Ночь темная одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Острова и Нева здесь только названы:
целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа,
встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но
играли роль чисто орнаментальную – в рамках основной темы духовных переживаний
поэта.
При всем том в юношеских стихах Блока
уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено
в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихотворение
“Помнишь ли город тревожный…” , где находим столь типичный для всего
ландшафта петербургской лирики и при всей импрессионистической беглости столь
эмоционально выразительный образ, как “синяя города мгла” .
В своих городских стихах начала
20-ого века Блок еще очень далек от реалистического изображения
действительности. Город предстает в них, по большой части, в фантастических и
“эсхатологических” (часто заимствованных из Апокалипсиса) образах, как некая
фантасмагория, призрачное и обманчивое видение. Этот город “странных и ужасных”
явлений, населенный “черными человечками” , “пьяными красными карликами” ,
“невидимками” . Даже строгие пластические образы петербургского пейзажа, вроде
знаменитых конных групп Клодта на Аничковом мосту (“Статуя” ) , истолкованы в
том же плане “странного и ужасного” .
Изживая свое соловьевство, Блок
открыл для себя новую “прекрасную, богатую и утонченную” тему, которую
определил как “мистицизм в повседневности” . Эта тема по преимуществу и
разрабатывалась им в 1904-1907 годах, и особенно широко – в стихах о городе. В
предисловии ко второму сборнику своей лирики (“Нечаянная радость” ) Блок писал,
что его душу тревожит город: “Там, в магическом вихре и свете, страшные и
прекрасные видения жизни” . Блок теперь уже всецело обращается к изображению
действительности, но по-прежнему видит ее в “магическом свете” , все еще
наделяет ее чертами фантастики и таинственности. В методах разработки темы
“мистицизма в повседневности” он оказывается особенно близок к Достоевскому. В
это время он читает пару его романов.
В стихах Блока о городе, написанных в
1904-1907 годах возникает уже цельный и локальный образ Петербурга. Это –
“гениальный город, полный дрожи”, полный противоречий “страшный” и “магический
мир” , где “ресторан открыт, как храм, а храм открыт, как ресторан” . За его
серой, прозаической внешностью сквозит иной, романтический облик “непостижимого
города” . В нем творится мистерия, и новая героиня блоковской поэзии – Снежная
Дева – “ночная дочь иных времен” и иных, далеких стран, принимает этот
прекрасный и “чарый” город, как свое царство:
И город мой железно-серый
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как существо, приняла.
Здесь – вершина принятия Петербурга
Блоком. В дальнейшем этот образ “непостижимого города” всегда сохранял свою
могущественную власть над сознанием поэта.
Тема Петербурга, как ставилась и
решалась она Блоком в стихах 1904-1907 годов, не исчерпывается изображением
“странных и прекрасных видений жизни” . Уже есть и другая сторона, имевшая для
Блока не менее важное значение и сыгравшая более значительную роль в процессе
его идейно-творческого развития, – сторона социальная.
В стихах о городе ее тема звучит с
особенным напряжением. Мощным потоком входят в эти стихи сцены горя и
обездоленности простого человека-труженика, обреченного в жертву
капиталистической эксплуатации. Городские стихи Блока рисуют яркую картину
социального неравенства, разделительные контрасты человеческого существования в
большом городе:
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.
В стихах Блока проходит целая галерея
образов людей, униженных и оскорбленных в этом сверкающем и сытом мире:
мать-самоубийца, бросившая своих детей (“Из газет” ) , бродяга “в измятом
картузе над взором оловянным”, гуляющие женщины, девушки, наклонившие лица над
скудной работой, “старуха нищая клюкою” , бродячий шарманщик…
В “мещанском” цикле 1906 года
(“Холодный день” , “В октябре” , “Окна во двор” , “Хожу, брожу понурой…” ,
“На чердаке” ) городская повседневность предстает уже без каких-либо
осложняющих социальную тему иллюзорных представлений, но во всей реалистической
конкретности:
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадь бурая
Гуляет на дворе…
В городских стихах Блока запечатлен
также и другой облик Петербурга – облик рабочего Питера. Поэт разглядел в городской
повседневности не только “магические” видения в “электрическом сне наяву” , но
и “самые реальные” томления “рабьих трудов” , увидел, “как тяжело лежит работа
на каждой согнутой спине” , и нашел достойные и сильные слова о несчастных
людях, “убитых своим трудом” :… я запомнил эти лица И тишину пустых орбит И
обреченных вереница Передо мной везде стоит.
Петербург для Блока был неиссякаемым
источником новых образов, тем, пейзажей. Город был как раз тем вдохновителем
поэта, без которого он бы не просуществовал. Посвятив родному городу очень
большую часть своего творчества, Блок показал тем самым, что Петербург занимал
одно из первых мест в его жизни. Однажды, гуляя с В. Рождественским между
старых лип у Инженерного замка, Блок сказал: “Люблю я это место. Вот, дичает
город, скоро совсем зарастет травой, и от этого будет еще прекраснее… За
этими руинами всегда новая жизнь. Старое должно зарасти травой. И будет на этом
месте новый город. Как хотелось бы мне его увидеть!” Но Блок его не смог
увидеть. А жаль. Мы много потеряли! 3.Городская
тема в творчестве В.В.Маяковского
Для Маяковского обращение к теме
города было, кроме того, связано с футуризмом — искусством чисто городским.
Тема города подробно разрабатывается
в дооктябрьском творчестве Маяковского.
Город Маяковского постоянно находится
в движении, которое порождает неразбериху. Движение связано со звучанием: «На
царство базаров коронован шум»; «Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над
самым ухом взрывая гудки». Смесь постоянного движения и звучание порождает
эпитет: адище города.
Город Маяковского — это сплошное
нагромождение вещей и техники. На одном пейзаже сочетаются вывески, сельди из
Керчи, трамвай, аэропланы, фонари, железо поездов. Вещи Маяковским оживляются
(«в рельсах колебался рыжеватый кто-то», «Лебеди шей колокольных, гнитесь в
силках проводов»).
Город душит искусство, и поэтому в
городе Маяковского живут «братья писатели», которые постоянно напуганы городом,
что могут писать только про «пажей, любовь, дворцы и сирени куст». Воплощением
городского искусства становятся будущие вывески.
Город Маяковского кровожаден («Туман
с кровожадным лицом каннибала жевал невкусных людей»), он требует смертей.
Отсюда — постоянный мотив смерти, который появляется и в метафорах Маяковского
(«Где города повешены и в петле облака застыли башен кривые веси — иду один
рыдать, что перекрестком распяты городовые»). Смерть в город приносит и война,
причем это бедствие для всех городов (Ковно, Вена, Рим, Петербург). Город во
время войны страдает («Пальцы улиц ломала Ковна»).
Главный герой города — толпа,
воплощение города. Толпа ужасна, город губит в ней все человеческое. В городе
нет места отдельному человеку
(«Сбитый старикашка шарил очки»),
толпа делает его смешным. Тем более в городе нет места поэту, хотя поэт и
вмещает в себя толпу, она не понимает его. Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы:
«Распни, распни его!» Но пусть толпа знает только два слова («сволочь» и еще
какое-то, кажется — «борщ»), поэт должен «не слушать, а рвать их». А так как
толпа не принимает душу поэта, он вкладывает ее в вещи, одушевляя их
(«Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая»).
В городе нет места любви. Женщина
если и любит, то не человека, а его мясо. Отсюда — «враждующий букет бульварных
проституток», публичные дома. Постоянно упоминается Вавилон — всемирный город
блуда. Пошлая любовь связана с городской атрибутикой: «Женщины — фабрики без
дыма и труб — миллионами выделывали поцелуи, — всякие, большие, маленькие, —
мясистыми рычагами шлепающих губ».
В стихах о городе Маяковский
использует обычный прием изобразительности. «А в небо слипшиеся губы воткнули
каменные соски» — о высоких домах и низком петербургском небе. Основные цвета в
изображении города — ржавый, дымчатый, черный и кроваво-красный.
В стихах Маяковского появляется
призыв: «Бросьте города, глупые люди!», но поэт крепко связан с городом. «Город
в паутине улиц» — вот декорация трагедии «Владимир Маяковский», к нему же он
возвращается и в «Облаке в штанах», и в «Войне и мире», и в «Человеке».
Итак, с городом в дооктябрьском
творчестве Маяковского все четыре его «долой» — «Долой вашу любовь!», «Долой
вашу религию!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!». Однако в
изображении старого, обветшавшего города улавливаются многие традиционные темы,
к примеру Блока и Достоевского (город блуда, город, душный для живых людей,
город капитализма, город жестокости, город вещей). Разрабатывается и
используется традиционная тема Петербурга — Петра. В стихотворении «Последняя
Петербургская сказка» первый раз используется прием оживления памятника, но
толпа гонит ожившего Петра на поле, и Петр оказывается «узником в собственном
городе».
Революция рушит старый город («Лодкой
подводной шел ко дну взорванный Петербург»). «Мы разливом второго потопа
перемоем миров города», — провозглашает Маяковский гибель старого города в
стихотворении «Наш марш». «Мы» — разрушающая и созидающая сила меняет город.
Все четыре «долой» воплощаются при
сломе старого города и при строительстве нового города. Город стал другим, в
нем родилась новая великая любовь к Родине и народу, по городам идут «миллионы
безбожников, язычников и атеистов». Новое революционное искусство остается
городским, оно выходит на его улицы. Старое — сметается, новое искусство
оживляет город: «Улицы — наши кисти. Площади — наши палитры». В поэме «150 000
000» Маяковский делает городскими привычные поэтические атрибуты: «Мы возьмем и
придумаем новые розы — розы столиц в лепестках площадей».
Старый город еще пока дает о себе
знать. В нем остаются обыватели («за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким
клешить»), мещане, бюрократы, хулиганы. Город и после революции хранит в себе
множество пороков, а потому поэт обращает на него и свою сатиру («Мои прогулки
сквозь улицы и переулки»).
Однако строятся новые города, над
которыми «реет красный флажок». И Маяковский рисует черты современного ему
города: город техники, электричества, метрополитена, машин, новых заводов.
Новый город «вскипает и строится», но стройка только начата, и современный
город — только преддверие того идеального «города-сада», о котором мечтал поэт
как о городе будущего. Заключение
Итак, одной из главных тем поэзии
Серебряного века стала тема города, прошедшая через все творчество поэтов,
таких как В.Брюсов, А. Блок, В. Маяковский. Продолжая и объединяя разнородные
традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна), они стали, по
сути, первыми русскими поэтами – урбанистами XX в., отразившим обобщенный
образ новейшего капиталистического города
.Так В.Брюсов вначале ищет в
городских лабиринтах красоту, называет город “обдуманным чудом”,
любуется “буйством” людских скопищ и “священным сумраком”
улиц. Но при всей своей урбанистической натуре Брюсов изображал город
трагическим пространством, где свершается темные и непристойные дела людей:
убийства, разврат, революции и т. д. Стихи Брюсова перекликались со стихами
сверхурбаниста В. Маяковского.
Город Маяковского — город
капитализма, и это важно. Город «маячит в дымах фабрик», растет, жиреет. Поэт
изображает город как некоего монстра, который душит все живое, индивидуальное,
ведь не случайно героем стихов является обезличенная толпа. Но поэт поверил,
что революционные перемены, произошедшие в России смогут изменить городскую
жизнь или построить новый город – сад
В сознании и творчестве Александра
Блока тема и образ города, а именно, Петербурга играли исключительно важную
роль. Для Блока Петербург был поистине “действенным” городом, сильно и глубоко
действовавшим на его художественное сознание. Блок – это наиболее
“петербургский” из всех русских поэтов. Все его творчество проникнуто духом
Петербурга, насыщено его атмосферой. Хотя Блок очень редко называет в своих
стихах вещественные детали петербургского пейзажа, весь ландшафт его поэзии
неотделим в нашем восприятии и представлении от этого пейзажа – от
петербургских туманов, белых ночей, бледной зари, широкого течения Невы и
свежего морского ветра. С громадной силой Блок сумел поэтически выразить свое
чувство Петербурга.
Петербург Блока – это “страшный мир”
, полный острейших противоречий социального быта; это капиталистический город
со своими реально-историческими чертами своего облика. Это город, где “богатый
зол и рад” и “унижен бедный” . И вместе с тем это город полный бунтарской
революционной энергии, город людей, “поднимающихся из тьмы погребов” на штурм
старого мира. “Городские” стихи зрелого Блока проникнуты тем гуманистическим и
демократическим чувством и тем тревожным ощущением близящихся великих революционных
потрясений, которые с такой впечатляющей силы выражены в его творчестве.
Итак, подводя итог развитию городской
темы в поэзии, данных авторов нужно отметить двойственное отношение поэтов к
современному городу — продукту существующей цивилизации. Они , видя все ужасы,
страхи, которые несет город, одновременно пытается найти во всеобщем хаосе
урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая
приведет мир к обновлению.
Образ города в поэзии В. Я. Брюсова. Начало XX века принесло с собой много нового и несвойственного другим эпохам. Появились новые жанры и направления, изменились описываемые образы и события. Эта эпоха знаменуется также появлением особого направления в искусстве — модернизма.
В самом конце XIX столетия дитя модернизма — символизм — появляется и в российской литературе. А провозвестником и первым вождем символизма становится В. Я. Брюсов.
Поэзия Брюсова стоит особняком не только в рамках остального творческого потока серебряного века, но и в выбранном самим поэтом направлении. Да и сам поэт как личность выделялся среди своих современников. Его характер отличался какой-то кубообразностью, жесткостью, а в глазах, по воспоминаниям друзей, постоянно горела хитринка. Брюсов был очень сильной личностью, волевым человеком. Его не любили, как О. Э. Мандельштама, В. И. Иванова, И. Северянина или К. Д. Бальмонта. В личности Брюсова отсутствовало теплое человеческое обаяние. Часто образ поэта сравнивался с образом большого города — лишенного душевной теплоты, холодного и сурового, но от того не менее красивого и завораживающего, чем идиллический сельский пейзаж.
Такой оригинальный характер сложился не случайно, во многом на него оказало влияния воспитание поэта «в принципах материализма и атеизма». Настольными книгами в семье Брюсовых были сочинения Н. А. Некрасова и Д. И. Писарева, большим уважением пользовались естественные науки и вера в творца — человека. Так писал сам поэт в своем дневнике: «От сказок, от всякой “чертовщины” меня усердно оберегали, зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего говорить, что о религии в нашем доме и помину не было… после детских книжек настал черед биографий великих людей… Эти биографии произвели на меня сильнейшее впечатление: я начал мечтать, что сам непременно сделаюсь великим…».
Воспитание, полученное в детстве и юности, сказалось в дальнейшем на всем творческом пути Брюсова. Основой поэтической практики и эстетических мировоззрений стали такие направления, как субъективизм и индивидуализм. Он считал, что в искусстве, в частности в поэзии, более всего важна личность творца, а не само искусство. В этот период и формируется основной образ, прошедший через все творчество Брюсова — образ большого города.
Город — огромная махина, стремительно развивающаяся и растущая, со всеобщей механизацией и бурной промышленностью — вызывает тревогу и одновременное восхищение автора. «Стеклянный», «кирпичный», «стальной», «с железными жилами» город властвует над человеком, подавляя в нем личность. Он — средоточие всего самого грязного и отталкивающего, что есть в человеке — злобы, нищеты, греховности. В мире поэтики Брюсова нет места подобному зверю, несущему в себе квинтэссенцию всех негативных сторон цивилизации, и он уничтожает сам себя:
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
Однако масштаб и величие большого города притягивает к себе человека, околдовывает и завораживает его:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
Однако нельзя сказать, что Брюсов абсолютно неприемлем город. Он, с одной стороны, отталкивает образ, объединяющий в себе все достижения цивилизации, но, с другой стороны, также понимает, что город также является центром науки, индустрии, культуры:
Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках…
Развивая тему города, поэта мучают сомнения: он словно стоит на перепутье дорог, одна из которых ведет к шумной и холодной громаде города, а другая — в тихий и простой сельский уголок. Поэт ждет победителя города, ищет среди своего окружения того, кто сможет победить порочную современную цивилизацию. В лирике Брюсова, таким образом, открываются существующие проблемы — упадок жизни и отсутствие страсти, борьба энергии и утрата духовности, всеобщие блага и культурная смерть. Выход из сложившегося положения, победа над урбанистической машиной скрывается в сильной личности, преодолевающей городское могущество и приносящей с собой обновление, борьбу с пороками и грязью, культурное и духовное возрождение. Только в мире, населенном подобными людьми, может произойти рассвет такой цивилизации, которая бы полностью удовлетворила мечты поэта и стала бы основой нового времени: Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
В поэтическом мире Брюсова постоянно ведется война между холодным носителем цивилизации и сильной и пламенной личностью, не только способной к перерождению, но и ведущей за собой кардинальные изменения современной цивилизации.
Испытывая некий скрываемый даже ос самого себя страх перед городом, поэт, тем не менее верит в существование его светлого начала и в победу добра и разума в этом мире:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, —
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
В своем творчестве Брюсов предпринимает попытку показать падение и разрушение порочного пространства больших городов, однако с эмоциональной точки зрения это удается ему хуже, чем В. В. Маяковскому или А. А. Блоку. Размышления над бездушием и бескультурьем городской цивилизации приводят поэта к мыслям о природе, однако сам он не верит в ее целительные способности. Он ищет в природе силу, способную вернуть утраченную современным человеком цельность личности, однако подобные «природные» стихотворения по силе замысла и красоте исполнения сильно уступают его урбанистической лирике.
Своим творчеством Брюсов внес большой вклад в культуру серебряного века не только открытием символизма и субъективизма, но и появлением нового, яркого и сильного образа большого города.
читать похожие:
ТРАГЕДИЙНЫЙ МИР СОВРЕМЕННОГО ГОРОДА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ В. БРЮСОВА
Мои размышления над строкой В. Брюсова сочинение
СВОЕОБРАЗИЕ ПОЭЗИИ В. Я. БРЮСОВА
Міркування над рядком В. Брюсова
Вокруг талантливые трусы
И обнаглевшая бездарь!. .
И только вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь. . .
И. Северянин
Начало XX века принесло с собой много нового и несвойственного другим эпохам. Появились новые жанры и направления, изменились описываемые образы и события. Эта эпоха знаменуется также появлением особого направления в искусстве — модернизма. В самом конце XIX столетия дитя модернизма — символизм — появляется и в российской литературе. А провозвестником и первым вождем символизма становится В. Я. Брюсов.
Поэзия Брюсова стоит особняком не только в рамках остального творческого потока серебряного века, но и в выбранном самим поэтом направлении. Да и сам поэт как личность выделялся среди своих современников. Его характер отличался какой-то кубообразностью, жесткостью, а в глазах, по воспоминаниям друзей, постоянно горела хитринка. Брюсов был очень сильной личностью, волевым человеком. Его не любили, как О. Э. Мандельштама, В. И. Иванова, И. Северянина или К. Д. Бальмонта. В личности Брюсова отсутствовало теплое человеческое обаяние. Часто образ поэта сравнивался с образом большого города — лишенного душевной теплоты, холодного и сурового, но от того не менее красивого и завораживающего, чем идиллический сельский пейзаж.
Такой оригинальный характер сложился не случайно, во многом на него оказало влияния воспитание поэта «в принципах материализма и атеизма». Настольными книгами в семье Брюсовых были сочинения Н. А. Некрасова и Д. И. Писарева, большим уважением пользовались естественные науки и вера в творца — человека. Так писал сам поэт в своем дневнике: «От сказок, от всякой “чертовщины” меня усердно оберегали, зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего говорить, что о религии в нашем доме и помину не было. . . после детских книжек настал черед биографий великих людей. . . Эти биографии произвели на меня сильнейшее впечатление: я начал мечтать, что сам непременно сделаюсь великим. . . ».
Воспитание, полученное в детстве и юности, сказалось в дальнейшем на всем творческом пути Брюсова. Основой поэтической практики и эстетических мировоззрений стали такие направления, как субъективизм и индивидуализм. Он считал, что в искусстве, в частности в поэзии, более всего важна личность творца, а не само искусство. В этот период и формируется основной образ, прошедший через все творчество Брюсова — образ большого города.
Город — огромная махина, стремительно развивающаяся и растущая, со всеобщей механизацией и бурной промышленностью — вызывает тревогу и одновременное восхищение автора. «Стеклянный», «кирпичный», «стальной», «с железными жилами» город властвует над человеком/подавляя в нем личность.
«
1
2
»
В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
«Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.»
(«Городу»)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
(«Городу»)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:
«Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках..».
(«Сумерки»)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
В 1899 г. возникает книгоиздательство «Скорпион», ставшее организационным центром русского символизма. Руководящую роль в нем играл Брюсов; он же стал редактором альманаха «Северные цветы», выпускавшегося «Скорпионом». Но возможности издательства были ограничены, для активного участия в литературной жизни необходим был свой журнал.
В 1903–1904 гг. по предложению Мережковского и Гиппиус Брюсов согласился сотрудничать в издававшемся петербургскими символистами журнале «Новый путь». Попытка сближения с символистами-мистиками оказалась неудачной. Мечта о своем печатном органе осуществилась, когда начал выходить журнал «Весы». Первый номер журнала (1904) открывался статьей Брюсова «Ключи тайн».
Новыми вехами творческого пути Брюсова стали выходившие один за другим сборники стихов: Третья стража», 1900, Граду и миру», 1903, «Венок», 1906, «Все напевы»,1909. Брюсов выступал как певец сильных чувств и больших страстей, в его лирике появились жизнерадостные настроения и мужественные интонации борца. Брюсов — единственный из поэтов символистского лагеря, связавший любовь с материнством и сложивший славословие женщине-матери ( «Зачавшей во чреве», 1902).
Границы поэтического мира прошлого, воссозданного Брюсовым, очень широки. Он воскрешал и культуру древнего Востока, и мифы Эллады, и скандинавский эпос. Но всегда особенно привлекал его контраст между высоким уровнем цивилизации и неизбежно наступившим упадком императорского Рима. Интерес к античности, именно к эпохе гибели античного мира, разделяли с Брюсовым многие его современники . В начале 1900-х гг. Брюсов выступил как поэт-урбанист, создав монументальный образ современного города. Продолжая некрасовскую традицию, он рисовал будничные сценки городской жизни (цикл «Картины»). Новаторскими были его исполненные динамики городские пейзажи, открывшие красоту в сиянии витрин, огнях вывесок, шумах улицы («Конь блед»).
В этой маленькой лирической поэме характерные для Брюсова урбанистические мотивы и стремительные ритмы контрастно сочетаются с широко распространенными в творчестве символистов апокалиптическими пророчествами. Над шумной улицей города появляется огнеликий всадник, имя которому Смерть. В отличие от большинства символистов, использовавших образ мистического всадника, у Брюсова его появление отнюдь не приводит к преображению мира. Побеждает и торжествует жизнь, повседневность, все так же движется яростный людской поток, снова все обычным светом ярко залито, и лишь блудница и безумец простирают руки вслед за исчезнувшим видением. Город Брюсова неразрывно связан с породившим его капиталистическим строем. Это город будущего, результат развития техники и цивилизации. Образ мирового города-гиганта, «города Земли» еще полнее раскрывался в прозе и драматургии Брюсова. Он неустанно конструировал свои модели города, в котором противоречия породившего его социального уклада дойдут до предела и вызовут катастрофу, космическую или политическую. Город будущего то притягивает, то пугает поэта: он то слагал гимны «улице-буре», то мечтал о «последнем запустении», об освобождении человечества от города-тюрьмы, от гнетущей механистичности городской капиталистической цивилизации. И, как кошмарный сон, виденьем беспощадным, Чудовищем размеренно-громадным, С стеклянным черепом, покрывшим шар земной, Грядущий Город-дом являлся предо мной.
Город в лирике Брюсова — то кошмарный бред, который будет сметен с лица земли, то «чарователь неустанный», «неслабеющий магнит» («Городу», 1907). После Брюсова к теме современного города обратились младшие символисты — Белый, Блок.
По мере приближения первой русской революции в урбанистической лирике Брюсова все отчетливее выступала социальная направленность. За внешним обликом города обнажались скрытые стороны: растущая нищета, свирепая эксплуатация. На фоне роскошных дворцов и электрических огней наметились грозные социальные столкновения: все блага городской цивилизации созданы руками трудящихся — и недоступны им. Наиболее последовательно, с поразительной лаконичностью и четкостью социальные мотивы городской лирики Брюсова сконцентрированы в знаменитом «Каменщике» (1902). Спасаясь от Города будущего, ушедшего в подземелья, подчинившего человеческую судьбу власти машин, Брюсов пытался найти убежище в вечном мире природы. Поэт, провозгласивший в превосходство «идеальной природы» над «земным прахом», теперь готов просить прощения у матери-земли. В циклах «У моря», «На гранитах» преобладает реалистический пейзаж, графически четко очерченный. Крымские зарисовки Брюсова несколько поверхностны, зато в цикле, посвященном Швеции, ему удалось передать как неяркую прелесть северного пейзажа, так и своеобразие скандинавской истории и культуры («Висби», 1906).
Воспитание сказалось на всем творческом пути Брюсова. Основой поэтической практики и эстетических мировоззрений стали такие направления, как субъективизм и индивидуализм. Он считал, что в искусстве, в частности в поэзии, более всего важна личность творца, а не само искусство. В этот период формируется основной образ, прошедший через все творчество Брюсова — образ большого города.
Город — огромная махина, стремительно развивающаяся и растущая, со всеобщей механизацией и бурной промышленностью — вызывает тревогу и одновременное восхищение автора. «Стальной», «с железными жилами» город властвует над человеком, подавляя в нем личность. Он — средоточие всего самого грязного и отталкивающего, что есть в человеке — злобы, нищеты, греховности. В мире поэтики Брюсова нет места подобному зверю, несущему в себе квинтэссенцию всех негативных сторон цивилизации, и он уничтожает сам себя: Коварный змей с волшебным взглядом! В порыве ярости слепой Ты нож, с своим смертельным ядом, Сам подымаешь над собой. Однако масштаб и величие большого города притягивает к себе человека, околдовывает и завораживает его.
Нельзя сказать, что Брюсов абсолютно не принимал город. Он, с одной стороны, отталкивает образ, объединяющий в себе все достижения цивилизации, но, с другой стороны, также понимает, что город также является центром науки, индустрии, культуры.
Поэта мучают сомнения: он словно стоит на перепутье дорог, одна из которых ведет к шумной и холодной громаде города, а другая — в тихий и простой сельский уголок. Поэт ждет победителя города, ищет среди своего окружения того, кто сможет победить порочную современную цивилизацию. В лирике Брюсова открываются существующие проблемы — упадок жизни и отсутствие страсти, борьба энергии и утрата духовности, всеобщие блага и культурная смерть. Выход из сложившегося положения, победа над урбанистической машиной скрывается в сильной личности, преодолевающей городское могущество и приносящей с собой обновление, борьбу с пороками и грязью, культурное и духовное возрождение. Только в мире, населенном подобными людьми, может произойти рассвет такой цивилизации, которая бы полностью удовлетворила мечты поэта и стала бы основой нового времени: Но чуть заслышал я заветный зов трубы, Едва раскинулись огнистые знамена, Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы, Я вторю грому с небосклона. Кинжал поэзии! Кровавый молний свет, Как прежде, пробежал по этой верной стали, И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
В поэтическом мире Брюсова постоянно ведется война между холодным носителем цивилизации и сильной и пламенной личностью, не только способной к перерождению, и ведущей за собой кардинальные изменения современной цивилизации. Испытывая некий скрываемый страх перед городом, поэт верит в существование его светлого начала и в победу добра и разума в этом мире: Я люблю большие дома И узкие улицы города, — В дни, когда не настала зима, А осень повеяла холодом. Пространства люблю площадей, Стенами кругом огражденные, — В час, когда еще нет фонарей, А затеплились звезды смущенные. Город и камни люблю, Грохот его и шумы певучие, — В миг, когда песню глубоко таю, Но в восторге слышу созвучия.
В своем творчестве Брюсов предпринимает попытку показать падение и разрушение порочного пространства больших городов, однако с эмоциональной точки зрения это удается ему хуже, чем Маяковскому или Блоку. Размышления над бездушием городской цивилизации приводят поэта к мыслям о природе, однако сам он не верит в ее целительные способности. Он ищет в природе силу, способную вернуть утраченную современным человеком цельность личности, однако подобные природные стихотворения по силе замысла и красоте исполнения сильно уступают его урбанистической лирике. Своим творчеством Брюсов внес большой вклад в культуру серебряного века не только открытием символизма и субъективизма, но и появлением нового, яркого и сильного образа большого города. «Творчество»
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.
Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне…
Звуке реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене. «Сонет к форме»
Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.
Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.
И я хочу, чтоб все мои мечты,
Дошедшие до слова и до света,
Нашли себе желанные черты.
Пускай мой друг, разрезав том поэта,
Упьется в нем и стройностью сонета,
И буквами спокойной красоты! «Искусство поэзии»
О музыке на первом месте!
Предпочитай размер такой,
Что зыбок, растворим и вместе
Не давит строгой полнотой.
Ценя слова как можно строже,
Люби в них странные черты.
Ах, песни пьяной что дороже,
Где точность с зыбкостью слиты!
Одни оттенки нас пленяют,
Не краски: цвет их слишком строг!
Ах, лишь оттенки сочетают
Мечту с мечтой и с флейтой рог.
Страшись насмешек, смертных фурий,
И слишком остроумных слов
(От них слеза в глазах Лазури!),
И всех приправ плохих столов!
Риторике сломай ты шею!
Не очень рифмой дорожи.
Коль не присматривать за нею,
Куда она ведет, скажи!
О музыке всегда и снова!
Стихи крылатые твои
Пусть ищут, за чертой земного,
Иных небес, иной любви!
Пусть в час, когда всё небо хмуро,
Твой стих несётся вдоль полян,
И мятою и тмином пьян…
Всё прочее — литература! «Юному поэту»
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта. «Поэт – Музе» (1911)
Я изменял и многому и многим,
Я покидал в час битвы знамена,
Но день за днем твоим веленьям строгим
Душа была верна.
Заслышав зов, ласкательный и властный,
Я труд бросал, вставал с одра, больной,
Я отрывал уста от ласки страстной,
Чтоб снова быть с тобой.
В тиши полей, под нежный шепот нивы,
Овеян тенью тучек золотых,
Я каждый трепет, каждый вздох счастливый
Вместить стремился в стих.
Во тьме желаний, в муке сладострастья,
Вверяя жизнь безумью и судьбе,
Я помнил, помнил, что вдыхаю счастье,
Чтоб рассказать тебе!
Когда стояла смерть, в одежде черной,
У ложа той, с кем слиты все мечты,
Сквозь скорбь и ужас я ловил упорно
Все миги, все черты.
Измучен долгим искусом страданий,
Лаская пальцами тугой курок,
Я счастлив был, что из своих признаний
Тебе сплету венок.
Не знаю, жить мне много или мало,
Иду я к свету иль во мрак ночной, –
Душа тебе быть верной не устала,
Тебе, тебе одной! «Поэту»
Ты должен быть гордым, как знамя;
Ты должен быть острым, как меч;
Как Данту, подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.
Всего будь холодный свидетель,
На все устремляя свой взор.
Да будет твоя добродетель –
Готовность войти на костер.
Быть может, всё в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.
В минуты любовных объятий
К бесстрастью себя приневоль,
И в час беспощадных распятий
Прославь исступленную боль.
В снах утра и в бездне вечерней
Лови, что шепнет тебе Рок,
И помни: от века из терний
Поэта заветный венок! «Огни электрических конок»
Огни «электрических конок»
Браздят потемневший туман,
И зов колокольчиков звонок…
Пускается в путь караван.
Там, в душную втиснут каюту,
Застывший, сроднившийся вдруг
(Друзья и враги на минуту!)
Прохожих изменчивый круг.
Беседы и облик безмолвный,
Ряды сопоставленных лиц…
О конки! вы — вольные челны
Шумящих и строгих столиц. «Сумерки»
Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках;
Круги циферблатов янтарных
Волшебно зажглись над толпой,
И жаждущих плит тротуарных
Коснулся прохладный покой.
Под сетью пленительно-зыбкой
Притих отуманенный сквер,
И вечер целует с улыбкой
В глаза – проходящих гетер.
Как тихие звуки клавира –
Далекие ропоты дня…
О сумерки! Милостью мира
Опять осените меня! «З.Н.Гиппиус»
Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа и Дьявола
Хочу прославить я.
Когда же в белом саване
Усну, пускай во сне
Все бездны и все гавани
Чредою снятся мне. «На журчащей Годавери»
Лист широкий, лист банана,
На журчащей Годавери,
Тихим утром – рано, рано –
Помоги любви и вере!
Орхидеи и мимозы
Унося по сонным волнам,
Осуши надеждой слезы,
Сохрани венок мой полным.
И когда, в дали тумана,
Потеряю я из виду
Лист широкий, лист банана,
Я молиться в поле выйду;
В честь твою, богиняСчастья,
В честь твою, суровый Кама,
Серьги, кольца и запястья
Положу пред входом храма.
Лист широкий, лист банана,
Если ж ты обронишь ношу,
Тихим утром – рано, рано –
Амулеты все я сброшу.
