Сочинение на тему пушкинская тема в творчестве ахматовой и цветаевой

14 вариантов

  1. Имя А.С. Пушкина – главный авторитет в русской и, пожалуй, мировой поэзии. Бесспорно, что Пушкин «основал» русскую литератору и, во многом, русский язык. Его традиции и заветы прослеживаются в творчестве многих русских поэтов. Проявляются они и в поэзии величайших поэтесс начала 20 века – М. Цветаевой и А. Ахматовой.
    Так, М.И. Цветаева в поэзии А.С. Пушкина, в его личности видит, прежде всего, освобождающее начало, стихию свободы. Она считает, что великий поэт – дитя стихии. А стихию Цветаева понимает как бунт, как восстание личности.
    На мой взгляд, по-настоящему Марина Цветаева сказала о «своем» А.С. Пушкине в стихотворном цикле, который был опубликован в эмигрантском журнале «Современные записки» (1937 году). Этот цикл носит название «Стихи к Пушкину» и наполнен «обращениями» к различным литературным произведениям – как из текстов 19 века, так и из текстов современников поэтессы.
    Стихотворение «Бич жандармов, Бог студентов» опровергает образ А.С. Пушкина как «русского бога». Цветаева низвергает «репутацию» Пушкина как «бога поэзии», как непререкаемого авторитета и мерила. Поэтесса утверждает, что Пушкин не бог, а, прежде всего, живой человек. И поэтому, будучи живым человеком, он не может быть критерием меры.
    Образ А.С. Пушкина в стихотворениях этого цикла — вольный, бешеный бунтарь, к которому не применимы понятия границы или меры. Пушкин – «самый живой»:
    Уши лопнули от вопля:
    «Перед Пушкиным во фрунт!»
    А куда девали пекло
    Губ – куда девали бунт?
    Пушкинский? уст окаянство?
    Пушкин – в меру Пушкиньянца!
    Мне кажется, причины «нетрадиционного» взгляда Цветаевой на А.С. Пушкина – в характере самой Марины Цветаевой, в неординарности её мировоззрения. Не думать, а чувствовать, внимать, поглощать. Этим объясняется и надрыв, «чрезмерная» эмоциональность поэзии Цветаевой. В этом она, казалось бы, противостоит «гармоничному» Пушкину. Но вдохновение, во многом, черпает в нем, в его творчестве.
    Творчество А.С. Пушкина, безусловно, было одним из источников вдохновения и для великой поэтессы Анны Ахматовой. Известно, что Ахматова очень любила Пушкина. У нее с этим поэтом были свои – «родственные» – связи.
    Анна Ахматова родилась в Царском Селе и, можно сказать, впитала пушкинский дух, дух русской поэзии и культуры. В Царском Селе написаны многие ее стихи, посвященные Пушкину:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озерных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    Иглы сосен густо и колко
    Устилают низкие пни…
    Здесь лежала его треуголка
    И растрепанный том Парни.
    Здесь отразились особенности восприятия Ахматовой Пушкина — это и живой человек («здесь лежала его треуголка»), и великий русский поэт («И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов»).
    Больше того, муза предстает перед Ахматовой в «садах Лицея» в облике Пушкина-отрока. Можно сказать, что стихи Ахматовой, посвященные Пушкину, проникнуты особенным чувством – сродни влюбленности. Недаром лирическая героиня «Царскосельской статуи» относится к описанной поэтом красавице с кувшином как к сопернице.
    Я чувствовала смутный страх
    Пред этой девушкой воспетой.
    Играли на ее плечах
    Лучи скудеющего света.
    И как могла я ей простить
    Восторг твоей хвалы влюбленной…
    Поэтесса с тщательно вглядывается в изваяние, пленившее поэта, и говорит о том, что красавица с обнаженными плечами уже давно не грустит. Она радуется своей счастливой женской судьбе, дарованной ей Пушкиным.
    Известно, что Ахматова была исследователем творчества А.С, Пушкина: «Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься… изучением жизни и творчества Пушкина…
    Любовь к Пушкину в большой степени определила для Ахматовой реалистический путь развития поэзии Ахматовой, повлияла на простоту, ясность и четкость ее поэтического языка. Простота, краткость, подлинность поэтического слова — этому Ахматова училась у своего кумира:
    Ты, росой окропляющий травы,
    Вестью душу мою оживи, —
    Не для страсти, не для забавы,
    Для великой земной любви.
    Таким образом, на творчество двух великих русских поэтесс начала 20 века – Анны Ахматовой и Марины Цветаевой – оказали большое влияние традиции А.С. Пушкина. Однако в поэзии Ахматовой и Цветаевой они проявились по-разному. Если Ахматова прямо продолжала и развивала творческие заветы А.С. Пушкина, Цветаева перерабатывала их под особым, «своим» углом, создавая новаторские по форме и содержанию произведения.

  2. Имя А. С. Пушкина – главный авторитет в русской и, пожалуй, мировой поэзии. Бесспорно, что Пушкин «основал» русскую литератору и, во многом, русский язык. Его традиции и заветы прослеживаются в творчестве многих русских поэтов. Проявляются они и в поэзии величайших поэтесс начала 20 века – М. Цветаевой и А. Ахматовой.
    Так, М. И. Цветаева в поэзии А. С. Пушкина, в его личности видит, прежде всего, освобождающее начало, стихию свободы. Она считает, что великий поэт – дитя стихии. А стихию Цветаева понимает как бунт, как восстание личности.
    На мой взгляд, по-настоящему Марина Цветаева сказала о «своем» А. С. Пушкине в стихотворном цикле, который был опубликован в эмигрантском журнале «Современные записки» (1937 году). Этот цикл носит название «Стихи к Пушкину» и наполнен «обращениями» к различным литературным произведениям – как из текстов 19 века, так и из текстов современников поэтессы.
    Стихотворение «Бич жандармов, Бог студентов» опровергает образ А. С. Пушкина как «русского бога». Цветаева низвергает «репутацию» Пушкина как «бога поэзии», как непререкаемого авторитета и мерила. Поэтесса утверждает, что Пушкин не бог, а, прежде всего, живой человек. И поэтому, будучи живым человеком, он не может быть критерием меры.
    Образ А. С. Пушкина в стихотворениях этого цикла — вольный, бешеный бунтарь, к которому не применимы понятия границы или меры. Пушкин – «самый живой»:
    Уши лопнули от вопля:
    «Перед Пушкиным во фрунт!»
    А куда девали пекло
    Губ – куда девали бунт?
    Пушкинский? уст окаянство?
    Пушкин – в меру Пушкиньянца!
    Мне кажется, причины «нетрадиционного» взгляда Цветаевой на А. С. Пушкина – в характере самой Марины Цветаевой, в неординарности её мировоззрения. Не думать, а чувствовать, внимать, поглощать. Этим объясняется и надрыв, «чрезмерная» эмоциональность поэзии Цветаевой. В этом она, казалось бы, противостоит «гармоничному» Пушкину. Но вдохновение, во многом, черпает в нем, в его творчестве.
    Творчество А. С. Пушкина, безусловно, было одним из источников вдохновения и для великой поэтессы Анны Ахматовой. Известно, что Ахматова очень любила Пушкина. У нее с этим поэтом были свои – «родственные» – связи.
    Анна Ахматова родилась в Царском Селе и, можно сказать, впитала пушкинский дух, дух русской поэзии и культуры. В Царском Селе написаны многие ее стихи, посвященные Пушкину:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озерных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    Иглы сосен густо и колко
    Устилают низкие пни. . .
    Здесь лежала его треуголка
    И растрепанный том Парни.
    Здесь отразились особенности восприятия Ахматовой Пушкина — это и живой человек («здесь лежала его треуголка»), и великий русский поэт («И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов»).
    Больше того, муза предстает перед Ахматовой в «садах Лицея» в облике Пушкина-отрока. Можно сказать, что стихи Ахматовой, посвященные Пушкину, проникнуты особенным чувством – сродни влюбленности. Недаром лирическая героиня «Царскосельской статуи» относится к описанной поэтом красавице с кувшином как к сопернице.
    «
    1
    2
    »

  3. Образ А.С. Пушкина для писателей «серебряного века» стал символом России, Родины. То же можно сказать и о Марине Цветаевой, в творчестве которой в период эмиграции пушкиниана заняла особой место. Очерки «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачёв», «Наталья Гончарова», а также цикл замечательных «Стихов к Пушкину» являются свидетельством особого интереса Марины Цветаевой к личности и творчеству поэта. Марина Цветаева наполняет имя Пушкина особым смыслом, своими эмоциональными ассоциациями, подчёркивая, что для неё А.С. Пушкин – «творческое сочувствие». Марина Цветаева выделяет в образе поэта «внутреннюю свободу» как главенствующую движущую силу, противопоставляющую творца – толпе.
    Свою близость, «родственность» А.С. Пушкину Марина Цветаева видит в трагической противопоставленности обществу и понимании творчества как служения:
    Прадеду – товарка:
    В той же мастерской!
    Каждая помарка –
    Как своей рукой.
    Ядром концептуальных построений Марины Цветаевой о Пушкине являются очерк «Мой Пушкин» и цикл «Стихи к Пушкину». Название очерка «Мой Пушкин» – это, во – первых, акцент на личное, субъективное восприятие образа А.С. Пушкина, во – вторых, противопоставление «брюсовскому» Пушкину, наконец, противопоставление цитируемым автором словам Николая I: «Ты теперь не прежний Пушкин, ты – мой Пушкин». Каждая мысль Марины Цветаевой об А.С. Пушкине доказывает, что только у истинного ценителя прекрасного может быть «свой» Пушкин.
    Марина Цветаева создаёт свой миф о Пушкине и его жене. Образ Натальи Гончаровой создаётся одной чертой: она была « красавица…, без корректива ума, души, сердца и дара». Обаяние мифа настолько велико, а авторские формулировки так эффектны («Он хотел нуль, ибо сам был всё»), что подчас они заслоняют собой объективные факты. Марина Цветаева гибель Пушкина трактует как убийство поэта чернью. Дантес, Гончарова, Николай – лишь орудия рока.
    Индивидуальный характер рецепции образа А.С. Пушкина проявляется и в цветовой антитезе «чёрного» и «белого», на которой в значительной мере построена пушкинистика Марины Цветаевой.
    Анализируя очерк «Мой Пушкин» и цикл «Стихи к Пушкину», можно сделать выводы о цветовой антиномии образов поэта и черни как символов добра и зла.
    Но у Пушкина – «чёрные глаза», «памятник Пушкина» – чёрный, удел поэта – «чёрная дума», «чёрная доля», «чёрные глаза». Всё внешнее – чёрное, по сути же образ Пушкина – светлый. Чернь скрывается за белым: «белая голова», «белый снег». Но чернь творит «чёрное дело», и у неё «чёрная кровь». Жизнь и гибель А.С. Пушкина приобретают сверхличное значение, становятся символом судьбы русского поэта.
    Причины нетрадиционного видения Цветаевой А.С. Пушкина – в самобытном характере личности Марины Цветаевой, в особенностях её мирочувствия.
    Не думать над объектом, будь то человек или другая реалия, а чувствовать его, не осязать, а внимать и принимать в себя, поглощать душой, утоляя эмоциональную жажду.

