им
в 1817 году для экзамена. Как он там описывает духовные страдания
неверующего человека! Совершенно очевидно, что в этом лирическом
стихотворении Пушкин изливает собственные переживания.
Напрасно в пышности свободной простоты
Природы перед ним открыты красоты;
Напрасно вкруг себя печальный взор он водит:
Ум ищет божества, а сердце не находит.
Придумать такое нельзя, это искренняя печаль человеческого сердца,
лишенного веры. Конечно, это была всего лишь заданная на экзамене тема
— неверие. Но если содержание этого стихотворения изложить несколько
иным образом, то получилась бы прекрасная церковная проповедь. И все же
он продолжает считать себя неверующим. Даже в 1824 году, когда он уже
работает над «Борисом Годуновым» — который написан так, что и малейшего
сомнения не возникает в том, что это произведение принадлежит перу
глубоко верующего православного человека — даже тогда он пишет в письме
Кюхельбекеру:
«…читая Шекспира и библию, святый дух иногда мне по сердцу, но
предпочитаю Гёте и Шекспира. — Ты хочешь знать, что я делаю — пишу
пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма.
Здесь англичанин, глухой философ*, единственный умный афей, которого я
еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать qu’il ne peut
exister d’etre intelligent Crйateur et rйgulateur**, мимоходом
уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь
утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего
правдоподобная».
То есть Пушкин соглашается с тем, что, скорее всего, Бога нет, но
считает это ужасным фактом, который ему совершенно не нравится. И в то
же время он пишет «Бориса», в котором описывает русскую историю так,
как она не могла бы идти, если бы Бога не было.
После «Бориса Годунова» он меняет свои политические пристрастия. Пушкин
становится спокойным монархистом, без всяких крайностей и истерик. Или,
как потом скажет о нем Вяземский, — либеральным консерватором. И тогда
же он обнаруживает, что все-таки верит в Бога. Пушкин понимал очень
тонкое различие между личностью человека и его душой. Эти понятия часто
сливают воедино, но Пушкин знал, что они — различны. Это тот самый
случай, о котором Тертуллиан говорил, что душа человека по самой
природе своей — христианка. Душа Пушкина всегда была христианкой,
просто он до поры не знал этого или не хотел признавать. А потом — чем
дальше, тем больше в нем начинает проявляться вера: «Борис Годунов»,
«Медный всадник», «Анжело» — откровенно христианские по духу
произведения. Стихотворение «Странник» — потрясающей силы свидетельство
веры. Это перевод английского автора Джона Буньяна, протестанта, но
ничего специфически протестантского в пушкинском переводе нет:
…Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный — И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит.
Ну, и последний его цикл 1836 года, где «Отцы-пустынники и жены
непорочны…» — переложение молитвы преподобного Ефрема Сирина, и
перевод сонета об Иуде итальянского поэта Франческо Джанни «Как с древа
сорвался предатель-ученик»… Здесь уже совершенно ясно, что все эти
стихи написаны глубоко верующим человеком, они так и называются —
Евангельский цикл.
И в то же время Пушкин не был человеком церковным. В храм он ходил
редко и даже писал жене, которая была весьма набожна: «Помню, как ты
молилась на коленях… Я не молитвенник, так хоть ты помолись за меня».
Вера была в его сердце, но жил он очень по-разному. Понимаете, быть
поэтом — это ведь очень тяжелая доля. Это — стихия, которая может
унести человека куда-то даже вопреки его воле и желанию… Поэтому,
когда я слышу разговоры о том, что Пушкин был православным поэтом, я
всегда возражаю — нет, он им не был. Православный поэт — Хомяков,
потому что он выражает в своих стихах православную идеологию. А Пушкин
— поэт православного народа. Чувствуете разницу?
Он выражает в своих стихах душу православного народа, но не декларирует
и не призывает… Нет, он, конечно, прекрасно знал Писание, читал и
перечитывал Евангелие, пробовал писать о преподобном Савве
Сторожевском, была у него рецензия на «Словарь о святых», причем
написанная таким слогом, что можно подумать, будто это принадлежит перу
умудренного жизнью старца. У Пушкина был интерес к духовной стороне
жизни Церкви, но он не выпячивал его, все таилось у него внутри, было
скрыто от посторонних взоров.
Но когда он умирал, раненный на дуэли, и велел позвать священника, то
батюшка из ближайшей церкви, принимавший у Александра Сергеевича
исповедь, вышел от него и сказал: «Я себе желал бы такой кончины». Так
потрясла священника глубина покаяния Пушкина.
А то, что Александр Сергеевич на смертном одре простил Дантеса,
покусившегося на честь его жены, лишившего его репутации в обществе да
и самой жизни — это говорит о христианстве Пушкина гораздо больше, чем
любые устные и письменные свидетельства. Когда Данзас сказал ему, что
собирается вызвать Дантеса на дуэль, уже умирающий в страшных мучениях
Пушкин твердо сказал ему: «Нет, мир. Мир…». Он простил своего убийцу.
Я считаю, это — проявление высочайшего христианского духа, который
таким вот образом открылся в Пушкине за несколько минут до смерти.
И вообще, это ведь еще Гоголь писал: «Говорить о вере брата твоего во
Христе — дело страшное». Поэтому я всегда стараюсь очень осторожно
высказываться о религиозных чувствах других людей. Их сердца видит
Господь, а мы можем лишь строить какие-то предположения. Только чего
они стоят?..
Журнал «Золотой Лев» № 181-182 – издание русской
консервативной мысли
(www.zlev.ru)
В.С. Непомнящий
Пушкин
Размышления в лицейский день
«Пушкин — это наше всё»… такая затертая фраза. Пушкина
принято уважать и ценить — смутно помня что-то из школьной программы. Обычно о
Пушкине вспоминают в прессе 19 октября — в день Лицея. Но в этот же день
Церковь празднует память «неверующего» апостола Фомы, что не может не наводить
на некоторые мысли. Что реально Пушкин значит для нас? Понимаем ли мы его? Что
знаем о его жизни — не только «событийной», но и внутренней, духовной?
Наш национальный
миф
А. Ткаченко. Валентин Семенович, сейчас Пушкина читают мало
— и это, конечно, плохо. Но неужели в XIX веке его читали больше? Какая часть
населения Российской империи была знакома с творчеством Пушкина?
Непомнящий. Думаю, очень небольшая. Пушкина читали немногие, по
причине неграмотности большинства жителей России. Но все же именно образованная
часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего народа. И
потом, как это ни странно, имя Пушкина было тогда популярным даже в среде людей
малограмотных и совершенно незнакомых с его творчеством.
— Интересно, каким же образом возникала эта популярность?
— Самым парадоксальным и даже сказочным. Вплоть до
существования целого ряда мифов о Пушкине. Была статья А.А. Анненковой «Пушкин
в простонародном сознании», в ней были собраны воедино сведения из разных
источников. Оказывается, среди неграмотных людей в России бытовали различные
слухи о Пушкине как о народном герое. По одной версии, именно он посоветовал
царю освободить крестьян, поскольку царь его очень почитал и прислушивался к
его мнению. Еще один вариант этого же мифа гласил, что Пушкин умер не на дуэли,
а… в темнице, закованный в цепи за то, что стремился опять же — освободить
крепостных крестьян.
Были совершенно сказочные истории
о том, что Пушкин живет в глухом лесу и иногда выходит на опушку, где поет свои
то ли стихи, то ли песни. Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи
гласили, что Пушкин вовсе не леший, а совсем наоборот — святой, Божий угодник.
Люди могли не знать «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова»,
но имя Пушкина было им известно и дорого. Каким образом происходило такое
знакомство, можно представить себе на примере одного из произведений
замечательного собирателя русского северного фольклора Бориса Шергина. Он жил
одно время среди неграмотных поморов и целую зиму 1934-1935 годов читал и
объяснял им произведения Пушкина, а после собирал и записывал их впечатления.
