Сочинение на тему русский язык это прежде всего пушкин

11 вариантов

1. 4 июня сотрудники ГБУК «Смоленская областная юношеская библиотека» провели беседу «Русский язык – это прежде всего Пушкин», посвященную 215-летию со дня рождения великого русского поэта.
   Мероприятие состоялось в Смоленском колледже лёгкой промышленности и индустрии моды. Студенты прослушали увлекательный рассказ о жизни А.С.Пушкина, узнали об истории создания некоторых его произведений, и, конечно же, звучали стихи великого гения.
   В завершении мероприятия Антонина Андреевна Сныткина провела викторину по сказкам Пушкина, в которой каждый из присутствующих смог продемонстрировать своё знание творчества поэта.
   Пушкин и русский язык
   Юрий Соловьев
   Писать о Пушкине – дело неблагодарное. Тема эта настолько разработана, что сказать что-то новое кажется невозможным. И все-таки одна ее сторона представляется мне освящённой недостаточно, и я хочу, как смогу, ее раскрыть. Артур Шопенгауэр как-то заметил, что обывателя и философа приводят в удивление разные вещи: обыватель удивляется явлениям исключительным и редким, в то время как все повседневное кажется ему понятным само собой; философ, напротив, способен удивляться обыденному и обыкновенному, и это побуждает его задумываться над общим характером вещей. Казалось бы, нет для нас ничего более привычного и понятного, чем Пушкин. Пушкина знают все – от детей дошкольного возраста до седых профессоров. Со сказок Пушкина начинается наше знакомство с русской литературой (правда, на Пушкине оно, к сожалению, нередко и заканчивается). Что же в Пушкине может быть непонятного или загадочного. И все же, как выразился однажды Валерий Брюсов, «Пушкин кажется понятным, как в кристально-прозрачной воде кажется близким дно на безмерной глубине». В самом деле, почему до Пушкина русская литература представляет собой, по известному выражению, «культуру великого молчания», в ней отсутствуют имена, подобные Данте или Шекспиру? И почему после Пушкина появляются десятки выдающихся литераторов, выступающих во всех мыслимых жанрах и стилях? Что это – странное совпадение или же Пушкину действительно удалось открыть какие-то таинственные шлюзы? Один вариант ответа на этот вопрос у меня есть, и я хотел бы его обосновать. Дело в том, что литература теснейшим образом связана с таким явлением народной жизни, как язык. Это и есть тот инструмент, при помощи которого, по меткому выражению Кьеркегора, вздохи и стоны страдающей души преобразуются в прекрасную музыку. Однако чтобы стало возможным с помощью языка выразить любые оттенки смысла, чтобы, проникая в глубины человеческой психики, удавалось сплести тончайшую вязь неуловимых переживаний, этот язык должен быть пластичным и гибким, содержащим в себе огромный изобразительный потенциал. Таким-то языком, поистине «великим и могучим», из которого произросла затем вся русская литература, и был язык, который мы называем языком Пушкина. Конечно, это не значит, что именно Пушкин является его создателем. Язык невозможно создать. Вспомним хотя бы, чем кончились опыты с эсперанто, волапюком и идо. Создать искусственный язык, все равно, что создать искусственного человека. Язык – это живой организм, который зарождается, развивается и умирает по своим законам. Его существование естественно, как дуновение ветра, рост травы или плеск моря. Его истоки таинственны, как сама жизнь. Вмешательство в эту тайну человека всегда произвольно и бессмысленно (яркий пример – современный украинский язык, который в отличие от полтавского диалекта, весь состоит из неологизмов). Поэтому Пушкин и не ставил перед собой задачу создания языка. Тот язык, на котором он писал, существовал и так. Это был обыкновенный разговорный язык, которым Пушкин просто воспользовался. Но почему же тогда мы говорим о современном русском языке, как о языке Пушкина? Дело в том, что язык, чтобы получить статус литературного, должен быть воплощен в высокую литературу. До этого он считается диалектом, простонародным говором, поскольку не известно, обладает ли он достаточным изобразительным потенциалом для решения художественных задач. В свое время вся культурная Европа предпочитала писать исключительно на латыни, игнорируя новообразованные национальные языки. Так продолжалось вплоть до XIV века, когда Данте, создав «Божественную комедию» показал, что итальянский язык позволяет добиться такого уровня художественного воплощения, который ничуть не уступает уровню вергилиевой «Энеиды». Напротив, создание шедевра сразу же возвышает язык и делает его литературным. Что же касается нации, которая на этом языке разговаривает, то она получает статус культурной. Когда ионийско-эолийский диалект стал языком «Илиады», он тут же, на ближайшие 300 лет превратился в общегреческий литературный язык. Потом его сменил аттический диалект, но это произошло после того, как на этом языке была написана «История» Фукидида. В былые времена задача возвышения национального языка считалась настолько значимой, что нередко возводилась в ранг государственной политики. Гератский поэт и государственный деятель XV века Алишер Навои даже устроил со своим знаменитым предшественником Низами, жившим на 300 лет раньше, своеобразные литературные состязания. Низами писа
   л на языке классической древности фарси, у которого уже имелась длительная литературная традиция (она восходила к персоязычной поэме Фирдоуси «Шахнаме», запечатлевшей еще в X веке всю доисламскую историю Ирана от сотворения мира до завоевания его арабами в VII веке). Главным сочинением Низами, считавшемся вершиной поэтического мастерства, была так называемая «Пятерица» или «Хамсе» – пять поэм, написанных на традиционные для Востока темы: «Хосров и Ширин», «Лейли и Меджнун», «Семь красавиц» и т.д. Алишер Навои повторяет подвиг Низами. Взяв за основу те же темы, он пишет пять поэм на современном для себя материале, но использует для этого уже не фарси, а свой, национальный, тюркский (чагатайский) язык, который мы называем древнеузбекским. Пушкин сделал для русского языка то же, что Данте для итальянского, Шекспир для английского, а Низами для узбекского языка. Но его роль не сводится к тому, чтобы просто рассказать по-русски то, что уже рассказано на других языках. Правда, он действительно осваивает все стили и формы, которые встречаются ему в мировой литературе. Он подражает арабской песне и испанскому романсу, воспроизводит терцины Данте и октавы Байрона, пробует сложные строфы Корнуолла и подражает речи раешника в «Сказке о Балде». Он как бы говорит своим потомкам: «Смотрите, какие прекрасные вещи можно создавать при помощи нашего языка». Но если бы его деятельность ограничивалась только мастерским пересказом чужих произведений, он был бы просто талантливым стихотворцем, а не гением – создателем шедевров, возвысивших язык до статуса литературного. Чем же талант отличается от гения и какое произведение можно считать шедевром? Как остроумно заметил Шопенгауэр, «Талант попадает в цель, в которую никто попасть не может; гений попадает в цель, которую никто не видит». Если исходить из того, что задачей искусства является создание образов, то творение гения – это вечные образы. То есть образы человеческих типов, которые существуют во все времена, вне зависимости от обстоятельств времени и места. Таковы герои Сервантеса, Шекспира, Гете, Мелвилла. Сколько бы ни существовало человечество, как бы ни менялись обстоятельства его жизни, люди всегда будут вступать в борьбу с ветряными мельницами как Дон Кихот, любить друг друга как Ромео и Джульетта, искать философский камень как Фауст, или увлекаться безумными идеями как неистовый капитан Ахав. Наверное, есть в человеке нечто такое, что является его непоколебимой основой, некие духовные оси, таящиеся в самых глубинах бессознательного. На них нанизываются меняющиеся от эпохи к эпохе традиции, верования, предрассудки, но сами они остаются неизменными при любых обстоятельствах и определяют в человеке все его поступки. Гениальность художника проявляется в том, что он умеет увидеть эти оси под слоем времен и воплотить их в образы. Вечность духовных осей и обуславливает вечность произведений, в которых они воплощены. Пушкинские образы Барона (скупого рыцаря), Моцарта и Сальери, пира во время чумы, разбитого корыта – из того же ряда, что и Дон Кихот, Ромео и Джульетта, Фауст и неистовый Ахав.
   ← Предыдущая
   Следующая >

2. перечеркивается, поправляется, вновь и вновь зачеркивания, а над ними и рядом
   появляются новые слова, новые строки. Перо мы не видим. Оно угадывается,
   воссоздается воображением, как и изящная рука, которая держит его.
   На миг, кажется, всего на единый трудноуловимый миг перо замирает. Вдруг ­
   быстрые росчерки, петли. Завитки. Родился рисунок. Птица удивительной
   красоты, с ажурным, как бы вздрагивающим от дуновения ветра оперением. Она с
   усилием взмахивает крыльями, отрывается от листа, на котором только что
   родилась, и – взмывает. Птица парит над рукописями, летит над разбросанными
   листами, испещренными строчками стихов. Летит­ легкая, никому не
   подвластная, как вольное воображение, как само творчество.
   Наверное, вы догадались, что это рисунки и стихи великого Пушкина, который
   вечен и современен. Он самый великий среди всех русских поэтов. Каждая его
   фраза совершенна, отшлифована, как драгоценный камень, необычайно певуча и
   поистине прекрасна. “Сокровище”,­ так сказал о прозе Пушкина Л. Н. Толстой.
   В чем же его секрет ? Мы вправе задать себе вопрос: почему именно Пушкину
   выпала высокая честь справедливо называться подлинным основоположником
   современного русского литературного языка? В самом деле, почему до Пушкина
   русская литература представляет собой, по известному выражению, «эпоху
   великого молчания», в ней отсутствуют имена, подобные Данте или Шекспиру?
   И почему после Пушкина появляются десятки выдающихся литераторов, во всех
   мыслимых жанрах и стилях? Что это – странное совпадение или же Пушкину
   действительно удалось открыть какие­то таинственные шлюзы?
   Я хотела бы обосновать своё суждение. Дело в том, что литература теснейшим
   образом связана с таким явлением народной жизни, как язык. Это и есть тот
   инструмент, при помощи которого, по меткому выражению Кьеркегора, «вздохи
   и стоны страдающей души преобразуются в прекрасную музыку». Таким­то
   2

3. Из русского языка Пушкин сделал чудо…
   В.Г. Белинский
   
   Вступительное слово учителя:
   2007 год объявлен в России Годом русского языка.
   Основоположником современного русского
   литературного языка является А.С. Пушкин. Как
   справедливо утверждал И.С. Тургенев, именно “он
   дал окончательную обработку нашему языку,
   который теперь по своему богатству, силе, логике
   и красоте формы признается даже иностранными
   филологами едва ли не первым…”. (Напомним:
   русский язык – это государственный язык для 145
   миллионов россиян. Это один из шести рабочих
   языков Организации Объединённых Наций.
   Подчеркнем и то, что русский язык – это язык
   жизни для 15 миллионов приехавших в Россию
   гастарбайтеров. Это язык связи с родиной для 30
   миллионов наших соотечественников за рубежом.
   По-прежнему это один из самых распространенных
   языков в мире – по сухим статистическим данным
   МИД, русский язык является родным для 170
   миллионов человек и 350 миллионов его понимают.)
   “В языке Пушкина вся предшествующая культура
   русского художественного слова не только
   достигла своего расцвета, но и нашла решительное
   преобразование”, – писал академик В.В.
   Виноградов.
   Поэт высоко ценил возможности родного языка,
   видел в нем “… неоспоримое превосходство перед
   европейскими…”.
   Об истории русского языка Пушкин писал в статье
   “О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А.
   Крылова”. А в письмах и разных публикациях
   писателя – и о самобытности русского языка, и о
   словарном составе, грамматике, соотношении
   разговорного и литературного языков, и о
   словесных новациях. А.С. Пушкин участвовал в
   языковой полемике “шишковистов” и
   “карамзинистов”. Он сам выступал как
   языковед, доискиваясь подлинного смысла
   некоторых старинных русских слов, таких,
   например, как “кабальный холоп” и “полный
   холоп”, “жилец”, как наименование служилых
   людей… Поэта интересовали русские слова
   французского происхождения. В слиянии
   “книжного славянского языка” с языком
   “простонародным” виделось Пушкину одно из
   главных достоинств русского письменного языка,
   чему помог, по его мнению, Ломоносов.
   Перелистаем страницы нашего устного журнала
   “Из русского языка он сделал чудо…”, расширим
   представление о Пушкине как “великом
   реформаторе российской словесности”.
   
   Страница I.
   Тихогромы и мокроступы
   /Бескровная война начала XIX века/
   За столом друг напротив друга сидят А.С. Шишков
   и Н.М. Карамзин. На столе догорает свеча. Не
   замечая друг друга, они что-то пишут.
   
   Шишков /вздыхая, трясёт песочницей над листом
   бумаги. Осторожно откладывает исписанный лист/:
   Нет-нет, нельзя бросить дело на молодых, они всё
   погубят! Великий русский язык погибнет,
   удушенный иностранными словами. Зачем русскому
   человеку уродливое слово “фонтан”? Ни к чему.
   Можно сказать “водомет”.
   
   /Берёт отложенный лист, на котором выписаны
   столбики слов, читает/: “тротуар” –
   “топталище”, “галоши” – “мокроступы”,
   “фортепьяно” – “тихогром”, “биллиардный шар”
   – “шарокат”, “биллиардный кий” – “шаротык”,
   эгоизм – “ячество”, гримаса – “рожекорча”… И
   понятно, и звучит хорошо.
   
   Карамзин /пером что-то зачёркивает на листе
   бумаги/:
   Негоже литератору писать прозаическое слово
   “лошадь”. /Выводит/: “Благороднейшее изо
   всех приобретений человека было сие животное
   гордое, пылкое и т.д.”.
   /Продолжает поправлять/: нельзя упомянуть
   слово “дружба”, не прибавив: “сие священное
   чувство, коего благородный пламень…”.
   
   /Восклицает/: что за стиль: “рано поутру”! /Изрекает/:
   “едва первые лучи восходящего солнца озарили
   восточные края лазурного неба”.
   
   /Шишков и Карамзин склоняются над листами
   бумаги, продолжают писать.
   Выходит ведущий, гасит свечу/
   
   Ведущий: Это была славная война! Не гремели
   выстрелы, не рвались снаряды. Но ядовитых
   эпиграмм, насмешек, издевательств с той и другой
   стороны было преизрядно. Шишков, Шихматов и
   другие члены общества “Беседы любителей русской
   словесности” пытались изгнать из русского языка
   заимствованные слова, нещадно их переводя (одна
   “рожекорча” чего стоит!).
   Их противники – поэты Карамзин, Дмитриев и
   другие – боролись против засилия устаревших
   церковнославянских слов. Обе стороны увлекались
   и перегибали палку. “”Персты” и ”сокрушу”
   производят какое-то дурное действие”, – писал
   Карамзин Дмитриеву. Он же выступал против вовсе
   уж безобидного слова “парень”: при этом слове
   “…является моим мыслям дебелый мужик, который
   чешется неблагопристойным образом или утирает
   рукавом мокрые усы свои, говоря: ай парень! что за
   квас! Надобно признаться, что тут нет ничего
   интересного для души нашей”.
   
   Учитель: И вот на литературную арену вышел
   Пушкин. Сначала он примкнул к Карамзину и
   развлекался веселыми эпиграммами на Шишкова и
   других членов общества “Беседы…”, заменяя
   слово “любителей” в этом названии словом
   “губителей”: “Беседы губителей…”.
   Прошли годы. И случилось небывалое: один
   единственный человек сумел изменить русский
   литературный язык! Гениальный русский поэт и
   прозаик, Пушкин, использовал и заклейменные
   Карамзиным церковнославянизмы, и иностранные
   слова, презираемые Шишковым… А в результате
   получился новый эталон языка. И сегодня
   современным литературным языком филологи
   называют язык Пушкина! “Говорить по-русски
   теперь значит говорить на пушкинском языке”!
   (А.В. Карташев)
   Обратимся к следующей странице журнала.
   
   Страница II.
   “Гордый наш язык…”
   /А.С. Пушкин о русском языке/
   Учитель: Вторая страница нашего журнала
   называется “Гордый наш язык…” /А.С. Пушкин о
   русском языке/.
   А.С. Пушкин хорошо знал систему русского языка,
   серьёзно размышлял о его состоянии и глубоко
   интересовался происходившими в языке
   изменениями. Свою точку зрения на проблемы
   родного языка и его место в жизни народа Пушкин
   высказывал на страницах своей поэзии и прозы, в
   своих статьях и письмах.
   Язык – ключ к драгоценному наследию поэта,
   обладавшего даром безошибочно оценивать
   правильность, уместность и эстетичность
   речевого выражения, его соответствие духу языка.
   Размышления поэта о языке, его отдельных
   особенностях и оценки конкретных языковых
   фактов, несомненно, помогают нам понять и
   почувствовать истоки волшебной силы пушкинского
   слова.
   
   /В исполнении группы учеников звучат
   размышления Пушкина о русском языке/
   
   1 ученик: Как материал словесности язык
   славяно-русский имеет неоспоримое превосходство
   перед всеми европейскими: судьба его была
   чрезвычайно счастлива. В XI веке древний
   греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон,
   сокровищницу гармонии, даровал ему законы
   обдуманной своей грамматики, свои прекрасные
   обороты, величественное течение речи; словом,
   усыновил его, избавя таким образом от медленных
   усовершенствований времени. Сам по себе уж
   звучный и выразительный, отселе заемлет он
   гибкость и правильность. Простонародное наречие
   необходимо должно было отделиться от книжного,
   но впоследствии они сблизились, и такова стихия,
   данная нам для сообщения наших мыслей.
   
   2 ученик: Причинами, замедлявшими ход нашей
   словесности, обыкновенно почитаются: общее
   употребление французского языка и пренебрежение
   русского. Все наши писатели на то жаловались, –
   но кто же виноват, как не они сами. Исключая тех,
   которые занимаются стихами, русский язык ни для
   кого не может быть довольно привлекателен. У нас
   еще нет ни словесности, ни книг, все наши знания,
   все наши понятия с младенчества почерпнули мы в
   книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом
   языке; просвещение века требует важных предметов
   размышления для пищи умов, которые уже не могут
   довольствоваться блестящими играми воображения
   и гармонии, но ученость, политика и философия еще
   по-русски не изъяснялись – метафизического
   языка у нас вовсе не существует; проза наша так
   еще мало обработана, что даже в простой переписке
   мы принуждены создавать обороты слов для
   изъяснения понятий самых обыкновенных; и леность
   наша охотнее выражается на языке чужом, коего
   механические формы уже давно готовы и всем
   известны.
   
   3 ученик: Только революционная голова,
   подобная Мирабо и Петру, может любить Россию так,
   как писатель только может любить ее язык. Все
   должно творить в этой России и в этом русском
   языке.
   
   4 ученик: Но есть у нас свой язык; смелее! –
   обычаи, история, песни, сказки и проч.
   
   5 ученик: Разговорный язык простого народа
   (не читающего иностранных книг и, слава богу, не
   выражающего, как мы, своих мыслей на французском
   языке) достоин также глубочайших исследований.
   Альфиери изучал итальянский язык на
   флорентийском базаре: не худо нам иногда
   прислушиваться к московским просвирням. Они
   говорят удивительно чистым и правильным языком.
   
   1 ученик: Живой народный язык, сберегший в
   жизненной свежести дух, который придает языку
   стойкость, силу, ясность, целость и красоту,
   должен послужить источником и сокровищницей для
   развития образованной русской речи.
   
   2 ученик: Вслушивайтесь в простонародное
   наречие, молодые писатели, – вы в нем можете
   научиться многому, чего не найдете в наших
   журналах… Изучение старинных песен, сказок и т.п.
   необходимо для совершенного знания свойств
   русского языка. Критики наши напрасно ими
   презирают… Читайте простонародные сказки,
   молодые писатели, чтоб видеть свойства русского
   языка…
   
   3 ученик: Обряды и формы должны ли суеверно
   порабощать литературную совесть? Зачем писателю
   не повиноваться принятым обычаям в словесности
   своего народа, как он повинуется законам своего
   языка? Он должен владеть своим предметом,
   несмотря на затруднительность правил, как он
   обязан владеть языком, несмотря на
   грамматические оковы.
   
   4 ученик: В зрелой словесности приходит
   время, когда умы, наскуча однообразными
   произведениями искусства, ограниченным кругом
   языка условленного, избранного, обращаются к
   свежим вымыслам народным и к странному
   просторечию, сначала презренному.
   
   5 ученик: Разум неистощим в соображении
   понятий, как язык неистощим в соединении слов…
   
   1 ученик: Точность и краткость – вот первые
   достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей.
   Без нее блестящие выражения ни к чему не служат.
   
   2 ученик: Истинный вкус состоит… не в
   безотчетном отвержении такого-то слова,
   такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и
   сообразности.
   
   3 ученик: Что касается до слога, то чем он
   проще, тем будет лучше. Главное: истина,
   искренность.
   
   4 ученик: Все слова находятся в лексиконе;
   но книги, поминутно появляющиеся, не суть
   повторение лексикона.
   
   5 ученик: Есть два рода бессмыслицы: одна
   происходит он недостатка чувств и мыслей,
   заменяемого словами; другая – от полноты чувств
   и мыслей и недостатка слов для их выражения.
   
   Страница III.
   “Без грамматической ошибки я русской
   речи не люблю…”
   Учитель: Эта страница познакомит вас с
   высказываниями Пушкина о грамматике русского
   языка.
   Широко известны строки из пушкинского романа в
   стихах “Евгений Онегин”:
   Без грамматической ошибки
   Я русской речи не люблю…
   Как вы понимаете эти пушкинские строки? Уж не
   призывает ли нас Пушкин к безграмотности?
   