  4. Сочинения по литературе: Пушкинская тема в творчестве А. Ахматовой
    А. С. Пушкин для поэзии серебряного века — концентрированное выражение культуры прошлого. Поэтому его «сбрасывали с корабля современности (футуристы), присваивали в единоличное владение («Мой Пушкин» М. Цветаевой) и одновременно считали воплощением того гармонического мировидения, которое не должно быть поколеблено даже самыми смелыми новациями. Пушкинская тема звучит в произведениях А. Блока, В. Маяковского, М. Цветаевой. Как же она воплотилась в произведениях А. Ахматовой?
    Уже в первом ахматовском сборнике «Вечер» появляется юный Пушкин. В цикле «В Царском Селе» читаем:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озерных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    О мертвом поэте здесь говорится как о живом, «еле слышный шелест шагов» доносится через столетие. Прошлое оживает и становится героем стихотворения. Пушкин — вершинное воплощение прошлого, он воссоздал это прошлое в поэтическом слове. Образ Пушкина в этом стихотворении двоится. С одной стороны, он удален во времени и в пространстве («И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов»), А с другой стороны, он максимально приближен к читателю: дистанцию сокращают простые, обыденные детали: «Здесь лежала его треуголка и растрепанный томик Парни».
    Следовательно, Пушкин для Ахматовой — действительно идеальная перспектива, нечто безусловно близкое и в то же время бесконечно удаленное, постоянно воплощающееся и в то же время до конца не воплотимое. Таким представляется и пушкинское слово, которое незримо присутствует в стихах Ахматовой в виде цитат и аллюзий.
    В уже упомянутом цикле «В Царском Селе» второе стихотворение представляет собой творческое переосмысление пушкинского стихотворения «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…». В обоих стихотворениях речь идет о статуе, и статуя представляется одновременно и мертвой, и живой. У Ахматовой:
    А там мой мраморный двойник,
    Поверженный под старым кленом,
    Озерным водам отдал лик,
    Внимает шорохам зеленым.
    У Пушкина: «Дева над вечной струей вечно печальна сидит». Ахматовское стихотворение — это воскрешение пушкинской статуи в поэтическом слове. Надо сказать, что во многих ахматовских стихах воскрешается пушкинское слово. Часты у Ахматовой пушкинские эпиграфы, например, в таких итоговых произведениях, как «Северные элегии», «Городу Пушкина», «Поэма без героя». А название ранней поэмы «У самого моря» явно перекликается с зачином пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке»: «Жили-были старик со старухой у самого синего моря».
    Но самое главное, пушкинское начало живет в ахматовскои поэзии, в незыблемых устоях нравственности и творчества. Память и совесть — эти категории и у Пушкина, и у Ахматовой оказываются основой мироведения. У обоих поэтов память горестна неумолима и неукротима. Суд памяти и суд совести у Пушкина — единое апокалиптическое видение:
    Воспоминание угрюмо предо мной
    Свой длинный развивает свиток.
    У Ахматовой — суд совести — событие гораздо более земное, однако не теряющее от этого своей трагедийности:
    А я всю ночь веду переговоры
    С неукротимой совестью своей.
    Я говорю: «Твое несу я бремя
    Тяжелое, ты знаешь, сколько лет…»
    Кроме того, Пушкин родственен Ахматовой своеобразным даром пророчества. «Как он понимал, как он все на свете знал? Этот кудрявый мальчик с томиком Парни под мышкой!», — говорила она в одной из бесед с И. Берлином. Пушкин действительно предчувствовал грядущие катаклизмы, прежде всего внутричеловеческие. То же характерно и для Ахматовой. «Я гибель накликала милым, и гибли один за другим», — писала она, предчувствуя и собственную судьбу, и судьбу своего поколения.
    Пушкинское творчество, пушкинская биография — предмет серьезного осмысления в течение всей жизни А. Ахматовой. Стремление к доскональному знанию потребовало и академических штудий — литературоведческих занятий и биографических исследований. Работы Ахматовой-пушкиниста широко известны. Ее статьи отмечены родственным вниманием к поэту, стремлением понять жизнь и творчество Пушкина в их неразрывном единстве.
    Итак, Пушкин для Ахматовой — идеальная перспектива поэтического творчества. Пушкинский мир для нее — образец нерушимого гармонического равновесия.
    Пушкинская тема в творчестве А. А.Ахматовой
    Постучись кулачком – я открою.
    Я тебе открывала всегда.
    Я теперь за высокой горою,
    За пустыней, за ветром и зноем,
    Но тебя не предам никогда…
    А. А.Ахматова, 1942, Ташкент.
    Судьба наградила Анну Ахматову счастливым даром. Её внешний облик – “царский профиль” – отчетливо и красиво выражал личность. Но Бог одарил Ахматову не только внешней красотой, а и душевной. Анна Ахматова – великий поэт и лирик!
    Ранней Ахматовой не было. Перед читателем появился зрелый поэт с твердо избранной позицией. В своей поэзии Ахматова спорила со всеми своими поэтами-современниками. И спор этот оказался чрезвычайно плодовитый для русской поэзии.
    Анна Ахматова преклонялась перед поэзией Пушкина. Для неё как Пушкин, так и его поэзия были идеалом. У Ахматовой был свой символ в поэзии, предначертанный путь в поэзии. Он выражался не в статьях и речах, а стихотворениях. Это было обращение к Александру Сергеевичу Пушкину:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озёрных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    Иглы сосен густо и колко
    Устилают низкие или…
    Здесь лежала его треуголка
    И растрепанный том Парни.
    В стихах утверждалась безусловность её ценностей. Видна отчетливая “ограниченность” образа.
    Однажды в разговоре Анна Андреевна высказала парадоксальную, но интереснейшую мысль. По её мнению, известные прозаические отрывки Пушкина (“Гости съезжались на дачу”, “В начале 1812 года”, “Наденька” и другие) вовсе не отрывки, а законченные произведения. Они так и задуманы. В них Пушкин высказал все что хотел.
    Можно согласится с этим, можно спорить. Несомненно одно: это утверждение бросает свет на поэтику самой Ахматовой. На её любовь к кратким конструкциям. На её уверенность в том, что между рядами тесных строф открывается красивый мир переживаний и впечатлений. В её поэзии четко виден “скульптурный” лаконизм, противостоящий “водоворотному” началу символистской поэзии. Перед нами открываются обширные смысловые горизонты, окружающие слово. В стихах Ахматовой утверждается благоговение перед пушкинскими высотами, перед их нетленным и вечным сиянием в небе грёз.
    Анна Ахматова – яркая звезда, которая загорелась на горизонте русской литературы, и которая своим сиянием осветила и покорила многие сердца. Пушкинские традиции в творчестве Ахматовой возвысили её до необъятных высот совершенства.

    Материалы по теме:

    Изображение народа и о6разы в произведении “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищева
    Кoрінь n-го степени и ее свойства
    Анализ одной из поэм С. Есенина — «Анна Снегина»
    Христианские мотивы в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Мастер и Маргарита Булгаков М. А
    Гостра критика дійсності й трагічні долі людей «Дна»
    Роль епізодичних персонажів в одному з добутків російської драматургії xix століття

  5. Категория: Цветаева М.И.
    Имя А.С. Пушкина – главный авторитет в русской и, пожалуй, мировой поэзии. Бесспорно, что Пушкин «основал» русскую литератору и, во многом, русский язык. Его традиции и заветы прослеживаются в творчестве многих русских поэтов. Проявляются они и в поэзии величайших поэтесс начала 20 века – М. Цветаевой и А. Ахматовой.
    Так, М.И. Цветаева в поэзии А.С. Пушкина, в его личности видит, прежде всего, освобождающее начало, стихию свободы. Она считает, что великий поэт – дитя стихии. А стихию Цветаева понимает как бунт, как восстание личности.
    На мой взгляд, по-настоящему Марина Цветаева сказала о «своем» А.С. Пушкине в стихотворном цикле, который был опубликован в эмигрантском журнале «Современные записки» (1937 году). Этот цикл носит название «Стихи к Пушкину» и наполнен «обращениями» к различным литературным произведениям – как из текстов 19 века, так и из текстов современников поэтессы.
    Стихотворение «Бич жандармов, Бог студентов» опровергает образ А.С. Пушкина как «русского бога». Цветаева низвергает «репутацию» Пушкина как «бога поэзии», как непререкаемого авторитета и мерила. Поэтесса утверждает, что Пушкин не бог, а, прежде всего, живой человек. И поэтому, будучи живым человеком, он не может быть критерием меры.
    Образ А.С. Пушкина в стихотворениях этого цикла — вольный, бешеный бунтарь, к которому не применимы понятия границы или меры. Пушкин – «самый живой»:
    Уши лопнули от вопля:
    «Перед Пушкиным во фрунт!»
    А куда девали пекло
    Губ – куда девали бунт?
    Пушкинский? уст окаянство?
    Пушкин – в меру Пушкиньянца!
    Мне кажется, причины «нетрадиционного» взгляда Цветаевой на А.С. Пушкина – в характере самой Марины Цветаевой, в неординарности её мировоззрения. Не думать, а чувствовать, внимать, поглощать. Этим объясняется и надрыв, «чрезмерная» эмоциональность поэзии Цветаевой. В этом она, казалось бы, противостоит «гармоничному» Пушкину. Но вдохновение, во многом, черпает в нем, в его творчестве.
    Творчество А.С. Пушкина, безусловно, было одним из источников вдохновения и для великой поэтессы Анны Ахматовой. Известно, что Ахматова очень любила Пушкина. У нее с этим поэтом были свои – «родственные» – связи.
    Анна Ахматова родилась в Царском Селе и, можно сказать, впитала пушкинский дух, дух русской поэзии и культуры. В Царском Селе написаны многие ее стихи, посвященные Пушкину:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озерных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    Иглы сосен густо и колко
    Устилают низкие пни…
    Здесь лежала его треуголка
    И растрепанный том Парни.
    Здесь отразились особенности восприятия Ахматовой Пушкина — это и живой человек («здесь лежала его треуголка»), и великий русский поэт («И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов»).
    Больше того, муза предстает перед Ахматовой в «садах Лицея» в облике Пушкина-отрока. Можно сказать, что стихи Ахматовой, посвященные Пушкину, проникнуты особенным чувством – сродни влюбленности. Недаром лирическая героиня «Царскосельской статуи» относится к описанной поэтом красавице с кувшином как к сопернице.
    Я чувствовала смутный страх
    Пред этой девушкой воспетой.
    Играли на ее плечах
    Лучи скудеющего света.
    И как могла я ей простить
    Восторг твоей хвалы влюбленной…
    Поэтесса с тщательно вглядывается в изваяние, пленившее поэта, и говорит о том, что красавица с обнаженными плечами уже давно не грустит. Она радуется своей счастливой женской судьбе, дарованной ей Пушкиным.
    Известно, что Ахматова была исследователем творчества А.С, Пушкина: «Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься… изучением жизни и творчества Пушкина…
    Любовь к Пушкину в большой степени определила для Ахматовой реалистический путь развития поэзии Ахматовой, повлияла на простоту, ясность и четкость ее поэтического языка. Простота, краткость, подлинность поэтического слова — этому Ахматова училась у своего кумира:
    Ты, росой окропляющий травы,
    Вестью душу мою оживи, —
    Не для страсти, не для забавы,
    Для великой земной любви.
    Таким образом, на творчество двух великих русских поэтесс начала 20 века – Анны Ахматовой и Марины Цветаевой – оказали большое влияние традиции А.С. Пушкина. Однако в поэзии Ахматовой и Цветаевой они проявились по-разному. Если Ахматова прямо продолжала и развивала творческие заветы А.С. Пушкина, Цветаева перерабатывала их под особым, «своим» углом, создавая новаторские по форме и содержанию произведения.