Получился потрясающий сказ «Пинежский Пушкин», перед
которым хочется просто умолкнуть с благоговением. Эти необразованные люди сразу
почувствовали сердцем, что Пушкин — это родное, свое. И, кстати, в этом сказе
Пушкин снова предстает в образе народного героя, который наряду с прочими
подвигами еще и со Змеем Горынычем борется.
Так что количественно людей, читавших Пушкина, было в
Российской империи немного, но вот дух пушкинской поэзии проникал даже в самые
дремучие и безграмотные слои русского народа.
— Но в советское время, в эпоху всеобщей грамотности,
ситуация, наверное, изменилась?
— Кинорежиссер Андрон Кончаловский в одной из телепередач как-то рассказывал о
любопытном социологическом исследовании той поры. Французским крестьянам и
советским колхозникам были заданы два одинаковых вопроса: во-первых — как
делают самогон? И во-вторых — кто самый главный поэт
их народа?
Ответы русских были просты и очевидны: с самогоном —
понятно, без комментариев, а вот главный поэт — Пушкин.
А у французов главного поэта нации определить не
получилось. Хотя с самогоном там все оказалось в полном порядке и даже,
наверное, похлеще, чем у нас. Но вот на второй вопрос
внятного ответа так и не прозвучало.
Поэтому я всегда говорю, что Пушкин — это наш национальный
миф. Миф не как сказка, а как средоточие важнейших национальных ценностей и
смыслов. Как говорит мой друг, выдающийся филолог Юрий
Чумаков: факт — это то, что бывает «когда», а миф — то, что «всегда».
Пушкин, безусловно, — то, что всегда, то есть — миф. Но
сейчас этот миф подвергается серьезному испытанию. Все, что сейчас происходит с
пушкинским наследием, да и со всей русской культурой — это жесткое испытание
нашего национального духа. Устоим ли мы перед нашествием американизированных
стандартов и идеалов жизни, которые нам глубоко чужды в своей основе? Дай
Бог…
На мой взгляд, американским культурным «символом веры»
является произведение «Унесенные ветром» — как роман, так и кинофильм, где
очаровательная главная героиня Скарлетт О’Хара
в кульминационный момент клянется сделать все, чтобы никогда больше не
голодать. Я уже писал, что это — твердое плебейское кредо. Потому что Америка
по духу своему — плебейская страна, такова ее история, так она сформировалась,
и глупо было бы с этим спорить.
У нас тоже есть свое национальное кредо, но совсем иное —
«Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Это и народное, и аристократическое
кредо, поскольку оно предполагает ответственность высшего порядка за все, что
ты делаешь. И если бы неграмотный русский крестьянин умел так же, как Пушкин,
выражать свои мысли и чувства, думаю, он сказал бы нечто подобное.
— Но это в прошлом, а что сейчас? Вспомните — в XX веке
Пушкина то сбрасывали с корабля современности, то чуть ли не канонизировали,
объявляли «нашим всем», видели в нем то революционера номер один, то светоч
Православия. К чему же в итоге мы пришли? Чем стал Пушкин для наших
современников?
— Да, футуристы в начале XX века предложили «сбросить
Пушкина с корабля современности», но ведь в то время пытались сбросить не
одного только Пушкина. Тогда был период общего культурного слома. И Пушкин
появился в этой формуле не просто как поэт, но как некий символ традиции,
которую нужно отбросить, потому что она мешает обществу двигаться вперед, к
светлому будущему.
А сегодня ни с каких кораблей никого не сбрасывают. Просто
бытует мнение, что Пушкин устарел и не отвечает запросам и чаяниям сегодняшнего
читателя. Причем так думают люди уже не очень грамотные и плохо знающие
творчество Александра Сергеевича. Я помню, как еще в 1999 году, когда Россия
отмечала юбилей поэта, один из телеведущих высказался: «Как говорил Пушкин, все
мы вышли из гоголевской “Шинели“». Хотя это слова Федора Михайловича Достоевского.
В том же юбилейном году московские улицы были украшены многочисленными
растяжками с наиболее известными цитатами пушкинских стихотворений. На одной из
них можно было прочесть: «…Средь шумного бала, случайно…». Конечно, очень
поэтичная фраза, есть в ней некая недосказанность, глубина… Но самое главное
— подпись: А.С. Пушкин! Что тут скажешь? Строка из знаменитейшего романса на
стихи А.К. Толстого каким-то странным образом оказалась приписана пушкинскому
перу — и ни у кого это не вызвало особого возмущения! А сейчас в связи с циклом
передач о поэме «Евгений Онегин», который я делал на телевидении, мне довелось
узнать мнение одного из сотрудников редакции канала: «Онегинский
текст тяжело слушать». Подчеркиваю — это было сказано человеком, работающим на
телеканале «Культура». На таком печальном фоне разговоры о том, что Пушкин
устарел, звучат как симптом тяжкой духовной болезни всего нашего общества,
теряющего связь со своими культурными корнями.
Пушкина не сбрасывают сегодня с корабля современности, его
просто отодвигают от себя в сторону, как нечто бесполезное, по принципу: «Да,
конечно, Пушкин это — прекрасно, но сейчас другое время, и современный человек
вполне может без этого «А нужно?обойтись». Более того, мне даже
приходилось выслушивать вопросы типа: ли вообще сегодня преподавать
классическую литературу в школах?». Я считаю, что для нашей культуры это уже в
каком-то смысле эсхатологическая ситуация.
Тогда — прощай, Россия…
— К вопросу о преподавании Пушкина в школе. Я хорошо помню,
как мы проходили «Евгения Онегина» в восьмом классе по принципу — прочитал и
забыл. В пятнадцать лет человек просто не готов адекватно воспринять такое
серьезное произведение, нет у него еще ни достаточного жизненного опыта, ни
культурного багажа. Как нужно преподавать школьникам Пушкина, не рискуя
оттолкнуть их от его поэзии на всю оставшуюся жизнь?
— Конечно, девятиклассникам преподавать «Евгения Онегина»
бессмысленно. Это произведение для более взрослых читателей. А в пятнадцать
лет, на мой взгляд, прекрасно будут восприняты «Дубровский», «Капитанская
дочка»… Даже «Повести Белкина» в восьмом классе будут уместны просто как
занятные сюжетные истории, написанные прекрасным языком. Всей их глубины
школьники, конечно, понять не смогут, потому что даже филологи с «Повестями
Белкина» до сих пор не могут до конца разобраться. Но язык — это такая стихия,
войдя в которую, непременно меняешься сам. И это очень важно именно для
подростков.
А вот в старших классах преподавание серьезных произведений
Пушкина, да и вообще русской классики должно быть преобладающим. Конечно, нужно
преподавать и шедевры литературы XX столетия, это бесспорно. Но если мы
потеряем традиции преемственности классической русской литературы, если
наследие великих авторов XIX века будет сложено в сундук и благополучно забыто,
тогда — прощай, Россия. Тогда наша традиционная ментальность буквально за два
поколения изменится настолько, что это будет уже совсем другая страна. Которая мне, честно говоря, малоинтересна.
Именно в языке заложен, если можно так выразиться, некий
генетический код русской культуры, само понятие «русскости».
Ведь ни в одном европейском языке нет слова, которое в полной мере
соответствовало бы русскому понятию «совесть». Есть conscientia, франц. conscience, итал. coscienza, англ. conscience, нем. Gewissen, но все
эти слова образованы из корня, обозначающего знание, все это слова, в точном
смысле соответствующие русскому слову «сознание». И в древнегреческом языке нет
слова «совесть». Есть даже специальная работа крупнейшего отечественного филолога-античника Виктора Ноевича
Ярхо, которая так и называется «Была ли у древних греков совесть?», где он
очень убедительно доказывает, что это понятие в древнегреческой литературе
отсутствует. Там есть понятие стыда перед окружающими, то, что у В.И. Даля определено
словами «слыть, слава».