По журчащей Годавери
Я пойду, верна печали,
И к безумной баядере
Снизойдет богиня Кали! «Каждый миг»
Каждый миг есть чудо и безумье,
Каждый трепет непонятен мне,
Все запутаны пути раздумья,
Как узнать, что в жизни, что во сне?
Этот мир двояко бесконечен,
В тайнах духа — образ мой исчез;
Но такой же тайной разум встречен,
Лишь взгляну я в тишину небес.
Каждый камень может быть чудесен,
Если жить в медлительной тюрьме;
Все слова людьми забытых песен
Светят таинством порой в уме.
Но влечет на ярый бой со всеми
К жизни, к смерти — жадная мечта!
Сладко быть на троне, в диадеме,
И лобзать покорные уста.
Мы на всех путях дойдем до чуда!
Этот мир — иного мира тень,
Эти думы внушены оттуда,
Эти строки — первая ступень. «Младшим» 1903
Они Ее видят! они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.
А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.
За окнами свет, непонятный и желтый,
Но в небе напрасно ищу я звезду…
Дойдя до ворот, на железные болты
Горячим лицом приникаю – и жду.
Там, там, за дверьми – ликование свадьбы,
В дворце озаренном с невестой жених!
Железные болты сломать бы, сорвать бы!..
Но пальцы бессильны, и голос мой тих. «В Дамаск»
Губы мои приближаются
К твоим губам,
Таинства снова свершаются,
И мир как храм.
Мы, как священнослужители,
Творим обряд.
Строго в великой обители
Слова звучат.
Ангелы, ниц преклоненные,
Поют тропарь.
Звезды – лампады зажженные,
И ночь – алтарь.
Что нас влечет с неизбежностью,
Как сталь магнит?
Дышим мы страстью и нежностью,
Но взор закрыт.
Водоворотом мы схвачены
Последних ласк.
Вот он, от века назначенный,
Наш путь в Дамаск! «Ты женщина, ты книга между книг»
Ты – женщина, ты – книга между книг,
Ты – свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты – женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты – в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся – от века – на тебя! «Наполеон»
Да, на дороге поколений,
На пыли расточенных лет,
Твоих шагов, твоих движений
Остался неизменный след.
Ты скован был по мысли Рока
Из тяжести и властных сил:
Не мог ты не ступать глубоко,
И шаг твой землю тяготил.
Что строилось трудом суровым,
Вставало медленно в веках,
Ты сокрушал случайным словом,
Движеньем повергал во прах.
Сам изумлен служеньем счастья,
Ты, как пращой, метал войска,
И мировое самовластье
Бросал, как ставку игрока.
Пьянея славой неизменной,
Ты шел сквозь мир, круша, дробя.
И стало, наконец, вселенной
Невмоготу носить тебя.
Земля дохнула полной грудью,
И ты, как лист в дыханье гроз,
Взвился, и полетел к безлюдью,
И пал, бессильный, на утес, —
Где, на раздольи одичалом,
От века этих дней ждала
Тебя достойным пьедесталом
Со дна встающая скала! «Каменщик»
– Что ты там строишь? кому?
– мы заняты делом, строим тюрьму.
– Кто же в ней будет рыдать?
– Верно, не ты и не твой брат, богатый.
– Кто ж проведет в ней без сна?- Может быть, сын мой, такой же рабочий. Тем наша доля полна.
Каменщик вспомнит, пожалуй
Тех он, кто нес кирпичи!
– Эй, берегись! под лесами не балуй…
Знаем всё сами, молчи!
«Конь Блед» Июль-декабрь 1903-1904
Улица была – как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле – души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.
И внезапно – в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред,-
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали – отголоски, крики,
Но мгновенье было – трепет, взоры были – страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть…
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.
И в великом ужасе, скрывая лица,- люди
То бессмысленно взывали: “Горе! с нами бог!”,
То, упав на мостовую, бились в общей груде…
Звери морды прятали, в смятенье, между ног.
Только женщина, пришедшая сюда для сбыта
Красоты своей,- в восторге бросилась к коню,
Плача целовала лошадиные копыта,
Руки простирала к огневеющему дню.
Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:
“Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!
Сгибнет четверть вас – от мора, глада и меча!”
Но восторг и ужас длились – краткое мгновенье.
Через миг в толпе смятенной не стоял никто:
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было все обычном светом ярко залито.
И никто не мог ответить, в буре многошумной,
Было ль то виденье свыше или сон пустой.
Только женщина из зал веселья да безумный
Всё стремили руки за исчезнувшей мечтой.
Но и их решительно людские волны смыли,
Как слова ненужные из позабытых строк.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток. «Фонарики»
Столетия – фонарики! о, сколько вас во тьме,
На прочной нити времени, протянутой в уме!
Огни многообразные, вы тешите мой взгляд…
То яркие, то тусклые фонарики горят.
Сверкают, разноцветные, в причудливом саду,
В котором, очарованный, и я теперь иду.
Вот пламенники красные – подряд по десяти.
Ассирия! Ассирия! мне мимо не пройти!
Хочу полюбоваться я на твой багряный свет:
Цветы в крови, трава в крови, и в небе красный след.
А вот гирлянда желтая квадратных фонарей.
Египет! сила странная в неяркости твоей!
Пронизывает глуби все твой беспощадный луч,
И тянется властительно с земли до хмурых туч.
Но что горит высоко там и что слепит мой взор?
Над озером, о Индия, застыл твой метеор.
Ты ясностью, прекрасностью победно мрак рассек!
Вхожу: все блеском залито, все сны воплощены,
Все краски, все сверкания, все тени сплетены!
Большая лампа Лютера – луч, устремленный вниз…
Две маленькие звездочки, век суетных маркиз…
Сноп молний – Революция! За ним громадный шар,
О ты! век девятнадцатый, беспламенный пожар!
И вот стою ослепший я, мне дальше нет дорог,
А сумрак отдаления торжественен и строг.
К сырой земле лицом припав, я лишь могу глядеть,
Как вьется, как сплетается огней мелькнувших сеть.
Но вам молюсь, безвестные! еще в ночной тени
Сокрытые, не жившие, грядущие огни! «Грядущие гунны»
Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный.
На нас ордой опьянелой
Рухните с темных становий —
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови.
Поставьте, невольники воли,
Шалаши у дворцов, как бывало,
Всколосите веселое поле
На месте тронного зала.
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете,
Творите мерзость во храме,-
Вы во всем неповинны, как дети!
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы,
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
И что, под бурей летучей.
Под этой грозой разрушений,
Сохранит играющий Случай
Из наших заветных творений?
Бесследно все сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном. «Хвала человеку»
Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети,
Торжествуешь над врагом!
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города.
Змея, жалившего жадно
С неба выступы дубов,
Изловил ты беспощадно,
Неустанный зверолов,
Царь несытый и упрямый
Четырех подлунных царств,
Не стыдясь, ты роешь ямы,
Множишь тысячи коварств, –
Но, отважный, со стихией
После бьешься с грудью грудь,
Чтоб еще над новой выей
Петлю рабства захлестнуть.
Верю, дерзкий! ты поставишь
По Земле ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил, –
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!
Текст сочинения:
Начало XX века сложное время в разви?ии России, апоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходи? переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые собы?ия в стране (и первая русская революция 19051907 годов, и Первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на разви?ие куль?уры, так, в частности, и на дальнейшее разви?ие литературы. В начале XX века происходи? расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова станови?ся урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэ?ы по-своему переосмысливаю? окружающее все то, что открывается их поэ?ическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы разви?ия цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэ? уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. Стальной, кирпичный, стеклянный, с железными жилами город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэ?ическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наноси? себе страшный удар:
Коварный змей с волшебным взглядом! В порыве ярости слепой Ты нож, с своим смертельным ядом, Сам подымаешь над собой.
(Городу)
Город своей масштабностью, мнимым величием при?ягивает человека:
Ты чарователь неустанный, Ты не слабеющий магни?. (Городу)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов пол
ностью отвергает город, в котором сосредоточены по
роки, все отталкивающие стороны современной циви
лизации. Поэ? также понимает, что город центр
существующей науки и индустрии: ,
Горят электричеством луны На выгну?ых длинных стеблях; Звенят телеграфные струны В незримых и нежных руках… (Сумерки)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэ? находи?ся как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто броси? вызов порочности современной цивилизации? О?ветом на э?и вопросы служи? лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсу?ствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пу?и выхода из создавшейся си?уации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполни?ся энергией борьбы, устреми?ся к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
Но чуть заслышал я заветный зов трубы, Едва раскинулись огнистые знамена, Я отзыв вам кричу, я песенник борьбы, Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет, Как прежде, пробежал по этой верной стали, И снова я с людьми, затем, что я поэ?. Затем, что молнии сверкали.
( Кинжал )
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Итак, подводя итог разви?ию городской темы в поэзии Валерия Брюсова, нужно отметить двойственное отношение поэта к современному городу продукту существующей цивилизации. Поэ?, видя все ужасы, страхи, которые несет город, одновременно пытается най?и во всеобщем хаосе урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир к обновлению.
Таким образом, можно сказать, что В. Брюсов, испы?ывая страх за судьбу и жизнь города, все же вери? в победу разума и добра:
Я люблю большие дома И узкие улицы города, В дни, когда не настала зима, А осень повеяла холодом. Пространства люблю площадей, Стенами кругом огражденные, В час, когда еще нет фонарей, А затеплились звезды смущенные. Город и камни люблю, Грохот его и шумы певучие, В миг, когда песню глубоко таю, Но в восторге слышу созвучия.
(Я люблю большие дома…)
Права на сочинение “Образ современного города в поэзии В. Брюсова” принадлежат его автору. При цитировании материала необходимо обязательно указывать гиперссылку на Реф.рф
урбанистический поэзия брюсов город
Творчество В.Я. Брюсова 1912 – 1924 годов характеризуется как «затихание» его урбанистической поэзии. Городские стихотворения данного периода становятся уже не столь яркими и притягательными, как в зрелый период его творчества. Они приобретают второстепенный характер. В эти годы Брюсов пишет сборники: «Семь цветов радуги» (1912-1915гг.), «Девятая камена» (1915-1917гг.), «Последние мечты» (1917-1919гг.), «Миг» (1920-1921гг.), «Меа» (1922-1924гг.) и другие. Нельзя сказать, что он отрекается от города. У него встречаются яркие произведения о городе. Так, он создает два стихотворения о Петербурге: «У канала» и «Петербург» (1912г). Брюсов с любовью и нежностью описывает его жизнь, что иногда кажется, что это не он:
Так близко Невский, – возгласы трамваев,
Гудки авто, гул тысяч голосов…
А серый снег, за теплый день растаяв,
Плывет, крутясь, вдоль темных берегов.
Так странно: там – кафе, улыбки, лица.
Здесь – тишь, вода и отраженный свет.
Все вобрала в водоворот столица,
На все вопросы принесла ответ.
«У канала», 1912.
Поэт видит контрасты города: шум и тишину, суету и спокойствие, разногласия и гармонию. Он видит, ощущает его природу:
Люблю я зыбкость полусонных вод.
… Люблю следить волны унылый ход.
«У канала», 1912.
Пейзажные зарисовки Брюсова полны лиризма и спокойствия, а то время как раньше они были более динамичными.
Брюсов, как и Пушкин в «Медном всаднике», восторгается северной столицей:
Но Петроград огнями залит,
В нем пышной роскоши рассвет,
В нем мысль неутомимо жалит,
В нем тайной опьянен поэт.
«Петербург», 1912г.
Брюсов как поэт-урбанист ратует за создание новых городов, с новыми людьми, но тут же видит возмездие человеку за то, что рост цивилизации пагубен для природы:
Воля проснется природы,
Грозно на дерзких восстанет,
Рухнут прозрачные своды,
Железо обманет ….
«Земля молодая», 1913г.
Но рост цивилизации пагубен и для самого человека. В стихотворении «Электрические светы» (1913г.) поэт хорошо это показывает:
Залив сияньем современность,
Ее впитали мы в себя,
Всю ложь, все мишуру, всю бренность,
Преобразили мы, любя ….
Это стихотворение написано от лица «электрических светов», которые чувствуют свою власть над городом и его обитателями. Они гордятся своим всемогуществом. Поэт ощущает на себе давление городской современности.
Как видим, тема возмездия продолжается и в поздний период творчества Брюсова. Поэт не мог оставаться невидящим и равнодушным по отношению к происходящему в современном городе. Здесь проплывают трамваи, «шумит, пыля, авто», и «люди, словно стая птиц, где каждая – никто!». Люди становятся безликими, ничего не значащими, влекомыми гудком паровозов, бегом толпы и зовом автомобиля: «И снова манит безотчетно» «призыв протяжный и двухнотный автомобильного гудка» («Зов автомобиля», 1917г.).
1917 год принес изменения. Теперь героями города становятся солдаты, большевики, бывшие «каменщики» и рабочие; появляются и новые его атрибуты: листовки, лозунги, красные флаги:
На улицах красные флаги,
И красные банты в петлице,
И праздник ликующих толп.
«На улицах», 1917г.
Сейчас изображается уже Москва с ее главным центром – Кремлем и Красной площадью. Город этого периода связан с революционными событиями и изменениями. На улицах революционной Москвы появляются три старухи, те три женщины, которые возникли в творчестве поэта задолго до двух революций, еще в ранний период его поэзии:
И, когда в Москве трагические
Залпы радовали слух,
Были жутки в ней – классические
Силуэты трех старух.
«Парки в Москве», 1920г.
Эти герои, как и сумасшедший, проститутка и рабочие, проходят через всю урбанистическую поэзию В. Брюсова. Они помогают поэту показать изменения не только города, его эволюцию, но и изменения в самом человеке, от которого зависит атмосфера города.
В конце 1923 года город становится очагом для Брюсова, его кровом:
Здесь полнит память все шаги мне,
Здесь, в чуде, я – абориген,
И я, храним, звук в чьем-то гимне,
Москва! В дыму твоих легенд.
«У Кремля», 1923г.
В этих строках чувствуется некая усталость поэта. Однако отдыхает он в городе.
Сплав, пылав, остывает … Но, с гор вода, –
Годы, дни, жизнь, и, ужас тая,
В шелест книг, в тишь лесов, в рокот города,
Выкрик детской мечты: – это – я!
«Это я», 1922г.
Книги, леса и город – вот, где Брюсов с самого начала и до конца своего творческого пути.
Таким образом, в поздний период его творчества В.Брюсов подводит итоги своей поэтической деятельности. И город не остается упущенным их внимания поэта, хотя и отходит на дальний план. Город Брюсова стал тем образом, который постоянно присутствовал в сознании поэта, независимо от того, входил он в его стихотворения или нет. Он стал его домом. Это подтверждают такие слова Брюсова: «Мне казалось, что теперь, в последний период моей жизни, я вернулся в «Дом отчий»[5,189]. Как видим, поэт принял город, к которому так противоречиво относился на протяжении всей урбанистической поэзии.
1. Личность Брюсова, его воспитание.
2. Основа мировоззрения поэта.
3. Тема города в лирике поэта.
4. Обзорный анализ творчества.
Вокруг талантливые трусы
И обнаглевшая бездарь!..
И только вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь…
И. Северянин
Начало XX века принесло с собой много нового и несвойственного другим эпохам. Появились новые жанры и направления, изменились описываемые образы и события. Эта эпоха знаменуется также появлением особого направления в искусстве — модернизма. В самом конце XIX столетия дитя модернизма — символизм — появляется и в российской литературе. А провозвестником и первым вождем символизма становится В. Я. Брюсов.
Поэзия Брюсова стоит особняком не только в рамках остального творческого потока серебряного века, но и в выбранном самим поэтом направлении. Да и сам поэт как личность выделялся среди своих современников. Его характер отличался какой-то кубообразностью, жесткостью, а в глазах, по воспоминаниям друзей, постоянно горела хитринка. Брюсов был очень сильной личностью, волевым человеком. Его не любили, как О. Э. Мандельштама, В. И. Иванова, И. Северянина или К. Д. Бальмонта. В личности Брюсова отсутствовало теплое человеческое обаяние. Часто образ поэта сравнивался с образом большого города — лишенного душевной теплоты, холодного и сурового, но от того не менее красивого и завораживающего, чем идиллический сельский пейзаж.
Такой оригинальный характер сложился не случайно, во многом на него оказало влияния воспитание поэта «в принципах материализма и атеизма». Настольными книгами в семье Брюсовых были сочинения Н. А. Некрасова и Д. И. Писарева, большим уважением пользовались естественные науки и вера в творца — человека. Так писал сам поэт в своем дневнике: «От сказок, от всякой “чертовщины» меня усердно оберегали, зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего говорить, что о религии в нашем доме и помину не было… после детских книжек настал черед биографий великих людей… Эти биографии произвели на меня сильнейшее впечатление: я начал мечтать, что сам непременно сделаюсь великим…».
Воспитание, полученное в детстве и юности, сказалось в дальнейшем на всем творческом пути Брюсова. Основой поэтической практики и эстетических мировоззрений стали такие направления, как субъективизм и индивидуализм. Он считал, что в искусстве, в частности в поэзии, более всего важна личность творца, а не само искусство. В этот период и формируется основной образ, прошедший через все творчество Брюсова — образ большого города.
Город — огромная махина, стремительно развивающаяся и растущая, со всеобщей механизацией и бурной промышленностью — вызывает тревогу и одновременное восхищение автора. «Стеклянный», «кирпичный», «стальной», «с железными жилами» город властвует над человеком, подавляя в нем личность. Он — средоточие всего самого грязного и отталкивающего, что есть в человеке — злобы, нищеты, греховности. В мире поэтики Брюсова нет места подобному зверю, несущему в себе квинтэссенцию всех негативных сторон цивилизации, и он уничтожает сам себя:
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
Однако масштаб и величие большого города притягивает к себе человека, околдовывает и завораживает его:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
Однако нельзя сказать, что Брюсов абсолютно неприемлем город. Он, с одной стороны, отталкивает образ, объединяющий в себе все достижения цивилизации, но, с другой стороны, также понимает, что город также является центром науки, индустрии, культуры:
Гэрят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках…
Развивая тему города, поэта мучают сомнения: он словно стоит на перепутье дорог, одна из которых ведет к шумной и холодной громаде города, а другая — в тихий и простой сельский уголок. Поэт ждет победителя города, ищет среди своего окружения того, кто сможет победить порочную современную цивилизацию. В лирике Брюсова, таким образом, открываются существующие проблемы — упадок жизни и отсутствие страсти, борьба энергии и утрата духовности, всеобщие блага и культурная смерть. Выход из сложившегося положения, победа над урбанистической машиной скрывается в сильной личности, преодолевающей городское могущество и приносящей с собой обновление, борьбу с пороками и грязью, культурное и духовное возрождение. Только в мире, населенном подобными людьми, может произойти рассвет такой цивилизации, которая бы полностью удовлетворила мечты поэта и стала бы основой нового времени: Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний сеет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
В поэтическом мире Брюсова постоянно ведется война между холодным носителем цивилизации и сильной и пламенной личностью, не только способной к перерождению, но и ведущей за собой кардинальные изменения современной цивилизации.
Испытывая некий скрываемый даже ос самого себя страх перед городом, поэт, тем не менее верит в существование его светлого начала и в победу добра и разума в этом мире:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, —
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Гэрод и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
В своем творчестве Брюсов предпринимает попытку показать падение и разрушение порочного пространства больших городов, однако с эмоциональной точки зрения это удается ему хуже, чем В. В. Маяковскому или А. А. Блоку. Размышления над бездушием и бескультурьем городской цивилизации приводят поэта к мыслям о природе, однако сам он не верит в ее целительные способности. Он ищет в природе силу, способную вернуть утраченную современным человеком цельность личности, однако подобные «природные» стихотворения по силе замысла и красоте исполнения сильно уступают его урбанистической лирике.
Своим творчеством Брюсов внес большой вклад в культуру серебряного века не только открытием символизма и субъективизма, но и появлением нового, яркого и сильного образа большого города.
Начало XX века — сложное время в развитии России, эпоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходит переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые события в стране (и первая русская революция 1905—1907 годов, и первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на развитие культуры, так, в частности, и на дальнейшее развитие литературы.
В XX веке поэты покидают уединенные дубравы и попадают в город. Поэзия становится городской.
1. Образ современного города в поэзии В. Брюсова
В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
«Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.»
(«Городу»)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
(«Городу»)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:
«Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках..».
(«Сумерки»)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали»».
( «Кинжал» )
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, –
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(«Я люблю большие дома…»)
Брюсов писал:
Ах, не так ли Египты,
Ассирии, Римы, Франции,
всяческий бред,
— Те империей, те утлее, сирее, —
Все в былом, в запруду, в запрет.
Так в великом крушенъи (давно ль оно?)…
Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, Блока. Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его “природные” стихи значительно уступают его урбанистической лирике.
Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны этому человеку и поэту за то, что он своим творчеством создавал эпоху “серебряного века”, эпоху блистательных достижений русской поэзии.
2.Город в творчестве Блока
Действенный Петербург (слова Александра Блока) Одно из самых прекрасных и совершеннейших созданий русского национального гения, Петербург – и как тема, и как образ – оставил глубокий, неизгладимый след в сознании людей разных поколений. Русское искусство (живопись и графика, по преимуществу) запечатлело сложный многоплановый образ великого города в его внешнем выражении, во всем богатстве и во всей красоте его монументальных форм.
Но изобразительное искусство, по самой природе своей, не могло в полной мере воплотить чувство Петербурга как явления культурной истории и темы духовных переживаний. Зеркалом, вобравшим в себе многообразные отражения Петербурга в сознании русского общества, явилась художественная литература.
Множество русских писателей в стихах и в прозе в той или иной мере затронули тему Петербурга. Но, если не вдаваться в частности, нужно назвать четырех великих художников слова, для которых эта тема стала органической, и в творчестве которых нашли наиболее полное и четкое художественное воплощение главные аспекты восприятия Петербурга в разные эпохи его истории. Это Пушкин, Гоголь, Достоевский и Блок.
Это было отмечено давно, когда Блок, в сущности, только начинал свой творческий путь. Литературные критики 90-х годов единодушно аттестовали Блока как “поэта города” , и не просто города, А именно Петербурга, и еще точнее, как “гениального поэта” Невского проспекта.
Вот, к примеру, что писали о Блоке в 1908 году: “Александр Блок, поистине, может быть назван поэтом Невского проспекта… Блок – первый поэт этой бесплодной улицы. В нем – белые ночи Невского проспекта, и эта загадочность его женщин, и смуглость его видений, и прозрачность его обещаний. В России появились теперь поэмы города, но Блок – поэт одной только этой улицы, самой напевной, самой лирической изо всех мировых улиц. Идя по Невскому, переживаешь поэмы Блока – эти бескровные, и обманывающие, и томящие поэмы, которые читаешь, и не можешь остановиться” .
Пусть в стихах Блока мы сравнительно редко встречаем конкретно вещественные детали петербургского пейзажа, но при всем этом эти стихи (и не только составляющие в собрании лирики Блока раздел “Город” ) очень локальны. И в “Снежной маске” , и в “Страшном мире” , и в других лирических стихах Блока перед нами возникает цельный и сложный образ не безличного большого города, но именно Петербурга. И о чем бы ни писал Блок “фешенебельном ресторане” или “о крышах дальних кабаков” , о “колодцах дворов” или о “ледяной ряби канала” , о “снежной вьюге” или о “желтой заре” , – это всегда петербургские рестораны и кабаки, петербургские дворы и каналы, петербургская вьюга и петербургская заря.
Говоря о петербургской лирике Блока важно учесть, что тема Петербурга не изолирована от общей идейной и моральной проблематики творчества поэта. Данная тема входила в тесное, органическое соотношение с самыми основными темами его философско-исторического, общественного и художественного мировоззрения. В “городских” стихах зрелого Блока представления его о мире и о человеке, об истории и о современности выражены с не меньшей ясностью и убедительностью, нежели в его патриотической гражданской лирике.
С Петербургом Александр Блок был связан жизненно. Он был петербуржцем в полном и точном смысле этого слова. В Петербурге он родился, прожил всю свою жизнь и умер. Здесь протекла вся его литературная деятельность.
Блок любил и превосходно знал свой город – и не только центральные его кварталы, но и самые глухие его уголки и все ближайшие окрестности. Поэт был великим любителем городских и загородных прогулок. Его дневники, записные книжки и письма к родными к друзьям пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом.
И, хотя в городских стихах Блока не так уж много упоминаний об архитектурных и иных вещественных памятниках Петербурга, стихи его изобилуют лирическими воспринятыми образами именно петербургского пейзажа, во многих случаях поддающиеся точному топографическому определению. Любопытно, что даже в стихах, казалось бы, отвлеченных и мистических стихах молодого Блока обнаруживаются подчас вполне реальные связи с определенными местами Петербурга.
Так, например, в стихотворении 1901 года “Пять изгибов сокровенных…”, как выясняется это из дневника Блока, таинственные “изгибы” означают не что иное, как те улицы, по которым проходила Л. Д. Менделеева (невеста Блока) , направляясь ежедневно на Высшие женские курсы, а сам Блок “следил за нею, не замеченный ею” . Улицы эти – Седьмая, Восьмая, Девятая и Десятая, а также Васильевский остров и Средний проспект, и в этой связи понятными становятся строки: “Пяти изгибов вдохновенных, Семь и десять по краям, Восемь, девять, средний храм…” . Также и относительно стихотворения “Там в улице стоял какой-то дом…” известно, что Блок в данном случае имел в виду определенный дом (на Моховой улице) , в котором помещались драматические курсы Читау, которые посещала Л. Д. Менделеева.
Пейзаж лирической драмы “Незнакомка” (1906) , по словам биографа Блока, был “навеян метаньями по глухим углам петербургской стороны” . Пивная, изображенная в “Первом издании” пьесы, помещалась на углу Гесперовского проспекта и Большой Зеленой улицы. “Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взято с натуры: “вылитый” Гауптман и Верлен, господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей – все это лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями” .
Пейзаж “Второго видения” драмы “Незнакомка” тоже мог быть приурочен к определенному месту Петербурга. “Конец улицы на краю города. Последние дома обрывались внезапно, открывая широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с мигающими огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями”. Петербуржец узнает в этом описании мост и аллею, ведущие на Крестовский остров со стороны Большой Зеленой улицы”
Даже такое, казалось бы совершенно постороннее петербургской тематике, стихотворение, как “Шаги командора” , в котором по-новому истолкован старый сюжет о Дон Жуане, по свидетельству самого Блока, было связано с какими-то сложными ассоциациями с впечатлениями от петербургского пейзажа.
В мистических стихах молодого Блока тема и образ Петербурга еще не присутствует. В них встречаются лишь случайные, разрозненные и импрессионистические беглые детали петербургского пейзажа, вкрапленные в ткань лирических сюжетов: шум и огни города, “вечерние тени” на “синих снегах” , туманы, равнины и болота, “сумрак дня” , “тусклых улиц очерк сонный” , ледоход по реке, “хмурое небо” , “уличный треск” и “фонарей убегающих ряд” , стена, сливающаяся с темнотой, колокольный звон и церковные купола, мерцание газового цвета, “слепые темные ворота” , и “темные храмы” . Детали эти еще не содержат цельного образа города, – даже в тех случаях, когда уточнены типографически:
Ночь темная одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Острова и Нева здесь только названы: целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа, встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но играли роль чисто орнаментальную – в рамках основной темы духовных переживаний поэта.
При всем том в юношеских стихах Блока уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихотворение “Помнишь ли город тревожный…” , где находим столь типичный для всего ландшафта петербургской лирики и при всей импрессионистической беглости столь эмоционально выразительный образ, как “синяя города мгла” .
В своих городских стихах начала 20-ого века Блок еще очень далек от реалистического изображения действительности. Город предстает в них, по большой части, в фантастических и “эсхатологических” (часто заимствованных из Апокалипсиса) образах, как некая фантасмагория, призрачное и обманчивое видение. Этот город “странных и ужасных” явлений, населенный “черными человечками” , “пьяными красными карликами” , “невидимками” . Даже строгие пластические образы петербургского пейзажа, вроде знаменитых конных групп Клодта на Аничковом мосту (“Статуя” ) , истолкованы в том же плане “странного и ужасного” .
Изживая свое соловьевство, Блок открыл для себя новую “прекрасную, богатую и утонченную” тему, которую определил как “мистицизм в повседневности” . Эта тема по преимуществу и разрабатывалась им в 1904-1907 годах, и особенно широко – в стихах о городе. В предисловии ко второму сборнику своей лирики (“Нечаянная радость” ) Блок писал, что его душу тревожит город: “Там, в магическом вихре и свете, страшные и прекрасные видения жизни” . Блок теперь уже всецело обращается к изображению действительности, но по-прежнему видит ее в “магическом свете” , все еще наделяет ее чертами фантастики и таинственности. В методах разработки темы “мистицизма в повседневности” он оказывается особенно близок к Достоевскому. В это время он читает пару его романов.
В стихах Блока о городе, написанных в 1904-1907 годах возникает уже цельный и локальный образ Петербурга. Это – “гениальный город, полный дрожи”, полный противоречий “страшный” и “магический мир” , где “ресторан открыт, как храм, а храм открыт, как ресторан” . За его серой, прозаической внешностью сквозит иной, романтический облик “непостижимого города” . В нем творится мистерия, и новая героиня блоковской поэзии – Снежная Дева – “ночная дочь иных времен” и иных, далеких стран, принимает этот прекрасный и “чарый” город, как свое царство:
И город мой железно-серый
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как существо, приняла.
Здесь – вершина принятия Петербурга Блоком. В дальнейшем этот образ “непостижимого города” всегда сохранял свою могущественную власть над сознанием поэта.
Тема Петербурга, как ставилась и решалась она Блоком в стихах 1904-1907 годов, не исчерпывается изображением “странных и прекрасных видений жизни” . Уже есть и другая сторона, имевшая для Блока не менее важное значение и сыгравшая более значительную роль в процессе его идейно-творческого развития, – сторона социальная.
В стихах о городе ее тема звучит с особенным напряжением. Мощным потоком входят в эти стихи сцены горя и обездоленности простого человека-труженика, обреченного в жертву капиталистической эксплуатации. Городские стихи Блока рисуют яркую картину социального неравенства, разделительные контрасты человеческого существования в большом городе:
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.
В стихах Блока проходит целая галерея образов людей, униженных и оскорбленных в этом сверкающем и сытом мире: мать-самоубийца, бросившая своих детей (“Из газет” ) , бродяга “в измятом картузе над взором оловянным”, гуляющие женщины, девушки, наклонившие лица над скудной работой, “старуха нищая клюкою” , бродячий шарманщик…
В “мещанском” цикле 1906 года (“Холодный день” , “В октябре” , “Окна во двор” , “Хожу, брожу понурой…” , “На чердаке” ) городская повседневность предстает уже без каких-либо осложняющих социальную тему иллюзорных представлений, но во всей реалистической конкретности:
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадь бурая
Гуляет на дворе…
В городских стихах Блока запечатлен также и другой облик Петербурга – облик рабочего Питера. Поэт разглядел в городской повседневности не только “магические” видения в “электрическом сне наяву” , но и “самые реальные” томления “рабьих трудов” , увидел, “как тяжело лежит работа на каждой согнутой спине” , и нашел достойные и сильные слова о несчастных людях, “убитых своим трудом” :… я запомнил эти лица И тишину пустых орбит И обреченных вереница Передо мной везде стоит.
Петербург для Блока был неиссякаемым источником новых образов, тем, пейзажей. Город был как раз тем вдохновителем поэта, без которого он бы не просуществовал. Посвятив родному городу очень большую часть своего творчества, Блок показал тем самым, что Петербург занимал одно из первых мест в его жизни. Однажды, гуляя с В. Рождественским между старых лип у Инженерного замка, Блок сказал: “Люблю я это место. Вот, дичает город, скоро совсем зарастет травой, и от этого будет еще прекраснее… За этими руинами всегда новая жизнь. Старое должно зарасти травой. И будет на этом месте новый город. Как хотелось бы мне его увидеть!” Но Блок его не смог увидеть. А жаль. Мы много потеряли!
3.Городская тема в творчестве В.В.Маяковского
Для Маяковского обращение к теме города было, кроме того, связано с футуризмом — искусством чисто городским.
Тема города подробно разрабатывается в дооктябрьском творчестве Маяковского.
Город Маяковского постоянно находится в движении, которое порождает неразбериху. Движение связано со звучанием: «На царство базаров коронован шум»; «Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над самым ухом взрывая гудки». Смесь постоянного движения и звучание порождает эпитет: адище города.
Город Маяковского — это сплошное нагромождение вещей и техники. На одном пейзаже сочетаются вывески, сельди из Керчи, трамвай, аэропланы, фонари, железо поездов. Вещи Маяковским оживляются («в рельсах колебался рыжеватый кто-то», «Лебеди шей колокольных, гнитесь в силках проводов»).
Город душит искусство, и поэтому в городе Маяковского живут «братья писатели», которые постоянно напуганы городом, что могут писать только про «пажей, любовь, дворцы и сирени куст». Воплощением городского искусства становятся будущие вывески.
Город Маяковского кровожаден («Туман с кровожадным лицом каннибала жевал невкусных людей»), он требует смертей. Отсюда — постоянный мотив смерти, который появляется и в метафорах Маяковского («Где города повешены и в петле облака застыли башен кривые веси — иду один рыдать, что перекрестком распяты городовые»). Смерть в город приносит и война, причем это бедствие для всех городов (Ковно, Вена, Рим, Петербург). Город во время войны страдает («Пальцы улиц ломала Ковна»).