  6. Пушкинскую руку
    Жму, а не лижу…
    М. Цветаева
    Пушкин — вечный спутник русской литературы. На протяжении почти двух столетий он был советчиком, другом, современником для многих русских поэтов от Тютчева до Вознесенского. И для Марины Цветаевой Пушкин был первой и неизменной поэтической любовью. Она говорила о Пушкине и в стихах, и в прозе.
    Цветаева любила живого, а не «хрестоматийного» Пушкина. В своих ранних полудетских стихах «Встреча с Пушкиным» она говорит о своем романтическом родстве с поэтом — веселым «курчавым магом», который вполне мог бы быть спутником ее счастливых коктебельских лет. Она отстаивает «своего» Пушкина, свое право на понимание поэта. Цветаева ревниво охраняет его — даже от его реальной, сложной и противоречивой судьбы. В 1916 году появляется стихотворение «Счастье или грусть…», где Натали Гончарова, холодная красавица, небрежно теребит в прелестных ручках сердце гения и не слышит «стиха литого».
    Но по-настоящему, в полный голос, Цветаева сказала о поэте в замечательном стихотворном цикле «Стихи к Пушкину», опубликованном в юбилейном 1937 году. Они разрушают саму атмосферу и обстановку юбилея, попытки превратить образ гения в икону. Ее Пушкин — бешеный бунтарь, выходящий из мер и границ:
    Уши лопнули от вопля:
    «Перед Пушкиным во фрунт!»
    А куда девали пекло
    Губ, куда девали — бунт
    Пушкинский? уст окаянство?
    Пушкин — в меру пушкинъянца?
    («Бич жандармов, Бог студентов…»)
    Критики часто упрекали Цветаеву в излишней усложненности стиха, ставя в пример классическую, в том числе и пушкинскую, поэзию. Но она считала, что великий новатор Пушкин — ее союзник в деле обновления поэтического языка:
    Пушкиным — не бейте!
    Ибо бью вас — им!
    («Станок»)
    Самым значительным из всего, что Цветаева написала о Пушкине, является очерк «Пушкин и Пугачев». Здесь она говорит о народности гениального поэта — не о сусальной этнографичности, а о подлинной близости Пушкина народной нравственности и поэзии, о его истолковании образа народного вожака Пугачева. Для самой Цветаевой тема русской истории приобрела особый, современный смысл. Она звучала так: стихийно свободный поэт — и великий мятежник, освободительная сила искусства — и питающая его народная правда. Здесь был и личный опыт переживания революционной эпохи. Еще в очерке «Мой Пушкин» Цветаева призналась, что страстно полюбила пушкинского Пугачева: «Все дело было в том, что я от природы любила волка, а не ягненка» (в сказочной ситуации). Такова уж была ее природа — любить наперекор. И далее: «Сказав «волк», я назвала Вожатого. Назвав Вожатого — я назвала Пугачева: волка, на этот раз ягненка пощадившего, волка, в темный лес ягненка поволокшего, — любить». В «Пушкине и Пугачеве» Цветаева говорит о своем понимании живой жизни с ее добром и злом. Добро воплощено не в Гриневе, небрежно наградившем Вожатого заячьим тулупчиком, а в Пугачеве — «недобром», «лихом», «страх-человеке», который про тулупчик не забыл. И за тулупчик расплатился щедро — даровал ему жизнь. И не хотел расстаться с Гриневым, устраивал его дела — и все только потому, что полюбил прямодушного подпоручика. Так среди ужаса беспощадного бунта торжествует бескорыстное человеческое добро.
    Здесь Цветаева касается вопроса о правде жизни и правде искусства. Почему в «Истории Пугачева» Пушкин изобразил вождя мятежников зверем, а в написанной позже «Капитанской дочке» — великодушным героем? Ведь он, как историк, знал о темных сторонах бунта, но как художник — начисто забыл про них. Пушкин, говорит Цветаева, понимал, что истинное искусство не терпит ни прославления зла, ни любования им. Он поднимает Пугачева в своей повести до высот народного предания, народной мечты о добром и справедливом царе. Сквозь призму взаимоотношений Гринева и Пугачева Цветаева рассматривает и взаимоотношения Пушкина с властями. Его никто не пощадил: «Самозванец — врага — за правду — отпустил. Самодержец — поэта — за правду — приковал». Пушкин — олицетворение стреноженной свободы, мешающей спокойно жить царям.
    Очерки Цветаевой проникают в самую глубь пушкинского творчества, его художественного мышления. Они написаны совершенно свободным, естественным, раскованным языком. При этом речь ее точна, афористично сжата, полна иронии и сарказма, играет всеми оттенками смысловых значений. Мысль и речь в ее прозе — нерасторжимы. И притом это — проза поэта, где дышит лирическая стихия. Она пристрастна, беспредельно искренна и в своем восторге, и в негодовании, и поэтому доносит до нас всю глубину отношения к «солнцу русской поэзии» — Пушкину.

  7. План

    Введение
    1. Пушкин в творчестве М. Цветаевой
    2. Пушкин в творчестве А. Ахматовой
    3. Пушкин в творчестве А. Блока
    Заключение
    Список литературы
    Введение

    Тема «Пушкин в творчестве Марины Цветаевой и других поэтов» обширна, аспекты ее исследования разнообразны: образ Пушкина в творчестве поэтов, пушкинские темы и мотивы в поэзии, влияние Пушкина на творческое развитие отдельных поэтов. Существует ряд интересных работ общего характера, рассматривающих влияние пушкинской традиции на советскую литературу (особенно в связи с проблемой народности), и более конкретных — о специфике усвоения пушкинской традиции отдельными поэтами.
    «Творчество Пушкина, — писал В.В. Томашевский, — воздействовало на дальнейшую литературу двояким образом: как совокупность его произведений и заключающихся в них мотивов, образов, картин, проблем и идей и как некая единая художественная система», отмечая при этом, что все же «наиболее существенным в воздействии Пушкина на русскую литературу XIX в. является воздействие его художественной манеры в целом». Б.В. Томашевский. Пушкин, кн. 2. Изд. АН СССР, М.–Л., 1961, стр. 423, 433.
    Истинное наследование пушкинской традиции требует новаторского ее продолжения. Не сходство сюжетов, образов или метрики определяют степень творческой близости к Пушкину. «Критерием для определения отношения той или иной школы или отдельных поэтов к традициям пушкинской поэзии является только одно — усвоение и продолжение принципиальных основ ее художественной системы». Б.С. Мейлах. Вопросы литературы и эстетики. Изд. «Советский писатель», Л., 1958, стр. 226.
    Лучшие поэты “серебряного века” сформировались под влиянием музы великого русского поэта, вобрали в себя все лучшее, что привнес в русскую поэтическую традицию Александр Сергеевич Пушкин.
    Цель реферата – проанализировать влияние творчества А.С. Пушкина на творчество М. Цветаевой, А. Ахматовой, А. Блока.
    1. Пушкин в творчестве М. Цветаевой