В русской же классической литературе понятие совести
является ключевым и наиглавнейшим для понимания и изображения русского
характера. Недаром Достоевский писал, что даже когда русский человек
безобразничает, он все равно помнит, что безобразничает. В классических
произведениях русской литературы есть некая иерархия ценностей, вертикальное
измерение бытия. А сейчас эта вертикаль и в жизни, и в культуре упразднена.
Остаются одни горизонтальные связи. На этом принципе основан весь
постмодернизм, где все произведения расположены на одной плоскости и отделены
друг от друга лишь расстоянием, а не иерархией. Вот пример: покойный Дмитрий
Александрович Пригов, пусть земля ему будет пухом,
переложил по-своему «Евгения Онегина» путем употребления двух слов — «безумный»
и «неземной». Вместо всех пушкинских эпитетов он вставлял эти свои «безумный»
или «неземной», в зависимости от ритмической структуры стихотворения. И
почему-то считал это большим своим художественным достижением, он им очень
гордился.
Поэтому, повторюсь, состояние отечественной культуры
сегодня представляется мне весьма и весьма плачевным. Остается лишь верить в
истину слов Чаадаева о том, что русский народ не принадлежит к нациям, которые
развиваются по нормальной человеческой логике. Наше развитие происходит по
верховной логике Провидения. Кто знает, может быть, пройдет время, и все еще
изменится, несмотря на нынешние печальные обстоятельства. Просто очень жаль,
что современные русские мальчики и девочки, такие умные, талантливые,
свободные, могут лишить себя этого бесценного сокровища — классической русской
литературы, которую наше поколение сумело сохранить и пронести сквозь все ужасы
истории XX века.
Мне не Пушкина сейчас жалко. Безумно жалко людей, которые
растут и живут без него. Потому что они теряют такие ценности, без которых
человеку очень трудно оставаться человеком.
Уроки афеизма, или «поэт православного народа»
— А теперь я задам вопрос, который сейчас вызывает
множество споров, в том числе и в церковной среде. Был ли Пушкин верующим
человеком?
— Я скажу так: до определенного момента он считал себя
неверующим, потому что его так воспитали — французская литература, Вольтер,
Дидро… В Лицее их, конечно, водили в церковь, к исповеди и причастию, но все
равно это было скорее для проформы. Лицейские методики воспитания и
преподавания были во многом основаны на идеях французского Просвещения. И в
идеологическом плане юный Пушкин был скорее атеистом, чем верующим. Но
посмотрите его стихотворение «Безверие», написанное им в 1817 году для
экзамена. Как он там описывает духовные страдания неверующего человека!
Совершенно очевидно, что в этом лирическом стихотворении Пушкин изливает
собственные переживания.
Напрасно в пышности свободной простоты
Природы перед ним открыты красоты;
Напрасно вкруг себя печальный взор он водит:
Ум ищет божества, а сердце не находит.
Придумать такое нельзя, это искренняя печаль человеческого
сердца, лишенного веры. Конечно, это была всего лишь заданная на экзамене тема
— неверие. Но если содержание этого стихотворения изложить несколько иным
образом, то получилась бы прекрасная церковная проповедь. И все же он
продолжает считать себя неверующим. Даже в 1824 году, когда он уже работает над
«Борисом Годуновым» — который написан так, что и малейшего сомнения не
возникает в том, что это произведение принадлежит перу глубоко верующего
православного человека — даже тогда он пишет в письме Кюхельбекеру:
«…читая Шекспира и библию, святый
дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. — Ты хочешь знать,
что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин,
глухой философ, единственный умный афей, которого я
еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать qu’il
ne peut exister
d’etre intelligent Createur et regulateur, мимоходом уничтожая слабые
доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно
думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная».
То есть Пушкин соглашается с тем, что, скорее всего, Бога
нет, но считает это ужасным фактом, который ему совершенно не нравится. И в то
же время он пишет «Бориса», в котором описывает русскую историю так, как она не
могла бы идти, если бы Бога не было.
После «Бориса Годунова» он меняет свои политические
пристрастия. Пушкин становится спокойным монархистом, без всяких крайностей и
истерик. Или, как потом скажет о нем Вяземский, — либеральным консерватором. И
тогда же он обнаруживает, что все-таки верит в Бога. Пушкин понимал очень
тонкое различие между личностью человека и его душой. Эти понятия часто сливают
воедино, но Пушкин знал, что они — различны. Это тот самый случай, о котором
Тертуллиан говорил, что душа человека по самой природе своей — христианка. Душа
Пушкина всегда была христианкой, просто он до поры не знал этого или не хотел
признавать. А потом — чем дальше, тем больше в нем начинает проявляться вера:
«Борис Годунов», «Медный всадник», «Анжело» —
откровенно христианские по духу произведения. Стихотворение «Странник» —
потрясающей силы свидетельство веры. Это перевод английского автора Джона Буньяна, протестанта, но ничего специфически протестантского
в пушкинском переводе нет:
…Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный — И вот о чем
крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит.
Ну, и последний его цикл 1836 года, где «Отцы-пустынники и
жены непорочны…» — переложение молитвы преподобного Ефрема Сирина, и перевод
сонета об Иуде итальянского поэта Франческо Джанни «Как с древа сорвался предатель-ученик»… Здесь уже
совершенно ясно, что все эти стихи написаны глубоко верующим человеком, они так
и называются — Евангельский цикл.
И в то же время Пушкин не был человеком церковным. В храм
он ходил редко и даже писал жене, которая была весьма набожна: «Помню, как ты
молилась на коленях… Я не молитвенник, так хоть ты помолись за меня». Вера
была в его сердце, но жил он очень по-разному. Понимаете, быть поэтом — это
ведь очень тяжелая доля. Это — стихия, которая может унести человека куда-то
даже вопреки его воле и желанию… Поэтому, когда я слышу разговоры о том, что
Пушкин был православным поэтом, я всегда возражаю — нет, он им не был.
Православный поэт — Хомяков, потому что он выражает в своих стихах православную
идеологию. А Пушкин — поэт православного народа. Чувствуете разницу?
Он выражает в своих стихах душу православного народа, но не
декларирует и не призывает… Нет, он, конечно, прекрасно знал Писание, читал и
перечитывал Евангелие, пробовал писать о преподобном Савве Сторожевском, была у
него рецензия на «Словарь о святых», причем написанная таким слогом, что можно
подумать, будто это принадлежит перу умудренного жизнью старца. У Пушкина был
интерес к духовной стороне жизни Церкви, но он не выпячивал его, все таилось у
него внутри, было скрыто от посторонних взоров.
Но когда он умирал, раненный на дуэли, и велел позвать
священника, то батюшка из ближайшей церкви, принимавший у Александра Сергеевича
исповедь, вышел от него и сказал: «Я себе желал бы такой кончины». Так потрясла
священника глубина покаяния Пушкина.
А то, что Александр Сергеевич на смертном одре простил
Дантеса, покусившегося на честь его жены, лишившего его репутации в обществе да
и самой жизни — это говорит о христианстве Пушкина гораздо больше, чем любые
устные и письменные свидетельства. Когда Данзас
сказал ему, что собирается вызвать Дантеса на дуэль, уже умирающий в страшных
мучениях Пушкин твердо сказал ему: «Нет, мир. Мир…». Он простил своего
убийцу. Я считаю, это — проявление высочайшего христианского духа, который
таким вот образом открылся в Пушкине за несколько минут до смерти.