   /Идёт обсуждение/
   Эту фразу необходимо понимать в контексте
   времени, в котором она была написана Пушкиным.
   Вот что заметил по этому поводу языковед,
   специалист по истории русского языка Григорий
   Осипович Винокур: “…в этом заявлении Пушкин
   восстает не против правильности вообще, а против
   той “правильности”, которая насаждалась в его
   время писателями определенной стилистической
   школы…”.
   Следует подчеркнуть, что Пушкин очень строго
   подходил к языковым нормам. Более того, в
   заметках на полях к произведениям других авторов
   Пушкин часто исправлял грамматические
   погрешности. Так, в заметках ко ”2-ой части
   ”Опытов в стихах и прозе К.Н. Батюшкова” он
   отмечает:
   Средь бурей жизни и недуг… – *бурь,
   недугов.
   Анализ отступлений от грамматических и
   орфографических норм в произведениях самого
   Пушкина показывает, что большинство нарушений
   было мотивировано. (Например: “в журналах
   осуждали слова хлоп, молвь и топ как
   неудачное нововведение. Слова сии коренные
   русские. “Вышел Бова из шатра прохладиться и
   услышал в чистом поле людскую молвь и конский
   топ” (Сказка о Бове Королевиче). Хлоп
   употребляется в просторечии вместо хлопание,
   как шип вместо шипение: Он шип пустил
   по-змеиному”.)
   Для Пушкина русский язык – живой,
   развивающийся, постепенно открывающий свои
   неограниченные возможности, использовать
   которые первейшая задача любого автора.
   
   /В исполнении группы учеников звучат
   высказывания Пушкина о грамматике/
   1 ученик: Кстати о грамматике. Я пишу цыганы,
   а не цыгане, татаре, а не татары.
   Почему? Потому что все имена существительные,
   кончающиеся на – анин, – янин и – ярин,
   имеют свой родительный во множественном на – ан,
   – ян, – ар и – яр, а именительный
   множественного на – ане, – яне, – аре и – яре.
   Все существительные, кончающиеся на – ан и – ян,
   – ар и – яр, имеют во множественном
   именительный на – аны, –яны, –ары и – яры,
   а родительный на – анов, – янов, – аров, – яров.
   Единственное исключение – имена собственные.
   Потомки г-на Булгарина будут гг. Булгарины, а
   не Булгаре.
   
   2 ученик: Иностранные собственные имена,
   кончающиеся на е, и, о, у, не склоняются.
   Кончающиеся на а, ъ, и ь склоняются в мужском
   роде, а в женском нет, и против этого многие у нас
   погрешают. Пишут: книга, сочиненная Гётем и проч.
   
   3 ученик: Многие пишут юпка, сватьба
   вместо юбка, свадьба. Никогда в производных
   словах т не переменяется на д, ни п
   на б, а мы говорим юбочница, свадебный.
   
   4 ученик: Пишут: тьлега, тельга. Не
   правильнее ли: телега (от слова телец –
   телеги, запряженные волами)?
   
   1 ученик:
   Так одевает бури тень
   Едва рождающийся день.
   Там, где сходство именительного падежа с
   винительным может произвести двусмыслие, должно
   по крайней мере писать все предложение в
   естественном его порядке (sine inversione).
   
   2 ученик: Стесняет сожаленье, безумные
   страданья есть весьма простая метонимия.
   
   3 ученик: Два века ссорить не хочу. –
   Кажется, есть правило об отрицании не…
   Грамматика наша еще не пояснена. Замечу,
   во-первых, что так называемая стихотворческая
   вольность допускает нас со времен Ломоносова
   употреблять indiffesemment (безразлично – фр.) после
   отрицательной частицы НЕ родительный и
   винительный падеж.
   Во-вторых, в чем состоит правило: что
   действительный глагол, непосредственно
   управляемый частицею НЕ, требует вместо
   винительного падежа родительного. Например, “Я
   не пишу стихов”. Но если действительный глагол
   зависит не от отрицательной частицы, но от другой
   части речи, управляемой оною частицею, то он
   требует падежа винительного, например: Я не хочу
   писать стихи. Ужели частица НЕ управляет
   глаголом писать?
   Если критик об этом подумает, то, вероятно, со
   мною согласится.
   
   4 ученик: Грамматика не предписывает
   законов языку, но изъясняет и утверждает его
   обычаи.
   
   1 ученик: Точность и краткость – вот первые
   достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей –
   без них блестящие выражения ни к чему не служат.
   
   2 ученик: Прекрасный наш язык под пером
   писателей неученых и неискусных быстро клонится
   к падению. Слова искажаются. Грамматика
   колеблется. Орфография, сия геральдика языка,
   изменяется по произволу всех и каждого.
   
   3 ученик: Проза наша так еще мало
   обработана, что даже в простой переписке мы
   принуждены создавать обороты слов для
   изъяснения понятий самых обыкновенных.
   Избегайте ученых терминов и старайтесь их
   переводить, т.е. перефразировать; это будет и
   приятно неучам, и полезно нашему
   младенчествующему языку.
   
   4 ученик: Не должно мешать свободе нашего
   богатого и прекрасного языка.
   
   Страница IV.
   “Она по-русски плохо знала…”
   Учитель:
   Она по-русски плохо знала,
   Журналов наших не читала
   И выражалася с трудом
   На языке своём родном…
   Что имел в виду Пушкин, дав своей любимой
   героине Татьяне такую речевую характеристику?
   Неужели он считал, что Татьяна говорила
   по-русски, как иностранка? Об этом – страница
   “Она по-русски плохо знала…” нашего журнала.
   
   1 ученик: Здесь говорится не о том, что
   Татьяна вообще не умела говорить по-русски или
   говорила, как иностранка, с акцентом и ошибками…
   Татьяна “плохо знала” образующийся тогда новый
   поэтический язык, так как “журналов наших не
   читала”; она “выражалася с трудом”, когда дело
   касалось тонких, интимных переживаний, – вот
   здесь ей помогал привычный ей, страстной
   читательнице французских романов, французский
   язык”. Во времена Пушкина русский язык ещё не был
   языком культурного общения:
   Доныне дамская любовь
   Не изъяснялася по-русски,
   Доныне гордый наш язык
   К почтовой прозе не привык.
   
   2 ученик: Именно Пушкин многое сделал для
   того, чтобы “гордый наш язык” стал языком
   эпистолярной культуры. Почти из восьмисот
   сохранившихся писем Пушкина по-французски
   написаны немногим более ста. Поэт писал
   по-французски в основном любовные письма; так
   написаны и его письма к невесте, Н.Н. Гончаровой.
   Однако когда Наталья Николаевна стала его женой,
   Пушкин писал ей письма только по-русски! Как
   замечает блестящий исследователь русской
   культуры Ю.М. Лотман, “этим он как бы
   устанавливал норму семейного стиля. Но это был не
   простой нейтральный, стилистически никак не
   окрашенный русский язык. Можно быть уверенным,
   что таким русским языком Пушкин ни с кем в
   Петербурге не разговаривал – таким языком он,
   возможно, говорил с Ариной Родионовной. Вот как
   он обращается к Наталье Николаевне: “женка”,
   “душка моя”, “какая ты дура, мой ангел!”, “ты
   баба умная и добрая”. Детей он называет не Marie и
   Alexandre, как это было принято в его кругу, а Машка,
   или Сашка…”.
   По-русски написаны и все письма Александра
   Сергеевича к друзьям.
   Эпистолярная проза великого поэта –
   драгоценнейшая часть его наследия.
   
   Страница V.
   “… мой бедный слог Пестреть гораздо б
   меньше мог
   Иноплеменными словами…”
   Учитель: Пушкин писал по поводу
   особенности языка первой главы “Евгения
   Онегина”:
   А вижу я, винюсь пред вами,
   Что уж и так мой бедный слог
   Пестреть гораздо б меньше мог
   Иноплеменными словами,
   Хоть и заглядывал я встарь
   В Академический словарь.
   Эта страница нашего журнала даст нам
   представление о том, что Пушкин называл
   “иноплеменными словами” и как их использовал в
   своём творчестве. А помогут нам в этом наши
   лексикографы.
   
   1 лексикограф: “Словарь Академии
   Российской”, о котором пишет Пушкин, объединял
   русские слова и славянизмы (церковнославянскую
   лексику), следовательно, “иноплеменными”
   Пушкин называет слова всех остальных –
   “чужих”, иностранных языков.
   В сочинениях Пушкина представлены
   заимствования главным образом из
   западноевропейских языков. Среди них имеются
   слова и выражения в оригинальном написании – на
   латинице и в русифицированном облике – переданные
   в русской графике, изменяющиеся по нормам
   русской грамматики. Больше всего у Пушкина
   французских вкраплений в русский текст, но
   имеются также вкрапления на латинском, немецком,
   итальянском, английском языках. В одном только
   “Евгении Онегине” свыше пятидесяти слов и
   выражений западноевропейского происхождения.
   Гораздо меньше число используемых Пушкиным
   заимствований из языков народов Кавказа.
   
   2 лексикограф: Пушкин признавал
   положительную роль иноязычных источников в
   обогащении лексики русского литературного языка
   и языка художественной литературы (смыкаясь в
   этом плане с карамзинистами), но в то же время он
   выступал против их чрезмерного притока в русскую
   речь, так как видел в этом опасность искажения
   русского языка, утраты им чистоты и самобытности
   (в этом отношении Пушкин сближался с позицией А.
   С. Шишкова). В целом иноязычных слов в языке
   Пушкина много меньше, чем у большинства
   современных ему писателей. Пушкин использует
   либо давно укоренившиеся в русском литературном
   языке иностранные слова (солдат, сцена, флаг,
   система и др.), либо такие слова и выражения
   “новейших” языков, которые не поддаются
   адекватному переводу на русский (dandy, comme ilfaut), либо
   иноязычные слова и обороты, характерные для
   разговорного языка “хорошего общества” (гений,
   кокетка, педант, кабинет, эгоизм, скептицизм и
   др.).
   
   3 лексикограф: Кроме того, иностранные
   слова – архаизмы и экзотизмы – Пушкин
   использует в специальных стилистических целях:
   для воссоздания колорита иной исторической
   эпохи (ассамблея в значении “бал”, конфискованы
   вместо первоначального варианта забраны в
   “Арапе Петра Великого”) или иной культуры (дон,
   дона, сеньора, гранд, командор, гитара, серенада в
   “Каменном госте”; арба, бурка, аул, сакля в
   “Кавказском пленнике”, “Тазите”, “Путешествии
   в Арзрум”).
   
   4 лексикограф: В поэзии Пушкина иностранных
   слов намного меньше, чем в прозе. Их число заметно
   возрастает, когда поэт уходит от старых,
   традиционных поэтических жанров и обращается к
   новым, в которых сильно повествовательное
   начало, сближающее поэзию с прозой, а также с
   разговорной речью образованных людей того
   времени, для которой иноязычные заимствования
   естественны и органичны (особенно характерны в
   этом плане роман в стихах “Евгений Онегин” и
   стихотворная повесть “Граф Нулин”).
   Наибольшую значимость для русского
   литературного языка и стилистики имело решение
   Пушкиным вопроса об употреблении заимствованных
   слов в прозе.
   
   Страница VI.
   “Слов модных полный лексикон…”
   Учитель: Эта страница журнала называется
   “Слов модных полный лексикон…”.
   
   1 лексикограф: Во времена А.С. Пушкина
   лексиконом называли книги, содержащие перечень
   слов, обычно с толкованиями или пояснениями,
   расположенных по тому или иному принципу, то есть
   словари. “Все слова находятся в лексиконе;
   но книги, поминутно появляющиеся, не суть
   повторения лексикона”.
   Однако в ряде пушкинских текстов слово лексикон
   употребляется в переносном значении для
   характеристики человека. Так, в статье о
   Дельвиге, своем друге со времен Лицея, Пушкин
   пишет: “Клопштока, Шиллера и Гельти прочел он с
   одним из своих товарищей, живым лексиконом и
   вдохновенным комментарием”. “Одним из
   товарищей” Дельвига был В. К. Кюхельбекер,
   превосходно владевший немецким языком, что и
   подчеркивает Пушкин, называя его “живым
   лексиконом”.
   
   2 лексикограф: С этим же значением слова лексикон
   мы встречаемся и в “Евгении Онегине”:
   Что ж он? Ужели подражанье,
   Ничтожный призрак, иль еще
   Москвич в Гарольдовом плаще,
   Чужих причуд истолкованье,
   Слов модных полный лексикон?..
   Уж не пародия ли он?
   Татьяна, оказавшись в кабинете Онегина, прежде
   всего обращает внимание на круг чтения того,
   “по ком она вздыхать осуждена судьбою
   властной”, и Онегин начинает казаться ей
   “пародией” на байроновских героев, словарем
   “модных слов”, человеком, поющим с чужого
   голоса и потому не способным на искренние
   чувства и мысли.
   
   3 лексикограф: Таким образом, в переносном
   значении слово лексикон у Пушкина реализует
   два смысла: “человек, прекрасно владеющий языком
   (иностранным)” и “человек, говорящий
   “чужими” словами”. Оба эти значения
   являются по своей природе
   индивидуально-авторскими, окказиональными, то
   есть они не закреплены в системе языка. Однако
   сформированы они по модели, регулярно
   реализующейся в языке. Отмеченный факт
   пушкинского словотворчества является еще одним
   свидетельством необычайного внимания к языку и
   великолепной языковой интуиции, которыми
   обладал А. С. Пушкин.
   
   Страница VII.
   “Великий реформатор российской
   словесности”
   Учитель: Последняя – итоговая – страница
   нашего устного журнала называется “Великий
   реформатор российской словесности”. Она
   познакомит вас с высказываниями писателей,
   критиков, языковедов, литературоведов о Пушкине
   как основателе русского языка.
   
   /В исполнении группы учеников звучат
   размышления о Пушкине как основателе русского
   языка/
   1 ученик: “Из русского языка Пушкин сделал
   чудо…” (В.Г. Белинский)
   
   2 ученик: “Оскорбление русскому языку
   принимал он за оскорбление, лично ему нанесённое.
   В некотором роде был он прав, как один из высших
   представителей, если не высший, этого языка…”
   (П.А. Вяземский)
   
   3 ученик: “А как Пушкин ценил народную речь
   нашу, с каким жаром и усладою он к ней
   прислушивался!” (В.И. Даль)
   4 ученик: “В нем [Пушкине], как будто в
   лексиконе, заключилось все богатство, сила и
   гибкость нашего языка. Он более всех, он далее
   раздвинул ему границы и более показал все его
   пространство…” (Н.В. Гоголь)
   
   5 ученик: “Он дал окончательную обработку
   нашему языку, который теперь по своему богатству,
   силе, логике и красоте формы признается даже
   иностранными филологами едва ли не первым…”
   (И.С. Тургенев)
   1 ученик: “Нет сомненья, что он (Пушкин)
   создал наш поэтический, наш литературный язык и
   что нам и нашим потомкам остаётся только идти по
   пути, проложенному его гением” (И.С. Тургенев)
   2 ученик: “Пушкин глубоко изучал русский
   язык; ни одно народное слово, которое он прежде не
   знал, не ускользало от его наблюдения и
   исследования” (И. Лажечников)
   
   3 ученик: “Пушкин первый дал нам прекрасные
   стихи, писанные на родном языке” (Н.Г.
   Чернышевский)
   
   4 ученик: “Александр Пушкин еще в
   младенчестве изумил мужеством своего слога, и в
   первой юности дался ему клад русского языка,
   открылись чары поэзии. Мысли Пушкина остры,
   смелы, огнисты; язык светел и правилен. Не говорю
   уже о благозвучии стихов – это музыка; не
   упоминаю о плавности их – по русскому выражению,
   они катятся по бархату жемчугом!” (А.А.
   Бестужев-Марлинский)
   
   5 ученик: “Деление языка на литературный и
   народный значит только то, что мы имеем, так
   сказать “сырой” язык и обработанный мастерами.
   Первый, кто прекрасно понял это, был Пушкин, он же
   первый и показал, как следует пользоваться
   речевым материалом народа, как надобно
   обрабатывать его” (М. Горький)
   
   1 ученик: “Пушкин чародей родного языка,
   закончивший его чеканку, как языка совершенного,
   мирового. Говорить по-русски теперь значит
   говорить на пушкинском языке…” (А.В. Карташев)
   2 ученик: “Язык Пушкина, отразив прямо или
   косвенно всю историю русского литературного
   языка, начиная с XVII в. и до конца 30-х годов XIX в.,
   вместе с тем определил во многих направлениях
   пути последующего развития русской литературной
   речи и продолжает служить живым источником и
   непревзойденным образцом художественного слова
   для современного читателя”. (В.В. Виноградов)
   
   3 ученик: “Имя Пушкина… стало для
   последующих поколений символом общерусской
   национальной языковой нормы… Пушкин был не
   столько реформатор, сколько великий
   освободитель русской речи от множества
   сковавших её условностей… Поэтому именно в
   художественном языке Пушкина и нашёл русский
   национальный язык ту воплощённую норму, которая
   была целью всех сложных событий, происходивших в
   нём с конца XVII века” (Г.О. Винокур)
   
   4 ученик: “Пушкин первый, кто открыто вошел
   в живой океан русского разговорного языка,
   позволив тем самым и ему, языку (океану), как
   первохудожнику беспредельно войти в себя, в своё
   творчество. Войти сказкой, былиной, притчей,
   пословицей и поговоркой. От рождества Пушкина мы
   исчисляем возраст не только нашей новой
   литературы, но и возраст нашего нового
   литературного языка. Пушкин гениален прежде
   всего народом, чувством его истории, культуры и
   языка”. (Е.А. Исаев)
   
   5 ученик: “…Пушкин … создатель
   современного русского литературного языка –
   титул, который остаётся только за ним и на
   который более не может претендовать ни один как
   угодно великий писатель России. Своеобразие,
   слог Пушкина определить невозможно, он
   единственный – создатель не своего стиля, как
   любой другой писатель, а – всеобщего языка…
   …Пушкин остаётся первым и вечным учителем
   всякого говорящего и пишущего на русском
   языке…”. (Н.Н. Скатов)
   
   Заключительное слово учителя:
   Пушкин оставил нам великое сокровище –
   упорядоченную и смирённую языковую стихию для
   сообщения любых мыслей и чувств, но освоить эту
   стихию невозможно без чтения произведений
   Пушкина. Никакие слова о языке поэта не могут
   заменить непосредственного восприятия его
   поэзии, прозы, писем, статей, которые воскрешают
   языковую реальность творчества Пушкина.
   
   Русский язык переживает сейчас трудные
   времена. Забота о возрождении духовности нашего
   общества сегодня, о будущем России требует
   прежде всего сохранения (сбережения! как
   главного, бесценного сокровища!) и защиты
   русского языка.
   И наша надежда на помощь сегодня вновь обращена
   к Пушкину!
   Любите Пушкина! Читайте Пушкина!
   
   Чтец (читает стихотворение В. Казина
   “Стих Пушкина читать начни”):
   Когда ты горю тяжелейшему
   Ни в чем исхода не найдешь,
   Пошли сочувствующих к лешему:
   Ведь не помогут ни на грош.
   Но нестерпимой мукой мучимый,
   Проплакав ночи все и дни,
   Ты лучше с детских лет заученный
   Стих Пушкина читать начни.
   Он с первых же двух строк, он вскорости
   Такого солнца звон прольет,
   Что горе вдруг не горше горести –
   Ну той, как журавлей отлет.
   Еще лишь третью вот, четвертую
   Строку произнесешь потом,
   Еще вот стих, что так знаком,
   И не прочтешь ты целиком,
   А сквозь слезу, с лица не стертую,
   Сверкнешь восторга огоньком.
   Литература.
   Энциклопедия для детей. Т. 10. Языкознание.
   Русский язык. – 2-е изд., испр./Глав. Ред. М.Д.
   Аксёнова. – М.: Аванта+, 1999.
   Карпушин С.С. и др. Язык русской классики: А.С.
   Пушкин: В 2 ч. Ч.2. – Мн.: Выш. шк., 1998.
   Лаврова С. Русский язык. Страницы истории. – М.:
   “Белый город”, 2007.
   Прямая речь. Мысли великих о русском
   языке/Составление, подготовка текста и
   вступительная статья Д.Н. Бакуна. – М.: Российский
   Фонд Культуры, 2007.
   Пушкин А.С. Мысли о литературе / Всупит. статья
   М.П. Еремина, примеч. М.П. Еремина и М.П. Еремина. –
   М.: Современник, 1988.
   Пушкин и русский язык сегодня. – Тверское
   областное книжно-журнальное издательство, 1998.
   Пушкин: неизвестное об известном. Избранные
   материалы газеты “Автограф” 1994-1998 годов. – М.:
   Газета “АВТОГРАФ”, 1999.
   Винокур Г.О. Пушкин и русский язык // Русский
   язык. – 1999. – № 13 (181).
   Костомаров В.Г. Пушкин и современный русский
   литературный язык // Русский язык за рубежом. –
   1999. – №2.
   Лотман Ю.М. О языке писем А.С. Пушкина // Русский
   язык. – 1999. – № 5 (173).
   Скатов Н.Н. “И принять вызов… Отлучение от
   родного слова равносильно отлучению от истории”
   // Литературная газета. – 2007. – № 24.
   17.03.2008