    Осмысление судьбы русской поэзии и своего места в ней закономерно приводит Цветаеву к теме А.С. Пушкина. Советская критика назойливо подчёркивала реализм и общедоступность наследия писателя, эмиграция выдвигает своего А.С. Пушкина – государственника и русофила.
    В такой ситуации А.С. Пушкин, созданный Мариной Цветаевой, противостоял обоим лагерям.
    В отношении Цветаевой к А.С. Пушкину, в её понимании А.С. Пушкина, в безграничной любви к поэту самое важное – это твердая убеждённость в том, что влияние А.С. Пушкина должно быть только освободительным. Причина этого – сама духовная свобода А.С. Пушкина. В его поэзии, его личности М.И. Цветаева видит освобождающее начало, стихию свободы. Нельзя не считаться с её убеждением: поэт – дитя стихии, а стихия – всегда бунт, восстание против слежавшегося, окаменелого, пережившего себя.
    Когда Марина Цветаева писала об А.С. Пушкине, она твёрдой рукой стирала с него «хрестоматийный глянец». По-настоящему, в полный голос, Марина Цветаева сказала о своем А.С. Пушкине в замечательном стихотворном цикле, который был опубликован в эмигрантском парижском журнале «Современные записки» в юбилейном «пушкинском» 1937 году. Стихи, составившие этот цикл, были написаны в 1931 году, но в связи с юбилеем, как видно, дописывались — об этом свидетельствуют строчки:
    К Пушкинскому юбилею
    Тоже речь произнесём…
    Нельзя не учитывать особых обстоятельств, при которых были написаны «Стихи к Пушкину» – атмосферы юбилея, устроенного А.С. Пушкину белой эмиграцией. Именно белоэмигрантская литература с большим рвением стремилась к тому, чтобы превратить А.С. Пушкина в икону, трактовала его как «идеального поэта» в духе понятий, против которых так яростно восстала в своих стихах Марина Цветаева: А.С. Пушкин – монумент, мавзолей, гувернёр, лексикон, мера, грань, золотая середина.
    Цикл Цветаевой «Стихи к А.С. Пушкину» наполнен явными и скрытыми реминисценциями из самых различных литературных произведений – и из текстов XIX века, и из текстов современников Цветаевой.
    Стихотворение «Бич жандармов, Бог студентов» опровергает образ А.С. Пушкина как «русского бога». Если А.С. Пушкина воспринимать как «русского бога», то образ его становится знаком вневременной «золотой середины», застывает, становится вершиной. Но А.С. Пушкин не общерусский, не бог, а живой человек. Будучи живым человеком, он не может быть критерием меры.
    А.С. Пушкин в стихотворениях цикла — самый вольный из вольных, бешеный бунтарь, который весь, целиком–из меры, из границ (у него не «чувство меры», а «чувство моря») — и потому «всех живучей и живее»:
    «Уши лопнули от вопля:
    «Перед Пушкиным во фрунт!»
    А куда девали пекло
    Губ – куда девали бунт?
    Пушкинский? уст окаянство?
    Пушкин – в меру Пушкиньянца!»
    «Отношение Цветаевой к Пушкину — кровно заинтересованное и совершенно свободное, как к единомышленнику, товарищу по «мастерской». Ей ведомы и понятны все тайны ремесла Пушкина — каждая его скобка, каждая описка; она знает цену каждой его остроты, каждого слова» Кукулин И. «Русский Бог» на rendez – vous (О цикле М.И. Цветаевой «Стихи к А.С. Пушкину») // Вопросы литературы. – 1998. – № 5 – С. 122 – 137.
    . «Литературные аристархи, арбитры художественного вкуса из среды белоэмигрантских писателей в крайне запальчивом тоне упрекали Цветаеву в нарочитой сложности, затрудненности ее стихотворной речи, видели в ее якобы «косноязычии» вопиющее нарушение узаконенных норм классической, «пушкинской» ясности и гармонии» Орлов В. Н. Сильная вещь – поэзия! – М., 1981. С. 5. Подобного рода упреки нисколько Цветаеву не смущали. Она отвечала « пушкиньянцам», не скупясь на оценки («То-то к пушкинским избушкам лепитесь, что сами — хлам!»), и брала А.С. Пушкина себе в союзники:
    Пушкиным не бейте!
    Ибо бью вас – им!
    В «Стихах к Пушкину» речь идёт о поэтическом творчестве, а не о нравах и состоянии общества. К поэтическому творчеству критерии внешней логичности неприемлемы.
    Причины нетрадиционного видения Цветаевой А.С. Пушкина – в самобытном характере личности Марины Цветаевой, в особенностях её мирочувствия. Не думать над объектом, будь то человек или другая реалия, а чувствовать его, не осязать, а внимать и принимать в себя, поглощать душой, утоляя эмоциональную жажду. Отсюда, возможно, и особый надрыв, «безмерная» эмоциональность. То, чего не было у А.С. Пушкина, с которым в данной ситуации сравнивается Марина Цветаева.
    Не реальность, а нереальность является обычно у Марины Цветаевой поводом к творчеству. Белкина М.И. заметила, что в отношении Марины Цветаевой этот закон работал непреложно: «Главное в жизни М. И. Цветаевой было творчество, стихи, но стихи рождались от столкновения её с людьми, а людей этих и отношения с ними она творила, как стихи, за что жизнь ей жестоко мстила…» Белкина М. И. Скрещение судеб. – М.: Книга, 1988. – 528с.. Эта «месть жизни» была, вероятно, следствием того, что Марина Цветаева предпочитала творчество любви. Она отказывалась принимать людей такими, какими они представали перед ней, но творила их «по своему образу и подобию», более того – она, разочаровавшись, неистово презирала своё «творение».
    Её волнуют вопросы обусловленности судьбы какими – то скрытыми причинами, поэтому в очерке «Мой Пушкин» Марина Цветаева осуществляет вскрытие подтекста некоторых произведений поэта, вскрывает слои художественных смыслов. В очерке об А.С. Пушкине Марина Цветаева опирается на действительность своего собственного жизненного опыта.
    Цветаева так и пронесла через всю жизнь, с детства и до зрелости, образ своего А.С. Пушкина, который соответствовал большинству требований, предъявляемых ею к правдивому, бессмертному русскому поэту.
    Существует совсем не много произведений, в которых так убедительно, с таким тонким пониманием было бы сказано о народности А. С. Пушкина. А тот факт, что говорит это большой русский поэт, во много раз повышает цену сказанного.
    Очерк «Пушкин и Пугачев» Марина Цветаева написала уже на исходе своего эмигрантского полубытия, когда прошли долгие годы тяжких заблуждений, непоправимых ошибок, мучительных сомнений, слишком поздних прозрений.
    Очерки Цветаевой замечательны глубоким проникновением в самую суть Пушкинского творчества, в «тайны» его художественного мышления. Так писать об искусстве, о поэзии может только художник, поэт. Меньше всего это похоже на «беллетристику», но это художественно в самой высокой степени.
    Таким образом, можно сделать вывод, что стихия поэтического дышит в пушкинских очерках Марины Цветаевой. В них она такой же своеобычный и уверенный мастер, слова, каким была в стихах, такой же вдохновенный, поэт со всей присущей ей безмерностью чувств — огненным восторгом и бурным негодованием, всегда страстными и нередко пристрастными суждениями.
    2. Пушкин в творчестве А. Ахматовой
    Творчество Пушкина, его гений были одним из источников вдохновения великой поэтессы “серебряного века” Анны Ахматовой. Влияние его творчества на Анну Ахматову особенно сильно не только в силу обстоятельств, но и той огромной любви, которую питала поэтесса к Пушкину.
    Каковы же были названные выше обстоятельства? Дело в том, что Анна Ахматова — царскоселка. Ее отроческие, гимназические годы прошли в Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый невольно ощущает неисчезающий пушкинский дух. Те же Лицей и небо, и так же грустит девушка над разбитым кувшином, шелестит парк и мерцают пруды…
    Анна Ахматова с самого детства впитала воздух русской поэзии и культуры. В Царском Селе написаны многие стихи ее первого сборника “Вечер”. Вот одно из них, посвященное Пушкину:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озерных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    Иглы сосен густо и колко
    Устилают низкие пни…
    Здесь лежала его треуголка
    И растрепанный том Парни.
    В этом стихотворении отразились особенности восприятия Анной Ахматовой Пушкина — это и живой человек (“Здесь лежала его треуголка”), и великий русский гений, память о котором дорога каждому (“И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов”).
    Муза возникает перед Ахматовой в “садах Лицея” в отроческом облике Пушкина — лицеиста-подростка, не однажды мелькавшего в “священном сумраке” Екатерининского парка. Мы ощущаем, что ее стихи, посвященные Царскому Селу и Пушкину, проникнуты неким особенным чувством, которое можно даже назвать влюбленностью. Не случайно лирическая героиня ахматовской “Царскосельской статуи” относится к воспетой великим поэтом красавице с кувшином как к сопернице.
    Я чувствовала смутный страх
    Пред этой девушкой воспетой.
    Играли на ее плечах
    Лучи скудеющего света.
    И как могла я ей простить
    Восторг твоей хвалы влюбленной…
    Смотри, ей весело грустить
    Такой нарядно обнаженной.
    Сам Пушкин подарил бессмертие этой красавице:
    Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
    Дева печально сидит, праздный держа черепок.
    Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
    Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.
    Ахматова с женской пристрастностью вглядывается в знаменитое изваяние, пленившее когда-то поэта, и пытается доказать, что вечная грусть красавицы с обнаженными плечами давно прошла. Вот уже около столетия она втайне радуется своей завидной и безмерно счастливой женской судьбе, дарованной ей пушкинским словом и именем… Можно сказать, что Анна Ахматова пытается оспорить и сам пушкинский стих. Ведь ее собственное стихотворение озаглавлено так же, как и у Пушкина, — “Царскосельская статуя”.
    Это небольшое ахматовское стихотворение критики относят к одному из лучших в поэтической пушкиниане. Потому что Ахматова обратилась к нему так, как только она одна и могла обратиться, — как влюбленная женщина. Надо сказать, что эту любовь она пронесла через всю свою жизнь.
    Известно, что она была оригинальным исследователем творчества Пушкина. Ахматова так писала об этом: “Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься… изучением жизни и творчества Пушкина… “Мне надо привести в порядок мой дом”, — сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для его родины… Вся эпоха стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками… Он победил и время и пространство. Говорят: пушкинская эпоха, пушкинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое”.
    А. Ахматовой принадлежат многие литературоведческие статьи о Пушкине: “Последняя сказка Пушкина (о “Золотом петушке”)”, “Адольф” Бенжамена Констана в творчестве Пушкина”, “О “Каменном госте” Пушкина”, а также работы. “Гибель Пушкина”, “Пушкин и Невское взморье”, “Пушкин в 1828 году” и другие.
    Любовь к Пушкину не в малой степени определила для Ахматовой реалистический путь развития. Когда кругом бурно развивались различные модернистские направления, поэзия Ахматовой порой выглядела даже архаичной. Краткость, простота и подлинность поэтического слова — этому Ахматова училась у Пушкина. Именно такой, подлинной, была ее любовная лирика, в которой отразились многие и многие судьбы женщин, “великая земная любовь”:
    Эта встреча никем не воспета,
    И без песен печаль улеглась.
    Наступило прохладное лето,
    Словно новая жизнь началась.
    Сводом каменным кажется небо,
    Уязвленное желтым огнем,
    И нужнее насущного хлеба
    Мне единое слово о нем.
    Ты, росой окропляющий травы,
    Вестью душу мою оживи, —
    Не для страсти, не для забавы,
    Для великой земной любви.
    Итак, в творчестве Анны Ахматовой происходит активный процесс утверждения и творческого усвоения пушкинской традиции, составляющей существенную основу всего развития отечественной литературы.
    3. Пушкин в творчестве А. Блока
    «Хранимое с малолетства, веселое имя — Пушкин» Блок пронес через всю жизнь. Еще семнадцатилетним юношей Блок в ответ на вопрос: «Мои любимые поэты — русские?» первым поставил имя Пушкина: «Пушкин, Гоголь, Жуковский». М.А. Бекетова. Ал. Блок и его мать. Изд. «Петроград», Л.–М., 1925, стр. 67.
    Существовавшая точка зрения на отношение Блока к Пушкину не совсем верна. Считается, что на раннее творчество Блока оказывали преимущественное влияние Жуковский, Лермонтов, Фет, а к Пушкину он приходит позже, при этом ссылаются обычно на цикл стихов «О Прекрасной Даме». См.: Л. Гроссман, Собр. соч. в 5 томах, т. IV, М., 1928, стр. 288–290; И. Розанов. Александр Блок и Пушкин. «Книга и пролетарская революция», 1936, № 7, стр. 125–132. Но ведь в этот цикл вошла только часть стихов, созданных им, и юношеская лирика представлена очень немногими стихами. В юношеской же лирике Блока 90-х годов влияние пушкинского творчества ощущается постоянно: в эпиграфах, взятых из произведений Пушкина, в знакомых нам словесных оборотах («тайный пламень», «младая тень», «мятежная юность»), в метрической организации стиха (тяготение к четырехстопному ямбу). Чаще всего перекличка с Пушкиным принимала у раннего Блока форму вариации на те или иные близкие ему по настроению мотивы и мысли творчества великого поэта («Мэри», «Счастливая пора, дни юности мятежной», «Как мимолетна тень осенних ранних дней» и др.). Но пока это сходство было внешним, ученическим и не означало глубокой внутренней принципиальной близости.
    В период мистического постижения «души мира», отъединенноети от «прозы жизни» 1899–1904 годы Блок воспринимает Пушкина в традиционной для символистов интерпретации как поэта «чистого искусства». Пушкинское противопоставление поэта черни Блок в соответствии со своими эстетическими взглядами доводит до противопоставления поэта земной жизни вообще («Отрешись от любимых творений», «От людей и общенья в миру»). Эта тема по разному варьируется в ряде его стихотворений. Некоторые из них отдельными мотивами и деталями перекликаются с Пушкиным. Так, например, стихотворение Блока «Не доверяй своих дорог…» очень близко по теме и образам пушкинскому стихотворению «Поэту». В центре стихотворения образ поэта, бегущего толпы, утверждающего право на творческую свободу. Сближает эти стихотворения и образ оскверненного толпой храма. Параллель пушкинским строкам «И плюет на алтарь, где твой огонь горит…» блоковские строки «Они погасят твой чертог, разрушат жертвенник заветный». Своеобразную вариацию на стихотворение Пушкина «Пророк» представляют стихи Блока «Какой-то вышний серафим». Здесь не только образно-тематическая перекличка (поэт, пустыня, серафим), но и сходство размера — и тем характернее разница в решении темы. Понятно, что идейная концепция «Пророка» («Глаголом жги сердца людей») в это время неприемлема для Блока, и если измученный одиночеством поэт у Пушкина обретает мужество, превращается в пророка, то лирический герой блоковского стихотворения остается одиноким и бессильным («Повсюду мертвая пустыня…»).
    Период поэтической зрелости Блока, совпавший с напряженным и сложным периодом жизни России между двух революций, связан с существенной переоценкой ценностей. Через статьи, письма, заметки Блока (1907–1917 году) проходит мысль об ответственности писателя перед народом, мысль о жизненной пользе искусства. См. статьи «Генрих Ибсен», «Вечера искусств», «Три вопроса», «О театре», «Вопросы, вопросы и вопросы» и др. (А. Блок. Собр. соч. в 8 томах, т. 5, Гослитиздат, М.–Л., 1962). «Перед русским художником, — писал он, — вновь стоит неотступно этот вопрос пользы. Поставлен он не нами, а русской общественностью, в ряды которой возвращаются постепенно художники всех лагерей». А. Блок, Собр. соч. в 8 томах, т. 5, стр. 237.
    Естественно, что эти изменения во взглядах Блока на сущность и задачи современного искусства сказались и в его отношении к Пушкину. Если в начале творчества Блоку всего важнее в Пушкине был мотив «Служенье муз не терпит суеты», то теперь для него особенно значима народность Пушкина, его гражданственность: «…мы любим русскую литературу, мы не отдадим уже никогда более ни Пушкина, ни Глеба Успенского; вот мы проявили всю эту великую любовь и великую готовность быть верными священным заветам великих теней прошлого; точно так же, как мы сейчас, в 1908 году, в Петербурге, от мокрых сумерек до беззвездной ночи горели огнем бескорыстной любви и бескорыстного гнева, — точно так же горели этим огнем в том же Петербурге… в сороковых годах — Герцен и Белинский, в пятидесятых — Чернышевский и Добролюбов». Там же, стр. 335.
    В письме к В. Розанову в 1909 году Блок писал: «Нам завещана в фрагментах русской литературы от Пушкина и Гоголя до Толстого, во вздохах измученных русских общественных деятелей XIX века, в светлых и неподкупных, лишь временно помутившихся взорах русских мужиков — огромная… концепция живой, могучей и юной России… И если где такая Россия „мужает“, то, уж, конечно, — только в сердце русской революции в самом широком смысле, включая сюда русскую литературу…». Там же, т. 8, 1963, стр. 277.
    В этот период происходит новое творческое сближение Блока с Пушкиным в некоторых общих, очень существенных моментах. По-пушкински (в общем звучании) решается теперь Блоком тема поэта и народа. Поэт не противостоит жизни к тем более народу, но он страстно ненавидит и презирает тех, «кто так унижал мой народ и меня». Снова и снова обращается Блок к произведениям великого поэта, открывая в них все новую прелесть и глубину. Вот несколько его записей 1908–1910 годов: «„Онегина“ целиком следует выучить наизусть», А. Блок. Записные книжки. Гослитиздат, М., 1965, стр. 109. «Я… перечитал почти всю прозу Пушкина. Это существует», А. Блок, Собр. соч. в 8 томах, т. 8, стр. 289. «„Медный всадник“ — все мы находимся в вибрациях его меди». А. Блок, Записные книжки, стр. 169. Поэта восхищает глубина психологизма Пушкина, ясность изображения душевных движений: «Перед Пушкиным открыта вся душа — начало и конец душевного движения. Все до ужаса ясно, как линии на руке под микроскопом». Там же, стр. 138. И об этом пишет Блок в то время, когда сам стремится к полноте творческого осмысления жизни и человека. В дневнике 1911 года он записывает: «…нам опять нужна вся душа, все житейское, весь человек. Нельзя любить цыганские сны, ими можно только сгорать. Безумно люблю жизнь с каждым днем больше, все житейское простое и сложное…». А. Блок, Собр. соч. в 8 томах, т. 7, 1963, стр. 79.
    Расширяется творческий диапазон поэта. Блок ищет новые формы, жанры, он мечтает о социально-бытовой поэме «с фабулой» — жанре, необычайном не только для Блока, но и для символистской поэзии вообще. Он начинает работу над поэмой «Возмездие». И, конечно, не случайно обращение Блока именно к пушкинской традиции, «Евгению Онегину» и «Медному всаднику». Но, как всегда у большого поэта, усвоение традиции — одновременно и ее преодоление. Такое усвоение, обогащая, не убивает творческой оригинальности. И даже в поэме «Возмездие» — поэме, особенно близкой Пушкину по форме, стилю, отдельным образам, ощущается специфически блоковское в романтической концепции мира, в обостренно трагическом ощущении жизни.
    К революции Блок приходит уже с определившимся отношением к Пушкину, который становится для него живым спутником жизни, глубоко чтимым и во многом близком. С ним он советуется, к нему обращается в минуты большого душевного волнения как обращаются к близкому человеку, чтобы пережить радость сопричастности общему чувству. Подлинное гражданское мужество проявил Блок после революции… В то время когда большая часть его товарищей по перу заняла враждебную позицию по отношению к революции, Блок выступил как поэт-гражданин, призывая «слушать музыку революции», «видеть то, что задумано… Что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью». А. Блок, Собр. соч. в 8 томах, т. 6, 1962, стр. 12. Так писал он в статье «Интеллигенция и революция». И не случайно именно в этой статье он постоянно напоминает о традиции нашей литературы и о Пушкине. «Русские художники имели достаточно „предчувствий и предвестий“ для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия — большой корабль, которому суждено большое плавание. Они, как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчетливостью, умеренностью, аккуратностью: „все, все, что гибелью грозит“, таило для них „неизъяснимы наслажденья“ (Пушкин)». Там же, стр. 13. У этих художников учился Блок мужеству, они укрепляли его веру в жизнь: «Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой — погружались во мрак, но они верили в свет. Они знали свет… Они знали, что рано или поздно все будет по-новому, потому что жизнь прекрасна». Там же.
    За пятилетие (1917–1921 годы) Блок обращался к Пушкину сотни раз и чаще всего эти обращения были обусловлены современной литературной борьбой. Блок апеллировал к Пушкину как к союзнику в борьбе против формализма («Без божества, без вдохновенья») и против утилитаризации искусства («О назначении поэта»), а также в выступлениях, направленных против засорения литературного языка газетными штампами.
    В 1921 году Блок выступил на торжественном собрании, посвященном 84-й годовщине со дня смерти Пушкина. «Наша память хранит с малолетства веселое имя — Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийств, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними — это легкое имя: Пушкин. Пушкин так легко и весело умел нести свое творческое бремя, несмотря на то, что роль поэта — не легкая и не веселая; она трагическая…», Там же, стр. 160. — так начал поэт свое слово о Пушкине и не случайно назвал это выступление «О назначении поэта». В этом выступлении мысли о Пушкине переплелись с размышлениями о сущности поэтического творчества, о взаимоотношениях искусства и действительности, о месте и назначении поэта в жизни. Можно спорить со многими положениями и выводами Блока, но глубина мысли и страстность чувства захватывают и заставляют обо многом задуматься.
    Некоторые критики трактовали это выступление поэта как проповедь «чистого искусства». Такой вывод мог быть результатом существенной вульгаризации мыслей Блока. В речи явно ощущается склонность к трактовке искусства, как явления имманентного, рецидивы ранней символистской метафорической фразеологии («Хаос», «Безначальная стихия» и т. д.). Но мысли Блока о Пушкине, об отношении поэта к жизни гораздо сложнее первого тезиса, которым обычно оперируют критики. «Первое дело, которое требует от поэта его служение, — говорит Блок вначале, — бросить „заботы суетного света“», чтобы «в одиночестве собрать все силы и приобщиться к „родимому хаосу“». Там же, стр. 163. Этот тезис подкрепляется ссылкой на стихотворение Пушкина «Поэту». Но значит ли это, что Блок видит в Пушкине поэта, ушедшего от жизни в мир чистого искусства, и считает ли он вообще, что назначение поэта — область такого именно искусства? Весь ход рассуждений поэта опровергает подобное предположение. Ведь касаясь своеобразия творческого процесса, Блок говорит не об одной его стадии (отъединенности), а о трех. Поэт живет жизнью всех («Среди детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он»). Но поэту дано за повседневностью «провидеть» глубину, для этого необходима огромная внутренняя сосредоточенность, «потому что вскрытие духовной глубины так же трудно, как акт рождения». В этот период творческого акта нужна поэту уединенность. Но не менее важна и третья стадия — внесения результата творчества в жизнь. И «Тайная свобода», о которой говорил Пушкин, отнюдь не понимается Блоком как свобода от жизни. «Мы знаем, что он требовал „иной“, „тайной свободы“. По-нашему она „личная“, но для поэта это не только личная свобода…, а гораздо бомльшая». Там же, стр. 166.
    Вот почему свое понятие вдохновения Блок выражает пушкинским определением: «…вдохновение — есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных». И рядом со словами «служение муз не терпит суеты» встают другие пушкинские слова, воспроизведенные Блоком еще в 1918 году в ответе на анкету «Что сейчас делать?». «Слова поэта суть уже его дела». О них он снова напоминает в своей речи «О назначении поэта»: «Похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир, сами начинают творить свое дело. „Слова поэта суть уже его дела“. Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческие сердца и производят какой-то отбор в грудах человеческого шлака; может быть, они собирают какие-то части старой породы, носящей название „человек“, части, годные для создания новых пород; ибо старая, по-видимому, быстро идет на убыль, вырождается и умирает». Там же, стр. 162.
    Итак, осознание жизненной действенности искусства, укрепление волевого начала в творчестве Блока было важнейшим фактором его развития. И в утверждении этого волевого начала влияние Пушкина несомненно.
    Заключение