И вообще, это ведь еще Гоголь писал: «Говорить о вере брата
твоего во Христе — дело страшное». Поэтому я всегда стараюсь очень осторожно
высказываться о религиозных чувствах других людей. Их сердца видит Господь, а
мы можем лишь строить какие-то предположения. Только чего они стоят?
Фома, №10/2008
*****
Зачем быть рупором дешевой пропаганды?
Отклик на интервью с Валентином
Непомнящим “Пушкин”
В последнее время в России сформировалась, наконец,
национальная идея. Это антиамериканизм. Вот и в 10-м номере «Фомы» за этот год писатель Валентин Непомнящий, рассуждая о Пушкине,
заявил: «Америка по духу своему плебейская страна». Разумеется, низостям
Америки были противопоставлены величайшие высоты отечественной духовности: «У
нас тоже есть свое национальное кредо, но совсем иное — “Я жить хочу, чтоб
мыслить и страдать”».
Всегда нужно с большой осторожностью обобщать такие вещи.
Когда это делает в телеящике увлекающийся ведущий —
это одно. Когда на страницах журнала, отстаивающего православные и нравственные
ценности, так говорит доктор филологических наук — это совсем другое. Вот иное
мнение — также доктора филологических наук О.А. Седаковой:
«Если говорить про Америку и глобальную
культуру, то где меньше всего американизма, так это в самой Америке. Того, что
считается показательно “американским”, в Америке меньше всего. Я бы сказала,
что “американизм”, “американская культура на экспорт” — это скорее характерная
субкультура больших городов, поп-культура городских низов, которая до
университетских кампусов не долетает. Вот эта субкультура и становится
всемирной. И происходит это не потому, что ее кто-то кому-то навязывает, а
потому, что в ней повсюду есть какая-то внутренняя потребность, как в тех же макдоналдсах. Из Америки берут то, что удовлетворяет
потребностям не очень культивированного современного человека, который есть
везде. “Американизм” обычно приходит на пустое место, когда разорвана связь со
своей традицией» (Церковный вестник, № 15/16, август 2008).
«Плебейская» Америка дает миру больше всего лауреатов
Нобелевских премий, в Америке лучшие в мире вузы и фундаментальная наука. В
Америке 75% семей занимается благотворительностью (в России — 0,001%). В
Америке велико тяготение к культуре — в каждом крупном городе есть музеи,
театр, свой симфонический или камерный оркестр. Америка — большая и
многообразная страна, в которой народ, может быть, и не хватает звезд с неба,
но сплочен и доброжелателен. Много есть в Америке и плохого
— это бесспорно. Но Евангелие по этому поводу, кажется, говорит где-то о сучке
и бревне… помнит ли это г-н Непомнящий? Пройдите по московским улицам: люди
разговаривают друг с другом и по телефону матом, нисколько не стесняясь
окружающих. Проедьтесь в метро — ваш взгляд неизменно наткнется на
растворяющиеся друг в друге прилюдно целующиеся парочки. Попробуйте найти
чистую лавочку, чтобы посидеть в парке и в скверике… В
Америке (и в Европе) такого нет — очевидно, по причине «их» ужасающей бездуховности. Невольно начинаешь думать о том, что и наше
возлюбленное отечество не свободно от плебеев (тех, кого Пушкин называл
«чернью»). Не лучше ли тут, как говорил другой великий русский поэт, «на себя,
кума, оборотиться»?
Я беспокоюсь вовсе не об Америке; мне до нее и дела нет. Но
мне есть дело до моей страны. Если наш патриотизм зиждется на том
мифологическом основании, что кто-то «хуже нас», если вместо нравственного
общественного и культурного созидания мы заняты поиском врагов и поливанием
грязью других народов, если дешевую пропаганду изрекает писатель и ученый и
печатает православный журнал — то дела наши плохи. Это значит, что не только
«простой народ», матерящийся при своих детях, но и современные российские
интеллектуалы не имеют никакого представления, по словам г-на Непомнящего, об
«ответственности высшего порядка за всё, что ты делаешь». Очень не хотелось бы,
чтобы интересный, популярный и любимый многими православный журнал становился
очередным рупором безответственной и демагогической антизападной пропаганды.
С неизменным почтением и любовью ко всем сотрудникам
«Фомы»,
игумен Петр (Мещеринов)
Фома, №12/2008
Ещё одно
«пропагандистское» заявление
Отклик на отклик
игумена Петра (Мещеринова)
Мне чрезвычайно близка устремленность
о. игумена Петра к национальной самокритике; русскому человеку вообще
свойственно с одинаковым энтузиазмом с одной стороны — превозносить свое
отечество, с другой — ругательски ругать себя и соотечественников за то, что мы
никак не достигнем успехов «цивилизованного мира», что мы «хуже всех»; это у
нас в традиции и в характере.
Этой особенностью пользовались и пользуются современные
либералы, упорно протаскивающие в сознание людей западные индивидуалистические
ценности и идеалы, которые у нас сполна укладываются в рекламные слоганы «полюбите себя», «вы этого достойны», «бери от
жизни всё», «не! в деньгах счастье!», «изменим жизнь к
лучшему» (разумеется, в материальном смысле) и т. д. Горько то, что это во
многом удается, как раз потому, что мы — граждане великой страны, которую
«умом… не понять» (Тютчев), — привычно считаем себя глупее «их», знающих, как
надо правильно и сладко жить. Однако дух народа (который сейчас переименован у
нас в «население») интуитивно сопротивляется вторжению чуждых систем отсчета
ценностей — и не случайно самым главным, но далеко не лучшим проявлением нашего
«инстинкта самосохранения» вынужденно оказывается именно «антиамериканизм»; другой
защиты покамест, к несчастью, не нашлось. И мне очень странно подозрение моего критика, что наш патриотизм
может зиждиться «на том мифологическом основании, что кто-то хуже нас», что мы
«заняты поиском врагов и поливанием грязью других народов», — оно, это
подозрение, само есть мифологема, притом грубо идеологического характера, не
имеющая никакого касательства к традиционному народному патриотизму, берущая
исток в пропагандистских спекуляциях ультралибералов,
свысока смотрящих на «эту страну» и «этот народ».
Теперь о том, что явилось поводом для отклика отца игумена,
— моей фразе об Америке как «плебейской по духу» стране. Прочтена она моим
критиком чрезвычайно вульгарно, как ругательство, но если бы это было моей
целью, я просто привел бы широко известную уничтожающую характеристику строя и
духа Соединенных Штатов, данную Пушкиным в конце его жизни в работе «Джон Теннер». В моем контексте «плебейское» — это определение
терминологическое: констатация историко-социального и ментального факта. В
латинском языке слово plebs означает, кроме прочего,
«толпа», «чернь»; имеется в виду категория людей не просто низкого
происхождения, но таких, для кого главная, если не единственная ценность —
материальное благо: обобщенно и грубо говоря, сытость и довольство. Последнее
слово взято мною у Пушкина, который в «Джоне Теннере»
говорит о Штатах так: «все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу
человеческую — подавлено неумолимым эгоизмом и страстию
к довольству (comfort)».
Тут мне придется вернуться к упомянутому в интервью
американскому «символу веры» — роману и фильму «Унесенные ветром». В журнальной
редакции процитированная мною ключевая фраза героини переведена в пересказ: она
«клянется сделать все, чтобы никогда больше не голодать». На самом деле
адекватный по смыслу перевод звучит так: «я пойду на всё (подчеркнуто мною), но
никогда больше не буду голодать». Вот к такой фразе я и сделал свое примечание:
«…вот твердое плебейское кредо», — и дальше об Америке как о плебейской стране.