4. Русская земля не могла не породить Пушкина. Он был нужен ей, как утешение за все утраты и невзгоды, за все потрясения, которые обрушила на неё история – от Батыя до Наполеона. Он бал нужен ей, как праздник победы, как высший взлёт народного самосознания.
   Пушкин не был баловнем судьбы. В его жизни были и не простые отношения с властью и ссылки, и борьба с цензурой и доносы, и порой запутанные обстоятельства личной жизни. И во все обстоятельства, которые уготовила ему судьба, он вносил своё душевное богатство, не давал среде торжествовать над собой. Он был свободным человеком и поэтом. И этой “тайной свободе” у Пушкина учились поэты последующих поколений.
   Пушкин! Тайную свободу
   Пели мы во след тебе.
   Дай нам руку в непогоду,
   Помоги в немой борьбе.
   Так обращался к поэту другой поэт, Александр Блок.
   Его поэзия, с её чувством свободы и независимости, с чувством достоинства и благородства легла в основу нашей нравственности. Всем своим творчеством, своим жизненным поведением, своим моральным кодексом Пушкин стал нашим современником, другом и учителем.
   Безгранично и преданно любя свой народ, Пушкин открыл родную землю в её неповторимой красоте. Ведь сам он был величайшим патриотом земли русской.
   И мы благодарны ему за то, что поэзия его учит нас любить Отчизну, любить глубоко и неизменно. И в тысячный раз изумляясь чуду родной природы, мы не замечаем уже, что смотрим на неё пушкинскими глазами, мыслим образами, сравнениями, которые впервые вспыхнули в его кристальных стихах. Приходит золотая осень, и мы мысленно повторяем:
   Унылая пора! Очей очарованье,
   Приятна мне твоя прощальная краса…
   Снежным зимним утром мы вспоминаем с детства, запавшие в душу строчки о нашей русской зиме:
   Пришла, рассыпалась, клоками
   Повисла на суках дубов,
   Легла волнистыми коврами
   Среди полей, вокруг холмов.
   Идут годы… Мы становимся взрослее, и нам открываются в творчестве Пушкина такие глубины, такие красоты, о которых раньше и не подозревали. Ещё уходят годы…
   И снова мы находим в нём что-то новое, неведомое. У каждого возраста свой Пушкин. Он всегда оказывается рядом. Его творчество возникает перед нами в самых разных жизненных случаях, как плечо бескорыстного друга.
   Пушкин, конечно, был прав, когда писал:
   И долго буду тем любезен я народу,
   Что чувства добрые я лирой пробуждал…
   Добрые чувства поэта особенно выразительно звучат в его любовной и дружеской лирике, которая стала символом лучших человеческих чувств:
   Я вас любил: любовь ещё, быть может,
   В душе моей угасла не совсем;
   Но пусть она вас больше не тревожит,
   Я не хочу печалить вас ничем.
   Разве можно лучше сказать о неразделённой любви! А разве есть человек, который бы её не пережил?
   Мне кажется, нет в русской поэзии другого столь непрерывно обновляющегося поэта, как Пушкин. Ведь нет-нет, да и приходят к нам из глубины веков прошлого вещие Пушкинские строки:
   Мосты чугунные чрез воды.
   Шагнут широкою дугой.
   Раздвинем горы, под водой
   Пророем дерзостные своды…
   Судьба Пушкина, как и многих великих людей, трагична. Он погиб в 37 лет. Да, можно жить, “тлея”, спокойно и размеренно, а можно “ вспыхнуть” и согреть своим теплом многих, и тогда имя твоё не будет забыто. Так жил и творил Пушкин.
   Давно ушла в прошлое эпоха, в которой жил и творил поэт. Но стоит взять книгу, и всё оживает: и Татьяна, пишущая при свече свой письмо, и мечущийся Борис Годунов, и Арина Родионовна, дремлющая у окошка, и прежде всего сам поэт, воссоздавший все это, вложивший в свои произведения талант, душу, совесть. Значит, Пушкин современен и сегодня. Он учит нас любить свою Родину, её историю, её славу. Он действительно великий сын России!
   Гоголь в статье «Несколько слов о Пушкине» писал: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте… В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гиб-кость нашего языка. Он более всех, он далее всех раздвинул ему гра-ницы и более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное, и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет».
   Пушкин завершил длительную эволюцию литературного языка, используя все достижения русских писателей XVIII – начала XIX в. в области русского литературного языка и стилистики, совершенствуя все то, что сделали до него Ломоносов, Карамзин, Крылов, то есть замечательные реформаторы языка 18 столетия.
   В творчестве Пушкина процесс демократизации русского литературного языка нашел наиболее полное отражение, так как в его произведениях произошло гармоническое слияние всех жизнеспособных элементов русского литературного языка с элементами живой народной речи. Слова, формы слов, синтаксические конструкции, устойчивые словосочетания, отобранные писателем из народной речи, нашли свое место во всех его произведениях, во всех их видах и жанрах, и в этом основное отличие Пушкина от его предшественников.
   Пушкин выработал определенную точку зрения на соотношение элементов литературного языка и элементов живой народной речи в текстах художественной литературы. Он стремился к устранению разрыва между литературным языком и живой речью, который был характерен для литературы предшествующей поры (и который был присущ теории «трех штилей» Ломоносова), к устранению из текстов художественной литературы архаических элементов, вышедших из употребления в живой речи.
   «Деятельностью Пушкина окончательно был решен вопрос об отношениях народно-разговорного языка и литературного языка. Уже не осталось каких-либо существенных перегородок между ними, были окончательно разрушены иллюзии о возможности стро-ить литературный язык по каким-то особым законам, чуждым живой разговорной речи народа. Представление о двух типах языка, книжно-литературного и разговорного, в известной степени изолированных друг от друга, окончательно сменяется признанием их тесного взаимоотношения, их неизбежного взаимовлияния. Вместо представления о двух типах языка окончательно укрепляется представление о двух формах проявления единого русского общенародного языка – литературной и разговорной, каждая из которых имеет свои частные особенности, но не коренные различия».
   В 1825 г. в Париже были изданы 86 басен И. А. Крылова в переводе на французский и итальянский языки. Вступительную статью к переводам написал член Французской академии Пьер Лемонте. Пушкин откликнулся на это издание статьей «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова», опубликованной в журнале «Московский телеграф» (1825, № 47). Найдя, что предисловие французского академика «в самом деле очень замечательно, хотя и не совсем удовлетворительно», Пушкин высказал собственные взгляды на историю русской словесности и в первую очередь на историю русского языка как ее материала. В статье Пушкин подробно пишет о благотворной роли древнегреческого языка в истории русского литературного языка.
   Однако в царствование Петра 1, считает Пушкин, русский язык начал «приметно искажаться от необходимого введения голландских, немецких и французских слов. Сия мода распространяла свое влияние и на писателей, в то время покровительствуемых государями и вельможами; к счастию, явился Ломоносов. Ломоносов первый углубляется в историю отечества, утверждает правила общественного языка его, дает законы и образцы классического красноречия (…) и наконец открывает нам истинные источники нашего поэтического языка».
   Со времен Пушкина русский язык как материал словесности был исследован многими учеными, образовались такие отрасли филологии, как история русского литературного языка и наука о языке художественной литературы, но взгляды Пушкина, его оценки не потеряли своего значения. В этом можно убедиться, рассмотрев с позиций современной науки особенности образования и основные этапы развития русского литературного языка.
   Одним из таких этапов и является период первой половины XIX века, то есть так называемый «золотой век русской поэзии».
   Этот период в истории русского литературного языка связан с деятельностью Пушкина. Именно в его творчестве вырабатываются и закрепляются единые общенациональные нормы литературного языка в результате объединения в одно неразрывное целое всех стилистических и социально-исторических пластов языка на широкой народной основе. Именно с Пушкина начинается эпоха современного русского языка.
   Язык Пушкина — сложнейшее явление. «Используя гибкость и силу русского языка, — писал академик В. В. Виноградов, — Пушкин с необыкновенной полнотой, гениальной самобытностью и идейной глубиной воспроизводил с помощью его средств самые разнообразные индивидуальные стили русской современной и предшествующей литературы, а также, когда это было нужно, литератур Запада и Востока. Язык Пушкина вобрал в себя все ценные стилистические достижения предшествующей национально-русской культуры художественного слова. Пушкин писал разными стилями русской народной по-эзии (сказки, песни, присказки). В духе и стиле сербских песен написаны его „Песни западных славян”».
   В 1828 г. в одном из черновых вариантов статьи «О поэтическом слоге» четко формулируется требование Пушкина к литературному тексту: «Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями; поэзию же, освобожденную от „условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем. Мы не только еще не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность».
   Под обветшалыми украшениями Пушкин подразумевает «высокий стиль» Ломоносова с его старославянизмами.
   Славянизмы в произведениях Пушкина выполняют те же функции, что и в произведениях Ломоносова, Карамзина, а также других поэтов и писателей XVIII – начала XIX века, то есть за славянизмами в сочинениях Пушкина за славянизмами окончательно закрепляются стилистические функции, которые сохранились -за ними в языке художественной литературы до сих пор. Однако стилистическое употребление славянизмов Пушкиным несравненно шире, чем у его предшественников. Если для писателей XVIII столетия славянизм – средство создания высокого стиля, то для Пушкина – это и создание исторического колорита, и поэтических текстов, и патетического слога, и воссоздание библейского, античного, восточного колорита, и пародирование, и создание комического эффекта, и употребление в целях создания речевого портрета героев.
   Начиная с лицейских стихов до произведений 30-х гг., славя-низмы служат Пушкину для создания приподнятого, торжественного, патетического слога («Вольность», «Деревня», «Кинжал», «Наполеон», «Недвижный страж дремал на царственном пороге…», «Андрей Шенье», «Воспоминание», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», «Памятник»). Например:
   Когда для смертного умолкнет шумный день,
   И на немые стогны града
   Полупрозрачная наляжет ночи тень
   И сон, дневных трудов награда,–
   В то время для меня влачатся в тишине
   Часы томительного бденья.
   («Воспоминание»)
   Рассматривая данную стилистическую функцию славянизмов, можно выделить 2 ее стороны:
   1. Славянизмы могли использоваться для выражения революционного пафоса, гражданской патетики. Здесь Пушкин продолжал традиции Радищева и писателей-декабристов. Особенно характерно такое использование славянизмов для политической лирики Пушкина. Например:
   Питомцы ветреной судьбы,
   Тираны мира! Трепещите!
   А вы, мужайтесь и внемлите,
   Восстаньте, падшие рабы!
   («Вольность»)
   Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
   Здесь рабство тощее влачится по браздам
   Неумолимого владельца.
   Здесь тягостный ярем до гроба все влекут…
   («Деревня»)
   С другой стороны, славянизмы употреблялись Пушкиным и в их “традиционной» для русского литературного языка функции: для придания тексту оттенка торжественности, «возвышенности», особой эмоцио-нальной приподнятости. Такое употребление славянизмов можно наблюдать, например, в таких стихотворениях, как «Пророк», «Анчар». «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», в поэме «Медный всадник» и многих других поэтических произведениях. Однако традиционность такого употребления «славянизмов» у Пушкина относительна. В более или менее пространных стихотвор-ных текстах, а особенно в поэмах «возвышенные» контексты свободно чередуются и переплетаются с контекстами «бытовыми», характеризующимися употреблением разговорных и просторечных языковых средств. Приведем небольшой пример из «Медного всадника»:
   Кругом подножия кумира
   Безумец бедный обошел
   И взоры дикие навел
   На лик державца полумира.
   Стеснилась грудь его. Чело
   К решетке хладной прилегло,
   Глаза подернулись туманом,
   По сердцу пламень пробежал,
   Вскипела кровь. Он мрачен стал
   Пред горделивым истуканом
   И, зубы стиснув, пальцы сжав,
   Как обуянный силой черной,
   «Добро, строитель чудотворный! —
   Шепнул он, злобно задрожав, —
   Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
   Бежать пустился…
   И с той поры, когда случалось
   Идти той площадью ему,
   В его лице изображалось
   Смятенье. К сердцу своему
   Он прижимал поспешно руку,
   Как бы его смиряя муку,
   Картуз изношенный сымал,
   Смущенных глаз не подымал
   И шел сторонкой…
   Необходимо отметить, что употребление «славянизмов», связанное с патетикой, эмоциональной приподнятостью выражения ограничивается поэтическим языком Пушкина. В его художественной прозе оно не встречается вовсе, а. в критико-публицистической прозе эмоциональная выразительность «славянизмов» хотя и проступает часто, как мы видели, довольно заметно, по все же она сильно приглушена, в значительной степени «нейтрализована» и, во всяком случае, никак не может равняться с эмоциональной выразительностью «славянизмов» в языке поэзии.
   Вторая большая стилистическая функция славянизмов в творчестве поэта – это создание исторического и местного колорита.
   Во-первых, это воссоздание стиля античной поэзии (что более характерно для ранних стихотворений Пушкина («Лицинию», «Моему Аристарху, «Гроб Анакреона», «Послание Лиде», «Торжество Вакха», «К Овидию»), но и в поздних сочинениях поэта славянизмы выполняют эту стилистическую функцию: «На перевод Илиады», «Мальчику», «Гнедичу», «Из Афенея», «Из Анакреона», «На выздоровление Лукулла»). Например:
   Мудрый после третьей чаши
   Все венки с главы слагает
   И творит цж возлиянья
   Благодатному Морфею.
   («Из Афенея»)
   Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила.
   К ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал,
   Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея,
   И улыбалась ему, тихие слезы лил.
   («Из Анакреона»)
   Во-вторых, славянизмы используются Пушкиным для более достоверной передачи библейских образов. Он широко употребляет библейские образы, синтаксические конструкции, слова и словосочетания библейской мифологии.
   В крови горит огонь желанья,
   Душа тобой уязвлена,
   Лобзай меня: твои лобзанья
   Мне слаще мирра и вина.
   Склонись ко мне главою нежной,
   И да почию безмятежный,
   Пока дохнет веселый день
   И двигнется ночная тень.
   Можно сравнить со строками из Библии:
   Да лобжет мя от лобзаний уст твоих: яко блага сосца твоя паче вина, и вона мирра твоего паче всех аромат.
   Повествовательный, приподнятый тон многих стихотворений Пушкина создается за счет синтаксических конструкций, свойственных Библии: сложное целое состоит из ряда предложений, каждое из которых присоединяется к предыдущему с помощью присоединительно-усилительного союза И.
   И внял я неба содроганье,
   И горний ангелов полет,
   И гад морских подводный ход,
   И дольней лозы прозябанье,
   И он к устам моим приник
   И вырвал грешный мой язык,
   И празднословный, и лукавый,
   И жало мудрыя змеи
   В уста замершие мои
   Вложил десницею кровавой…
   В- третьих, славянизмы используются Пушкиным для создания восточного слога («Подражание Корану», «Анчар»).
   В-четвертых – для создания исторического колорита. («Полтава», «Борис Годунов», «Песнь о вещем Олеге»). Например, в монологе Бориса Годунова:
   Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
   Обнажена душа моя пред вами:
   Вы видели, что я приемлю власть
   Великую со страхом и смиреньем..,
   О праведник! О мой отец державный!
   Воззри с небес на слезы верных слуг!
   Старославянизмы также используются А. С. Пушкиным для создания речевой характеристики героев. Например, в драме Пушкина «Борис Годунов» в диалогах с хозяйкой, Мисаилом, Григорием чернец Варлаам ничем не отличается от своих собесед-ников: [Хозяйка:] Чем-то мне вас потчевать, старцы честные? [Варлаам :] Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?. Или: [Варлаам:] Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: все нам равно, было бы вино… да вот и оно!»
   В разговоре с приставами Варлаам иной: особой лексикой, фра-зеологическими единицами он старается напомнить дозорным о своем сане: Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу лю-бят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии.
   Нередко славянизмы используются Пушкиным как сред-ство пародирования стиля литературных противников, а также для достижения комических и сатирических эффектов.
   Чаще всего такое употребление славянизмов встречается в «статейной», критико-публицистической прозе Пушкина. Например: «Несколько московских литераторов… наскуча звуками кимвала звенящего, решились составить общество… Г-н Трандафырь открыл заседание прекрасной речью, в которой трогательно изобразил он беспомощное состояние нашей словесности, недоумение наших писателей, подвизающихся во мраке, не озаренных светильником критики» («Общество московских литера-торов») ; «Приемля журнальный жезл, собираясь проповедовать истинную критику, весьма достохвально поступили бы вы, м. г., если б перед стадом своих подписчиков изложили предварительно свои мысли о должности критика и журналиста и при-несли искреннее покаяние в слабостях, нераздельных с природою человека вообще и журналиста в особенности. По крайней мере вы можете подать благой пример собратий вашей…» («Письмо к издателю»); «Но и цензора не должно запугивать… и делать из него уже не стража государственного благоденствия, но грубого буточника, поставленного на перекрестке с тем, чтоб не пропускать народа за веревку» («Путешествие из Москвы в Петербург») и т. п.
   Нередко ироническое и комическое употребление славянизмов и в художественной прозе Пушкина. Например, в «Станционном смотрителе»: «Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына… Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу… блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости».
   Не чужд комического и сатирического употребления «славянизмов» и поэтический язык Пушкина, особенно язык шутливых и сатирических стихотворений и поэм («Гавриилиала») и эпиграмм. В качестве примера можно привести эпиграмму «На Фотия»:
   Полу-фанатик, полу-плут;
   Ему орудием духовным
   Проклятье, меч, и крест, и кнут.
   Пошли нам, господи, греховным,
   Поменьше пастырей таких, —
   Полу-благих, полу-святых.
   Славянизмы на протяжении всей творческой деятельности Пушкина являются неотъемлемой частью лирики поэта. Если в раннем творчестве для создания поэтического образа славянизмы привлекались чаще других слов, то в зрелых произведениях, как и в современной поэзии, художественный образ мог создаваться за счет особых поэтических слов, русских и старославянских по происхождению, и за счет нейтральной, общеупотребительной, раз-говорной лексики. В обоих случаях мы имеем дело с пушкинскими стихами, не имеющими себе равных в русской поэзии. Большой удельный вес имеют славянизмы в стихотворениях «Погасло дневное светило…», «Черная шаль», «Гречанка», «К морю», «Ненастный день потух…», «Под небом голубым…», «Талисман».
   В лирических произведениях «Ночь», «Все кончено», «Сожженное письмо», «К А. П. Керн», «Признание», «На холмах Грузии…», «Что в имени тебе моем?…», «Я вас любил…» поэтический образ создается за счет общеупотребительной русской лексики, что не только не лишает произведения силы эмоционального воздействия на читателя, но заставляет читателя забывать о том, что перед ним художествен-ное произведение, а не действительное, искреннее лирическое излия-ние человека. Подобных поэтических сочинений русская литература до Пушкина не знала.
   Таким образом, выбор церковнославянского или русского выражения основывается у Пушкина на принципиально иных принципах, чем у его предшественников. Как для «архаистов» (сторонников «старого слога»), так и для «новаторов» (сторонников «нового слога») важна ровность стиля в пределах текста; соответственно, отказ от галлицизмов или от славянизмов определяется стремлением к стилистической последовательности. Пушкин отвергает требование единства стиля и, напротив, идет по пути сочетания стилистически разнородных элементов. Для Ломоносова выбор формы (церковнославянской или русской) определяется семантической структурой жанра, т.е. в конечном счете славянизмы соотносятся с высоким содержанием, а русизмы — с низким, эта зависимость осуществляется опосредствованно (через жанры). Пушкин начинает как карамзинист, в его творчестве явно прослеживается карамзинистский «галло-русский» субстрат, и это обстоятельство определяет характер сближения «славянской» и «русской» языковой стихии в его творчестве. Однако позднее Пушкин выступает как противник отождествления литературного и разговорного языка — его позиция в этом отношении близка позиции «архаистов».
   В 1827 г. в «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях» Пушкин определил сущность главного критерия, с которым писатель должен подходить к созданию литературного текста: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но – в чувстве соразмерности и сообразности».
   В 1830 г. в «Опровержении на критики», отвечая на упреки в «простонародности», Пушкин заявляет: «… ни-когда не пожертвую искренностию и точностию выражения провинциальной чопорности и боязни казаться про-стонародным, славянофилом и т. п.». Обосновывая теоретически и разрабатывая практиче-ски это положение, Пушкин в то же время понимал, что литературный язык не может представлять собой только простую копию разговорного, что литературный язык не может и не должен избегать всего того, что было нако-плено им в процессе многовекового развития, ибо это обогащает литературный язык, расширяет его стилисти-ческие возможности, усиливает художественную вырази-тельность. В «Письме к издателю» (1836) он формули-рует эту мысль с предельной четкостью и сжатостью: «Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разго-ворным — значит не знать языка».
   В статье «Путешествие из Москвы в Петербург» (вариант к главе «Ломоносов») Пушкин теоретически обобщает и четко формулирует свое понимание взаимоотношения русского и старославянского языков: «Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимство-ваны из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя лобзанием вместо целуй меня». Пушкин разграничивает «славенский» и русский языки, отрицает «славенский» язык как основу рус-ского литературного языка и в то же время открывает возможность для использования славянизмов в определенных стилистических целях.
   Таким образом, при всем сходстве роли Пушкина и Ломоносова в исто-рии русского литературного языка, их языковые установки обнаруживают существенные отличия. Прежде всего Пушкин явно не разделяет теории трех стилей (как, впрочем, не разделяют ее карамзинисты и шишковисты) и, напротив, борется со стилистической дифференциацией жанров. При этом Пушкин полностью отказывается от тех критериев стилистической ровности текста, которыми руководствовался Ломоносов, а также шишковисты и карамзинисты. Он вообще не стремится к единству стиля в пределах произведения, и это позволяет ему свободно пользоваться церковнославянскими и русскими стилистическими средствами. Проблема сочетаемости разнородных языковых элементов, принадлежащих разным генетическим пластам (церковнославянскому и русскому), снимается у него, становясь частью не лингвистической, а чисто литературной проблемы полифонии литературного произведения. Таким образом, лингвистические и литературные проблемы органически соединяются: литературные проблемы получают лингвистическое решение, а лингвистические средства оказываются поэтическим приемом.
   Итак, Пушкин, как и Ломоносов, вводит в литературный язык как книжные, так и разговорные средства выражения– в отличие от карамзинистов, которые борются с книжными элементами, или от шишковистов, которые борются с элементами разговорными. Однако, в отличие от Ломоносова, Пушкин не связывает разнообразие языковых средств с иерархией жанров; соответственно, употребление славяниз-мов или русизмов не обусловлено у него, как у Ломоносова, высоким или низким предметом речи. Стилистическая характеристика слова определяется не его происхождением и не содержанием, а традицией литературного употребления.
   Вообще литературное употребление играет у Пушкина куда более значительную роль, чем у Ломоносова. Хотя уже Ломоносов эксплицитно ориентировал литературный язык на литературу, однако эта ориентация имела в значительной степени программный и утопически характер, поскольку почти не было еще той литературы, на которую можно было ориентироваться. Таким образом, программа Ломоносова в значительной степени устремлена в будущее, а не опирается на предшествующий литературный процесс. Напротив, Пушкин ощущает себя в рамках определенных литературных традиций, на которые он и опирается; его языковая установка поэтому не утопична, а реалистична. Вместе с тем, задача для него состоит не в том, чтобы предложить ту или иную программу формирования литературного языка, а в том, чтобы найти практические способы сосуществования различных литературных традиций, максимально используя те ресурсы, которые заданы предшествующим литературным развитием.
   Синтез двух направлений — карамзинистского и шишковистского, осуществленный Пушкиным, отражается в самом его творческом пути; путь этот исключительно знаменателен и, вместе с тем, необычайно важен для последующий судьбы русского литературного языка. Как говорилось выше, Пушкин начинает как убежденный карамзинист, но затем во многом отступает от своих первоначальных позиций, в какой-то степени сближаясь с «архаистами», причем сближение это имеет характер созна-тельной установки. Так, в «Письме к издателю» Пушкин говорит: «Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть со-вершенно подобным письменному. Не одни местоимения, но и причастия вообще и множество слов необходи-мых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы нe говорим: карета скачущая по мосту, слуга метущий комнату, мы говорим: которая скачет, который метет и т. д.)– заменяя выразительную краткость причастия вялым фротом. Из того еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражениям и оборотами, тем лучше для искусного писателя.» Все сказанное обусловливает особый стилистический оттенок как славянизмов, так и галлицизмов в творчестве Пуш-кина: если славянизмы рассматриваются им как стилистическая возможность, как сознательный поэтически прием, то галлицизмы воспринимаются как более или менее нейтральные элементы речи. Иначе говоря, если галлицизмы составляют в принципе нейтральный фон, то славянизмы — поскольку они осознаются как таковые — несут эстетическую нагрузку. Это соотношение определяет последующее разви-тие русского литературного языка.
   Итак, уникальная неповторимость языка Пушкина, находящая свое конкретное воплощение в литературном тексте на основе чувства соразмерности и сообразности, благородной простоты, искренности и точности выражения,–таковы главнейшие принципы Пушкина, определяющие его взгляды на пути развития русского литературного языка в задачи писателя в литературно-языковом творчестве. Эти принципы полностью соответствовали как объективным закономерностям развития русского литературного языка, так и основным положениям развиваемого Пушкиным нового литературного направления — критического реализма.