    Образ А.С. Пушкина для поэтов «серебряного века» стал символом России, Родины.
    Очерки «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачёв», «Наталья Гончарова», а также цикл замечательных «Стихов к Пушкину» являются свидетельством особого интереса Марины Цветаевой к личности и творчеству поэта. Марина Цветаева наполняет имя Пушкина особым смыслом, своими эмоциональными ассоциациями, подчёркивая, что для неё А.С. Пушкин – «творческое сочувствие». Марина Цветаева выделяет в образе поэта «внутреннюю свободу» как главенствующую движущую силу, противопоставляющую творца – толпе.
    «Бессмертие Пушкина в том, — писал П. Антокольский, — что его голос никогда не переставал звучать в русской поэзии, во всей русской культуре. Если он и изменялся как-нибудь, то, в противоположность очень многим, только в сторону полной узнаваемости». П. Антокольский. О Пушкине. Изд. «Советский писатель», М., 1960, стр. 19.
    Образ А.С. Пушкина представляет собой культурный феномен, не имеющий аналогов в русской литературе. Образ поэта предстаёт в русской литературе «собранным» из отдельных черт, особо дорогих каждому автору, как из разноцветных камешков складывается мозаика.
    Разные поэты идут каждый своей тропой к Пушкину и из многочисленных «мой» Пушкин складывается «наш» Пушкин. Из разрозненного противоречия возникает единое.
    Список литературы