Я не против Скарлетт О’Хара —
она замечательная женщина. Я не против Америки — ее народ и в самом деле
симпатичен, добр, простодушен; в то же время общеизвестно, что американское
общество — самое, пожалуй, конформистское из западных обществ, целиком
детерминировано идеологией (я бы даже сказал — мировоззрением) потребления,
«довольства», максимального комфорта (подчеркнуто мною) — то есть полного
освобождения от страданий и других «неудобств» мира, «лежащего во зле» (1 Ин, 5:19). Пушкинское же кредо «я жить хочу, чтоб мыслить и
страдать» продиктовано пониманием того, что в мире греха и зла существовать без
страданий, оставаясь при этом человеком, практически невозможно. Очень русское воззрение.
Речь, стало быть, не о том, какой народ «лучше» и какой
«хуже», но о разных системах ценностей, об уровнях идеалов, в конечном счете о разных верах (на эту тему у меня есть большая работа
«Удерживающий теперь» в моей книге «Пушкин. Русская картина
мира»; кратко об этом говорилось в моем интервью журналу «Эксперт», № 35
за 2007 год).
Среди американцев — конечно, много изумительных людей,
готовых ради Отечества на подвиги самопожертвования; среди русских множество
эгоистов, отпетых негодяев, которым ничто не свято. Русский человек, я убежден, есть самый внутренне свободный человек
на свете, способный, как известно, «во всем доходить до края»: как в таланте
своего идеализма, доброты, доверчивости, так и в бунте, кощунстве,
эгоистическом практицизме, хитрости, жестокости — одним словом, в таланте зла…
В итоге скажу так: западный человек, в том числе
американский, часто бывает много выше и лучше той системы ценностей, в какой он
воспитан, только он этого не знает, поскольку считает ее единственно правильной.
А вот мы бываем очень часто гораздо хуже и ниже нашей (православной) системы
ценностей. Но мы эти наши проявления низости и недостоинства,
как правило, чувствуем, от этого страдаем — и здесь наша сильная сторона, наша
подлинная свобода.
Но если Россия, со своим православным
«идеализмом», который порой нелегко нести, со своими слабостями и грехами,
вдруг уверует, что мировоззрение тотального прагматизма, сытости, комфорта,
денег, принцип «бери от жизни всё» — что все это есть истина, подлежащая
усвоению, — то она превратится в такое чудовище, какого мир не видел. Что Америке здорово, то нам смерть.
Более того, цивилизационное,
культурное, ментальное уподобление России чему-то чуждому было бы роковым для
всего мира, ибо при всех наших грехах и безобразиях Россия пока еще остается по
своему призванию «удерживающим теперь» (2 Фес. 2:7) от совершения «тайны
беззакония» — удерживающим человечество от духовной гибели. Впрочем,
это уже особый разговор (см. указанные выше мои работы), и тут я завершу свою
«пропаганду», поблагодарив игумена Петра и журнал «Фома» за предоставленную мне
возможность высказаться более полно на волнующую всех нас тему.
С. Непомнящий
Валентин Семенович Непомнящий родился в 1934 году в Ленинграде. Окончил филологический
факультет МГУ. Писатель, доктор филологических наук, зав. сектором изучения
жизни и творчества А.С. Пушкина и председатель Пушкинской комиссии Института
мировой литературы РАН. Автор книг «Поэзия и судьба» и «Пушкин. Русская картина
мира» (за которую он получил в 2001 году Государственную премию Российской
Федерации), а также множества публикаций о Пушкине (первая вышла в 1962 году).
Фома, №10 и 12 за 2008
С самого детства нам читали произведения Пушкина, а именно его волшебные сказки которые уносили в зачарованный мир, дарили яркие воспоминания и развивали фантазию с воображением. Моя мама часто читала мне такие его творения как: «Сказка о царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о попе и о работнике его Балде». А сказку «У Лукоморья дуб зеленый», я помню наизусть до сих пор. У Александра Сергеевича всего семь сказок и каждая из них по-своему интересная, по-своему добрая, и по-своему поучительная. Благодаря этим трем качествам даже современные дети с большим интересом читают эти, любимые мною, сказки.
А в старших классах я познакомилась с не мение замечательными – стихотворения и романами. Я считаю, казалось что Александр Сергеевич мастер своего дела, ведь он так профессионально описывал все чувства которые испытывали его герои. Его стихи довольно простой, но в них заложен глубокий смысл. Одно из моих любимых является:
Я вас люблю, — хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Это стихотворение называется “Признание” которое мне до безумства нравится. Произведения Пушкина раскрывают нам богатства русского языка, глубину и силу слова. Пред его словом не могли устоять никакое преграды, самодержавие боялось его правдивых обличений, прогрессивное общество внимало его пламенным призывам, человечество с нетерпением ждало его новых творений. Мировое признание творчества Пушкина пришло позже, созданные им литературные традиции обогатили русскую культуры, подняли мир духовного развития на новую высоту. Творчество Александра Сергеевича -это наследие мировой литературы, а о своих произведениях сам поэт оставил великие строки:
“Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа.”
У каждого из нас свой Пушкин для меня – это эталон, символ нашей культуры, творчество которого и по сей день находит все новых и новых поклонников не только в нашей стране, но и всем мире. Он «жег сердца людей» словом и произведения никого не оставляли равнодушным. Александр Сергеевич величайший поэт, оставивший нам большое наследство. Пушкин вошел в мою жизнь с детства и думаю, останется до конца. Каждый находит в поэте что-то свое и понятное только ему, что и произошло со мной. Кажется, что знаю его наизусть с детских лет, и все же каждый раз, читая его произведения, нахожу для себя что-то новое, прежде неизведанное.
10 февраля (29 января – по старому стилю) – день памяти Александра Сергеевича Пушкина. Готовясь к этой печальной дате, редакция «Ключика» решила обратиться к трудам двух замечательных авторов: Александра Васильевича Никитенко и Валентина Семёновича Непомнящего.
Александр Васильевич Никитенко – человек удивительной биографии: крепостной, домашний учитель, студент, журналист, историк литературы, цензор, чиновник Министерства народного просвещения, дослужившийся до тайного советника, профессор Петербургского университета и действительный член Академии наук. Он был очевидцем тех дней, когда Россия прощалась с поэтом. Об этом А. В. Никитенко написал в своём дневнике, отрывки из которого предлагаем вам прочитать.
1 февраля 1837 года
«Похороны Пушкина. Это были действительно народные похороны. Всё, что сколько-нибудь читает и мыслит в Пе тербурге, – всё стеклось к церкви, где отпевали поэта. Это происходило в Конюшенной. Площадь была усеяна экипа жами и публикою, но среди последней – ни одного тулупа или зипуна. Церковь была наполнена знатью. Весь диплома тический корпус присутствовал. Впускали в церковь только тех, которые были в мундирах или с билетом. На всех лицах лежала печаль – по крайней мере наружная. Возле меня стояли: барон Розен, В. И. Карлгоф, Кукольник и Плетнёв. Я прощался с Пушкиным: «И был странен тихий мир его чела». Впрочем, лицо уже значительно изменилось: его ус пело коснуться разрушение. Мы вышли из церкви с Ку кольником.
– Утешительно по крайней мере, что мы всё-таки под винулись вперед, – сказал он, указывая на толпу, при шедшую поклониться праху одного из лучших своих сынов.
Ободовский (Платон) упал ко мне на грудь, рыдая как дитя.
Тут же, по обыкновению, были и нелепейшие распоря жения. Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпе вать в Исаакиевском соборе, – так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено но чью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В уни верситете получено строгое предписание, чтобы профессо ра не отлучались от своих кафедр и студенты присутствова ли бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю своё прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплаки вать своего согражданина, сделавшего им честь своим су ществованием! Иностранцы приходили поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юноше ству это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему.
Попечитель мне сказал, что студентам лучше не быть на похоронах: они могли бы собраться в корпорации, нести гроб Пушкина – могли бы «пересолить», как он выразился. Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за сло ва, напечатанные в «Северной пчеле»: «Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги его на по прище словесности».