5. Русский язык — это прежде всего Пушкин — нерушимый причал русского языка. Это Лермонтов, Лев Толстой, Лесков, Чехов, Горький.
   А. Толстой

   ПУШКИНСКИЙ ДЕНЬ РОССИИ
   

   ДЕНЬ РУССКОГО ЯЗЫКА
   

   Общероссийская акция «ПУШКИНСКИЙ ДИКТАНТ».
   ФИО____________________________________________________________________________________________________________________________
   Школа, класс, город _______________________________________________
   Словарный диктант
   Прочтите строфу стихотворения А.С. Пушкина «Воспоминания в Царском селе». Представьте себя юным поэтом, сочиняющим стихотворение для выпускного экзамена, на котором будет присутствовать великий русский поэт Г.Р. Державин, и вставьте на месте пропуска необходимые прилагательные. В случае затруднений воспользуйтесь подсказками: выберите из них необходимые слова.
   Воображаю день ______________(1),
   Когда средь вас возник лицей,
   И слышу наших игр я снова шум _____________(2)
   И вижу вновь семью друзей.
   Вновь _______________(3) отроком, то пылким, то ________________(4),
   Мечтанья _________________(5) в груди моей тая,
   Скитаясь по лугам, по рощам ____________________(6),
   Поэтом забываюсь я.
   Подсказки:
   1) летний, счастливый, прекрасный;
   2) веселый, шумливый, игривый;
   3) юным, нежным, славным;

   4) угрюмым, печальным, ленивым;
   5) сладкие, смутные, трудные;
   6) говорливым, молчаливым, невеселым.
   2. Прочтите стихотворение А.С.Пушкина «В начале жизни школу помню я…» и подчеркните в скобках те буквы, которые необходимо выбрать для правильного написания выделенных слов.
   И часто я укра(д, т)кой убегалВ велик(о,а)лепный мрак чужого сада,Под свод иску (с,сс)твенный порфирных скал.Там нежила меня теней пр(о,а)хлада;Я предавал мечтам свой ю(н, нн)ый ум,И праз(д,т)номыслить было мне отрада.
   Прочтите отрывок из произведения К.Г. Паустовского. Вставьте на месте пропуска слова, воспользовавшись подсказками:

   ПУШКИНСКИЕ СКАЗКИ
   

   Место действия пушкинских сказок — Древняя Русь, (1)_____________, (2)__________ из столетних кряжей или ____________(3) из белого (4)__________________камня. ________________(5)Русь, _______________(6)частоколами, ________________(7) золотистой дранкой кровель, куполов и маковок.
   Любить Россию, понимать поэзию своей страны, узнавать неслыханно богатый и милый сердцу русский язык научила Пушкина его няня Арина Родионовна. В Михайловском среди зимы, завалившей снегом ________________(8) и старенький дом поэта, Пушкин слушал милые нянины сказки, необыкновенно простые и волшебные. Эти сказки_______________(9) под его беглым, быстрым пером в поющие строчки:
   В синем небе звезды _______________(10),
   В синем море волны _______________ (11);
   Туча по небу идет,
   Бочка по морю плывет…
   Там, в пушкинском Михайловском, в ____________(12) домике няни, родились все эти _______________(13) сказки — о рыбаке и рыбке, о царе Салтане, золотом петушке, мертвой царевне, о попе и работнике Балде.
   Читая Пушкина, читая его сказки, мы с полным правом можем гордиться тем, что именно Россия дала миру одного из самых ________________(14) и певучих поэтов — Александра Сергеевича Пушкина. С полным правом!

   Подсказки:
   1. Прилагательное, образованное от слова изба.
   2. Причастие, образованное от слова рубить.
   3. Причастие, образованное от слова сложить.
   4. Прилагательное, образованное от слова известь.
   5. Прилагательное, имеющее значение вычурный, замысловатый, затейливый, необычный.
   6. Причастие со значением «огородить чем – либо, что-либо».
   7. Причастие со значением «время от времени сверкать, блестеть».
   8. Существительное, обозначающее грунтовую дорогу, между небольшими населенными пунктами.
   9. Глагол прошедшего времени со значением: принимать новый вид, обращаться во что-л. иное, переходить в иное состояние»; в результате волшебства принимать вид другого существа или какого-л. предмета.
   10. Форма 3 лица множественного числа глагола «плескать».
   11. Форма 3 лица множественного числа глагола «блестеть».
   12. Синоним слова «невысокий».
   13. Прилагательное со значением – «исключительный по своим достоинствам», «выдающийся».
   14. Синоним к словам «очаровательный», «чарующий», «покоряющий своей прелестью».
   Благодарим за участие в акции!

6. Сегодня я – один из 170 миллионов людей, которые считают родным русский язык. Я горжусь этим, потому что русский – великий мировой язык. Русский относится к языкам межнационального общения, он входит в десятку самых распространенных языков на планете. Это государственный язык самого большого по территории государства в мире – России, а также второй государственный в Беларуси. Русский — рабочий язык Организации Объединенных Наций.
   В современном мире русским языком владеют еще 110 миллионов человек, для которых он не является родным. В мире десятки стран, где русский учат в школах и университетах. Особенно это распространено в странах бывшего СССР, ведь русский был основным языком в Союзе. Например, половина населения Украины говорит по-русски, и в ряде областей он признан региональным.
   Почему русский язык так распространен? Во-первых, границы Российской империи, а потом СССР, были очень широки. Русские оказывали, и оказывают большое политическое, экономическое и культурное влияние на другие народы.
   Сейчас распространение русского языка в странах бывшего СССР не всем нравится. Некоторые политики стремятся его вытеснить и утверждают, что он угнетает национальные языки. Но люди все равно общаются между собой по-русски, читают русскоязычные газеты и книги. Значимость русского языка невозможно устранить искусственными методами.
   Вторая причина, по которой русский распространен в мире – это то, что в странах Европы, в США, в Канаде живет много эмигрантов из России. А еще россияне любят путешествовать по миру и общаться с людьми. Я слышал, что в некоторых американских или израильских городах все продавцы знают русский: у них покупатели русскоязычные. Учат русский арабы и турки: к ним россияне приезжают отдыхать.
   Третья причина значимости русского языка в мире — это литература. Русская литература – одна из величайших в мировой культуре. Имена Достоевского, Толстого, Чехова и других великих писателей известны в далеких уголках планеты. Немцы, французы, испанцы изучают в университетах русский, чтобы прочесть произведения этих авторов в оригинале.
   Сейчас в мире среди языков межнационального общения лидирует английский. Английские слова проникают даже в русский язык, часто засоряя его. Но я считаю, что все это относительно.
   Во-первых, теперь целая армия переводчиков трудится, переводя с русского на английский: русская культура влияет на англоязычную тоже. Во-вторых, когда-то уже была мода: все говорили по-французски. Потом мода поменялась, и люди бросились на что-то новенькое. А великий и богатый русский язык, русская культура живут в веках.
   Источник: ycilka.net

7. Сочинение ученицы 9 класса Шаиховой Фариды на тему
   «Мой верный друг! Мой враг коварный! Мой царь! Мой раб! Родной язык!» (В.Я.Брюсов)
   Язык играет важную роль в нашей жизни. Мы пользуемся им, когда общаемся, осознаем окружающий мир и прежде всего себя как личность. Язык –   «мой верный друг» во всех моих делах и начинаниях. С помощью языка я познакомилась со своими лучшими друзьями и со своим внутренним миром – это отдельный организм в нашем теле, без которого мы не можем обойтись.
   Язык – «мой враг коварный”, потому что русский язык, с одной стороны, кажется легким, простым,  но на самом деле это язык с множеством проблем: орфографическими,  лексическими,  синтаксическими,  грамматическими…
   В современной речи появляются слова – паразиты, которые портят великий русский язык. Цель нашего времени – не передать эти слова нашим потомкам  Мы должны понимать, что за тот период времени (от  второго – первого тысячелетий нашей эры и до наших дней) в русском языке многое изменилось. Некоторые слова поменяли свое значение, другие вошли из иных языков, например, слово  «лингвист» – языковед.
   В лексическом составе русского языка отражается история народа. Слова — это живые свидетели исторических событий, развития науки, культуры, это очевидцы изменений  в быту. Многие слова с исчезновением соответствующих понятий, предметов перестают употребляться в речи. Устаревшие слова включают архаизмы и историзмы, например, в стихотворении А.С. Пушкина «Пророк»  слово «глагол» обозначает «слово»:
   Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
   Исполнись волею моей,
   И, обходя моря и земли,
   Глаголом жги сердца людей.
   Язык – это наш царь. Он правит нами, делает мир лучше, иногда меняет жизнь людей, царит над нами, как небо. Люди хотят быть свободными и независимыми от того, кто правит ими, но на самом деле, если б не было царей, возможно, нарушился бы мировой порядок. Наш царь, который никогда не умрет – это могучий русский язык.
   Но, к сожалению, мы часто используем язык, как раба, издеваемся над ним и применяем не по назначению. А какое же назначение русского языка? На этот вопрос каждый ответит по – своему: кто – то скажет – для общения, кто- то, что русский  язык необходим нам для того, чтобы у нас была возможность грамотно формулировать наши  мысли на бумаге и не делать по четыре ошибки в каждом слове, как делают это некоторые.
   В стихотворении «Родной язык» В. Брюсов хотел показать нам, что  родной язык, будь это русский или какой – то другой, может быть и другом, и врагом, и царем, и рабом. Таково и есть положение русского в современном мире.
   Мы почти каждый день слышим нецензурные выражения. И становится страшно, кажется, что мир настолько портится… И нам  нечего будет передать нашим потомкам. Да, стремления человечества к самосовершенствованию не наблюдается … что  уж тут говорить: нам лень даже описать прекрасное. Писатели девятнадцатого – двадцатого  веков – это пример для нас. В этот период были написаны произведения, содержание которых актуально  и для двадцать первого века. Чего стоит творчество Н. В. Гоголя, пронизанное реальной жизнью и страстной любовью к родному слову!
   «Русский язык – это, прежде всего Пушкин — нерушимый причал русского языка. Это Лермонтов, Лесков, Чехов, Горький», –  так говорил про русский язык  Л. Н. Толстой.
   Я призываю всех беречь великий, могучий русский язык –  достояние России  отражение ее культуры. И помните слова К. Паустовского: «Нам дан во владение самый богатый, меткий, могучий и  поистине волшебный русский язык».

8. 
   Посмотреть видео по теме Сочинения

                                          Друзья мои прекрасен наш союз!

   Он как душа
   неразделим и вечен –
   Неколебим,
   свободен и беспечен,
   Срастался он
   под сенью дружных муз.
   Куда бы нас ни
   бросила судьбина
   И счастие куда
   б ни повело,
   Всё те же мы:
   нам целый мир чужбина;
   Отечество нам
   Царское Село.
   А.С. Пушкин
   “19 октября” (1825)
   В Царскосельском лицее
   Пушкин провёл всего несколько лет, но не забывал о нём на протяжении всей своей
   недолгой жизни, ведь лицей явился для тогда ещё маленького Пушкина школой
   жизни, там он познакомился с людьми, которые сопровождали его в течение всего
   жизненного пути, они стали его лучшими друзьями: Дельвиг, Пущин, Кюхельбекер.
   Быть может, без них он и не стал бы тем легендарным поэтом, стихи которого мы с
   наслаждением читаем. Лицейское братство – самая светлая глава в биографии
   Пушкина. Куда бы “ни бросила
   судьбина” лицеистов первого выпуска, куда бы
   их “счастие не повело”, они всегда обращались мыслью и
   сердцем к своему царскосельскому отечеству, к тем шести годам, когда в учении и
   чтении, в шалостях и забавах, в дружбе и ссорах создавалась личность каждого из
   них. Формировалось и мировоззрение – тот дух свободы, без которого не могло
   быть у нас ни величайшего национального поэта Пушкина, ни самоотверженных
   революционеров-декабристов Кюхельбекера и Пущина.
   В жизни Пушкина лицейская
   дружба оставила неизгладимые следы. В 1826 году он написал о Пущине: “Мой первый друг, мой друг бесценный”, как пишут и думают о первой
   незабываемой любви. Нет, даже больше, чем о первой любви, ибо “она прошла… но с первыми друзьями // Не резвою мечтой союз твой заключён.
   // Перед грозным временем, пред
   грозными судьбами // О милый, вечен
   он! “. Это было сказано ещё раньше – в
   1817 году. А в день смерти Пушкин горько пожалел, что нет рядом Пущина и
   Малиновского ( Прохожий, поспеши к стране родной своей! Ах! Грустно умереть
   далёко от друзей.)

                           Товарищ милый, друг прямой

   Тряхнём рукою руку,
   Оставим в чаше круговой
   Педантам сродню скуку:
   Не в первый раз мы вместе
   пьём,
   Нередко и бранимся,
   Но чашу дружества нальём –
   И тотчас помиримся.                     (1814
   г.)
   11 лет Пушкин знал, что
   Пущин заживо похоронен в “мрачных
   пропастях земли”, но дружба не
   слабела:
   Молю святое провиденье:
   Да голос мой душе твоей
   Дарует то же утешенье,
   Да озарит он заточенье
   Лучом лицейских ясных дней.
   Ещё один лицейский друг
   Пушкина – Кюхельбекер сильно повлиял на его творчество. Первое напечатанное
   стихотворение Пушкина “К
   другу стихотворцу” обращено именно
   к Кюхельбекеру. Юношеские размышления о роли и назначении поэта в этом
   произведении опираются на жизненную основу. Речь идёт о начальных неуклюжих
   поэтических опытов Кюхельбекера:
   Но что? ты хмуришься и
   отвечать готов;
   Пожалуй, – скажешь мне, – не трать
   излишних слов;
   Когда на что решусь, уж я не отступаю,
   И знай, мой жребий пал, я лиру избираю.
   Пусть судит обо мне, как хочет, целый
   свет,
   Сердись,
   кричи, бранись, – а я таки  поэт.
   Нужно было очень тонко
   понимать характер Кюхельбекера, чтобы написать это. “Когда на что решусь, уж я не отступаю!” – таков был один из важнейших жизненных
   принципов этого человека. Он осуществил его  в дружбе, в литературе и в жизни –
   в декабрьский день 1825 года, который превратил неимущего и малоизвестного
   петербургского поэта в “опасного
   государственного преступника”,
   строго охраняемого всем могуществом царской власти.
   19 октября – самая
   главная дата в жизни лицеистов первого выпуска. Скрепив свою дружбу одинаково
   незыблемыми чугунными кольцами, они решили собираться каждый год 19 октября, в
   честь дня торжественного открытия лицея в 1811 году. В одном из первых своих
   стихотворений “Пирующие студенты” Пушкин с особой нежностью и привязанностью
   отзывается о своих друзьях: “Дай
   руки, Дельвиг!… Вильгельм, прочти свои стихи, чтоб мне заснуть скорее…”.
   В
   декабрьские дни 1825 года, когда Россия была потрясена восстанием на Сенатской
   площади  и жестоким подавлением первой попытки революционного переворота,
   Пушкин находился в михайловской ссылке.   Лишь значительно позже он узнал все
   подробности этой трагедии, бросившей кровавый отсвет на жизнь поколения, лучшие
   люди которого были уничтожены или обречены на долгие годы ссылки или каторги. Теперь,
   после декабрьской катастрофы, на его долю выпадала историческая роль хранителя
   и продолжателя традиций разгромленного поколения, тех, кого он называл “друзья”, “братья”, “товарищи”.
   Знаменательной
   и всегда связанной с друзьями-декабристами была для Пушкина дата открытия
   Царскосельского лицея. Годы пребывания в этом заведении были связаны с
   воспоминаниями о вольнолюбивых надеждах, о “святом братстве”, “семье друзей”, среди которых были особенно близкие ему И.И. Пущин и В.К.
   Кюхельбекер, томившиеся теперь в тюрьмах. На эти даты выпадает создание ряда
   произведений, которые содержат прямые  и косвенные декларации политического
   характера или дорогие и священные воспоминания для поэта.
   Особое
   место в ряду пушкинских лирических гимнов дружбе занимает элегия “19 октября” 1825 года. Прошло уже несколько лет разлуки  Пушкина с
   друзьями: сначала южная ссылка, потом заточенье в Михайловском.
   Печален я: со мною друга
   нет,
   С кем долгую запил бы я
   разлуку,
   Кому бы мог пожать от
   сердца руку
   И пожелать весёлых много лет.
   Прямо
   обращённое к товарищам стихотворение напоминает им об отсутствующих:

                 Я пью один, и на брегах Невы

   Меня друзья сегодня
   именуют…
   Но многие ль и там из вас
   пируют?

                 Ещё кого не досчитались вы?

   Ещё
   не догадываясь об этом, Пушкин в 19 октября 1825 года как бы закладывает сам
   для себя основу традиции, которой он никогда потом не изменит; во всех
   посвящённых лицеистам  и годовщинам открытия лицея стихотворениях Пушкин
   вспоминает, прежде всего, о тех, кого нет рядом с друзьями. В 1827 году это
   будут Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер, сосланные в Сибирь; в 1831 году – “шесть мест упразднённых стоят”, а среди них – “любимейший из любимых” Антон Дельвиг.  Но эти мотивы скорби
   зазвучат ещё не скоро. И в 1825 году Пушкин с любовью и нежностью вспоминает
   тех людей, с которыми ему посчастливилось повидаться за время своего пребывания
   в Михайловском:
   …………….Поэта дом
   опальный,
   О Пущин мой, ты первый
   посетил,
   Ты усладил изгнанья день
   печальный,
   Ты в день его лицея превратил.
   “Ты,
   Горчаков, счастливец с первых дней… невзначай просёлочной дорогой мы
   встретились и братски обнялись”. “И ты пришёл, о Дельвиг мой!”
   Главным
   в стихотворении 1825 года становится истинный гимн дружбе, навсегда вошедший в
   сознание и память любого русского читателя:
   Друзья мои прекрасен наш
   союз!

                 Он как душа неразделим и вечен –

                 Неколебим, свободен и беспечен,

                 Срастался он под сенью дружных муз.

      Чистота, бескорыстность, широта дружеского
   чувства Пушкина поразительны. В том же году Пушкин пишет стихотворение “Дружба”, состоящее из одного
   четверостишья.

                 Что дружба? Лёгкий пыл похмелья,

                 Обиды вольный разговор,

                 Обмен тщеславия, безделья

                 Иль покровительства позор.

   Невозможно поверить, что это пишет тот же Пушкин,
   только что восклицавший: “Друзья мои, прекрасен наш
   союз!”. Что вызвало эти горькие и безжалостные строки?
   Просто ли дурное настроение или внезапно проснувшиеся воспоминания о встречах и
   отношениях с людьми, далёкими от лицея. Может быть, ведь в стихотворении “19 октября” есть тень этих
   неприятных впечатлений:

                 Друзьям иным душой предался нежной;

                 Но горек был небратский их привет.

   Пушкин не хочет вспоминать невежество,
   предательство и коварство “иных друзей”,
   он не хочет омрачать этими воспоминаниями стихи, посвящённые Лицею, по горечь и
   обида, видимо, так сильны в его душе, что нечаянно отчеканиваются в это
   короткое четверостишие.

   К годовщине восстания на Сенатской площади также
   приурочен ряд Пушкинских стихотворений. 13-м декабря – кануном восстания –
   помечено в 1826 году адресованное И.И. Пущину послание “Мой
   первый друг, мой друг бесценный…”. Это послание было
   отправлено Пущину на каторгу вместе со стихотворением “Во
   глубине сибирских руд…”. Непосредственным толчком к
   написанию этого стихотворения послужил героический отъезд к мужьям-декабристам
   на каторгу в Сибирь многих из их жён. С этим прямо связаны строки:

                      Любовь и дружество до вас

   Дойдут сквозь мрачные затворы.
   Среди них была особенно
   дорогая Пушкину М.Н. Волконская, с которой он хотел отправить свой стихотворный
   привет-призыв к вере в “высокое
   стремление” их помыслов, к мужеству и “гордому терпению” (слова, взятые из “Прощальной песни воспитанников
   Царскосельского лицея”,
   написанной Дельвигом и исполнявшейся хором при выпускном лицейском торжестве).
   14 декабря 1829 года – годовщина восстания – дата в рукописи неоконченного
   стихотворения “Воспоминания в Царском Селе”. В соотнесении с этой датой новый
   смысл приобретают скорбные строки:
   … Увидев, наконец, родимою обитель,
   Главой
   поник и зарыдал.
   Темы декабризма  и дружбы
   переплетались в стихотворениях, посвящённых  лицейским годовщинам, дню
   основания Лицея – 19 октября. Таково стихотворение, которым отмечена эта
   годовщина в 1827 году с обращением к сверстникам:
   Бог помочь вам, друзья мои,
   И в бурях, и в житейском горе,
   В краю чужом, в пустынном море,
   И в мрачных
   пропастях земли.
   “19 октября” 1827 года – один из шедевров дружеской лирики Пушкина. В
   этом коротком стихотворении воплотился весь Пушкин, желающий добра и счастья не
   только своим самым близким друзьям, но и тем, кто был далёк от него.
   Несомненно, о декабрьской
   катастрофе и судьбах её жертв вспоминал Пушкин и в стихотворении, посвящённом
   лицейской годовщине в 1831 году:
   … рок судил
   И нам житейски испытанья,
   И смерти дух средь нас ходил
   И назначал
   свои заклятья.
   Особого и обстоятельного
   исследования заслуживают сложные приёмы, которые использовались Пушкиным в
   произведениях, связанных с запрещённой и опасной декабристской темой. Эти
   методы были весьма разнообразными. Первое место принадлежит здесь,  конечно,
   произведениям нелегальным. К ним относятся стихотворения “В Сибирь”, распространённое во многих копиях или “И.И. Пущину”. Но круг нелегальных произведений на лицейско-декабристскую
   тему был ограничен в условиях последекабрьской реакции, и тем более, узким мог
   быть круг его читателей. Более широкие возможности открывали всякого рода
   легальные формы и приёмы (эзопов язык) разработки декабристских тем и мотивов,
   но это было рассчитано на определённое понимание авторских слов читателем.
   Пушкинская поэзия
   охватывала само течение жизни, противоречивой, но не беспросветно-мрачной.
   Показательно в этом отношении стихотворение 1830 года “Царскосельская статуя”,  в котором дельвиговское начало вполне очевидно: здесь его
   любимый размер, его умение накинуть на современность покров древности,
   свойственная ему пластическая скульптурность стиха. И всё же это не имитация
   чужого стиля, а его пушкинское свободное усвоение:
   Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила.
   Дева печально сидит, праздный держа черепок.
   Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны
   разбитой;
   Дева, над вечной
   струёй, вечно печальна сидит.
   Уже первый дистих,
   запечатлевающий застывшую на века скульптуру, наполнен скрытым движением
   поэтической мысли. “Урна” – начальное слово стихотворения – не
   только наименование вещи (архаическое, в духе всего произведения), но и один из
   самых распространённых в элегической поэзии сигналов, напоминающий о бренности
   жизни и надежд. Образ горестно застывшей девушки – своеобразный символ,
   заставляющий трагически переосмыслить известную басню Лафонтена (на сюжет
   которой была выполнена скульптура П.П. Соколова) об увлёкшейся несбыточной
   мечтой о грядущем богатстве молочнице. Но ведь скульптура – это ещё и
   царскосельская статуя, и потому, вспоминая о ней в далёком Болдине, Пушкин не
   мог не думать о лицейских днях, канувших в вечность. Он обращается с этим
   воспоминанием к Дельвигу (потому и “подражает” ему) и, конечно
   же, к другим лицейским товарищам (стихотворение написано 1 октября, в
   преддверии лицейской годовщины), прежде всего к И.И. Пущину и В.К.
   Кюхельбекеру, увлечённым светлыми надеждами в “мрачных пропастях земли”. И заключённое в первом двустишии воспоминание,
   пронзительное в своей скорби, разрешается во втором – пушкинской светлой
   печалью. В последней строке стихотворения повторяется вторая. Как всегда у
   Пушкина повтор этот – обогащённый. Кольцо размыкается: не дева-печаль сидит над
   разбитой урной, а дева-надежда над вечной струёй.
   В 1831 году умирает
   Дельвиг, никто не ожидал столь ранней его смерти. Трудно представить, что
   испытал Пушкин, узнав об этом: “Ужасное
   известие получил я в воскресенье… Вот первая смерть, мною оплаканная, … никто
   на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался
   на виду – около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели” (П.А. Плетневу).
   В тот же день
   к Е.М. Хитрову : “Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного
   таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Наши ряды
   начинают редеть…”.
   В этом же – 1831 году – на лицейскую годовщину
   Пушкин откликнулся одним из самых грустных своих стихотворений:
   Чем чаще празднует Лицей
   Свою святую годовщину,
   Тем робче старый круг друзей
   В семью стесняется едину,
   Тем реже он; тем праздник наш
   В своём веселии мрачнее;
   Тем глуше звон заздравных чаш
   И наши
   песни всё грустнее.
   Пущин и Кюхельбекер – во глубине
   сибирских руд, умерли Дельвиг и Корсаков, Броглио погиб в Греции…
   Кого недуг, кого печали
   Свели во мрак земли сырой,
   И надо
   всеми мы рыдали.
   А далее следуют строки
   совсем уж пронзительные:
   И мниться, очередь за мной,
   Зовёт меня мой Дельвиг милый,
   Товарищ юности живой,
   Товарищ юности унылой,
   Товарищ песен молодых,
   Пиров и чистых помышлений,
   Туда, в толпу теней родных
   Навек от
   нас утекший гений.
   Теперь он точно осиротел.
   Кто мог заменить в его сердце “лицейских
   братьев”?
   19 октября 1836 года
   написано стихотворение “Была
   пора…”, оно не было закончено. В нём
   использована та же стихотворная форма, что и в элегии 1825 года: тот же размер,
   тот же объём строфы. Как будто он хотел напомнить друзьям те давние времена,
   когда он восклицал: “Друзья мои,
   прекрасен наш союз!”; не случайно через
   всё стихотворение проходит это повторяющееся “Вы помните?”, “Припомните, о други”. Но то, что было, прошло:
   Меж нами речь не так игриво льётся,
   Просторнее, грустнее мы сидим,
   И реже смех средь песен раздаётся,
   И чаще мы
   вздыхаем и молчим.
   Уж нет шестерых
   товарищей. Их смерть омрачает дружеское веселье. Ещё в 1831 году Пушкин
   написал: “И мниться, очередь за мной”. И он был прав: он оказался седьмым,
   ушёл вслед за Дельвигом.
   Будущего нет, осталось
   только прошлое: “Была пора: наш праздник
   молодой сиял, шумел и розами венчался, и с песнями бокалов звон мешался, и
   тесною сидели мы толпой… Теперь не то…”. Впереди у поэта тяжёлые преддуэльные месяцы, потом поединок
   с Дантесом, смертельная рана и мучительная смерть. По прихоти судьбы
   секундантом на последней, смертельной дуэли Пушкина будет лицейский товарищ
   Константин Данзал.
   И почти последними
   словами умирающего Пушкина будут слова: “Как жаль, что нет здесь сейчас ни Пущина, ни Малиновского…”. Лицейских товарищей позовёт поэт в
   последние минуты жизни, как будто ещё раз вспоминая клятву своей прекрасной
   юности: “Где б ни был я, в огне ли смертельной
   битвы, при мирных ли брегах родимого ручья, – святому братству верен я!”
   Жизнь развела и
   разбросала лицейских братьев, но лицей навсегда остался для них всех незыблемым
   и святым символом дружбы.
   Пущин, Кюхельбекер, Дельвиг.
   Трое самых близких друзей поэта. Каждый из них – частица жизни Пушкина, частица
   его сердца, души и характера. Высокая гражданственность жизненной позиции
   Пущина, цельность и благородство его натуры, непосредственность, порывистость,
   импульсивность, “сумасбродство” Кюхельбекера, душевная ясность,
   изящество, гармоничность и доброта Дельвига, – всё это по своему преломилось,
   выразилось и в характере Пушкина, и в сложном внутреннем  мире его личности.
   Список использованной
   литературы:
   
   
   
   
   1. Б.С. Мейлах “Талисман”. Москва
   1975 г.
   2. М.Ю. Лотман “Биография поэта”. Просвещение
   1981 г.
   3. Е.С. Лобикова В кругу друзей. Москва
   1990 г.

                                                                                                                 

   Друзья мои прекрасен наш союз!
   Он как душа
   неразделим и вечен –
   Неколебим,
   свободен и беспечен,

9. Выполнила Антипина Анна Андреевна, ученица 11-Б класса
   Муниципальное общеобразовательное учреждение «Средняя общеобразовательная школа №4» Миасского городского округа 2010
   Введение. Пушкинский период в истории русского литературного языка
   Русский литературный язык допушкинской поры, несмотря на высокие достижения, нуждался в коренной реформе.
   Неразрешенными оставались проблемы развития литературного языка на народной основе, роли и места в системе литературного языка народно-поэтических элементов, просторечия, церковнославянизмов, иноязычных слов, проблемы соотношения книжной и разговорной стихий, формирования стилей.
   Творчество писателей второй половины XVIII и начала XIX века уже не умещается в формальные рамки теории трех стилей. Русский литературный язык нуждался в гениальном преобразователе широкого демократического размаха и всеобъемлющего художественного диапазона.
   Тема языка художественной прозы Пушкина достаточно хорошо исследована, изучен литературный язык Пушкина, проанализированы его прозаические произведения.
   Цель работы: проанализировать особенности языка художественной прозы А.С. Пушкина.
   Задачи:
   Оценить значение и вклад Пушкина в развитие русского литературного языка.
   Выявить характерные особенности пушкинской прозы.
   Взгляды Пушкина на литературный язык и пути его дальнейшего развития
   Пушкин с благоговением относился к русскому языку, он считал его неисчерпаемо богатым, открывающим неограниченные возможности его художественного использования. Свое революционно-патриотическое понимание достоинств русского языка Пушкин выразил в одной из своих заметок 1823 г.: «Только революционная голова… может любить Россию — так, как писатель только может любить ее язык. Все должно творить в этой России и в этом русском языке» (5, с. 74). В другой заметке 1876 года Пушкин с горечью отметил: «Прекрасный наш язык, под пером писателей неученых и неискусных, быстро клонится к падению. Слова искажаются. Грамматика колеблется» (5, с. 77).
   Главной теоретической проблемой Пушкина, которую он рассматривал с большим вниманием, была проблема народности литературного языка.
   В своих заметках Пушкин указывает на народный язык как на основной источник литературного языка: «Есть у нас свой язык; смелее! — обычаи, история, песни, сказки — и проч.». Он призывает писателей в своих рассуждениях вслушаться в простонародное наречье: «Вы в нем можете научиться многому».
   Пушкин осуждает отдаленность литературного языка от народного: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному» (Из чернового наброска «О поэтическом слоге», 1828 г.).
   В отличие от таких деятелей прошлого, как Тредиаковский и Сумароков, и таких своих современников, как Карамзин, выдвигавших положение о сближении литературного языка с разговорным (имеется в виду разговорный язык образованного дворянства, узкого, ограниченного круга людей), Пушкин выдвигает и утверждает положение о сближении литературного языка с народным языком в самом широком смысле этого слова, положение о народной основе литературного языка. Пушкин обращает внимание на необходимость изучения народного языка и речи: «Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком» («Опровержение на критики», 1830 г.).
   Пушкин проявлял живой интерес к народному языку. Он путешествовал, беседовал с гуслярами и крестьянами, увлеченно слушал сказки своей няни, записывал легенды, пословицы, поговорки, выражения. Обосновывая необходимость сближения литературного языка с народным, Пушкин понимал, что литературный язык не должен представлять собой простую обработку народного языка, не должен отвергать всего, что было накоплено в процессе развития литературного языка. Пушкин пишет: «Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному… Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным — значит не знать языка» (5, с. 77).
   Отстаивая народность литературного языка, Пушкин боролся как против карамзинского «нового слога», так и против «славянщизны» Шишкова и его сторонников.
   Так же, как и утверждение о народной основе литературного языка, критические замечания в адрес карамзинского и шишковского направлений появляются уже в самых ранних высказываниях Пушкина и затем развиваются и углубляются. Пушкин иронизировал над французоманией дворянства, критиковал салонный жаргон писателей. Поэт пишет в 1823 г. в письме к П. А. Вяземскому: «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали».
   В письме к брату Пушкин осуждает его: «Как тебе не стыдно, мой милый, писать полурусское, полуфранцузское письмо, ты не московская кузина».
   Как отмечает П. Д. Филкова, пушкинский принцип народности смыкается и перекрещивается с другим важнейшим принципом поэта в области литературного языка – принципом историзма (4, с. 106).
   Пушкин отрицает консервативную концепцию Шишкова, который считал, что не существовало различий между церковно-славянским и литературным русским языком, а были только два разных «слога» — «высокий» и «простонародный».
   Позднее, в 1833—1834 гг., в статье «Путешествие из Москвы в Петербург» Пушкин теоретически обобщает и четко формулирует свое понимание роли церковно-славянского языка: «Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский и что мы не может смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя лобзанием вместо цалуй меня. Знаю, что Ломоносов того не думал и что он предлагал изучение славенского языка как необходимое средство к основательному знанию языка русского. Знаю, что «Рассуждение о старом и новом слоге» так же походит на «Слово и пользе книг церковных в российском языке», как псалом Шатрова на «Размышление о величестве божием». Но тем не менее должно укорить Ломоносова в заблуждениях его последователей».
   Пушкин ясно разграничивал «славенский» и русский языки, отрицает «славенский» язык как основу русского литературного языка, но в то же время учитывал его значение и возможность использования «славянизмов» в определенных стилистических целях.
   Принципам народности и историзма, определявшим общие требования к литературному языку и направление его развития, необходимо были найти свое конкретное воплощение в литературно-языковой практике. Это конкретное воплощение общих общественно-исторических принципов подхода к литературному языку могло происходить только на основе соответствующих им эстетических принципов. Эти принципы также были выработаны Пушкиным.
   В 1827 г. в «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях» Пушкин определил сущность главного эстетического критерия, с которым писатель должен подходить к языку: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».
   В 1828 г. в одном из черновых вариантов статьи «О поэтическом слоге» четко формулируется другое, тесно связанное с первым, эстетическое требование Пушкина к литературному языку: «Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже и в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями; поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства мы еще не понимаем. Мы не только еще не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность».
   В 1830 г. в «Опровержении на критики», отвечая на упреки в «простонародности», Пушкин пишет: «… никогда не пожертвую искренностию и точностию выражения провинциальной чопорности и боязни казаться простонародным, славянофилом и т.п.».
   Три приведенных выше цитаты наиболее конкретно и достаточно полно раскрывают эстетические принципы подхода Пушкина к литературному языку.
   Народность и историзм, находящие свое конкретное воплощение в языке на основе «чувства соразмерности и сообразности», «благородной простоты и искренности и точности выражения», — таковы главнейшие принципы Пушкина, определяющие его взгляды на направления развития русского литературного языка и задачи писателя в литературно-языковом творчестве. Эти принципы полностью соответствовали как объективным закономерностям развития русского литературного языка, так и основным положениям развиваемого Пушкиным нового литературного направления — реализма (4, с. 111).
   Пушкин и проблема народности литературного языка
   Народность пушкинского языка имела глубокие корни. Она была не внешней, не поверхностной, а глубокой, основанной на любви к своему народу, на вере в его духовные силы, на понимании огромной идеологической и эстетической ценности его словесно-художественного творчества, на умении видеть мир глазами своего народа.
   Для Пушкина проблема народности сводилась ни к литературно-декоративному употреблению просторечия, ни к простой стилизации народно-поэтического творчества, ни к «выбору предметов из отечественной истории». Он стремился вникнуть в «дух» русского языка, в психологический склад русского характера и понять сущность русской культуры (4, с. 107).
   Н.В. Гоголь писал, что при имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. «Это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла. Он при самом начале своем уже был национален, потому что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт даже может быть и национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, будто это чувствуют и говорят они сами». (5, с. 181).
   В таком смысле народность пушкинского языка органически связана с народность творчества Пушкина и определяется содержанием и своеобразием национальной русской культуры.
   Выход Пушкина на широкую дорогу реализма укрепил в высшей степени глубокие связи его творчества с русской действительностью. Полное реалистическое изображение этой действительности, на которую, по словам Гоголя, поэт глядит глазами своей национальной стихии, глазами своего народа, потребовало соответствующего выражения.
   В языке Пушкина осуществился всесторонний синтез русской языковой культуры. Основой в этом синтезе явился общенародный русский язык во всем его многообразии: разговорные, народно-поэтические и просторечные слова, выражения, формы и синтаксические конструкции.
   Из общенародного языка Пушкин отбирал речевые средства, которые были широко употребительные в народно-разговорной речи, в народно-поэтическом творчестве, в летописях и других подобных сферах. Несмотря на строго продуманное отношение Пушкина к народному языку и осторожное, всегда эстетически и логически оправданное употребление народных языковых средств, критики постоянно обвиняли Пушкина в «простонародности», в том, что он употребляет выражения «низкие», «мужицкие», «бурлацкие».
   Стихия народно-разговорной речи характерна для художественной прозы Пушкина, например, для его сочинений «Повести Белкина», «Арап Петра Великого», «Капитанская дочка». Отрывок из «Капитанской дочки»: « — С дамою! Где же ты ее подцепил? Эге, брат!.. — Ну, — продолжил Зурин: — так и быть. Будет тебе квартира. А жаль… Мы бы попировали по-старинному… Гей, малый! да что ж сюда не ведут кумушку-то Пугачева?»
   Народно-разговорные, просторечные и «простонародные» элементы относительно нечасто выступают у Пушкина с той или иной стилистической «нагрузкой», с экспрессивной подчеркнутостью. Это обычно бывает при стилизациях и в языке персонажей. Например, в репликах работницы гробовщика Адриана Прохорова (повесть «Гробовщик»): « — Что ты, батюшка? Не с ума ли спятил, али хмель вчерашний, еще у тя не прошел? Какие были вчера похороны? Ты целый день пировал у немца — воротился пьян, завалился в постелю, да и спал до сего часа, как уж к обедне отблаговестили».
   Создавая образ Пугачева в повести «Капитанская дочка», образ вождя народного движения, Пушкин уделил специальное внимание его речи, построенной на народно-разговорной основе. Для нее характерно наличие элементов народно-песенного творчества (зазноба, красна девица, голубущка, дрема, сердце молодецкое; сторона мне знакомая, исхожена и изъезжена вдоль и поперек и др.), просторечия (хрыч, ась, вишь и др.), народно-разговорной речи («Пугачев развеселился. — Долг платежом красен, — сказал он, мигая и прищуриваясь. — Расскажи-ка мне теперь, какое дело тебе до той девушки? Уж не зазноба ли сердцу молодецкому, а?»).
   Пушкин широко вовлекает в художественную ткань своих произведений народно-разговорную фразеологию. Заметное место занимают русские народные пословицы, поговорки, например: не радуйся нашед, не плачь потеряв; нет ни слуха ни духа; в чужом пиру похмелье; взялся за гуж, не говори, что не дюж; посидим у моря, подождем погоды; было бы корыто, а свиньи будут; душа в пятки уходит; не так страшен чорт, як его малюют; он и в ус не дует; по одежке тяни ножки; пуля виноватого сыщет; не плюй в колодезь — пригодится воды напиться.
   В произведениях Пушкина немало таких элементов живого языка его эпохи, позднее получивших привкус «простонародности» или «нелитературности» и постепенно оказавшихся вытесненными из границ литературного языка. Можно указать на окончание –ы в именительном и винительном падежах множественного числа слов среднего рода в положении без ударения вместо окончания –а, например блюды, селы, окны, кольцы, письмы и другие.
   Характерно также и употребление косвенных падежей личного местоимения 3-го лица без начального –н после предлогов, например: «Высылать к ему моих людей» («Дубровский», гл. I).
   У Пушкина можно встретить и употребление форм соседы, соседов (в им. И орд. Падежах мн. Числа), дни (в род. Падеже ед. числа), например: «и не прекословили ему соседы» («Барышня-крестьянка»; «с того дни стал хлопотать по замышленному делу» («Дубровский», гл. I).
   Пушкин использовал и ряд других единиц и конструкций, характерных для живого народного языка. Вместо помощь Пушкин часто писал, в соответствии с народным произношение, помочь, например: «Каким образом окажете вы мне помочь?» («Дубровский», гл. XV).
   Эти факты доказывают зависимость языка Пушкина от живого руского языка первой половины XIX века.
   С другой стороны, пушкинская художественная практика способствовала распространению в литературном языке многих слов, бытовавших в XVIII веке в сфере просторечия, например: быт, богач, бедняга, блажь, вдоволь, наотрез, навеселе, врать, пачкать, зубоскалить, вполне и так далее (4, с. 110).
   Открывая широкий доступ народной разговорной речи в художественную литературу, Пушкин в то же время очень редко обращается к диалектизмам, профессионализмам и жаргонизмам. Он чужд экзотике областных выражений, далек от арготизмов (кроме игрецких карточных в «Пиковой даме», условно-разбойничьих в «Капитанской дочке», которые требуются самим контекстом изображаемой действительности). Пушкинский язык почти не пользуется профессиональными и сословными диалектами города.
   Итак, основой прозаической речи Пушкина явился общенародный русский язык. Пушкин открыл широкий доступ элементов народно-разговорного языка в художественную литературу. Но эти элементы представлены в языке Пушкина отнюдь не в изобилии. Они подвергнуты строжайшему качественному и количественному отбору в соответствии с принципом «соразмерности и сообразности».
   Церковнославянизмы в языке Пушкина
   Проблема церковнославянизмов, как и проблема народности, оказалась очень важной и актуальной не только в общем развитии русского литературного языка, но и в теоретических постановках и в практической деятельности Пушкина.
   В теоретическом плане эта проблема обусловлена принципом историзма, который определял отношение Пушкина к языковому наследию прошлого.
   Как отмечалось выше, Пушкин разграничивает русский и церковнославянский языки, он отрицает церковнославянский язык как основу литературного языка, но в то же время он открывает возможность для использования церковнославянских элементов в определенных стилистических целях, признает церковнославянский язык одной из живых стихий русского литературного языка.
   В художественной практике Пушкина наблюдается процесс литературной ассимиляции некоторых церковнославянизмов, который «характеризует основную тенденцию пушкинского языка к взаимодействию и смешению церковнославянизмов и русских литературных и разговорно-бытовых выражений. Церковнославянизмы сталкиваются с русскими словами, обрастают «светскими» переносными значениями, заменяются русскими синонимами, сливаются с ними, передавая им свои значения» (1, с. 191).
   Деятельность Пушкина в этом направлении увенчалась полным успехом и явилась определяющей для дальнейшего развития русского литературного языка. Пушкин вносил в свои прозаические произведения множество случаев употребления церковнославянизмов в новых, необычных для них контекстах, в новых, переносных значениях.
   Примеры из «Барышни-крестьянки»: «Настя была в селе Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели любая наперсница во французской трагедии»; «Напрасно возражала она самой себе, что беседа их не выходила из границ благопристойности, что эта шалость не могла иметь никакого последствия, совесть ее роптала громче ее разума»; «Она улыбнулась восторгу его благодарности; но Алексей тотчас же заметил на ее лице следы уныния и беспокойства»; «Он употребил все свое красноречие, дабы отвратить Акулину от ее намерения»; «Мысль о неразрывных узах довольно часто мелькала в их уме»; «Дверь отворилась, он повернул голову с таким равнодушием, с такою гордою небрежностию, что сердце самой закоренелой кокетки непременно должно было бы содрогнуться»; «К несчастию… военное движение Алексеево пропало втуне» и др.
   В критической и публицистической прозе Пушкина случаи полной ассимиляции и «нейтрализации» церковнославянизмов довольно редки, но некоторые примеры все же можно привести: «В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар»; «Но грамота не есть естественная способность, дарованная богом всему человечеству»; «Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях, что кому в голову придет» («Путешествие из Москвы в Петербург»).
   Обычно же в критико-публицистических статьях Пушкина «тяготеющие к нейтрализации» «славянизмы» все же сохраняют некоторый оттенок особой эмоциональной выразительности. Например: «Слава Кутузова не имеет нужды в похвале чьей бы то ни было; а мнение стихотворца не может ни возвысить, ни унизить того, кто низложил Наполеона и вознес Россию на ту ступень, на которой она явилась в 1813 году. Но не могу не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским, соотечественники мои могли подозревать низкую ‘и преступную сатиру — на того, кто некогда внушил мне следующие стихи, конечно, недостойные великой тени, но искренние и излиянные из души» («Объяснение»).
   Нередко ироническое и комическое употребление церковнославянизмов в художественной прозе Пушкина. Например, в «Станционном смотрителе»: «Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына… Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу… блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и. старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости».
   Европеизация русской литературной речи и язык Пушкина
   История дворянской культуры противопоставила церковнославянскому языку язык французский. Проблема французского языка как поставщика европейской мысли и европейского «костюма» встала и пред Пушкиным. Он к ее решению подошел исторически.
   Процесс европеизации русского дворянства привел во второй половине XVIII века не только к распространению французского языка в «лучших обществах» (как тогда выражались), но и к образованию разговорных стилей «светского» дворянского языка на русско-французской основе.
   Не будет парадоксальным утверждение, что диалект «щеголей» и «щеголих» XVIII века стал одной из социально-бытовых опор литературной речи русского дворянства конца XVIII — начала XIX веков.
   Процесс формирования светской дворянской речи на основе смешения стилей письменно-книжного языка и бытового просторечия с французским языком и с языком переводной литературы был симптомом угасания церковно-книжной культуры. Князь Вяземский находил даже гораздо позднее, что ум в России «как-то редко заглядывает в книги. У нас более устного ума, нежели печатного». Таким образом, язык дворянского салона, развиваясь, вступает в борьбу с церковно-книжной традицией.
   В связи с ориентацией литературного творчества на язык салона и на язык светской дамы усиленно дебатируется тема о положении писателя в обществе. Карамзин настаивает на том, что писатель должен быть светским человеком; должен «узнать свет — без чего трудно писателю образовать вкус свой, как бы он учен ни был».
   Так образ писателя погружается в атмосферу речи и поведения «большого света», подчиняется его нормам, окружается экспрессивными формами языка «светской дамы». Но Пушкин отвергает эту концепцию «образа писателя». Пушкин с 20-х годов допускает в литературном языке гораздо большую свободу и широту экспрессии, стилистических различий, чем предписывалось писателями «большого света».
   Пушкин, как только начала определяться его самостоятельная литературно-языковая позиция, выступает принципиальным противником «языка светской дамы» как нормативной системы салонных стилей.
   Пушкин уже в первой половине 20-х годов открыто осуждает манеру адресовать литературное произведение «прекрасному полу».
   Пушкин иронически демонстрирует мужественную свободу от литературного жеманства в своем стихотворном языке и в языке своей прозы, критической и повествовательной. Озаглавив одну из своих заметок выражением: «сам съешь», выражением, которым в «энергическом наречии нашего народа» заменяется более учтивое, но столь же затейливое выражение: «обратите это на себя», Пушкин пародически заострил это заглавие «замечанием для будуарных или даже для паркетных дам, как журналисты называют дам им незнакомых». «Происхождение сего слова: остроумный человек показывает шиш и говорит язвительно: съешь, а догадливый противник отвечает: сам съешь» (3, с. 472).
   Пушкин, борясь с дамоподобием литературы, не стремился подобно Шишкову подчинить все многообразие субъектов литературного образу ученого «церковнокнижника» с национально-демократическими замашками, как идеальной основе литературно-книжности. Пушкин стоял за свободу субъектно-характеристических вариаций в литературном языке. Для Пушкина были одинаково неприемлемы позиции славянофилов и европеистов.
   В произведениях Пушкина светская женщина, если от ее имени ведется изложение, всегда окружена атмосферой «русского духа», русского языка. Мало того: она полемически исповедует те взгляды на русскую литературу, русский язык, на роль светской женщины в быту и искусстве, которые развивал сам поэт в своих журнальных статьях. Тем самым внушается самоочевидность, реальная непреложность этих мнений.
   В набросках «Романа в письмах» Лиза так пишет о женщинах провинциальных и столичных и об их отношениях к литературе: «Маша хорошо знает русскую литературу. Вообще здесь более занимаются словесностью, чем в Петербурге. Здесь получают журналы, принимают живое участие в их перебранке, попеременно верят обеим сторонам, сердятся за любимого писателя, если он раскритикован. Теперь я понимаю, за что Вяземский и П(ушкин) так любят уездных барышень — они их истинная публика».
   Еще острее согласие Лизы с Пушкинской оценкой критики «Вестника Европы» (на «Графа Нулина»): «Я было заглянула в журналы и принялась за критики Вестника, но их плоскость и лакейство показались мне отвратительны. — Смешно видеть, как семинарист важно упрекает в безнравственности и неблагопристойности сочинения, которые прочли мы все, мы — санкт-петербургские недотроги!».
   В набросках этого романа стиль светской девушки глубже погружен в атмосферу национально-бытового просторечия. Его характеризуют, например, такие слова и выражения: «ты, со мною скрытничаешь»; «скучно, мочи нет»; «мать толстая, веселая баба, большая охотница до виста»; «первые шесть частей скучненьки»; «она так важничает, что, вероятно, свадьба решена»; «мой рыцарь — внук бородатого мильонщика»; «мы — санкт-петербургские недотроги» и другие.
   Пушкина привлекала задача — противопоставить даме-читательнице тот образ светской женщины-писательницы, который предносился поэту и который мог бы своею художественной убедительностью и правдоподобием утвердить крепче и глубже новые формы литературного стиля.
   Пушкин, оценивая и уточняя значение слова, прибегал почти всегда к сопоставлению с французским языком.
   Наличие в быту таких понятий и характеров, для которых в русском языке еще не создано слов, побуждает Пушкина к канонизации, к переложению на русский лад тех французских слов, которые воспитывали и внушали соответствующую область мыслей и поведения. «Coquette, prude. Слово кокетка обрусело, но prude не переведено и не вошло еще в употребление. Слово это означает женщину, чрезмерно щекотливую в своих понятиях о чести (женской) — недотрогу. Таковое свойство предполагает нечистоту воображения, отвратительную в женщине, особенно молодой. Пожилой женщине позволяется много знать и многого опасаться, но невинность есть лучшее украшение молодости. Во всяком случае прюдство или смешно или несносно» (3, с. 446).
   Вместе с тем у Пушкина исследователи не раз отмечали прием семантического дублирования русского слова французским. Это «двойное» употребление указывает на то, что смысловая нормализация лексики, преимущественно в сфере отвлеченных понятий, шла от французского языка. Русские слово, фраза кажутся писателю семантически зыбкими, текучими. Они недостаточно четки или двусмысленны. В повести «Барышня-крестьянка» есть такой пример дублирования слова: самобытность (individualite). Церковнославянское слово самобытность сближалось по значению со словом самостоятельность (буквальный перевод нем. Selbststandigkeit) (1, с. 196-266).
   О языке художественной прозы Пушкина
   Весьма существенен вклад Пушкина в развитие языка художественной прозы. Именно прозаическая речь была наиболее естественно связанной с разговорным языком, свободным от поэтических условностей стихотворного языка.
   Эта историческая задача развития и совершенствования русского прозаического языка была глубоко осознана Пушкиным. С конца 20-х годов XIX века он стал уделять все больше внимания художественной, критико-публицистической и научной прозе и ее языку. В 1822 г. он уже написал заметку «О прозе», которая явилась программой его деятельности в области прозаического языка. «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы, — писал Пушкин. — Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат». Позже, осуждая манерную «поэтизацию» прозы, Пушкин писал: «У нас употребляют прозу как стихотворство: не из необходимости житейской, не для выражения нужной мысли, а токмо для приятного проявления формы». В 1835 г. Пушкин развивает эти мысли: «Что касается до слога, то чем он проще, тем будет лучше. Главное: истина, искренность. Предмет сам по себе так занимателен, что никаких украшений не требует. Они даже повредили бы ему» (5, с. 85-86).
   Качества, которые Пушкин считал основными качествами литературного языка: народность, благородная простота, искренность и точность выражения, точность и краткость, отсутствие напыщенности, соразмерность и сообразность, — нашли полное воплощение в языке его художественной прозы (4, с. 133).
   Пушкин избегает в языке прозы всего лишнего, всего второстепенного, всего, без чего можно обойтись. У него мало описаний, действие развивается стремительно, характеры раскрываются не в авторских оценках, а в поступках. Пушкин скуп на сравнения, метафоры, эпитеты. Это определяет как особенности художественной выразительности, так и особенности структуры предложений в прозе Пушкина.
   Как справедливо замечает А. Лежнев, «предел, к которому стремится прозаическая фраза Пушкина, это — существительное плюс глагол, нагая фраза без украшений. Разумеется, это лишь предел; но у Пушкина это — не только воображаемая граница. Он нередко подходит к ней очень близко, а иногда и вплотную: «Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно… Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель»; «Он услышал стук опускаемой подножки. В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса, и дом осветился. В спальню вбежали три старые горничные, и графиня, чуть живая, вошла и опустилась в вольтеровы кресла»; «Все бросили карты, встали изо стола. Всякий, докуривая трубку, стал считать свой или чужой выигрыш. Поспорили, согласились и разъехались». Но «нагая фраза» означает, что на глагол падает максимальная нагрузка выразительности. И действительно, у Пушкина выразительность достигается глаголом в большей степени, чем эпитетом».
   Но смысловая и стилистическая весомость глаголов не означает у Пушкина пренебрежения к другим категориям слов. Каждое слово отбирается с максимальной тщательностью и сочетается в предложении с другими словами с максимальной точностью. В результате и рождается та «прелесть нагой простоты», которая является основой выразительности пушкинской прозы.
   Скупо употребляя различные образные средства, Пушкин, конечно, не отказывается от них совсем. Для пушкинской прозы наиболее характерно не то, что образные средства употребляются в ней редко, а то, что они никогда не являются самоцелью, никогда не являются лишь средством «украшения слога», но всегда служат для более глубокого раскрытия содержания, всегда несут богатейшую смысловую информацию.
   Рассмотрим такой коротенький отрывок из «Станционного смотрителя»:
   «Но смотритель, не слушая, шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался».
   Три первые фразы предельно лаконичны. Здесь нельзя опустить ни одного слова, не нарушив логики сообщения. Например, нельзя опустить определение «растворенной» к слову «двери», так как если бы дверь не была растворенной, смотритель не мог бы увидеть того, что происходило внутри комнаты. Но далее в предложениях появляются второстепенные члены, которые с точки зрения логики сообщения могли бы быть опущены. Сравните: «В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости» — «В комнате сидел Минский». Но эти второстепенные члены указывают на детали, имеющие важнейшее художественное значение. Тут проявляется наиболее характерный для Пушкина прием: передача целого комплекса понятий и эмоций через деталь, выраженную часто всего несколькими словами, а иногда и всего одним словом.
   «В комнате, прекрасно убранной» — это определение указывает на обстановку, в которой живет Дуня. Заметим, что автор вообще нигде в повести не говорит о том, как жила Дуня у Минского. Он только показывает это через детали. «Минский сидел в задумчивости» — перед этим Минский имел объяснение с отцом Дуни, и его задумчивость — результат этого объяснения. «Дуня, одетая со всею роскошью моды» — еще одна важная деталь, указывающая, как живет Дуня. «Дуня… сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле» — это сравнение употребляется не столько для того, чтобы показать позу Дуни, сколько для того, чтобы подчеркнуть, что Дуня живет теперь совсем не в той среде, в которой выросла, а в иной, в аристократической, в среде, в которой вращается Минский, в среде, в которой дамы ездят верхом на прогулку. «Она с нежностью смотрела на Минского»— эта деталь подчеркивает, что Дуня любит Минского, «… наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы». Этот эпитет смело можно назвать типичнейшим для Пушкина. Писатель не пишет: «пальцы, унизанные перстнями с драгоценными сверкающими камнями». Он употребляет всего одно слово, один эпитет-метафору. Рядом с этим эпитетом «оживает» и обычный, неоригинальный эпитет «черные кудри». Сверкающие пальцы в черных кудрях — яркий, поражающий зрительный образ. Но эпитет «сверкающие» несет на себе не только художественно-изобразительную нагрузку. Он, как и все другие выделенные нами детали, несет и смысловую информацию. Он опять-таки подчеркивает богатство, роскошь, которыми окружена Дуня.
   Заканчивается отрывок описанием реакции смотрителя на увиденную им сцену. Реакция эта подана с предельной сдержанностью. Это вполне соответствует образу Самсона Вырина — в отношении к нему всякая чувствительность, патетика и многословие были бы совершенно неуместны (2, с. 117).
   Как видно, художественно-изобразительные средства языка прозы Пушкина полностью подчиняются тем требованиям, которые предъявляются им к литературному языку.
   Заключение
   На основе полученных из реферата знаний можно с уверенностью назвать Пушкина реформатором, основоположником современного русского литературного языка. Величайшей заслугой Пушкина является то, что в его творчестве были выработаны и закреплены осознанные и принятые современниками и последующими поколениями общенациональные нормы русского литературного языка.
   Пушкин сформулировал и выработал характерные для него принципы народности и историзма, эстетические принципы «соразмерности и сообразности». Пушкин противостоял как концепции Шишкова, в которой церковнославянский язык был основой русского литературного языка, так и направлению Карамзина с его европеизацией литературного языка. Не боясь критики, он развивал язык по новому направлению.
   Нашей современности оставлены в наследство не только чудесные образцы художественного творчества Пушкина, но и созданные им крылатые слова, которые используются в современном русском языке.
   Пушкин преодолел границу между языком народа и языком книг, сделав русский язык естественным, тем самым обогатив его.
   Творчество Пушкина открыло свободный путь для дальнейшего развития русской художественной речи.
   Невозможно недооценить значение Пушкина для истории русского литературного языка. И. С. Тургенев писал о Пушкине: «Нет сомнения, что он [Пушкин] создал…наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением».
   Список литературы
   Виноградов В. В. Язык Пушкина Пушкин и история русского литературного языка / В. В. Виноградов. – М.: Academia, 1935. – 457 c.
   Лежнев А. З. Проза Пушкина: Опыт стилевого исследования / А. З. Лежнев. – Изд. 2-е. – М.: Художественная литература, 1966. – 263 с.
   Пушкин А. С. Сочинения / А. С. Пушкин; под ред. И. Париной. – Т. 3. – М.: Художественная литература, 1987. – 528 с.
   Филкова П. Д. История русского литературного языка (середина XVIII – конец XX века) / П. Д. Фиалкова, А.А. Градинарова. – М.: Парадигма, 1999. – 256 с.
   Русские писатели о языке (XVIII – XX вв.) / Под ред. Б. В. Томашевского и Ю. Д. Левина. – М.: Сов. писатель, 1954. – 854 с.

10. ПУШКИН И РУССКИЙ ЯЗЫК*
    
    I
    Пушкин — одно из самых замечательных явлений русского художественного слова, крупнейший мастер языка и стиля в русской литературе. Пушкин как мастер слова принадлежит не только истории, но и нам, современникам столетней годовщины его смерти. «Правительство великой страны чествует память Пушкина как создателя русского литературного языка. Это значит, что русский литературный язык стал достоянием миллионов трудящихся, важнейшим орудием дальнейшего культурного роста и развития» («Правда» от 17 декабря 1935 г.). Вполне понятным является обостренный, жадный интерес к языковому мастерству Пушкина в наши дни, когда вопросы культуры речи приобрели такое большое общественное значение, когда борьба за хороший, чистый, действительно народный язык становится знаменем культурной революции. Но для того чтобы оценить значение Пушкина для языковой культуры современности, нужно изучить язык Пушкина исторически.
    Изучение языка отдаленной эпохи, например такого вопроса, как система склонения в эту эпоху, удобнее всего вести, исходя из сравнения с языком современности. Но при этом необходимо соблюдать два условия: 1) наблюдаемые несовпадения с теперешним языком нельзя без достаточных оснований объяснить капризом, прихотью или неосведомленностью изучаемого писателя, сразу же называть их ошибками против языка или «поэтической волностью»; 2) нельзя отрывать язык изучаемого писателя от его исторической обстановки, смотреть на него, как на изолированное единичное явление. При слабой распространенности сведений по истории русского литературного языка часто приходится слышать и читать утверждения, представляющие собой нарушение того или другого из этих условий. Так, нередко поэтической вольностью Пушкина называют то или иное ударение в его стихах, отличающееся от современного, например в «Деревне»:
    Дворовые толпы? измученных рабов,
    * [Сб. «А. С. Пушкин. 1837—1937», М., 1937. Печатается с незначительными сокращениями.]
    189
    тогда как такое ударение в существительных женского рода без переноса на основу во множественном числе является совершенно обычным в стихотворном языке пушкинской эпохи и более старых периодов. В современном русском языке также известны многочисленные случаи колебания ударения в этой категории слов, преимущественно в косвенных падежах. Мы, например, говорим то вoдaм, то вoдам, то толпaм, то тoлпам, то стрaнaм, то стрaнaм; мы иногда говорим: сёстрами, жёнами, кoсами, но слезaми, волнaми, доскaми (возможно также: вoлнами, дoсками, но такое ударение звучит менее литературно) и т. д. (Смотри об этом Л. Булаховский, Курс русского литературного языка, 1935, стр. 132 и Я. Грот, Филологические разыскания, стр. 335). В живом языке пушкинского времени эти колебания были известны также и в именительном падеже множественного числа, а кроме того, значительно шире был самый круг слов этой категории, способных иметь ударение на флексии. Поэтому в стихотворном языке XVIII и XIX вв. мы теперь находим очень много случаев с непривычным для нас ударением отмеченного типа. Ср. другие примеры из Пушкина:
    Онегин был готов со мною
    Увидеть чуждые страны?.
    («Евгений Онегин», I, LI.)
    Дробясь о мрачные скалы?,
    Шумят и пенятся валы.
    («Обвал»).
    Не зная в страхе, что сулили
    Им тайные судьбы?…
    («На выздоровление Лукулла».)
    Где бедные простых татар семьu.
    («Кто видел край…»)
    Природы перед ним открыты красоты??
    («Безверие»)
    Парнаса блещут высоты?.
    («Напрасно ахнула Европа».)
    и др. Ср. в косвенном падеже:
    Опять пошла с сестрaми
    Сидеть за воротами.
    («Жених».)
    И это не личная особенность языка Пушкина, а явление, широко известное в старой русской поэзии. Ср. у Ломоносова:
    Тебя, богиня, возвышают
    Души и тела красоты?.
    (I, 186)
    190
    Но что страны? вечерни тмятся
    И дождь кровавых каплей льют?
    (І, 89).
    У Державина:
    А то, чему весь мир свидетель:
    Твои дела суть красоты?.
    («Видение мурзы»)
    У Крылова:
    Досуг мне разбирать вины? твои, щенок.
    («Волк и Ягненок».).
    У Жуковского:
    Чтобы бродить по высотaм пустынным.
    («Орлеанская дева», пролог.)
    У Грибоедова:
    Вам, людям молодым, другого нету дела,
    Как замечать девичьи красоты?.
    («Горе от ума», I, 456—457.)
    У Языкова:
    Змеu ужасные шипят.
    («Послание к Кулибину».)
    У Лермонтова:
    Уж проходят караваны
    Через те скалы?.
    («Спор».)
    Что вам судьбы? дряхлеющего мира.
    («На буйном пиршестве».)
    и много других.
    Следующий пример еще показательнее как ошибка против требований исторического отношения к изучаемому материалу. Когда-то проф. Будде, найдя в лицейских стихах Пушкина выражение «любви не зная бремя», выводил отсюда следующее правило для индивидуального пушкинского языка: «Винительный падеж одинаково употребителен при глаголах с отрицанием, как и без отрицания» (Пушкин, Собрание сочинений под ред. Венгерова, т. V, 243). Но на самом деле бремя здесь вовсе не винительный падеж, а родительный, как и следует ожидать в данном случае при отрицании. Дело в том, что слова на -мя в литературном языке конца XVIII — начала XIX в. склонялись, как в живом просторечье, без изменения основы, по образцу именительного падежа. Это относилось даже к таким книжным словам, как бремя. Вот несколько примеров:
    Но чтобы свободить себя любви от бремя.
    (Княжнин, Хвастун.)
    191
    Когда от бремя дел случится
    И мне свободный час иметь.
    (Державин, Благодарность Фелице.)
    Ср. примеры на слово пламя:
    В водах и в пламе помышляет
    Иль умереть иль победить.
    (Державин, Осень во время осады Очакова.)
    И се — зрю зарево кругом,
    В дыму и в пламе грозну сечу.
    (Дмитриев, Освобождение Москвы.)
    Из пламя и света
    Рожденное слово.
    (Лермонтов, Есть имя.)
    Ср. примеры на темя:
    То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет.
    (Крылов, Мартышка и очки.)
    Взгляните на шатер Тавриды,
    Раскинутый на теме гор.
    (А. Муравьев, Чатыр-даг.)
    И т. д.
    Даже и сейчас мы иногда в просторечье говорим: «У меня нет время» вместо нет времени. Но во время Пушкина это было хотя и убывающее, но все же еще широко распространенное явление литературного языка. Таким образом, прямой ошибкой против требований исторического изучения языка Пушкина является рассмотрение особенностей этого языка как особенностей, принадлежащих лично Пушкину, не связанных с литературным языком его эпохи и среды.
    II
    Можно спросить себя: если бы Пушкину в момент, когда он написал любви не зная бремя, какой-нибудь грамматист сказал, что это ошибка, то как отнесся бы к этому указанию Пушкин? Поправил бы он бремя на бремени или же просто не понял бы поправляющего, потому что, как сказано выше, такие факты, как бремя в значении родительного падежа, были для Пушкина вполне привычным явлением? Очень возможно, что как раз по отношению к данному случаю Пушкин последовал бы указанию грамматиста. Более того, положительно известно, что по указанию критики Пушкин исправил в «Руслане и Людмиле» стих, заключавший аналогичный случай. Именно при переиздании «Руслана и Людмилы» в 1828 г. Пушкин исправил стих:
    На теме полунощных гор,
    заменив его следующим:
    На темени полнощных гор.
    192
    В своих черновых критических заметках Пушкин приводит этот случай как одну из ошибок в языке, на которые ему указала критика. Таким образом, с точки зрения нормативной книжной грамматики родительный падеж бремя вместо бремени и в пушкинское время считался ошибкой. Но живое употребление в данном случае расходилось с требованиями грамматического книжного стандарта, и хотя Пушкину кто-то и указал на ошибку, но одновременно множество таких же ошибок в литературе того времени не обращало на себя никакого внимания.
    Это противоречие объясняется тем, что в пушкинское время влияние нормативной грамматики на литературный язык было гораздо более слабым, чем впоследствии. Поэтому в литературный язык свободнее проникали и легче в нем удерживались такие явления, которые представляют собой уклонение живого разговорного языка от схем книжной грамматики и которые в наше время уже не только на письме, но и в устной речи оставляют впечатление «нелитературности». Это касается в некоторой степени и словарного запаса языка. В начале XIX в. в литературном языке находили себе место некоторые такие слова, которые нам теперь кажутся недостаточно литературными, областными и т. д. Но не все нелитературное с нашей точки зрения было нелитературным с точки зрения языковой практики пушкинского времени.
    За столетие, отделяющее нас от Пушкина, русский литературный язык пережил ряд изменений, общий смысл которых можно определить приблизительно так: во-первых, более строгое разграничение между литературно правильными и нелитературными формами языка; во-вторых, постепенное устранение резких противоречий между «высоким» и «простым» слогом внутри собственно литературного языка. Из литературного языка изгоняются разного рода архаизмы и специфические элементы старой книжной речи, но вместе с тем литературный язык становится гораздо более строгим по отношению к таким фактам языка, преимущественно фонетическим и морфологическим, но в некоторой мере также и лексическим, которые начинают относиться к категориям «областных», «простонародных» и т. д. Иначе говоря, процесс опрощения литературного языка, процесс приближения книжного языка к живой разговорной речи сопровождался словарно-грамматической чисткой языка, внедрением в литературную речь грамматического единообразия и нормативной правильности. Так, в литературном языке второй половины XIX в. уже трудно встретить такое слово, как позор в значении «зрелища», как например в «Деревне» Пушкина:
    Среди цветущих нив и гор
    Друг человечества печально замечает
    Везде невежества губительный позор.
    Здесь слово позор означает «вид», «зрелище», «картину», как и в следующих стихах «Руслана и Людмилы»:
    Но между тем какой позор
    Являет Киев осажденный.
    193
    Ср. такое словоупотребление, очень частое в XVIII в., в стихотворении Державина «Евгению»:
    Благодарю, что вновь чудес, красот позор
    Открыл мне в жизни толь блаженной,
    а из сверстников Пушкина, например, в «Последней смерти» Баратынского:
    Величествен и грустен был позор
    Пустынных рек, долин, лесов и гор.
    Точно так же в послепушкинское время уже трудно встретить в литературном языке такой морфологический архаизм, как -ыя, -ия в родительном падеже единственного числа прилагательных женского рода вроде пушкинских:
    Где ток уединенный
    Сребристыя волны.
    («О Делия драгая».)
    «Жало мудрыя змеи» в «Пророке». Ср. еще у Лермонтова, в юношеской драме «Испанцы»:
    Сын на краю позорныя могилы.
    Но вместе с тем в послепушкинской литературе становится невозможным без специальной мотивировки употребление и таких народных слов, как вечор в значении «вчера вечером»; ср., например, у Пушкина в стихотворении «Морозное утро»:
    Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
    или в «Евгении Онегине» обращение Ольги к Ленскому:
    Зачем вечор так рано скрылись
    (VI, XIV),
    или в «Скупом рыцаре»:
    Цвел юноша вечор, а нынче умер
    и т. д. Равным образом в течение XIX в. из литературного языка отодвигаются в категории «областных» и «простонародных» фактов языка такие явления, как например испужать вместо испугать, ср. в «Горе от ума», I, 101: «Я помешал? я испужал?» (в Словаре Академии Российской, IV, 1793, строка 1170, пугаю и пужаю показаны как равноправные формы); ради вместо рады (см. в «Горе от ума», I, 318, слова Чацкого: «Вы ради, в добрый час». Ср. у Пушкина в «Сказке о мертвой царевне» по-видимому, уже с особой фольклорной мотивировкой: «Взять тебя мы все бы ради»); допущать вместо допускать у Пушкина в «Анджело»: «И благо верное достать не допущают» и т. д. Все подобного рода явления, которые были общими для живого языка дворян-помещиков и крестьян-
    194
    ского языка и характеризовали собой известные остатки «патриархальных» отношений между барином и крепостными, исчезли из русского литературного языка в эпоху развития русского капитализма.
    III
    В произведениях Пушкина немало таких элементов живого языка его эпохи, позднее получивших привкус «простонародности» или «нелитературности» и постепенно оказавшихся вытесненными из границ литературного языка. Вот некоторые типичные случаи этого рода.
    У русских писателей XVIII в. очень часто встречается написание -ы в окончании именительного и винительного падежа множественного числа слов среднего рода в положении без ударения вместо грамматически правильного -а, например: гнезды, чернилы, чувствы, блюды, бревны, заревы, обстоятельствы, румяны, яйцы, солнцы, светилы, кольцы, письмы и др. Соответствующие случаи без труда можно найти на любой странице сочинений Сумарокова, Державина, Фонвизина, Карамзина и др. Ограничусь поэтому одним-двумя примерами. В «Недоросле» Фонвизина (д. II, явл. 2) Милон говорит о Митрофане: «Я воображаю все его достоинствы». В «Письмах русского путешественника» Карамзина находим: «Трактирщик пришел сказать мне, что через полчаса запрут городские вороты» (письмо из курляндской корчмы 1 июня 1789 г.). У Державина в стихотворении «Утро» находим: «И блещут чуды чрева белизной». Окончание -ы в этой форме (в мягком различии соответственно -и, например сокровищи, бедствии) возникло в живой речи по аналогии с мужским и женским склонением, причем эта аналогия облегчалась неясным произношением гласной в безударном конечном слоге. В пушкинское время отражение такого произношения на письме встречается еще очень часто, преимущественно в словах без специфической книжной окраски. Например, у Грибоедова: «Помилуйте, мы с вами не ребяты» («Горе от ума», III, 215). У Пушкина нельзя встретить такое окончание в книжных словах вроде чувство или достоинство, но в словах обиходных -ы в окончании слов указанной категории у Пушкина является очень частым как в стихах, так и в прозе, причем в большинстве случаев в соответствующих словах Пушкин пишет последовательно -ы, и параллельные написания с -а представляют собой очень редкое исключение. Вот несколько примеров из «Евгения Онегина»:
    И за столом у них гостям
    Носили блюды по чинам.
    (II, XXXV)
    Мелькали селы; здесь и там
    Стада бродили по лугам.
    (ІІ, І)
    195
    Закрыты ставни, окны мелом
    Забелены…
    (VI, XXXII)
    Обманы, сплетни, кольцы, слезы.
    (IV, VIII)
    Иль длинной сказки вздор живой,
    Иль письмы девы молодой.
    (VIII, XXXVI)
    Ср. в Дубровском: «Окны во флигеле были загорожены деревянною решеткою» (гл. I). «Живописец представил ее облокоченною на перилы» (гл. VI). «Несколько троек, наполненных разбойниками… приезжали в селы, грабили помещичьи дома и предавали их огню» (гл. VII). «Дубровский велел запереть вороты» (гл. XIX). Ср. в «Цыганах»:
    Железо куй, иль песни пой,
    И селы обходи с медведем.
    В «Бахчисарайском фонтане»:
    Опустошив огнем войны
    Кавказу близкие страны
    И селы мирные России…
    Такого рода формы встречаются на всем протяжении творчества Пушкина и являются в нем очень устойчивыми. В печати друзья — редакторы и корректоры Пушкина часто заменяли это -ы на -а, и в этом им следуют иногда печатные издания сочинений Пушкина до сих пор. Однако пушкинские рукописи непреложно свидетельствуют, что сам Пушкин не замечал в своем языке этого отступления от нормативной грамматики и во всяком случае не пытался от него избавиться.
    Подлинные рукописи Пушкина дают возможность установить в его языке также ряд других нарушений книжной грамматической правильности в склонении. Так, например, Пушкин пишет: «Семинаристом в желтой шале» («Евгений Онегин», III, XXVII1). «Хранил он в памяте своей» (там же, I, VI). «И я — при мысле о Светлане» (V, X). Во всех этих случаях в подлиннике на конце «ять». Ср. в «Дубровском»: «Маленький человек в кожаном картузе и фризовой шинеле вышел из телеги» (гл. I). «Молодой человек в военной шинеле и в белой фуражке вошел к смотрителю» (гл. XI). «Дубровский лежал на походной кровате» (гл. XIX). Это конечно не просто «орфографические ошибки», а написания, свидетельствующие о том, что в языковом сознании Пушкина склонение слов женского рода на -ь в предложном падеже подчинялось аналогии склонения на -а, -я, как это часто встречается в народных говорах.
    Не менее устойчивой морфологической особенностью в языке Пушкина является употребление косвенных падежей личного местоимения 3-го лица без начального н после предлогов, например:
    196
    «Меж ими все рождало споры!..» («Евгений Онегин», II, XVI); «Между ими находились и башкирцы, которых легко можно было распознать по их рысьим шапкам и по колчанам» («Капитанская дочка», гл. VII); «По делу спорного имения между им, поручиком Дубровским, и генералом Троекуровым» («Дубровский», гл. I); «Высылать к ему моих людей с повинной» (там же); «Вдруг между их свиреп, от злости бледен, является Иуда Битяговский» («Борис Годунов») и многие другие. Как известно, подобное употребление косвенных падежей от он широко распространено в языке масс.
    Не задаваясь целью исчерпать в этой статье соответствующие факты пушкинского языка, ограничусь приведением еще некоторых примеров таких явлений в языке Пушкина, которые сейчас представляются неправильными или по крайней мере недостаточно литературными. Так, слово сосед во множественном числе Пушкин часто употреблял в форме соседы, соседов. Например, в «Барышне-крестьянке»: «И стал почитать себя умнейшим человеком во всем околодке, в чем и не прекословили ему соседы, приезжавшие к нему гостить со своими семействами и собаками». Часто встречаем у Пушкина родительный падеж от слова день в форме дни, например:. «Шабашкин… с того же дни стал хлопотать по замышленному делу» («Дубровский», гл. I) Ср. у Грибоедова («Горе от ума», II, 12): «Ешь три часа, а в три дни не сварится». Ср. у Карамзина в «Письмах русского путешественника»: «Дни через четыре возвращаюсь в Женеву» и т. д. Встречается иногда у Пушкина употребление предиката в мужском роде при подлежащем дитя:
    Но, шумом бала утомленный,
    И утро в полночь обратя,
    Спокойно спит в тени блаженной
    Забав и роскоши дитя.
    («Евгений Онегин», І, XXXVI.)
    Ср. слова Савельича в «Капитанской дочке » (гл. I): «Кажется, дитя умыт, причесан, накормлен». Этот пример, следовательно, ошибочно было бы толковать как стилизацию речи крепостного. Очевидно, в ряде случаев речь самого Пушкина характеризуется такими же отступлениями от нашей нормы литературного языка, что и речь Савельича. Употребление предикативного слова в мужском роде при подлежащем дитя засвидетельствовано стихотворением Державина «Спящий Эрот»:
    На полянке роз душистой
    Спал прелестное дитя.
    Этот пример особенно интересен тем, что рядом с предикатом в мужском роде стоит определение в среднем роде: прелестное. В числе других особенностей языка Пушкина того же характера укажу, например, на гораздо более широкое употребление, сравнительно с нашим современным языком, форм родительного падежа единственного числа слов мужского рода на -у, например: «Он был лет
    197
    сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч» («Капитанская дочка», гл. II). Ср. : «Признаться вкусу очень мало у нас и в наших именах» («Евгений Онегин», II, XXIV). Ср. еще: «Однажды летом у порогу поникшей хижины своей» («Русалка», 1819). См. материал по этому вопросу у Будде «Опыт грамматики языка А. С. Пушкина» (вып. 1, 1901, стр. 37 и след.) Интересен следующий случай в «Евгении Онегине» (IV, XL). Сначала Пушкиным в чистовой рукописи было написано:
    Но куча будет там народа
    И всякого такого сброда…
    Затем в обоих рифмующихся словах Пушкин поправил букву а на у. Укажу далее, что Пушкин постоянно писал покаместь, а не покамест, например: «Покаместь у нас будут исправники за одно с ворами, до тех пор не будет он пойман» («Дубровский», гл. XIII). Вместо помощь Пушкин часто писал, в соответствии с народным произношением, помочь, например: «Помочь нужна моим усердным воеводам» («Борис Годунов»); «Каким образом окажете вы мне помочь?» («Дубровский», гл. XV). Пушкин всегда писал скрыпка, ярмонка, крылос (клирос), анбар и т. д.
    Этого материала достаточно для того, чтобы судить о степени зависимости Пушкина от живого языка своего времени и своей среды в отношении употребления таких форм, которые в настоящее время лежат за границами литературного языка, а по отношению к нормативной грамматике представляли собой большей частью отступления от нее и для своего времени. Но было бы совершенно ошибочно заключать на основании всех этих примеров, будто Пушкин, автоматически воспроизводя в своей речи привычные формы грамматически не обработанного и окончательно не утвердившегося языка был равнодушен к самой необходимости выбора и шлифовки грамматических средств. В особенности же опасно было бы усматривать в приведенных примерах свидетельство того, что Пушкин вообще не считался с требованиями грамматики и не понимал их принудительности для литературного языка. На этом вопросе нужно остановиться подробнее.
    IV
    Дело в том, что у Пушкина есть такие строки, которые с первого взгляда могут быть поняты как оправдание грамматического «анархизма» в литературном языке. Кто не помнит знаменитой XXVIII строфы третьей главы «Евгения Онегина»?

11. Новости
    Библиотека
    Словарь
    Карта сайта
    Ссылки
    Литературоведение
    А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я

    А. С. Пушкин

    О БОГАТСТВЕ И ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ РУССКОГО ЯЗЫКА

    Как материал словесности, язык славяно-русской имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших, мыслей.
    1825. О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова. Соч., т. XI, стр. 31.*
    * (А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 16 томах. Изд. АН СССР, 1937. Все ссылки, кроме одной, особо оговоренной, по этому изданию. )

    ВОПРОСЫ ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА

    ОБ УСТОЙЧИВОСТИ РУССКОГО ЯЗЫКА

    Г. Лемонте напрасно думает, что владычество татар оставило ржавчину на русском языке. Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством. Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, не имевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства? Их нашествие не оставило никаких следов в языке образованных китайцев, и предки наши, в течение двух веко-в стоная под татарским игом, на языке родном молились русскому богу, проклинали грозных властителей и передавали друг другу свои сетования. Таковой же пример видели мы в новейшей Греции. Какое действие имеет на порабощенный народ сохранение его языка? Рассмотрение сего вопроса завлекло бы нас слишком далеко. Как бы то ни было, едва ли полсотни татарских слов перешло в русский язык. Войны литовские не имели также влияния на судьбу нашего языка; он один оставался неприкосновенною собственностию несчастного нашего отечества.
    В царствование Петра I начал он приметно искажаться от необходимого введения голландских, немецких и французских слов. Сия мода распространяла свое влияние и на писателей, в то время покровительствуемых государями и вельможами; ” счастию, явился Ломоносов
    Соединяя необыкновенную силу воли с необыкновенною силою понятия, Ломоносов обнял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшею страстию сей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник: первый углубляется в историю отечества, утверждает правила общественного языка его, дает законы и образцы классического красноречия, и наконец открывает нам истинные источники нашего поэтического
    Слог его, ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным. Вот почему преложения псалмов и другие сильные и близкие подражания высокой поэзии священных книг суть его лучшие произведения. Они останутся вечными памятниками русской словесности; по ним долго еще должны мы будем изучаться стихотворному языку нашему
    Упомянув об исключительном употреблении французского языка в образованном кругу наших обществ, г. Лемонте столь же остроумно, как и справедливо, замечает, что русский язык чрез то должен был непременно сохранить драгоценную свежесть, простоту и, так сказать, чистосердечность выражений. Не хочу оправдывать нашего равнодушия к успехам отечественной литературы, но нет сомнения, что если наши писатели чрез то теряют много удовольствия, по крайней мере язык и словесность много выигрывают.
    О предисловии г. Лемонте к переводу басен И. А. Крылова. Соч., т. XI. стр. 32 – 33.

    О СЛОВАРНОМ СОСТАВЕ ЯЗЫКА

    Если все уже сказано, зачем же вы пишите? чтобы сказать красиво то, что было сказано просто? жалкое занятие! нет, не будем клеветать разума человеческого – неистощимого в соображениях понятий, как язык неистощим в соображении слов.1
    1827. Материалы к “Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям”. Соч., т. XI, стр. 59
    …разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона. Мысль отдельно никогда ничего нового не представляет; мысли же могут быть разнообразны до бесконечности.
    1836. “Об обязанностях человека”. Сочинения Сильвио Пеллико. Соч., т, XII, стр. 100.

    ВОПРОСЫ ГРАММАТИКИ

    Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности.
    1827. Отрывки из писем, мысли и замечания. Соч., т. XI, стр. 52.
    Зачем писателю не повиноваться принятым обычаям в словесности своего народа, как он повинуется законам своего языка? Он должен владеть своим предметом, несмотря на затруднительность правил, как он обязан владеть языком, несмотря на грамматические оковы.
    1828. Письмо к издателю “Московского Вестника”. Соч., т. XI, стр. 66.
    Кстати о грамматике. Я пишу цыганы, а не цыгане;татаре, а не татары. Почему? потому что все им сущ, кончающиеся на анин, янин, арин и ярин, имеют свой род во множ на ан, ян, ар и яр, а им множ на ане, яне, аре и яре. Все же сущ, конч на ан и ян, ар и яр, имеют во множ иманы, яны, ары и яры, а род на анов, янов, аров, яров. Единственное исключение: имена собственные.
    Иностранные собств им, кончающиеся на е, и, о, у, не склоняются. Кончающиеся на а, ъ и ь склоняются в мужеском роде, а в женск нет, и против этого многие у нас погрешают. Пишут: книга, сочиненная Гетем и проч.
    Как надобно писать: турков или турок? то и другое правильно. Турок и турка равно употребительны.
    Вот уже 16 лет, как я печатаю, и критики заметили в моих стихах 5 грамматических ошибок (и справедливо):
    1. остановлял взор на отдаленные громады
    2. на теме гор (темени)
    3. воил вместо выл
    4. был отказан вместо ему отказали
    5. игумену вместо игумну
    Я всегда был им искренно благодарен и всегда поправлял замеченное место. Прозой пишу я гораздо неправильнее, а говорю еще хуже и почти так, как пишет г.***.
    Многие пишут юпка, свотьба вместо юбка, свадьба. Никогда в производных словах т не переменяется на д, ни п на б, а мы говорим юбочница, свадебный.
    Пишут: Не правильнее ли: телега (от слова телец – телеги запряжены волами)?
    1830. Опровержение на критики. Соч., т. XI, стр. 147 – 148.
    Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его обычаи.2
    1833. Заметки и афоризмы разных годов. Соч., т. XII, стр. 180.
    Прекрасный наш язык, под пером писателей неученых и не искусных, быстро клонится к падению. Слова искажаются. Грамматика колеблется. Орфография, сия геральдика языка, изменяется по произволу всех и каждого.
    1836. Российская Академия. Соч., т. XII, стр. 43.

    ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

    НАРОДНЫЙ ЯЗЫК – ОСНОВА И ИСТОЧНИК ЯЗЫКА ЛИТЕРАТУРНОГО

    Не решу, какой словесности отдать , но есть у нас свой язык; смелее!-обычаи, история, песни, сказки – и проч.
    1822(?). Из чернового плана статьи “О французской словесности”. Соч., т. XII, стр. 192.
    …Людская молвь и конский топ
    Выражение сказочное (Бова Королевич).
    Читайте простонародные сказки, молодые писатели, чтоб видеть свойства русского языка.
    Как приятно будет читать и проч.> На сие замечу моему критику, что роп, топ и проч. употребляются простолюдинами во многих рус губерниях. NB мне случалось также слышать стукот вместо стук.3
    1828(?). Из черновой статьи “Возражение на статью Атенея”. Соч., т. XI, стр. 72.
    Некоторые стихотворческие вольности: после отрицательной частицы не – винит, а не родительный падеж; времян вместо времен (как например у Батюшкова:
    То древню Русь и нравы
    Владимира времян.)
    приводили критика моего в великое недоумение. Но более всего раздражил его стих:
    Людскую молвь и конский топ.
    “Так ли изъясняемся мы, учившиеся по старым грамматикам, можно ли так коверкать русский язык?” – Над этим стихом жестоко потом посмеялись и в “В Евр”. Молвь (речь) слово коренное русское. Топ вместо топот столь же употребительно, как и шип вместо шипение* (следств и хлоп вместо хлопание вовсе не противно духу русского языка). На ту беду и стих-то весь не мой, а взят целиком из русской сказки:
    “И вышел он за врата градские, и услышал конский топ и людскую молвь”. Бова К.
    * Он шип пустил по змеиному Др русск стихотв.
    Изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка. Критики наши напрасно ими презирают.
    1830. Опровержение на критики. Соч., т. XI. стр. 146 – 147.
    Разговорный язык простого народа (не читающего иностр книг и, слава богу, не выражающ, как мы, своих мыслей на фр языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал италиянской язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком.
    Там же, стр. 148 – 149.

    СООТНОШЕНИЕ РАЗГОВОРНОГО И ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКОВ

    Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному. Не одни местоимения сей и оный**, но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы не говорим: карета скачущая по мосту, слуга метущий комнату, мы говорим: которая скачет, который метет и пр., – заменяя выразительную краткость причастия вялым оборотом. Из того еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным – значит не знать языка.
    **(Впрочем мы говорим: в сию минуту, сей час, по сию пору и проч.)
    1836. Письмо к издателю. Соч., т. XII, стр. 96.

    ЗА САМОБЫТНЫЕ, НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

    Причинами, замедлившими ход нашей словесности, обыкновенно почитаются – 1) общее употребление языка и пренебрежение русского – все наши писатели на то жаловались, – но кто же виноват, как не они сами. Исключая тем, которые занимаются стихами, русский язык ни для кого не может быть довольно привлекателен – у нас еще нет ни словесности, ни книг,* все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке; просвещение века требует важных предметов размышления для пищи умов, которые уже не могут довольствоваться блестящими играми воображения и гарм, но ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись – метафизического языка4у нас вовсе не существует; проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных; и леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы уже давно готовы и всем известны.
    *(…в стране моей родной журналов Согласен с последним полустишием.)
    1824. Из чернового наброска заметки “О причинах замедливших ход нашей словесности”. Соч., т. XI, стр. 21.
    …Я шлюсь на вас, мои поэты;
    Не правда ль: милые предметы,
    Которым, за свои грехи,
    Писали втайне вы стихи,
    Которым сердце посвящали,
    Не все ли, русским языком
    Владея слабо и с трудом,
    Его так мило искажали,
    И в их устах язык чужой
    Не обратился ли в родной?
    …Что делать! повторяю вновь:
    Доныне дамская любовь
    Не изъяснялася по-русски,
    Доныне гордый наш язык
    К почтовой прозе не привык.
    1824. Евгений Онегин, глава третья, строфы XXVI, XXVII. Соч., т. VI, стр. 63.
    Сейчас прочел твои замечания на замечания Дениса на замечания Наполеона – чудо-хорошо! Твой слог, живой и оригинальный, тут еще живее и оригинальнее. Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай богему когда-нибудь образоваться на подобии французского (ясного точного языка прозы, т. е. языка мыслей). Об этом есть у меня строфы три и в Онег
    Из письма к П. А. Вяземскому513 июля 1825 г. Соч., т. XIII, стр. 187.
    …………………………
    Но панталоны, фрак, жилет,
    Всех этих слов на русском нет;
    А вижу я, винюсь пред вами,
    Что уж и так мой бедный слог
    Пестреть гораздо б меньше мог
    Иноплеменными словами,
    Хоть и заглядывал я встарь
    В Академический Словарь.
    1823. Евгений Онегин, глава первая, строфа XXXI. Соч., т. VI, стр 16.
    В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному
    У нас это время, слава богу, еще не приспело, так назыв язык богов еще для нас нов, что мы называем поэтом всякого, кто может написать десяток ямбических стихов с рифмами. Мы не только еще не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся и Катен были неудачны, не сами по себе, но по действию, ими произведенному. Мало, весьма мало людей поняли достоинство переводов из Гебеля, и еще менее силу и оригинальность Убийцы, баллады, которая может стать наряду с лучшими произведениями Бюргера и Саувея. Обращение убийцы к месяцу, единственному свидетелю его злодеяния
    Гляди, гляди, плешивый –
    стих, исполненный истинно трагической силы, показался только смешон людям легкомысленным, не рассуждающим, что иногда ужас выражается смехом. Сцена тени в Гамлете вся писана шутливым слогом, даже низким, но волос становится дыбом от Гам-летовых шуток.
    1828. Из чернового наброска статьи “О поэтическом слоге”. Соч., т. XI, стр. 73.
    …Избегайте ученых терминов; и старайтесь их переводить, т. е. перефразировать, это будет и приятно неучам и полезно нашему младенчествующему языку.6
    Из письма И. В. Киреевскому от 4 февраля 1832 г. Соч., т. XV. стр. 9
    Только революционная голова, подобная Мир и Пет? может любить Россию – так, как писатель только может любить ее язык.
    Все должно творить в этой России и в этом русском языке.
    1823. Заметки и афоризмы разных годов. Соч., т. XII, стр. 175.

    О ТВОРЧЕСКОЙ СМЕЛОСТИ И НОВАТОРСТВЕ ХУДОЖНИКА

    Разбойников я сжег – и по делом. Один отрывок уцелел в руках Николая Раевского, если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог – не испугают нежных ушей читательниц Пол Зв, то напечатай его.7
    Из письмах А. А. Бестужеву, 13июня 1823 г. Соч., т. ХIII, стр. 64.
    Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и фр утонченности. Грубость и простота более ему пристали.
    Из письма к П. А. Вяземскому, декабрь 1823 г. Соч., т. XIII, стр. 80.
    Есть различная смелость: Державин написал: “орел на высоте паря”, когда счастие “тебе хребет свой с грозным повернуло, ты видишь, видишь, как мечты сиянье вкруг тебя заснуло”.
    Описание водопада:
    Алмазна сыплется гора
    С высот и проч.
    Жуковский говорит о боге:
    Он в дым Москвы себя облек
    Крылов говорит о храбром муравье, что
    Он даже хаживал один на паука.
    Кальдерой называет молнии огненными языками небес, глаголющих земле. Мильтон говорит, что адское пламя давало токмо различать вечную тьму преисподней.
    Мы находим эти выражения смелыми, ибо они сильно и необыкновенно передают нам ясную мысль и картины поэтические.
    Французы доныне еще удивляются смелости Расина, употребившего слово pave, помост.
    И Делиль гордится тем, что он употребил слово vache. Презренная словесность, повинующаяся таковой мелочной и своенравной критике. – Жалка участь поэтов (какого б достоинства они впрочем ни были), если они принуждены славиться подобными победами над предрассудками вкуса!
    Есть высшая смелость: смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческою мыслию – такова смелость Шекспира, Dante, Milton’a, Гете в “Фаусте”, Молиера в “Тартюфе”.
    1827. Материалы к “Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям”. Соч., т. XI, стр. 60 – 61.
    Если наши чопорные критики сомневаются, можно ли дозволить нам употребление риторических фигуров и тропов, о коих они могли бы даже получить некоторое понятие в предуготови-тельном курсе своего учения, что же они скажут о поэтической дерзости Кал, Шекспира или нашего Державина. Что скажут они о Потемкине сего последнего,
    который взвесить
    Дух Россов, мощь Екатерины,
    И опершись на них хотел
    Воз?
    Или о воине, который
    Поникнул лавровой главою.
    Люди, выдающие за поборников старых грамматик, должны были бы по крайней иметь школьные сведения о грамматиках и риториках – и иметь хоть малое о свойствах русского языка.
    1828(?). Из черновой статьи “Возражение на статью “Атенея””. Соч., т. XI. стр. 72.
    …Без грамматической ошибки8,
    Я русской речи не люблю.
    Неправильный, небрежный лепет,
    Неточный выговор речей
    Попрежнему сердечный трепет
    Произведут в груди моей
    1824. Евгений Онегин, глава третья, строфы XXVIII, XXIX. Соч., т. VI, стр. 64.
    Если б Недоросль, сей единственный памятник народной сатиры, Нед, которым некогда восхищалась Ек и весь ее блестящий двор, если б Н явился в наше время, то в наших журналах, посмеясь над правописанием Ф. Визина, с ужасом заметили бы, что Простакова бранит Палашку канальей и собачьей дочерью, а себя сравнивает с, сукою (!) “Что скажут дамы! – воскликнул бы критик, – ведь эта комедия может попасться дамам!” – В самом деле страшно! Что за нежный и разборчивый язык должны употреблять господа, сии с дамами! Где бы, как бы послушать!
    В “В Евр с негодованием говорили о сравнении Нулина с котом, цапцарапствующим кошку (забавный глагол: цапцарапствую, цапцарапствуешь, цапцарапствует). Правда во всем Графе Нулине этого сравнения не находится, так же как и глагола цапцарапствую; но хоть бы и было, что за беда?
    Слова усы, визжать, вставай, рассветает, ого, пора казались критикам низкими, бурлацкими; [низкими словами я, как В К почитаю те, которые подлым образом выражают какие-нибудь понятия; например, нализаться вместо напиться пьяным и т. п., но никогда не пожертвую искренностию и точностию выражения провинциальной чопорности и боязни казаться простонародным, славянофилом и т. п.
    1830. Опровержение на критики. Соч., т. XI, стр. 155, 157, 159.
    В журналах осуждали слова: хлоп, молвь и топ как неудачное нововведение. Слова сии коренные русские. “Вышел Бова из шатра прохладиться и услышал в чистом поле людскую молвь и конский топ” (Сказка о Бове Королевиче). Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопание, как шип вместо шипение:
    Он шип пустил по змеиному.
    (Древние русские стихотворения)
    Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка.
    1830. Из примечаний к роману “Евгений Онегин”. Соч., т. VI, стр. 193 – 194.
    …Прочел ее два раза духом. Ура! – я было, признаюсь, боялся, чтоб первое впечатление не ослабело потом; но нет я все-таки при том же мнении: Марфа имеет европейское, высокое достоинство. Я разберу ее как можно пространнее. Это будет для меня изучение и наслаждение. Одна беда: слог и язык. Вы неправильны до бесконечности. И с языком поступаете, как Иоанн с Новым-городом. Ошибок грамматических, противных духу его усечений, сокращений – тьма. Но знаете ли? и эта беда не беда. Языку нашему надобно воли дать более – (разумеется, сообразно с духом его). И мне ваша свобода более по сердцу, чем чопорная наша правильность.9
    Из письма к М. П. Погодину. Последние числа ноября 1830 г. Соч., т. XIV, стр. 128.

    БОРЬБА ПРОТИВ “САЛОННОГО ЯЗЫКА” КАРАМЗИНИСТОВ, ПРОТИВ “СЛАВЯНЩИНЫ” ШИШКОВИСТОВ10

    Сперва хочу с тобою побраниться; как тебе не стыдно, мой милый, писать полурусское, полуфранцузское письмо, ты не московская кузина…
    Из письма к Л. С. Пушкину 24 января 1822 г. Соч., т. XIII, стр. 35.
    …Что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба – не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и пр. Должно бы сказать: рано поутру – а они пишут: Едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба – ах как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее.
    Читаю отчет какого-нибудь любителя театра – сия юная питомица Талии и Мельпомены, щедро одаренная Апол… боже мой, да поставь – эта молодая, хорошая актриса – и продолжай – будь уверен, что никто не заметит твоих выражений, никто спасибо не скажет.
    Презренный зоил, коего неусыпная зависть изливает усыпительный свой яд на лавры русского Парнаса, коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостию… боже мой, зачем просто не сказать лошадь; не короче ли – г-н издатель такого-то журнала
    Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат.
    1822. Из чернового наброска статьи “О прозе”. Соч., т. XI, стр. 18 – 19.
    На каком основании начал свои действия дедушка Шишков? Не запретил ли он Бахчис фонтан из уважения к святыне Академического словаря и неблазно составленному слову водомет?
    Из письма к Л. С. Пушкину 13 июня 1824 г. Соч., т. XIII, стр. 98.
    Иже не ври же, его же не пригоже. Насмешка над книжным языком: видно и в старину острились насчет славенизмов.*
    *(Ссылка дается по VII тому, стр. 533 десятитомного издания Собрания сочинений А. С. Пушкина в издании АН СССР. М.-Л., 1950. А. Д.)
    1825. Из черновика записей “Старинные пословицы и поговорки”. Соч., т. VII, стр. 533.
    Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский и что мы не
    можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя лобзанием вместо цалуй меня etc…
    1833 – 1834. Путешествие из Москвы в Петербург, вариант к главе “Ломоносов”. Соч., т. XI, стр. 226.

    ЗА ЧИСТОТУ ЯЗЫКА, ЗА ЯСНОСТЬ И ТОЧНОСТЬ ВЫРАЖЕНИЯ

    Руслан напечатан исправно, ошибок нет, кроме свежий сон в самом конце. Не помню, как было в рукописи, но свежий сон тут смысла не имеет. К Пленник иное дело.
    Остановлял он долго взор – должно: вперял он неподвижный взор. Живи – и путник оживает – Живи – и пленник оживает. Пещеры темная прохлада – влажная. И вдруг на домы дождь и град – долы. В чужой аул ценою злата – за много злата (впрочем как хочешь).
    Не много радостных ей дней
    Судьба на долю ниспослала.
    Зарезала меня цензура! я не властен сказать, я не должен сказать, я не смею сказать ей дней в конце стиха. Ночей, ночей – ради Христа, ночей Судьба на долю ей послала. То ли дело. Ночей, ибо днем она с ним не видалась – смотри поэму. И чем же ночь неблагопристойнее дня? которые из 24 часов именно противны духу нашей цензуры? Бируков добрый малой, уговори его или я слягу.
    На смертном поле свой бивак
    У меня прежде было У стен Парижа. Не лучше ли, как думаешь? верил я надежде И уповательным мечтам. Это что? Упоительным мечтам. Твоя от твоих: помнишь свое прелестное послание Давыдову? Да вот еще два замечания, в роде Антикритики. 1) Под влажной буркой. Бурка не промокает и влажна только сверху, следственно можно спать под нею, когда нечем иным накрыться – а сушить нет надобности. 2) На берегу заветных вод. Кубань – граница. На ней карантин, и строго запрещается казакам переезжать об’ он’ пол11.
    Из письма к П. А. Вяземскому 14 октября 1823 г. Соч., т. XIII, стр. 69.
    Конечно ты прав, и вот тебе перемены.
    Язвительные лобзания напоминают тебе твои…? поставь пронзительных. Это будет ново. Дело в том, что моя Грузинка кусается, и это непременно должно быть известно публике…
    …Но верой матери моей
    Была твоя…
    если найдешь удачную перемену, то подари меня ею, если ж нет, оставь так, оно довольно понятно. Нет ничего легче поставить Равна, Грузинка, красотою, но инка кр… а слово Грузинка тут необходимо – впрочем делай, что хочешь
    Как бишь у меня? Вперял он неподвижный взор? Поставь любопытный, а стих все-таки калмыцкий,
    Из письма к П. А. Вяземскому 1 – 8 декабря 1823 г. Соч., т. XIII, стр. 80 – 81.
    Правдоподобие положений и правдивость диалога – вот истинное правило трагедии
    Существует еще такая замашка: когда писатель задумал характер какого-нибудь лица, то что бы он ни заставлял его говорить, хотя бы самые посторонние вещи, все носит отпечаток данного характера (таковы педанты и моряки в старых романах Фильдинга). Заговорщик говорит: Дайте мне пить, как заговорщик – это просто смешно. Вспомните Озлобленного у Байрона (ha pagato) * – это однообразие, этот подчеркнутый лаконизм, эта непрерывная ярость, разве все это естественно? Отсюда эта принужденность и робость диалога. Вспомните Ш. Читайте Шекспира, он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни, ибо уверен, что в надлежащую минуту и при надлежащих обстоятельствах он найдет для него язык соответствующий его характеру.
    *(он заплатил.)
    Из чернового письма Н. Н. Раевскому-сыну (после 19 июля) 1825 г. Соч., т. XIII, стр. 541.
    Мой милый, поэзия твой родной язык, слышно по выговору, но кто ж виноват, что ты столь же редко говоришь на нем, как дамы 1807-го года на славяно-росском. И нет над тобою как бы некоего Шишкова или Сергея Глинки, или иной няни Василисы, чтоб на тебя прикрикнуть: извольте-де браниться в рифмах, извольте жаловаться в стихах. Благодарю очень за Водопад. Давай мутить его сейчас же.
    …с гневом
    Сердитый влаги властелин –
    Вла Вла звуки музыкальные, но можно ли, напр., сказать о молнии властительница небесного огня? Водопад сам состоит из влаги, как молния сама огонь. Перемени как-нибудь, валяй его с каких-нибудь стремнин, вершин и тому подобное.
    2 прелесть! – Дождь брызжет от (такой-то) сшибки
    Твоих междуусобных волн
    Междуусобный значит mutuel, но не заключает в себе идей брани, спора – должно непременно тут дополнить смысл. 5-ая и 6-ая строфы – прелестны.
    Но ты питомец тайной бури.
    Не питомец, скорее родитель – и то не хорошо – не соперник ли? тайной, о гремящем водопаде говоря, не годится – о буре физической – также. Игралище глухой войны – не совсем точно. Ты не зерцало и проч. Не яснее ли и не живее ли: Ты не приемлешь их лазури etc. Точность требовала бы не отражаешь. Но твое повторение ты, тут нужно.
    Под грозным знаменьем etc. Хранишь etc, но вся строфа сбивчива. Зародыш непогоды в водопаде: темно. Вечно-бьющий огонь, тройная метафора. Не вычеркнуть ли всю строфу?
    Ворвавшись – чудно-хорошо. Как средь пустыни etc. He должно тут двойным сравнением развлекать внимания – да и сравнение не точно. Вихорь и пустыню уничтожь-ка – посмотри, что выйдет из того:
    Как ты, внезапно разгорится.
    Вот видишь ли? Ты сказал об водопаде огненном метафорически, т. е. блистающий, как огонь, а здесь уж переносишь к жару страсти сей самый водопадный пламень (выражаюсь как нельзя хуже, но ты понимаешь меня). Итак, не лучше ли:
    Как ты, пустынно разразится.
    etc. а? или что другое – но разгорится слишком натянуто.12
    Из письма к П. А. Вяземскому 14 и 15 августа 1825 г. Соч., т. XIII, стр. 209 – 210.
    …прочел Духов, сперва про себя, а потом и вслух. Нужна ли тебе моя критика? Нет! не правда ли? все равно; критикую:
    …Сир слово старое. Прочтут иные сыр etc – очень мило и дельно. От жеманства надобно нас отучать. – Пас стада главы моей (вшей?). Впрочем везде, где поэт бредит Шекспиром, его легкое воздушное творенье, речь Ариеля и последняя тирада, – прекрасно. О стихосложении скажу, что оно небрежно, не всегда натурально, выражения не всегда точно-русские – например, слушать в оба уха, брось вид угрюмый, взгляд унылый, молодец ретивый, сдернет чепец на старухе etc.13
    Из письма к В. К. Кюхельбекеру 1 – 6 декабря 1825 г. Соч., т. XIII. стр. 247 – 248.
    Ты напрасно не поправил в Олеге герба России. Древний герб, с Георгий, не мог находиться на щите язычника Олега; новейший, двуглавый орел есть герб византийский и принят у нас во времена Иоанна III. Не прежде. Летописец просто говорит: Таже повеси щит свой на вратех на показание победы.14
    Из письма к К. Ф. Рылееву. Вторая половина мая 1825 г. Соч,. т. XIII, стр. 175 – 176.
    В 4 к “Аф” напечатан разбор 4-й и 5-й главы “Онег” критик ошибся, указывая на некоторые погрешности противу языка и смысла. И я решился объяснить ему правила грамматики и риторики не столько для собственной его пользы, как для назидания молодых словесников.
    Времян, след Державин ошибся сказав: “Глагол времен”.
    Но Б, который, впрочем, ошибался почти столь же часто, как и Д сказал:
    То древню и нравы
    Владимира времян.
    Что звук пустой вместо подобно звуку, как звук. – В поле etc. Частица что вместо грубого как употребляется в песнях и в простонародном нашем наречии, столь чистом, приятном. Крылов употребляет [его].
    1828. Из черновой статьи “Возражение на статью “Атенея””. Соч., т. XI. стр. 70 – 71.
    Боярская дума изображена холодно. Можно заметить два-три легких анахронизма и некоторые погрешности противу языка и костюма. Например, новейшее выражение: столбовой дворянин употреблено в смысле человека знатного рода (мужа честна, как говорят летописцы); охотиться вместо: ездить на охоту; пользовать вместо лечить. Эти два последние выражения не простонародные, как видно, полагает автор, но просто принадлежат языку дурного общества. Быть в ответе, значило в старину: быть в посольстве. Некоторые пословицы употреблены автором не в их первобытном смысле: из сказки слова не выкинешь вместо из песни. В песне слова составляют стих, и слова не выкинешь, не испортив склада; сказка – дело другое.
    1830. Из заметки-рецензии на роман М. Загоскина “Юрий Милославский или русские в 1612 г.” Соч., т. IX, стр. 93.