    1. Антокольский П. О Пушкине. – М.: Советский писатель, 1960.
    2. Бекетова М.А. Ал. Блок и его мать. – Л.–М.: Петроград, 1925.
    3. Белкина М.О. Скрещение судеб. – М.: Книга, 1988. – 528с.
    4. Блок А. Записные книжки. – М.: Гослитиздат, 1965.
    5. Блок А. Собрание сочинений в 8 томах. – М., 1962.
    6. Гроссман Л. Собр. соч. в 5 томах, т. IV. – М., 1928.
    7. Зинедуллина М.В. Пушкинский миф в конце ХХ века. – Челябинск, 2001. – 243с.
    8. Зубова Л. В. Наблюдения над языком цикла М. Цветаевой «Стихи к Пушкину». – «Studia Russica Budapestinensia», 1995. – 250с.
    9. Карпушкина Л.А. Образ Пушкина в русской литературе XIX – нач. ХХ веков. Автореф.дис. на соиск. учён. степени канд. филолог. наук. – М., 2000.
    10. Кукулин И. «Русский Бог» на rendez – vous (О цикле М. И. Цветаевой «Стихи к Пушкину») // Вопросы литературы. – 1998. – № 5 – С. 122 – 137.
    11. Марина Цветаева Собрание сочинений в 7 – ми томах. М., 1994 – 1995.
    12. Мейлах Б.С. Вопросы литературы и эстетики. – Л.: Советский писатель, 1958.
    13. Орлов В.М. Сильная вещь – поэзия. – М., «Сов. писатель», 1981. 201с. /Вст. ст. к кн. М. Цветаевой «Мой Пушкин».
    14. Поэтика русской литературы: /Пушкин. эпоха. Серебряный век./: Сб. науч. ст./Кубан. гос. ун – т; отв. ред. Степанов Л.А. – Краснодар,1999.- 183с.
    15. Розанов И. Александр Блок и Пушкин // Книга и пролетарская революция. – 1936. – № 7.
    16. Томашевский Б.В. Пушкин, кн. 2. – М.–Л.: Изд. АН СССР, 1961.

  8. Имя А. С. Пушкина – главный авторитет в русской и, пожалуй, мировой поэзии. Бесспорно, что Пушкин «основал» русскую литератору и, во многом, русский язык. Его традиции и заветы прослеживаются в творчестве многих русских поэтов. Проявляются они и в поэзии величайших поэтесс начала 20 века — М. Цветаевой и А. Ахматовой.
    Так, М. И. Цветаева в поэзии А. С. Пушкина, в его личности видит, прежде всего, освобождающее начало, стихию свободы. Она считает, что великий поэт — дитя стихии. А стихию Цветаева понимает как бунт, как восстание личности.
    На мой взгляд, по-настоящему Марина Цветаева сказала о «своем» А. С. Пушкине в стихотворном цикле, который был опубликован в эмигрантском журнале «Современные записки» (1937 году). Этот цикл носит название «Стихи к Пушкину» и наполнен «обращениями» к различным литературным произведениям — как из текстов 19 века, так и из текстов современников поэтессы.
    Стихотворение «Бич жандармов, Бог студентов» опровергает образ А. С. Пушкина как «русского бога». Цветаева низвергает «репутацию» Пушкина как «бога поэзии», как непререкаемого авторитета и мерила. Поэтесса утверждает, что Пушкин не бог, а, прежде всего, живой человек. И поэтому, будучи живым человеком, он не может быть критерием меры.
    Образ А. С. Пушкина в стихотворениях этого цикла — вольный, бешеный бунтарь, к которому не применимы понятия границы или меры. Пушкин – «самый живой»:
    Уши лопнули от вопля:
    «Перед Пушкиным во фрунт!»
    А куда девали пекло
    Губ — куда девали бунт?
    Пушкинский? уст окаянство?
    Пушкин — в меру Пушкиньянца!
    Мне кажется, причины «нетрадиционного» взгляда Цветаевой на А. С. Пушкина — в характере самой Марины Цветаевой, в неординарности её мировоззрения. Не думать, а чувствовать, внимать, поглощать. Этим объясняется и надрыв, «чрезмерная» эмоциональность поэзии Цветаевой. В этом она, казалось бы, противостоит «гармоничному» Пушкину. Но вдохновение, во многом, черпает в нем, в его творчестве.
    Творчество А. С. Пушкина, безусловно, было одним из источников вдохновения и для великой поэтессы Анны Ахматовой. Известно, что Ахматова очень любила Пушкина. У нее с этим поэтом были свои — «родственные» — связи.
    Анна Ахматова родилась в Царском Селе и, можно сказать, впитала пушкинский дух, дух русской поэзии и культуры. В Царском Селе написаны многие ее стихи, посвященные Пушкину:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озерных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    Иглы сосен густо и колко
    Устилают низкие пни…
    Здесь лежала его треуголка
    И растрепанный том Парни.
    Здесь отразились особенности восприятия Ахматовой Пушкина — это и живой человек («здесь лежала его треуголка»), и великий русский поэт («И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов»).
    Больше того, муза предстает перед Ахматовой в «садах Лицея» в облике Пушкина-отрока. Можно сказать, что стихи Ахматовой, посвященные Пушкину, проникнуты особенным чувством — сродни влюбленности. Недаром лирическая героиня «Царскосельской статуи» относится к описанной поэтом красавице с кувшином как к сопернице.
    Я чувствовала смутный страх
    Пред этой девушкой воспетой.
    Играли на ее плечах
    Лучи скудеющего света.
    И как могла я ей простить
    Восторг твоей хвалы влюбленной…
    Поэтесса с тщательно вглядывается в изваяние, пленившее поэта, и говорит о том, что красавица с обнаженными плечами уже давно не грустит. Она радуется своей счастливой женской судьбе, дарованной ей Пушкиным.
    Известно, что Ахматова была исследователем творчества А. С, Пушкина: «Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься… изучением жизни и творчества Пушкина…
    Любовь к Пушкину в большой степени определила для Ахматовой реалистический путь развития поэзии Ахматовой, повлияла на простоту, ясность и четкость ее поэтического языка. Простота, краткость, подлинность поэтического слова — этому Ахматова училась у своего кумира:
    Ты, росой окропляющий травы,
    Вестью душу мою оживи, —
    Не для страсти, не для забавы,
    Для великой земной любви.
    Таким образом, на творчество двух великих русских поэтесс начала 20 века — Анны Ахматовой и Марины Цветаевой — оказали большое влияние традиции А. С. Пушкина. Однако в поэзии Ахматовой и Цветаевой они проявились по-разному. Если Ахматова прямо продолжала и развивала творческие заветы А. С. Пушкина, Цветаева перерабатывала их под особым, «своим» углом, создавая новаторские по форме и содержанию произведения.