Краевский, редактор «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду», тоже имел неприятности за несколько строк, напечатанных в похвалу поэту.
Я получил приказание вымарать совсем несколько таких же строк, назначавшихся для «Библиотеки для чтения». И все это делалось среди всеобщего участия к умерше му, среди всеобщего глубокого сожаления. Боялись – но чего?
Церемония кончилась в половине первого. Я поехал на лекцию. Но вместо очередной лекции я читал студентам о заслугах Пушкина. Будь что будет!
12 февраля 1837 года
…До меня дошли из верных источников сведения о после д-них минутах Пушкина. Он умер честно, как человек. Как только пуля впилась ему во внутренности, он понял, что это поцелуй смерти. Он не стонал, а когда доктор Даль ему это посоветовал, отвечал:
– Ужели нельзя превозмочь этого вздора? К тому же мои стоны встревожили бы жену.
Беспрестанно спрашивал он у Даля: «Скоро ли смерть?» И очень спокойно, без всякого жеманства, опровергал его, когда тот предлагал ему обычные утешения. За несколько минут до смерти он попросил приподнять себя и перевер нуть на другой бок.
– Жизнь кончена, – сказал он.
– Что такое? – спросил Даль, не расслышав.
– Жизнь кончена, – повторил Пушкин, – мне тяжело дышать.
За этими словами ему стало легко, ибо он перестал ды шать. Жизнь окончилась; погас огонь на алтаре. Пушкин хорошо умер.
Дня через три после отпевания Пушкина, увезли тай ком его в деревню. Жена моя возвращалась из Могилёва и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела про стую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обёрну тый рогожею. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы скорее перепрячь курьерских ло шадей и скакать дальше с гробом…
30 марта 1837 года
…Сегодня держал крепкий бой с председателем цензур ного комитета, князем Дондуковым-Корсаковым, за сочи нения Пушкина, цензором которых я назначен. Государь велел, чтобы они были изданы под наблюдением министра. Последний растолковал это так, что и все доселе уже напе чатанные сочинения поэта надо опять строго рассматри вать. Из этого следует, что не должно жалеть наших крас ных чернил.
Вся Россия знает наизусть сочинения Пушкина, кото рые выдержали несколько изданий и все напечатаны с высочайшего соизволения. Не значит ли это обратить особен ное внимание публики на те места, которые будут выпуще ны: она вознегодует и тем усерднее станет твердить их наи зусть.
Я в комитете говорил целую речь против этой меры и сильно оспаривал князя, который всё ссылался на высо чайшее повеление, истолкованное министром. Само собой разумеется, что официальная победа не за мной осталась. Но я как честный человек должен был подать мой голос в защиту здравого смысла.
31 марта 1837 года
Жуковский мне объявил приятную новость: госу дарь велел напечатать уже изданные сочинения Пушкина без всяких изменений. Это сделано по ходатайству Жуковского…»
P.S. Покажите эту публикацию родителям и учителям, ведь раньше у них не было возможности познакомиться с трудами А. В. Никитенко. В 20 веке они издавались всего дважды: в 1904-м и 1955 – 1956 годах. В 21 столетии их тоже напечатали, но мизерным тиражом – всего 2 тысячи экземпляров.
Наш национальный миф
Валентин Семёнович НЕПОМНЯЩИЙ родился в 1934 году в Ленинграде. Окончил филологический факультет МГУ. Писатель, доктор филологических наук, заведующий сектором изучения жизни и творчества А. С. Пушкина и председатель Пушкинской комиссии Института мировой литературы Российской Академии наук. Автор книг «Поэзия и судьба» и «Пушкин. Русская картина мира» (за которую он получил в 2001 году Государственную премию Российской Федерации), а также множества публикаций о Пушкине (первая вышла в 1962 году).
Теперь вместе со взрослыми прочтите фрагмент из интервью В. С. Непомнящего, которое он дал столичному журналу «Фома». К сожалению, и это серьёзное издание выходит небольшим тиражом, а между тем пушкиновед Непомнящий рассказал об удивительном явлении 19 века, связанном с нашим национальным гением.
– Валентин Семёнович , сейчас Пушкина читают мало – и это, конечно, плохо. Но неужели в 19 веке его читали больше? Какая часть населения Российской империи была знакома с творчеством Пушкина?
– Думаю, очень небольшая. Пушкина читали немногие, по причине неграмотности большинства жителей России. Но всё же именно образованная часть населения всегда определяла вектор культурного развития всего народа. И потом, как это ни странно, имя Пушкина было тогда популярным даже в среде людей малограмотных и совершенно незнакомых с его творчеством.
– Интересно, каким же образом возникала эта популярность?
– Самым парадоксальным и даже сказочным. Вплоть до существования целого ряда мифов о Пушкине. Была статья А. А. Анненковой «Пушкин в простонародном сознании», в ней были собраны воедино сведения из разных источников. Оказывается, среди неграмотных людей в России бытовали различные слухи о Пушкине как о народном герое. По одной версии, именно он посоветовал царю освободить крестьян, поскольку царь его очень почитал и прислушивался к его мнению. Ещё один вариант этого же мифа гласил, что Пушкин умер не на дуэли, а… в темнице, закованный в цепи за то, что стремился опять же – освободить крепостных крестьян.
Были совершенно сказочные истории о том, что Пушкин живет в глухом лесу и иногда выходит на опушку, где поёт свои то ли стихи, то ли песни. Такой вот образ поющего лешего. Но другие слухи гласили, что Пушкин вовсе не леший, а совсем наоборот – святой, Божий угодник.
Люди могли не знать «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова», но имя Пушкина было им известно и дорого. Каким образом происходило такое знакомство, можно представить себе на примере одного из произведений замечательного собирателя русского северного фольклора Бориса Шергина. Он жил одно время среди неграмотных поморов и целую зиму 1934 – 1935 годов читал и объяснял им произведения Пушкина, а после собирал и записывал их впечатления. Получился потрясающий сказ «Пинежский Пушкин», перед которым хочется просто умолкнуть с благоговением. Эти необразованные люди сразу почувствовали сердцем, что Пушкин – это родное, своё. И, кстати, в этом сказе Пушкин снова предстаёт в образе народного героя, который, наряду с прочими подвигами, ещё и со Змеем Горынычем борется. Так что количественно людей, читавших Пушкина, было в Российской империи немного, но вот дух пушкинской поэзии проникал в самые дремучие и безграмотные слои русского народа…
ЗАДАНИЕ
Александра Пушкина художники начали рисовать, когда он был ещё ребёнком. И до сих пор графиков, живописцев и скульпторов волнует образ человека, сделавшего из русского языка чудо.
Мы предлагаем вам, дорогие ребята, перечислить художников, которые в своём творчестве обратились к образу Пушкина. Авторы самых длинных и верных списков (можно с комментариями) получат в подарок книгу «Имя предков моих», в которой подробно рассказывается о родственниках Пушкина, живших на Липецкой земле.
А.С.Пушкин и взаимодействие национальных литератур и языков
А.С.Пушкин как национальный миф
Коновалов В.Н. (Казань)
У каждого народа есть выдающиеся государственные деятели, писатели, ученые, которые становятся в сознание потомков символами национальной культуры и национального менталитета. Это, например, Конфуций у китайцев, Данте у итальянцев, Гете у немцев, Тукай у татар. У русских это, несомненно, Пушкин. Он входит в сознание каждого с детства, но является не только частью нашей жизни, но и элементом таких фундаментальных понятий, как Россия, гуманизм, идеал художественного совершенства… А.Григорьев сказал в 1859 году: “Пушкин – наше все”, – и к этим словам, конечно, нечего прибавить.
Однако в теоретическом аспекте процесс мифологизации конкретного лица, функционирование мифа и его структура представляют комплекс интересных и малоизученных проблем.
Миф складывается из конкретных событий и явлений, которые приобретают постепенно обобщенный, знаковый характер, отрываются от назначаемого и означающего и начинают постепенно жить самостоятельной жизнью. Миф сохраняет свой инвариантный смысл, но в то же время его содержание непрерывно изменяется, причем на разных уровнях структуры это происходит с разной интенсивностью и направленностью.
Например, миф о Пушкине начинает складываться в южный период его творчества в читательской среде под влиянием мифа о Байроне и романтических представлений о поэте вообще; со второй половины 1820-х годов в общественное сознание под влиянием критики (И.Киреевский, Н.Гоголь, Н.Полевой) входит идея о Пушкине как истинно русском, национально самобытном поэте. Но она еще не захватывает окружения Пушкина, которое видело в нем и поэта, и светского человека.
Создание мифа о Пушкине в полном смысле этого слова происходит в первые годы после смерти поэта (Белинский, Шевырев), его структура и содержание оформляются в дискуссиях 1860-х гг. (Ап.Григорьев, А.Дружинин), а своеобразным теоретическим и эмоциональным увенчанием мифа стало знаменитое выступление Ф.Достоевского 8 июня 1880 г. на заседании московского “Общества любителей российской словесности”. Символично то, что поводом для выступления стали торжества, связанные с открытием памятника Пушкину в Москве.
Дальнейшие этапы и нюансы развития Пушкинского мифа можно проследить по статьям Мережковского, Вл.Соловьева, А.Ахматовой, М.Цветаевой, по замечательным работам выдающихся пушкинистов 20 в., по официальной, идеологизированной пушкинистике советского периода…
Однако у всякого мифа есть обратная сторона – появление в общественном сознании желания или отторгнуть то, что стало каноном, или “стать с Пушкиным на дружеской ноге”. Демонстративной попыткой развенчания Пушкина была статья Писарева “Пушкин и Белинский”, которая оказала влияние на многих читателей; попытки сбросить Пушкина “с корабля современности” неоднократно предпринимались и в 20-е годы, а в последние годы делаются интенсивные попытки пересмотреть прежние шаблоны, внедрявшиеся в массовое сознание. Наибольшую известность среди таких работ приобрела книга А.Терца (Синявского) “Прогулки с Пушкиным”.
Таким образом, Пушкинский миф имеет сложную структуру: в ней многое зависит от времени, социальных и художественных потребностей общества, но за всеми внешними атрибутами, вызванными обстоятельствами (как у Цветаевой: “Пушкин тога, Пушкин схима, Пушкин мера, Пушкин грань…”), остается главное, что делает поэта особым явлением русской жизни: ощущение живой связи его творчества с жизнью новых поколений, “лелеющая душу гуманность”, сознание того, что Пушкин – своеобразный гарант духовного и физического единства русского народа.
© 1995-2011 Казанский федеральный университет
Одна из моих любимых сказок – «Сказка о царе Салтане». Мама читала мне ее перед сном и я оказывался в волшебном, завораживающем мире. Эту сказку я мог слушать каждый вечер, она мне совсем не надоедала. Сейчас я стал старше, мне стала ближе лирика поэта. Такие стихи, как «Признание», «Желание», «Анчар» не могут оставить равнодушным никого.
Пушкин одинаково хорошо писал и о любви, и о природе, и о войне, и о свободе. Его образы полноценны и объемны, все они несут определенный посыл. Поэт учит нас честности, щедрости, верности своим принципам. Он воспевает в своих произведениях лучшие душевные качества, призывая не терять их, какими бы ни были обстоятельства.
Хорошим примером этому можно считать «Капитанскую дочку». Главный герой произведения, Петр Гринев, хоть и вырос в аристократической семье, не был испорчен. У него была добрая и честная душа, а еще он оказался верным долгу и очень отважным. Такие герои всегда восхищают читателя, с них хочется брать пример.
Просто и красиво Пушкин доносит до читателя свои мысли и чувства. Его язык очень гармоничен и понятен каждому. Поэт не является сторонним наблюдателем происходящего, он всегда искренне сопереживает своим героям и заставляет сопереживать нас.
Произведения Александра Сергеевича во все времена входили в школьную программу и не зря. Они многому нас учат, заставляют любить и гордиться родным языком, настолько красиво они сложены. Этот поэт уникален и, думаю, навсегда останется таковым, он «памятник себе воздвиг нерукотворный…».
И поэзия Пушкина, с ее чувством свободы и независимости, достоинства и благородства легла в основу нашей нравственности.
Всем своим творчеством, жизненными принципами Пушкин — наш современник, наш друг, учитель.
Безгранично и преданно любя свой народ, Пушкин открыл родную землю в ее неповторимой красоте. И, в тысячный раз изумляясь чуду родной природы, мы не замечаем уже, что смотрим на нее пушкинскими глазами, мыслим образами, сравнениями, которые впервые возникли в его стихах. Приходит золотая осень, и мы мысленно повторяем:
Унылая пора! Очей очарованье,Приятна мне твоя прощальная краса…
Снежным зимним утром мы вспоминаем с детства запавшие в душу пушкинские строчки:
Пришла, рассыпалась, клокамиПовисла на суках дубов,Легла волнистыми коврамиСреди полей, вокруг холмов.
Идут годы … Мы становимся взрослее, и нам открываются в творчестве Пушкина такие глубины, такие красоты, о которых раньше и не подозревали. Еще уходят годы… И снова мы находим в пушкинской поэзии что-то новое, неведомое. У каждого возраста свой Пушкин. Он всегда оказывается рядом.
Помню, совсем недавно мне было грустно, и я наугад открыла томик Пушкина. Это была страница со словами:
Если жизнь тебя обманет,Не печалься, не сердись!В день уныния смирись:День веселья, верь, настанет.
Я даже улыбнулась: получилось, будто сам поэт меня успокоил. Так Пушкин и сегодня учит нас не робеть перед жизнью, учит преодолевать трудности.
Как прав был поэт, когда писал:
И долго буду тем любезен я народу,Что чувства добрые я лирой пробуждал!…
Добрые слова поэта особенно выразительно звучат в его любовной и дружеской лирике, которая стала символом лучших человеческих чувств:
Я вас любил: любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем;Но пусть она вас больше не тревожит,Я не хочу печалить вас ничем.
Разве можно чище, проникновеннее, благороднее сказать о неразделенной любви? А разве есть человек, который бы ее не пережил?
Наверное, на этой земле не существует ни одного человека, который бы не слышал о великом русском писателе Александре Сергеевиче Пушкине. Каждый из нас, будь то, взрослый или ребенок знаком с его творчеством.
Еще с детства мне полюбились его сказочные герои. Из каждой его сказки можно вынести урок, который пригодиться в дальнейшей жизни.
Александр Сергеевич настоящий творческий волшебник, в его сказках добро всегда берет верх над злом.
Моей любимой сказкой, конечно же является сказка о золотой рыбке. Эта сказка научила меня довольствоваться необходимым, не быть жадным и знать меру в своих желаниях и запросах.
В своих гениальных произведениях Александр Сергеевич поднимает извечные темы свободы, любви и дружбы, затрагивает насущные проблемы общества. Он восхваляет честность и трудолюбие.
Пушкин обладал огромным талантом донести до читателя главное, глубоко проникнуть в душу и навсегда остаться в ней. У этого талантливого писателя множество интересных и незабываемых произведений. В каждом своем шедевре он растворялся полностью.
Особенно приятно читать его стихи, наполненные романтизмом и любовью. Часто, в памяти всплывают великолепные строчки из его стихотворений. Они вдохновляют, наполняют энергией, обладают силой исцеления.