Главный герой города — толпа, воплощение города. Толпа ужасна, город губит в ней все человеческое. В городе нет места отдельному человеку
(«Сбитый старикашка шарил очки»), толпа делает его смешным. Тем более в городе нет места поэту, хотя поэт и вмещает в себя толпу, она не понимает его. Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: «Распни, распни его!» Но пусть толпа знает только два слова («сволочь» и еще какое-то, кажется — «борщ»), поэт должен «не слушать, а рвать их». А так как толпа не принимает душу поэта, он вкладывает ее в вещи, одушевляя их («Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая»).
В городе нет места любви. Женщина если и любит, то не человека, а его мясо. Отсюда — «враждующий букет бульварных проституток», публичные дома. Постоянно упоминается Вавилон — всемирный город блуда. Пошлая любовь связана с городской атрибутикой: «Женщины — фабрики без дыма и труб — миллионами выделывали поцелуи, — всякие, большие, маленькие, — мясистыми рычагами шлепающих губ».
В стихах о городе Маяковский использует обычный прием изобразительности. «А в небо слипшиеся губы воткнули каменные соски» — о высоких домах и низком петербургском небе. Основные цвета в изображении города — ржавый, дымчатый, черный и кроваво-красный.
В стихах Маяковского появляется призыв: «Бросьте города, глупые люди!», но поэт крепко связан с городом. «Город в паутине улиц» — вот декорация трагедии «Владимир Маяковский», к нему же он возвращается и в «Облаке в штанах», и в «Войне и мире», и в «Человеке».
Итак, с городом в дооктябрьском творчестве Маяковского все четыре его «долой» — «Долой вашу любовь!», «Долой вашу религию!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!». Однако в изображении старого, обветшавшего города улавливаются многие традиционные темы, к примеру Блока и Достоевского (город блуда, город, душный для живых людей, город капитализма, город жестокости, город вещей). Разрабатывается и используется традиционная тема Петербурга — Петра. В стихотворении «Последняя Петербургская сказка» первый раз используется прием оживления памятника, но толпа гонит ожившего Петра на поле, и Петр оказывается «узником в собственном городе».
Революция рушит старый город («Лодкой подводной шел ко дну взорванный Петербург»). «Мы разливом второго потопа перемоем миров города», — провозглашает Маяковский гибель старого города в стихотворении «Наш марш». «Мы» — разрушающая и созидающая сила меняет город.
Все четыре «долой» воплощаются при сломе старого города и при строительстве нового города. Город стал другим, в нем родилась новая великая любовь к Родине и народу, по городам идут «миллионы безбожников, язычников и атеистов». Новое революционное искусство остается городским, оно выходит на его улицы. Старое — сметается, новое искусство оживляет город: «Улицы — наши кисти. Площади — наши палитры». В поэме «150 000 000» Маяковский делает городскими привычные поэтические атрибуты: «Мы возьмем и придумаем новые розы — розы столиц в лепестках площадей».
Старый город еще пока дает о себе знать. В нем остаются обыватели («за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клешить»), мещане, бюрократы, хулиганы. Город и после революции хранит в себе множество пороков, а потому поэт обращает на него и свою сатиру («Мои прогулки сквозь улицы и переулки»).
Однако строятся новые города, над которыми «реет красный флажок». И Маяковский рисует черты современного ему города: город техники, электричества, метрополитена, машин, новых заводов. Новый город «вскипает и строится», но стройка только начата, и современный город — только преддверие того идеального «города-сада», о котором мечтал поэт как о городе будущего.
Заключение
Итак, одной из главных тем поэзии Серебряного века стала тема города, прошедшая через все творчество поэтов, таких как В.Брюсов, А. Блок, В. Маяковский. Продолжая и объединяя разнородные традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна), они стали, по сути, первыми русскими поэтами – урбанистами XX в., отразившим обобщенный образ новейшего капиталистического города
.Так В.Брюсов вначале ищет в городских лабиринтах красоту, называет город “обдуманным чудом”, любуется “буйством” людских скопищ и “священным сумраком” улиц. Но при всей своей урбанистической натуре Брюсов изображал город трагическим пространством, где свершается темные и непристойные дела людей: убийства, разврат, революции и т. д. Стихи Брюсова перекликались со стихами сверхурбаниста В. Маяковского.
Город Маяковского — город капитализма, и это важно. Город «маячит в дымах фабрик», растет, жиреет. Поэт изображает город как некоего монстра, который душит все живое, индивидуальное, ведь не случайно героем стихов является обезличенная толпа. Но поэт поверил, что революционные перемены, произошедшие в России смогут изменить городскую жизнь или построить новый город – сад
В сознании и творчестве Александра Блока тема и образ города, а именно, Петербурга играли исключительно важную роль. Для Блока Петербург был поистине “действенным” городом, сильно и глубоко действовавшим на его художественное сознание. Блок – это наиболее “петербургский” из всех русских поэтов. Все его творчество проникнуто духом Петербурга, насыщено его атмосферой. Хотя Блок очень редко называет в своих стихах вещественные детали петербургского пейзажа, весь ландшафт его поэзии неотделим в нашем восприятии и представлении от этого пейзажа – от петербургских туманов, белых ночей, бледной зари, широкого течения Невы и свежего морского ветра. С громадной силой Блок сумел поэтически выразить свое чувство Петербурга.
Петербург Блока – это “страшный мир” , полный острейших противоречий социального быта; это капиталистический город со своими реально-историческими чертами своего облика. Это город, где “богатый зол и рад” и “унижен бедный” . И вместе с тем это город полный бунтарской революционной энергии, город людей, “поднимающихся из тьмы погребов” на штурм старого мира. “Городские” стихи зрелого Блока проникнуты тем гуманистическим и демократическим чувством и тем тревожным ощущением близящихся великих революционных потрясений, которые с такой впечатляющей силы выражены в его творчестве.
Итак, подводя итог развитию городской темы в поэзии, данных авторов нужно отметить двойственное отношение поэтов к современному городу — продукту существующей цивилизации. Они , видя все ужасы, страхи, которые несет город, одновременно пытается найти во всеобщем хаосе урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир к обновлению.
К концу 19-ого века, а именно, в 1890-ые, русская поэзия, под влиянием французского символизма выходит на совершенно иной путь, еще до этого не затронутый. Она отходит от описания нечто поверхностного, того, что постоянно находится непосредственно прямо перед глазами, чего-то очевидного и переключается на абсолютно противоположное, она заглядывает внутрь предмета, при этом обходя обыденную деталь. Символисты отходят от реального мира и действительности и пытаются познать то, что обычный человек не способен уловить взглядом, нечто неощутимое, непонятное и неопознанное, но для них очевидное. За обычным повседневным миром они видят мир совершенно иной, непохожий на привычный. Под влиянием французских символистов оказывается, в частности, и Брюсов, который становится одним из тех, кто вводит это новое течение в русскую литературу, сначала переводя с французского, а впоследствии уже и самостоятельно сочиняя. Для Брюсова с самого начала является важной идея свободы в искусстве, он отходит от следования каким-либо канонам и традициям, его интересуют совершенно новые темы, он стремится передать то, что обычному человеку непонятно, то, что он не в силах увидеть. Интерес Брюсова начинает привлекать и тема современного города, причем города крупного, застроенного, каменного, до предела населенного, города, полностью построенного на контрастах.
Тема города занимает большое место в творчестве Брюсова, причем для него город – это не просто место, где обитают люди, а это нечто большее – это целый отдельный мир. Город не случайно привлекает собой начинающего поэта, ведь символизм ищет что-то совершенно новое, сознательно уходя от устаревших традиций. Погружение в городскую атмосферу – это, несомненно, шаг вперед, ведь город стал занимать центральное место в жизни людей. Город стал местом, где сосредоточены все аспекты человеческой жизни, местом, начинающим развиваться с неимоверной скоростью, двигаясь вперед и шаг за шагом уничтожая остатки феодального строя.
Город у Брюсова не статичен, – это не однородная обездвиженная масса, а прямо наоборот, находящаяся в постоянном действии и движении толпа, которая, в свою очередь, состоит из совершенно различных представителей того или иного социального класса. Тем не менее, городская толпа все-таки обобщена. Она как бы наделена общим разумом, все ее движения и действия идентичны, словно она подчиняется одним законам. Людей будто бы не волнует происходящее вокруг, они настолько погружены в собственные мысли и проблемы, что их совершенно не волнует окружающее, никому ни до кого нет дела. От собственных забот их не может отвлечь даже что-то поистине необычное, волнующее, ужасающее. Человеческий разум словно затуманен, люди лишены сознания, как будто город поглотил все это. Можно даже сказать, что люди являются пленниками города, словно они заперты в нем, и он их не отпускает, вследствие чего люди теряются в нем как морально, так и духовно, они теряют свою душу, смешиваясь с толпой и превращаясь в однородную серую массу:
“люди, люди, словно стаи
Птиц, где каждая – никто!”.
Эту тему можно встретить в поэме “Конь блед”, в которой библейские мотивы представлены на фоне городской жизни, при этом непосредственно с ней переплетаясь. В этом четко структурированном и упорядоченном городском мире внезапно появляется всадник на белом коне, который представляет собой апокалиптический символ конца. Невозможность избежать конца, а также ответственность человека за его прожитую жизнь на земле – вот одни из основных тем библии, отсюда и появляются “женщина, пришедшая сюда для сбыта красоты своей,” и “безумный, убежавший из больницы”. Тем не менее, опьяненные городом люди, а именно опьяненные прогрессом и цивилизацией, не способны отвлечься от своих мелких забот даже перед лицом смерти, перед лицом всадника, предвещающего конец света. Он занимает их внимание лишь на мгновение, а после его исчезновения все приходит в прежний вид, словно ничего на самом деле и не произошло:
“Но восторг и ужас длились – краткое мгновенье.
Через миг в толпе смятенной не стоял никто:
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было все обычным светом ярко залито”.
Аналогичный мотив прослеживается и в стихотворении “Офелия”, в котором девушка бросается из окна, но этот поступок остается просто незамеченным толпой, все продолжает происходить своим чередом. Даже такое событие, как смерть человека на глазах у значительного количества людей, не смогло отвлечь “толпу безумную” от своих повседневных забот. Такой мир губит не только душу человека, но и его самого, неспособность подстроится под такой строй и такую систему несет за собой смерть.
Брюсов не пытается запечатлеть момент, а скорее, наоборот, для него важно движение. Город представлен как бесконечный двигатель, в нем непрерывно кипит работа, каждый его житель постоянно занят каким-либо действием. Город никогда не стоит на месте, мы то и дело наблюдаем за безостановочным движением вечно куда-то стремящихся и идущих людей, за непрерывно мчащимися “омнибусами, кебами и автомобилями”, за работой фабрик и заводов. Мы наблюдаем за ростом цивилизации.
Город у Брюсова представляет собой некую модель человека. Он как будто живой, он сам создает себя, он контролирует все, что находится внутри него. Брюсов обращается к нему, словно к человеку:
“Ты хитроумный, ты, упрямый”,
“Ты гнешь рабов угрюмых спины”
“Засев – ты стережешь года,
А по твоим железным жилам
Струится газ, бежит вода.
Твоя безмерная утроба
Веков добычей не сыта”.
Внешняя оболочка города обманчива, ведь стоит только заглянуть глубже и перед нами откроется совершенно иная картина жизни. Город как бы разделен на две абсолютно противоположные части, на ту, в которой воздвигнуты “дворцы из золота” и “Праздничные храмы
Для женщин, для картин, для книг…” и на ту, в которой “неумолчно ропщет злоба” и “грозно стонет нищета”. И эти две части сильно контрастируют между собой: пока в одной наслаждаются празднеством жизни, в другой без остановки кипит изнурительная и в тоже время губительная работа:
“И в ночь, когда в хрустальных залах
Хохочет огненный разврат,
И нежно пенится в бокалах
Мгновенный сладострастный яд, –
Ты гнешь рабов угрюмых спины…”
Но, тем не менее, нельзя сказать, что эти две стороны города на его общем фоне имеют резко выраженную границу. Они являются частью единого целого, они дополняют друг друга и не могут существовать по отдельности. Там, где есть одно, всегда найдется другое.
Вообще сам город полон противоречий, такого эффекта Брюсов добивается, показывая его с совершенно противоположных сторон. Отголоски рабочей жизни противопоставлены чему-то привлекательному, прекрасному и притягивающему:
“И тонут празднично-закатные,
Лучи в нерастворимой копоти…”
“Луна над трубами повешена,
Где в высоте, чуть нарумяненной,
С помадой алой сажа смешана”.
Городские масштабы поистине огромны, создается ощущение, что город – это отдельный бесконечный мир, у которого отсутствуют какие-либо границы. К тому же, он находится в постоянном росте и развитии, как на промышленном, так и на индустриальном уровне.
Город как бы стоит выше самого человека, при этом подавляя его, человек не управляет городом, все происходит совершенно наоборот. Человек и его личность теряются в этом бесконечном пространстве. К тому же создается впечатление, что этот “стальной, кирпичный и стеклянный” город до предела нагружен и забит, как будто в нем вообще нет свободного места: огромные дома, фабрики и заводы, забитые людьми улицы и куда-то вечно мчащиеся машины. Вообще сам город выглядит очень массивным не только в плане огромного количества высоких домов, но и сама атмосфера, которая царит внутри, тоже несет за собой эффект некой тяжести. Эту атмосферу дополняют и неслучайно выбранные Брюсовым звуки, с помощью которых создается эффект очень шумного города: это и постоянные крики, и звон, гул людских голосов, гудки автомобилей, грохоты карет и даже стук копыт об асфальт:
“И крик, и звон, и многократные
Раскаты в грохоте и топоте”
“Так близко Невский, – возгласы трамваев,
Гудки авто, гул тысяч голосов…”
Городское движение неоднозначно: все либо происходит очень быстро, либо, наоборот, медленно, но, не смотря на это, эффект в обоих случаях создается один и тот же: все как будто тянется бесконечно, из раза в раз все повторяется, одни толпы сменяются другими, улицы вновь и вновь заполняются до предела, мимо мчатся все те же автомобили, и так всегда. Альтернативы этому просто не существует.
Город у Брюсова почти всегда окутан туманом и как будто находится в полусне. Выбранное время суток – либо поздний вечер, сумерки, либо ночь, то есть всегда темное. В городе никогда не наступает рассвет, он всегда погружен во мрак, к тому же отсутствуют четкие краски, все цвета тусклые или замутнены. Единственные источники света в городе – это либо луна, либо свет от электричества. Брюсов стремится к описанию именно такого времени суток, так как дневной мир ему чужд:
“Мне тяжела дневная зелень
И слишком сини небеса”, стихия, в которой ему комфортно, в которой он живет и творит – сумрак:
“Люблю я сумрачные краски,
Громады стен в лучах луны,
Меня приветствует по-братски
Мир дорассветной тишины”.
Отношение Брюсова к городу неоднозначно, он одновременно и любит его, и ненавидит. С одной стороны, он обличает и выводит наружу все его пороки, то, что его больше всего волнует в современном обществе, но с другой стороны, его самого манит и завораживает величие современного города, о чем он не однократно пишет:
“Я люблю большие дома
И узкие улицы города…
Пространство люблю площадей,
Стенами кругом огражденные…
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие”.
Город, где Брюсов вырос, буквально создает его как поэта. Его притягивает масштабность и возможность, возможность человека творить в данном пространстве, ведь город стал центром, где сосредоточены все итоги долгой интеллектуальной деятельности человека, центром развития технологий и культуры. Брюсов хочет поставить город на одну ступень с прежними идеалами поэзии, приблизить его к предыдущим темам, он хочет показать, что город тоже обладает своей собственной и неповторимой красотой. Он видит красоту там, где обычный человек не способен, он замечает каждую деталь и ей восхищается, ведь из таких на первый взгляд совершенно неприметных вещей и составляется вся атмосфера города. Это и “домов неровные зазубрины”, и узкие улицы, и сети телеграфных проволок, и свет от фонарей, даже городские трубы. Его привлекает и материя: камень, стекло, кирпич, сталь.
Брюсов не просто неоднозначно относится к городу, его также одновременно могут привлекать и отталкивать одни и те же вещи: он то любит городской грохот и шум, то их ненавидит, его то привлекает голубизна неба, то отталкивает, он то любит гулять по городу, то пытается спрятаться от внешнего мира в собственной комнате:
“И только небо – всегда голубое –
Сияло прекрасное, в строгом покое…” / “Мне тяжела дневная зелень и слишком сини небеса”.
“Мир шумящий, как далек он, как мне чужд он!” / “Я полюбил твой шум, все уличные крики: напев газетчиков, бичи и бубенцы”
Город своим ритмом и системой сам же и губит собственных жителей. Он порождает в них худшие качества: “безумье, гордость и нужду”, он вынуждает их к постоянной непосильной работе, гнет “рабов угрюмых спины”, он порождает в них грех и разврат. Если человек не способен жить в таком мире, единственный для него выход – это смерть:
“И если жизнью, слишком многострунной,
Измучен ты, – приди ко мне, сюда,
Перешагни чрез парапет чугунный,
И даст тебе забвение вода”.
Ночной город у Брюсова – совершенно не то же самое, что город в сумерках. В ночные часы город превращается в “дьявольский сосуд”, наполненный грехом. Когда весь город, казалось бы, засыпает, когда шумные толпы расходятся по домам, когда гаснет свет, когда вокруг наступает тишина, на улицу выползают все его самые темные стороны:
“Во мгле свободно веселился грех,
И был весь город дьявольским сосудом.
Бесстыдно раздавался женский смех,
И зверские мелькали мимо лица…
И помыслы разгадывал я всех”
“Идет и торжествует мгла,
На лампы дует, гасит свечи,
В постели к любящим легла
И властно их сжимала речи.
Но пробуждается разврат.
В его блестящие приюты
Сквозь тьму, по улицам, спешат
Скитальцы покупать минуты”.
Город словно давно уже погиб. Все его жители тоже мертвы, город заполнен только призраками, у которых нет души. Люди – это всего лишь тени, которые доживают свою бессмысленную жизнь, отсюда и довольно часто встречающееся сравнение людей с призраками. Повседневная атмосфера, в которую погружен человек, просто не пригодна для его существования, он погибает в ней. Человек хочет закрыться и убежать от всего его окружающего, но это просто невозможно. Из города выхода нет, люди в нем мечутся как в “комнатах безвыходных”, он везде настигнет человека, зайдет даже в его сознание. Человек просто бессилен перед властью города над ним, единственное, что может спасти его в данной ситуации – это смерть:
“Кругом, как в комнатах безвыходных,
Опризрачены люди мечутся,
В сознанье царственном, что их одних
Ночные сны увековечатся”
“Зданья одеты туманами,
Линии гаснут мучительно,
Люди – как призраки странные
Конки скользят так таинственно”.
С другой стороны, человек представлен как призрак по отношению ко времени, он просто мелькающая тень на фоне прошлого и будущего, он уйдет и ничего за собой не оставит, придут такие же новые, как и он, но сам город как стоял, так и будет стоять еще долгие века:
“и ляжем мы в веках как перегной
Мы станем сказкой, бредом, беглым сном”.
В городе нет природы вообще, единственные пейзажи, которые можно в нем наблюдать – это сети улиц и площадей. Природу заменяют уличные объекты, как, например, фонари, которые представляются поэту как растения:
“Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях”.
У Брюсова есть и зарисовки деревень, которые представлены как полная противоположность городу. Деревенская природа – это, в первую очередь, сеть рощ, лесов и полей. В этом мире всегда царит тишина и спокойствие, это место, где человек обретает успокоение души и гармонию с внешним миром, а это – именно то, что утратил современный городской житель.
Именно в деревню Брюсов мечтает убежать от сует города, он хочет скрыться от того, с чем ему постоянно приходится сталкиваться в городском мире, он хочет оказаться один, среди природы.
Там, в отличие от города, царит свобода, простор, человек волен выбирать. Но важно, что городская цивилизация постепенно проникает даже в такое место, при этом, губя его, кажется, она уже совсем рядом:
“Здесь мир и век забыть возможно…
Но чу! Порой сквозь шум лесов
Со станции гудит тревожно
Гул санитарных поездов”.
Под городом, про который пишет Брюсов, не имеется в виду конкретное место, это образ собирательный. Брюсов пишет о городе вообще, в не зависимости от местоположения или каких-либо иных факторов, любой город сочетает в себе те проблемы, которые выведены в стихах. Положение города и его жителей везде одинаково, так как ему способствовали одни и те же причины. Просто выглянув в окно, житель любого места сможет увидеть непосредственную связь между реальным миром и тем, что описывает в своих стихотворениях Брюсов.
Тем не менее, у Брюсова есть зарисовки и каких-то конкретных мест (в меньшей мере), как, например, Парижа, Петербурга или Москвы. Городская атмосфера показана через настроение и эмоции, которые чувствует автор, погружаясь в центр жизни того или иного места. Париж, безусловно, восторгает поэта, восторгает своим величием и блеском, бурной жизнью:
“Твоя стихия – жизнь, лишь в ней твои соблазны
Ты на меня дохнул, и я навеки твой”. Петербург и Москва, скорее, даны как полная противоположность, они как будто мертвые, жизнь в них замерла. Если в Париже:
“Сверкали фонари, окутанные пряжей
Каштанов царственных; бросали свой призыв
Огни ночных реклам; летели экипажи,
И рос, и бурно рос глухой людской прилив”, то в Петербурге:
“В морозном тумане белеет Исакий.
На глыбе оснеженной высится Петр.
И люди проходят в дневном полумраке,
Как будто пред ним вступая на смотр”, а в Москве:
“Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,
Грязные крылья по темной почве раскинуты,
Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,
Тянется шея – беззвучная, черная Яуза”.
Человек в городе – всего лишь “капелька на дне”, в то время как сам город – это целая река. Город всегда будет иметь власть и контроль над его жителями, от этого невозможно убежать, человек никогда не сможет его одолеть, хоть и будет противиться, он не сможет ускользнуть от его влияния: “И города с людьми не падала борьба”. Город губит человека, он уничтожает его изнутри, он шаг за шагом истребляет его лучшие качества и оставляет только отрицательные, отсюда и сравнение Брюсовым города с мельницей:
“Ты властно всех берешь в зубчатые колеса,
И мелешь души всех, и веешь легкий прах.
А слезы вечности кропят его, как росы”.
Нельзя не заметить сходства между брюсовским городом и городом у Некрасова. Аналогичные мотивы прослеживаются в стихах обоих поэтов: это и контрастность нищеты с миром богачей (причем в поэзии Некрасова эта тема занимает одно из основных мест), и способность увидеть своеобразную красоту в повседневной городской жизни со всеми ее недостатками, и способность дать городу объективную оценку, то есть вывести наружу как положительные его стороны, так и отрицательные.
Город в обоих случаях губит как себя, так и собственных жителей, погружая их в обстановку, не пригодную для их существования. В случае Некрасова это происходит вследствие того, что сословие высшее закрывает глаза на разрастающуюся с неимоверной скоростью нищету, делая вид, что этого всего просто нет, люди погибают в буквальном смысле, погибают от голода, холода и болезней. Но если у Некрасова смерть физическая, то у Брюсова духовная. Люди теряют собственную личность в огромном городском пространстве, они погружены во враждебную им среду, из которой нет выхода. Однако существенное различие между поэтами заключается в том, что Некрасов говорит, что из этого положения есть выход, люди все еще могут обрести счастье; город вместе с его жителями может быть спасен. Брюсов же пишет, что конец неизбежен, он не предлагает никакого решения, потому что понимает, что ничто не сможет спасти города от приближающейся смерти.
брюсов образ город поэзия Список использованной литературы
1. “Аванта +” Русская литература XX век
2. В.Я. Брюсов. Город в поэзии Некрасова
Размещено на Allbest.ru
«Urbi et Orbi»
Сознание одиночества, презрение к человечеству, предчувствие неминуемого забвения (характерные стихотворения — «В дни запустений» (1899), «Словно нездешние тени» (1900)) нашли отражение в сборнике «Urbi et Orbi» («Граду и миру»), вышедшем в 1903 году, Брюсова вдохновляют уже не синтетические образы; всё чаще поэт обращается к «гражданской» теме. Классическим примером гражданской лирики (и, пожалуй, наиболее известным в сборнике) является стихотворение «Каменщик».
Апофеозом капиталистической культуры является стихотворение «Конь Блед». В нём перед читателем предстаёт полная тревоги, напряжённая жизнь города. Город своими «грохотами» и «бредом» стирает надвигающийся лик смерти, конца со своих улиц — и продолжает жить с прежней яростной, «многошумной» напряжённостью.
Конь блед
И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть.
Откровение, VI, S
Улица была – как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток
Образ всадника со свитком «смерть»
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, –
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(«Я люблю большие дома…»)
Великодержавное настроение времён Русско-японской войны 1904—1905 годов (стихотворения «К согражданам», «К Тихому океану») сменились у Брюсова периодом веры в непременную гибель урбанистического мира, упадок искусств, наступление «эпохи ущерба». Брюсов видит в будущем лишь времена «последних дней», «последних запустений». Своего пика эти настроения достигли во время Первой Русской революции; они ярко выражены в брюсовской драме «Земля» Настроение «Земли» (произведения «предельно высокого», по определению Блока) в целом пессимистическое. Представлено будущее нашей планеты, эпоха достроенного капиталистического мира, где нет связи с землёй, с просторами природы и где человечество неуклонно вырождается под «искусственным светом» «мира машин». Единственный выход для человечества в создавшемся положении — коллективное самоубийство, которое и являет собой финал драмы. Несмотря на трагический финал, в пьесе изредка всё же встречаются вселяющие надежду нотки; так, в финальной сцене появляется верящий в «возрождение человечества» и в Новую жизнь юноша
16
Начало XX века — сложное время в развитии России, эпоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходит переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые события в стране (и первая русская революция 1905–1907 годов, и первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на развитие культуры, так, в частности, и на дальнейшее развитие литературы.
В XX веке поэты покидают уединенные дубравы и попадают в город. Поэзия становится городской. 1.Образ современного города в поэзии В. Брюсова
В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
«Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.»
(«Городу»)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
(«Городу»)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:
«Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках..».
(«Сумерки»)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали»».
( «Кинжал» )
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, –
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(«Я люблю большие дома…»)
Брюсов писал:
Ах, не так ли Египты,
Ассирии, Римы, Франции,
всяческий бред,
— Те империей, те утлее, сирее, —
Все в былом, в запруду, в запрет.
Так в великом крушенъи (давно ль оно?)…
Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, Блока. Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его “природные” стихи значительно уступают его урбанистической лирике.
Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны этому человеку и поэту за то, что он своим творчеством создавал эпоху “серебряного века”, эпоху блистательных достижений русской поэзии. 2.Город в творчестве Блока
Действенный Петербург (слова Александра Блока) Одно из самых прекрасных и совершеннейших созданий русского национального гения, Петербург – и как тема, и как образ – оставил глубокий, неизгладимый след в сознании людей разных поколений. Русское искусство (живопись и графика, по преимуществу) запечатлело сложный многоплановый образ великого города в его внешнем выражении, во всем богатстве и во всей красоте его монументальных форм.
Но изобразительное искусство, по самой природе своей, не могло в полной мере воплотить чувство Петербурга как явления культурной истории и темы духовных переживаний. Зеркалом, вобравшим в себе многообразные отражения Петербурга в сознании русского общества, явилась художественная литература.
Множество русских писателей в стихах и в прозе в той или иной мере затронули тему Петербурга. Но, если не вдаваться в частности, нужно назвать четырех великих художников слова, для которых эта тема стала органической, и в творчестве которых нашли наиболее полное и четкое художественное воплощение главные аспекты восприятия Петербурга в разные эпохи его истории. Это Пушкин, Гоголь, Достоевский и Блок.
Это было отмечено давно, когда Блок, в сущности, только начинал свой творческий путь. Литературные критики 90-х годов единодушно аттестовали Блока как “поэта города” , и не просто города, А именно Петербурга, и еще точнее, как “гениального поэта” Невского проспекта.
Вот, к примеру, что писали о Блоке в 1908 году: “Александр Блок, поистине, может быть назван поэтом Невского проспекта… Блок – первый поэт этой бесплодной улицы. В нем – белые ночи Невского проспекта, и эта загадочность его женщин, и смуглость его видений, и прозрачность его обещаний. В России появились теперь поэмы города, но Блок – поэт одной только этой улицы, самой напевной, самой лирической изо всех мировых улиц. Идя по Невскому, переживаешь поэмы Блока – эти бескровные, и обманывающие, и томящие поэмы, которые читаешь, и не можешь остановиться” .
Пусть в стихах Блока мы сравнительно редко встречаем конкретно вещественные детали петербургского пейзажа, но при всем этом эти стихи (и не только составляющие в собрании лирики Блока раздел “Город” ) очень локальны. И в “Снежной маске” , и в “Страшном мире” , и в других лирических стихах Блока перед нами возникает цельный и сложный образ не безличного большого города, но именно Петербурга. И о чем бы ни писал Блок “фешенебельном ресторане” или “о крышах дальних кабаков” , о “колодцах дворов” или о “ледяной ряби канала” , о “снежной вьюге” или о “желтой заре” , – это всегда петербургские рестораны и кабаки, петербургские дворы и каналы, петербургская вьюга и петербургская заря.
Говоря о петербургской лирике Блока важно учесть, что тема Петербурга не изолирована от общей идейной и моральной проблематики творчества поэта. Данная тема входила в тесное, органическое соотношение с самыми основными темами его философско-исторического, общественного и художественного мировоззрения. В “городских” стихах зрелого Блока представления его о мире и о человеке, об истории и о современности выражены с не меньшей ясностью и убедительностью, нежели в его патриотической гражданской лирике.
С Петербургом Александр Блок был связан жизненно. Он был петербуржцем в полном и точном смысле этого слова. В Петербурге он родился, прожил всю свою жизнь и умер. Здесь протекла вся его литературная деятельность.
Блок любил и превосходно знал свой город – и не только центральные его кварталы, но и самые глухие его уголки и все ближайшие окрестности. Поэт был великим любителем городских и загородных прогулок. Его дневники, записные книжки и письма к родными к друзьям пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом.
И, хотя в городских стихах Блока не так уж много упоминаний об архитектурных и иных вещественных памятниках Петербурга, стихи его изобилуют лирическими воспринятыми образами именно петербургского пейзажа, во многих случаях поддающиеся точному топографическому определению. Любопытно, что даже в стихах, казалось бы, отвлеченных и мистических стихах молодого Блока обнаруживаются подчас вполне реальные связи с определенными местами Петербурга.
Так, например, в стихотворении 1901 года “Пять изгибов сокровенных…”, как выясняется это из дневника Блока, таинственные “изгибы” означают не что иное, как те улицы, по которым проходила Л. Д. Менделеева (невеста Блока) , направляясь ежедневно на Высшие женские курсы, а сам Блок “следил за нею, не замеченный ею” . Улицы эти – Седьмая, Восьмая, Девятая и Десятая, а также Васильевский остров и Средний проспект, и в этой связи понятными становятся строки: “Пяти изгибов вдохновенных, Семь и десять по краям, Восемь, девять, средний храм…” . Также и относительно стихотворения “Там в улице стоял какой-то дом…” известно, что Блок в данном случае имел в виду определенный дом (на Моховой улице) , в котором помещались драматические курсы Читау, которые посещала Л. Д. Менделеева.
Пейзаж лирической драмы “Незнакомка” (1906) , по словам биографа Блока, был “навеян метаньями по глухим углам петербургской стороны” . Пивная, изображенная в “Первом издании” пьесы, помещалась на углу Гесперовского проспекта и Большой Зеленой улицы. “Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взято с натуры: “вылитый” Гауптман и Верлен, господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей – все это лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями” .
Пейзаж “Второго видения” драмы “Незнакомка” тоже мог быть приурочен к определенному месту Петербурга. “Конец улицы на краю города. Последние дома обрывались внезапно, открывая широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с мигающими огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями”. Петербуржец узнает в этом описании мост и аллею, ведущие на Крестовский остров со стороны Большой Зеленой улицы”
Даже такое, казалось бы совершенно постороннее петербургской тематике, стихотворение, как “Шаги командора” , в котором по-новому истолкован старый сюжет о Дон Жуане, по свидетельству самого Блока, было связано с какими-то сложными ассоциациями с впечатлениями от петербургского пейзажа.
В мистических стихах молодого Блока тема и образ Петербурга еще не присутствует. В них встречаются лишь случайные, разрозненные и импрессионистические беглые детали петербургского пейзажа, вкрапленные в ткань лирических сюжетов: шум и огни города, “вечерние тени” на “синих снегах” , туманы, равнины и болота, “сумрак дня” , “тусклых улиц очерк сонный” , ледоход по реке, “хмурое небо” , “уличный треск” и “фонарей убегающих ряд” , стена, сливающаяся с темнотой, колокольный звон и церковные купола, мерцание газового цвета, “слепые темные ворота” , и “темные храмы” . Детали эти еще не содержат цельного образа города, – даже в тех случаях, когда уточнены типографически:
Ночь темная одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Острова и Нева здесь только названы: целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа, встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но играли роль чисто орнаментальную – в рамках основной темы духовных переживаний поэта.
При всем том в юношеских стихах Блока уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихотворение “Помнишь ли город тревожный…” , где находим столь типичный для всего ландшафта петербургской лирики и при всей импрессионистической беглости столь эмоционально выразительный образ, как “синяя города мгла” .
В своих городских стихах начала 20-ого века Блок еще очень далек от реалистического изображения действительности. Город предстает в них, по большой части, в фантастических и “эсхатологических” (часто заимствованных из Апокалипсиса) образах, как некая фантасмагория, призрачное и обманчивое видение. Этот город “странных и ужасных” явлений, населенный “черными человечками” , “пьяными красными карликами” , “невидимками” . Даже строгие пластические образы петербургского пейзажа, вроде знаменитых конных групп Клодта на Аничковом мосту (“Статуя” ) , истолкованы в том же плане “странного и ужасного” .
Изживая свое соловьевство, Блок открыл для себя новую “прекрасную, богатую и утонченную” тему, которую определил как “мистицизм в повседневности” . Эта тема по преимуществу и разрабатывалась им в 1904-1907 годах, и особенно широко – в стихах о городе. В предисловии ко второму сборнику своей лирики (“Нечаянная радость” ) Блок писал, что его душу тревожит город: “Там, в магическом вихре и свете, страшные и прекрасные видения жизни” . Блок теперь уже всецело обращается к изображению действительности, но по-прежнему видит ее в “магическом свете” , все еще наделяет ее чертами фантастики и таинственности. В методах разработки темы “мистицизма в повседневности” он оказывается особенно близок к Достоевскому. В это время он читает пару его романов.
В стихах Блока о городе, написанных в 1904-1907 годах возникает уже цельный и локальный образ Петербурга. Это – “гениальный город, полный дрожи”, полный противоречий “страшный” и “магический мир” , где “ресторан открыт, как храм, а храм открыт, как ресторан” . За его серой, прозаической внешностью сквозит иной, романтический облик “непостижимого города” . В нем творится мистерия, и новая героиня блоковской поэзии – Снежная Дева – “ночная дочь иных времен” и иных, далеких стран, принимает этот прекрасный и “чарый” город, как свое царство:
И город мой железно-серый
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как существо, приняла.
Здесь – вершина принятия Петербурга Блоком. В дальнейшем этот образ “непостижимого города” всегда сохранял свою могущественную власть над сознанием поэта.
Тема Петербурга, как ставилась и решалась она Блоком в стихах 1904-1907 годов, не исчерпывается изображением “странных и прекрасных видений жизни” . Уже есть и другая сторона, имевшая для Блока не менее важное значение и сыгравшая более значительную роль в процессе его идейно-творческого развития, – сторона социальная.
В стихах о городе ее тема звучит с особенным напряжением. Мощным потоком входят в эти стихи сцены горя и обездоленности простого человека-труженика, обреченного в жертву капиталистической эксплуатации. Городские стихи Блока рисуют яркую картину социального неравенства, разделительные контрасты человеческого существования в большом городе:
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.
В стихах Блока проходит целая галерея образов людей, униженных и оскорбленных в этом сверкающем и сытом мире: мать-самоубийца, бросившая своих детей (“Из газет” ) , бродяга “в измятом картузе над взором оловянным”, гуляющие женщины, девушки, наклонившие лица над скудной работой, “старуха нищая клюкою” , бродячий шарманщик…
В “мещанском” цикле 1906 года (“Холодный день” , “В октябре” , “Окна во двор” , “Хожу, брожу понурой…” , “На чердаке” ) городская повседневность предстает уже без каких-либо осложняющих социальную тему иллюзорных представлений, но во всей реалистической конкретности:
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадь бурая
Гуляет на дворе…
В городских стихах Блока запечатлен также и другой облик Петербурга – облик рабочего Питера. Поэт разглядел в городской повседневности не только “магические” видения в “электрическом сне наяву” , но и “самые реальные” томления “рабьих трудов” , увидел, “как тяжело лежит работа на каждой согнутой спине” , и нашел достойные и сильные слова о несчастных людях, “убитых своим трудом” :… я запомнил эти лица И тишину пустых орбит И обреченных вереница Передо мной везде стоит.
Петербург для Блока был неиссякаемым источником новых образов, тем, пейзажей. Город был как раз тем вдохновителем поэта, без которого он бы не просуществовал. Посвятив родному городу очень большую часть своего творчества, Блок показал тем самым, что Петербург занимал одно из первых мест в его жизни. Однажды, гуляя с В. Рождественским между старых лип у Инженерного замка, Блок сказал: “Люблю я это место. Вот, дичает город, скоро совсем зарастет травой, и от этого будет еще прекраснее… За этими руинами всегда новая жизнь. Старое должно зарасти травой. И будет на этом месте новый город. Как хотелось бы мне его увидеть!” Но Блок его не смог увидеть. А жаль. Мы много потеряли! 3.Городская тема в творчестве В.В.Маяковского
Для Маяковского обращение к теме города было, кроме того, связано с футуризмом — искусством чисто городским.
Тема города подробно разрабатывается в дооктябрьском творчестве Маяковского.
Город Маяковского постоянно находится в движении, которое порождает неразбериху. Движение связано со звучанием: «На царство базаров коронован шум»; «Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над самым ухом взрывая гудки». Смесь постоянного движения и звучание порождает эпитет: адище города.
Город Маяковского — это сплошное нагромождение вещей и техники. На одном пейзаже сочетаются вывески, сельди из Керчи, трамвай, аэропланы, фонари, железо поездов. Вещи Маяковским оживляются («в рельсах колебался рыжеватый кто-то», «Лебеди шей колокольных, гнитесь в силках проводов»).
Город душит искусство, и поэтому в городе Маяковского живут «братья писатели», которые постоянно напуганы городом, что могут писать только про «пажей, любовь, дворцы и сирени куст». Воплощением городского искусства становятся будущие вывески.
Город Маяковского кровожаден («Туман с кровожадным лицом каннибала жевал невкусных людей»), он требует смертей. Отсюда — постоянный мотив смерти, который появляется и в метафорах Маяковского («Где города повешены и в петле облака застыли башен кривые веси — иду один рыдать, что перекрестком распяты городовые»). Смерть в город приносит и война, причем это бедствие для всех городов (Ковно, Вена, Рим, Петербург). Город во время войны страдает («Пальцы улиц ломала Ковна»).
Главный герой города — толпа, воплощение города. Толпа ужасна, город губит в ней все человеческое. В городе нет места отдельному человеку
(«Сбитый старикашка шарил очки»), толпа делает его смешным. Тем более в городе нет места поэту, хотя поэт и вмещает в себя толпу, она не понимает его. Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: «Распни, распни его!» Но пусть толпа знает только два слова («сволочь» и еще какое-то, кажется — «борщ»), поэт должен «не слушать, а рвать их». А так как толпа не принимает душу поэта, он вкладывает ее в вещи, одушевляя их («Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая»).
В городе нет места любви. Женщина если и любит, то не человека, а его мясо. Отсюда — «враждующий букет бульварных проституток», публичные дома. Постоянно упоминается Вавилон — всемирный город блуда. Пошлая любовь связана с городской атрибутикой: «Женщины — фабрики без дыма и труб — миллионами выделывали поцелуи, — всякие, большие, маленькие, — мясистыми рычагами шлепающих губ».
В стихах о городе Маяковский использует обычный прием изобразительности. «А в небо слипшиеся губы воткнули каменные соски» — о высоких домах и низком петербургском небе. Основные цвета в изображении города — ржавый, дымчатый, черный и кроваво-красный.
В стихах Маяковского появляется призыв: «Бросьте города, глупые люди!», но поэт крепко связан с городом. «Город в паутине улиц» — вот декорация трагедии «Владимир Маяковский», к нему же он возвращается и в «Облаке в штанах», и в «Войне и мире», и в «Человеке».
Итак, с городом в дооктябрьском творчестве Маяковского все четыре его «долой» — «Долой вашу любовь!», «Долой вашу религию!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!». Однако в изображении старого, обветшавшего города улавливаются многие традиционные темы, к примеру Блока и Достоевского (город блуда, город, душный для живых людей, город капитализма, город жестокости, город вещей). Разрабатывается и используется традиционная тема Петербурга — Петра. В стихотворении «Последняя Петербургская сказка» первый раз используется прием оживления памятника, но толпа гонит ожившего Петра на поле, и Петр оказывается «узником в собственном городе».
Революция рушит старый город («Лодкой подводной шел ко дну взорванный Петербург»). «Мы разливом второго потопа перемоем миров города», — провозглашает Маяковский гибель старого города в стихотворении «Наш марш». «Мы» — разрушающая и созидающая сила меняет город.
Все четыре «долой» воплощаются при сломе старого города и при строительстве нового города. Город стал другим, в нем родилась новая великая любовь к Родине и народу, по городам идут «миллионы безбожников, язычников и атеистов». Новое революционное искусство остается городским, оно выходит на его улицы. Старое — сметается, новое искусство оживляет город: «Улицы — наши кисти. Площади — наши палитры». В поэме «150 000 000» Маяковский делает городскими привычные поэтические атрибуты: «Мы возьмем и придумаем новые розы — розы столиц в лепестках площадей».
Старый город еще пока дает о себе знать. В нем остаются обыватели («за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клешить»), мещане, бюрократы, хулиганы. Город и после революции хранит в себе множество пороков, а потому поэт обращает на него и свою сатиру («Мои прогулки сквозь улицы и переулки»).
Однако строятся новые города, над которыми «реет красный флажок». И Маяковский рисует черты современного ему города: город техники, электричества, метрополитена, машин, новых заводов. Новый город «вскипает и строится», но стройка только начата, и современный город — только преддверие того идеального «города-сада», о котором мечтал поэт как о городе будущего. Заключение
Итак, одной из главных тем поэзии Серебряного века стала тема города, прошедшая через все творчество поэтов, таких как В.Брюсов, А. Блок, В. Маяковский. Продолжая и объединяя разнородные традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна), они стали, по сути, первыми русскими поэтами – урбанистами XX в., отразившим обобщенный образ новейшего капиталистического города
.Так В.Брюсов вначале ищет в городских лабиринтах красоту, называет город “обдуманным чудом”, любуется “буйством” людских скопищ и “священным сумраком” улиц. Но при всей своей урбанистической натуре Брюсов изображал город трагическим пространством, где свершается темные и непристойные дела людей: убийства, разврат, революции и т. д. Стихи Брюсова перекликались со стихами сверхурбаниста В. Маяковского.
Город Маяковского — город капитализма, и это важно. Город «маячит в дымах фабрик», растет, жиреет. Поэт изображает город как некоего монстра, который душит все живое, индивидуальное, ведь не случайно героем стихов является обезличенная толпа. Но поэт поверил, что революционные перемены, произошедшие в России смогут изменить городскую жизнь или построить новый город – сад
В сознании и творчестве Александра Блока тема и образ города, а именно, Петербурга играли исключительно важную роль. Для Блока Петербург был поистине “действенным” городом, сильно и глубоко действовавшим на его художественное сознание. Блок – это наиболее “петербургский” из всех русских поэтов. Все его творчество проникнуто духом Петербурга, насыщено его атмосферой. Хотя Блок очень редко называет в своих стихах вещественные детали петербургского пейзажа, весь ландшафт его поэзии неотделим в нашем восприятии и представлении от этого пейзажа – от петербургских туманов, белых ночей, бледной зари, широкого течения Невы и свежего морского ветра. С громадной силой Блок сумел поэтически выразить свое чувство Петербурга.
Петербург Блока – это “страшный мир” , полный острейших противоречий социального быта; это капиталистический город со своими реально-историческими чертами своего облика. Это город, где “богатый зол и рад” и “унижен бедный” . И вместе с тем это город полный бунтарской революционной энергии, город людей, “поднимающихся из тьмы погребов” на штурм старого мира. “Городские” стихи зрелого Блока проникнуты тем гуманистическим и демократическим чувством и тем тревожным ощущением близящихся великих революционных потрясений, которые с такой впечатляющей силы выражены в его творчестве.
Итак, подводя итог развитию городской темы в поэзии, данных авторов нужно отметить двойственное отношение поэтов к современному городу — продукту существующей цивилизации. Они , видя все ужасы, страхи, которые несет город, одновременно пытается найти во всеобщем хаосе урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир к обновлению.
Даже в облике и характере Брюсова-старшеклассника, бородатого, некрасивого, преисполненного юношеского самомнения, чудаковатого, погруженного в свои мысли, поражающего учителей способностями и знаниями, одинокого среди товарищей, угадывалось зарождение какой-то непривычной породы людей, возбужденных реальностями и видениями по-новому развернувшейся городской жизни. Брюсову открылась искривленная душа буржуазного города, мир ночных ресторанов, домов терпимости и картежных страстей. Еще в ранней юности он соприкоснулся с этой стихией, переболел духовными болезнями горожанина.
Валерия Брюсова называют вождем русского символизма. Для его творчества были характерны беззаветная преданность своему призванию поэта, страстное служение литературе, невзирая на общественный строй. Он утверждал, что мастерство – важнейший элемент художественного творчества.
В 1894-1895 гг. вышли три сборника стихотворений “Русские символисты”. Как выяснилось позже, автором большинства стихотворений был Брюсов, выступивший под разными псевдонимами, чтобы создать впечатление существования большого объединения поэтов-единомышленников. Мистификация удалась – читатели и критики заговорили о русском символизме.
Первые стихотворения Валерия Брюсова были опубликованы в 1894-1895 годах и сразу привлекли внимание читателей своей необычностью, дерзостью, экзотичностью. Молодой поэт стремится увидеть необычное в повседневном, зафиксировать преходящие чувства в ярких образах. Отсюда непривычные слова, странные картины, необычные сравнения:
“Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине”. (“Творчество”).
В своих поэтических сборниках начала XX века В. Брюсов затрагивает множество исторических тем: древняя Ассирия, Египет, Греция, Рим, средневековье и Возрождение, наполеоновская эпоха. Обращаясь к героям истории, Брюсов пытается найти в их мыслях и поступках то, что созвучно современности.
Героев Брюсова объединяет целеустремленность, преданность избранному пути, вера в свое историческое предназначение. Брюсова привлекает сила ума и духа, позволяющая встать над будничными заботами, открыть неведомое. Но они всегда одиноки, они не способны на самопожертвование, в них нет чувства служения людям.
Разъединенность героев с окружающими людьми, отчужденность приводят Брюсова к некоторой картинности, риторичности, холодности стихов. Посвящая свои стихи “всем богам”, автор, по существу, остается безразличным к содержанию их дела.
Брюсов всегда тяготел к урбанистической лирике – был певцом города, который представлялся ему центром цивилизации и вместе с тем неким спрутом. Брюсов предчувствовал, что на этот город-спрут обрушится Рок. Это предчувствие поэта символически выражено в стихотворении “Конь блед”:
Улица была – как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Темой одиночества, жизненного неустройства, беззащитности и слабости человека окрашены строки, посвященные городской жизни. В воображении поэта все чаще возникает “близ яркой звезды умирающий город”. “Унылый и усталый мир” близится к концу. За роковой чертой возможна либо рабская покорность установленным порядкам, либо взрыв стихийных сил протеста.
Брюсов ощущает обреченность цивилизации. Он считает приближающуюся революцию неизбежной, исторически закономерной, поэтому в нем нет страха, нет ненависти. Силы будущей революции представляются ему стихией, валом, который движется “по еще не открытым Памирам”. Будущий мир станет “общим даром идущих поколений”. Но как будет он построен, на каких основах, кто будет тот “вольный человек”, который будет в нем жить, – все это для Брюсова в высшей степени туманно и неопределенно.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. “Стальной”, “кирпичный”, “стеклянный”, с “железными жилами” город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
“Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.” (“Городу”)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты – очарователь неустанный,
Ты – не слабеющий магнит. (“Городу”)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город – центр существующей науки и индустрии:
“Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках…” (“Сумерки”)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
“Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона. Кинжал поэзии!
Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, – затем, что я поэт.
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Итак, подводя итог развитию городской темы в поэзии Валерия Брюсова, нужно отметить двойственное отношение поэта к современному городу – продукту существующей цивилизации. Поэт, видя все ужасы, страхи, которые несет город, одновременно пытается найти во всеобщем хаосе урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир к обновлению.
Таким образом, можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
“Я люблю большие дома
И узкие улицы города,
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, –
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, –
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(“Я люблю большие дома…”)
Тема города в поэзии
Серебряного века
Цели:
– рассмотреть ряд
стихотворений поэтов
Серебряного века, в
которых отражается тема
города;
– попытаться понять,
каким видел город и что
связывал с этим образом
каждый из поэтов
Задачи исследования:
– провести параллели между сюжетными
линиями стихотворений разных поэтов;
– разобраться, в чем заключается
своеобразие поэтических образов у каждого
из них;
– установить суть сходства и различия в
подходе к теме;
– выяснить, каковы взаимоотношения города
с лирическим «я» поэтов Серебряного века.
Новизна исследования
заключается не в постановке
проблемы,
а в исследовательском подходе
к ее решению
Практическая ценность работы
заключается в возможности
использования ее на уроках
литературы в качестве
углубляющего и развивающего
материала.
Образ современного города в
поэзии В.Брюсова
Я люблю большие дома…
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные,
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
Горят электрические луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках.
Круги циферблатов янтарных
Волшебно зажглись над толпой,
И жаждущих плит тротуарных
Коснулся прохладный покой.
«Сумерки»
Конь
Мчались омнибусы,
кебы и автомобили,
Был неисчерпаем
яростный людской
поток…
В гордый гимн
сливались с рокотом
колес и скоком
Выкрики газетчиков и
щелканье бичей.
блед
Растут дома; гудят автомобили;
Фабричный дым висит на всех кустах;
Аэропланы крылья расстелили
В облаках…
«Ответ»
Конь блед
Улица была – как
буря.
Толпы проходили,
Словно их
преследовал
неотвратимый Рок…
Городу
Стальной,
кирпичный и
стеклянный,
Сетями проволок
обвит,
Ты – чарователь
неустанный,
Ты – не слабеющий
магнит.
К Медному Всаднику
…северный город как призрак
туманный,
Мы, люди, проходим,
как тени во сне.
Лишь ты сквозь века,
неизменный,
венчанный,
С рукою простертой
летишь на коне.
Миг – и знамена кровавого цвета
Кинет по ветру, воспрянув, Восток.
Миг – и потребует властно ответа
Зов на сраженье – фабричный гудок.
Улицы жаждут толпы, как голодные звери,
Миг – и желанья насытят они до конца…
«В сквере»
Здесь на улицах избита
Вашей поступью трава,
Здесь под плитами гранита
Грудь земная не жива.
Здесь не стонут гордо сосны,
Здесь не шепчет круг осин,
Здесь победен шум колесный
Да далекий гул машин.
«Рысь»
– Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? Кому?
– Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму…
«Каменщик»
Ночь
Но пробуждается
разврат.
В его блестящие
приюты
Сквозь тьму, по
улицам, спешат
Скитальцы
покупать минуты…
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
«Городу»
Замкнутые
Освобождение, восторг
великой воли,
Приветствую тебя и славлю
из цепей!
Я – узник, раб в тюрьме, но
вижу поле, поле…
О солнце! О простор! О
высота степей!
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,
Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,
Не веря в робкие призывы.
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
«Кинжал»
А. Блок- «гениальный поэт»
Невского проспекта
Улица, улица…
Улица, улица…
Тени беззвучно
спешащих
Тело продать,
И забвенье купить,
И опять погрузиться
В сонное озеро
города – зимнего
холода…
На улице – дождик
и слякоть,
Не знаешь, о чем
горевать.
И скучно, и хочется
плакать,
И некуда силы
девать…
Зажгутся нити
фонарей.
Блеснут витрины и
тротуары.
В мерцанье тусклых
площадей
Потянутся рядами
пары…
Пять изгибов вдохновенных…
Пять изгибов
вдохновенных,
Семь и десять по
краям,
Восемь, девять,
средний храм…
Бегут неверные тени…
Бегут неверные
дневные тени.
Высок и внятен
колокольный зов.
Озарены высокие
ступени,
Их камень жив – и
ждет твоих шагов…
Ночь
Ночь темная одела
острова.
Взошла луна.
Весна вернулась.
Печаль светла.
Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Вечность бросила в город…
Вечность бросила в город
Оловянный закат.
Край небесный распорот,
Переулки гудят.
Оловянные кровли –
Всем безумным приют.
В этот город торговли
Небеса не сойдут…
Еще прекрасно серое небо
И в небе сером
холодные светы
Одели Зимний
дворец царя,
И латник в черном
не даст ответа,
Пока не застигнет
его заря…
Снежная дева
И город мой железно-серый
Где ветер, дождь, и зыбь, и
мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как царство, приняла.
Она узнала зыбь и дымы,
Огни, и мраки, и дома –
Весь город мой непостижимый
–
Непостижимая сама.
Мы встретились с тобою в храме…
Мы встретились с тобою в храме
И жили в радостном саду,
Но вот зловонными дворами
Пошли к проклятью и труду.
Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.
Холодный день
…я запомнил эти
лица
И тишину пустых
орбит.
И обреченных
вереница
Передо мной везде
стоит.
Да, так велит мне вдохновенье:
Моя свободная мечта
Все льнет туда, где униженье,
Где грязь, и мрак, и нищета.
И я люблю сей мир ужасный:
За ним сквозит мне мир иной,
Обетованный и прекрасный,
И человечески-простой…
«Соловьиный сад»
Урбанистическая тема
в творчестве В.Маяковского
Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут
досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду – красивый,
двадцатидвухлетний.
«Облако в штанах»
Ночь
Багровый и белый
отброшен и скомкан,
В зеленый бросали
горстями дукаты,
А черным ладоням
сбежавшихся окон
Раздали желтые
карты.
Адище города
На царство базаров
коронован шум…
Адище города окна
разбили
На крохотные, сосущие
светами адки.
Рыжие дьяволы,
вздымались автомобили,
над самым ухом взрывая
гудки…
Вывескам
Когда же, хмур и
плачевен,
загасит фонарные
знаки,
влюбляйтесь под
небом харчевен
в фаянсовых чайников
маки!
Туман с
кровожадным
лицом
каннибала
жевал
невкусных
людей…
Морду в кровь разбила
кофейня,
зверьим криком багрима…
«Война объявлена»
Ветер колючий
трубе вырывает
дымчатой шерсти клок…
«Из улицы в улицу»
Мокрая, будто ее облизали,
толпа.
Прокисший воздух плесенью веет…
Толпа – пестрошерстая быстрая кошкаплыла, изгибаясь, дверями влекома…
Вот так я сделался собакой…
Толпа
навалилась,
огромная,
злая…
я стал на
четвереньки и
залаял…
Адище города
А там, под вывеской,
где сельди из Керчисбитый старикашка
шарил очки
и заплакал, когда в
вечереющем смерче
трамвай с разбега
взметнул зрачки…
Я вышел на площадь,
Выжженный квартал
Надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно – у меня изо рта
Шевелит ногами непрожеванный крик.
«А все-таки»
Из улицы в улицу
Лысый фонарь
сладострастно
снимает
с улицы
черный чулок…
Последняя Петербургская сказка
Стоит император
Петр Великий,
думает:
«Запирую на
просторе я!» а рядом
под пьяные клики
строится гостиница
«Астория»…
Приказ по армии искусства
Довольно грошовых
истин.
Из сердца старое
вытри.
Улицы – наши кисти.
Площади – наши
палитры.
Лодкой подводной шел ко дну
взорванный Петербург…
Мы разливом второго потопа
Перемоем миров города…
«Наш марш»
Мы идем
Чтоб природами хилыми
не сквернили скверы,
в небеса шарахаем
железобетон…
И он, свободный,
ору о ком я,
человек –
придет он,
верьте мне, верьте!
«Война и мир»
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
«Послушайте!»
В.Брюсов
Начало XX века:
-«чарователь неустанный»;
«воздвиг дворцы из золота,
праздничные храмы»;
Эволюция темы:
– социальные противоречия
городской цивилизации;
– хитроумен и коварен;
– «Безумье, Гордость, Нужда,
Разврат…»;
– образ Петра Первого;
– буржуазный город погибнет
сам от себя;
– поиск яркой сильной
личности.
А.Блок
Ранняя лирика:
– белые ночи, Невский
проспект, загадочность
женщин, призрачность,
смутность городских видений,
фонари, блеск витрин,
колокольный звон и
церковные купола;
– героиня – Снежная дева;
Эволюция темы:
– образ непостижимого
города;
– «страшный и магический
мир»;
– образ Петра Первого;
– облик рабочего Питера;
– мечта об обетованном и
прекрасном мире.
В.Маяковский
Дореволюционная лирика:
Город – «адище»:
-движение, звучание,
нагромождения;
-душит искусство;
– мотив смерти;
– герой – толпа, нет места
человеку;
– нет любви;
– духота, блуд, жестокость
– образ Петра Первого;
Послеоктябрьское
творчество:
– революция рушит старый
город;
– мечта о городе-саде.
Выводы:
-все поэты любят свой город и страдают от его пороков;
-В.Брюсов в начале своего творчества называет город «обдуманным чудом»;
но при всей своей урбанистической натуре он изображает город
трагическим пространством;
– В.Маяковский изображает город как некоего монстра, который душит все
живое, революционные перемены смогут изменить жизнь и будет возведен
новый город – город- сад;
– А.Блок сумел поэтически выразить свое чувство Петербурга; но это и
«страшный мир» с его социальными противоречиями и это город, полный
бунтарской революционной энергии;
– каждый из поэтов, видя все ужасы, страхи, которые несет город,
одновременно пытается найти во всеобщем хаосе урбанистической жизни
яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир
к обновлению.
240*400 Advertur.ru end
16
Начало XX века — сложное время в развитии России, эпоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходит переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые события в стране (и первая русская революция 1905–1907 годов, и первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на развитие культуры, так, в частности, и на дальнейшее развитие литературы.
В XX веке поэты покидают уединенные дубравы и попадают в город. Поэзия становится городской. 1.Образ современного города в поэзии В. Брюсова
В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
«Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.»
(«Городу»)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
(«Городу»)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:
«Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках..».
(«Сумерки»)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали»».
( «Кинжал» )
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, –
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(«Я люблю большие дома…»)
Брюсов писал:
Ах, не так ли Египты,
Ассирии, Римы, Франции,
всяческий бред,
— Те империей, те утлее, сирее, —
Все в былом, в запруду, в запрет.
Так в великом крушенъи (давно ль оно?)…
Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, Блока. Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его “природные” стихи значительно уступают его урбанистической лирике.
Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны этому человеку и поэту за то, что он своим творчеством создавал эпоху “серебряного века”, эпоху блистательных достижений русской поэзии. 2.Город в творчестве Блока
Действенный Петербург (слова Александра Блока) Одно из самых прекрасных и совершеннейших созданий русского национального гения, Петербург – и как тема, и как образ – оставил глубокий, неизгладимый след в сознании людей разных поколений. Русское искусство (живопись и графика, по преимуществу) запечатлело сложный многоплановый образ великого города в его внешнем выражении, во всем богатстве и во всей красоте его монументальных форм.
Но изобразительное искусство, по самой природе своей, не могло в полной мере воплотить чувство Петербурга как явления культурной истории и темы духовных переживаний. Зеркалом, вобравшим в себе многообразные отражения Петербурга в сознании русского общества, явилась художественная литература.
Множество русских писателей в стихах и в прозе в той или иной мере затронули тему Петербурга. Но, если не вдаваться в частности, нужно назвать четырех великих художников слова, для которых эта тема стала органической, и в творчестве которых нашли наиболее полное и четкое художественное воплощение главные аспекты восприятия Петербурга в разные эпохи его истории. Это Пушкин, Гоголь, Достоевский и Блок.
Это было отмечено давно, когда Блок, в сущности, только начинал свой творческий путь. Литературные критики 90-х годов единодушно аттестовали Блока как “поэта города” , и не просто города, А именно Петербурга, и еще точнее, как “гениального поэта” Невского проспекта.
Вот, к примеру, что писали о Блоке в 1908 году: “Александр Блок, поистине, может быть назван поэтом Невского проспекта… Блок – первый поэт этой бесплодной улицы. В нем – белые ночи Невского проспекта, и эта загадочность его женщин, и смуглость его видений, и прозрачность его обещаний. В России появились теперь поэмы города, но Блок – поэт одной только этой улицы, самой напевной, самой лирической изо всех мировых улиц. Идя по Невскому, переживаешь поэмы Блока – эти бескровные, и обманывающие, и томящие поэмы, которые читаешь, и не можешь остановиться” .
Пусть в стихах Блока мы сравнительно редко встречаем конкретно вещественные детали петербургского пейзажа, но при всем этом эти стихи (и не только составляющие в собрании лирики Блока раздел “Город” ) очень локальны. И в “Снежной маске” , и в “Страшном мире” , и в других лирических стихах Блока перед нами возникает цельный и сложный образ не безличного большого города, но именно Петербурга. И о чем бы ни писал Блок “фешенебельном ресторане” или “о крышах дальних кабаков” , о “колодцах дворов” или о “ледяной ряби канала” , о “снежной вьюге” или о “желтой заре” , – это всегда петербургские рестораны и кабаки, петербургские дворы и каналы, петербургская вьюга и петербургская заря.
Говоря о петербургской лирике Блока важно учесть, что тема Петербурга не изолирована от общей идейной и моральной проблематики творчества поэта. Данная тема входила в тесное, органическое соотношение с самыми основными темами его философско-исторического, общественного и художественного мировоззрения. В “городских” стихах зрелого Блока представления его о мире и о человеке, об истории и о современности выражены с не меньшей ясностью и убедительностью, нежели в его патриотической гражданской лирике.
С Петербургом Александр Блок был связан жизненно. Он был петербуржцем в полном и точном смысле этого слова. В Петербурге он родился, прожил всю свою жизнь и умер. Здесь протекла вся его литературная деятельность.
Блок любил и превосходно знал свой город – и не только центральные его кварталы, но и самые глухие его уголки и все ближайшие окрестности. Поэт был великим любителем городских и загородных прогулок. Его дневники, записные книжки и письма к родными к друзьям пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом.
И, хотя в городских стихах Блока не так уж много упоминаний об архитектурных и иных вещественных памятниках Петербурга, стихи его изобилуют лирическими воспринятыми образами именно петербургского пейзажа, во многих случаях поддающиеся точному топографическому определению. Любопытно, что даже в стихах, казалось бы, отвлеченных и мистических стихах молодого Блока обнаруживаются подчас вполне реальные связи с определенными местами Петербурга.
Так, например, в стихотворении 1901 года “Пять изгибов сокровенных…”, как выясняется это из дневника Блока, таинственные “изгибы” означают не что иное, как те улицы, по которым проходила Л. Д. Менделеева (невеста Блока) , направляясь ежедневно на Высшие женские курсы, а сам Блок “следил за нею, не замеченный ею” . Улицы эти – Седьмая, Восьмая, Девятая и Десятая, а также Васильевский остров и Средний проспект, и в этой связи понятными становятся строки: “Пяти изгибов вдохновенных, Семь и десять по краям, Восемь, девять, средний храм…” . Также и относительно стихотворения “Там в улице стоял какой-то дом…” известно, что Блок в данном случае имел в виду определенный дом (на Моховой улице) , в котором помещались драматические курсы Читау, которые посещала Л. Д. Менделеева.
Пейзаж лирической драмы “Незнакомка” (1906) , по словам биографа Блока, был “навеян метаньями по глухим углам петербургской стороны” . Пивная, изображенная в “Первом издании” пьесы, помещалась на углу Гесперовского проспекта и Большой Зеленой улицы. “Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взято с натуры: “вылитый” Гауптман и Верлен, господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей – все это лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями” .
Пейзаж “Второго видения” драмы “Незнакомка” тоже мог быть приурочен к определенному месту Петербурга. “Конец улицы на краю города. Последние дома обрывались внезапно, открывая широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с мигающими огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями”. Петербуржец узнает в этом описании мост и аллею, ведущие на Крестовский остров со стороны Большой Зеленой улицы”
Даже такое, казалось бы совершенно постороннее петербургской тематике, стихотворение, как “Шаги командора” , в котором по-новому истолкован старый сюжет о Дон Жуане, по свидетельству самого Блока, было связано с какими-то сложными ассоциациями с впечатлениями от петербургского пейзажа.
В мистических стихах молодого Блока тема и образ Петербурга еще не присутствует. В них встречаются лишь случайные, разрозненные и импрессионистические беглые детали петербургского пейзажа, вкрапленные в ткань лирических сюжетов: шум и огни города, “вечерние тени” на “синих снегах” , туманы, равнины и болота, “сумрак дня” , “тусклых улиц очерк сонный” , ледоход по реке, “хмурое небо” , “уличный треск” и “фонарей убегающих ряд” , стена, сливающаяся с темнотой, колокольный звон и церковные купола, мерцание газового цвета, “слепые темные ворота” , и “темные храмы” . Детали эти еще не содержат цельного образа города, – даже в тех случаях, когда уточнены типографически:
Ночь темная одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Острова и Нева здесь только названы: целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа, встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но играли роль чисто орнаментальную – в рамках основной темы духовных переживаний поэта.
При всем том в юношеских стихах Блока уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихот и т.д…………….. Перейти к полному тексту работы Скачать работу с онлайн повышением уникальности до 90% по antiplagiat.ru, etxt.ru Смотреть похожие работы
* Примечание. Уникальность работы указана на дату публикации, текущее значение может отличаться от указанного.
Ночь темная одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Острова и Нева здесь только названы:
целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа,
встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но
играли роль чисто орнаментальную – в рамках основной темы духовных переживаний
поэта.
При всем том в юношеских стихах Блока
уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено
в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихотворение
“Помнишь ли город тревожный…” , где находим столь типичный для всего
ландшафта петербургской лирики и при всей импрессионистической беглости столь
эмоционально выразительный образ, как “синяя города мгла” .
В своих городских стихах начала
20-ого века Блок еще очень далек от реалистического изображения
действительности. Город предстает в них, по большой части, в фантастических и
“эсхатологических” (часто заимствованных из Апокалипсиса) образах, как некая
фантасмагория, призрачное и обманчивое видение. Этот город “странных и ужасных”
явлений, населенный “черными человечками” , “пьяными красными карликами” ,
“невидимками” . Даже строгие пластические образы петербургского пейзажа, вроде
знаменитых конных групп Клодта на Аничковом мосту (“Статуя” ) , истолкованы в
том же плане “странного и ужасного” .
Изживая свое соловьевство, Блок
открыл для себя новую “прекрасную, богатую и утонченную” тему, которую
определил как “мистицизм в повседневности” . Эта тема по преимуществу и
разрабатывалась им в 1904-1907 годах, и особенно широко – в стихах о городе. В
предисловии ко второму сборнику своей лирики (“Нечаянная радость” ) Блок писал,
что его душу тревожит город: “Там, в магическом вихре и свете, страшные и
прекрасные видения жизни” . Блок теперь уже всецело обращается к изображению
действительности, но по-прежнему видит ее в “магическом свете” , все еще
наделяет ее чертами фантастики и таинственности. В методах разработки темы
“мистицизма в повседневности” он оказывается особенно близок к Достоевскому. В
это время он читает пару его романов.
В стихах Блока о городе, написанных в
1904-1907 годах возникает уже цельный и локальный образ Петербурга. Это –
“гениальный город, полный дрожи”, полный противоречий “страшный” и “магический
мир” , где “ресторан открыт, как храм, а храм открыт, как ресторан” . За его
серой, прозаической внешностью сквозит иной, романтический облик “непостижимого
города” . В нем творится мистерия, и новая героиня блоковской поэзии – Снежная
Дева – “ночная дочь иных времен” и иных, далеких стран, принимает этот
прекрасный и “чарый” город, как свое царство:
И город мой железно-серый
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как существо, приняла.
Здесь – вершина принятия Петербурга
Блоком. В дальнейшем этот образ “непостижимого города” всегда сохранял свою
могущественную власть над сознанием поэта.
Тема Петербурга, как ставилась и
решалась она Блоком в стихах 1904-1907 годов, не исчерпывается изображением
“странных и прекрасных видений жизни” . Уже есть и другая сторона, имевшая для
Блока не менее важное значение и сыгравшая более значительную роль в процессе
его идейно-творческого развития, – сторона социальная.
В стихах о городе ее тема звучит с
особенным напряжением. Мощным потоком входят в эти стихи сцены горя и
обездоленности простого человека-труженика, обреченного в жертву
капиталистической эксплуатации. Городские стихи Блока рисуют яркую картину
социального неравенства, разделительные контрасты человеческого существования в
большом городе:
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.
В стихах Блока проходит целая галерея
образов людей, униженных и оскорбленных в этом сверкающем и сытом мире:
мать-самоубийца, бросившая своих детей (“Из газет” ) , бродяга “в измятом
картузе над взором оловянным”, гуляющие женщины, девушки, наклонившие лица над
скудной работой, “старуха нищая клюкою” , бродячий шарманщик…
В “мещанском” цикле 1906 года
(“Холодный день” , “В октябре” , “Окна во двор” , “Хожу, брожу понурой…” ,
“На чердаке” ) городская повседневность предстает уже без каких-либо
осложняющих социальную тему иллюзорных представлений, но во всей реалистической
конкретности:
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадь бурая
Гуляет на дворе…
В городских стихах Блока запечатлен
также и другой облик Петербурга – облик рабочего Питера. Поэт разглядел в городской
повседневности не только “магические” видения в “электрическом сне наяву” , но
и “самые реальные” томления “рабьих трудов” , увидел, “как тяжело лежит работа
на каждой согнутой спине” , и нашел достойные и сильные слова о несчастных
людях, “убитых своим трудом” :… я запомнил эти лица И тишину пустых орбит И
обреченных вереница Передо мной везде стоит.
Петербург для Блока был неиссякаемым
источником новых образов, тем, пейзажей. Город был как раз тем вдохновителем
поэта, без которого он бы не просуществовал. Посвятив родному городу очень
большую часть своего творчества, Блок показал тем самым, что Петербург занимал
одно из первых мест в его жизни. Однажды, гуляя с В. Рождественским между
старых лип у Инженерного замка, Блок сказал: “Люблю я это место. Вот, дичает
город, скоро совсем зарастет травой, и от этого будет еще прекраснее… За
этими руинами всегда новая жизнь. Старое должно зарасти травой. И будет на этом
месте новый город. Как хотелось бы мне его увидеть!” Но Блок его не смог
увидеть. А жаль. Мы много потеряли!
3.Городская
тема в творчестве В.В.Маяковского
Для Маяковского обращение к теме
города было, кроме того, связано с футуризмом — искусством чисто городским.
Тема города подробно разрабатывается
в дооктябрьском творчестве Маяковского.
Город Маяковского постоянно находится
в движении, которое порождает неразбериху. Движение связано со звучанием: «На
царство базаров коронован шум»; «Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над
самым ухом взрывая гудки». Смесь постоянного движения и звучание порождает
эпитет: адище города.
Город Маяковского — это сплошное
нагромождение вещей и техники. На одном пейзаже сочетаются вывески, сельди из
Керчи, трамвай, аэропланы, фонари, железо поездов. Вещи Маяковским оживляются
(«в рельсах колебался рыжеватый кто-то», «Лебеди шей колокольных, гнитесь в
силках проводов»).
Город душит искусство, и поэтому в
городе Маяковского живут «братья писатели», которые постоянно напуганы городом,
что могут писать только про «пажей, любовь, дворцы и сирени куст». Воплощением
городского искусства становятся будущие вывески.
Город Маяковского кровожаден («Туман
с кровожадным лицом каннибала жевал невкусных людей»), он требует смертей.
Отсюда — постоянный мотив смерти, который появляется и в метафорах Маяковского
(«Где города повешены и в петле облака застыли башен кривые веси — иду один
рыдать, что перекрестком распяты городовые»). Смерть в город приносит и война,
причем это бедствие для всех городов (Ковно, Вена, Рим, Петербург). Город во
время войны страдает («Пальцы улиц ломала Ковна»).
Главный герой города — толпа,
воплощение города. Толпа ужасна, город губит в ней все человеческое. В городе
нет места отдельному человеку
(«Сбитый старикашка шарил очки»),
толпа делает его смешным. Тем более в городе нет места поэту, хотя поэт и
вмещает в себя толпу, она не понимает его. Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы:
«Распни, распни его!» Но пусть толпа знает только два слова («сволочь» и еще
какое-то, кажется — «борщ»), поэт должен «не слушать, а рвать их». А так как
толпа не принимает душу поэта, он вкладывает ее в вещи, одушевляя их
(«Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая»).
В городе нет места любви. Женщина
если и любит, то не человека, а его мясо. Отсюда — «враждующий букет бульварных
проституток», публичные дома. Постоянно упоминается Вавилон — всемирный город
блуда. Пошлая любовь связана с городской атрибутикой: «Женщины — фабрики без
дыма и труб — миллионами выделывали поцелуи, — всякие, большие, маленькие, —
мясистыми рычагами шлепающих губ».
В стихах о городе Маяковский
использует обычный прием изобразительности. «А в небо слипшиеся губы воткнули
каменные соски» — о высоких домах и низком петербургском небе. Основные цвета в
изображении города — ржавый, дымчатый, черный и кроваво-красный.
В стихах Маяковского появляется
призыв: «Бросьте города, глупые люди!», но поэт крепко связан с городом. «Город
в паутине улиц» — вот декорация трагедии «Владимир Маяковский», к нему же он
возвращается и в «Облаке в штанах», и в «Войне и мире», и в «Человеке».
Итак, с городом в дооктябрьском
творчестве Маяковского все четыре его «долой» — «Долой вашу любовь!», «Долой
вашу религию!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!». Однако в
изображении старого, обветшавшего города улавливаются многие традиционные темы,
к примеру Блока и Достоевского (город блуда, город, душный для живых людей,
город капитализма, город жестокости, город вещей). Разрабатывается и
используется традиционная тема Петербурга — Петра. В стихотворении «Последняя
Петербургская сказка» первый раз используется прием оживления памятника, но
толпа гонит ожившего Петра на поле, и Петр оказывается «узником в собственном
городе».
Революция рушит старый город («Лодкой
подводной шел ко дну взорванный Петербург»). «Мы разливом второго потопа
перемоем миров города», — провозглашает Маяковский гибель старого города в
стихотворении «Наш марш». «Мы» — разрушающая и созидающая сила меняет город.
Все четыре «долой» воплощаются при
сломе старого города и при строительстве нового города. Город стал другим, в
нем родилась новая великая любовь к Родине и народу, по городам идут «миллионы
безбожников, язычников и атеистов». Новое революционное искусство остается
городским, оно выходит на его улицы. Старое — сметается, новое искусство
оживляет город: «Улицы — наши кисти. Площади — наши палитры». В поэме «150 000
000» Маяковский делает городскими привычные поэтические атрибуты: «Мы возьмем и
придумаем новые розы — розы столиц в лепестках площадей».
Старый город еще пока дает о себе
знать. В нем остаются обыватели («за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким
клешить»), мещане, бюрократы, хулиганы. Город и после революции хранит в себе
множество пороков, а потому поэт обращает на него и свою сатиру («Мои прогулки
сквозь улицы и переулки»).
Однако строятся новые города, над
которыми «реет красный флажок». И Маяковский рисует черты современного ему
города: город техники, электричества, метрополитена, машин, новых заводов.
Новый город «вскипает и строится», но стройка только начата, и современный
город — только преддверие того идеального «города-сада», о котором мечтал поэт
как о городе будущего.
Заключение
Итак, одной из главных тем поэзии
Серебряного века стала тема города, прошедшая через все творчество поэтов,
таких как В.Брюсов, А. Блок, В. Маяковский. Продолжая и объединяя разнородные
традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна), они стали, по
сути, первыми русскими поэтами – урбанистами XX в., отразившим обобщенный
образ новейшего капиталистического города
.Так В.Брюсов вначале ищет в
городских лабиринтах красоту, называет город “обдуманным чудом”,
любуется “буйством” людских скопищ и “священным сумраком”
улиц. Но при всей своей урбанистической натуре Брюсов изображал город
трагическим пространством, где свершается темные и непристойные дела людей:
убийства, разврат, революции и т. д. Стихи Брюсова перекликались со стихами
сверхурбаниста В. Маяковского.
Город Маяковского — город
капитализма, и это важно. Город «маячит в дымах фабрик», растет, жиреет. Поэт
изображает город как некоего монстра, который душит все живое, индивидуальное,
ведь не случайно героем стихов является обезличенная толпа. Но поэт поверил,
что революционные перемены, произошедшие в России смогут изменить городскую
жизнь или построить новый город – сад
В сознании и творчестве Александра
Блока тема и образ города, а именно, Петербурга играли исключительно важную
роль. Для Блока Петербург был поистине “действенным” городом, сильно и глубоко
действовавшим на его художественное сознание. Блок – это наиболее
“петербургский” из всех русских поэтов. Все его творчество проникнуто духом
Петербурга, насыщено его атмосферой. Хотя Блок очень редко называет в своих
стихах вещественные детали петербургского пейзажа, весь ландшафт его поэзии
неотделим в нашем восприятии и представлении от этого пейзажа – от
петербургских туманов, белых ночей, бледной зари, широкого течения Невы и
свежего морского ветра. С громадной силой Блок сумел поэтически выразить свое
чувство Петербурга.
Петербург Блока – это “страшный мир”
, полный острейших противоречий социального быта; это капиталистический город
со своими реально-историческими чертами своего облика. Это город, где “богатый
зол и рад” и “унижен бедный” . И вместе с тем это город полный бунтарской
революционной энергии, город людей, “поднимающихся из тьмы погребов” на штурм
старого мира. “Городские” стихи зрелого Блока проникнуты тем гуманистическим и
демократическим чувством и тем тревожным ощущением близящихся великих революционных
потрясений, которые с такой впечатляющей силы выражены в его творчестве.
Итак, подводя итог развитию городской
темы в поэзии, данных авторов нужно отметить двойственное отношение поэтов к
современному городу — продукту существующей цивилизации. Они , видя все ужасы,
страхи, которые несет город, одновременно пытается найти во всеобщем хаосе
урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая
приведет мир к обновлению.
Образ города в поэзии В. Я. Брюсова. Начало XX века принесло с собой много нового и несвойственного другим эпохам. Появились новые жанры и направления, изменились описываемые образы и события. Эта эпоха знаменуется также появлением особого направления в искусстве — модернизма.
В самом конце XIX столетия дитя модернизма — символизм — появляется и в российской литературе. А провозвестником и первым вождем символизма становится В. Я. Брюсов.
Поэзия Брюсова стоит особняком не только в рамках остального творческого потока серебряного века, но и в выбранном самим поэтом направлении. Да и сам поэт как личность выделялся среди своих современников. Его характер отличался какой-то кубообразностью, жесткостью, а в глазах, по воспоминаниям друзей, постоянно горела хитринка. Брюсов был очень сильной личностью, волевым человеком. Его не любили, как О. Э. Мандельштама, В. И. Иванова, И. Северянина или К. Д. Бальмонта. В личности Брюсова отсутствовало теплое человеческое обаяние. Часто образ поэта сравнивался с образом большого города — лишенного душевной теплоты, холодного и сурового, но от того не менее красивого и завораживающего, чем идиллический сельский пейзаж.
Такой оригинальный характер сложился не случайно, во многом на него оказало влияния воспитание поэта «в принципах материализма и атеизма». Настольными книгами в семье Брюсовых были сочинения Н. А. Некрасова и Д. И. Писарева, большим уважением пользовались естественные науки и вера в творца — человека. Так писал сам поэт в своем дневнике: «От сказок, от всякой “чертовщины” меня усердно оберегали, зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего говорить, что о религии в нашем доме и помину не было… после детских книжек настал черед биографий великих людей… Эти биографии произвели на меня сильнейшее впечатление: я начал мечтать, что сам непременно сделаюсь великим…».
Воспитание, полученное в детстве и юности, сказалось в дальнейшем на всем творческом пути Брюсова. Основой поэтической практики и эстетических мировоззрений стали такие направления, как субъективизм и индивидуализм. Он считал, что в искусстве, в частности в поэзии, более всего важна личность творца, а не само искусство. В этот период и формируется основной образ, прошедший через все творчество Брюсова — образ большого города.
Город — огромная махина, стремительно развивающаяся и растущая, со всеобщей механизацией и бурной промышленностью — вызывает тревогу и одновременное восхищение автора. «Стеклянный», «кирпичный», «стальной», «с железными жилами» город властвует над человеком, подавляя в нем личность. Он — средоточие всего самого грязного и отталкивающего, что есть в человеке — злобы, нищеты, греховности. В мире поэтики Брюсова нет места подобному зверю, несущему в себе квинтэссенцию всех негативных сторон цивилизации, и он уничтожает сам себя:
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
Однако масштаб и величие большого города притягивает к себе человека, околдовывает и завораживает его:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
Однако нельзя сказать, что Брюсов абсолютно неприемлем город. Он, с одной стороны, отталкивает образ, объединяющий в себе все достижения цивилизации, но, с другой стороны, также понимает, что город также является центром науки, индустрии, культуры:
Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках…
Развивая тему города, поэта мучают сомнения: он словно стоит на перепутье дорог, одна из которых ведет к шумной и холодной громаде города, а другая — в тихий и простой сельский уголок. Поэт ждет победителя города, ищет среди своего окружения того, кто сможет победить порочную современную цивилизацию. В лирике Брюсова, таким образом, открываются существующие проблемы — упадок жизни и отсутствие страсти, борьба энергии и утрата духовности, всеобщие блага и культурная смерть. Выход из сложившегося положения, победа над урбанистической машиной скрывается в сильной личности, преодолевающей городское могущество и приносящей с собой обновление, борьбу с пороками и грязью, культурное и духовное возрождение. Только в мире, населенном подобными людьми, может произойти рассвет такой цивилизации, которая бы полностью удовлетворила мечты поэта и стала бы основой нового времени: Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
В поэтическом мире Брюсова постоянно ведется война между холодным носителем цивилизации и сильной и пламенной личностью, не только способной к перерождению, но и ведущей за собой кардинальные изменения современной цивилизации.
Испытывая некий скрываемый даже ос самого себя страх перед городом, поэт, тем не менее верит в существование его светлого начала и в победу добра и разума в этом мире:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, —
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
В своем творчестве Брюсов предпринимает попытку показать падение и разрушение порочного пространства больших городов, однако с эмоциональной точки зрения это удается ему хуже, чем В. В. Маяковскому или А. А. Блоку. Размышления над бездушием и бескультурьем городской цивилизации приводят поэта к мыслям о природе, однако сам он не верит в ее целительные способности. Он ищет в природе силу, способную вернуть утраченную современным человеком цельность личности, однако подобные «природные» стихотворения по силе замысла и красоте исполнения сильно уступают его урбанистической лирике.
Своим творчеством Брюсов внес большой вклад в культуру серебряного века не только открытием символизма и субъективизма, но и появлением нового, яркого и сильного образа большого города.
читать похожие:
ТРАГЕДИЙНЫЙ МИР СОВРЕМЕННОГО ГОРОДА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ В. БРЮСОВА
Мои размышления над строкой В. Брюсова сочинение
СВОЕОБРАЗИЕ ПОЭЗИИ В. Я. БРЮСОВА
Міркування над рядком В. Брюсова
Вокруг талантливые трусы
И обнаглевшая бездарь!. .
И только вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь. . .
И. Северянин
Начало XX века принесло с собой много нового и несвойственного другим эпохам. Появились новые жанры и направления, изменились описываемые образы и события. Эта эпоха знаменуется также появлением особого направления в искусстве — модернизма. В самом конце XIX столетия дитя модернизма — символизм — появляется и в российской литературе. А провозвестником и первым вождем символизма становится В. Я. Брюсов.
Поэзия Брюсова стоит особняком не только в рамках остального творческого потока серебряного века, но и в выбранном самим поэтом направлении. Да и сам поэт как личность выделялся среди своих современников. Его характер отличался какой-то кубообразностью, жесткостью, а в глазах, по воспоминаниям друзей, постоянно горела хитринка. Брюсов был очень сильной личностью, волевым человеком. Его не любили, как О. Э. Мандельштама, В. И. Иванова, И. Северянина или К. Д. Бальмонта. В личности Брюсова отсутствовало теплое человеческое обаяние. Часто образ поэта сравнивался с образом большого города — лишенного душевной теплоты, холодного и сурового, но от того не менее красивого и завораживающего, чем идиллический сельский пейзаж.
Такой оригинальный характер сложился не случайно, во многом на него оказало влияния воспитание поэта «в принципах материализма и атеизма». Настольными книгами в семье Брюсовых были сочинения Н. А. Некрасова и Д. И. Писарева, большим уважением пользовались естественные науки и вера в творца — человека. Так писал сам поэт в своем дневнике: «От сказок, от всякой “чертовщины” меня усердно оберегали, зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего говорить, что о религии в нашем доме и помину не было. . . после детских книжек настал черед биографий великих людей. . . Эти биографии произвели на меня сильнейшее впечатление: я начал мечтать, что сам непременно сделаюсь великим. . . ».
Воспитание, полученное в детстве и юности, сказалось в дальнейшем на всем творческом пути Брюсова. Основой поэтической практики и эстетических мировоззрений стали такие направления, как субъективизм и индивидуализм. Он считал, что в искусстве, в частности в поэзии, более всего важна личность творца, а не само искусство. В этот период и формируется основной образ, прошедший через все творчество Брюсова — образ большого города.
Город — огромная махина, стремительно развивающаяся и растущая, со всеобщей механизацией и бурной промышленностью — вызывает тревогу и одновременное восхищение автора. «Стеклянный», «кирпичный», «стальной», «с железными жилами» город властвует над человеком/подавляя в нем личность.
«
1
2
»
В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
«Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.»
(«Городу»)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
(«Городу»)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:
«Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках..».
(«Сумерки»)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
В 1899 г. возникает книгоиздательство «Скорпион», ставшее организационным центром русского символизма. Руководящую роль в нем играл Брюсов; он же стал редактором альманаха «Северные цветы», выпускавшегося «Скорпионом». Но возможности издательства были ограничены, для активного участия в литературной жизни необходим был свой журнал.
В 1903–1904 гг. по предложению Мережковского и Гиппиус Брюсов согласился сотрудничать в издававшемся петербургскими символистами журнале «Новый путь». Попытка сближения с символистами-мистиками оказалась неудачной. Мечта о своем печатном органе осуществилась, когда начал выходить журнал «Весы». Первый номер журнала (1904) открывался статьей Брюсова «Ключи тайн».
Новыми вехами творческого пути Брюсова стали выходившие один за другим сборники стихов: Третья стража», 1900, Граду и миру», 1903, «Венок», 1906, «Все напевы»,1909. Брюсов выступал как певец сильных чувств и больших страстей, в его лирике появились жизнерадостные настроения и мужественные интонации борца. Брюсов — единственный из поэтов символистского лагеря, связавший любовь с материнством и сложивший славословие женщине-матери ( «Зачавшей во чреве», 1902).
Границы поэтического мира прошлого, воссозданного Брюсовым, очень широки. Он воскрешал и культуру древнего Востока, и мифы Эллады, и скандинавский эпос. Но всегда особенно привлекал его контраст между высоким уровнем цивилизации и неизбежно наступившим упадком императорского Рима. Интерес к античности, именно к эпохе гибели античного мира, разделяли с Брюсовым многие его современники .
В начале 1900-х гг. Брюсов выступил как поэт-урбанист, создав монументальный образ современного города. Продолжая некрасовскую традицию, он рисовал будничные сценки городской жизни (цикл «Картины»). Новаторскими были его исполненные динамики городские пейзажи, открывшие красоту в сиянии витрин, огнях вывесок, шумах улицы («Конь блед»).
В этой маленькой лирической поэме характерные для Брюсова урбанистические мотивы и стремительные ритмы контрастно сочетаются с широко распространенными в творчестве символистов апокалиптическими пророчествами. Над шумной улицей города появляется огнеликий всадник, имя которому Смерть. В отличие от большинства символистов, использовавших образ мистического всадника, у Брюсова его появление отнюдь не приводит к преображению мира. Побеждает и торжествует жизнь, повседневность, все так же движется яростный людской поток, снова все обычным светом ярко залито, и лишь блудница и безумец простирают руки вслед за исчезнувшим видением.
Город Брюсова неразрывно связан с породившим его капиталистическим строем. Это город будущего, результат развития техники и цивилизации. Образ мирового города-гиганта, «города Земли» еще полнее раскрывался в прозе и драматургии Брюсова. Он неустанно конструировал свои модели города, в котором противоречия породившего его социального уклада дойдут до предела и вызовут катастрофу, космическую или политическую. Город будущего то притягивает, то пугает поэта: он то слагал гимны «улице-буре», то мечтал о «последнем запустении», об освобождении человечества от города-тюрьмы, от гнетущей механистичности городской капиталистической цивилизации.
И, как кошмарный сон, виденьем беспощадным,
Чудовищем размеренно-громадным,
С стеклянным черепом, покрывшим шар земной,
Грядущий Город-дом являлся предо мной.
Город в лирике Брюсова — то кошмарный бред, который будет сметен с лица земли, то «чарователь неустанный», «неслабеющий магнит» («Городу», 1907). После Брюсова к теме современного города обратились младшие символисты — Белый, Блок.
По мере приближения первой русской революции в урбанистической лирике Брюсова все отчетливее выступала социальная направленность. За внешним обликом города обнажались скрытые стороны: растущая нищета, свирепая эксплуатация. На фоне роскошных дворцов и электрических огней наметились грозные социальные столкновения: все блага городской цивилизации созданы руками трудящихся — и недоступны им. Наиболее последовательно, с поразительной лаконичностью и четкостью социальные мотивы городской лирики Брюсова сконцентрированы в знаменитом «Каменщике» (1902).
Спасаясь от Города будущего, ушедшего в подземелья, подчинившего человеческую судьбу власти машин, Брюсов пытался найти убежище в вечном мире природы. Поэт, провозгласивший в превосходство «идеальной природы» над «земным прахом», теперь готов просить прощения у матери-земли. В циклах «У моря», «На гранитах» преобладает реалистический пейзаж, графически четко очерченный. Крымские зарисовки Брюсова несколько поверхностны, зато в цикле, посвященном Швеции, ему удалось передать как неяркую прелесть северного пейзажа, так и своеобразие скандинавской истории и культуры («Висби», 1906).
Воспитание сказалось на всем творческом пути Брюсова. Основой поэтической практики и эстетических мировоззрений стали такие направления, как субъективизм и индивидуализм. Он считал, что в искусстве, в частности в поэзии, более всего важна личность творца, а не само искусство. В этот период формируется основной образ, прошедший через все творчество Брюсова — образ большого города.
Город — огромная махина, стремительно развивающаяся и растущая, со всеобщей механизацией и бурной промышленностью — вызывает тревогу и одновременное восхищение автора. «Стальной», «с железными жилами» город властвует над человеком, подавляя в нем личность. Он — средоточие всего самого грязного и отталкивающего, что есть в человеке — злобы, нищеты, греховности. В мире поэтики Брюсова нет места подобному зверю, несущему в себе квинтэссенцию всех негативных сторон цивилизации, и он уничтожает сам себя:
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
Однако масштаб и величие большого города притягивает к себе человека, околдовывает и завораживает его.
Нельзя сказать, что Брюсов абсолютно не принимал город. Он, с одной стороны, отталкивает образ, объединяющий в себе все достижения цивилизации, но, с другой стороны, также понимает, что город также является центром науки, индустрии, культуры.
Поэта мучают сомнения: он словно стоит на перепутье дорог, одна из которых ведет к шумной и холодной громаде города, а другая — в тихий и простой сельский уголок. Поэт ждет победителя города, ищет среди своего окружения того, кто сможет победить порочную современную цивилизацию. В лирике Брюсова открываются существующие проблемы — упадок жизни и отсутствие страсти, борьба энергии и утрата духовности, всеобщие блага и культурная смерть. Выход из сложившегося положения, победа над урбанистической машиной скрывается в сильной личности, преодолевающей городское могущество и приносящей с собой обновление, борьбу с пороками и грязью, культурное и духовное возрождение. Только в мире, населенном подобными людьми, может произойти рассвет такой цивилизации, которая бы полностью удовлетворила мечты поэта и стала бы основой нового времени:
Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
В поэтическом мире Брюсова постоянно ведется война между холодным носителем цивилизации и сильной и пламенной личностью, не только способной к перерождению, и ведущей за собой кардинальные изменения современной цивилизации. Испытывая некий скрываемый страх перед городом, поэт верит в существование его светлого начала и в победу добра и разума в этом мире:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, —
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
В своем творчестве Брюсов предпринимает попытку показать падение и разрушение порочного пространства больших городов, однако с эмоциональной точки зрения это удается ему хуже, чем Маяковскому или Блоку. Размышления над бездушием городской цивилизации приводят поэта к мыслям о природе, однако сам он не верит в ее целительные способности. Он ищет в природе силу, способную вернуть утраченную современным человеком цельность личности, однако подобные природные стихотворения по силе замысла и красоте исполнения сильно уступают его урбанистической лирике. Своим творчеством Брюсов внес большой вклад в культуру серебряного века не только открытием символизма и субъективизма, но и появлением нового, яркого и сильного образа большого города.
«Творчество»
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.
Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне…
Звуке реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.
«Сонет к форме»
Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.
Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.
И я хочу, чтоб все мои мечты,
Дошедшие до слова и до света,
Нашли себе желанные черты.
Пускай мой друг, разрезав том поэта,
Упьется в нем и стройностью сонета,
И буквами спокойной красоты!
«Искусство поэзии»
О музыке на первом месте!
Предпочитай размер такой,
Что зыбок, растворим и вместе
Не давит строгой полнотой.
Ценя слова как можно строже,
Люби в них странные черты.
Ах, песни пьяной что дороже,
Где точность с зыбкостью слиты!
Одни оттенки нас пленяют,
Не краски: цвет их слишком строг!
Ах, лишь оттенки сочетают
Мечту с мечтой и с флейтой рог.
Страшись насмешек, смертных фурий,
И слишком остроумных слов
(От них слеза в глазах Лазури!),
И всех приправ плохих столов!
Риторике сломай ты шею!
Не очень рифмой дорожи.
Коль не присматривать за нею,
Куда она ведет, скажи!
О музыке всегда и снова!
Стихи крылатые твои
Пусть ищут, за чертой земного,
Иных небес, иной любви!
Пусть в час, когда всё небо хмуро,
Твой стих несётся вдоль полян,
И мятою и тмином пьян…
Всё прочее — литература!
«Юному поэту»
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
«Поэт – Музе» (1911)
Я изменял и многому и многим,
Я покидал в час битвы знамена,
Но день за днем твоим веленьям строгим
Душа была верна.
Заслышав зов, ласкательный и властный,
Я труд бросал, вставал с одра, больной,
Я отрывал уста от ласки страстной,
Чтоб снова быть с тобой.
В тиши полей, под нежный шепот нивы,
Овеян тенью тучек золотых,
Я каждый трепет, каждый вздох счастливый
Вместить стремился в стих.
Во тьме желаний, в муке сладострастья,
Вверяя жизнь безумью и судьбе,
Я помнил, помнил, что вдыхаю счастье,
Чтоб рассказать тебе!
Когда стояла смерть, в одежде черной,
У ложа той, с кем слиты все мечты,
Сквозь скорбь и ужас я ловил упорно
Все миги, все черты.
Измучен долгим искусом страданий,
Лаская пальцами тугой курок,
Я счастлив был, что из своих признаний
Тебе сплету венок.
Не знаю, жить мне много или мало,
Иду я к свету иль во мрак ночной, –
Душа тебе быть верной не устала,
Тебе, тебе одной!
«Поэту»
Ты должен быть гордым, как знамя;
Ты должен быть острым, как меч;
Как Данту, подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.
Всего будь холодный свидетель,
На все устремляя свой взор.
Да будет твоя добродетель –
Готовность войти на костер.
Быть может, всё в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.
В минуты любовных объятий
К бесстрастью себя приневоль,
И в час беспощадных распятий
Прославь исступленную боль.
В снах утра и в бездне вечерней
Лови, что шепнет тебе Рок,
И помни: от века из терний
Поэта заветный венок!
«Огни электрических конок»
Огни «электрических конок»
Браздят потемневший туман,
И зов колокольчиков звонок…
Пускается в путь караван.
Там, в душную втиснут каюту,
Застывший, сроднившийся вдруг
(Друзья и враги на минуту!)
Прохожих изменчивый круг.
Беседы и облик безмолвный,
Ряды сопоставленных лиц…
О конки! вы — вольные челны
Шумящих и строгих столиц.
«Сумерки»
Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках;
Круги циферблатов янтарных
Волшебно зажглись над толпой,
И жаждущих плит тротуарных
Коснулся прохладный покой.
Под сетью пленительно-зыбкой
Притих отуманенный сквер,
И вечер целует с улыбкой
В глаза – проходящих гетер.
Как тихие звуки клавира –
Далекие ропоты дня…
О сумерки! Милостью мира
Опять осените меня!
«З.Н.Гиппиус»
Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа и Дьявола
Хочу прославить я.
Когда же в белом саване
Усну, пускай во сне
Все бездны и все гавани
Чредою снятся мне.
«На журчащей Годавери»
Лист широкий, лист банана,
На журчащей Годавери,
Тихим утром – рано, рано –
Помоги любви и вере!
Орхидеи и мимозы
Унося по сонным волнам,
Осуши надеждой слезы,
Сохрани венок мой полным.
И когда, в дали тумана,
Потеряю я из виду
Лист широкий, лист банана,
Я молиться в поле выйду;
В честь твою, богиняСчастья,
В честь твою, суровый Кама,
Серьги, кольца и запястья
Положу пред входом храма.
Лист широкий, лист банана,
Если ж ты обронишь ношу,
Тихим утром – рано, рано –
Амулеты все я сброшу.
По журчащей Годавери
Я пойду, верна печали,
И к безумной баядере
Снизойдет богиня Кали!
«Каждый миг»
Каждый миг есть чудо и безумье,
Каждый трепет непонятен мне,
Все запутаны пути раздумья,
Как узнать, что в жизни, что во сне?
Этот мир двояко бесконечен,
В тайнах духа — образ мой исчез;
Но такой же тайной разум встречен,
Лишь взгляну я в тишину небес.
Каждый камень может быть чудесен,
Если жить в медлительной тюрьме;
Все слова людьми забытых песен
Светят таинством порой в уме.
Но влечет на ярый бой со всеми
К жизни, к смерти — жадная мечта!
Сладко быть на троне, в диадеме,
И лобзать покорные уста.
Мы на всех путях дойдем до чуда!
Этот мир — иного мира тень,
Эти думы внушены оттуда,
Эти строки — первая ступень.
«Младшим» 1903
Они Ее видят! они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.
А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.
За окнами свет, непонятный и желтый,
Но в небе напрасно ищу я звезду…
Дойдя до ворот, на железные болты
Горячим лицом приникаю – и жду.
Там, там, за дверьми – ликование свадьбы,
В дворце озаренном с невестой жених!
Железные болты сломать бы, сорвать бы!..
Но пальцы бессильны, и голос мой тих.
«В Дамаск»
Губы мои приближаются
К твоим губам,
Таинства снова свершаются,
И мир как храм.
Мы, как священнослужители,
Творим обряд.
Строго в великой обители
Слова звучат.
Ангелы, ниц преклоненные,
Поют тропарь.
Звезды – лампады зажженные,
И ночь – алтарь.
Что нас влечет с неизбежностью,
Как сталь магнит?
Дышим мы страстью и нежностью,
Но взор закрыт.
Водоворотом мы схвачены
Последних ласк.
Вот он, от века назначенный,
Наш путь в Дамаск!
«Ты женщина, ты книга между книг»
Ты – женщина, ты – книга между книг,
Ты – свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты – женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты – в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся – от века – на тебя!
«Наполеон»
Да, на дороге поколений,
На пыли расточенных лет,
Твоих шагов, твоих движений
Остался неизменный след.
Ты скован был по мысли Рока
Из тяжести и властных сил:
Не мог ты не ступать глубоко,
И шаг твой землю тяготил.
Что строилось трудом суровым,
Вставало медленно в веках,
Ты сокрушал случайным словом,
Движеньем повергал во прах.
Сам изумлен служеньем счастья,
Ты, как пращой, метал войска,
И мировое самовластье
Бросал, как ставку игрока.
Пьянея славой неизменной,
Ты шел сквозь мир, круша, дробя.
И стало, наконец, вселенной
Невмоготу носить тебя.
Земля дохнула полной грудью,
И ты, как лист в дыханье гроз,
Взвился, и полетел к безлюдью,
И пал, бессильный, на утес, —
Где, на раздольи одичалом,
От века этих дней ждала
Тебя достойным пьедесталом
Со дна встающая скала!
«Каменщик»
– Что ты там строишь? кому?
– мы заняты делом, строим тюрьму.
– Кто же в ней будет рыдать?
– Верно, не ты и не твой брат, богатый.
– Кто ж проведет в ней без сна?- Может быть, сын мой, такой же рабочий. Тем наша доля полна.
Каменщик вспомнит, пожалуй
Тех он, кто нес кирпичи!
– Эй, берегись! под лесами не балуй…
Знаем всё сами, молчи!
«Конь Блед» Июль-декабрь 1903-1904
Улица была – как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле – души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.
И внезапно – в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред,-
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали – отголоски, крики,
Но мгновенье было – трепет, взоры были – страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть…
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.
И в великом ужасе, скрывая лица,- люди
То бессмысленно взывали: “Горе! с нами бог!”,
То, упав на мостовую, бились в общей груде…
Звери морды прятали, в смятенье, между ног.
Только женщина, пришедшая сюда для сбыта
Красоты своей,- в восторге бросилась к коню,
Плача целовала лошадиные копыта,
Руки простирала к огневеющему дню.
Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:
“Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!
Сгибнет четверть вас – от мора, глада и меча!”
Но восторг и ужас длились – краткое мгновенье.
Через миг в толпе смятенной не стоял никто:
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было все обычном светом ярко залито.
И никто не мог ответить, в буре многошумной,
Было ль то виденье свыше или сон пустой.
Только женщина из зал веселья да безумный
Всё стремили руки за исчезнувшей мечтой.
Но и их решительно людские волны смыли,
Как слова ненужные из позабытых строк.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
«Фонарики»
Столетия – фонарики! о, сколько вас во тьме,
На прочной нити времени, протянутой в уме!
Огни многообразные, вы тешите мой взгляд…
То яркие, то тусклые фонарики горят.
Сверкают, разноцветные, в причудливом саду,
В котором, очарованный, и я теперь иду.
Вот пламенники красные – подряд по десяти.
Ассирия! Ассирия! мне мимо не пройти!
Хочу полюбоваться я на твой багряный свет:
Цветы в крови, трава в крови, и в небе красный след.
А вот гирлянда желтая квадратных фонарей.
Египет! сила странная в неяркости твоей!
Пронизывает глуби все твой беспощадный луч,
И тянется властительно с земли до хмурых туч.
Но что горит высоко там и что слепит мой взор?
Над озером, о Индия, застыл твой метеор.
Ты ясностью, прекрасностью победно мрак рассек!
Вхожу: все блеском залито, все сны воплощены,
Все краски, все сверкания, все тени сплетены!
Большая лампа Лютера – луч, устремленный вниз…
Две маленькие звездочки, век суетных маркиз…
Сноп молний – Революция! За ним громадный шар,
О ты! век девятнадцатый, беспламенный пожар!
И вот стою ослепший я, мне дальше нет дорог,
А сумрак отдаления торжественен и строг.
К сырой земле лицом припав, я лишь могу глядеть,
Как вьется, как сплетается огней мелькнувших сеть.
Но вам молюсь, безвестные! еще в ночной тени
Сокрытые, не жившие, грядущие огни!
«Грядущие гунны»
Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный.
На нас ордой опьянелой
Рухните с темных становий —
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови.
Поставьте, невольники воли,
Шалаши у дворцов, как бывало,
Всколосите веселое поле
На месте тронного зала.
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете,
Творите мерзость во храме,-
Вы во всем неповинны, как дети!
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы,
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
И что, под бурей летучей.
Под этой грозой разрушений,
Сохранит играющий Случай
Из наших заветных творений?
Бесследно все сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.
«Хвала человеку»
Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети,
Торжествуешь над врагом!
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города.
Змея, жалившего жадно
С неба выступы дубов,
Изловил ты беспощадно,
Неустанный зверолов,
Царь несытый и упрямый
Четырех подлунных царств,
Не стыдясь, ты роешь ямы,
Множишь тысячи коварств, –
Но, отважный, со стихией
После бьешься с грудью грудь,
Чтоб еще над новой выей
Петлю рабства захлестнуть.
Верю, дерзкий! ты поставишь
По Земле ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил, –
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!
Текст сочинения:
Начало XX века сложное время в разви?ии России, апоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходи? переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые собы?ия в стране (и первая русская революция 19051907 годов, и Первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на разви?ие куль?уры, так, в частности, и на дальнейшее разви?ие литературы. В начале XX века происходи? расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова станови?ся урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэ?ы по-своему переосмысливаю? окружающее все то, что открывается их поэ?ическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы разви?ия цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэ? уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. Стальной, кирпичный, стеклянный, с железными жилами город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэ?ическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наноси? себе страшный удар:
Коварный змей с волшебным взглядом! В порыве ярости слепой Ты нож, с своим смертельным ядом, Сам подымаешь над собой.
(Городу)
Город своей масштабностью, мнимым величием при?ягивает человека:
Ты чарователь неустанный, Ты не слабеющий магни?. (Городу)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов пол
ностью отвергает город, в котором сосредоточены по
роки, все отталкивающие стороны современной циви
лизации. Поэ? также понимает, что город центр
существующей науки и индустрии: ,
Горят электричеством луны На выгну?ых длинных стеблях; Звенят телеграфные струны В незримых и нежных руках… (Сумерки)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэ? находи?ся как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто броси? вызов порочности современной цивилизации? О?ветом на э?и вопросы служи? лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсу?ствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пу?и выхода из создавшейся си?уации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполни?ся энергией борьбы, устреми?ся к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
Но чуть заслышал я заветный зов трубы, Едва раскинулись огнистые знамена, Я отзыв вам кричу, я песенник борьбы, Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет, Как прежде, пробежал по этой верной стали, И снова я с людьми, затем, что я поэ?. Затем, что молнии сверкали.
( Кинжал )
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Итак, подводя итог разви?ию городской темы в поэзии Валерия Брюсова, нужно отметить двойственное отношение поэта к современному городу продукту существующей цивилизации. Поэ?, видя все ужасы, страхи, которые несет город, одновременно пытается най?и во всеобщем хаосе урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир к обновлению.
Таким образом, можно сказать, что В. Брюсов, испы?ывая страх за судьбу и жизнь города, все же вери? в победу разума и добра:
Я люблю большие дома И узкие улицы города, В дни, когда не настала зима, А осень повеяла холодом. Пространства люблю площадей, Стенами кругом огражденные, В час, когда еще нет фонарей, А затеплились звезды смущенные. Город и камни люблю, Грохот его и шумы певучие, В миг, когда песню глубоко таю, Но в восторге слышу созвучия.
(Я люблю большие дома…)
Права на сочинение “Образ современного города в поэзии В. Брюсова” принадлежат его автору. При цитировании материала необходимо обязательно указывать гиперссылку на Реф.рф
урбанистический поэзия брюсов город
Творчество В.Я. Брюсова 1912 – 1924 годов характеризуется как «затихание» его урбанистической поэзии. Городские стихотворения данного периода становятся уже не столь яркими и притягательными, как в зрелый период его творчества. Они приобретают второстепенный характер. В эти годы Брюсов пишет сборники: «Семь цветов радуги» (1912-1915гг.), «Девятая камена» (1915-1917гг.), «Последние мечты» (1917-1919гг.), «Миг» (1920-1921гг.), «Меа» (1922-1924гг.) и другие. Нельзя сказать, что он отрекается от города. У него встречаются яркие произведения о городе. Так, он создает два стихотворения о Петербурге: «У канала» и «Петербург» (1912г). Брюсов с любовью и нежностью описывает его жизнь, что иногда кажется, что это не он:
Так близко Невский, – возгласы трамваев,
Гудки авто, гул тысяч голосов…
А серый снег, за теплый день растаяв,
Плывет, крутясь, вдоль темных берегов.
Так странно: там – кафе, улыбки, лица.
Здесь – тишь, вода и отраженный свет.
Все вобрала в водоворот столица,
На все вопросы принесла ответ.
«У канала», 1912.
Поэт видит контрасты города: шум и тишину, суету и спокойствие, разногласия и гармонию. Он видит, ощущает его природу:
Люблю я зыбкость полусонных вод.
… Люблю следить волны унылый ход.
«У канала», 1912.
Пейзажные зарисовки Брюсова полны лиризма и спокойствия, а то время как раньше они были более динамичными.
Брюсов, как и Пушкин в «Медном всаднике», восторгается северной столицей:
Но Петроград огнями залит,
В нем пышной роскоши рассвет,
В нем мысль неутомимо жалит,
В нем тайной опьянен поэт.
«Петербург», 1912г.
Брюсов как поэт-урбанист ратует за создание новых городов, с новыми людьми, но тут же видит возмездие человеку за то, что рост цивилизации пагубен для природы:
Воля проснется природы,
Грозно на дерзких восстанет,
Рухнут прозрачные своды,
Железо обманет ….
«Земля молодая», 1913г.
Но рост цивилизации пагубен и для самого человека. В стихотворении «Электрические светы» (1913г.) поэт хорошо это показывает:
Залив сияньем современность,
Ее впитали мы в себя,
Всю ложь, все мишуру, всю бренность,
Преобразили мы, любя ….
Это стихотворение написано от лица «электрических светов», которые чувствуют свою власть над городом и его обитателями. Они гордятся своим всемогуществом. Поэт ощущает на себе давление городской современности.
Как видим, тема возмездия продолжается и в поздний период творчества Брюсова. Поэт не мог оставаться невидящим и равнодушным по отношению к происходящему в современном городе. Здесь проплывают трамваи, «шумит, пыля, авто», и «люди, словно стая птиц, где каждая – никто!». Люди становятся безликими, ничего не значащими, влекомыми гудком паровозов, бегом толпы и зовом автомобиля: «И снова манит безотчетно» «призыв протяжный и двухнотный автомобильного гудка» («Зов автомобиля», 1917г.).
1917 год принес изменения. Теперь героями города становятся солдаты, большевики, бывшие «каменщики» и рабочие; появляются и новые его атрибуты: листовки, лозунги, красные флаги:
На улицах красные флаги,
И красные банты в петлице,
И праздник ликующих толп.
«На улицах», 1917г.
Сейчас изображается уже Москва с ее главным центром – Кремлем и Красной площадью. Город этого периода связан с революционными событиями и изменениями. На улицах революционной Москвы появляются три старухи, те три женщины, которые возникли в творчестве поэта задолго до двух революций, еще в ранний период его поэзии:
И, когда в Москве трагические
Залпы радовали слух,
Были жутки в ней – классические
Силуэты трех старух.
«Парки в Москве», 1920г.
Эти герои, как и сумасшедший, проститутка и рабочие, проходят через всю урбанистическую поэзию В. Брюсова. Они помогают поэту показать изменения не только города, его эволюцию, но и изменения в самом человеке, от которого зависит атмосфера города.
В конце 1923 года город становится очагом для Брюсова, его кровом:
Здесь полнит память все шаги мне,
Здесь, в чуде, я – абориген,
И я, храним, звук в чьем-то гимне,
Москва! В дыму твоих легенд.
«У Кремля», 1923г.
В этих строках чувствуется некая усталость поэта. Однако отдыхает он в городе.
Сплав, пылав, остывает … Но, с гор вода, –
Годы, дни, жизнь, и, ужас тая,
В шелест книг, в тишь лесов, в рокот города,
Выкрик детской мечты: – это – я!
«Это я», 1922г.
Книги, леса и город – вот, где Брюсов с самого начала и до конца своего творческого пути.
Таким образом, в поздний период его творчества В.Брюсов подводит итоги своей поэтической деятельности. И город не остается упущенным их внимания поэта, хотя и отходит на дальний план. Город Брюсова стал тем образом, который постоянно присутствовал в сознании поэта, независимо от того, входил он в его стихотворения или нет. Он стал его домом. Это подтверждают такие слова Брюсова: «Мне казалось, что теперь, в последний период моей жизни, я вернулся в «Дом отчий»[5,189]. Как видим, поэт принял город, к которому так противоречиво относился на протяжении всей урбанистической поэзии.
1. Личность Брюсова, его воспитание.
2. Основа мировоззрения поэта.
3. Тема города в лирике поэта.
4. Обзорный анализ творчества.
Вокруг талантливые трусы
И обнаглевшая бездарь!..
И только вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь…
И. Северянин
Начало XX века принесло с собой много нового и несвойственного другим эпохам. Появились новые жанры и направления, изменились описываемые образы и события. Эта эпоха знаменуется также появлением особого направления в искусстве — модернизма. В самом конце XIX столетия дитя модернизма — символизм — появляется и в российской литературе. А провозвестником и первым вождем символизма становится В. Я. Брюсов.
Поэзия Брюсова стоит особняком не только в рамках остального творческого потока серебряного века, но и в выбранном самим поэтом направлении. Да и сам поэт как личность выделялся среди своих современников. Его характер отличался какой-то кубообразностью, жесткостью, а в глазах, по воспоминаниям друзей, постоянно горела хитринка. Брюсов был очень сильной личностью, волевым человеком. Его не любили, как О. Э. Мандельштама, В. И. Иванова, И. Северянина или К. Д. Бальмонта. В личности Брюсова отсутствовало теплое человеческое обаяние. Часто образ поэта сравнивался с образом большого города — лишенного душевной теплоты, холодного и сурового, но от того не менее красивого и завораживающего, чем идиллический сельский пейзаж.
Такой оригинальный характер сложился не случайно, во многом на него оказало влияния воспитание поэта «в принципах материализма и атеизма». Настольными книгами в семье Брюсовых были сочинения Н. А. Некрасова и Д. И. Писарева, большим уважением пользовались естественные науки и вера в творца — человека. Так писал сам поэт в своем дневнике: «От сказок, от всякой “чертовщины» меня усердно оберегали, зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего говорить, что о религии в нашем доме и помину не было… после детских книжек настал черед биографий великих людей… Эти биографии произвели на меня сильнейшее впечатление: я начал мечтать, что сам непременно сделаюсь великим…».
Воспитание, полученное в детстве и юности, сказалось в дальнейшем на всем творческом пути Брюсова. Основой поэтической практики и эстетических мировоззрений стали такие направления, как субъективизм и индивидуализм. Он считал, что в искусстве, в частности в поэзии, более всего важна личность творца, а не само искусство. В этот период и формируется основной образ, прошедший через все творчество Брюсова — образ большого города.
Город — огромная махина, стремительно развивающаяся и растущая, со всеобщей механизацией и бурной промышленностью — вызывает тревогу и одновременное восхищение автора. «Стеклянный», «кирпичный», «стальной», «с железными жилами» город властвует над человеком, подавляя в нем личность. Он — средоточие всего самого грязного и отталкивающего, что есть в человеке — злобы, нищеты, греховности. В мире поэтики Брюсова нет места подобному зверю, несущему в себе квинтэссенцию всех негативных сторон цивилизации, и он уничтожает сам себя:
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
Однако масштаб и величие большого города притягивает к себе человека, околдовывает и завораживает его:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
Однако нельзя сказать, что Брюсов абсолютно неприемлем город. Он, с одной стороны, отталкивает образ, объединяющий в себе все достижения цивилизации, но, с другой стороны, также понимает, что город также является центром науки, индустрии, культуры:
Гэрят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках…
Развивая тему города, поэта мучают сомнения: он словно стоит на перепутье дорог, одна из которых ведет к шумной и холодной громаде города, а другая — в тихий и простой сельский уголок. Поэт ждет победителя города, ищет среди своего окружения того, кто сможет победить порочную современную цивилизацию. В лирике Брюсова, таким образом, открываются существующие проблемы — упадок жизни и отсутствие страсти, борьба энергии и утрата духовности, всеобщие блага и культурная смерть. Выход из сложившегося положения, победа над урбанистической машиной скрывается в сильной личности, преодолевающей городское могущество и приносящей с собой обновление, борьбу с пороками и грязью, культурное и духовное возрождение. Только в мире, населенном подобными людьми, может произойти рассвет такой цивилизации, которая бы полностью удовлетворила мечты поэта и стала бы основой нового времени: Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний сеет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
В поэтическом мире Брюсова постоянно ведется война между холодным носителем цивилизации и сильной и пламенной личностью, не только способной к перерождению, но и ведущей за собой кардинальные изменения современной цивилизации.
Испытывая некий скрываемый даже ос самого себя страх перед городом, поэт, тем не менее верит в существование его светлого начала и в победу добра и разума в этом мире:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, —
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Гэрод и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
В своем творчестве Брюсов предпринимает попытку показать падение и разрушение порочного пространства больших городов, однако с эмоциональной точки зрения это удается ему хуже, чем В. В. Маяковскому или А. А. Блоку. Размышления над бездушием и бескультурьем городской цивилизации приводят поэта к мыслям о природе, однако сам он не верит в ее целительные способности. Он ищет в природе силу, способную вернуть утраченную современным человеком цельность личности, однако подобные «природные» стихотворения по силе замысла и красоте исполнения сильно уступают его урбанистической лирике.
Своим творчеством Брюсов внес большой вклад в культуру серебряного века не только открытием символизма и субъективизма, но и появлением нового, яркого и сильного образа большого города.
Начало XX века — сложное время в развитии России, эпоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходит переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые события в стране (и первая русская революция 1905—1907 годов, и первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на развитие культуры, так, в частности, и на дальнейшее развитие литературы.
В XX веке поэты покидают уединенные дубравы и попадают в город. Поэзия становится городской.
1. Образ современного города в поэзии В. Брюсова
В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
«Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.»
(«Городу»)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
(«Городу»)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:
«Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках..».
(«Сумерки»)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали»».
( «Кинжал» )
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, –
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(«Я люблю большие дома…»)
Брюсов писал:
Ах, не так ли Египты,
Ассирии, Римы, Франции,
всяческий бред,
— Те империей, те утлее, сирее, —
Все в былом, в запруду, в запрет.
Так в великом крушенъи (давно ль оно?)…
Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, Блока. Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его “природные” стихи значительно уступают его урбанистической лирике.
Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны этому человеку и поэту за то, что он своим творчеством создавал эпоху “серебряного века”, эпоху блистательных достижений русской поэзии.
2.Город в творчестве Блока
Действенный Петербург (слова Александра Блока) Одно из самых прекрасных и совершеннейших созданий русского национального гения, Петербург – и как тема, и как образ – оставил глубокий, неизгладимый след в сознании людей разных поколений. Русское искусство (живопись и графика, по преимуществу) запечатлело сложный многоплановый образ великого города в его внешнем выражении, во всем богатстве и во всей красоте его монументальных форм.
Но изобразительное искусство, по самой природе своей, не могло в полной мере воплотить чувство Петербурга как явления культурной истории и темы духовных переживаний. Зеркалом, вобравшим в себе многообразные отражения Петербурга в сознании русского общества, явилась художественная литература.
Множество русских писателей в стихах и в прозе в той или иной мере затронули тему Петербурга. Но, если не вдаваться в частности, нужно назвать четырех великих художников слова, для которых эта тема стала органической, и в творчестве которых нашли наиболее полное и четкое художественное воплощение главные аспекты восприятия Петербурга в разные эпохи его истории. Это Пушкин, Гоголь, Достоевский и Блок.
Это было отмечено давно, когда Блок, в сущности, только начинал свой творческий путь. Литературные критики 90-х годов единодушно аттестовали Блока как “поэта города” , и не просто города, А именно Петербурга, и еще точнее, как “гениального поэта” Невского проспекта.
Вот, к примеру, что писали о Блоке в 1908 году: “Александр Блок, поистине, может быть назван поэтом Невского проспекта… Блок – первый поэт этой бесплодной улицы. В нем – белые ночи Невского проспекта, и эта загадочность его женщин, и смуглость его видений, и прозрачность его обещаний. В России появились теперь поэмы города, но Блок – поэт одной только этой улицы, самой напевной, самой лирической изо всех мировых улиц. Идя по Невскому, переживаешь поэмы Блока – эти бескровные, и обманывающие, и томящие поэмы, которые читаешь, и не можешь остановиться” .
Пусть в стихах Блока мы сравнительно редко встречаем конкретно вещественные детали петербургского пейзажа, но при всем этом эти стихи (и не только составляющие в собрании лирики Блока раздел “Город” ) очень локальны. И в “Снежной маске” , и в “Страшном мире” , и в других лирических стихах Блока перед нами возникает цельный и сложный образ не безличного большого города, но именно Петербурга. И о чем бы ни писал Блок “фешенебельном ресторане” или “о крышах дальних кабаков” , о “колодцах дворов” или о “ледяной ряби канала” , о “снежной вьюге” или о “желтой заре” , – это всегда петербургские рестораны и кабаки, петербургские дворы и каналы, петербургская вьюга и петербургская заря.
Говоря о петербургской лирике Блока важно учесть, что тема Петербурга не изолирована от общей идейной и моральной проблематики творчества поэта. Данная тема входила в тесное, органическое соотношение с самыми основными темами его философско-исторического, общественного и художественного мировоззрения. В “городских” стихах зрелого Блока представления его о мире и о человеке, об истории и о современности выражены с не меньшей ясностью и убедительностью, нежели в его патриотической гражданской лирике.
С Петербургом Александр Блок был связан жизненно. Он был петербуржцем в полном и точном смысле этого слова. В Петербурге он родился, прожил всю свою жизнь и умер. Здесь протекла вся его литературная деятельность.
Блок любил и превосходно знал свой город – и не только центральные его кварталы, но и самые глухие его уголки и все ближайшие окрестности. Поэт был великим любителем городских и загородных прогулок. Его дневники, записные книжки и письма к родными к друзьям пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом.
И, хотя в городских стихах Блока не так уж много упоминаний об архитектурных и иных вещественных памятниках Петербурга, стихи его изобилуют лирическими воспринятыми образами именно петербургского пейзажа, во многих случаях поддающиеся точному топографическому определению. Любопытно, что даже в стихах, казалось бы, отвлеченных и мистических стихах молодого Блока обнаруживаются подчас вполне реальные связи с определенными местами Петербурга.
Так, например, в стихотворении 1901 года “Пять изгибов сокровенных…”, как выясняется это из дневника Блока, таинственные “изгибы” означают не что иное, как те улицы, по которым проходила Л. Д. Менделеева (невеста Блока) , направляясь ежедневно на Высшие женские курсы, а сам Блок “следил за нею, не замеченный ею” . Улицы эти – Седьмая, Восьмая, Девятая и Десятая, а также Васильевский остров и Средний проспект, и в этой связи понятными становятся строки: “Пяти изгибов вдохновенных, Семь и десять по краям, Восемь, девять, средний храм…” . Также и относительно стихотворения “Там в улице стоял какой-то дом…” известно, что Блок в данном случае имел в виду определенный дом (на Моховой улице) , в котором помещались драматические курсы Читау, которые посещала Л. Д. Менделеева.
Пейзаж лирической драмы “Незнакомка” (1906) , по словам биографа Блока, был “навеян метаньями по глухим углам петербургской стороны” . Пивная, изображенная в “Первом издании” пьесы, помещалась на углу Гесперовского проспекта и Большой Зеленой улицы. “Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взято с натуры: “вылитый” Гауптман и Верлен, господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей – все это лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями” .
Пейзаж “Второго видения” драмы “Незнакомка” тоже мог быть приурочен к определенному месту Петербурга. “Конец улицы на краю города. Последние дома обрывались внезапно, открывая широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с мигающими огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями”. Петербуржец узнает в этом описании мост и аллею, ведущие на Крестовский остров со стороны Большой Зеленой улицы”
Даже такое, казалось бы совершенно постороннее петербургской тематике, стихотворение, как “Шаги командора” , в котором по-новому истолкован старый сюжет о Дон Жуане, по свидетельству самого Блока, было связано с какими-то сложными ассоциациями с впечатлениями от петербургского пейзажа.
В мистических стихах молодого Блока тема и образ Петербурга еще не присутствует. В них встречаются лишь случайные, разрозненные и импрессионистические беглые детали петербургского пейзажа, вкрапленные в ткань лирических сюжетов: шум и огни города, “вечерние тени” на “синих снегах” , туманы, равнины и болота, “сумрак дня” , “тусклых улиц очерк сонный” , ледоход по реке, “хмурое небо” , “уличный треск” и “фонарей убегающих ряд” , стена, сливающаяся с темнотой, колокольный звон и церковные купола, мерцание газового цвета, “слепые темные ворота” , и “темные храмы” . Детали эти еще не содержат цельного образа города, – даже в тех случаях, когда уточнены типографически:
Ночь темная одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Острова и Нева здесь только названы: целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа, встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но играли роль чисто орнаментальную – в рамках основной темы духовных переживаний поэта.
При всем том в юношеских стихах Блока уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихотворение “Помнишь ли город тревожный…” , где находим столь типичный для всего ландшафта петербургской лирики и при всей импрессионистической беглости столь эмоционально выразительный образ, как “синяя города мгла” .
В своих городских стихах начала 20-ого века Блок еще очень далек от реалистического изображения действительности. Город предстает в них, по большой части, в фантастических и “эсхатологических” (часто заимствованных из Апокалипсиса) образах, как некая фантасмагория, призрачное и обманчивое видение. Этот город “странных и ужасных” явлений, населенный “черными человечками” , “пьяными красными карликами” , “невидимками” . Даже строгие пластические образы петербургского пейзажа, вроде знаменитых конных групп Клодта на Аничковом мосту (“Статуя” ) , истолкованы в том же плане “странного и ужасного” .
Изживая свое соловьевство, Блок открыл для себя новую “прекрасную, богатую и утонченную” тему, которую определил как “мистицизм в повседневности” . Эта тема по преимуществу и разрабатывалась им в 1904-1907 годах, и особенно широко – в стихах о городе. В предисловии ко второму сборнику своей лирики (“Нечаянная радость” ) Блок писал, что его душу тревожит город: “Там, в магическом вихре и свете, страшные и прекрасные видения жизни” . Блок теперь уже всецело обращается к изображению действительности, но по-прежнему видит ее в “магическом свете” , все еще наделяет ее чертами фантастики и таинственности. В методах разработки темы “мистицизма в повседневности” он оказывается особенно близок к Достоевскому. В это время он читает пару его романов.
В стихах Блока о городе, написанных в 1904-1907 годах возникает уже цельный и локальный образ Петербурга. Это – “гениальный город, полный дрожи”, полный противоречий “страшный” и “магический мир” , где “ресторан открыт, как храм, а храм открыт, как ресторан” . За его серой, прозаической внешностью сквозит иной, романтический облик “непостижимого города” . В нем творится мистерия, и новая героиня блоковской поэзии – Снежная Дева – “ночная дочь иных времен” и иных, далеких стран, принимает этот прекрасный и “чарый” город, как свое царство:
И город мой железно-серый
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как существо, приняла.
Здесь – вершина принятия Петербурга Блоком. В дальнейшем этот образ “непостижимого города” всегда сохранял свою могущественную власть над сознанием поэта.
Тема Петербурга, как ставилась и решалась она Блоком в стихах 1904-1907 годов, не исчерпывается изображением “странных и прекрасных видений жизни” . Уже есть и другая сторона, имевшая для Блока не менее важное значение и сыгравшая более значительную роль в процессе его идейно-творческого развития, – сторона социальная.
В стихах о городе ее тема звучит с особенным напряжением. Мощным потоком входят в эти стихи сцены горя и обездоленности простого человека-труженика, обреченного в жертву капиталистической эксплуатации. Городские стихи Блока рисуют яркую картину социального неравенства, разделительные контрасты человеческого существования в большом городе:
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.
В стихах Блока проходит целая галерея образов людей, униженных и оскорбленных в этом сверкающем и сытом мире: мать-самоубийца, бросившая своих детей (“Из газет” ) , бродяга “в измятом картузе над взором оловянным”, гуляющие женщины, девушки, наклонившие лица над скудной работой, “старуха нищая клюкою” , бродячий шарманщик…
В “мещанском” цикле 1906 года (“Холодный день” , “В октябре” , “Окна во двор” , “Хожу, брожу понурой…” , “На чердаке” ) городская повседневность предстает уже без каких-либо осложняющих социальную тему иллюзорных представлений, но во всей реалистической конкретности:
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадь бурая
Гуляет на дворе…
В городских стихах Блока запечатлен также и другой облик Петербурга – облик рабочего Питера. Поэт разглядел в городской повседневности не только “магические” видения в “электрическом сне наяву” , но и “самые реальные” томления “рабьих трудов” , увидел, “как тяжело лежит работа на каждой согнутой спине” , и нашел достойные и сильные слова о несчастных людях, “убитых своим трудом” :… я запомнил эти лица И тишину пустых орбит И обреченных вереница Передо мной везде стоит.
Петербург для Блока был неиссякаемым источником новых образов, тем, пейзажей. Город был как раз тем вдохновителем поэта, без которого он бы не просуществовал. Посвятив родному городу очень большую часть своего творчества, Блок показал тем самым, что Петербург занимал одно из первых мест в его жизни. Однажды, гуляя с В. Рождественским между старых лип у Инженерного замка, Блок сказал: “Люблю я это место. Вот, дичает город, скоро совсем зарастет травой, и от этого будет еще прекраснее… За этими руинами всегда новая жизнь. Старое должно зарасти травой. И будет на этом месте новый город. Как хотелось бы мне его увидеть!” Но Блок его не смог увидеть. А жаль. Мы много потеряли!
3.Городская тема в творчестве В.В.Маяковского
Для Маяковского обращение к теме города было, кроме того, связано с футуризмом — искусством чисто городским.
Тема города подробно разрабатывается в дооктябрьском творчестве Маяковского.
Город Маяковского постоянно находится в движении, которое порождает неразбериху. Движение связано со звучанием: «На царство базаров коронован шум»; «Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над самым ухом взрывая гудки». Смесь постоянного движения и звучание порождает эпитет: адище города.
Город Маяковского — это сплошное нагромождение вещей и техники. На одном пейзаже сочетаются вывески, сельди из Керчи, трамвай, аэропланы, фонари, железо поездов. Вещи Маяковским оживляются («в рельсах колебался рыжеватый кто-то», «Лебеди шей колокольных, гнитесь в силках проводов»).
Город душит искусство, и поэтому в городе Маяковского живут «братья писатели», которые постоянно напуганы городом, что могут писать только про «пажей, любовь, дворцы и сирени куст». Воплощением городского искусства становятся будущие вывески.
Город Маяковского кровожаден («Туман с кровожадным лицом каннибала жевал невкусных людей»), он требует смертей. Отсюда — постоянный мотив смерти, который появляется и в метафорах Маяковского («Где города повешены и в петле облака застыли башен кривые веси — иду один рыдать, что перекрестком распяты городовые»). Смерть в город приносит и война, причем это бедствие для всех городов (Ковно, Вена, Рим, Петербург). Город во время войны страдает («Пальцы улиц ломала Ковна»).
Главный герой города — толпа, воплощение города. Толпа ужасна, город губит в ней все человеческое. В городе нет места отдельному человеку
(«Сбитый старикашка шарил очки»), толпа делает его смешным. Тем более в городе нет места поэту, хотя поэт и вмещает в себя толпу, она не понимает его. Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: «Распни, распни его!» Но пусть толпа знает только два слова («сволочь» и еще какое-то, кажется — «борщ»), поэт должен «не слушать, а рвать их». А так как толпа не принимает душу поэта, он вкладывает ее в вещи, одушевляя их («Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая»).
В городе нет места любви. Женщина если и любит, то не человека, а его мясо. Отсюда — «враждующий букет бульварных проституток», публичные дома. Постоянно упоминается Вавилон — всемирный город блуда. Пошлая любовь связана с городской атрибутикой: «Женщины — фабрики без дыма и труб — миллионами выделывали поцелуи, — всякие, большие, маленькие, — мясистыми рычагами шлепающих губ».
В стихах о городе Маяковский использует обычный прием изобразительности. «А в небо слипшиеся губы воткнули каменные соски» — о высоких домах и низком петербургском небе. Основные цвета в изображении города — ржавый, дымчатый, черный и кроваво-красный.
В стихах Маяковского появляется призыв: «Бросьте города, глупые люди!», но поэт крепко связан с городом. «Город в паутине улиц» — вот декорация трагедии «Владимир Маяковский», к нему же он возвращается и в «Облаке в штанах», и в «Войне и мире», и в «Человеке».
Итак, с городом в дооктябрьском творчестве Маяковского все четыре его «долой» — «Долой вашу любовь!», «Долой вашу религию!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!». Однако в изображении старого, обветшавшего города улавливаются многие традиционные темы, к примеру Блока и Достоевского (город блуда, город, душный для живых людей, город капитализма, город жестокости, город вещей). Разрабатывается и используется традиционная тема Петербурга — Петра. В стихотворении «Последняя Петербургская сказка» первый раз используется прием оживления памятника, но толпа гонит ожившего Петра на поле, и Петр оказывается «узником в собственном городе».
Революция рушит старый город («Лодкой подводной шел ко дну взорванный Петербург»). «Мы разливом второго потопа перемоем миров города», — провозглашает Маяковский гибель старого города в стихотворении «Наш марш». «Мы» — разрушающая и созидающая сила меняет город.
Все четыре «долой» воплощаются при сломе старого города и при строительстве нового города. Город стал другим, в нем родилась новая великая любовь к Родине и народу, по городам идут «миллионы безбожников, язычников и атеистов». Новое революционное искусство остается городским, оно выходит на его улицы. Старое — сметается, новое искусство оживляет город: «Улицы — наши кисти. Площади — наши палитры». В поэме «150 000 000» Маяковский делает городскими привычные поэтические атрибуты: «Мы возьмем и придумаем новые розы — розы столиц в лепестках площадей».
Старый город еще пока дает о себе знать. В нем остаются обыватели («за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клешить»), мещане, бюрократы, хулиганы. Город и после революции хранит в себе множество пороков, а потому поэт обращает на него и свою сатиру («Мои прогулки сквозь улицы и переулки»).
Однако строятся новые города, над которыми «реет красный флажок». И Маяковский рисует черты современного ему города: город техники, электричества, метрополитена, машин, новых заводов. Новый город «вскипает и строится», но стройка только начата, и современный город — только преддверие того идеального «города-сада», о котором мечтал поэт как о городе будущего.
Заключение
Итак, одной из главных тем поэзии Серебряного века стала тема города, прошедшая через все творчество поэтов, таких как В.Брюсов, А. Блок, В. Маяковский. Продолжая и объединяя разнородные традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна), они стали, по сути, первыми русскими поэтами – урбанистами XX в., отразившим обобщенный образ новейшего капиталистического города
.Так В.Брюсов вначале ищет в городских лабиринтах красоту, называет город “обдуманным чудом”, любуется “буйством” людских скопищ и “священным сумраком” улиц. Но при всей своей урбанистической натуре Брюсов изображал город трагическим пространством, где свершается темные и непристойные дела людей: убийства, разврат, революции и т. д. Стихи Брюсова перекликались со стихами сверхурбаниста В. Маяковского.
Город Маяковского — город капитализма, и это важно. Город «маячит в дымах фабрик», растет, жиреет. Поэт изображает город как некоего монстра, который душит все живое, индивидуальное, ведь не случайно героем стихов является обезличенная толпа. Но поэт поверил, что революционные перемены, произошедшие в России смогут изменить городскую жизнь или построить новый город – сад
В сознании и творчестве Александра Блока тема и образ города, а именно, Петербурга играли исключительно важную роль. Для Блока Петербург был поистине “действенным” городом, сильно и глубоко действовавшим на его художественное сознание. Блок – это наиболее “петербургский” из всех русских поэтов. Все его творчество проникнуто духом Петербурга, насыщено его атмосферой. Хотя Блок очень редко называет в своих стихах вещественные детали петербургского пейзажа, весь ландшафт его поэзии неотделим в нашем восприятии и представлении от этого пейзажа – от петербургских туманов, белых ночей, бледной зари, широкого течения Невы и свежего морского ветра. С громадной силой Блок сумел поэтически выразить свое чувство Петербурга.
Петербург Блока – это “страшный мир” , полный острейших противоречий социального быта; это капиталистический город со своими реально-историческими чертами своего облика. Это город, где “богатый зол и рад” и “унижен бедный” . И вместе с тем это город полный бунтарской революционной энергии, город людей, “поднимающихся из тьмы погребов” на штурм старого мира. “Городские” стихи зрелого Блока проникнуты тем гуманистическим и демократическим чувством и тем тревожным ощущением близящихся великих революционных потрясений, которые с такой впечатляющей силы выражены в его творчестве.
Итак, подводя итог развитию городской темы в поэзии, данных авторов нужно отметить двойственное отношение поэтов к современному городу — продукту существующей цивилизации. Они , видя все ужасы, страхи, которые несет город, одновременно пытается найти во всеобщем хаосе урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир к обновлению.
К концу 19-ого века, а именно, в 1890-ые, русская поэзия, под влиянием французского символизма выходит на совершенно иной путь, еще до этого не затронутый. Она отходит от описания нечто поверхностного, того, что постоянно находится непосредственно прямо перед глазами, чего-то очевидного и переключается на абсолютно противоположное, она заглядывает внутрь предмета, при этом обходя обыденную деталь. Символисты отходят от реального мира и действительности и пытаются познать то, что обычный человек не способен уловить взглядом, нечто неощутимое, непонятное и неопознанное, но для них очевидное. За обычным повседневным миром они видят мир совершенно иной, непохожий на привычный. Под влиянием французских символистов оказывается, в частности, и Брюсов, который становится одним из тех, кто вводит это новое течение в русскую литературу, сначала переводя с французского, а впоследствии уже и самостоятельно сочиняя. Для Брюсова с самого начала является важной идея свободы в искусстве, он отходит от следования каким-либо канонам и традициям, его интересуют совершенно новые темы, он стремится передать то, что обычному человеку непонятно, то, что он не в силах увидеть. Интерес Брюсова начинает привлекать и тема современного города, причем города крупного, застроенного, каменного, до предела населенного, города, полностью построенного на контрастах.
Тема города занимает большое место в творчестве Брюсова, причем для него город – это не просто место, где обитают люди, а это нечто большее – это целый отдельный мир. Город не случайно привлекает собой начинающего поэта, ведь символизм ищет что-то совершенно новое, сознательно уходя от устаревших традиций. Погружение в городскую атмосферу – это, несомненно, шаг вперед, ведь город стал занимать центральное место в жизни людей. Город стал местом, где сосредоточены все аспекты человеческой жизни, местом, начинающим развиваться с неимоверной скоростью, двигаясь вперед и шаг за шагом уничтожая остатки феодального строя.
Город у Брюсова не статичен, – это не однородная обездвиженная масса, а прямо наоборот, находящаяся в постоянном действии и движении толпа, которая, в свою очередь, состоит из совершенно различных представителей того или иного социального класса. Тем не менее, городская толпа все-таки обобщена. Она как бы наделена общим разумом, все ее движения и действия идентичны, словно она подчиняется одним законам. Людей будто бы не волнует происходящее вокруг, они настолько погружены в собственные мысли и проблемы, что их совершенно не волнует окружающее, никому ни до кого нет дела. От собственных забот их не может отвлечь даже что-то поистине необычное, волнующее, ужасающее. Человеческий разум словно затуманен, люди лишены сознания, как будто город поглотил все это. Можно даже сказать, что люди являются пленниками города, словно они заперты в нем, и он их не отпускает, вследствие чего люди теряются в нем как морально, так и духовно, они теряют свою душу, смешиваясь с толпой и превращаясь в однородную серую массу:
“люди, люди, словно стаи
Птиц, где каждая – никто!”.
Эту тему можно встретить в поэме “Конь блед”, в которой библейские мотивы представлены на фоне городской жизни, при этом непосредственно с ней переплетаясь. В этом четко структурированном и упорядоченном городском мире внезапно появляется всадник на белом коне, который представляет собой апокалиптический символ конца. Невозможность избежать конца, а также ответственность человека за его прожитую жизнь на земле – вот одни из основных тем библии, отсюда и появляются “женщина, пришедшая сюда для сбыта красоты своей,” и “безумный, убежавший из больницы”. Тем не менее, опьяненные городом люди, а именно опьяненные прогрессом и цивилизацией, не способны отвлечься от своих мелких забот даже перед лицом смерти, перед лицом всадника, предвещающего конец света. Он занимает их внимание лишь на мгновение, а после его исчезновения все приходит в прежний вид, словно ничего на самом деле и не произошло:
“Но восторг и ужас длились – краткое мгновенье.
Через миг в толпе смятенной не стоял никто:
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было все обычным светом ярко залито”.
Аналогичный мотив прослеживается и в стихотворении “Офелия”, в котором девушка бросается из окна, но этот поступок остается просто незамеченным толпой, все продолжает происходить своим чередом. Даже такое событие, как смерть человека на глазах у значительного количества людей, не смогло отвлечь “толпу безумную” от своих повседневных забот. Такой мир губит не только душу человека, но и его самого, неспособность подстроится под такой строй и такую систему несет за собой смерть.
Брюсов не пытается запечатлеть момент, а скорее, наоборот, для него важно движение. Город представлен как бесконечный двигатель, в нем непрерывно кипит работа, каждый его житель постоянно занят каким-либо действием. Город никогда не стоит на месте, мы то и дело наблюдаем за безостановочным движением вечно куда-то стремящихся и идущих людей, за непрерывно мчащимися “омнибусами, кебами и автомобилями”, за работой фабрик и заводов. Мы наблюдаем за ростом цивилизации.
Город у Брюсова представляет собой некую модель человека. Он как будто живой, он сам создает себя, он контролирует все, что находится внутри него. Брюсов обращается к нему, словно к человеку:
“Ты хитроумный, ты, упрямый”,
“Ты гнешь рабов угрюмых спины”
“Засев – ты стережешь года,
А по твоим железным жилам
Струится газ, бежит вода.
Твоя безмерная утроба
Веков добычей не сыта”.
Внешняя оболочка города обманчива, ведь стоит только заглянуть глубже и перед нами откроется совершенно иная картина жизни. Город как бы разделен на две абсолютно противоположные части, на ту, в которой воздвигнуты “дворцы из золота” и “Праздничные храмы
Для женщин, для картин, для книг…” и на ту, в которой “неумолчно ропщет злоба” и “грозно стонет нищета”. И эти две части сильно контрастируют между собой: пока в одной наслаждаются празднеством жизни, в другой без остановки кипит изнурительная и в тоже время губительная работа:
“И в ночь, когда в хрустальных залах
Хохочет огненный разврат,
И нежно пенится в бокалах
Мгновенный сладострастный яд, –
Ты гнешь рабов угрюмых спины…”
Но, тем не менее, нельзя сказать, что эти две стороны города на его общем фоне имеют резко выраженную границу. Они являются частью единого целого, они дополняют друг друга и не могут существовать по отдельности. Там, где есть одно, всегда найдется другое.
Вообще сам город полон противоречий, такого эффекта Брюсов добивается, показывая его с совершенно противоположных сторон. Отголоски рабочей жизни противопоставлены чему-то привлекательному, прекрасному и притягивающему:
“И тонут празднично-закатные,
Лучи в нерастворимой копоти…”
“Луна над трубами повешена,
Где в высоте, чуть нарумяненной,
С помадой алой сажа смешана”.
Городские масштабы поистине огромны, создается ощущение, что город – это отдельный бесконечный мир, у которого отсутствуют какие-либо границы. К тому же, он находится в постоянном росте и развитии, как на промышленном, так и на индустриальном уровне.
Город как бы стоит выше самого человека, при этом подавляя его, человек не управляет городом, все происходит совершенно наоборот. Человек и его личность теряются в этом бесконечном пространстве. К тому же создается впечатление, что этот “стальной, кирпичный и стеклянный” город до предела нагружен и забит, как будто в нем вообще нет свободного места: огромные дома, фабрики и заводы, забитые людьми улицы и куда-то вечно мчащиеся машины. Вообще сам город выглядит очень массивным не только в плане огромного количества высоких домов, но и сама атмосфера, которая царит внутри, тоже несет за собой эффект некой тяжести. Эту атмосферу дополняют и неслучайно выбранные Брюсовым звуки, с помощью которых создается эффект очень шумного города: это и постоянные крики, и звон, гул людских голосов, гудки автомобилей, грохоты карет и даже стук копыт об асфальт:
“И крик, и звон, и многократные
Раскаты в грохоте и топоте”
“Так близко Невский, – возгласы трамваев,
Гудки авто, гул тысяч голосов…”
Городское движение неоднозначно: все либо происходит очень быстро, либо, наоборот, медленно, но, не смотря на это, эффект в обоих случаях создается один и тот же: все как будто тянется бесконечно, из раза в раз все повторяется, одни толпы сменяются другими, улицы вновь и вновь заполняются до предела, мимо мчатся все те же автомобили, и так всегда. Альтернативы этому просто не существует.
Город у Брюсова почти всегда окутан туманом и как будто находится в полусне. Выбранное время суток – либо поздний вечер, сумерки, либо ночь, то есть всегда темное. В городе никогда не наступает рассвет, он всегда погружен во мрак, к тому же отсутствуют четкие краски, все цвета тусклые или замутнены. Единственные источники света в городе – это либо луна, либо свет от электричества. Брюсов стремится к описанию именно такого времени суток, так как дневной мир ему чужд:
“Мне тяжела дневная зелень
И слишком сини небеса”, стихия, в которой ему комфортно, в которой он живет и творит – сумрак:
“Люблю я сумрачные краски,
Громады стен в лучах луны,
Меня приветствует по-братски
Мир дорассветной тишины”.
Отношение Брюсова к городу неоднозначно, он одновременно и любит его, и ненавидит. С одной стороны, он обличает и выводит наружу все его пороки, то, что его больше всего волнует в современном обществе, но с другой стороны, его самого манит и завораживает величие современного города, о чем он не однократно пишет:
“Я люблю большие дома
И узкие улицы города…
Пространство люблю площадей,
Стенами кругом огражденные…
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие”.
Город, где Брюсов вырос, буквально создает его как поэта. Его притягивает масштабность и возможность, возможность человека творить в данном пространстве, ведь город стал центром, где сосредоточены все итоги долгой интеллектуальной деятельности человека, центром развития технологий и культуры. Брюсов хочет поставить город на одну ступень с прежними идеалами поэзии, приблизить его к предыдущим темам, он хочет показать, что город тоже обладает своей собственной и неповторимой красотой. Он видит красоту там, где обычный человек не способен, он замечает каждую деталь и ей восхищается, ведь из таких на первый взгляд совершенно неприметных вещей и составляется вся атмосфера города. Это и “домов неровные зазубрины”, и узкие улицы, и сети телеграфных проволок, и свет от фонарей, даже городские трубы. Его привлекает и материя: камень, стекло, кирпич, сталь.
Брюсов не просто неоднозначно относится к городу, его также одновременно могут привлекать и отталкивать одни и те же вещи: он то любит городской грохот и шум, то их ненавидит, его то привлекает голубизна неба, то отталкивает, он то любит гулять по городу, то пытается спрятаться от внешнего мира в собственной комнате:
“И только небо – всегда голубое –
Сияло прекрасное, в строгом покое…” / “Мне тяжела дневная зелень и слишком сини небеса”.
“Мир шумящий, как далек он, как мне чужд он!” / “Я полюбил твой шум, все уличные крики: напев газетчиков, бичи и бубенцы”
Город своим ритмом и системой сам же и губит собственных жителей. Он порождает в них худшие качества: “безумье, гордость и нужду”, он вынуждает их к постоянной непосильной работе, гнет “рабов угрюмых спины”, он порождает в них грех и разврат. Если человек не способен жить в таком мире, единственный для него выход – это смерть:
“И если жизнью, слишком многострунной,
Измучен ты, – приди ко мне, сюда,
Перешагни чрез парапет чугунный,
И даст тебе забвение вода”.
Ночной город у Брюсова – совершенно не то же самое, что город в сумерках. В ночные часы город превращается в “дьявольский сосуд”, наполненный грехом. Когда весь город, казалось бы, засыпает, когда шумные толпы расходятся по домам, когда гаснет свет, когда вокруг наступает тишина, на улицу выползают все его самые темные стороны:
“Во мгле свободно веселился грех,
И был весь город дьявольским сосудом.
Бесстыдно раздавался женский смех,
И зверские мелькали мимо лица…
И помыслы разгадывал я всех”
“Идет и торжествует мгла,
На лампы дует, гасит свечи,
В постели к любящим легла
И властно их сжимала речи.
Но пробуждается разврат.
В его блестящие приюты
Сквозь тьму, по улицам, спешат
Скитальцы покупать минуты”.
Город словно давно уже погиб. Все его жители тоже мертвы, город заполнен только призраками, у которых нет души. Люди – это всего лишь тени, которые доживают свою бессмысленную жизнь, отсюда и довольно часто встречающееся сравнение людей с призраками. Повседневная атмосфера, в которую погружен человек, просто не пригодна для его существования, он погибает в ней. Человек хочет закрыться и убежать от всего его окружающего, но это просто невозможно. Из города выхода нет, люди в нем мечутся как в “комнатах безвыходных”, он везде настигнет человека, зайдет даже в его сознание. Человек просто бессилен перед властью города над ним, единственное, что может спасти его в данной ситуации – это смерть:
“Кругом, как в комнатах безвыходных,
Опризрачены люди мечутся,
В сознанье царственном, что их одних
Ночные сны увековечатся”
“Зданья одеты туманами,
Линии гаснут мучительно,
Люди – как призраки странные
Конки скользят так таинственно”.
С другой стороны, человек представлен как призрак по отношению ко времени, он просто мелькающая тень на фоне прошлого и будущего, он уйдет и ничего за собой не оставит, придут такие же новые, как и он, но сам город как стоял, так и будет стоять еще долгие века:
“и ляжем мы в веках как перегной
Мы станем сказкой, бредом, беглым сном”.
В городе нет природы вообще, единственные пейзажи, которые можно в нем наблюдать – это сети улиц и площадей. Природу заменяют уличные объекты, как, например, фонари, которые представляются поэту как растения:
“Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях”.
У Брюсова есть и зарисовки деревень, которые представлены как полная противоположность городу. Деревенская природа – это, в первую очередь, сеть рощ, лесов и полей. В этом мире всегда царит тишина и спокойствие, это место, где человек обретает успокоение души и гармонию с внешним миром, а это – именно то, что утратил современный городской житель.
Именно в деревню Брюсов мечтает убежать от сует города, он хочет скрыться от того, с чем ему постоянно приходится сталкиваться в городском мире, он хочет оказаться один, среди природы.
Там, в отличие от города, царит свобода, простор, человек волен выбирать. Но важно, что городская цивилизация постепенно проникает даже в такое место, при этом, губя его, кажется, она уже совсем рядом:
“Здесь мир и век забыть возможно…
Но чу! Порой сквозь шум лесов
Со станции гудит тревожно
Гул санитарных поездов”.
Под городом, про который пишет Брюсов, не имеется в виду конкретное место, это образ собирательный. Брюсов пишет о городе вообще, в не зависимости от местоположения или каких-либо иных факторов, любой город сочетает в себе те проблемы, которые выведены в стихах. Положение города и его жителей везде одинаково, так как ему способствовали одни и те же причины. Просто выглянув в окно, житель любого места сможет увидеть непосредственную связь между реальным миром и тем, что описывает в своих стихотворениях Брюсов.
Тем не менее, у Брюсова есть зарисовки и каких-то конкретных мест (в меньшей мере), как, например, Парижа, Петербурга или Москвы. Городская атмосфера показана через настроение и эмоции, которые чувствует автор, погружаясь в центр жизни того или иного места. Париж, безусловно, восторгает поэта, восторгает своим величием и блеском, бурной жизнью:
“Твоя стихия – жизнь, лишь в ней твои соблазны
Ты на меня дохнул, и я навеки твой”. Петербург и Москва, скорее, даны как полная противоположность, они как будто мертвые, жизнь в них замерла. Если в Париже:
“Сверкали фонари, окутанные пряжей
Каштанов царственных; бросали свой призыв
Огни ночных реклам; летели экипажи,
И рос, и бурно рос глухой людской прилив”, то в Петербурге:
“В морозном тумане белеет Исакий.
На глыбе оснеженной высится Петр.
И люди проходят в дневном полумраке,
Как будто пред ним вступая на смотр”, а в Москве:
“Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,
Грязные крылья по темной почве раскинуты,
Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,
Тянется шея – беззвучная, черная Яуза”.
Человек в городе – всего лишь “капелька на дне”, в то время как сам город – это целая река. Город всегда будет иметь власть и контроль над его жителями, от этого невозможно убежать, человек никогда не сможет его одолеть, хоть и будет противиться, он не сможет ускользнуть от его влияния: “И города с людьми не падала борьба”. Город губит человека, он уничтожает его изнутри, он шаг за шагом истребляет его лучшие качества и оставляет только отрицательные, отсюда и сравнение Брюсовым города с мельницей:
“Ты властно всех берешь в зубчатые колеса,
И мелешь души всех, и веешь легкий прах.
А слезы вечности кропят его, как росы”.
Нельзя не заметить сходства между брюсовским городом и городом у Некрасова. Аналогичные мотивы прослеживаются в стихах обоих поэтов: это и контрастность нищеты с миром богачей (причем в поэзии Некрасова эта тема занимает одно из основных мест), и способность увидеть своеобразную красоту в повседневной городской жизни со всеми ее недостатками, и способность дать городу объективную оценку, то есть вывести наружу как положительные его стороны, так и отрицательные.
Город в обоих случаях губит как себя, так и собственных жителей, погружая их в обстановку, не пригодную для их существования. В случае Некрасова это происходит вследствие того, что сословие высшее закрывает глаза на разрастающуюся с неимоверной скоростью нищету, делая вид, что этого всего просто нет, люди погибают в буквальном смысле, погибают от голода, холода и болезней. Но если у Некрасова смерть физическая, то у Брюсова духовная. Люди теряют собственную личность в огромном городском пространстве, они погружены во враждебную им среду, из которой нет выхода. Однако существенное различие между поэтами заключается в том, что Некрасов говорит, что из этого положения есть выход, люди все еще могут обрести счастье; город вместе с его жителями может быть спасен. Брюсов же пишет, что конец неизбежен, он не предлагает никакого решения, потому что понимает, что ничто не сможет спасти города от приближающейся смерти.
брюсов образ город поэзия
Список использованной литературы
1. “Аванта +” Русская литература XX век
2. В.Я. Брюсов. Город в поэзии Некрасова
Размещено на Allbest.ru
«Urbi et Orbi»
Сознание одиночества, презрение к человечеству, предчувствие неминуемого забвения (характерные стихотворения — «В дни запустений» (1899), «Словно нездешние тени» (1900)) нашли отражение в сборнике «Urbi et Orbi» («Граду и миру»), вышедшем в 1903 году, Брюсова вдохновляют уже не синтетические образы; всё чаще поэт обращается к «гражданской» теме. Классическим примером гражданской лирики (и, пожалуй, наиболее известным в сборнике) является стихотворение «Каменщик».
Апофеозом капиталистической культуры является стихотворение «Конь Блед». В нём перед читателем предстаёт полная тревоги, напряжённая жизнь города. Город своими «грохотами» и «бредом» стирает надвигающийся лик смерти, конца со своих улиц — и продолжает жить с прежней яростной, «многошумной» напряжённостью.
Конь блед
И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть.
Откровение, VI, S
Улица была – как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток
Образ всадника со свитком «смерть»
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, –
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(«Я люблю большие дома…»)
Великодержавное настроение времён Русско-японской войны 1904—1905 годов (стихотворения «К согражданам», «К Тихому океану») сменились у Брюсова периодом веры в непременную гибель урбанистического мира, упадок искусств, наступление «эпохи ущерба». Брюсов видит в будущем лишь времена «последних дней», «последних запустений». Своего пика эти настроения достигли во время Первой Русской революции; они ярко выражены в брюсовской драме «Земля» Настроение «Земли» (произведения «предельно высокого», по определению Блока) в целом пессимистическое. Представлено будущее нашей планеты, эпоха достроенного капиталистического мира, где нет связи с землёй, с просторами природы и где человечество неуклонно вырождается под «искусственным светом» «мира машин». Единственный выход для человечества в создавшемся положении — коллективное самоубийство, которое и являет собой финал драмы. Несмотря на трагический финал, в пьесе изредка всё же встречаются вселяющие надежду нотки; так, в финальной сцене появляется верящий в «возрождение человечества» и в Новую жизнь юноша
16
Начало XX века — сложное время в развитии России, эпоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходит переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые события в стране (и первая русская революция 1905–1907 годов, и первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на развитие культуры, так, в частности, и на дальнейшее развитие литературы.
В XX веке поэты покидают уединенные дубравы и попадают в город. Поэзия становится городской.
1. Образ современного города в поэзии В. Брюсова
В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
«Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.»
(«Городу»)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
(«Городу»)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:
«Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках..».
(«Сумерки»)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали»».
( «Кинжал» )
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, –
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(«Я люблю большие дома…»)
Брюсов писал:
Ах, не так ли Египты,
Ассирии, Римы, Франции,
всяческий бред,
— Те империей, те утлее, сирее, —
Все в былом, в запруду, в запрет.
Так в великом крушенъи (давно ль оно?)…
Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, Блока. Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его “природные” стихи значительно уступают его урбанистической лирике.
Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны этому человеку и поэту за то, что он своим творчеством создавал эпоху “серебряного века”, эпоху блистательных достижений русской поэзии.
2.Город в творчестве Блока
Действенный Петербург (слова Александра Блока) Одно из самых прекрасных и совершеннейших созданий русского национального гения, Петербург – и как тема, и как образ – оставил глубокий, неизгладимый след в сознании людей разных поколений. Русское искусство (живопись и графика, по преимуществу) запечатлело сложный многоплановый образ великого города в его внешнем выражении, во всем богатстве и во всей красоте его монументальных форм.
Но изобразительное искусство, по самой природе своей, не могло в полной мере воплотить чувство Петербурга как явления культурной истории и темы духовных переживаний. Зеркалом, вобравшим в себе многообразные отражения Петербурга в сознании русского общества, явилась художественная литература.
Множество русских писателей в стихах и в прозе в той или иной мере затронули тему Петербурга. Но, если не вдаваться в частности, нужно назвать четырех великих художников слова, для которых эта тема стала органической, и в творчестве которых нашли наиболее полное и четкое художественное воплощение главные аспекты восприятия Петербурга в разные эпохи его истории. Это Пушкин, Гоголь, Достоевский и Блок.
Это было отмечено давно, когда Блок, в сущности, только начинал свой творческий путь. Литературные критики 90-х годов единодушно аттестовали Блока как “поэта города” , и не просто города, А именно Петербурга, и еще точнее, как “гениального поэта” Невского проспекта.
Вот, к примеру, что писали о Блоке в 1908 году: “Александр Блок, поистине, может быть назван поэтом Невского проспекта… Блок – первый поэт этой бесплодной улицы. В нем – белые ночи Невского проспекта, и эта загадочность его женщин, и смуглость его видений, и прозрачность его обещаний. В России появились теперь поэмы города, но Блок – поэт одной только этой улицы, самой напевной, самой лирической изо всех мировых улиц. Идя по Невскому, переживаешь поэмы Блока – эти бескровные, и обманывающие, и томящие поэмы, которые читаешь, и не можешь остановиться” .
Пусть в стихах Блока мы сравнительно редко встречаем конкретно вещественные детали петербургского пейзажа, но при всем этом эти стихи (и не только составляющие в собрании лирики Блока раздел “Город” ) очень локальны. И в “Снежной маске” , и в “Страшном мире” , и в других лирических стихах Блока перед нами возникает цельный и сложный образ не безличного большого города, но именно Петербурга. И о чем бы ни писал Блок “фешенебельном ресторане” или “о крышах дальних кабаков” , о “колодцах дворов” или о “ледяной ряби канала” , о “снежной вьюге” или о “желтой заре” , – это всегда петербургские рестораны и кабаки, петербургские дворы и каналы, петербургская вьюга и петербургская заря.
Говоря о петербургской лирике Блока важно учесть, что тема Петербурга не изолирована от общей идейной и моральной проблематики творчества поэта. Данная тема входила в тесное, органическое соотношение с самыми основными темами его философско-исторического, общественного и художественного мировоззрения. В “городских” стихах зрелого Блока представления его о мире и о человеке, об истории и о современности выражены с не меньшей ясностью и убедительностью, нежели в его патриотической гражданской лирике.
С Петербургом Александр Блок был связан жизненно. Он был петербуржцем в полном и точном смысле этого слова. В Петербурге он родился, прожил всю свою жизнь и умер. Здесь протекла вся его литературная деятельность.
Блок любил и превосходно знал свой город – и не только центральные его кварталы, но и самые глухие его уголки и все ближайшие окрестности. Поэт был великим любителем городских и загородных прогулок. Его дневники, записные книжки и письма к родными к друзьям пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом.
И, хотя в городских стихах Блока не так уж много упоминаний об архитектурных и иных вещественных памятниках Петербурга, стихи его изобилуют лирическими воспринятыми образами именно петербургского пейзажа, во многих случаях поддающиеся точному топографическому определению. Любопытно, что даже в стихах, казалось бы, отвлеченных и мистических стихах молодого Блока обнаруживаются подчас вполне реальные связи с определенными местами Петербурга.
Так, например, в стихотворении 1901 года “Пять изгибов сокровенных…”, как выясняется это из дневника Блока, таинственные “изгибы” означают не что иное, как те улицы, по которым проходила Л. Д. Менделеева (невеста Блока) , направляясь ежедневно на Высшие женские курсы, а сам Блок “следил за нею, не замеченный ею” . Улицы эти – Седьмая, Восьмая, Девятая и Десятая, а также Васильевский остров и Средний проспект, и в этой связи понятными становятся строки: “Пяти изгибов вдохновенных, Семь и десять по краям, Восемь, девять, средний храм…” . Также и относительно стихотворения “Там в улице стоял какой-то дом…” известно, что Блок в данном случае имел в виду определенный дом (на Моховой улице) , в котором помещались драматические курсы Читау, которые посещала Л. Д. Менделеева.
Пейзаж лирической драмы “Незнакомка” (1906) , по словам биографа Блока, был “навеян метаньями по глухим углам петербургской стороны” . Пивная, изображенная в “Первом издании” пьесы, помещалась на углу Гесперовского проспекта и Большой Зеленой улицы. “Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взято с натуры: “вылитый” Гауптман и Верлен, господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей – все это лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями” .
Пейзаж “Второго видения” драмы “Незнакомка” тоже мог быть приурочен к определенному месту Петербурга. “Конец улицы на краю города. Последние дома обрывались внезапно, открывая широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с мигающими огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями”. Петербуржец узнает в этом описании мост и аллею, ведущие на Крестовский остров со стороны Большой Зеленой улицы”
Даже такое, казалось бы совершенно постороннее петербургской тематике, стихотворение, как “Шаги командора” , в котором по-новому истолкован старый сюжет о Дон Жуане, по свидетельству самого Блока, было связано с какими-то сложными ассоциациями с впечатлениями от петербургского пейзажа.
В мистических стихах молодого Блока тема и образ Петербурга еще не присутствует. В них встречаются лишь случайные, разрозненные и импрессионистические беглые детали петербургского пейзажа, вкрапленные в ткань лирических сюжетов: шум и огни города, “вечерние тени” на “синих снегах” , туманы, равнины и болота, “сумрак дня” , “тусклых улиц очерк сонный” , ледоход по реке, “хмурое небо” , “уличный треск” и “фонарей убегающих ряд” , стена, сливающаяся с темнотой, колокольный звон и церковные купола, мерцание газового цвета, “слепые темные ворота” , и “темные храмы” . Детали эти еще не содержат цельного образа города, – даже в тех случаях, когда уточнены типографически:
Ночь темная одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Острова и Нева здесь только названы: целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа, встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но играли роль чисто орнаментальную – в рамках основной темы духовных переживаний поэта.
При всем том в юношеских стихах Блока уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихотворение “Помнишь ли город тревожный…” , где находим столь типичный для всего ландшафта петербургской лирики и при всей импрессионистической беглости столь эмоционально выразительный образ, как “синяя города мгла” .
В своих городских стихах начала 20-ого века Блок еще очень далек от реалистического изображения действительности. Город предстает в них, по большой части, в фантастических и “эсхатологических” (часто заимствованных из Апокалипсиса) образах, как некая фантасмагория, призрачное и обманчивое видение. Этот город “странных и ужасных” явлений, населенный “черными человечками” , “пьяными красными карликами” , “невидимками” . Даже строгие пластические образы петербургского пейзажа, вроде знаменитых конных групп Клодта на Аничковом мосту (“Статуя” ) , истолкованы в том же плане “странного и ужасного” .
Изживая свое соловьевство, Блок открыл для себя новую “прекрасную, богатую и утонченную” тему, которую определил как “мистицизм в повседневности” . Эта тема по преимуществу и разрабатывалась им в 1904-1907 годах, и особенно широко – в стихах о городе. В предисловии ко второму сборнику своей лирики (“Нечаянная радость” ) Блок писал, что его душу тревожит город: “Там, в магическом вихре и свете, страшные и прекрасные видения жизни” . Блок теперь уже всецело обращается к изображению действительности, но по-прежнему видит ее в “магическом свете” , все еще наделяет ее чертами фантастики и таинственности. В методах разработки темы “мистицизма в повседневности” он оказывается особенно близок к Достоевскому. В это время он читает пару его романов.
В стихах Блока о городе, написанных в 1904-1907 годах возникает уже цельный и локальный образ Петербурга. Это – “гениальный город, полный дрожи”, полный противоречий “страшный” и “магический мир” , где “ресторан открыт, как храм, а храм открыт, как ресторан” . За его серой, прозаической внешностью сквозит иной, романтический облик “непостижимого города” . В нем творится мистерия, и новая героиня блоковской поэзии – Снежная Дева – “ночная дочь иных времен” и иных, далеких стран, принимает этот прекрасный и “чарый” город, как свое царство:
И город мой железно-серый
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как существо, приняла.
Здесь – вершина принятия Петербурга Блоком. В дальнейшем этот образ “непостижимого города” всегда сохранял свою могущественную власть над сознанием поэта.
Тема Петербурга, как ставилась и решалась она Блоком в стихах 1904-1907 годов, не исчерпывается изображением “странных и прекрасных видений жизни” . Уже есть и другая сторона, имевшая для Блока не менее важное значение и сыгравшая более значительную роль в процессе его идейно-творческого развития, – сторона социальная.
В стихах о городе ее тема звучит с особенным напряжением. Мощным потоком входят в эти стихи сцены горя и обездоленности простого человека-труженика, обреченного в жертву капиталистической эксплуатации. Городские стихи Блока рисуют яркую картину социального неравенства, разделительные контрасты человеческого существования в большом городе:
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.
В стихах Блока проходит целая галерея образов людей, униженных и оскорбленных в этом сверкающем и сытом мире: мать-самоубийца, бросившая своих детей (“Из газет” ) , бродяга “в измятом картузе над взором оловянным”, гуляющие женщины, девушки, наклонившие лица над скудной работой, “старуха нищая клюкою” , бродячий шарманщик…
В “мещанском” цикле 1906 года (“Холодный день” , “В октябре” , “Окна во двор” , “Хожу, брожу понурой…” , “На чердаке” ) городская повседневность предстает уже без каких-либо осложняющих социальную тему иллюзорных представлений, но во всей реалистической конкретности:
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадь бурая
Гуляет на дворе…
В городских стихах Блока запечатлен также и другой облик Петербурга – облик рабочего Питера. Поэт разглядел в городской повседневности не только “магические” видения в “электрическом сне наяву” , но и “самые реальные” томления “рабьих трудов” , увидел, “как тяжело лежит работа на каждой согнутой спине” , и нашел достойные и сильные слова о несчастных людях, “убитых своим трудом” :… я запомнил эти лица И тишину пустых орбит И обреченных вереница Передо мной везде стоит.
Петербург для Блока был неиссякаемым источником новых образов, тем, пейзажей. Город был как раз тем вдохновителем поэта, без которого он бы не просуществовал. Посвятив родному городу очень большую часть своего творчества, Блок показал тем самым, что Петербург занимал одно из первых мест в его жизни. Однажды, гуляя с В. Рождественским между старых лип у Инженерного замка, Блок сказал: “Люблю я это место. Вот, дичает город, скоро совсем зарастет травой, и от этого будет еще прекраснее… За этими руинами всегда новая жизнь. Старое должно зарасти травой. И будет на этом месте новый город. Как хотелось бы мне его увидеть!” Но Блок его не смог увидеть. А жаль. Мы много потеряли!
3.Городская тема в творчестве В.В.Маяковского
Для Маяковского обращение к теме города было, кроме того, связано с футуризмом — искусством чисто городским.
Тема города подробно разрабатывается в дооктябрьском творчестве Маяковского.
Город Маяковского постоянно находится в движении, которое порождает неразбериху. Движение связано со звучанием: «На царство базаров коронован шум»; «Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над самым ухом взрывая гудки». Смесь постоянного движения и звучание порождает эпитет: адище города.
Город Маяковского — это сплошное нагромождение вещей и техники. На одном пейзаже сочетаются вывески, сельди из Керчи, трамвай, аэропланы, фонари, железо поездов. Вещи Маяковским оживляются («в рельсах колебался рыжеватый кто-то», «Лебеди шей колокольных, гнитесь в силках проводов»).
Город душит искусство, и поэтому в городе Маяковского живут «братья писатели», которые постоянно напуганы городом, что могут писать только про «пажей, любовь, дворцы и сирени куст». Воплощением городского искусства становятся будущие вывески.
Город Маяковского кровожаден («Туман с кровожадным лицом каннибала жевал невкусных людей»), он требует смертей. Отсюда — постоянный мотив смерти, который появляется и в метафорах Маяковского («Где города повешены и в петле облака застыли башен кривые веси — иду один рыдать, что перекрестком распяты городовые»). Смерть в город приносит и война, причем это бедствие для всех городов (Ковно, Вена, Рим, Петербург). Город во время войны страдает («Пальцы улиц ломала Ковна»).
Главный герой города — толпа, воплощение города. Толпа ужасна, город губит в ней все человеческое. В городе нет места отдельному человеку
(«Сбитый старикашка шарил очки»), толпа делает его смешным. Тем более в городе нет места поэту, хотя поэт и вмещает в себя толпу, она не понимает его. Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: «Распни, распни его!» Но пусть толпа знает только два слова («сволочь» и еще какое-то, кажется — «борщ»), поэт должен «не слушать, а рвать их». А так как толпа не принимает душу поэта, он вкладывает ее в вещи, одушевляя их («Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая»).
В городе нет места любви. Женщина если и любит, то не человека, а его мясо. Отсюда — «враждующий букет бульварных проституток», публичные дома. Постоянно упоминается Вавилон — всемирный город блуда. Пошлая любовь связана с городской атрибутикой: «Женщины — фабрики без дыма и труб — миллионами выделывали поцелуи, — всякие, большие, маленькие, — мясистыми рычагами шлепающих губ».
В стихах о городе Маяковский использует обычный прием изобразительности. «А в небо слипшиеся губы воткнули каменные соски» — о высоких домах и низком петербургском небе. Основные цвета в изображении города — ржавый, дымчатый, черный и кроваво-красный.
В стихах Маяковского появляется призыв: «Бросьте города, глупые люди!», но поэт крепко связан с городом. «Город в паутине улиц» — вот декорация трагедии «Владимир Маяковский», к нему же он возвращается и в «Облаке в штанах», и в «Войне и мире», и в «Человеке».
Итак, с городом в дооктябрьском творчестве Маяковского все четыре его «долой» — «Долой вашу любовь!», «Долой вашу религию!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!». Однако в изображении старого, обветшавшего города улавливаются многие традиционные темы, к примеру Блока и Достоевского (город блуда, город, душный для живых людей, город капитализма, город жестокости, город вещей). Разрабатывается и используется традиционная тема Петербурга — Петра. В стихотворении «Последняя Петербургская сказка» первый раз используется прием оживления памятника, но толпа гонит ожившего Петра на поле, и Петр оказывается «узником в собственном городе».
Революция рушит старый город («Лодкой подводной шел ко дну взорванный Петербург»). «Мы разливом второго потопа перемоем миров города», — провозглашает Маяковский гибель старого города в стихотворении «Наш марш». «Мы» — разрушающая и созидающая сила меняет город.
Все четыре «долой» воплощаются при сломе старого города и при строительстве нового города. Город стал другим, в нем родилась новая великая любовь к Родине и народу, по городам идут «миллионы безбожников, язычников и атеистов». Новое революционное искусство остается городским, оно выходит на его улицы. Старое — сметается, новое искусство оживляет город: «Улицы — наши кисти. Площади — наши палитры». В поэме «150 000 000» Маяковский делает городскими привычные поэтические атрибуты: «Мы возьмем и придумаем новые розы — розы столиц в лепестках площадей».
Старый город еще пока дает о себе знать. В нем остаются обыватели («за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клешить»), мещане, бюрократы, хулиганы. Город и после революции хранит в себе множество пороков, а потому поэт обращает на него и свою сатиру («Мои прогулки сквозь улицы и переулки»).
Однако строятся новые города, над которыми «реет красный флажок». И Маяковский рисует черты современного ему города: город техники, электричества, метрополитена, машин, новых заводов. Новый город «вскипает и строится», но стройка только начата, и современный город — только преддверие того идеального «города-сада», о котором мечтал поэт как о городе будущего.
Заключение
Итак, одной из главных тем поэзии Серебряного века стала тема города, прошедшая через все творчество поэтов, таких как В.Брюсов, А. Блок, В. Маяковский. Продолжая и объединяя разнородные традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна), они стали, по сути, первыми русскими поэтами – урбанистами XX в., отразившим обобщенный образ новейшего капиталистического города
.Так В.Брюсов вначале ищет в городских лабиринтах красоту, называет город “обдуманным чудом”, любуется “буйством” людских скопищ и “священным сумраком” улиц. Но при всей своей урбанистической натуре Брюсов изображал город трагическим пространством, где свершается темные и непристойные дела людей: убийства, разврат, революции и т. д. Стихи Брюсова перекликались со стихами сверхурбаниста В. Маяковского.
Город Маяковского — город капитализма, и это важно. Город «маячит в дымах фабрик», растет, жиреет. Поэт изображает город как некоего монстра, который душит все живое, индивидуальное, ведь не случайно героем стихов является обезличенная толпа. Но поэт поверил, что революционные перемены, произошедшие в России смогут изменить городскую жизнь или построить новый город – сад
В сознании и творчестве Александра Блока тема и образ города, а именно, Петербурга играли исключительно важную роль. Для Блока Петербург был поистине “действенным” городом, сильно и глубоко действовавшим на его художественное сознание. Блок – это наиболее “петербургский” из всех русских поэтов. Все его творчество проникнуто духом Петербурга, насыщено его атмосферой. Хотя Блок очень редко называет в своих стихах вещественные детали петербургского пейзажа, весь ландшафт его поэзии неотделим в нашем восприятии и представлении от этого пейзажа – от петербургских туманов, белых ночей, бледной зари, широкого течения Невы и свежего морского ветра. С громадной силой Блок сумел поэтически выразить свое чувство Петербурга.
Петербург Блока – это “страшный мир” , полный острейших противоречий социального быта; это капиталистический город со своими реально-историческими чертами своего облика. Это город, где “богатый зол и рад” и “унижен бедный” . И вместе с тем это город полный бунтарской революционной энергии, город людей, “поднимающихся из тьмы погребов” на штурм старого мира. “Городские” стихи зрелого Блока проникнуты тем гуманистическим и демократическим чувством и тем тревожным ощущением близящихся великих революционных потрясений, которые с такой впечатляющей силы выражены в его творчестве.
Итак, подводя итог развитию городской темы в поэзии, данных авторов нужно отметить двойственное отношение поэтов к современному городу — продукту существующей цивилизации. Они , видя все ужасы, страхи, которые несет город, одновременно пытается найти во всеобщем хаосе урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир к обновлению.
Даже в облике и характере Брюсова-старшеклассника, бородатого, некрасивого, преисполненного юношеского самомнения, чудаковатого, погруженного в свои мысли, поражающего учителей способностями и знаниями, одинокого среди товарищей, угадывалось зарождение какой-то непривычной породы людей, возбужденных реальностями и видениями по-новому развернувшейся городской жизни. Брюсову открылась искривленная душа буржуазного города, мир ночных ресторанов, домов терпимости и картежных страстей. Еще в ранней юности он соприкоснулся с этой стихией, переболел духовными болезнями горожанина.
Валерия Брюсова называют вождем русского символизма. Для его творчества были характерны беззаветная преданность своему призванию поэта, страстное служение литературе, невзирая на общественный строй. Он утверждал, что мастерство – важнейший элемент художественного творчества.
В 1894-1895 гг. вышли три сборника стихотворений “Русские символисты”. Как выяснилось позже, автором большинства стихотворений был Брюсов, выступивший под разными псевдонимами, чтобы создать впечатление существования большого объединения поэтов-единомышленников. Мистификация удалась – читатели и критики заговорили о русском символизме.
Первые стихотворения Валерия Брюсова были опубликованы в 1894-1895 годах и сразу привлекли внимание читателей своей необычностью, дерзостью, экзотичностью. Молодой поэт стремится увидеть необычное в повседневном, зафиксировать преходящие чувства в ярких образах. Отсюда непривычные слова, странные картины, необычные сравнения:
“Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине”. (“Творчество”).
В своих поэтических сборниках начала XX века В. Брюсов затрагивает множество исторических тем: древняя Ассирия, Египет, Греция, Рим, средневековье и Возрождение, наполеоновская эпоха. Обращаясь к героям истории, Брюсов пытается найти в их мыслях и поступках то, что созвучно современности.
Героев Брюсова объединяет целеустремленность, преданность избранному пути, вера в свое историческое предназначение. Брюсова привлекает сила ума и духа, позволяющая встать над будничными заботами, открыть неведомое. Но они всегда одиноки, они не способны на самопожертвование, в них нет чувства служения людям.
Разъединенность героев с окружающими людьми, отчужденность приводят Брюсова к некоторой картинности, риторичности, холодности стихов. Посвящая свои стихи “всем богам”, автор, по существу, остается безразличным к содержанию их дела.
Брюсов всегда тяготел к урбанистической лирике – был певцом города, который представлялся ему центром цивилизации и вместе с тем неким спрутом. Брюсов предчувствовал, что на этот город-спрут обрушится Рок. Это предчувствие поэта символически выражено в стихотворении “Конь блед”:
Улица была – как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Темой одиночества, жизненного неустройства, беззащитности и слабости человека окрашены строки, посвященные городской жизни. В воображении поэта все чаще возникает “близ яркой звезды умирающий город”. “Унылый и усталый мир” близится к концу. За роковой чертой возможна либо рабская покорность установленным порядкам, либо взрыв стихийных сил протеста.
Брюсов ощущает обреченность цивилизации. Он считает приближающуюся революцию неизбежной, исторически закономерной, поэтому в нем нет страха, нет ненависти. Силы будущей революции представляются ему стихией, валом, который движется “по еще не открытым Памирам”. Будущий мир станет “общим даром идущих поколений”. Но как будет он построен, на каких основах, кто будет тот “вольный человек”, который будет в нем жить, – все это для Брюсова в высшей степени туманно и неопределенно.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. “Стальной”, “кирпичный”, “стеклянный”, с “железными жилами” город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
“Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.” (“Городу”)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты – очарователь неустанный,
Ты – не слабеющий магнит. (“Городу”)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город – центр существующей науки и индустрии:
“Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках…” (“Сумерки”)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
“Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона. Кинжал поэзии!
Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, – затем, что я поэт.
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Итак, подводя итог развитию городской темы в поэзии Валерия Брюсова, нужно отметить двойственное отношение поэта к современному городу – продукту существующей цивилизации. Поэт, видя все ужасы, страхи, которые несет город, одновременно пытается найти во всеобщем хаосе урбанистической жизни яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир к обновлению.
Таким образом, можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
“Я люблю большие дома
И узкие улицы города,
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, –
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, –
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(“Я люблю большие дома…”)
Тема города в поэзии
Серебряного века
Цели:
– рассмотреть ряд
стихотворений поэтов
Серебряного века, в
которых отражается тема
города;
– попытаться понять,
каким видел город и что
связывал с этим образом
каждый из поэтов
Задачи исследования:
– провести параллели между сюжетными
линиями стихотворений разных поэтов;
– разобраться, в чем заключается
своеобразие поэтических образов у каждого
из них;
– установить суть сходства и различия в
подходе к теме;
– выяснить, каковы взаимоотношения города
с лирическим «я» поэтов Серебряного века.
Новизна исследования
заключается не в постановке
проблемы,
а в исследовательском подходе
к ее решению
Практическая ценность работы
заключается в возможности
использования ее на уроках
литературы в качестве
углубляющего и развивающего
материала.
Образ современного города в
поэзии В.Брюсова
Я люблю большие дома…
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные,
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
Горят электрические луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках.
Круги циферблатов янтарных
Волшебно зажглись над толпой,
И жаждущих плит тротуарных
Коснулся прохладный покой.
«Сумерки»
Конь
Мчались омнибусы,
кебы и автомобили,
Был неисчерпаем
яростный людской
поток…
В гордый гимн
сливались с рокотом
колес и скоком
Выкрики газетчиков и
щелканье бичей.
блед
Растут дома; гудят автомобили;
Фабричный дым висит на всех кустах;
Аэропланы крылья расстелили
В облаках…
«Ответ»
Конь блед
Улица была – как
буря.
Толпы проходили,
Словно их
преследовал
неотвратимый Рок…
Городу
Стальной,
кирпичный и
стеклянный,
Сетями проволок
обвит,
Ты – чарователь
неустанный,
Ты – не слабеющий
магнит.
К Медному Всаднику
…северный город как призрак
туманный,
Мы, люди, проходим,
как тени во сне.
Лишь ты сквозь века,
неизменный,
венчанный,
С рукою простертой
летишь на коне.
Миг – и знамена кровавого цвета
Кинет по ветру, воспрянув, Восток.
Миг – и потребует властно ответа
Зов на сраженье – фабричный гудок.
Улицы жаждут толпы, как голодные звери,
Миг – и желанья насытят они до конца…
«В сквере»
Здесь на улицах избита
Вашей поступью трава,
Здесь под плитами гранита
Грудь земная не жива.
Здесь не стонут гордо сосны,
Здесь не шепчет круг осин,
Здесь победен шум колесный
Да далекий гул машин.
«Рысь»
– Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? Кому?
– Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму…
«Каменщик»
Ночь
Но пробуждается
разврат.
В его блестящие
приюты
Сквозь тьму, по
улицам, спешат
Скитальцы
покупать минуты…
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
«Городу»
Замкнутые
Освобождение, восторг
великой воли,
Приветствую тебя и славлю
из цепей!
Я – узник, раб в тюрьме, но
вижу поле, поле…
О солнце! О простор! О
высота степей!
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,
Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,
Не веря в робкие призывы.
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
«Кинжал»
А. Блок- «гениальный поэт»
Невского проспекта
Улица, улица…
Улица, улица…
Тени беззвучно
спешащих
Тело продать,
И забвенье купить,
И опять погрузиться
В сонное озеро
города – зимнего
холода…
На улице – дождик
и слякоть,
Не знаешь, о чем
горевать.
И скучно, и хочется
плакать,
И некуда силы
девать…
Зажгутся нити
фонарей.
Блеснут витрины и
тротуары.
В мерцанье тусклых
площадей
Потянутся рядами
пары…
Пять изгибов вдохновенных…
Пять изгибов
вдохновенных,
Семь и десять по
краям,
Восемь, девять,
средний храм…
Бегут неверные тени…
Бегут неверные
дневные тени.
Высок и внятен
колокольный зов.
Озарены высокие
ступени,
Их камень жив – и
ждет твоих шагов…
Ночь
Ночь темная одела
острова.
Взошла луна.
Весна вернулась.
Печаль светла.
Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Вечность бросила в город…
Вечность бросила в город
Оловянный закат.
Край небесный распорот,
Переулки гудят.
Оловянные кровли –
Всем безумным приют.
В этот город торговли
Небеса не сойдут…
Еще прекрасно серое небо
И в небе сером
холодные светы
Одели Зимний
дворец царя,
И латник в черном
не даст ответа,
Пока не застигнет
его заря…
Снежная дева
И город мой железно-серый
Где ветер, дождь, и зыбь, и
мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как царство, приняла.
Она узнала зыбь и дымы,
Огни, и мраки, и дома –
Весь город мой непостижимый
–
Непостижимая сама.
Мы встретились с тобою в храме…
Мы встретились с тобою в храме
И жили в радостном саду,
Но вот зловонными дворами
Пошли к проклятью и труду.
Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.
Холодный день
…я запомнил эти
лица
И тишину пустых
орбит.
И обреченных
вереница
Передо мной везде
стоит.
Да, так велит мне вдохновенье:
Моя свободная мечта
Все льнет туда, где униженье,
Где грязь, и мрак, и нищета.
И я люблю сей мир ужасный:
За ним сквозит мне мир иной,
Обетованный и прекрасный,
И человечески-простой…
«Соловьиный сад»
Урбанистическая тема
в творчестве В.Маяковского
Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут
досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду – красивый,
двадцатидвухлетний.
«Облако в штанах»
Ночь
Багровый и белый
отброшен и скомкан,
В зеленый бросали
горстями дукаты,
А черным ладоням
сбежавшихся окон
Раздали желтые
карты.
Адище города
На царство базаров
коронован шум…
Адище города окна
разбили
На крохотные, сосущие
светами адки.
Рыжие дьяволы,
вздымались автомобили,
над самым ухом взрывая
гудки…
Вывескам
Когда же, хмур и
плачевен,
загасит фонарные
знаки,
влюбляйтесь под
небом харчевен
в фаянсовых чайников
маки!
Туман с
кровожадным
лицом
каннибала
жевал
невкусных
людей…
Морду в кровь разбила
кофейня,
зверьим криком багрима…
«Война объявлена»
Ветер колючий
трубе вырывает
дымчатой шерсти клок…
«Из улицы в улицу»
Мокрая, будто ее облизали,
толпа.
Прокисший воздух плесенью веет…
Толпа – пестрошерстая быстрая кошкаплыла, изгибаясь, дверями влекома…
Вот так я сделался собакой…
Толпа
навалилась,
огромная,
злая…
я стал на
четвереньки и
залаял…
Адище города
А там, под вывеской,
где сельди из Керчисбитый старикашка
шарил очки
и заплакал, когда в
вечереющем смерче
трамвай с разбега
взметнул зрачки…
Я вышел на площадь,
Выжженный квартал
Надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно – у меня изо рта
Шевелит ногами непрожеванный крик.
«А все-таки»
Из улицы в улицу
Лысый фонарь
сладострастно
снимает
с улицы
черный чулок…
Последняя Петербургская сказка
Стоит император
Петр Великий,
думает:
«Запирую на
просторе я!» а рядом
под пьяные клики
строится гостиница
«Астория»…
Приказ по армии искусства
Довольно грошовых
истин.
Из сердца старое
вытри.
Улицы – наши кисти.
Площади – наши
палитры.
Лодкой подводной шел ко дну
взорванный Петербург…
Мы разливом второго потопа
Перемоем миров города…
«Наш марш»
Мы идем
Чтоб природами хилыми
не сквернили скверы,
в небеса шарахаем
железобетон…
И он, свободный,
ору о ком я,
человек –
придет он,
верьте мне, верьте!
«Война и мир»
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
«Послушайте!»
В.Брюсов
Начало XX века:
-«чарователь неустанный»;
«воздвиг дворцы из золота,
праздничные храмы»;
Эволюция темы:
– социальные противоречия
городской цивилизации;
– хитроумен и коварен;
– «Безумье, Гордость, Нужда,
Разврат…»;
– образ Петра Первого;
– буржуазный город погибнет
сам от себя;
– поиск яркой сильной
личности.
А.Блок
Ранняя лирика:
– белые ночи, Невский
проспект, загадочность
женщин, призрачность,
смутность городских видений,
фонари, блеск витрин,
колокольный звон и
церковные купола;
– героиня – Снежная дева;
Эволюция темы:
– образ непостижимого
города;
– «страшный и магический
мир»;
– образ Петра Первого;
– облик рабочего Питера;
– мечта об обетованном и
прекрасном мире.
В.Маяковский
Дореволюционная лирика:
Город – «адище»:
-движение, звучание,
нагромождения;
-душит искусство;
– мотив смерти;
– герой – толпа, нет места
человеку;
– нет любви;
– духота, блуд, жестокость
– образ Петра Первого;
Послеоктябрьское
творчество:
– революция рушит старый
город;
– мечта о городе-саде.
Выводы:
-все поэты любят свой город и страдают от его пороков;
-В.Брюсов в начале своего творчества называет город «обдуманным чудом»;
но при всей своей урбанистической натуре он изображает город
трагическим пространством;
– В.Маяковский изображает город как некоего монстра, который душит все
живое, революционные перемены смогут изменить жизнь и будет возведен
новый город – город- сад;
– А.Блок сумел поэтически выразить свое чувство Петербурга; но это и
«страшный мир» с его социальными противоречиями и это город, полный
бунтарской революционной энергии;
– каждый из поэтов, видя все ужасы, страхи, которые несет город,
одновременно пытается найти во всеобщем хаосе урбанистической жизни
яркую индивидуальность, необыкновенную личность, которая приведет мир
к обновлению.
240*400 Advertur.ru end
16
Начало XX века — сложное время в развитии России, эпоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходит переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые события в стране (и первая русская революция 1905–1907 годов, и первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на развитие культуры, так, в частности, и на дальнейшее развитие литературы.
В XX веке поэты покидают уединенные дубравы и попадают в город. Поэзия становится городской.
1. Образ современного города в поэзии В. Брюсова
В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.
С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.
Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:
«Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.»
(«Городу»)
Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
(«Городу»)
Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:
«Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках..».
(«Сумерки»)
И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:
«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали»».
( «Кинжал» )
Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.
Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, –
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
(«Я люблю большие дома…»)
Брюсов писал:
Ах, не так ли Египты,
Ассирии, Римы, Франции,
всяческий бред,
— Те империей, те утлее, сирее, —
Все в былом, в запруду, в запрет.
Так в великом крушенъи (давно ль оно?)…
Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, Блока. Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его “природные” стихи значительно уступают его урбанистической лирике.
Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны этому человеку и поэту за то, что он своим творчеством создавал эпоху “серебряного века”, эпоху блистательных достижений русской поэзии.
2.Город в творчестве Блока
Действенный Петербург (слова Александра Блока) Одно из самых прекрасных и совершеннейших созданий русского национального гения, Петербург – и как тема, и как образ – оставил глубокий, неизгладимый след в сознании людей разных поколений. Русское искусство (живопись и графика, по преимуществу) запечатлело сложный многоплановый образ великого города в его внешнем выражении, во всем богатстве и во всей красоте его монументальных форм.
Но изобразительное искусство, по самой природе своей, не могло в полной мере воплотить чувство Петербурга как явления культурной истории и темы духовных переживаний. Зеркалом, вобравшим в себе многообразные отражения Петербурга в сознании русского общества, явилась художественная литература.
Множество русских писателей в стихах и в прозе в той или иной мере затронули тему Петербурга. Но, если не вдаваться в частности, нужно назвать четырех великих художников слова, для которых эта тема стала органической, и в творчестве которых нашли наиболее полное и четкое художественное воплощение главные аспекты восприятия Петербурга в разные эпохи его истории. Это Пушкин, Гоголь, Достоевский и Блок.
Это было отмечено давно, когда Блок, в сущности, только начинал свой творческий путь. Литературные критики 90-х годов единодушно аттестовали Блока как “поэта города” , и не просто города, А именно Петербурга, и еще точнее, как “гениального поэта” Невского проспекта.
Вот, к примеру, что писали о Блоке в 1908 году: “Александр Блок, поистине, может быть назван поэтом Невского проспекта… Блок – первый поэт этой бесплодной улицы. В нем – белые ночи Невского проспекта, и эта загадочность его женщин, и смуглость его видений, и прозрачность его обещаний. В России появились теперь поэмы города, но Блок – поэт одной только этой улицы, самой напевной, самой лирической изо всех мировых улиц. Идя по Невскому, переживаешь поэмы Блока – эти бескровные, и обманывающие, и томящие поэмы, которые читаешь, и не можешь остановиться” .
Пусть в стихах Блока мы сравнительно редко встречаем конкретно вещественные детали петербургского пейзажа, но при всем этом эти стихи (и не только составляющие в собрании лирики Блока раздел “Город” ) очень локальны. И в “Снежной маске” , и в “Страшном мире” , и в других лирических стихах Блока перед нами возникает цельный и сложный образ не безличного большого города, но именно Петербурга. И о чем бы ни писал Блок “фешенебельном ресторане” или “о крышах дальних кабаков” , о “колодцах дворов” или о “ледяной ряби канала” , о “снежной вьюге” или о “желтой заре” , – это всегда петербургские рестораны и кабаки, петербургские дворы и каналы, петербургская вьюга и петербургская заря.
Говоря о петербургской лирике Блока важно учесть, что тема Петербурга не изолирована от общей идейной и моральной проблематики творчества поэта. Данная тема входила в тесное, органическое соотношение с самыми основными темами его философско-исторического, общественного и художественного мировоззрения. В “городских” стихах зрелого Блока представления его о мире и о человеке, об истории и о современности выражены с не меньшей ясностью и убедительностью, нежели в его патриотической гражданской лирике.
С Петербургом Александр Блок был связан жизненно. Он был петербуржцем в полном и точном смысле этого слова. В Петербурге он родился, прожил всю свою жизнь и умер. Здесь протекла вся его литературная деятельность.
Блок любил и превосходно знал свой город – и не только центральные его кварталы, но и самые глухие его уголки и все ближайшие окрестности. Поэт был великим любителем городских и загородных прогулок. Его дневники, записные книжки и письма к родными к друзьям пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом.
И, хотя в городских стихах Блока не так уж много упоминаний об архитектурных и иных вещественных памятниках Петербурга, стихи его изобилуют лирическими воспринятыми образами именно петербургского пейзажа, во многих случаях поддающиеся точному топографическому определению. Любопытно, что даже в стихах, казалось бы, отвлеченных и мистических стихах молодого Блока обнаруживаются подчас вполне реальные связи с определенными местами Петербурга.
Так, например, в стихотворении 1901 года “Пять изгибов сокровенных…”, как выясняется это из дневника Блока, таинственные “изгибы” означают не что иное, как те улицы, по которым проходила Л. Д. Менделеева (невеста Блока) , направляясь ежедневно на Высшие женские курсы, а сам Блок “следил за нею, не замеченный ею” . Улицы эти – Седьмая, Восьмая, Девятая и Десятая, а также Васильевский остров и Средний проспект, и в этой связи понятными становятся строки: “Пяти изгибов вдохновенных, Семь и десять по краям, Восемь, девять, средний храм…” . Также и относительно стихотворения “Там в улице стоял какой-то дом…” известно, что Блок в данном случае имел в виду определенный дом (на Моховой улице) , в котором помещались драматические курсы Читау, которые посещала Л. Д. Менделеева.
Пейзаж лирической драмы “Незнакомка” (1906) , по словам биографа Блока, был “навеян метаньями по глухим углам петербургской стороны” . Пивная, изображенная в “Первом издании” пьесы, помещалась на углу Гесперовского проспекта и Большой Зеленой улицы. “Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взято с натуры: “вылитый” Гауптман и Верлен, господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей – все это лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями” .
Пейзаж “Второго видения” драмы “Незнакомка” тоже мог быть приурочен к определенному месту Петербурга. “Конец улицы на краю города. Последние дома обрывались внезапно, открывая широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с мигающими огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями”. Петербуржец узнает в этом описании мост и аллею, ведущие на Крестовский остров со стороны Большой Зеленой улицы”
Даже такое, казалось бы совершенно постороннее петербургской тематике, стихотворение, как “Шаги командора” , в котором по-новому истолкован старый сюжет о Дон Жуане, по свидетельству самого Блока, было связано с какими-то сложными ассоциациями с впечатлениями от петербургского пейзажа.
В мистических стихах молодого Блока тема и образ Петербурга еще не присутствует. В них встречаются лишь случайные, разрозненные и импрессионистические беглые детали петербургского пейзажа, вкрапленные в ткань лирических сюжетов: шум и огни города, “вечерние тени” на “синих снегах” , туманы, равнины и болота, “сумрак дня” , “тусклых улиц очерк сонный” , ледоход по реке, “хмурое небо” , “уличный треск” и “фонарей убегающих ряд” , стена, сливающаяся с темнотой, колокольный звон и церковные купола, мерцание газового цвета, “слепые темные ворота” , и “темные храмы” . Детали эти еще не содержат цельного образа города, – даже в тех случаях, когда уточнены типографически:
Ночь темная одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Острова и Нева здесь только названы: целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа, встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но играли роль чисто орнаментальную – в рамках основной темы духовных переживаний поэта.
При всем том в юношеских стихах Блока уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихот и т.д……………..
Перейти к полному тексту работы
Скачать работу с онлайн повышением уникальности до 90% по antiplagiat.ru, etxt.ru
Смотреть похожие работы
* Примечание. Уникальность работы указана на дату публикации, текущее значение может отличаться от указанного.