  9. Имя А.С. Пушкина – главный авторитет в русской и, пожалуй, мировой поэзии. Бесспорно, что Пушкин «основал» русскую литератору и, во многом, русский язык. Его традиции и заветы прослеживаются в творчестве многих русских поэтов. Проявляются они и в поэзии величайших поэтесс начала 20 века – М. Цветаевой и А. Ахматовой.
    Так, М.И. Цветаева в поэзии А.С. Пушкина, в его личности видит, прежде всего, освобождающее начало, стихию свободы. Она считает, что великий поэт – дитя стихии. А стихию Цветаева понимает как бунт, как восстание личности.
    На мой взгляд, по-настоящему Марина Цветаева сказала о «своем» А.С. Пушкине в стихотворном цикле, который был опубликован в эмигрантском журнале «Современные записки» (1937 году). Этот цикл носит название «Стихи к Пушкину» и наполнен «обращениями» к различным литературным произведениям – как из текстов 19 века, так и из текстов современников поэтессы.
    Стихотворение «Бич жандармов, Бог студентов» опровергает образ А.С. Пушкина как «русского бога». Цветаева низвергает «репутацию» Пушкина как «бога поэзии», как непререкаемого авторитета и мерила. Поэтесса утверждает, что Пушкин не бог, а, прежде всего, живой человек. И поэтому, будучи живым человеком, он не может быть критерием меры.
    Образ А.С. Пушкина в стихотворениях этого цикла — вольный, бешеный бунтарь, к которому не применимы понятия границы или меры. Пушкин – «самый живой»:
    Уши лопнули от вопля:
    «Перед Пушкиным во фрунт!»
    А куда девали пекло
    Губ – куда девали бунт?
    Пушкинский? уст окаянство?
    Пушкин – в меру Пушкиньянца!
    Мне кажется, причины «нетрадиционного» взгляда Цветаевой на А.С. Пушкина – в характере самой Марины Цветаевой, в неординарности её мировоззрения. Не думать, а чувствовать, внимать, поглощать. Этим объясняется и надрыв, «чрезмерная» эмоциональность поэзии Цветаевой. В этом она, казалось бы, противостоит «гармоничному» Пушкину. Но вдохновение, во многом, черпает в нем, в его творчестве.
    Творчество А.С. Пушкина, безусловно, было одним из источников вдохновения и для великой поэтессы Анны Ахматовой. Известно, что Ахматова очень любила Пушкина. У нее с этим поэтом были свои – «родственные» – связи.
    Анна Ахматова родилась в Царском Селе и, можно сказать, впитала пушкинский дух, дух русской поэзии и культуры. В Царском Селе написаны многие ее стихи, посвященные Пушкину:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озерных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    Иглы сосен густо и колко
    Устилают низкие пни…
    Здесь лежала его треуголка
    И растрепанный том Парни.
    Здесь отразились особенности восприятия Ахматовой Пушкина — это и живой человек («здесь лежала его треуголка»), и великий русский поэт («И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов»).
    Больше того, муза предстает перед Ахматовой в «садах Лицея» в облике Пушкина-отрока. Можно сказать, что стихи Ахматовой, посвященные Пушкину, проникнуты особенным чувством – сродни влюбленности. Недаром лирическая героиня «Царскосельской статуи» относится к описанной поэтом красавице с кувшином как к сопернице.
    Я чувствовала смутный страх
    Пред этой девушкой воспетой.
    Играли на ее плечах
    Лучи скудеющего света.
    И как могла я ей простить
    Восторг твоей хвалы влюбленной…
    Поэтесса с тщательно вглядывается в изваяние, пленившее поэта, и говорит о том, что красавица с обнаженными плечами уже давно не грустит. Она радуется своей счастливой женской судьбе, дарованной ей Пушкиным.
    Известно, что Ахматова была исследователем творчества А.С, Пушкина: «Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься… изучением жизни и творчества Пушкина…
    Любовь к Пушкину в большой степени определила для Ахматовой реалистический путь развития поэзии Ахматовой, повлияла на простоту, ясность и четкость ее поэтического языка. Простота, краткость, подлинность поэтического слова — этому Ахматова училась у своего кумира:
    Ты, росой окропляющий травы,
    Вестью душу мою оживи, —
    Не для страсти, не для забавы,
    Для великой земной любви.
    Таким образом, на творчество двух великих русских поэтесс начала 20 века – Анны Ахматовой и Марины Цветаевой – оказали большое влияние традиции А.С. Пушкина. Однако в поэзии Ахматовой и Цветаевой они проявились по-разному. Если Ахматова прямо продолжала и развивала творческие заветы А.С. Пушкина, Цветаева перерабатывала их под особым, «своим» углом, создавая новаторские по форме и содержанию произведения.

  10. ***
    Когда-то Ираклий Андроников уверял, что только 13 дней в жизни Пушкина остаются белым пятном для пушкинистов: не знают они, где он был в эти дни, с кем встречался, что делал и, главное, что писал. Тому свидетельству Андроникова почти полвека. И нынче захотелось осведомиться у знатоков: уменьшилось ли для них то белое пятно? Однозначного ответа не прозвучало.
    13 дней на протяжении 37 лет – пустяковейший пустяк, не правда ли? Да, но только по хронометражу ординарной жизни.
    А однажды он сам повел счет на дни. Это когда к плану издания “Евгения Онегина” прибавил календарную выкладку – ему захотелось узнать, сколько времени писался роман. Начал 9 мая 1823-го в Кишиневе. Кончил 25 сентября 1830-го в Болдине. Итого:
    “7 лет, 4 месяца, 17 дней”!
    Таким плодоносным бывало время его жизни, что каждый день просился взять его на учет!
    А у тех, кого он одаривал собою, у сменяющихся поколений читателей-почитателей, всегда бывал свой счет времени “на Пушкина”, на общение с ним.
    Бессмертно евангельское: “Много званных да мало избранных”. На Пушкина, как на праздник жизни и поэзии, бывали званы все. Начиная с первоклашек. И школьное время на школьного Александра Сергеевича, которого “проходили”, всегда и всюду в России было почти одинаковым. И это учебное Время нередко превращалось еще и в Бремя, как обычно, когда духовная пища становится принудительной. Но для избранных из званых хрестоматийный классик легко и свободно вырастал в покоряющего вечной новизной, незапрограммированного, нескончаемого Пушкина. И в меру собственной одаренности каждый избранный прокладывал свою тропу в Пушкиниане. И обретал право сказать современникам, что есть на свете его (сегодня пошутили бы – “приватизированный”) “мой Пушкин”.
    Замечательно материализовала это право Марина Цветаева. В 1937 году, в злополучном году нашей истории, волей случая тот год совпал со столетием гибели Пушкина, и цветаевское эссе “Мой Пушкин” оказалось как бы приуроченным к печальной дате. Написанное в Париже на исходе 1936 года, оно впервые увидело свет в парижских “Современных записках”. И только через тридцать лет, в 1967-м, удостоилось публикации в России в журнале “Наука и жизнь”.
    До сих пор памятна та публикация.
    3 600 000 был тираж тогдашней “Науки и жизни”. Для текста Марины Цветаевой – тираж фантастический! Ее гениальная, но трудная проза никогда еще не адресовалась многомиллионному читателю. Все цветаевское, напечатанное до той поры в России, Чехии, Франции, совокупным числом экземпляров не достигало и десятой доли щедрости не-литературного журнала. Мне посчастливилось быть сопричастным той публикации: надо было написать короткое вступление к ней.
    Дочь Цветаевой – Аля – Ариадна Сергеевна Эфрон до последнего часа не верила, что “Мой Пушкин” появится в таком массовом журнале без урона для текста. И не сомневалась, что усмиряющая ручка редактора или цензора “утишит” вступление, начинавшееся “слишком громко”:
    “Мой Пушкин – это проза необычная, проза поэта. И необычайная – проза о поэзии.
    Это рассказ о вторжении в душу ребенка стихии стиха. И рассказ о неумолчном ответном эхе, родившемся в этой душе. Незаурядной душе: ребенку ведь и самому предстояло стать поэтом, да еще выдающимся, решительно непохожим ни на кого на свете.
    Это проза-воспоминание и проза-прозрение. Проза-исповедь и проза-проповедь. А сверх всего проза-исследование…”
    Слово исповедь, пожалуй, здесь самое важное. В исповедальности “Моего Пушкина” содержалось поразительное признание: Время “на Пушкина”, на общение с ним маленькая Марина стала исчислять с младенчества. Может быть, оно, младенчество одаренности, и кончилось, когда началось то исчисление. Званая и сразу же избранная трехлетняя девочка увидела в спальне матери картину на стене – “Дуэль”:
    “Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням – а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый – Пушкин, отходящий – Дантес… Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. …Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта – убили.
    С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова – убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали все мое младенчество, детство, юность – я поделила мир на поэта – и всех и выбрала – поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать поэта – от всех, как бы эти все ни одевались и не назывались…”
    По ее словам, оглянувшись назад, она увидела, что в семь лет стала не только любить и жалеть Пушкина, но и стихи его понимать. В семь лет! И невольно приходят на память пушкинские “7 лет, 4 месяца, 17 дней” на создание великого романа. Ну конечно, тут нет никакой параллели с семилетним “созреванием Пушкина” в душе удивительной девочки. Но близкие числовые совпадения всегда искусительны: они словно бы намекают на тайную – кентаврическую – связь явно несвязуемых явлений. Без мистики, а просто в угоду нашему воображению! Так нам в угоду “лишний раз” связываются два гения русского искусства слова.
    Когда Цветаева писала “Мой Пушкин”, ее бедственная жизнь эмигранта-изгоя шла еще и под знаком сдвоенного трагизма тогдашней Истории Евразии: гитлеровский террор на Западе и сталинский террор в России. Под каждодневным гнетом быта и бытия вспоминала она, избранная, как рано окликнул ее Пушкин. Кроме картины в маминой спальне, был черный монумент на близлежащем бульваре. И назывался Памятник-Пушкина (через дефис).
    Цветаевский дом в Трехпрудном был в пяти минутах ходьбы – нет, лучше детского бега – от Памятник-Пушкина. И знаменитый чугунный монумент Опекушина годами был участником детских игр уже начинавшей все понимать дочери филолога и музыкантши. А потом стал метафорическим началом размышлений верной наследницы умнейшего мужа России, да притом таких размышлений, что, к несчастью, не стареют и могли бы родиться сегодня:
    “Под памятником Пушкина росшие не будут предпочитать белой расы… Памятник Пушкина, опережая события – памятник против расизма, за равенство всех рас, за первенство каждой – лишь бы давала гения. Памятник Пушкина есть живое доказательство низости и мертвости расистской теории. Расизм до своего зарождения Пушкиным опрокинут в самую минуту его рождения…”
    Когда Марина Ивановна писала эти строки в дни гитлеризма-сталинизма, ей оставалось жить на свете всего пять лет. Пушкин был с нею до конца. Она ведь убежденно говорила: “Да, что знаешь с детства – знаешь на всю жизнь…” И, возможно, она тогда предчувствовала, что этой “всей жизни” ей отпущено уже немного.
    “Оттого ли, что я маленьким ребенком столько раз своею рукой писала: “Прощай, свободная стихия!”… я все вещи своей жизни полюбила и пролюбила прощанием, а не встречей, разрывом, а не слиянием, не на жизнь – а на смерть”.
    Невесело. Но язык больших поэтов – кентавр: сочетание несочетаемого – точности с многозначностью. И не надо верить, будто Цветаева пролюбила Пушкина только прощанием. Да ведь и само пушкинское “Прощай, свободная стихия!” означало вместе с тем – “здравствуй!”. И потому радовало душу… А за шесть лет до “Моего Пушкина” Цветаева написала в одном письме:
    “Ведь Пушкина убили, потому что своей смертью он никогда бы не умер, жил бы вечно…”
    Так можно было написать, только пролюбив его на жизнь! И к 200-летию со дня его рождения лучших слов сказано не было.
    Заключение
    Образ А.С. Пушкина для писателей «серебряного века» стал символом России, Родины. То же можно сказать и о Марине Цветаевой, в творчестве которой в период эмиграции пушкиниана заняла особой место. Очерки «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачёв», «Наталья Гончарова», а также цикл замечательных «Стихов к Пушкину» являются свидетельством особого интереса Марины Цветаевой к личности и творчеству поэта. Марина Цветаева наполняет имя Пушкина особым смыслом, своими эмоциональными ассоциациями, подчёркивая, что для неё А.С. Пушкин – «творческое сочувствие». Марина Цветаева выделяет в образе поэта «внутреннюю свободу» как главенствующую движущую силу, противопоставляющую творца – толпе.
    Свою близость, «родственность» А.С. Пушкину Марина Цветаева видит в трагической противопоставленности обществу и понимании творчества как служения:
    Прадеду – товарка:
    В той же мастерской!
    Каждая помарка –
    Как своей рукой.
    Ядром концептуальных построений Марины Цветаевой о Пушкине являются очерк «Мой Пушкин» и цикл «Стихи к Пушкину». Название очерка «Мой Пушкин» – это, во – первых, акцент на личное, субъективное восприятие образа А.С. Пушкина, во – вторых, противопоставление «брюсовскому» Пушкину, наконец, противопоставление цитируемым автором словам Николая I: «Ты теперь не прежний Пушкин, ты – мой Пушкин». Каждая мысль Марины Цветаевой об А.С. Пушкине доказывает, что только у истинного ценителя прекрасного может быть «свой» Пушкин.
    Марина Цветаева создаёт свой миф о Пушкине и его жене. Образ Натальи Гончаровой создаётся одной чертой: она была « красавица…, без корректива ума, души, сердца и дара». Обаяние мифа настолько велико, а авторские формулировки так эффектны («Он хотел нуль, ибо сам был всё»), что подчас они заслоняют собой объективные факты. Марина Цветаева гибель Пушкина трактует как убийство поэта чернью. Дантес, Гончарова, Николай – лишь орудия рока.
    Индивидуальный характер рецепции образа А.С. Пушкина проявляется и в цветовой антитезе «чёрного» и «белого», на которой в значительной мере построена пушкинистика Марины Цветаевой.
    Анализируя очерк «Мой Пушкин» и цикл «Стихи к Пушкину», можно сделать выводы о цветовой антиномии образов поэта и черни как символов добра и зла.
    Но у Пушкина – «чёрные глаза», «памятник Пушкина» – чёрный, удел поэта – «чёрная дума», «чёрная доля», «чёрные глаза». Всё внешнее – чёрное, по сути же образ Пушкина – светлый. Чернь скрывается за белым: «белая голова», «белый снег». Но чернь творит «чёрное дело», и у неё «чёрная кровь». Жизнь и гибель А.С. Пушкина приобретают сверхличное значение, становятся символом судьбы русского поэта.
    Причины нетрадиционного видения Цветаевой А.С. Пушкина – в самобытном характере личности Марины Цветаевой, в особенностях её мирочувствия.
    Не думать над объектом, будь то человек или другая реалия, а чувствовать его, не осязать, а внимать и принимать в себя, поглощать душой, утоляя эмоциональную жажду.
    Обнаружение детальных совпадений в характере и поведении двух поэтов, А.С. Пушкина и Марины Цветаевой, помогает понять мотивы субъективизма Марины Цветаевой в оценках личности Пушкина.
    Образ А.С. Пушкина представляет собой культурный феномен, не имеющий аналогов в русской литературе. Образ поэта предстаёт в русской литературе «собранным» из отдельных черт, особо дорогих каждому автору, как из разноцветных камешков складывается мозаика.
    Поэтому проблема привнесения писателями в построения о Пушкине собственной философии и субъективности личного восприятия, занимает не последнее место в литературной пушкиниане.
    Литература