Если бы не трагическая гибель поэта на дуэли, литература была бы еще больше заполнена его поучительными шедеврами. Пушкин, несмотря на то, что прожил короткую жизнь, покорил тысячи сердец благодарных читателей.
Читая его произведения моя жизнь наполняется смыслом, мои мысли приобретают правильное направление. Хотелось бы, чтобы этот легендарный человек жил вечно и дарил миру все новые и новые гениальные произведения.
Пушкин – величайший, талантливый писатель. Он навсегда останется в моей душе и памяти.
Мой Пушкин сочинение
С Пушкиным мы все знакомимся ещё в раннем детстве. И это знакомство продолжается всю сознательную жизнь. Пушкин – мой любимый поэт. У него лёгкий слог и стихи легко запоминаются. У моей мамы была большая книга произведений Пушкина. Это был подарок, и она им очень дорожила. Оттуда она мне по вечерам читала стихи.
–>
Национальный миф — это идеализированное представление нации о самой себе, или, как пишет Галковский, такое сплетение фактов и вымысла, которое для определенного национального социума звучит как “Истина”. Демифологизация национальных (и социальных) мифов — одна из важнейших задач постмодернистской литературы, способствующей освобождению народов от самоослепления и утопизма.
Своеобразие русского мифа позволяет оттенить его соотнесение с германским мифом. В основе германского мифа лежит, по наблюдениям Бердяева (к которому отсылает Одиноков), стремление к рационализации и организации (окультуриванию) бессознательного, иррационально-хаотического, что воспринимается немцем как долг, порождая непомерные притязания. “… Христианское миросозерцание после отображения в океане (германского) бессознательного логически перенимает свойства Вотана по ту сторону небес” В основе русского мифа лежит иррациональное стремление к бегству от мира-хаоса и поиск спасения в трансцендировании жизни. Христианское миросозерцание после отображения в океане русского бессознательного приводит к появлению представления о Святой Руси — спасительнице человечества. “Святая Русь – это … прежде всего метафизическое и мистическое понятие, а не живая реальность. Ее как будто нет в действительности, и вместе с тем, одновременно, она присутствует в качестве идеала, о котором всегда помнит и грезит русская земля”.
Бессознательное у русских доминирует над сознанием, утопическое — над реальным. Одиноков в связи с этим цитирует Розанова: “Еврей находит “отечество” во всяком месте, в котором живет… Еврей — космополит, гражданин мира, русский — псевдополит. Он и на своей родине чужой ” , так как истинной родиной считает Царство Небесное. Сама жизнь для такой страны-монаха, посвятившей себя служению Богу, каковой традиционно являлась Россия, — лишь подготовка к истинной жизни; она живет апокалипсическими и эсхатологическими настроениями, дышит христианством в его “чистом виде” (мистическое христианство). Одиноков называет русское общество слишком христианским, монотонно христианским, чисто и высоко христианским.
Идеал русских столь высок, что обесценивает реальность, порождает к ней враждебное отношение, способное достигать степени сатанинского злорадства. Поэтому оборотная сторона трансцендентального идеализма — нигилизм. В “Исходном тексте” Галковский характеризует русскую нацию как нацию “с социалистической (нигилистической) пустыней в душе” (Континент, 1994, №81, с. 233), называет Россию прародиной экзистенциализма. Степень отрицания у русских прямо пропорциональна силе утверждения потустороннего идеала, обладает колоссальной психической энергетикой (так называемая “страстность” русских, отмеченная Н.Лосским). Инстинкт самосохранения у нации ослаблен иррациональным влечением к смерти. Ведь христианство “в чистом виде” — это и есть стремление к небытию, — вслед за Ницше, но применительно именно к русской ментальности утверждает Галковский и раскрывает “логику” данного стремления: “или жить в этом мире и бороться со злом, но потерять святость, или умереть на кресте и святость сохранить, дав тем самым миру идею святости. Идея Святой Руси — это идея смерти и сохранения святости”. В полной мере танатоидальное проявление коллективного бессознательного русской нации обнажает маниакальная идея жертвования Россией ради спасения мира, прослеживаемая Одиноковым у многих русских мыслителей, от Чаадаева до Бердяева. Томас Манн сказал, что немецкому народу свойственно решать свои внутренние проблемы за счет всего мира. Можно добавить, что русскому народу свойственно решать мировые проблемы за свой собственный счет”, — замечает автор-персонаж (с. 420).
Отрицание реального мира и иррациональное влечение к смерти — это то, что роднит Россию с Востоком (индуизмом и буддизмом прежде всего), хотя для русского человека понятия добра и зла существуют. Начало европеизации связано с активацией иного проявления
коллективного бессознательного — инстинкта жизни и с противоборством Танатоса и Эроса. “Принятие античного логоса Аристотеля — это отказ от святости, но сохранение русского мира”, — констатирует Галковский.
Интегрирование в русскую культуру фаустовского начала совпадает с переориентацией на светский тип государства по образцу стран Западной Европы. Религиозно-мифологический взгляд на мир начинает постепенно разрушаться. В трещины былого монолита проникают масонские, атеистические, научные, социалистические идеи. В таких формах Россия преодолевала “неизлечимый восточный традиционализм и пассеизм” (Ортега-и-Гассет), задушившие не одну культуру (Египет, Византия и др.), которые останавливались в своем развитии, “окостеневали”.
“Упрямое стремление сохранить самих себя в границах привычного, каждодневного, — пишет Ортега-и-Гассет, — это всегда слабость, упадок жизненных сил” 310, с. 243. Россия же была молода (по сравнению с Востоком и Западом). Она одновременно тянулась к новому и пугалась его как запретного плода, дьявольского соблазна. Высшим выражением самосознания этой взрослеющей России становится русская литература XIX в., осуществлявшая в рамках эстетики сразу множество задач и, по сути, заместившая еще только начавшую складываться русскую философию, социологию, психологию и т. д. — все, в чем нуждалось российское общество. Именно литература явилась духовным мостом между Россией и Западом (фатально ушедшим вперед, по словам Галковского, Западом), скрещивая в себе обе культурные традиции.
Литература открывает для русского человека ценность такого феномена, как жизнь. Жизнь становится объектом эстетизации (например, у Пушкина) и тем самым “реабилитируется”. Одновременно подвергается критике все, что уродует жизнь, делает ее пошлой, безобразной.
Литература открывает для русского общества ценность человеческой личности, человеческой индивидуальности, начинает глубинное познание человека. Она несет с собой новую для России философию гуманизма, предлагает более раскрепощенную модель существования русского мира.
Сильнейшим образом окрашивает литературу религиозная традиция с ее культом Бога как высшей правды, идеей Соборности, учительски-проповедническим пафосом. Отсюда — высота идеала, нравственный максимализм, морализаторство русской литературы.
Вместе с тем в литературе преломляются радикалистские идеи, проникающие в русское общество и накладывающиеся на традиционный нигилизм русских по отношению ко всему, что “от мира сего”. Центром духовной жизни страны в течение столетий была религия, теперь он начал смещаться в сторону литературы. “Суть в том, что русские религию заменили литературой. То есть неким мифом”, — читаем в “Бесконечном тупике”.
Нормально ли отношение к литературе как к религии? В какой степени литература способна быть духовным руководителем нации, регулятором социального поведения людей? Какова специфика русской литературы и ее культуристорическая роль — к решению этих вопросов Галковский подходит, не только отказываясь от установившегося шаблона, но и передоверяя свои размышления юродствующему Одинокову, взрывающему и опрокидывающему все канонизированное, несущее отпечаток общеобязательной догмы, развивающему с этой целью и совершенно завиральные идеи, провоцирующему выявление взглядов, обычно скрываемых, считающихся постыдными, балансирующему между утверждением/отрицанием.
Страницы: 1 2
Понравилось сочинение » Национальный миф в романе “Бесконечный тупик”, тогда жми кнопку