    Михайлов И. Опыты М. Цветаевой // Звезда. 1967. №7.
    М. Цветаева. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997.
    Цветаева М.И. Собр. соч. В 7 т. М., 1994-1995. Т. 5.
    Жирмунский В.М. Творчество Анны Ахматовой. Л.,1973.
    Сахаров В. Традиции Пушкина и русская советская литература. // Наш современник, 1987. № 3.
    Коржавин Н. Анна Ахматова и “серебряный век”// Новый мир, 1989. №7
    Шишман С. “Талисман ” Пушкина.// Брега Тавриды. v 1994. № 6.

  11. Тема: – Пушкинская тема в творчестве А. Ахматовой

    А. С. Пушкин для поэзии серебряного века — концентрированное выражение культуры прошлого. Поэтому его «сбрасывали с корабля современности (футуристы), присваивали в единоличное владение («Мой Пушкин» М. Цветаевой) и одновременно считали воплощением того гармонического мировидения, которое не должно быть поколеблено даже самыми смелыми новациями. Пушкинская тема звучит в произведениях А. Блока, В. Маяковского, М. Цветаевой. Как же она воплотилась в произведениях А. Ахматовой?
    Уже в первом ахматовском сборнике «Вечер» появляется юный Пушкин. В цикле «В Царском Селе» читаем:
    Смуглый отрок бродил по аллеям,
    У озерных грустил берегов,
    И столетие мы лелеем
    Еле слышный шелест шагов.
    О мертвом поэте здесь говорится как о живом, «еле слышный шелест шагов» доносится через столетие. Прошлое оживает и становится героем стихотворения. Пушкин — вершинное воплощение прошлого, он воссоздал это прошлое в поэтическом слове. Образ Пушкина в этом стихотворении двоится. С одной стороны, он удален во времени и в пространстве («И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов»), А с другой стороны, он максимально приближен к читателю: дистанцию сокращают простые, обыденные детали: «Здесь лежала его треуголка и растрепанный томик Парни».
    Следовательно, Пушкин для Ахматовой — действительно идеальная перспектива, нечто безусловно близкое и в то же время бесконечно удаленное, постоянно воплощающееся и в то же время до конца не воплотимое. Таким представляется и пушкинское слово, которое незримо присутствует в стихах Ахматовой в виде цитат и аллюзий.
    В уже упомянутом цикле «В Царском Селе» второе стихотворение представляет собой творческое переосмысление пушкинского стихотворения «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…». В обоих стихотворениях речь идет о статуе, и статуя представляется одновременно и мертвой, и живой. У Ахматовой:
    А там мой мраморный двойник,
    Поверженный под старым кленом,
    Озерным водам отдал лик,
    Внимает шорохам зеленым.
    У Пушкина: «Дева над вечной струей вечно печальна сидит». Ахматовское стихотворение — это воскрешение пушкинской статуи в поэтическом слове. Надо сказать, что во многих ахматовских стихах воскрешается пушкинское слово. Часты у Ахматовой пушкинские эпиграфы, например, в таких итоговых произведениях, как «Северные элегии», «Городу Пушкина», «Поэма без героя». А название ранней поэмы «У самого моря» явно перекликается с зачином пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке»: «Жили-были старик со старухой у самого синего моря».
    Но самое главное, пушкинское начало живет в ахматовскои поэзии, в незыблемых устоях нравственности и творчества. Память и совесть — эти категории и у Пушкина, и у Ахматовой оказываются основой мироведения. У обоих поэтов память горестна неумолима и неукротима. Суд памяти и суд совести у Пушкина — единое апокалиптическое видение:
    Воспоминание угрюмо предо мной
    Свой длинный развивает свиток.
    У Ахматовой — суд совести — событие гораздо более земное, однако не теряющее от этого своей трагедийности:
    А я всю ночь веду переговоры
    С неукротимой совестью своей.
    Я говорю: «Твое несу я бремя
    Тяжелое, ты знаешь, сколько лет…»
    Кроме того, Пушкин родственен Ахматовой своеобразным даром пророчества. «Как он понимал, как он все на свете знал? Этот кудрявый мальчик с томиком Парни под мышкой!», — говорила она в одной из бесед с И. Берлином. Пушкин действительно предчувствовал грядущие катаклизмы, прежде всего внутричеловеческие. То же характерно и для Ахматовой. «Я гибель накликала милым, и гибли один за другим», — писала она, предчувствуя и собственную судьбу, и судьбу своего поколения.
    Пушкинское творчество, пушкинская биография — предмет серьезного осмысления в течение всей жизни А. Ахматовой. Стремление к доскональному знанию потребовало и академических штудий — литературоведческих занятий и биографических исследований. Работы Ахматовой-пушкиниста широко известны. Ее статьи отмечены родственным вниманием к поэту, стремлением понять жизнь и творчество Пушкина в их неразрывном единстве.
    Итак, Пушкин для Ахматовой — идеальная перспектива поэтического творчества. Пушкинский мир для нее — образец нерушимого гармонического равновесия.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *