Сочинение на тему символизм в поэзии серебряного века
18 вариантов
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий
был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но
обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной
жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия
девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские
устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после
разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя,
эпоха торжества обывательщины – смутное, тревожное безвременье.
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,–
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок,
почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила
свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама
стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое
новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в
поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны
гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов
нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,–
жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности,
глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору
Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и
многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или
Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти
Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов.
Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще
в сороковых годах,– Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет
блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты –
Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт –в ранних своих стихах мало чем
отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии
Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской
поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную
силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на
позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с
имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а
позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были
начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия
Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской
литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги
Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же
отрезок времени – в 1894–1895 годах– выходят три сборника “Русские
символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя
–молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов
Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них
исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских
символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо,
Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии
десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и
Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость
от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии –
в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания
даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в
мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению,
Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн.
Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна,
проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение,
возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое
русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его
корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от
западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих
единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их
непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались
насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название
декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения
безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм.
Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы
тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как
демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты
вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к
первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как
школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже
трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой
поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно
считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в
этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью
символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие
здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем
заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением
романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем
трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что
вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без
веры в божественное начало,– писал он,– нет на земле красоты, нет
справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир
Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона
представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и
потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность –
только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и
человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей
мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал
вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему –
вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была
глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение
символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”),
выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903–1904
годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге,
“тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к
потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем
искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и
приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета)
в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное
наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования.
Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу
Иванову,– это “знамения иной действительности”. “Я не символист,– говорил
он,– если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не
знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания
искусства,– писал Брюсов,– это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по
его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-
символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области
запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей
впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В
поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по
выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут
нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что
прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не
найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева,
целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”,
“восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит
своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от
земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял
термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда
социальная действительность в России да и во всей Европе была до
чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые
противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис
общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые
десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять
лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и
Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость
катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с
ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских
мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления
(“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в
космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение
искусства с религией.
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты.
Особенно отчётливо это проявилось у младосимволистов, у “теургов”. “Смысл
искусства только религиозен”,– утверждал Андреи Белый. Споря с Брюсовым,
который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый настаивал на
творящей, преобразующей; духовной роли символизма”, видя в нём “революцию
духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая жизнь и
спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового религиозного
сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как цель некое
слияние античного язычества и христианства, выступал Мережковский,
концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав Иванов.
“Религия есть прежде всего чувствование связи всего сущего и смысла
всяческой жизни”,– говорил он. Ему вторил близкий по религиозным исканиям
русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в распятого бога и
его евангелие…– полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его
жизни”. Младосимволисты, в частности Андрей Белый, в начале двадцатого века
даже пережили полосу тревожного ожидания “конца света”, космической
катастрофы, полагая, что она уже “при дверях”. Они видели ее знаки в
сильном свечения зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая
носилась тогда в земной атмосфере после извержения, вулкане на острове
Мартинике. Читая замечательное стихотворение Брюсова “Конь Блед”, мы должны
помнить эти таинственные веяния. На такие эсхатологические, т.е.
предполагавшие близкое и катастрофическое решение судеб мира, настроения
молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и гипотеза тепловой
смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные. Символисты вообще
были склонны мистически осмысливать факты собственного быта и творить из
них своеобразные мифы.
Приход “второй волны” символистов предвещал возникновение противоречий
в символистской лагере. Именно поэты “второй волны”, младосимволисты,
разрабатывали теургические идеи. Трещина прошла прежде всего между
поколениями символистов – старшими, “куда входили, кроме Брюсова, Бальмонт,
Минский, Мережковский, Гиппиус, Сологуб, и младшими (Белый, Вячеслав
Иванов, Блок, С. Соловьев). Революция 1905 года, в ходе которой символисты
заняли отнюдь не одинаковые идейные позиции, усугубила их противоречия. К
1910 году между символистами обозначился явный раскол. В марте этого года
сначала в Москве, зятем в Петербурге, в Обществе ревнителей художественного
слова, Вячеслав Иванов прочитал свой доклад “Заветы символизма”. В
поддержку Иванова выступил Блок, а позднее и Белый. Вячеслав Иванов
выдвигал ,на первый план как главную задачу символистского движения его
теургическое воздействие, “жизнестроительство”, “преображение жизни”.
Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии и не более того, он заявлял,
что символизм “хотел быть и всегда был только искусством”. Поэты-теурги,
замечал он, клонят к тому, чтобы лишить поэзию ее свободы, ее “автономии”.
Брюсов все решительнее отмежевывался от ивановской мистики, за что Андрей
Белый обвинял его в измене символизму. Дискуссия символистов 1910 года
многими была воспринята не только как кризис, но и как распад символистской
школы. В ней происходит и перегруппировка сил, и расщепление. В десятых
годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов,
противопоставивших себя символистской школе. Шумно выступили на
литературной арене футуристы, обрушившие на символистов град насмешек и
издевательств. Позднее Брюсов писал, что символизм в те годы лишился
динамики, окостенел; школа “застыла в своих традициях, отстала от темпа
жизни”. Окончательное падение символистской школы историки литературы
датируют по-разному: одни обозначают его 1910 годом, другие– началом
двадцатых. Пожалуй, вернее будет сказать, что символизм как течение в
русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года.
Историческое значение русского символизма велико. Символисты чутко
уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф
и потрясений начала нашего столетия. В их стихах запечатлен романтический
порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей.
Лучшие произведения корифеев русского символизма ныне представляют собой
огромную эстетическую ценность. Символизм выдвинул творцов-художников
всеевропейского, мирового масштаба. Это были поэты и прозаики и
одновременно философы, мыслители, высокие эрудиты, люди обширных знаний.
Бальмонт, Брюсов, Анненский, Сологуб, Белый и Блок освежили и обновили
поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они
как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объемнее, глубже,
чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию.
Еще в трактате 1893 года Мережковский отмечал “три главных элемента
нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение
художественной впечатлительности”. “Лелеять слово, оживлять слова забытые,
но выразительные, создавать новые для новых понятий, заботиться о
гармоничном сочетании слов, вообще работать над развитием словаря и
синтаксиса,– писал Брюсов,– было одной из главнейших задач школы”. Сама
образность символистов была новой для русской поэзии и открывала для поэтов
позднейшей поры возможность творческих поисков и проб. “В наши дни,– поучал
уже после Октября, в двадцатых годах, М. Горький молодых литераторов,–
нельзя писать стихи, не опираясь на тот язык, который выработан Брюсовым,
Блоком и др. поэтами 90–900 гг.”
Постулаты символизма отнюдь не нивелировали его творцов; они были
людьми яркой индивидуальности: у каждого в поэзии свой тембр голоса, своя
палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, первым из символистов
достигший всероссийской известности и славы; многогранный, с литыми
бронзовыми строфами, Брюсов, наиболее земной, наиболее далекий от мистики,
наиболее реалистический по духу среди своих собратий; до болезненности
тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский; мятущийся Андрей Белый,
создавший замечательную книгу стихов о задыхающейся в годы реакции после
девятьсот пятого года России “Пепел” и романы “Серебряный голубь” и
“Петербург”; мастер горестных в своей музыкальности стихов, автор “Мелкого
беса” Сологуб; многомудрый Вячеслав Иванов, “ловец человеческих душ”,
знаток Эллады, неиссякаемый источник изощренных теорий; Александр Блок, с
годами ставший национальным поэтом, нашей гордостью,– Блок, чья поэзия – и
печальная, и полная светлой любви песнь о родине, и повесть о своих
пожизненных духовных путях и блужданиях.
У символизма была широкая периферийная зона: немало крупных поэтов
примыкало к символистской школе, не числясь ее ортодоксальными адептами и
не исповедуя ее программу. Назовем хотя бы Максимилиана Волошина и Михаила
Кузмина. Воздействие символистов было заметно и на молодых стихотворцах,
входивших в другие кружки и школы.
С символизмом прежде всего связано понятие “серебряный век” русской
поэзии. При этом наименовании как бы вспоминается ушедший в прошлое золотой
век литературы, время Пушкина. Называют время рубежа девятнадцатого-
двадцатого столетий и русским ренессансом. “В России в начале века был
настоящий культурный ренессанс,– писал философ Бердяев.– Только жившие в
это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние
духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и философии,
пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные
настроения”. В самом деле: в России той поры творили Лев Толстой и Чехов,
Горький и Бунин, Куприн и Леонид Андреев; в изобразительном искусстве
работали Суриков и Врубель, Репин и Серов, Нестеров и Кустодиев, Васнецов и
Бенуа, Коненков и Рерих; в музыке и театре – Римский-Корсаков и Скрябин,
Рахманинов и Стравинский, Станиславский и Коммисаржевская, Шаляпин и
Нежданова, Собинов и Качалов, Москвин и Михаил Чехов, Анна Павлова и
Карсавина.
Далее я приведу некоторые характерные особенности стихов Бальмонта.
Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному
принципу, часто являются лишь игрой звуков (начальные строки из
стихотворения “Песня без слов”– “ Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки
лепет. Лобзанье лучей ”), достигающей порой большой виртуозности (“Чёлн
томленья”).
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
В поэзии Бальмонта широко используется приём повторения, диктуемый не
столько смыслом стиха, столько его звучанием:
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей.
Я – для всех и ничей.
В конце хочется добавить, мне бы не хотелось чтобы у того кто прослушал
(прочитал) этот проект сложилось мнение, что символизм – течение
исключительно художественное, сравнительно далёкое от общественной жизни и
борьбы.
Список используемой литературы:
1. Пьяных Михаил Фёдорович “Серебряный век”, Л: Лениздат 1991г.
2. Банников Николай Васильевич “Серебряный век русской поэзии” М:
Просвещение 1993 г.
“Серебряный век: поэзия” М: АСТ Олимп 1996г.
В последние десятилетия XIX века мир русской поэзии переживал кризис жанра. Пушкинский период — Золотой век, как будто исчерпал весь творческий потенциал России, русская поэзия утратила былую высоту* напряженность и силу. «Поэтов нет… Не стало светлых песен, Будивших мир, как предрассветный звон»,— писал в 90-х годах Н. Минский.
Вся поэзия того времени проникнута мотивами усталости, опустошения, глубокого уныния. Немало этому способствовала политическая жизнь России того времени — кризис существовавшего общественного строя, классовые противоречия, режим реакции, наступивший после разгрома революционного народничества — все это не самым лучшим образом сказывалось на состоянии русской литературы. Именно этот период и стал началом зарождения нового поэтического течения — символизма. Это движение возникло как протест против оскудения русской поэзии, как надежда на ее возрождение, стремление придать ей былую силу и значимость. Но вместе с этим поэты-символисты отличались полной своей аполитичностью, стремясь уйти от общественных проблем и, ставя во главу своего творчества идеализм и религию. Значительное влияние на русских символистов оказывала и западная поэзия, где символизм возник десятилетием раньше, хотя сами поэты и не признавали принципиальной зависимости от западного течения, утверждая, что основы данного явления заложены Тютчевым, Фетом и даже Пушкиным. К поэтам символистам относили себя К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, И. Анненский и многие другие.
В первые годы распространения течения символизма, общественность клеймила его представителей, как декадентов, отражающих в своем творчестве упаднические настроения тоски, безнадежности, подавленности. Этими мотивами проникнуты ранние стихи Бальмонта, Брюсова. Но с течением времени символизм утвердил свои позиции в русской литературе, выделился как школа с присущими только этому течению системой образов, эстетикой, поэтическим строем. В поэзии символистов преобладает сложный, не всегда понятный, по выражению И. Анненского «беглый язык намеков, недосказов». Особенностью данного течения является взгляд на предназначение поэта — «тайновидце и тайнотворце жизни», овеянном «дуновениями, идущими из области запредельного», то есть, просматривалось полное отрицание гражданской позиции поэта. «Смысл искусства только религиозен»,— эту фразу Андрея Белого можно сделать девизом всех поэтов-символистов того времени. Не в силах смириться с мрачной действительностью, поэты призывали к «революции духа» под предводительством символизма. Суровой реальности они противопоставляют «мир мечты», возвышающий и очищающий человека, преображающий земное бытие и торящий тропу к высшей реальности. Таким образом, поэты-символисты ставили искусство выше жизни, открывая перспективы высшего потустороннего мира, обесценивали человеческое бытие. Изменения в общественной жизни России, в частности, революция 1905 года, внесли смятение в ряды символистов, создав предпосылки к возникновению между ними противоречий: выделившаяся группа авторов во главе с Вячеславом Ивановым основной задачей символизма признавала «жизнестроительство», «преображение жизни», в то время, как остальные символисты продолжали настаивать на свободе символизма, как искусства. Эти годы ознаменованы созданием Ф. Сологубом цикла стихов «Родине», написанием В. Брюсовым стихотворения «Грядущие гунны», воспевающего неизбежный конец старого мира, Н. Минским — «Гимна рабочим». К. Бальмонт выпустил в Париже сборник «Песни мстителя», запрещенный в России. И многие другие поэты нашли вдохновение в событиях этого времени.
Простер
совиные крыла,–
писал впоследствии
об этой эпохе
Блок.
Тягостная
тень реакции
легла и на русскую
поэзию, переживавшую
упадок, почти
болезнь. В
восьмидесятые
– девяностые
годы русская
поэзия утратила
свою былую
высоту,
былую напряженность
и силу, она
выцветала
и блекла. Сама
стихотворная
техника лишилась
истинно творческого
начала и энергии.
Великое новаторское
слово Некрасова
в ней стало
только преданием.
Большие таланты
в поэзии будто
вымерли навсегда.
Лишь словно
бы по инерции
писали эпигоны
гражданственной
некрасовской
школы, лишенные
глубины и яркости.
“Поэтов нет…(Не
стало светлых
песен,)Будивших
мир, как предрассветный
звон”,– жаловался
в девяностых
годах Н. Минский.
Мотивы усталости,
опустошенности,
глубокого
уныния пронизывали
все, что появлялось
в поэзии тех
лет.
С чувством
обреченности
пел К. Фофанов: Мы озябли, мы
устали, Сердце грезы
истерзали, Путь наш долог
и уныл. Нет огней,
знакомых взору,
Лишь вблизи
по косогору
Ряд темнеющих
могил…
Широкую
популярность
среди читателей
обрел в ту пору
тоскливый и
многословный
Надсон, печатались
– наряду с одаренными
Фофановым или
Случевским
– весьма бледные
и почти исчезнувшие
потом из народной
памяти Ратгауз,
Андреевский,
Фруг, Коринфский,
Федоров, Голенищев-Кутузов.
Доживали свои
последние годы
классики поэзии,
выступившие
в литературе
еще в сороковых
годах,– Фет,
Майков, Полонский,
Плещеев. Из них
только Фет
блеснул в это
время своими
“Вечерними
огнями”. Будущие
символисты –
Мережковский,
Минский, Сологуб,
Бальмонт –в
ранних своих
стихах мало
чем отличались
от других поэтов.
Едва замеченным
росткам прекрасной
поэзии Бунина
было еще далеко
до зрелости.
Движение
символистов
возникло как
протест против
оскудения
русской поэзии,
как стремление
сказать в ней
свежее слово,
вернуть ей
жизненную
силу. Одновременно
оно несло в
себе и отрицательную
реакцию на
позитивистские,
материалистические
воззрения
русской критики,
начиная с имен
Белинского,
Добролюбова,
Чернышевского
и кончая Н.
Михайловским,
а позднее
противостояло
и критикам-марксистам.
На щите символистов
были начертаны
идеализм и
религия.
Первыми
ласточками
символистского
движения в
России был
трактат Дмитрия
Мережковского
“О причинах
упадка и о новых
течениях современной
русской литературы”
(1892), его сборник
стихотворений
“Символы”,
а также книги
Минского “При
свете совести”
и А. Волынского
“Русские критики”.
В тот же отрезок
времени – в
1894–1895 годах– выходят
три сборника
“Русские символисты”,
в которых печатались
преимущественно
стихотворения
их издателя
–молодого поэта
Валерия Брюсова.
Сюда же примыкали
начальные книги
стихов Константина
Бальмонта
– “Под северным
небом”, “В
безбрежности”.
В них исподволь
тоже кристаллизовался
символистский
взгляд на поэтическое
слово.
Символизм
возник в России
не изолированно
от Запада. На
русских символистов
в известной
мере влияла
и французская
поэзия (Верлен,
Рембо, Малларме),
и английская,
и немецкая, где
символизм
проявил себя
в поэзии десятилетием
раньше. Русские
символисты
ловили отголоски
философии Ницше
и Шопенгауэра.
Однако они
решительно
отрицали свою
принципиальную
зависимость
от западноевропейской
литературы.
Они искали свои
корни в русской
поэзии – в книгах
Тютчева, Фета,
Фофанова, простирая
свои родственные
притязания
даже на Пушкина
и Лермонтова.
Бальмонт, например,
считал, что
символизм в
мировой литературе
существовал
издавна Символистами
были, по его
мнению, Кальдерон
и Блейк, Эдгар
По и Бодлер,
Генрик Ибсен
и Эмиль Верхарн.
Несомненно
одно: в русской
поэзии, особенно
у Тютчева и
Фета, были зерна,
проросшие в
творчестве
символистов.
А тот факт, что
символистское
течение, возникнув,
не умерло, не
исчезло до
срока, а развивалось,
вовлекая в свое
русло новые
силы, свидетельствует
о национальной
почве, об определенных
его корнях в
духовной культуре
России. Русский
символизм резко
отличался от
западного
всем своим
обликом –
духовностью,
разнообразием
творческих
единиц, высотой
и богатством
своих свершений.
На первых
порах, в девяностые
годы, стихи
символистов,
с их непривычными
для публики
словосочетаниями
и образами,
часто подвергались
насмешкам и
даже глумлению.
К поэтам-символистам
прилагали
название
декадентов,
подразумевая
под этим термином
упаднические
настроения
безнадежности,
чувство неприятия
жизни, резко
выраженный
индивидуализм.
Черты того и
другого можно
легко обнаружить
у молодого
Бальмонта –
мотивы тоски
и подавленности
свойственны
его ранним
книгам, так
же как демонстративный
индивидуализм
присущ начальным
стихам Брюсова;
символисты
вырастали в
определенной
атмосфере и
во многом несли
ее печать. Но
уже к первым
годам двадцатого
столетия символизм
как литературное
течение, как
школа выделился
со всей определенностью,
во всех своих
гранях. Его уже
трудно было
спутать с другими
явлениями в
искусстве, у
него уже был
свой поэтический
строй, свои
эстетика и
поэтика, свое
учение. 1900 год
можно считать
рубежом, когда
символизм
утвердил в
поэзии свое
особенное лицо
– в этом году
вышли зрелые,
ярко окрашенные
авторской
индивидуальностью
символистские
книги: “Tertia Vigilia”
(“Третья стража”)
Брюсова и “Горящие
здания” Бальмонта.
На чем же
настаивали
символисты,
что лежало в
основе их поэтики?
В чем заключались
их специфические
взгляды? Символизм
в литературе
был движением
романтиков,
воодушевляемых
философией
идеализма. Уже
Мережковский
в своем трактате
объявил войну
материалистическому
мировоззрению,
утверждая, что
вера, религия
– краеугольный
камень человеческого
бытия и искусства.
“Без веры в
божественное
начало,– писал
он,– нет на земле
красоты, нет
справедливости,
нет поэзии, нет
свободы”.
Огромное
влияние на
русских символистов
оказал философ
и поэт Владимир
Соловьев.
В его учении
было заложено
идущее от
древнегреческого
Платона представление
о существовании
двух миров –
здешнего, земного,
и потустороннего,
высшего, совершенного,
вечного. Земная
действительность
– только отблеск,
искаженное
подобие верховного,
запредельного
мира, и человек
– “связующее
звено между
божественным
и природным
миром”. В своей
мистической
религиозно-философской
прозе и в стихах
Вл. Соловьев
звал вырваться
из-под власти
вещественного
и временного
бытия к потустороннему
– вечному и
прекрасному
миру. Эта идея
о двух мирах
– “двоемирие”
– была глубоко
усвоена символистами.
Ее особенно
развивало и
второе поколение
символистов
– младосимволисты
(их даже называли
“соловьёвцами”),
выступившие
на литературной
арене в самом
начале нового
века, в 1903–1904 годах.
Среди них
утвердилось
и представление
о поэте как
теурге, маге,
“тайновидце
и тайнотворце
жизни”, которому
дана способность
приобщения
к потустороннему,
запредельному,
сила прозреть
его и выразить
в своем искусстве.
Символ в искусстве
и стал средством
такого прозрения
и приобщения.
Символ (от греческого
symbolus – знак, опознавательная
примета) в художестве
есть образ,
несущий и
аллегоричность,
и свое вещественное
наполнение,
и широкую, лишенную
строгих границ,
возможность
истолкования.
Он таит в себе
глубинный
смысл, как бы
светится им.
Символы, по
Вячеславу
Иванову,– это
“знамения иной
действительности”.
“Я не символист,–
говорил он,–
если слова мои
равны себе,
если они – не
эхо иных звуков,
о которых не
знаешь, как о
Духе, откуда
они приходят
и куда уходят”.
“Создания
искусства,–
писал Брюсов,–
это приотворенные
двери в Вечность”.
Символ, по его
формуле, должен
был “выразить
то, что нельзя
просто “изречь”.
Поэты-символисты,
утверждает
Бальмонт, “овеяны
дуновениями,
идущими из
области запредельного”,
они – эти поэты
– “пресоздавая
вещественность
сложной своей
впечатлительностью,
властвуют над
миром и проникают
в его мистерии”.
В поэзии символистов
укоренялся
не всем доступный,
достаточно
элитарный, по
выражению
Иннокентия
Анненского,
“беглый язык
намеков, недосказов”
– “тут нельзя
ни понять всего,
о чем догадываешься,
ни объяснить
всего, что
прозреваешь
или что болезненно
в себе ощущаешь,
но для чего в
языке не найдешь
и слова”. Появились
даже, начиная
со стихотворении
Вл. Соловьева,
целые гнезда
слов-символов,
слов-сигналов
(“небо”, “звезды”,
“зори”, “восходы”,
“лазурь”),
которым придавался
мистический
смысл.
Позднее
Вячеслав Иванов,
дополнил толкование
символа: символ
дорожит своей
материальностью”,
“верностью
вещам”, говорил
он, символ “ведёт
от земной реальности
к высшей” (a realibus
ad realiora)”; Иванов даже
применял термин
– “реалистический
символизм”.
Символисты
заняли свое
место в русском
искусстве в
эпоху, когда
социальная
действительность
в России да и
во всей Европе
была до чрезвычайности
зыбкой, чреватой
взрывами и
катастрофами.
Резкие классовые
противоречия,
вражда и столкновения
держав, глубокий
духовный кризис
общества подспудно
грозили небывалым
потрясением.
Ведь на эти
роковые десятилетия
падает русская
революция 1905
года и разразившаяся
через девять
лет мировая
война, а затем
две революции
1917 года в России.
И Брюсов, и Блок
и Андрей Белый
чувствовали
всеобщее
неблагополучие
и близость
катаклизма
с необычайной
остротой. Можно
сказать, что
символисты
жили с ощущением
грядущей вселенской
беды, но вместе
с тем – в духе
соловьёвских
мистических
теорий – они
ждали и жаждали
некоего обновления
(“преображения”)
всего человечества.
Это преображение
рисовалось
им в космических
масштабах и
должно было
быть достигнуто
через соединение
искусства с
религией.
Религиозную
подоплеку
искусства,
признавали
почти все символисты.
Особенно отчётливо
это проявилось
у младосимволистов,
у “теургов”.
“Смысл искусства
только религиозен”,–
утверждал
Андреи Белый.
Споря с Брюсовым,
который рассматривал
символизм
лишь как школу
искусства,
Белый настаивал
на творящей,
преобразующей;
духовной роли
символизма”,
видя в нём “революцию
духа”. Символизм
– не школа стиха,
возражал, он
Брюсову “а
новая жизнь
и спасение
человечества”.
Со своей утопической
теорией “нового
религиозного
сознания”,
теорией “Третьего
завета”, которая
разумела как
цель некое
слияние античного
язычества и
христианства,
выступал
Мережковский,
концепцию
“соборности”
проповедовал
в своих статьях
Вячеслав Иванов.
“Религия есть
прежде всего
чувствование
связи всего
сущего и смысла
всяческой
жизни”,– говорил
он. Ему вторил
близкий по
религиозным
исканиям русский
философ С. Булгаков,
писавший в 1908
году: “Вера в
распятого бога
и его евангелие…–
полная, высочайшая
и глубочайшая
истина о человеке
и его жизни”.
Младосимволисты,
в частности
Андрей Белый,
в начале двадцатого
века даже пережили
полосу тревожного
ожидания “конца
света”, космической
катастрофы,
полагая, что
она уже “при
дверях”. Они
видели ее знаки
в сильном свечения
зорь и закатов
над Москвой,
объясняющееся
пылью, которая
носилась тогда
в земной атмосфере
после извержения,
вулкане на
острове Мартинике.
Читая замечательное
стихотворение
Брюсова “Конь
Блед”, мы должны
помнить эти
таинственные
веяния. На такие
эсхатологические,
т.е. предполагавшие
близкое и
катастрофическое
решение судеб
мира, настроения
молодых поэтов-мистиков,
возможно,
воздействовала
и гипотеза
тепловой смерти
вселенной,
которую в ту
пору выдвигали
учёные. Символисты
вообще были
склонны мистически
осмысливать
факты собственного
быта и творить
из них своеобразные
мифы.
Приход “второй
волны” символистов
предвещал
возникновение
противоречий
в символистской
лагере. Именно
поэты “второй
волны”, младосимволисты,
разрабатывали
теургические
идеи. Трещина
прошла прежде
всего между
поколениями
символистов
– старшими,
“куда входили,
кроме Брюсова,
Бальмонт, Минский,
Мережковский,
Гиппиус, Сологуб,
и младшими
(Белый, Вячеслав
Иванов, Блок,
С. Соловьев).
Революция 1905
года, в ходе
которой символисты
заняли отнюдь
не одинаковые
идейные позиции,
усугубила их
противоречия.
К 1910 году между
символистами
обозначился
явный раскол.
В марте этого
года сначала
в Москве, зятем
в Петербурге,
в Обществе
ревнителей
художественного
слова, Вячеслав
Иванов прочитал
свой доклад
“Заветы символизма”.
В поддержку
Иванова выступил
Блок, а позднее
и Белый. Вячеслав
Иванов выдвигал
,на первый план
как главную
задачу символистского
движения его
теургическое
воздействие,
“жизнестроительство”,
“преображение
жизни”. Брюсов
же звал теургов
быть творцами
поэзии и не
более того, он
заявлял, что
символизм
“хотел быть
и всегда был
только искусством”.
Поэты-теурги,
замечал он,
клонят к тому,
чтобы лишить
поэзию ее свободы,
ее “автономии”.
Брюсов все
решительнее
отмежевывался
от ивановской
мистики, за что
Андрей Белый
обвинял его
в измене символизму.
Дискуссия
символистов
1910 года многими
была воспринята
не только как
кризис, но и
как распад
символистской
школы. В ней
происходит
и перегруппировка
сил, и расщепление.
В десятых годах
ряды символистов
покидает молодежь,
образуя объединение
акмеистов,
противопоставивших
себя символистской
школе. Шумно
выступили на
литературной
арене футуристы,
обрушившие
на символистов
град насмешек
и издевательств.
Позднее Брюсов
писал, что символизм
в те годы лишился
динамики, окостенел;
школа “застыла
в своих традициях,
отстала от
темпа жизни”.
Окончательное
падение символистской
школы историки
литературы
датируют по-разному:
одни обозначают
его 1910 годом,
другие– началом
двадцатых.
Пожалуй, вернее
будет сказать,
что символизм
как течение
в русской литературе
исчез с приходом
революционного
1917 года.
Историческое
значение русского
символизма
велико. Символисты
чутко уловили
и выразили
тревожные,
трагические
предощущения
социальных
катастроф и
потрясений
начала нашего
столетия. В их
стихах запечатлен
романтический
порыв к миропорядку,
где царили бы
духовная свобода
и единение
людей. Лучшие
произведения
корифеев русского
символизма
ныне представляют
собой огромную
эстетическую
ценность. Символизм
выдвинул
творцов-художников
всеевропейского,
мирового масштаба.
Это были поэты
и прозаики и
одновременно
философы, мыслители,
высокие эрудиты,
люди обширных
знаний. Бальмонт,
Брюсов, Анненский,
Сологуб, Белый
и Блок освежили
и обновили
поэтический
язык, обогатив
формы стиха,
его ритмику,
словарь, краски.
Они как бы привили
нам новое
поэтическое
зрение, приучили
объемнее, глубже,
чувствительнее
воспринимать
и расценивать
поэзию.
Еще в трактате
1893 года Мережковский
отмечал “три
главных элемента
нового искусства:
мистическое
содержание,
символы и расширение
художественной
впечатлительности”.
“Лелеять слово,
оживлять слова
забытые, но
выразительные,
создавать новые
для новых понятий,
заботиться
о гармоничном
сочетании слов,
вообще работать
над развитием
словаря и
синтаксиса,–
писал Брюсов,–
было одной из
главнейших
задач школы”.
Сама образность
символистов
была новой для
русской поэзии
и открывала
для поэтов
позднейшей
поры возможность
творческих
поисков и проб.
“В наши дни,–
поучал уже
после Октября,
в двадцатых
годах, М. Горький
молодых литераторов,–
нельзя писать
стихи, не опираясь
на тот язык,
который выработан
Брюсовым, Блоком
и др. поэтами
90–900 гг.”
Постулаты
символизма
отнюдь не
нивелировали
его творцов;
они были людьми
яркой
индивидуальности:
у каждого в
поэзии свой
тембр голоса,
своя палитра
красок, свой
облик. Певучий
Бальмонт, первым
из символистов
достигший
всероссийской
известности
и славы; многогранный,
с литыми бронзовыми
строфами, Брюсов,
наиболее земной,
наиболее далекий
от мистики,
наиболее
реалистический
по духу среди
своих собратий;
до болезненности
тонкий психолог,
созерцатель
Иннокентий
Анненский;
мятущийся
Андрей Белый,
создавший
замечательную
книгу стихов
о задыхающейся
в годы реакции
после девятьсот
пятого года
России “Пепел”
и романы “Серебряный
голубь” и
“Петербург”;
мастер горестных
в своей музыкальности
стихов, автор
“Мелкого беса”
Сологуб; многомудрый
Вячеслав Иванов,
“ловец человеческих
душ”, знаток
Эллады, неиссякаемый
источник изощренных
теорий; Александр
Блок, с годами
ставший национальным
поэтом, нашей
гордостью,–
Блок, чья поэзия
– и печальная,
и полная светлой
любви песнь
о родине, и повесть
о своих пожизненных
духовных путях
и блужданиях.
У символизма
была широкая
периферийная
зона: немало
крупных поэтов
примыкало
к символистской
школе, не числясь
ее ортодоксальными
адептами и не
исповедуя ее
программу.
Назовем хотя
бы Максимилиана
Волошина и
Михаила Кузмина.
Воздействие
символистов
было заметно
и на молодых
стихотворцах,
входивших в
другие кружки
и школы.
С
символизмом
прежде всего
связано понятие
“серебряный
век” русской
поэзии. При
этом наименовании
как бы вспоминается
ушедший в прошлое
золотой век
литературы,
время Пушкина.
Называют время
рубежа девятнадцатого-двадцатого
столетий и
русским ренессансом.
“В России в
начале века
был настоящий
культурный
ренессанс,–
писал философ
Бердяев.– Только
жившие в это
время знают,
какой творческий
подъем был у
нас пережит,
какое веяние
духа охватило
русские души.
Россия пережила
расцвет поэзии
и философии,
пережила напряженные
религиозные
искания, мистические
и оккультные
настроения”.
В самом деле:
в России той
поры творили
Лев Толстой
и Чехов, Горький
и Бунин, Куприн
и Леонид Андреев;
в изобразительном
искусстве
работали Суриков
и Врубель, Репин
и Серов, Нестеров
и Кустодиев,
Васнецов и
Бенуа, Коненков
и Рерих; в музыке
и театре –
Римский-Корсаков
и Скрябин, Рахманинов
и Стравинский,
Станиславский
и Коммисаржевская,
Шаляпин и Нежданова,
Собинов и
Качалов, Москвин
и Михаил Чехов,
Анна Павлова
и Карсавина.
Далее
я приведу некоторые
характерные
особенности
стихов Бальмонта.
Стихи Бальмонта,
семантика
которых всегда
подчинена
музыкальному
принципу, часто
являются лишь
игрой звуков
(начальные
строки из
стихотворения
“Песня без
слов”– “ Ландыши.
Лютики. Ласки
любовные. Ласточки
лепет. Лобзанье
лучей ”), достигающей
порой большой
виртуозности
(“Чёлн томленья”). ЧЁЛН
ТОМЛЕНЬЯ Вечер. Взморье.
Вздохи ветра. Величавый
возглас волн.
Близко
буря. В берег
бьётся
Чуждый чарам
чёрный чёлн. Чуждый
чистым чарам
счастья, Чёлн
томленья, чёлн
тревог Бросил
берег, бьётся
с бурей, Ищет светлых
снов чертог. Мчится
взморьем, мчится
морем, Отдаваясь
воле волн. Месяц матовый
взирает, Месяц горькой
грусти полн. Умер ветер.
Ночь чернеет. Ропщет море.
Мрак растёт. Чёлн томленья
тьмой охвачен. Буря воет
в бездне
вод.
В поэзии
Бальмонта
широко
используется
приём повторения,
диктуемый не
столько смыслом
стиха, столько
его звучанием:
Я – внезапный
излом,
Я – играющий
гром,
Я – прозрачный
ручей.
Я – для
всех и ничей.
В
конце хочется
добавить, мне
бы не хотелось
чтобы у того
кто прослушал
(прочитал) этот
проект сложилось
мнение, что
символизм –
течение исключительно
художественное,
сравнительно
далёкое от
общественной
жизни и борьбы.
Список
используемой
литературы:
Пьяных
Михаил Фёдорович
“Серебряный
век”, Л: Лениздат
1991г.
Банников Николай
Васильевич
“Серебряный
век русской
поэзии” М:
Просвещение
1993 г.
“Серебряный
век: поэзия”
М: АСТ Олимп
1996г.
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины – смутное, тревожное безвременье.
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,– писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,– жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору
Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или
Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти
Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов.
Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах,– Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты –
Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт –в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии
Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия
Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги
Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени – в 1894–1895 годах– выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя
–молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов
Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо,
Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и
Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии – в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению,
Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн.
Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм.
Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало,– писал он,– нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир
Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903–1904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге,
“тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования.
Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу
Иванову,– это “знамения иной действительности”. “Я не символист,– говорил он,– если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства,– писал Брюсов,– это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты- символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”,
“восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и
Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления
(“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение искусства с религией.
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты.
Особенно отчётливо это проявилось у младосимволистов, у “теургов”. “Смысл искусства только религиозен”,– утверждал Андреи Белый. Споря с Брюсовым, который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый настаивал на творящей, преобразующей; духовной роли символизма”, видя в нём “революцию духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая жизнь и спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового религиозного сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как цель некое слияние античного язычества и христианства, выступал Мережковский, концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав Иванов.
“Религия есть прежде всего чувствование связи всего сущего и смысла всяческой жизни”,– говорил он. Ему вторил близкий по религиозным исканиям русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в распятого бога и его евангелие…– полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его жизни”. Младосимволисты, в частности Андрей Белый, в начале двадцатого века даже пережили полосу тревожного ожидания “конца света”, космической катастрофы, полагая, что она уже “при дверях”. Они видели ее знаки в сильном свечения зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая носилась тогда в земной атмосфере после извержения, вулкане на острове
Мартинике. Читая замечательное стихотворение Брюсова “Конь Блед”, мы должны помнить эти таинственные веяния. На такие эсхатологические, т.е. предполагавшие близкое и катастрофическое решение судеб мира, настроения молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и гипотеза тепловой смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные. Символисты вообще были склонны мистически осмысливать факты собственного быта и творить из них своеобразные мифы.
Приход “второй волны” символистов предвещал возникновение противоречий в символистской лагере. Именно поэты “второй волны”, младосимволисты, разрабатывали теургические идеи. Трещина прошла прежде всего между поколениями символистов – старшими, “куда входили, кроме Брюсова, Бальмонт,
Минский, Мережковский, Гиппиус, Сологуб, и младшими (Белый, Вячеслав
Иванов, Блок, С. Соловьев). Революция 1905 года, в ходе которой символисты заняли отнюдь не одинаковые идейные позиции, усугубила их противоречия. К
1910 году между символистами обозначился явный раскол. В марте этого года сначала в Москве, зятем в Петербурге, в Обществе ревнителей художественного слова, Вячеслав Иванов прочитал свой доклад “Заветы символизма”. В поддержку Иванова выступил Блок, а позднее и Белый. Вячеслав Иванов выдвигал ,на первый план как главную задачу символистского движения его теургическое воздействие, “жизнестроительство”, “преображение жизни”.
Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии и не более того, он заявлял, что символизм “хотел быть и всегда был только искусством”. Поэты-теурги, замечал он, клонят к тому, чтобы лишить поэзию ее свободы, ее “автономии”.
Брюсов все решительнее отмежевывался от ивановской мистики, за что Андрей
Белый обвинял его в измене символизму. Дискуссия символистов 1910 года многими была воспринята не только как кризис, но и как распад символистской школы. В ней происходит и перегруппировка сил, и расщепление. В десятых годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов, противопоставивших себя символистской школе. Шумно выступили на литературной арене футуристы, обрушившие на символистов град насмешек и издевательств. Позднее Брюсов писал, что символизм в те годы лишился динамики, окостенел; школа “застыла в своих традициях, отстала от темпа жизни”. Окончательное падение символистской школы историки литературы датируют по-разному: одни обозначают его 1910 годом, другие– началом двадцатых. Пожалуй, вернее будет сказать, что символизм как течение в русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года.
Историческое значение русского символизма велико. Символисты чутко уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф и потрясений начала нашего столетия. В их стихах запечатлен романтический порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей.
Лучшие произведения корифеев русского символизма ныне представляют собой огромную эстетическую ценность. Символизм выдвинул творцов-художников всеевропейского, мирового масштаба. Это были поэты и прозаики и одновременно философы, мыслители, высокие эрудиты, люди обширных знаний.
Бальмонт, Брюсов, Анненский, Сологуб, Белый и Блок освежили и обновили поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объемнее, глубже, чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию.
Еще в трактате 1893 года Мережковский отмечал “три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности”. “Лелеять слово, оживлять слова забытые, но выразительные, создавать новые для новых понятий, заботиться о гармоничном сочетании слов, вообще работать над развитием словаря и синтаксиса,– писал Брюсов,– было одной из главнейших задач школы”. Сама образность символистов была новой для русской поэзии и открывала для поэтов позднейшей поры возможность творческих поисков и проб. “В наши дни,– поучал уже после Октября, в двадцатых годах, М. Горький молодых литераторов,– нельзя писать стихи, не опираясь на тот язык, который выработан Брюсовым,
Блоком и др. поэтами 90–900 гг.”
Постулаты символизма отнюдь не нивелировали его творцов; они были людьми яркой индивидуальности: у каждого в поэзии свой тембр голоса, своя палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, первым из символистов достигший всероссийской известности и славы; многогранный, с литыми бронзовыми строфами, Брюсов, наиболее земной, наиболее далекий от мистики, наиболее реалистический по духу среди своих собратий; до болезненности тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский; мятущийся Андрей Белый, создавший замечательную книгу стихов о задыхающейся в годы реакции после девятьсот пятого года России “Пепел” и романы “Серебряный голубь” и
“Петербург”; мастер горестных в своей музыкальности стихов, автор “Мелкого беса” Сологуб; многомудрый Вячеслав Иванов, “ловец человеческих душ”, знаток Эллады, неиссякаемый источник изощренных теорий; Александр Блок, с годами ставший национальным поэтом, нашей гордостью,– Блок, чья поэзия – и печальная, и полная светлой любви песнь о родине, и повесть о своих пожизненных духовных путях и блужданиях.
У символизма была широкая периферийная зона: немало крупных поэтов примыкало к символистской школе, не числясь ее ортодоксальными адептами и не исповедуя ее программу. Назовем хотя бы Максимилиана Волошина и Михаила
Кузмина. Воздействие символистов было заметно и на молодых стихотворцах, входивших в другие кружки и школы.
С символизмом прежде всего связано понятие “серебряный век” русской поэзии. При этом наименовании как бы вспоминается ушедший в прошлое золотой век литературы, время Пушкина. Называют время рубежа девятнадцатого- двадцатого столетий и русским ренессансом. “В России в начале века был настоящий культурный ренессанс,– писал философ Бердяев.– Только жившие в это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и философии, пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные настроения”. В самом деле: в России той поры творили Лев Толстой и Чехов,
Горький и Бунин, Куприн и Леонид Андреев; в изобразительном искусстве работали Суриков и Врубель, Репин и Серов, Нестеров и Кустодиев, Васнецов и
Бенуа, Коненков и Рерих; в музыке и театре – Римский-Корсаков и Скрябин,
Рахманинов и Стравинский, Станиславский и Коммисаржевская, Шаляпин и
Нежданова, Собинов и Качалов, Москвин и Михаил Чехов, Анна Павлова и
Карсавина.
Далее я приведу некоторые характерные особенности стихов Бальмонта.
Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному принципу, часто являются лишь игрой звуков (начальные строки из стихотворения “Песня без слов”– “ Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки лепет. Лобзанье лучей ”), достигающей порой большой виртуозности (“Чёлн томленья”).
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
В поэзии Бальмонта широко используется приём повторения, диктуемый не столько смыслом стиха, столько его звучанием:
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей.
Я – для всех и ничей.
В конце хочется добавить, мне бы не хотелось чтобы у того кто прослушал
(прочитал) этот проект сложилось мнение, что символизм – течение исключительно художественное, сравнительно далёкое от общественной жизни и борьбы.
Список используемой литературы:
1. Пьяных Михаил Фёдорович “Серебряный век”, Л: Лениздат 1991г.
2. Банников Николай Васильевич “Серебряный век русской поэзии” М:
Просвещение 1993 г.
“Серебряный век: поэзия” М: АСТ Олимп 1996г.
***
Бескрылый дух, землёю полонённый,
Себя забывший и забытый бог…
Один лишь сон – и снова, окрылённый,
Ты мчишься ввысь от суетных тревог.
Неясный луч знакомого блистанья,
Чуть слышный отзвук песни неземной, –
И прежний мир в немеркнущем сияньи
Встаёт опять пред чуткою душой.
Один лишь сон – и в тяжком пробужденьи
Ты будешь ждать с томительной тоской
Вновь отблеска нездешнего виденья,
Вновь отзвука гармонии святой.
1883
Николай Минский
***
О, этот бред сердечный и вечера,
И вечер бесконечный, что был вчера.
И гул езды далёкой, как дальний плеск,
И свечки одинокой печальный блеск.
И собственного тела мне чуждый вид,
И горечь без предела былых обид.
И страсти отблеск знойный из прежних лет,
И маятник спокойный, твердящий: нет.
И шёпот укоризны кому-то вслед,
И сновиденье жизни, и жизни бред.
1901
Иннокентий Анненский
Среди миров
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды и повторяю имя…
Не потому, чтоб я Её любил.
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне в сомненье тяжело,
Я у Неё одной молю ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.
1909
Фёдор Сологуб
***
Я – бог таинственного мира,
Весь мир в одних моих мечтах.
Не сотворю себе кумира
Ни на земле, ни в небесах.
Моей божественной природы
Я не открою никому.
Тружусь, как раб, а для свободы
Зову я ночь, покой и тьму.
28 октября 1896
Дмитрий Мережковский
***
Дома и призраки людей –
Всё в дымку ровную сливалось,
И даже пламя фонарей
В тумане мёртвом задыхалось.
И мимо каменных громад
Куда-то люди торопливо,
Как тени бледные, скользят,
И сам иду я молчаливо,
Куда – не знаю, как во сне,
Иду, иду, и мнится мне,
Что вот сейчас я, утомлённый,
Умру, как пламя фонарей,
Как бледный призрак, порождённый
Туманом северных ночей.
1889
Вячеслав Иванов
Осенью
Ал.Н.Чеботаревской *
Рощи холмов, багрецом испещрённые,
Синие, хмурые горы вдали…
В жёлтой глуши на шипы изощрённые
Дикие вьются хмели.
Луч кочевой серебром загорается…
Словно в гробу, остывая, Земля
Пышною скорбию солнц убирается…
Стройно дрожат тополя.
Ветра порывы… Безмолвия звонкие…
Катится белым забвеньем река…
Ты повилики закинула тонкие
В чуткие сны тростника.
1903
Константин Бальмонт
Камыши
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.
О чём они шепчут? О чём говорят?
Зачем огоньки между ними горят?
Мелькают, мигают – и снова их нет.
И снова забрезжил блуждающий свет.
Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.
И тиной запахло. И сырость ползёт.
Трясиной заманит, сожмёт, засосёт.
“Кого? Для чего? – камыши говорят. –
Зачем огоньки между нами горят?”
Но месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет всё ниже свой лик.
И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.
1895
Зинаида Гиппиус
Она
В своей бессовестной и жалкой низости,
Она, как пыль, сера, как прах земной.
И умираю я от этой близости,
От неразрывности её со мной.
Она шершавая, она колючая,
Она холодная, она змея.
Меня изранила противно-жгучая
Её коленчатая чешуя.
О, если б острое почуял жало я!
Неповоротлива, тупа, тиха.
Такая тяжкая, такая вялая,
И нет к ней доступа – она глуха.
Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мёртвая, и эта чёрная,
И эта страшная – моя душа!
1905
Валерий Брюсов
***
Мы встретились с нею случайно,
И робко мечтал я об ней,
Но долго заветная тайна
Таилась в печали моей.
Но раз в золотое мгновенье
Я высказал тайну свою;
Я видел румянец смущенья,
Услышал в ответ я “люблю”.
И вспыхнули трепетно взоры,
И губы слилися в одно.
Вот старая сказка, которой
Быть юной всегда суждено.
27 апреля 1893
Андрей Белый
Родина
В.П.Свентицкому*
Те же росы, откосы, туманы,
Над бурьянами рдяный восход,
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий, бедный народ;
И в раздолье, на воле – неволя;
И суровый свинцовый наш край
Нам бросает с холодного поля –
Посылает нам крик: “Умирай –
Как и все умирают”… Не дышишь,
Смертоносных не слышишь угроз: –
Безысходные возгласы слышишь
И рыданий, и жалоб, и слёз.
Те же возгласы ветер доносит;
Те же стаи несытых смертей
Над откосами косами косят,
Над откосами косят людей.
Роковая страна, ледяная,
Проклятая железной судьбой –
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?
1908
Александр Блок
***
И тяжкий сон житейского сознанья
Ты отряхнёшь, тоскуя и любя.
Вл.Соловьёв
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельныя мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
4 июня 1901
В последние десятилетия XIX века мир русской поэзии переживал кризис жанра. Пушкинский период — Золотой век, как будто исчерпал весь творческий потенциал России, русская поэзия утратила былую высоту* напряженность и силу. «Поэтов нет… Не стало светлых песен, Будивших мир, как предрассветный звон»,— писал в 90-х годах Н. Минский. Вся поэзия того времени проникнута мотивами усталости, опустошения, глубокого уныния. Немало этому способствовала политическая жизнь России того времени — кризис существовавшего общественного строя, классовые противоречия, режим реакции, наступивший после разгрома революционного народничества — все это не самым лучшим образом сказывалось на состоянии русской литературы. Именно этот период и стал началом зарождения нового поэтического течения — символизма. Это движение возникло как протест против оскудения русской поэзии, как надежда на ее возрождение, стремление придать ей былую силу и значимость. Но вместе с этим поэты-символисты отличались полной своей аполитичностью, стремясь уйти от общественных проблем и, ставя во главу своего творчества идеализм и религию. Значительное влияние на русских символистов оказывала и западная поэзия, где символизм возник десятилетием раньше, хотя сами поэты и не признавали принципиальной зависимости от западного течения, утверждая, что основы данного явления заложены Тютчевым, Фетом и даже Пушкиным. К поэтам символистам относили себя К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, И. Анненский и многие другие. В первые годы распространения течения символизма, общественность клеймила его представителей, как декадентов, отражающих в своем творчестве упаднические настроения тоски, безнадежности, подавленности. Этими мотивами проникнуты ранние стихи Бальмонта, Брюсова. Но с течением времени символизм утвердил свои позиции в русской литературе, выделился как школа с присущими только этому течению системой образов, эстетикой, поэтическим строем. В поэзии символистов преобладает сложный, не всегда понятный, по выражению И. Анненского «беглый язык намеков, недосказов». Особенностью данного течения является взгляд на предназначение поэта — «тайновидце и тайнотворце жизни», овеянном «дуновениями, идущими из области запредельного», то есть, просматривалось полное отрицание гражданской позиции поэта. «Смысл искусства только религиозен»,— эту фразу Андрея Белого можно сделать девизом всех поэтов-символистов того времени. Не в силах смириться с мрачной действительностью, поэты призывали к «революции духа» под предводительством символизма. Суровой реальности они противопоставляют «мир мечты», возвышающий и очищающий человека, преображающий земное бытие и торящий тропу к высшей реальности. Таким образом, поэты-символисты ставили искусство выше жизни, открывая перспективы высшего потустороннего мира, обесценивали человеческое бытие. Изменения в общественной жизни России, в частности, революция 1905 года, внесли смятение в ряды символистов, создав предпосылки к возникновению между ними противоречий: выделившаяся группа авторов во главе с Вячеславом Ивановым основной задачей символизма признавала «жизнестроительство», «преображение жизни», в то время, как остальные символисты продолжали настаивать на свободе символизма, как искусства. Эти годы ознаменованы созданием Ф. Сологубом цикла стихов «Родине», написанием В. Брюсовым стихотворения «Грядущие гунны», воспевающего неизбежный конец старого мира, Н. Минским — «Гимна рабочим». К. Бальмонт выпустил в Париже сборник «Песни мстителя», запрещенный в России. И многие другие поэты нашли вдохновение в событиях этого времени.
Нет ничего удивительного в том, что в этот непростой переломный период русская земля стала рожать огромное количество выдающихся поэтов, настоящих творцов. В эти годы творили Блок, Гумилев, Соловьев, Гиппиус, Есенин, Ахматова, Цветаева, Белый, Дягилев, Бердяев, Брюсов, Маяковский и многие другие. Ощущение надвигающейся бури очень хорошо передал Блок в своем произведении «Возмездие». Творчество всех поэтов «серебряного века» содержит в себе нравственные искания и посыл к духовному совершенствованию личности в преддверии грядущих перемен.
Именно в период «серебряного века» в русской литературе появляются такие направления, как символизм, футуризм и акмеизм. Поэты-символисты в основу своего творчества вложили образ-символ (Блок, Гиппиус). Сильнейшее влияние на них оказала философия Соловьева о вечной Женственности в качестве спасительного начала. В акмеизме же заложена наивысшая степень чего-либо (Мандельштам, Ахматова). Его приверженцы принимают реальный мир и возводят в абсолют простые, обыденные вещи. Самым эпатажным из этих направлений считается футуризм (Маяковский). Это неоднозначное и очень интересное направление.
«Серебряный век», несомненно, обогатил русскую литературу. Он подарил миру массу бессмертных имен, произведения которых звучат до сих пор и все так же трогают сердца. Для себя я тоже нашел в этой эпохе поэтов, творчество которых оказалось мне близко.
(Анна Ахматова)
Тематика акмеизма полностью соответствовала этим принципам, основными были: тема земной красоты, тема духовного мира человека (его переживаний, чувств, эмоций). Акмеисты нередко обращались к библейским и мифологическим образам и сюжетам.
(Владимир Маяковский)
Следующее течение – футуризм – особенно полюбилось современникам. Это было авангардное направление, которое заявляло: «Границ не существует!» Основными образами футуризма были образ своего высшего «я», мотив поклонения разрушению, образ презренной буржуазии и образ человека тонкой душевной организации. Поскольку футуризм тяготел к живописи, то поэты (Маяковский, Северянин, Хлебников, Крученых, Каменский) придавали большое значение форме: появлялись авторские неологизмы, устаревшая система построения фраз и рифмы жестко критиковались.
(Сергей Есенин)
Новокрестьянская поэзия в качестве направления заняла одну из лидирующих позиций в литературе Серебряного века. Поэты этого направления (Есенин, Клюев, Клычков) особое внимание уделяли образам и тематике, а именно теме деревенской России, образу матери-природы, фольклорным образам и мотивам.
Серебряный век русской поэзии по праву можно назвать выразительным и ослепительным временем. Этот период подарил литературе чувственного, смелого и яркого лирического героя в условиях неспокойной атмосферы. На поэзию Серебряного века оказали большое внимание революция, война, кризис личности. Поэзия этого времени неординарная, непредсказуемая, главный образ Серебряного века – человек, лишившийся всего, но с гордо поднятой головой преодолевающий невзгоды.
>>> Скачать < <<
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины – смутное, тревожное безвременье.
В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией Простер совиные крыла,–
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,– жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов: Мы озябли, мы устали, Сердце грезы истерзали, Путь наш долог и уныл. Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов. Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах,– Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты – Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт –в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Возможно вы искали – Сочинение: Символика заглавий книг А. А. Ахматовой
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени – в 1894–1895 годах– выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя –молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо, Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии – в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению, Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн. Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм. Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало,– писал он,– нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903–1904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, “тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования. Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу Иванову,– это “знамения иной действительности”. “Я не символист,– говорил он,– если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства,– писал Брюсов,– это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”, “восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Похожий материал – Сочинение: Симеон Полоцкий и его культурно-просветительская деятельность
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления (“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение искусства с религией.
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты. Особенно отчётливо это проявилось у младосимволистов, у “теургов”. “Смысл искусства только религиозен”,– утверждал Андреи Белый. Споря с Брюсовым, который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый настаивал на творящей, преобразующей; духовной роли символизма”, видя в нём “революцию духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая жизнь и спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового религиозного сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как цель некое слияние античного язычества и христианства, выступал Мережковский, концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав Иванов. “Религия есть прежде всего чувствование связи всего сущего и смысла всяческой жизни”,– говорил он. Ему вторил близкий по религиозным исканиям русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в распятого бога и его евангелие…– полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его жизни”. Младосимволисты, в частности Андрей Белый, в начале двадцатого века даже пережили полосу тревожного ожидания “конца света”, космической катастрофы, полагая, что она уже “при дверях”. Они видели ее знаки в сильном свечения зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая носилась тогда в земной атмосфере после извержения, вулкане на острове Мартинике. Читая замечательное стихотворение Брюсова “Конь Блед”, мы должны помнить эти таинственные веяния. На такие эсхатологические, т.е. предполагавшие близкое и катастрофическое решение судеб мира, настроения молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и гипотеза тепловой смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные. Символисты вообще были склонны мистически осмысливать факты собственного быта и творить из них своеобразные мифы.
Приход “второй волны” символистов предвещал возникновение противоречий в символистской лагере. Именно поэты “второй волны”, младосимволисты, разрабатывали теургические идеи. Трещина прошла прежде всего между поколениями символистов – старшими, “куда входили, кроме Брюсова, Бальмонт, Минский, Мережковский, Гиппиус, Сологуб, и младшими (Белый, Вячеслав Иванов, Блок, С. Соловьев). Революция 1905 года, в ходе которой символисты заняли отнюдь не одинаковые идейные позиции, усугубила их противоречия. К 1910 году между символистами обозначился явный раскол. В марте этого года сначала в Москве, зятем в Петербурге, в Обществе ревнителей художественного слова, Вячеслав Иванов прочитал свой доклад “Заветы символизма”. В поддержку Иванова выступил Блок, а позднее и Белый. Вячеслав Иванов выдвигал ,на первый план как главную задачу символистского движения его теургическое воздействие, “жизнестроительство”, “преображение жизни”. Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии и не более того, он заявлял, что символизм “хотел быть и всегда был только искусством”. Поэты-теурги, замечал он, клонят к тому, чтобы лишить поэзию ее свободы, ее “автономии”. Брюсов все решительнее отмежевывался от ивановской мистики, за что Андрей Белый обвинял его в измене символизму. Дискуссия символистов 1910 года многими была воспринята не только как кризис, но и как распад символистской школы. В ней происходит и перегруппировка сил, и расщепление. В десятых годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов, противопоставивших себя символистской школе. Шумно выступили на литературной арене футуристы, обрушившие на символистов град насмешек и издевательств. Позднее Брюсов писал, что символизм в те годы лишился динамики, окостенел; школа “застыла в своих традициях, отстала от темпа жизни”. Окончательное падение символистской школы историки литературы датируют по-разному: одни обозначают его 1910 годом, другие– началом двадцатых. Пожалуй, вернее будет сказать, что символизм как течение в русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года.
Историческое значение русского символизма велико. Символисты чутко уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф и потрясений начала нашего столетия. В их стихах запечатлен романтический порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей. Лучшие произведения корифеев русского символизма ныне представляют собой огромную эстетическую ценность. Символизм выдвинул творцов-художников всеевропейского, мирового масштаба. Это были поэты и прозаики и одновременно философы, мыслители, высокие эрудиты, люди обширных знаний. Бальмонт, Брюсов, Анненский, Сологуб, Белый и Блок освежили и обновили поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объемнее, глубже, чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию.
Очень интересно – Сочинение: Синонимия русского и немецкого языков. Проблематика подбора, перевода и классификации синонимов на материале романа Г. Фаллады Каждый умирает в одиночку
Еще в трактате 1893 года Мережковский отмечал “три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности”. “Лелеять слово, оживлять слова забытые, но выразительные, создавать новые для новых понятий, заботиться о гармоничном сочетании слов, вообще работать над развитием словаря и синтаксиса,– писал Брюсов,– было одной из главнейших задач школы”. Сама образность символистов была новой для русской поэзии и открывала для поэтов позднейшей поры возможность творческих поисков и проб. “В наши дни,– поучал уже после Октября, в двадцатых годах, М. Горький молодых литераторов,– нельзя писать стихи, не опираясь на тот язык, который выработан Брюсовым, Блоком и др. поэтами 90–900 гг.”
Постулаты символизма отнюдь не нивелировали его творцов; они были людьми яркой индивидуальности: у каждого в поэзии свой тембр голоса, своя палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, первым из символистов достигший всероссийской известности и славы; многогранный, с литыми бронзовыми строфами, Брюсов, наиболее земной, наиболее далекий от мистики, наиболее реалистический по духу среди своих собратий; до болезненности тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский; мятущийся Андрей Белый, создавший замечательную книгу стихов о задыхающейся в годы реакции после девятьсот пятого года России “Пепел” и романы “Серебряный голубь” и “Петербург”; мастер горестных в своей музыкальности стихов, автор “Мелкого беса” Сологуб; многомудрый Вячеслав Иванов, “ловец человеческих душ”, знаток Эллады, неиссякаемый источник изощренных теорий; Александр Блок, с годами ставший национальным поэтом, нашей гордостью,– Блок, чья поэзия – и печальная, и полная светлой любви песнь о родине, и повесть о своих пожизненных духовных путях и блужданиях.
У символизма была широкая периферийная зона: немало крупных поэтов примыкало к символистской школе, не числясь ее ортодоксальными адептами и не исповедуя ее программу. Назовем хотя бы Максимилиана Волошина и Михаила Кузмина. Воздействие символистов было заметно и на молодых стихотворцах, входивших в другие кружки и школы.
С символизмом прежде всего связано понятие “серебряный век” русской поэзии. При этом наименовании как бы вспоминается ушедший в прошлое золотой век литературы, время Пушкина. Называют время рубежа девятнадцатого-двадцатого столетий и русским ренессансом. “В России в начале века был настоящий культурный ренессанс,– писал философ Бердяев.– Только жившие в это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и философии, пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные настроения”. В самом деле: в России той поры творили Лев Толстой и Чехов, Горький и Бунин, Куприн и Леонид Андреев; в изобразительном искусстве работали Суриков и Врубель, Репин и Серов, Нестеров и Кустодиев, Васнецов и Бенуа, Коненков и Рерих; в музыке и театре – Римский-Корсаков и Скрябин, Рахманинов и Стравинский, Станиславский и Коммисаржевская, Шаляпин и Нежданова, Собинов и Качалов, Москвин и Михаил Чехов, Анна Павлова и Карсавина.
Далее я приведу некоторые характерные особенности стихов Бальмонта.
Вам будет интересно – Сочинение: Синтаксическая и фонетическая стилистика
Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному принципу, часто являются лишь игрой звуков (начальные строки из стихотворения “Песня без слов”– “ Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки лепет. Лобзанье лучей ”), достигающей порой большой виртуозности (“Чёлн томленья”). ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯВечер. Взморье. Вздохи ветра. Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся Чуждый чарам чёрный чёлн. Чуждый чистым чарам счастья, Чёлн томленья, чёлн тревог Бросил берег, бьётся с бурей, Ищет светлых снов чертог. Мчится взморьем, мчится морем, Отдаваясь воле волн. Месяц матовый взирает, Месяц горькой грусти полн. Умер ветер. Ночь чернеет. Ропщет море. Мрак растёт. Чёлн томленья тьмой охвачен. Буря воет в бездне вод.
В поэзии Бальмонта широко используется приём повторения, диктуемый не столько смыслом стиха, столько его звучанием:
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей.
Похожий материал – Сочинение: Синтаксические конструкции с простыми сравнительными формами прилагательных, наречий и слов категории состояния на примере произведения О. Э. Мандельштама
Я – для всех и ничей.
В конце хочется добавить, мне бы не хотелось чтобы у того кто прослушал (прочитал) этот проект сложилось мнение, что символизм – течение исключительно художественное, сравнительно далёкое от общественной жизни и борьбы.
Список используемой литературы:
1. Пьяных Михаил Фёдорович “Серебряный век”, Л: Лениздат 1991г.
2. Банников Николай Васильевич “Серебряный век русской поэзии” М: Просвещение 1993 г.
3. “Серебряный век: поэзия” М: АСТ Олимп 1996г.
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины смутное, тревожное безвременье. В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и игла: Победоносцев над Россией Простер совиные крыла,
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”, жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов: Мы озябли, мы устали, Сердце грезы истерзали, Путь наш долог и уныл. Нет огней, знакомых взору, Лишь вблизи по косогору Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались наряду с одаренными Фофановым или Случевским весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов. Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах, Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени в 18941895 годах выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов Константина Бальмонта “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо, Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению, Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн. Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм. Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало, писал он, нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах “двоемирие” была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 19031904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, “тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования. Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу Иванову, это “знамения иной действительности”. “Я не символист, говорил он, если слова мои равны себе, если они не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства, писал Брюсов, это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они эти поэты “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”, “восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем в духе соловьёвских мистических теорий они ждали и жаждали некоего обновления (“преображения”) всего человечества. Это преоб
Похожие работы
“Серебряный век” в русском искусстве
Влияние событий в стране на творчество поэтов серебряного века
Любимые писатели Серебряного века
Новое поэтическое течение Серебряного века
Основные черты и значение “Серебряного века” для культуры России
Поэзия “Серебряного века”. Основные течения и взгляды на них
Поэзия Серебряного века. Основные течения и взгляды на них
Серебряный век и творчество А.Н. Скрябина
Силуэт серебряного века
Символизм в поэзии Серебряного века
Символизм в поэзии Серебряного века
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины – смутное, тревожное безвременье. символизм поэзия семантика музыкальный
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,-
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии.
Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет… (Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,- жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору
Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов. Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах,- Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты – Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт – в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени – в 1894-1895 годах- выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя -молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо, Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии – в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению, Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн. Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм. Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало,- писал он,- нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903-1904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, “тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования. Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу Иванову,- это “знамения иной действительности”. “Я не символист,- говорил он,- если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства,- писал Брюсов,- это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”, “восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления (“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение искусства с религией.
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты. Особенно отчётливо это проявилось у младосимволистов, у “теургов”. “Смысл искусства только религиозен”,- утверждал Андреи Белый. Споря с Брюсовым, который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый настаивал на творящей, преобразующей; духовной роли символизма”, видя в нём “революцию духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая жизнь и спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового религиозного сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как цель некое слияние античного язычества и христианства, выступал Мережковский, концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав Иванов. “Религия есть прежде всего чувствование связи всего сущего и смысла всяческой жизни”,- говорил он. Ему вторил близкий по религиозным исканиям русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в распятого бога и его евангелие…- полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его жизни”. Младосимволисты, в частности Андрей Белый, в начале двадцатого века даже пережили полосу тревожного ожидания “конца света”, космической катастрофы, полагая, что она уже “при дверях”. Они видели ее знаки в сильном свечения зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая носилась тогда в земной атмосфере после извержения, вулкане на острове Мартинике. Читая замечательное стихотворение Брюсова “Конь Блед”, мы должны помнить эти таинственные веяния. На такие эсхатологические, т.е. предполагавшие близкое и катастрофическое решение судеб мира, настроения молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и гипотеза тепловой смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные. Символисты вообще были склонны мистически осмысливать факты собственного быта и творить из них своеобразные мифы.
Приход “второй волны” символистов предвещал возникновение противоречий в символистской лагере. Именно поэты “второй волны”, младосимволисты, разрабатывали теургические идеи. Трещина прошла прежде всего между поколениями символистов – старшими, “куда входили, кроме Брюсова, Бальмонт, Минский, Мережковский, Гиппиус, Сологуб, и младшими (Белый, Вячеслав Иванов, Блок, С. Соловьев). Революция 1905 года, в ходе которой символисты заняли отнюдь не одинаковые идейные позиции, усугубила их противоречия. К 1910 году между символистами обозначился явный раскол. В марте этого года сначала в Москве, зятем в Петербурге, в Обществе ревнителей художественного слова, Вячеслав Иванов прочитал свой доклад “Заветы символизма”. В поддержку Иванова выступил Блок, а позднее и Белый. Вячеслав Иванов выдвигал ,на первый план как главную задачу символистского движения его теургическое воздействие, “жизнестроительство”, “преображение жизни”. Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии и не более того, он заявлял, что символизм “хотел быть и всегда был только искусством”. Поэты-теурги, замечал он, клонят к тому, чтобы лишить поэзию ее свободы, ее “автономии”. Брюсов все решительнее отмежевывался от ивановской мистики, за что Андрей Белый обвинял его в измене символизму. Дискуссия символистов 1910 года многими была воспринята не только как кризис, но и как распад символистской школы. В ней происходит и перегруппировка сил, и расщепление. В десятых годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов, противопоставивших себя символистской школе. Шумно выступили на литературной арене футуристы, обрушившие на символистов град насмешек и издевательств. Позднее Брюсов писал, что символизм в те годы лишился динамики, окостенел; школа “застыла в своих традициях, отстала от темпа жизни”. Окончательное падение символистской школы историки литературы датируют по-разному: одни обозначают его 1910 годом, другие- началом двадцатых. Пожалуй, вернее будет сказать, что символизм как течение в русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года.
Историческое значение русского символизма велико. Символисты чутко уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф и потрясений начала нашего столетия. В их стихах запечатлен романтический порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей. Лучшие произведения корифеев русского символизма ныне представляют собой огромную эстетическую ценность. Символизм выдвинул творцов-художников всеевропейского, мирового масштаба. Это были поэты и прозаики и одновременно философы, мыслители, высокие эрудиты, люди обширных знаний. Бальмонт, Брюсов, Анненский, Сологуб, Белый и Блок освежили и обновили поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объемнее, глубже, чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию.
Еще в трактате 1893 года Мережковский отмечал “три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности”. “Лелеять слово, оживлять слова забытые, но выразительные, создавать новые для новых понятий, заботиться о гармоничном сочетании слов, вообще работать над развитием словаря и синтаксиса,- писал Брюсов,- было одной из главнейших задач школы”. Сама образность символистов была новой для русской поэзии и открывала для поэтов позднейшей поры возможность творческих поисков и проб. “В наши дни,- поучал уже после Октября, в двадцатых годах, М. Горький молодых литераторов,- нельзя писать стихи, не опираясь на тот язык, который выработан Брюсовым, Блоком и др. поэтами 90-900 гг.”
Постулаты символизма отнюдь не нивелировали его творцов; они были людьми яркой индивидуальности: у каждого в поэзии свой тембр голоса, своя палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, первым из символистов достигший всероссийской известности и славы; многогранный, с литыми бронзовыми строфами, Брюсов, наиболее земной, наиболее далекий от мистики, наиболее реалистический по духу среди своих собратий; до болезненности тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский; мятущийся Андрей Белый, создавший замечательную книгу стихов о задыхающейся в годы реакции после девятьсот пятого года России “Пепел” и романы “Серебряный голубь” и “Петербург”; мастер горестных в своей музыкальности стихов, автор “Мелкого беса” Сологуб; многомудрый Вячеслав Иванов, “ловец человеческих душ”, знаток Эллады, неиссякаемый источник изощренных теорий; Александр Блок, с годами ставший национальным поэтом, нашей гордостью,- Блок, чья поэзия – и печальная, и полная светлой любви песнь о родине, и повесть о своих пожизненных духовных путях и блужданиях.
У символизма была широкая периферийная зона: немало крупных поэтов примыкало к символистской школе, не числясь ее ортодоксальными адептами и не исповедуя ее программу. Назовем хотя бы Максимилиана Волошина и Михаила Кузмина. Воздействие символистов было заметно и на молодых стихотворцах, входивших в другие кружки и школы.
С символизмом прежде всего связано понятие “серебряный век” русской поэзии. При этом наименовании как бы вспоминается ушедший в прошлое золотой век литературы, время Пушкина. Называют время рубежа девятнадцатого-двадцатого столетий и русским ренессансом. “В России в начале века был настоящий культурный ренессанс,- писал философ Бердяев.- Только жившие в это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и философии, пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные настроения”. В самом деле: в России той поры творили Лев Толстой и Чехов, Горький и Бунин, Куприн и Леонид Андреев; в изобразительном искусстве работали Суриков и Врубель, Репин и Серов, Нестеров и Кустодиев, Васнецов и Бенуа, Коненков и Рерих; в музыке и театре – Римский-Корсаков и Скрябин, Рахманинов и Стравинский, Станиславский и Коммисаржевская, Шаляпин и Нежданова, Собинов и Качалов, Москвин и Михаил Чехов, Анна Павлова и Карсавина.
Далее я приведу некоторые характерные особенности стихов Бальмонта.
Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному принципу, часто являются лишь игрой звуков (начальные строки из стихотворения “Песня без слов”- “ Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки лепет. Лобзанье лучей ”), достигающей порой большой виртуозности (“Чёлн томленья”).
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
В поэзии Бальмонта широко используется приём повторения, диктуемый не столько смыслом стиха, столько его звучанием:
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей.
Я – для всех и ничей.
В конце хочется добавить, мне бы не хотелось чтобы у того кто прослушал (прочитал) этот проект сложилось мнение, что символизм – течение исключительно художественное, сравнительно далёкое от общественной жизни и борьбы.
Список используемой литературы
1. Пьяных Михаил Фёдорович “Серебряный век”, Л: Лениздат 1991г.
2. Банников Николай Васильевич “Серебряный век русской поэзии” М: Просвещение 1993 г.
3. “Серебряный век: поэзия” М: АСТ Олимп 1996г.
Размещено на Allbest.ru
…
Акмеизм – красивое слово, которое переводится как «вершина» или «острие». Какие же основные различия между символизмом и акмеизмом?
Прежде всего, оно состоит в том, что произведения поэтов-акмеистов были проще и не несли в себе такого глубокого сакрального смысла, как у символистов. Тема религии была не настолько навязчива, тема мистики тоже отошла на второй план. Точнее, акмеисты писали о земном, но предлагали не забывать, что ирреальная сторона тоже существует.
Если символизм нес в себе идею непостижимой тайны, то акмеизм – это скорее загадка, над которой стоит подумать, и обязательно найдешь ответ.
Но акмеисты сильно поторопились, и течение просуществовало не так долго, как того хотели его участники. Уже в первые годы был написан манифест акмеизма, который, при всей своей насыщенности, не особо соответствовал действительности. Творчество поэтов «Цеха» не всегда несло в себе все идеи манифеста, и критики были очень недовольны этим фактом. А в 1914 году началась война, и акмеизм скоро забылся, так и не успев расцвести.
Футуризм
Футуризм не являлся цельной эстетической школой и включал в себя различные направления: кубофутуризм, эгофутуризм, мезонин поэзии и т.д. Его название происходит от английского слова «future», что в переводе означает «будущее». Давид Давидович Бурлюк – один из главных представителей, «отец футуризма», как он сам любил себя называть, ненавидел заимствования из языка и называл футуристов «будетлянами».
Признаки и особенности:
Футуристы, в отличие от других направлений, ориентировались на разные типы культуры. У поэта сформировалась новая роль, он одновременно становился разрушителем и творцом.
Футуризм, как явление авангардное, стремился эпатировать публику. Марсель Дюшан, который принес на выставку писсуар и назвал это собственным творением, изобразив на нем свою подпись, был первым, у кого получилось сделать такой скандальный выпад в сторону творческой интеллигенции.
Некоторые филологи утверждают, что акмеизм и футуризм – это не отдельные течения, а лишь реакция на то, что делали в своё время представители символизма. Ведь в стихотворениях многих символистов, к примеру, у Блока или Бальмонта, можно найти строки, которые звучат весьма авангардно.
Если символисты считали главным искусством музыку, то футуристы, прежде всего, ориентировались на живопись. Не зря многие из поэтов изначально были художниками, к примеру, Д. Бурлюк и его брат, Маяковский и Хлебников. Ведь искусство футуризма – это искусство изображения, слова изображались на плакатах или агитационных листах, чтобы публика могла видеть и запомнить основной посыл поэтов.
Футуристы предлагали окончательно забыть традиционное искусство. «Сбросить Пушкина с корабля современности» — их основной девиз. Маринетти также призывал «ежедневно плевать на алтарь искусства».
Футуристы уделяли большее внимание не символике, а конкретно слову. Они пытались его видоизменить, иногда не самым понятным и эстетичным способом, чтобы задеть читателя. Их интересовала историческая основа слова, его фонетика. Это было нужно для того, чтобы слова буквально «выпирали» из текста.
На происхождение футуризма очень повлияла деятельность итальянских футуристов, в особенности, манифест Филиппо Томазо Маринетти, который был написан в 1910 году.
В 1910 году собирается группа из братьев Бурлюков, Велимира Хлебникова и поэтессы Елены Гуро, которая, к сожалению, прожила очень короткую жизнь, но подавала большие надежды, как творец. Они назначают дом Давида Бурлюка местом для творчества и создают сборник «Садок судей». Напечатали его на самой дешевой бумаге (обоях) и пришли на знаменитые «среды» к В. Иванову. Весь вечер сидели довольно тихо, но ушли раньше, предварительно рассовав по карманам чужих пальто, те самые сборники. Именно с этого необычного происшествия, по сути, и начался русский футуризм.
В 1912 году создается «Пощечина общественному вкусу», которая шокировала читателей. Этот сборник наполовину состоял из стихов В. Хлебникова, чье творчество очень ценилось футуристами.
Футуристы призывали к созданию новых форм в искусстве. Основными мотивами их творчества были:
возвеличивание собственного «я»,
фанатичное поклонение войне и разрушениям,
презрение к буржуазии и слабой человеческой изнеженности.
Для них было важно привлечь к себе как можно больше внимания, и для этого футуристы были готовы на все. Они одевались в странную одежду, рисовали на лицах символы, развешивали плакаты и ходили так по городу, скандируя собственные произведения. Люди реагировали по-разному, кто-то восхищенно смотрел вслед, удивляясь смелости пришельцев, а кто-то мог наброситься с кулаками.
Имажинизм
Некоторые черты этого направления очень схожи с футуризмом. Термин впервые появился в среде английских поэтов Т. Элиота, У. Люьиса, Т. Хьюма, Э. Паунда и Р. Олдингтона. Они решили, что поэзия нуждается в большей образности («image» в переводе с английского значит «образ»). Они стремились создать новый поэтический язык, в котором нет места клишированным фразам. Русские поэты впервые узнали об имажинизме от Зинаиды Венгеровой, на тот момент, одной из самых знаменитых литературных критиков. В 1915 году вышла в свет её статья «Английские футуристы», и тогда молодые поэты задумались о том, что могли бы позаимствовать название у англичан, но при этом создать собственное течение. Тогда бывший футурист Владимир Шершневич в 1916 году пишет «Зеленую книгу», в которой впервые употребляет термин «имажинизм» и заявляет, что образ должен стоять выше содержания произведения.
Затем в 1919 году в журнале «Сирена» публикуют «Декларацию» ордена имажинистов. В ней были указаны основные правила и философские концепции этого движения.
Имажинизм, подобно сюрреалистическому движению во Франции, был самым организованным течением из всех существующих. Его участники часто проводили литературные вечера и встречи, публиковали большое количество сборников. Выпускали собственный журнал, который носил название «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Но, несмотря на такую сплоченность, поэты-имажинисты имели абсолютно разные взгляды на творчество. К примеру, поэзия Анатолия Мариенгофа или Владимира Шерневича отличалась упадническими настроениями, личными переживаниями, пессимизмом. И в то же время, в их кругу был Сергей Есенин, для которого тема родины становится ключевой в творчестве. Отчасти, это был образ крестьянского мальчишки-простачка, который он сам себя придумал, чтобы стать популярнее. После революции Есенин и вовсе откажется от него, но здесь важен сам факт того, насколько разнородными были поэты этого течения, и как они подходили к созданию своих произведений.
Именно это различие в итоге привело к расколу имажинизма на две разные группы, а позже движение распалось вовсе. В их кругу на тот момент чаще стали возникать разного рода полемики и споры. Поэты противоречили друг другу, высказывая свои мысли, и не могли найти компромисс, который бы сгладил конфликт.
Эгофутуризм
Разновидность футуристического течения. Его название несет в себе основную идею («Эгофутуризм» переводится как «Я – будущее»). Его история началась с 1911 года, но этому направлению не удалось долго просуществовать. Игорь Северянин стал тем поэтом, который решил самостоятельно придумать собственное течение и воплотить свою идею с помощью творчества. В Петербурге он открывает кружок «Ego», с которого и начался эгофутуризм. В его сборнике «Пролог. Эгофутуризм. Поэза грандос. Апофеозная тетрадь третьего тома» название течения прозвучало впервые.
Сам Северянин не составлял никаких манифестов и не писал творческую программу для собственного течения, он писал о нём так:
В отличие от школы Маринетти, я прибавил к этому слову [футуризм] приставку «эго» и в скобках «вселенский»… Лозунгами моего эгофутуризма были: 1. Душа – единственная истина. 2. Самоутверждение личности. 3. Поиски нового без отвергания старого. 4. Осмысленные неологизмы. 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы. 6. Борьба со «стереотипами» и «заставками». 7. Разнообразие метров.
В 1912 году в том же Петербурге была создана «Академия эгопоэзии», к которой присоединились молодые и совсем неопытные Г. Иванов, Грааль-Арельский (С. Петров) и К. Олимпов. Лидером все ещё оставался Северянин. Собственно, из всех названных выше поэтов, он стал единственным, чье творчество до сих пор не забыто и активно изучается филологами.
Когда к течению эгофутуризма присоединился совсем ещё молодой Иван Игнатьев, создается «Интуитивная ассоциация эгофутуристов», куда вошли П. Широков, В. Гнедов и Д. Крючков. Так они характеризовали движение эгофутуризма в своём манифесте: «Непрестанное устремление каждого Эгоиста к достижению возможностей Будущего в Настоящем посредством развития эгоизма».
Многие произведения эгофутуристов служили не для чтения, а для исключительно зрительного восприятия текста, о чём предупреждали сами авторы в заметках к стихотворениям.
Представители
Анна Андреевна Ахматова (1889-1966 гг.)
Поэтесса, переводчица и литературовед, её раннее творчество принято относить к течению акмеизма. Была одной из учениц Гумилева, за которого позже вышла замуж. В 1966 году была номинирована на Нобелевскую премию. Главной трагедией её жизни, конечно, стала революция. Репрессии забрали у неё самых дорогих людей: первого мужа Николая Гумилёва, который был расстрелян в 1921 году, уже после их развода, сына Льва Гумилёва, который провел в заключении более 10 лет, и, наконец, третьего мужа Николая Пунина, трижды арестованного, и погибшего в лагере 1953 году. Всю боль этих страшных потерь Ахматова вложила в поэму «Реквием», которая стала самым значительным произведением в её творчестве.
Основные мотивы её стихотворений связаны с любовью, которая проявляется во всем. Любовь к родине, к семье. Удивительно, что, несмотря на соблазн присоединиться к эмиграции, Ахматова решает остаться в поруганной стране. Чтобы спасти её. И многие современники вспоминают, что свет в окнах её дома в Петрограде вселял в их души надежду на лучшее.
Николай Степанович Гумилев (1886-1921 гг.)
Создатель школы акмеизма, прозаик, переводчик и литературный критик. Гумилев всегда отличался своим бесстрашием. Ему было не стыдно показать, что он чего-то не умеет, и это всегда приводило его к победе, даже в самых безнадежных ситуациях. Очень часто его фигура смотрелась довольно комично, но это положительно сказалось на его творчестве. Читатель всегда мог поставить себя на его место и чувствовать некую схожесть. Поэтическое искусство для Гумилева – это, прежде всего, ремесло. Он воспевал в своем творчестве художников и поэтов, которые много трудились, чтобы развить свой навык, ибо не верил в торжество прирожденного гения. В его стихотворениях часто прослеживается автобиографичность.
Но есть период абсолютно новой поэтики, когда Гумилев находит свою особую манеру. Стихотворение «Заблудившийся трамвай» — эмблема, напоминающая творчество Ш. Бодлера. Все земное в пространстве стихотворения становится метафизическим. В этот период Гумилев побеждает самого себя. Во время революции, находясь в Лондоне, он все же решает вернуться в Россию и, к сожалению, это решение становится роковым для его жизни.
Марина Ивановна Цветаева (1892-1941 гг.)
Цветаева очень не любила использование феминитивов в её адрес, поэтому, скажем о ней так: поэт Серебряного века, прозаик, переводчик. Она была тем автором, которого нельзя отнести к конкретному течению Серебряного века. Она родилась в благополучной семье, и детство было самым счастливым периодом в её жизни. Но прощание с беззаботной юностью становится настоящей трагедией. И отголоски этих переживаний мы можем заметить во всех зрелых стихотворениях Цветаевой. Её сборник 1910 года «Книга в красном переплете», как раз описывает все те прекрасные, вдохновляющие впечатления маленькой девочки. Она с любовью пишет о детских книгах, музыке, походах на каток.
В жизни Цветаеву можно было назвать максималисткой. Она всегда и во всем шла до конца. В любви вручала всю себя человеку, к которому испытывала чувства. А потом так же сильно ненавидела. Когда Марина Ивановна поняла, что детское время навсегда ушло – она разочаровывается. С помощью главного знака своих стихотворений – тире, она будто противопоставляла два мира. В её поздней поэзии присутствует предельное отчаяние, Бога для неё уже не существует, а слова о мире имеют слишком жестокий оттенок.
Сергей Митрофанович Городецкий (1884-1967 гг.)
Русский поэт, прозаик, драматург, критик, публицист, художник. Стал заниматься творчеством после сближения с А.А. Блоком. В своих первых опытах ориентировался на него и Андрея Белого. Но, с другой стороны, молодой поэт сблизился с обычным крестьянским народом во время своей поездки в Псковскую губернию. Там он слышит множество песен, прибауток, былин и впитывает в себя народный фольклор, который позже в полной мере отразится в его творчестве. Его с восторгом принимают в «башне» Вячеслава Иванова, и Городецкий на какое-то время становится главным гостем на знаменитых «средах».
Но позже поэт стал уделять слишком много внимания религии, и это вызвало негативную реакцию у символистов. В 1911 году Городецкий разрывает с ними отношения и, заручившись поддержкой Гумилева, становится одним из организаторов «Цеха поэтов». В своих стихотворениях Городецкий призывал к развитию умения созерцательности, но эту идею пытался показать без излишней философии. На протяжении всей жизни он не переставал работать и совершенствовать свой поэтический язык.
Владимир Владимирович Маяковский (1893-1930 гг.)
Один из самых значительных поэтов XX века, который проявил себя в сфере кино, драматургии, сценарного мастерства. А также был художником и редактором журналов. Являлся представителем футуризма. Маяковский был довольно сложной фигурой. Его произведения насильственно заставляли читать, и поэтому у интеллигенции сложилась стойкая неприязнь ко всему, что делал поэт.
Он родился в сельской местности, в Грузии, и этот факт коренным образом повлиял на его дальнейшую судьбу. Он прилагал больше усилий к тому, чтобы его заметили, и это отражалось в его творчестве и в том, как он умел преподносить его. После тюремного заключения Маяковский отходит от политической жизни и отдает всего себя искусству. Поступает в художественную академию, где знакомится с Д. Бурлюком, и эта судьбоносная встреча навсегда определила род его занятий. Маяковский был поэтом-оратором, который пытался донести до публики новые истины. Его творчество понимали далеко не все, но он не прекращал признаваться в любви читателю и обращать к нему свои идеи.
Осип Эмильевич Мандельштам (1908-1916 гг.)
Русский поэт, прозаик и переводчик, эссеист, критик, литературовед. Относился к течению акмеизма. Мандельштам довольно рано становится зрелым писателем. Но все же исследователям более интересен поздний период его творчества. Удивительно, что его долго не воспринимали, как поэта, его произведения казались многим пустыми подражаниями. Но, вступив в «Цех поэтов», он, наконец, обретает единомышленников.
Часто Мандельштам опирается на отсылки к другим произведениям классической поэзии. При чем, делает это довольно тонко, чтобы только начитанный и умный человек мог понять истинный смысл. Его стихотворения кажутся читателям немного тусклыми, так как он не любил излишнюю экзальтацию. Размышления о Боге и вечном – частый мотив его произведений, который тесно переплетается с мотивом одиночества. О процессе творчества автор говорил: «Поэтическое слово есть пучок, и смысл из него торчит в разные стороны». Именно эти смыслы мы можем рассмотреть в каждой строке его стихотворений.
Сергей Александрович Есенин (1895-1925 гг.)
Русский поэт, представитель новокрестьянской поэзии и лирики, а в более позднем периоде творчества — имажинизма. Поэт, который умел обставить своё творчество и окружить собственную фигуру завесой тайны. Именно поэтому о его личности до сих пор спорят литературоведы. Но один факт, о котором говорили все современники поэта, абсолютно ясен – он был необыкновенным человеком и творцом. Его раннее творчество поражает поэтической зрелостью. Но за этим кроется некий обман, когда Есенин собирал последний сборник своих стихотворений, он понял, что нужно включить в него произведения, которые он написал, будучи опытным поэтом. Получается, сам подставлял в свою биографию нужные стихи.
Появление Есенина в поэтическом кругу стало настоящим праздником, его будто ждали. Поэтому он создал себе образ простого парня, который может рассказать о жизни в деревне. Он специально интересовался фольклором, чтобы писать народные стихотворения. Но к 1917 году он устает от этого образа и скандально отказывается от него. Войдя в круг имажинистов, начинает играть роль московского хулигана, и мотивы его творчества резко меняются.
Велимир Хлебников (1885-1922 гг.)
Русский поэт и прозаик, один из крупнейших деятелей русского авангарда. Входил в число основоположников русского футуризма; реформатор поэтического языка, экспериментатор в области словотворчества и зауми, «председатель земного шара». Самый интересный поэт своей эпохи. Являлся главной фигурой кубофутуризма.
Несмотря на внешний образ спокойного и тихого человека, был очень амбициозен. Пытался преобразить мир с помощью своей поэзии. Хлебников очень хотел, чтобы люди перестали видеть границы. «Вне пространства и вне времени» — вот главный девиз его жизни. Он пытался создать язык, который смог бы объединить всех нас. Каждое его произведение было попыткой создания такого языка. Также в его творчестве можно проследить некую математичность, видимо, на это повлиял тот факт, что он учился на математическом факультете в Казанском университете. Несмотря на внешнюю сложность его стихотворений, каждое можно читать между строк и понимать, что именно хотел сказать поэт. Сложности в его произведениях всегда присутствуют намеренно, чтобы читатель каждый раз разгадывал своеобразную загадку, читая его.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897-1962 гг.)
Русский поэт-имажинист, теоретик искусства, прозаик и драматург, мемуарист. Писал стихи с самого детства, так как был начитанным ребенком и увлекался русской классикой. После появления символистов на литературной арене он влюбляется в творчество А.А. Блока. В своих ранних произведениях Мариенгоф пытался подражать ему.
Но его настоящая и полноценная литературная карьера началась с момента знакомства с Есениным. Они были очень дружны, их биографии буквально переплелись друг с другом, вместе снимали квартиру, вместе творили, и делили все горести. После знакомства с Шершневичем и Ивневым они решают создать группу имажинистов в 1919 году. Это был период небывалой творческой активности в жизни Мариенгофа. Публикации романов «Циники» и «Бритый человек» сопровождались громкими скандалами, которые доставляли писателю много неудобств. Его личность подверглась травле в СССР, произведения долгое время были запрещены и читались только за рубежом. Роман «Циники» вызвал большой интерес у Бродского, тот писал, что эта книга – лучшее произведение русской литературы.
Игорь Северянин (1887-1941 гг.)
Настоящее имя — Игорь Васильевич Лотарёв. Русский поэт, представитель течения эгофутуризм. Обаятельный и яркий, его популярности завидовал даже сам В.В. Маяковский.
Знаменитым его сделал Лев Николаевич Толстой, а, точнее, его отзыв на стихотворение, которое начинается со слов «Вонзите штопор в упругость пробки…». В то утро в Ясной поляне проходили будничные чтения вслух, и когда прозвучало стихотворение Северянина, то присутствующие заметно оживились и начали хвалить молодого поэта. Толстой был поражен этой реакцией и сказал слова, которые позже растиражировали во всех газетах: «Вокруг виселицы, убийства, похороны, а у них штопор в пробке». После этого личность и творчество Северянина были у всех на слуху. Но ему было тяжело найти союзников в литературной среде, он метался между разными группами и течениями и в результате решил создать своё собственное – эгофутуризм. Тогда он провозглашает величие собственного «я» в творчестве и говорит о себе, как о поэте, который изменил ход литературной русской истории.
София Яковлевна Парнок (1885-1933 гг.)
Русская переводчица и поэтесса. Многие называли её русской Сапфо, ведь она была первой, кто стал свободно говорить об однополой любви в советском пространстве. В каждой строке её стихотворений чувствуется большая и трепетная любовь к женщинам. Она не стеснялась говорить о своих наклонностях, которые проявились довольно рано. В 1914 году на вечере у Аделаиды Герцык поэтесса знакомится с Мариной Цветаевой, и в тот миг обе женщины поняли, что влюблены друг в друга. С тех пор все дальнейшее творчество Парнок было наполнено любовью к Цветаевой. Каждая встреча или совместная поездка рождали у обеих прилив вдохновения, они писали друг другу стихи, в которых рассказывали о своих чувствах.
К сожалению, их посещали мысли о том, что рано или поздно им придется расстаться. Их отношения закончились последними горькими посланиями в стихах после одной крупной ссоры. Несмотря на отношения с другими женщинами, София Парнок считала, что именно Цветаева была той, кто оставил глубокий след в её жизни и творчестве.
Автор: Александра Давыдова
Простер совиные крыла,–
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,– жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов: Мы озябли, мы устали, Сердце грезы истерзали, Путь наш долог и уныл. Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов. Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах,– Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты –
Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт –в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени – в 1894–1895 годах– выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя –молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо, Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии – в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению, Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн. Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм. Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало,– писал он,– нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903–1904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, “тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования. Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу Иванову,– это “знамения иной действительности”. “Я не символист,– говорил он,– если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства,– писал Брюсов,– это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”, “восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления (“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение искусства с религией.
Символизм – это художественное направление, которое пришло в советскую культуру из Франции. С перевода на греческом, данный термин обозначал «символ» или же «знак». Новое течение, пришлось на конец 60 годов 19века. Впервые обозначилось в литературном жанре, а уже позже заняло позицию в музыке, театре и изобразительном искусстве. В начале 70х годов, символизм уже добавил в свою суть религию, мифологию и философию.
Самыми обсуждаемыми темами в кругу символистов серебряного века были: любовь, смерть, страдание и ожидание удивительных событий. Основателями нового течения считаются: О. Уайльд, Г. Ибсен, Р. Рильке, А. Рембо, С. Малларме, П. Верлен, К. Гамсун, М. Метерлинк, Э. Верхарн. Практически в каждом сюжете были сцены из интересных и запомнившихся событий средних веков, мифология античности и истории из евангелия.
Течение символизма распространилось среди многих стран, находящихся в Западной Европе. Символизм, как и эстетика, были одним целым. Их сущностью, было обращение к сфере духа и внутреннего видения каждого. В основе течения считалось, что за миром есть большое количество вещей, которые не каждый способен увидеть, а вот современный мир только частью отражает многие вещи. Считалось, что может придти прозрение на все происходящее вокруг, во время того, как исполняется акт творчества.
Символизм на территории России зародился практически в конце 19века. Он пошел от местного мыслителя – философа, который был и поэтом – Соловьева. В его философии утверждалось, что в вечной женственности и красоте можно найти спасение мира. Символист подчеркивал, что он верит в мудрость, красоту, добро и использует их для связи с Богом. Его каждое произведение освещало главные качества символизма и считалось, что это литературно – философское направление.
Символизм характеризуется:
• Иносказаниями и намеками.
• Наполнением стандартных слов знаками.
• Смерть как начало бытия.
• В каждом миге, даже незаметном, отображена вечность.
Все поклонники течения стремились создать картины идеального, по их понятиям мира. Ведь в основе теории была неземная красота. Каждый должен был относиться к словам, как к посланию с особым смыслом. Имя данного течения закрепилось в истории, когда на свет вышли книги: «Символы» и «Русские символисты». Основой книг были стихотворения, которые и отображали суть всего движения.
Символизм в России вроде бы появился как цельное направление, но не смог продолжать быть таковым. Со временем он переломился в независимых и очень ярких, непохожих, между собой индивидуальностях. Все течение было соединено в известных журналах тех годов, таких как: «Золотое руно», «Весы» и выступало как протест против скудности русской поэзии. Каждый из приверженцев течения старался вложить новое свежее слово и внести больше жизненной силы в каждый стих или творение.
Стоит отметить, что первое время после публикаций, все стихи вызывали усмешки, ведь они были совершенно непривычны для публики. Но со временем многие открыли в них свой смысл. Символисты заняли правильное и нужное место во всей эпохе, ведь в те годы социальная действительность была достаточно зыбкой из-за регулярных катастроф и взрывов. В начале была русская революция, позже долгая война, затем еще две революции, которые совершенно опустошили словарный запас и развитие всего общества немного затормозилось.
Сам символизм появился в России не отдельно от Западных государств. На приверженцев течения повлияла поэзия французов, англичан, немцев. В приведенных странах Запада течение проявлялось на несколько лет раньше. Хотя русские символисты упорно отрицали, что они зависят от европейской литературы. Они утверждали, что все корни пошли от книг прежних писателей, таких как: Фет, Тютчев, Фофанов. По их мнению, символизм был уже в литературе долгое время, просто его никто не замечал.
Каждый из русских символистов, которые заявили себя в литературе, были разделены на старших и младших. Первые называли себя «декаденты» и отображали в своих творениях немногие черты из европейских течений. Такими были: Бальмонт, Сологуб, Мережковский, Гиппиус, Брюсов. Символисты, которые относились к младшим, заключали в своих творческих мотивах утопию и поиски вечной женственности. Такими были: Блок, Белый, Анненский, Иванов.
В наши дни, принято считать, что символизм был истинно художественным течением и был очень далек от жизни и борьбы общества. Стихи Бальмонта подтверждение этого. Ведь в каждом слове заключена красота и игра звуков.
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
Кроме литературных творений, символизм проявил себя в живописи. Картины Врубеля, Мусатова и Борисова, полностью доказывали этот факт. Помимо вольных художников, которые были приверженцами течения, появились и художественные объединения, такие как: «Голубая роза» и « Мир искусства».
В последние десятилетия XIX века мир русской поэзии переживал кризис жанра. Пушкинский период — Золотой век, как будто исчерпал весь творческий потенциал России, русская поэзия утратила былую высоту — напряженность и силу. «Поэтов нет… Не стало светлых песен, Будивших мир, как предрассветный звон»,- писал в 90-х годах Н. Минский. Вся поэзия того времени проникнута мотивами усталости, опустошения, глубокого уныния. Немало этому способствовала политическая жизнь России того времени — кризис существовавшего общественного строя, классовые противоречия, режим реакции, наступивший после разгрома революционного народничества — все это не самым лучшим образом сказывалось на состоянии русской литературы. Именно этот период и стал началом зарождения нового поэтического течения — символизма. Это движение возникло как протест против оскудения русской поэзии, как надежда на ее возрождение, стремление придать ей былую силу и значимость. Но вместе с этим поэты-символисты отличались полной своей аполитичностью, стремясь уйти от общественных проблем и, ставя во главу своего творчества идеализм и религию. Значительное влияние на русских символистов оказывала и западная поэзия, где символизм возник десятилетием раньше, хотя сами поэты и не признавали принципиальной зависимости от западного течения, утверждая, что основы данного явления заложены Тютчевым, Фетом и даже Пушкиным. К поэтам символистам относили себя К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, И. Анненский и многие другие. В первые годы распространения течения символизма, общественность клеймила его представителей, как декадентов, отражающих в своем творчестве упаднические настроения тоски, безнадежности, подавленности. Этими мотивами проникнуты ранние стихи Бальмонта, Брюсова. Но с течением времени символизм утвердил свои позиции в русской литературе, выделился как школа с присущими только этому течению системой образов, эстетикой, поэтическим строем. В поэзии символистов преобладает сложный, не всегда понятный, по выражению И. Анненского «беглый язык намеков, недосказов». Особенностью данного течения является взгляд на предназначение поэта — «тайновидце и тайнотворце жизни», овеянном «дуновениями, идущими из области запредельного», то есть, просматривалось полное отрицание гражданской позиции поэта. «Смысл искусства только религиозен»,- эту фразу Андрея Белого можно сделать девизом всех поэтов-символистов того времени. Не в силах смириться с мрачной действительностью, поэты призывали к «революции духа» под предводительством символизма. Суровой реальности они противопоставляют «мир мечты», возвышающий и очищающий человека, преображающий земное бытие и торящий тропу к высшей реальности. Таким образом, поэты-символисты ставили искусство выше жизни, открывая перспективы высшего потустороннего мира, обесценивали человеческое бытие. Изменения в общественной жизни России, в частности, революция 1905 года, внесли смятение в ряды символистов, создав предпосылки к возникновению между ними противоречий: выделившаяся группа авторов во главе с Вячеславом Ивановым основной задачей символизма признавала «жизнестроительство», «преображение жизни», в то время, как остальные символисты продолжали настаивать на свободе символизма, как искусства. Эти годы ознаменованы созданием Ф. Сологубом цикла стихов «Родине», написанием В. Брюсовым стихотворения «Грядущие гунны», воспевающего неизбежный конец старого мира, Н. Минским — «Гимна рабочим». К. Бальмонт выпустил в Париже сборник «Песни мстителя», запрещенный в России. И многие другие поэты нашли вдохновение в событиях этого времени.
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий
был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но
обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной
жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия
девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские
устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после
разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя,
эпоха торжества обывательщины – смутное, тревожное безвременье.
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,–
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок,
почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила
свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама
стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое
новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в
поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны
гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов
нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,–
жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности,
глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору
Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и
многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или
Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти
Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов.
Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще
в сороковых годах,– Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет
блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты –
Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт –в ранних своих стихах мало чем
отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии
Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской
поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную
силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на
позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с
имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а
позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были
начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия
Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской
литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги
Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же
отрезок времени – в 1894–1895 годах– выходят три сборника “Русские
символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя
–молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов
Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них
исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских
символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо,
Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии
десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и
Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость
от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии –
в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания
даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в
мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению,
Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн.
Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна,
проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение,
возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое
русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его
корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от
западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих
единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их
непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались
насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название
декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения
безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм.
Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы
тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как
демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты
вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к
первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как
школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже
трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой
поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно
считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в
этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью
символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие
здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем
заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением
романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем
трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что
вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без
веры в божественное начало,– писал он,– нет на земле красоты, нет
справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир
Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона
представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и
потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность –
только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и
человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей
мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал
вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему –
вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была
глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение
символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”),
выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903–1904
годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге,
“тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к
потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем
искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и
приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета)
в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное
наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования.
Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу
Иванову,– это “знамения иной действительности”. “Я не символист,– говорил
он,– если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не
знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания
искусства,– писал Брюсов,– это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по
его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-
символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области
запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей
впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В
поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по
выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут
нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что
прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не
найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева,
целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”,
“восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит
своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от
земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял
термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда
социальная действительность в России да и во всей Европе была до
чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые
противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис
общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые
десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять
лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и
Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость
катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с
ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских
мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления
(“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в
космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение
искусства с религией.
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты.
Особенно отчётливо это проявилось у младосимволистов, у “теургов”. “Смысл
искусства только религиозен”,– утверждал Андреи Белый. Споря с Брюсовым,
который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый настаивал на
творящей, преобразующей; духовной роли символизма”, видя в нём “революцию
духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая жизнь и
спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового религиозного
сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как цель некое
слияние античного язычества и христианства, выступал Мережковский,
концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав Иванов.
“Религия есть прежде всего чувствование связи всего сущего и смысла
всяческой жизни”,– говорил он. Ему вторил близкий по религиозным исканиям
русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в распятого бога и
его евангелие…– полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его
жизни”. Младосимволисты, в частности Андрей Белый, в начале двадцатого века
даже пережили полосу тревожного ожидания “конца света”, космической
катастрофы, полагая, что она уже “при дверях”. Они видели ее знаки в
сильном свечения зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая
носилась тогда в земной атмосфере после извержения, вулкане на острове
Мартинике. Читая замечательное стихотворение Брюсова “Конь Блед”, мы должны
помнить эти таинственные веяния. На такие эсхатологические, т.е.
предполагавшие близкое и катастрофическое решение судеб мира, настроения
молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и гипотеза тепловой
смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные. Символисты вообще
были склонны мистически осмысливать факты собственного быта и творить из
них своеобразные мифы.
Приход “второй волны” символистов предвещал возникновение противоречий
в символистской лагере. Именно поэты “второй волны”, младосимволисты,
разрабатывали теургические идеи. Трещина прошла прежде всего между
поколениями символистов – старшими, “куда входили, кроме Брюсова, Бальмонт,
Минский, Мережковский, Гиппиус, Сологуб, и младшими (Белый, Вячеслав
Иванов, Блок, С. Соловьев). Революция 1905 года, в ходе которой символисты
заняли отнюдь не одинаковые идейные позиции, усугубила их противоречия. К
1910 году между символистами обозначился явный раскол. В марте этого года
сначала в Москве, зятем в Петербурге, в Обществе ревнителей художественного
слова, Вячеслав Иванов прочитал свой доклад “Заветы символизма”. В
поддержку Иванова выступил Блок, а позднее и Белый. Вячеслав Иванов
выдвигал ,на первый план как главную задачу символистского движения его
теургическое воздействие, “жизнестроительство”, “преображение жизни”.
Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии и не более того, он заявлял,
что символизм “хотел быть и всегда был только искусством”. Поэты-теурги,
замечал он, клонят к тому, чтобы лишить поэзию ее свободы, ее “автономии”.
Брюсов все решительнее отмежевывался от ивановской мистики, за что Андрей
Белый обвинял его в измене символизму. Дискуссия символистов 1910 года
многими была воспринята не только как кризис, но и как распад символистской
школы. В ней происходит и перегруппировка сил, и расщепление. В десятых
годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов,
противопоставивших себя символистской школе. Шумно выступили на
литературной арене футуристы, обрушившие на символистов град насмешек и
издевательств. Позднее Брюсов писал, что символизм в те годы лишился
динамики, окостенел; школа “застыла в своих традициях, отстала от темпа
жизни”. Окончательное падение символистской школы историки литературы
датируют по-разному: одни обозначают его 1910 годом, другие– началом
двадцатых. Пожалуй, вернее будет сказать, что символизм как течение в
русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года.
Историческое значение русского символизма велико. Символисты чутко
уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф
и потрясений начала нашего столетия. В их стихах запечатлен романтический
порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей.
Лучшие произведения корифеев русского символизма ныне представляют собой
огромную эстетическую ценность. Символизм выдвинул творцов-художников
всеевропейского, мирового масштаба. Это были поэты и прозаики и
одновременно философы, мыслители, высокие эрудиты, люди обширных знаний.
Бальмонт, Брюсов, Анненский, Сологуб, Белый и Блок освежили и обновили
поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они
как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объемнее, глубже,
чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию.
Еще в трактате 1893 года Мережковский отмечал “три главных элемента
нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение
художественной впечатлительности”. “Лелеять слово, оживлять слова забытые,
но выразительные, создавать новые для новых понятий, заботиться о
гармоничном сочетании слов, вообще работать над развитием словаря и
синтаксиса,– писал Брюсов,– было одной из главнейших задач школы”. Сама
образность символистов была новой для русской поэзии и открывала для поэтов
позднейшей поры возможность творческих поисков и проб. “В наши дни,– поучал
уже после Октября, в двадцатых годах, М. Горький молодых литераторов,–
нельзя писать стихи, не опираясь на тот язык, который выработан Брюсовым,
Блоком и др. поэтами 90–900 гг.”
Постулаты символизма отнюдь не нивелировали его творцов; они были
людьми яркой индивидуальности: у каждого в поэзии свой тембр голоса, своя
палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, первым из символистов
достигший всероссийской известности и славы; многогранный, с литыми
бронзовыми строфами, Брюсов, наиболее земной, наиболее далекий от мистики,
наиболее реалистический по духу среди своих собратий; до болезненности
тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский; мятущийся Андрей Белый,
создавший замечательную книгу стихов о задыхающейся в годы реакции после
девятьсот пятого года России “Пепел” и романы “Серебряный голубь” и
“Петербург”; мастер горестных в своей музыкальности стихов, автор “Мелкого
беса” Сологуб; многомудрый Вячеслав Иванов, “ловец человеческих душ”,
знаток Эллады, неиссякаемый источник изощренных теорий; Александр Блок, с
годами ставший национальным поэтом, нашей гордостью,– Блок, чья поэзия – и
печальная, и полная светлой любви песнь о родине, и повесть о своих
пожизненных духовных путях и блужданиях.
У символизма была широкая периферийная зона: немало крупных поэтов
примыкало к символистской школе, не числясь ее ортодоксальными адептами и
не исповедуя ее программу. Назовем хотя бы Максимилиана Волошина и Михаила
Кузмина. Воздействие символистов было заметно и на молодых стихотворцах,
входивших в другие кружки и школы.
С символизмом прежде всего связано понятие “серебряный век” русской
поэзии. При этом наименовании как бы вспоминается ушедший в прошлое золотой
век литературы, время Пушкина. Называют время рубежа девятнадцатого-
двадцатого столетий и русским ренессансом. “В России в начале века был
настоящий культурный ренессанс,– писал философ Бердяев.– Только жившие в
это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние
духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и философии,
пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные
настроения”. В самом деле: в России той поры творили Лев Толстой и Чехов,
Горький и Бунин, Куприн и Леонид Андреев; в изобразительном искусстве
работали Суриков и Врубель, Репин и Серов, Нестеров и Кустодиев, Васнецов и
Бенуа, Коненков и Рерих; в музыке и театре – Римский-Корсаков и Скрябин,
Рахманинов и Стравинский, Станиславский и Коммисаржевская, Шаляпин и
Нежданова, Собинов и Качалов, Москвин и Михаил Чехов, Анна Павлова и
Карсавина.
Далее я приведу некоторые характерные особенности стихов Бальмонта.
Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному
принципу, часто являются лишь игрой звуков (начальные строки из
стихотворения “Песня без слов”– “ Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки
лепет. Лобзанье лучей ”), достигающей порой большой виртуозности (“Чёлн
томленья”).
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
В поэзии Бальмонта широко используется приём повторения, диктуемый не
столько смыслом стиха, столько его звучанием:
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей.
Я – для всех и ничей.
В конце хочется добавить, мне бы не хотелось чтобы у того кто прослушал
(прочитал) этот проект сложилось мнение, что символизм – течение
исключительно художественное, сравнительно далёкое от общественной жизни и
борьбы.
Список используемой литературы:
1. Пьяных Михаил Фёдорович “Серебряный век”, Л: Лениздат 1991г.
2. Банников Николай Васильевич “Серебряный век русской поэзии” М:
Просвещение 1993 г.
“Серебряный век: поэзия” М: АСТ Олимп 1996г.
В последние десятилетия XIX века мир русской поэзии переживал кризис жанра. Пушкинский период — Золотой век, как будто исчерпал весь творческий потенциал России, русская поэзия утратила былую высоту* напряженность и силу. «Поэтов нет… Не стало светлых песен, Будивших мир, как предрассветный звон»,— писал в 90-х годах Н. Минский.
Вся поэзия того времени проникнута мотивами усталости, опустошения, глубокого уныния. Немало этому способствовала политическая жизнь России того времени — кризис существовавшего общественного строя, классовые противоречия, режим реакции, наступивший после разгрома революционного народничества — все это не самым лучшим образом сказывалось на состоянии русской литературы. Именно этот период и стал началом зарождения нового поэтического течения — символизма. Это движение возникло как протест против оскудения русской поэзии, как надежда на ее возрождение, стремление придать ей былую силу и значимость. Но вместе с этим поэты-символисты отличались полной своей аполитичностью, стремясь уйти от общественных проблем и, ставя во главу своего творчества идеализм и религию. Значительное влияние на русских символистов оказывала и западная поэзия, где символизм возник десятилетием раньше, хотя сами поэты и не признавали принципиальной зависимости от западного течения, утверждая, что основы данного явления заложены Тютчевым, Фетом и даже Пушкиным. К поэтам символистам относили себя К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, И. Анненский и многие другие.
В первые годы распространения течения символизма, общественность клеймила его представителей, как декадентов, отражающих в своем творчестве упаднические настроения тоски, безнадежности, подавленности. Этими мотивами проникнуты ранние стихи Бальмонта, Брюсова. Но с течением времени символизм утвердил свои позиции в русской литературе, выделился как школа с присущими только этому течению системой образов, эстетикой, поэтическим строем. В поэзии символистов преобладает сложный, не всегда понятный, по выражению И. Анненского «беглый язык намеков, недосказов». Особенностью данного течения является взгляд на предназначение поэта — «тайновидце и тайнотворце жизни», овеянном «дуновениями, идущими из области запредельного», то есть, просматривалось полное отрицание гражданской позиции поэта. «Смысл искусства только религиозен»,— эту фразу Андрея Белого можно сделать девизом всех поэтов-символистов того времени. Не в силах смириться с мрачной действительностью, поэты призывали к «революции духа» под предводительством символизма. Суровой реальности они противопоставляют «мир мечты», возвышающий и очищающий человека, преображающий земное бытие и торящий тропу к высшей реальности. Таким образом, поэты-символисты ставили искусство выше жизни, открывая перспективы высшего потустороннего мира, обесценивали человеческое бытие. Изменения в общественной жизни России, в частности, революция 1905 года, внесли смятение в ряды символистов, создав предпосылки к возникновению между ними противоречий: выделившаяся группа авторов во главе с Вячеславом Ивановым основной задачей символизма признавала «жизнестроительство», «преображение жизни», в то время, как остальные символисты продолжали настаивать на свободе символизма, как искусства. Эти годы ознаменованы созданием Ф. Сологубом цикла стихов «Родине», написанием В. Брюсовым стихотворения «Грядущие гунны», воспевающего неизбежный конец старого мира, Н. Минским — «Гимна рабочим». К. Бальмонт выпустил в Париже сборник «Песни мстителя», запрещенный в России. И многие другие поэты нашли вдохновение в событиях этого времени.
Простер
совиные крыла,–
писал впоследствии
об этой эпохе
Блок.
Тягостная
тень реакции
легла и на русскую
поэзию, переживавшую
упадок, почти
болезнь. В
восьмидесятые
– девяностые
годы русская
поэзия утратила
свою былую
высоту,
былую напряженность
и силу, она
выцветала
и блекла. Сама
стихотворная
техника лишилась
истинно творческого
начала и энергии.
Великое новаторское
слово Некрасова
в ней стало
только преданием.
Большие таланты
в поэзии будто
вымерли навсегда.
Лишь словно
бы по инерции
писали эпигоны
гражданственной
некрасовской
школы, лишенные
глубины и яркости.
“Поэтов нет…(Не
стало светлых
песен,)Будивших
мир, как предрассветный
звон”,– жаловался
в девяностых
годах Н. Минский.
Мотивы усталости,
опустошенности,
глубокого
уныния пронизывали
все, что появлялось
в поэзии тех
лет.
С чувством
обреченности
пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы
устали,
Сердце грезы
истерзали,
Путь наш долог
и уныл.
Нет огней,
знакомых взору,
Лишь вблизи
по косогору
Ряд темнеющих
могил…
Широкую
популярность
среди читателей
обрел в ту пору
тоскливый и
многословный
Надсон, печатались
– наряду с одаренными
Фофановым или
Случевским
– весьма бледные
и почти исчезнувшие
потом из народной
памяти Ратгауз,
Андреевский,
Фруг, Коринфский,
Федоров, Голенищев-Кутузов.
Доживали свои
последние годы
классики поэзии,
выступившие
в литературе
еще в сороковых
годах,– Фет,
Майков, Полонский,
Плещеев. Из них
только Фет
блеснул в это
время своими
“Вечерними
огнями”. Будущие
символисты
–
Мережковский,
Минский, Сологуб,
Бальмонт –в
ранних своих
стихах мало
чем отличались
от других поэтов.
Едва замеченным
росткам прекрасной
поэзии Бунина
было еще далеко
до зрелости.
Движение
символистов
возникло как
протест против
оскудения
русской поэзии,
как стремление
сказать в ней
свежее слово,
вернуть ей
жизненную
силу. Одновременно
оно несло в
себе и отрицательную
реакцию на
позитивистские,
материалистические
воззрения
русской критики,
начиная с имен
Белинского,
Добролюбова,
Чернышевского
и кончая Н.
Михайловским,
а позднее
противостояло
и критикам-марксистам.
На щите символистов
были начертаны
идеализм и
религия.
Первыми
ласточками
символистского
движения в
России был
трактат Дмитрия
Мережковского
“О причинах
упадка и о новых
течениях современной
русской литературы”
(1892), его сборник
стихотворений
“Символы”,
а также книги
Минского “При
свете совести”
и А. Волынского
“Русские критики”.
В тот же отрезок
времени – в
1894–1895 годах– выходят
три сборника
“Русские символисты”,
в которых печатались
преимущественно
стихотворения
их издателя
–молодого поэта
Валерия Брюсова.
Сюда же примыкали
начальные книги
стихов Константина
Бальмонта
– “Под северным
небом”, “В
безбрежности”.
В них исподволь
тоже кристаллизовался
символистский
взгляд на поэтическое
слово.
Символизм
возник в России
не изолированно
от Запада. На
русских символистов
в известной
мере влияла
и французская
поэзия (Верлен,
Рембо, Малларме),
и английская,
и немецкая, где
символизм
проявил себя
в поэзии десятилетием
раньше. Русские
символисты
ловили отголоски
философии Ницше
и Шопенгауэра.
Однако они
решительно
отрицали свою
принципиальную
зависимость
от западноевропейской
литературы.
Они искали свои
корни в русской
поэзии – в книгах
Тютчева, Фета,
Фофанова, простирая
свои родственные
притязания
даже на Пушкина
и Лермонтова.
Бальмонт, например,
считал, что
символизм в
мировой литературе
существовал
издавна Символистами
были, по его
мнению, Кальдерон
и Блейк, Эдгар
По и Бодлер,
Генрик Ибсен
и Эмиль Верхарн.
Несомненно
одно: в русской
поэзии, особенно
у Тютчева и
Фета, были зерна,
проросшие в
творчестве
символистов.
А тот факт, что
символистское
течение, возникнув,
не умерло, не
исчезло до
срока, а развивалось,
вовлекая в свое
русло новые
силы, свидетельствует
о национальной
почве, об определенных
его корнях в
духовной культуре
России. Русский
символизм резко
отличался от
западного
всем своим
обликом –
духовностью,
разнообразием
творческих
единиц, высотой
и богатством
своих свершений.
На первых
порах, в девяностые
годы, стихи
символистов,
с их непривычными
для публики
словосочетаниями
и образами,
часто подвергались
насмешкам и
даже глумлению.
К поэтам-символистам
прилагали
название
декадентов,
подразумевая
под этим термином
упаднические
настроения
безнадежности,
чувство неприятия
жизни, резко
выраженный
индивидуализм.
Черты того и
другого можно
легко обнаружить
у молодого
Бальмонта –
мотивы тоски
и подавленности
свойственны
его ранним
книгам, так
же как демонстративный
индивидуализм
присущ начальным
стихам Брюсова;
символисты
вырастали в
определенной
атмосфере и
во многом несли
ее печать. Но
уже к первым
годам двадцатого
столетия символизм
как литературное
течение, как
школа выделился
со всей определенностью,
во всех своих
гранях. Его уже
трудно было
спутать с другими
явлениями в
искусстве, у
него уже был
свой поэтический
строй, свои
эстетика и
поэтика, свое
учение. 1900 год
можно считать
рубежом, когда
символизм
утвердил в
поэзии свое
особенное лицо
– в этом году
вышли зрелые,
ярко окрашенные
авторской
индивидуальностью
символистские
книги: “Tertia Vigilia”
(“Третья стража”)
Брюсова и “Горящие
здания” Бальмонта.
На чем же
настаивали
символисты,
что лежало в
основе их поэтики?
В чем заключались
их специфические
взгляды? Символизм
в литературе
был движением
романтиков,
воодушевляемых
философией
идеализма. Уже
Мережковский
в своем трактате
объявил войну
материалистическому
мировоззрению,
утверждая, что
вера, религия
– краеугольный
камень человеческого
бытия и искусства.
“Без веры в
божественное
начало,– писал
он,– нет на земле
красоты, нет
справедливости,
нет поэзии, нет
свободы”.
Огромное
влияние на
русских символистов
оказал философ
и поэт Владимир
Соловьев.
В его учении
было заложено
идущее от
древнегреческого
Платона представление
о существовании
двух миров –
здешнего, земного,
и потустороннего,
высшего, совершенного,
вечного. Земная
действительность
– только отблеск,
искаженное
подобие верховного,
запредельного
мира, и человек
– “связующее
звено между
божественным
и природным
миром”. В своей
мистической
религиозно-философской
прозе и в стихах
Вл. Соловьев
звал вырваться
из-под власти
вещественного
и временного
бытия к потустороннему
– вечному и
прекрасному
миру. Эта идея
о двух мирах
– “двоемирие”
– была глубоко
усвоена символистами.
Ее особенно
развивало и
второе поколение
символистов
– младосимволисты
(их даже называли
“соловьёвцами”),
выступившие
на литературной
арене в самом
начале нового
века, в 1903–1904 годах.
Среди них
утвердилось
и представление
о поэте как
теурге, маге,
“тайновидце
и тайнотворце
жизни”, которому
дана способность
приобщения
к потустороннему,
запредельному,
сила прозреть
его и выразить
в своем искусстве.
Символ в искусстве
и стал средством
такого прозрения
и приобщения.
Символ (от греческого
symbolus – знак, опознавательная
примета) в художестве
есть образ,
несущий и
аллегоричность,
и свое вещественное
наполнение,
и широкую, лишенную
строгих границ,
возможность
истолкования.
Он таит в себе
глубинный
смысл, как бы
светится им.
Символы, по
Вячеславу
Иванову,– это
“знамения иной
действительности”.
“Я не символист,–
говорил он,–
если слова мои
равны себе,
если они – не
эхо иных звуков,
о которых не
знаешь, как о
Духе, откуда
они приходят
и куда уходят”.
“Создания
искусства,–
писал Брюсов,–
это приотворенные
двери в Вечность”.
Символ, по его
формуле, должен
был “выразить
то, что нельзя
просто “изречь”.
Поэты-символисты,
утверждает
Бальмонт, “овеяны
дуновениями,
идущими из
области запредельного”,
они – эти поэты
– “пресоздавая
вещественность
сложной своей
впечатлительностью,
властвуют над
миром и проникают
в его мистерии”.
В поэзии символистов
укоренялся
не всем доступный,
достаточно
элитарный, по
выражению
Иннокентия
Анненского,
“беглый язык
намеков, недосказов”
– “тут нельзя
ни понять всего,
о чем догадываешься,
ни объяснить
всего, что
прозреваешь
или что болезненно
в себе ощущаешь,
но для чего в
языке не найдешь
и слова”. Появились
даже, начиная
со стихотворении
Вл. Соловьева,
целые гнезда
слов-символов,
слов-сигналов
(“небо”, “звезды”,
“зори”, “восходы”,
“лазурь”),
которым придавался
мистический
смысл.
Позднее
Вячеслав Иванов,
дополнил толкование
символа: символ
дорожит своей
материальностью”,
“верностью
вещам”, говорил
он, символ “ведёт
от земной реальности
к высшей” (a realibus
ad realiora)”; Иванов даже
применял термин
– “реалистический
символизм”.
Символисты
заняли свое
место в русском
искусстве в
эпоху, когда
социальная
действительность
в России да и
во всей Европе
была до чрезвычайности
зыбкой, чреватой
взрывами и
катастрофами.
Резкие классовые
противоречия,
вражда и столкновения
держав, глубокий
духовный кризис
общества подспудно
грозили небывалым
потрясением.
Ведь на эти
роковые десятилетия
падает русская
революция 1905
года и разразившаяся
через девять
лет мировая
война, а затем
две революции
1917 года в России.
И Брюсов, и Блок
и Андрей Белый
чувствовали
всеобщее
неблагополучие
и близость
катаклизма
с необычайной
остротой. Можно
сказать, что
символисты
жили с ощущением
грядущей вселенской
беды, но вместе
с тем – в духе
соловьёвских
мистических
теорий – они
ждали и жаждали
некоего обновления
(“преображения”)
всего человечества.
Это преображение
рисовалось
им в космических
масштабах и
должно было
быть достигнуто
через соединение
искусства с
религией.
Религиозную
подоплеку
искусства,
признавали
почти все символисты.
Особенно отчётливо
это проявилось
у младосимволистов,
у “теургов”.
“Смысл искусства
только религиозен”,–
утверждал
Андреи Белый.
Споря с Брюсовым,
который рассматривал
символизм
лишь как школу
искусства,
Белый настаивал
на творящей,
преобразующей;
духовной роли
символизма”,
видя в нём “революцию
духа”. Символизм
– не школа стиха,
возражал, он
Брюсову “а
новая жизнь
и спасение
человечества”.
Со своей утопической
теорией “нового
религиозного
сознания”,
теорией “Третьего
завета”, которая
разумела как
цель некое
слияние античного
язычества и
христианства,
выступал
Мережковский,
концепцию
“соборности”
проповедовал
в своих статьях
Вячеслав Иванов.
“Религия есть
прежде всего
чувствование
связи всего
сущего и смысла
всяческой
жизни”,– говорил
он. Ему вторил
близкий по
религиозным
исканиям русский
философ С. Булгаков,
писавший в 1908
году: “Вера в
распятого бога
и его евангелие…–
полная, высочайшая
и глубочайшая
истина о человеке
и его жизни”.
Младосимволисты,
в частности
Андрей Белый,
в начале двадцатого
века даже пережили
полосу тревожного
ожидания “конца
света”, космической
катастрофы,
полагая, что
она уже “при
дверях”. Они
видели ее знаки
в сильном свечения
зорь и закатов
над Москвой,
объясняющееся
пылью, которая
носилась тогда
в земной атмосфере
после извержения,
вулкане на
острове Мартинике.
Читая замечательное
стихотворение
Брюсова “Конь
Блед”, мы должны
помнить эти
таинственные
веяния. На такие
эсхатологические,
т.е. предполагавшие
близкое и
катастрофическое
решение судеб
мира, настроения
молодых поэтов-мистиков,
возможно,
воздействовала
и гипотеза
тепловой смерти
вселенной,
которую в ту
пору выдвигали
учёные. Символисты
вообще были
склонны мистически
осмысливать
факты собственного
быта и творить
из них своеобразные
мифы.
Приход “второй
волны” символистов
предвещал
возникновение
противоречий
в символистской
лагере. Именно
поэты “второй
волны”, младосимволисты,
разрабатывали
теургические
идеи. Трещина
прошла прежде
всего между
поколениями
символистов
– старшими,
“куда входили,
кроме Брюсова,
Бальмонт, Минский,
Мережковский,
Гиппиус, Сологуб,
и младшими
(Белый, Вячеслав
Иванов, Блок,
С. Соловьев).
Революция 1905
года, в ходе
которой символисты
заняли отнюдь
не одинаковые
идейные позиции,
усугубила их
противоречия.
К 1910 году между
символистами
обозначился
явный раскол.
В марте этого
года сначала
в Москве, зятем
в Петербурге,
в Обществе
ревнителей
художественного
слова, Вячеслав
Иванов прочитал
свой доклад
“Заветы символизма”.
В поддержку
Иванова выступил
Блок, а позднее
и Белый. Вячеслав
Иванов выдвигал
,на первый план
как главную
задачу символистского
движения его
теургическое
воздействие,
“жизнестроительство”,
“преображение
жизни”. Брюсов
же звал теургов
быть творцами
поэзии и не
более того, он
заявлял, что
символизм
“хотел быть
и всегда был
только искусством”.
Поэты-теурги,
замечал он,
клонят к тому,
чтобы лишить
поэзию ее свободы,
ее “автономии”.
Брюсов все
решительнее
отмежевывался
от ивановской
мистики, за что
Андрей Белый
обвинял его
в измене символизму.
Дискуссия
символистов
1910 года многими
была воспринята
не только как
кризис, но и
как распад
символистской
школы. В ней
происходит
и перегруппировка
сил, и расщепление.
В десятых годах
ряды символистов
покидает молодежь,
образуя объединение
акмеистов,
противопоставивших
себя символистской
школе. Шумно
выступили на
литературной
арене футуристы,
обрушившие
на символистов
град насмешек
и издевательств.
Позднее Брюсов
писал, что символизм
в те годы лишился
динамики, окостенел;
школа “застыла
в своих традициях,
отстала от
темпа жизни”.
Окончательное
падение символистской
школы историки
литературы
датируют по-разному:
одни обозначают
его 1910 годом,
другие– началом
двадцатых.
Пожалуй, вернее
будет сказать,
что символизм
как течение
в русской литературе
исчез с приходом
революционного
1917 года.
Историческое
значение русского
символизма
велико. Символисты
чутко уловили
и выразили
тревожные,
трагические
предощущения
социальных
катастроф и
потрясений
начала нашего
столетия. В их
стихах запечатлен
романтический
порыв к миропорядку,
где царили бы
духовная свобода
и единение
людей. Лучшие
произведения
корифеев русского
символизма
ныне представляют
собой огромную
эстетическую
ценность. Символизм
выдвинул
творцов-художников
всеевропейского,
мирового масштаба.
Это были поэты
и прозаики и
одновременно
философы, мыслители,
высокие эрудиты,
люди обширных
знаний. Бальмонт,
Брюсов, Анненский,
Сологуб, Белый
и Блок освежили
и обновили
поэтический
язык, обогатив
формы стиха,
его ритмику,
словарь, краски.
Они как бы привили
нам новое
поэтическое
зрение, приучили
объемнее, глубже,
чувствительнее
воспринимать
и расценивать
поэзию.
Еще в трактате
1893 года Мережковский
отмечал “три
главных элемента
нового искусства:
мистическое
содержание,
символы и расширение
художественной
впечатлительности”.
“Лелеять слово,
оживлять слова
забытые, но
выразительные,
создавать новые
для новых понятий,
заботиться
о гармоничном
сочетании слов,
вообще работать
над развитием
словаря и
синтаксиса,–
писал Брюсов,–
было одной из
главнейших
задач школы”.
Сама образность
символистов
была новой для
русской поэзии
и открывала
для поэтов
позднейшей
поры возможность
творческих
поисков и проб.
“В наши дни,–
поучал уже
после Октября,
в двадцатых
годах, М. Горький
молодых литераторов,–
нельзя писать
стихи, не опираясь
на тот язык,
который выработан
Брюсовым, Блоком
и др. поэтами
90–900 гг.”
Постулаты
символизма
отнюдь не
нивелировали
его творцов;
они были людьми
яркой
индивидуальности:
у каждого в
поэзии свой
тембр голоса,
своя палитра
красок, свой
облик. Певучий
Бальмонт, первым
из символистов
достигший
всероссийской
известности
и славы; многогранный,
с литыми бронзовыми
строфами, Брюсов,
наиболее земной,
наиболее далекий
от мистики,
наиболее
реалистический
по духу среди
своих собратий;
до болезненности
тонкий психолог,
созерцатель
Иннокентий
Анненский;
мятущийся
Андрей Белый,
создавший
замечательную
книгу стихов
о задыхающейся
в годы реакции
после девятьсот
пятого года
России “Пепел”
и романы “Серебряный
голубь” и
“Петербург”;
мастер горестных
в своей музыкальности
стихов, автор
“Мелкого беса”
Сологуб; многомудрый
Вячеслав Иванов,
“ловец человеческих
душ”, знаток
Эллады, неиссякаемый
источник изощренных
теорий; Александр
Блок, с годами
ставший национальным
поэтом, нашей
гордостью,–
Блок, чья поэзия
– и печальная,
и полная светлой
любви песнь
о родине, и повесть
о своих пожизненных
духовных путях
и блужданиях.
У символизма
была широкая
периферийная
зона: немало
крупных поэтов
примыкало
к символистской
школе, не числясь
ее ортодоксальными
адептами и не
исповедуя ее
программу.
Назовем хотя
бы Максимилиана
Волошина и
Михаила Кузмина.
Воздействие
символистов
было заметно
и на молодых
стихотворцах,
входивших в
другие кружки
и школы.
С
символизмом
прежде всего
связано понятие
“серебряный
век” русской
поэзии. При
этом наименовании
как бы вспоминается
ушедший в прошлое
золотой век
литературы,
время Пушкина.
Называют время
рубежа девятнадцатого-двадцатого
столетий и
русским ренессансом.
“В России в
начале века
был настоящий
культурный
ренессанс,–
писал философ
Бердяев.– Только
жившие в это
время знают,
какой творческий
подъем был у
нас пережит,
какое веяние
духа охватило
русские души.
Россия пережила
расцвет поэзии
и философии,
пережила напряженные
религиозные
искания, мистические
и оккультные
настроения”.
В самом деле:
в России той
поры творили
Лев Толстой
и Чехов, Горький
и Бунин, Куприн
и Леонид Андреев;
в изобразительном
искусстве
работали Суриков
и Врубель, Репин
и Серов, Нестеров
и Кустодиев,
Васнецов и
Бенуа, Коненков
и Рерих; в музыке
и театре –
Римский-Корсаков
и Скрябин, Рахманинов
и Стравинский,
Станиславский
и Коммисаржевская,
Шаляпин и Нежданова,
Собинов и
Качалов, Москвин
и Михаил Чехов,
Анна Павлова
и Карсавина.
Далее
я приведу некоторые
характерные
особенности
стихов Бальмонта.
Стихи Бальмонта,
семантика
которых всегда
подчинена
музыкальному
принципу, часто
являются лишь
игрой звуков
(начальные
строки из
стихотворения
“Песня без
слов”– “ Ландыши.
Лютики. Ласки
любовные. Ласточки
лепет. Лобзанье
лучей ”), достигающей
порой большой
виртуозности
(“Чёлн томленья”).
ЧЁЛН
ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье.
Вздохи ветра.
Величавый
возглас волн.
Близко
буря. В берег
бьётся
Чуждый чарам
чёрный чёлн.
Чуждый
чистым чарам
счастья,
Чёлн
томленья, чёлн
тревог
Бросил
берег, бьётся
с бурей,
Ищет светлых
снов чертог.
Мчится
взморьем, мчится
морем,
Отдаваясь
воле волн.
Месяц матовый
взирает,
Месяц горькой
грусти полн.
Умер ветер.
Ночь чернеет.
Ропщет море.
Мрак растёт.
Чёлн томленья
тьмой охвачен.
Буря воет
в бездне
вод.
В поэзии
Бальмонта
широко
используется
приём повторения,
диктуемый не
столько смыслом
стиха, столько
его звучанием:
Я – внезапный
излом,
Я – играющий
гром,
Я – прозрачный
ручей.
Я – для
всех и ничей.
В
конце хочется
добавить, мне
бы не хотелось
чтобы у того
кто прослушал
(прочитал) этот
проект сложилось
мнение, что
символизм –
течение исключительно
художественное,
сравнительно
далёкое от
общественной
жизни и борьбы.
Список
используемой
литературы:
Пьяных
Михаил Фёдорович
“Серебряный
век”, Л: Лениздат
1991г.
Банников Николай
Васильевич
“Серебряный
век русской
поэзии” М:
Просвещение
1993 г.
“Серебряный
век: поэзия”
М: АСТ Олимп
1996г.
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины – смутное, тревожное безвременье.
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,– писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,– жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору
Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или
Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти
Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов.
Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах,– Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты –
Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт –в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии
Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия
Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги
Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени – в 1894–1895 годах– выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя
–молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов
Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо,
Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и
Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии – в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению,
Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн.
Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм.
Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало,– писал он,– нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир
Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903–1904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге,
“тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования.
Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу
Иванову,– это “знамения иной действительности”. “Я не символист,– говорил он,– если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства,– писал Брюсов,– это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты- символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”,
“восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и
Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления
(“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение искусства с религией.
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты.
Особенно отчётливо это проявилось у младосимволистов, у “теургов”. “Смысл искусства только религиозен”,– утверждал Андреи Белый. Споря с Брюсовым, который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый настаивал на творящей, преобразующей; духовной роли символизма”, видя в нём “революцию духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая жизнь и спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового религиозного сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как цель некое слияние античного язычества и христианства, выступал Мережковский, концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав Иванов.
“Религия есть прежде всего чувствование связи всего сущего и смысла всяческой жизни”,– говорил он. Ему вторил близкий по религиозным исканиям русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в распятого бога и его евангелие…– полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его жизни”. Младосимволисты, в частности Андрей Белый, в начале двадцатого века даже пережили полосу тревожного ожидания “конца света”, космической катастрофы, полагая, что она уже “при дверях”. Они видели ее знаки в сильном свечения зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая носилась тогда в земной атмосфере после извержения, вулкане на острове
Мартинике. Читая замечательное стихотворение Брюсова “Конь Блед”, мы должны помнить эти таинственные веяния. На такие эсхатологические, т.е. предполагавшие близкое и катастрофическое решение судеб мира, настроения молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и гипотеза тепловой смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные. Символисты вообще были склонны мистически осмысливать факты собственного быта и творить из них своеобразные мифы.
Приход “второй волны” символистов предвещал возникновение противоречий в символистской лагере. Именно поэты “второй волны”, младосимволисты, разрабатывали теургические идеи. Трещина прошла прежде всего между поколениями символистов – старшими, “куда входили, кроме Брюсова, Бальмонт,
Минский, Мережковский, Гиппиус, Сологуб, и младшими (Белый, Вячеслав
Иванов, Блок, С. Соловьев). Революция 1905 года, в ходе которой символисты заняли отнюдь не одинаковые идейные позиции, усугубила их противоречия. К
1910 году между символистами обозначился явный раскол. В марте этого года сначала в Москве, зятем в Петербурге, в Обществе ревнителей художественного слова, Вячеслав Иванов прочитал свой доклад “Заветы символизма”. В поддержку Иванова выступил Блок, а позднее и Белый. Вячеслав Иванов выдвигал ,на первый план как главную задачу символистского движения его теургическое воздействие, “жизнестроительство”, “преображение жизни”.
Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии и не более того, он заявлял, что символизм “хотел быть и всегда был только искусством”. Поэты-теурги, замечал он, клонят к тому, чтобы лишить поэзию ее свободы, ее “автономии”.
Брюсов все решительнее отмежевывался от ивановской мистики, за что Андрей
Белый обвинял его в измене символизму. Дискуссия символистов 1910 года многими была воспринята не только как кризис, но и как распад символистской школы. В ней происходит и перегруппировка сил, и расщепление. В десятых годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов, противопоставивших себя символистской школе. Шумно выступили на литературной арене футуристы, обрушившие на символистов град насмешек и издевательств. Позднее Брюсов писал, что символизм в те годы лишился динамики, окостенел; школа “застыла в своих традициях, отстала от темпа жизни”. Окончательное падение символистской школы историки литературы датируют по-разному: одни обозначают его 1910 годом, другие– началом двадцатых. Пожалуй, вернее будет сказать, что символизм как течение в русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года.
Историческое значение русского символизма велико. Символисты чутко уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф и потрясений начала нашего столетия. В их стихах запечатлен романтический порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей.
Лучшие произведения корифеев русского символизма ныне представляют собой огромную эстетическую ценность. Символизм выдвинул творцов-художников всеевропейского, мирового масштаба. Это были поэты и прозаики и одновременно философы, мыслители, высокие эрудиты, люди обширных знаний.
Бальмонт, Брюсов, Анненский, Сологуб, Белый и Блок освежили и обновили поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объемнее, глубже, чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию.
Еще в трактате 1893 года Мережковский отмечал “три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности”. “Лелеять слово, оживлять слова забытые, но выразительные, создавать новые для новых понятий, заботиться о гармоничном сочетании слов, вообще работать над развитием словаря и синтаксиса,– писал Брюсов,– было одной из главнейших задач школы”. Сама образность символистов была новой для русской поэзии и открывала для поэтов позднейшей поры возможность творческих поисков и проб. “В наши дни,– поучал уже после Октября, в двадцатых годах, М. Горький молодых литераторов,– нельзя писать стихи, не опираясь на тот язык, который выработан Брюсовым,
Блоком и др. поэтами 90–900 гг.”
Постулаты символизма отнюдь не нивелировали его творцов; они были людьми яркой индивидуальности: у каждого в поэзии свой тембр голоса, своя палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, первым из символистов достигший всероссийской известности и славы; многогранный, с литыми бронзовыми строфами, Брюсов, наиболее земной, наиболее далекий от мистики, наиболее реалистический по духу среди своих собратий; до болезненности тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский; мятущийся Андрей Белый, создавший замечательную книгу стихов о задыхающейся в годы реакции после девятьсот пятого года России “Пепел” и романы “Серебряный голубь” и
“Петербург”; мастер горестных в своей музыкальности стихов, автор “Мелкого беса” Сологуб; многомудрый Вячеслав Иванов, “ловец человеческих душ”, знаток Эллады, неиссякаемый источник изощренных теорий; Александр Блок, с годами ставший национальным поэтом, нашей гордостью,– Блок, чья поэзия – и печальная, и полная светлой любви песнь о родине, и повесть о своих пожизненных духовных путях и блужданиях.
У символизма была широкая периферийная зона: немало крупных поэтов примыкало к символистской школе, не числясь ее ортодоксальными адептами и не исповедуя ее программу. Назовем хотя бы Максимилиана Волошина и Михаила
Кузмина. Воздействие символистов было заметно и на молодых стихотворцах, входивших в другие кружки и школы.
С символизмом прежде всего связано понятие “серебряный век” русской поэзии. При этом наименовании как бы вспоминается ушедший в прошлое золотой век литературы, время Пушкина. Называют время рубежа девятнадцатого- двадцатого столетий и русским ренессансом. “В России в начале века был настоящий культурный ренессанс,– писал философ Бердяев.– Только жившие в это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и философии, пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные настроения”. В самом деле: в России той поры творили Лев Толстой и Чехов,
Горький и Бунин, Куприн и Леонид Андреев; в изобразительном искусстве работали Суриков и Врубель, Репин и Серов, Нестеров и Кустодиев, Васнецов и
Бенуа, Коненков и Рерих; в музыке и театре – Римский-Корсаков и Скрябин,
Рахманинов и Стравинский, Станиславский и Коммисаржевская, Шаляпин и
Нежданова, Собинов и Качалов, Москвин и Михаил Чехов, Анна Павлова и
Карсавина.
Далее я приведу некоторые характерные особенности стихов Бальмонта.
Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному принципу, часто являются лишь игрой звуков (начальные строки из стихотворения “Песня без слов”– “ Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки лепет. Лобзанье лучей ”), достигающей порой большой виртуозности (“Чёлн томленья”).
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
В поэзии Бальмонта широко используется приём повторения, диктуемый не столько смыслом стиха, столько его звучанием:
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей.
Я – для всех и ничей.
В конце хочется добавить, мне бы не хотелось чтобы у того кто прослушал
(прочитал) этот проект сложилось мнение, что символизм – течение исключительно художественное, сравнительно далёкое от общественной жизни и борьбы.
Список используемой литературы:
1. Пьяных Михаил Фёдорович “Серебряный век”, Л: Лениздат 1991г.
2. Банников Николай Васильевич “Серебряный век русской поэзии” М:
Просвещение 1993 г.
“Серебряный век: поэзия” М: АСТ Олимп 1996г.
***
Бескрылый дух, землёю полонённый,
Себя забывший и забытый бог…
Один лишь сон – и снова, окрылённый,
Ты мчишься ввысь от суетных тревог.
Неясный луч знакомого блистанья,
Чуть слышный отзвук песни неземной, –
И прежний мир в немеркнущем сияньи
Встаёт опять пред чуткою душой.
Один лишь сон – и в тяжком пробужденьи
Ты будешь ждать с томительной тоской
Вновь отблеска нездешнего виденья,
Вновь отзвука гармонии святой.
1883
Николай Минский
***
О, этот бред сердечный и вечера,
И вечер бесконечный, что был вчера.
И гул езды далёкой, как дальний плеск,
И свечки одинокой печальный блеск.
И собственного тела мне чуждый вид,
И горечь без предела былых обид.
И страсти отблеск знойный из прежних лет,
И маятник спокойный, твердящий: нет.
И шёпот укоризны кому-то вслед,
И сновиденье жизни, и жизни бред.
1901
Иннокентий Анненский
Среди миров
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды и повторяю имя…
Не потому, чтоб я Её любил.
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне в сомненье тяжело,
Я у Неё одной молю ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.
1909
Фёдор Сологуб
***
Я – бог таинственного мира,
Весь мир в одних моих мечтах.
Не сотворю себе кумира
Ни на земле, ни в небесах.
Моей божественной природы
Я не открою никому.
Тружусь, как раб, а для свободы
Зову я ночь, покой и тьму.
28 октября 1896
Дмитрий Мережковский
***
Дома и призраки людей –
Всё в дымку ровную сливалось,
И даже пламя фонарей
В тумане мёртвом задыхалось.
И мимо каменных громад
Куда-то люди торопливо,
Как тени бледные, скользят,
И сам иду я молчаливо,
Куда – не знаю, как во сне,
Иду, иду, и мнится мне,
Что вот сейчас я, утомлённый,
Умру, как пламя фонарей,
Как бледный призрак, порождённый
Туманом северных ночей.
1889
Вячеслав Иванов
Осенью
Ал.Н.Чеботаревской *
Рощи холмов, багрецом испещрённые,
Синие, хмурые горы вдали…
В жёлтой глуши на шипы изощрённые
Дикие вьются хмели.
Луч кочевой серебром загорается…
Словно в гробу, остывая, Земля
Пышною скорбию солнц убирается…
Стройно дрожат тополя.
Ветра порывы… Безмолвия звонкие…
Катится белым забвеньем река…
Ты повилики закинула тонкие
В чуткие сны тростника.
1903
Константин Бальмонт
Камыши
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.
О чём они шепчут? О чём говорят?
Зачем огоньки между ними горят?
Мелькают, мигают – и снова их нет.
И снова забрезжил блуждающий свет.
Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.
И тиной запахло. И сырость ползёт.
Трясиной заманит, сожмёт, засосёт.
“Кого? Для чего? – камыши говорят. –
Зачем огоньки между нами горят?”
Но месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет всё ниже свой лик.
И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.
1895
Зинаида Гиппиус
Она
В своей бессовестной и жалкой низости,
Она, как пыль, сера, как прах земной.
И умираю я от этой близости,
От неразрывности её со мной.
Она шершавая, она колючая,
Она холодная, она змея.
Меня изранила противно-жгучая
Её коленчатая чешуя.
О, если б острое почуял жало я!
Неповоротлива, тупа, тиха.
Такая тяжкая, такая вялая,
И нет к ней доступа – она глуха.
Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мёртвая, и эта чёрная,
И эта страшная – моя душа!
1905
Валерий Брюсов
***
Мы встретились с нею случайно,
И робко мечтал я об ней,
Но долго заветная тайна
Таилась в печали моей.
Но раз в золотое мгновенье
Я высказал тайну свою;
Я видел румянец смущенья,
Услышал в ответ я “люблю”.
И вспыхнули трепетно взоры,
И губы слилися в одно.
Вот старая сказка, которой
Быть юной всегда суждено.
27 апреля 1893
Андрей Белый
Родина
В.П.Свентицкому*
Те же росы, откосы, туманы,
Над бурьянами рдяный восход,
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий, бедный народ;
И в раздолье, на воле – неволя;
И суровый свинцовый наш край
Нам бросает с холодного поля –
Посылает нам крик: “Умирай –
Как и все умирают”… Не дышишь,
Смертоносных не слышишь угроз: –
Безысходные возгласы слышишь
И рыданий, и жалоб, и слёз.
Те же возгласы ветер доносит;
Те же стаи несытых смертей
Над откосами косами косят,
Над откосами косят людей.
Роковая страна, ледяная,
Проклятая железной судьбой –
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?
1908
Александр Блок
***
И тяжкий сон житейского сознанья
Ты отряхнёшь, тоскуя и любя.
Вл.Соловьёв
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельныя мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
4 июня 1901
В последние десятилетия XIX века мир русской поэзии переживал кризис жанра. Пушкинский период — Золотой век, как будто исчерпал весь творческий потенциал России, русская поэзия утратила былую высоту* напряженность и силу. «Поэтов нет… Не стало светлых песен, Будивших мир, как предрассветный звон»,— писал в 90-х годах Н. Минский. Вся поэзия того времени проникнута мотивами усталости, опустошения, глубокого уныния. Немало этому способствовала политическая жизнь России того времени — кризис существовавшего общественного строя, классовые противоречия, режим реакции, наступивший после разгрома революционного народничества — все это не самым лучшим образом сказывалось на состоянии русской литературы. Именно этот период и стал началом зарождения нового поэтического течения — символизма. Это движение возникло как протест против оскудения русской поэзии, как надежда на ее возрождение, стремление придать ей былую силу и значимость. Но вместе с этим поэты-символисты отличались полной своей аполитичностью, стремясь уйти от общественных проблем и, ставя во главу своего творчества идеализм и религию. Значительное влияние на русских символистов оказывала и западная поэзия, где символизм возник десятилетием раньше, хотя сами поэты и не признавали принципиальной зависимости от западного течения, утверждая, что основы данного явления заложены Тютчевым, Фетом и даже Пушкиным. К поэтам символистам относили себя К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, И. Анненский и многие другие. В первые годы распространения течения символизма, общественность клеймила его представителей, как декадентов, отражающих в своем творчестве упаднические настроения тоски, безнадежности, подавленности. Этими мотивами проникнуты ранние стихи Бальмонта, Брюсова. Но с течением времени символизм утвердил свои позиции в русской литературе, выделился как школа с присущими только этому течению системой образов, эстетикой, поэтическим строем. В поэзии символистов преобладает сложный, не всегда понятный, по выражению И. Анненского «беглый язык намеков, недосказов». Особенностью данного течения является взгляд на предназначение поэта — «тайновидце и тайнотворце жизни», овеянном «дуновениями, идущими из области запредельного», то есть, просматривалось полное отрицание гражданской позиции поэта. «Смысл искусства только религиозен»,— эту фразу Андрея Белого можно сделать девизом всех поэтов-символистов того времени. Не в силах смириться с мрачной действительностью, поэты призывали к «революции духа» под предводительством символизма. Суровой реальности они противопоставляют «мир мечты», возвышающий и очищающий человека, преображающий земное бытие и торящий тропу к высшей реальности. Таким образом, поэты-символисты ставили искусство выше жизни, открывая перспективы высшего потустороннего мира, обесценивали человеческое бытие. Изменения в общественной жизни России, в частности, революция 1905 года, внесли смятение в ряды символистов, создав предпосылки к возникновению между ними противоречий: выделившаяся группа авторов во главе с Вячеславом Ивановым основной задачей символизма признавала «жизнестроительство», «преображение жизни», в то время, как остальные символисты продолжали настаивать на свободе символизма, как искусства. Эти годы ознаменованы созданием Ф. Сологубом цикла стихов «Родине», написанием В. Брюсовым стихотворения «Грядущие гунны», воспевающего неизбежный конец старого мира, Н. Минским — «Гимна рабочим». К. Бальмонт выпустил в Париже сборник «Песни мстителя», запрещенный в России. И многие другие поэты нашли вдохновение в событиях этого времени.
Нет ничего удивительного в том, что в этот непростой переломный период русская земля стала рожать огромное количество выдающихся поэтов, настоящих творцов. В эти годы творили Блок, Гумилев, Соловьев, Гиппиус, Есенин, Ахматова, Цветаева, Белый, Дягилев, Бердяев, Брюсов, Маяковский и многие другие. Ощущение надвигающейся бури очень хорошо передал Блок в своем произведении «Возмездие». Творчество всех поэтов «серебряного века» содержит в себе нравственные искания и посыл к духовному совершенствованию личности в преддверии грядущих перемен.
Именно в период «серебряного века» в русской литературе появляются такие направления, как символизм, футуризм и акмеизм. Поэты-символисты в основу своего творчества вложили образ-символ (Блок, Гиппиус). Сильнейшее влияние на них оказала философия Соловьева о вечной Женственности в качестве спасительного начала. В акмеизме же заложена наивысшая степень чего-либо (Мандельштам, Ахматова). Его приверженцы принимают реальный мир и возводят в абсолют простые, обыденные вещи. Самым эпатажным из этих направлений считается футуризм (Маяковский). Это неоднозначное и очень интересное направление.
«Серебряный век», несомненно, обогатил русскую литературу. Он подарил миру массу бессмертных имен, произведения которых звучат до сих пор и все так же трогают сердца. Для себя я тоже нашел в этой эпохе поэтов, творчество которых оказалось мне близко.
(Анна Ахматова)
Тематика акмеизма полностью соответствовала этим принципам, основными были: тема земной красоты, тема духовного мира человека (его переживаний, чувств, эмоций). Акмеисты нередко обращались к библейским и мифологическим образам и сюжетам.
(Владимир Маяковский)
Следующее течение – футуризм – особенно полюбилось современникам. Это было авангардное направление, которое заявляло: «Границ не существует!» Основными образами футуризма были образ своего высшего «я», мотив поклонения разрушению, образ презренной буржуазии и образ человека тонкой душевной организации. Поскольку футуризм тяготел к живописи, то поэты (Маяковский, Северянин, Хлебников, Крученых, Каменский) придавали большое значение форме: появлялись авторские неологизмы, устаревшая система построения фраз и рифмы жестко критиковались.
(Сергей Есенин)
Новокрестьянская поэзия в качестве направления заняла одну из лидирующих позиций в литературе Серебряного века. Поэты этого направления (Есенин, Клюев, Клычков) особое внимание уделяли образам и тематике, а именно теме деревенской России, образу матери-природы, фольклорным образам и мотивам.
Серебряный век русской поэзии по праву можно назвать выразительным и ослепительным временем. Этот период подарил литературе чувственного, смелого и яркого лирического героя в условиях неспокойной атмосферы. На поэзию Серебряного века оказали большое внимание революция, война, кризис личности. Поэзия этого времени неординарная, непредсказуемая, главный образ Серебряного века – человек, лишившийся всего, но с гордо поднятой головой преодолевающий невзгоды.
>>> Скачать < << Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины – смутное, тревожное безвременье. В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией Простер совиные крыла,–
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,– жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов. Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах,– Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты – Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт –в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Возможно вы искали – Сочинение: Символика заглавий книг А. А. Ахматовой
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени – в 1894–1895 годах– выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя –молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо, Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии – в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению, Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн. Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм. Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало,– писал он,– нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903–1904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, “тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования. Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу Иванову,– это “знамения иной действительности”. “Я не символист,– говорил он,– если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства,– писал Брюсов,– это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”, “восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Похожий материал – Сочинение: Симеон Полоцкий и его культурно-просветительская деятельность
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления (“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение искусства с религией.
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты. Особенно отчётливо это проявилось у младосимволистов, у “теургов”. “Смысл искусства только религиозен”,– утверждал Андреи Белый. Споря с Брюсовым, который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый настаивал на творящей, преобразующей; духовной роли символизма”, видя в нём “революцию духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая жизнь и спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового религиозного сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как цель некое слияние античного язычества и христианства, выступал Мережковский, концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав Иванов. “Религия есть прежде всего чувствование связи всего сущего и смысла всяческой жизни”,– говорил он. Ему вторил близкий по религиозным исканиям русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в распятого бога и его евангелие…– полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его жизни”. Младосимволисты, в частности Андрей Белый, в начале двадцатого века даже пережили полосу тревожного ожидания “конца света”, космической катастрофы, полагая, что она уже “при дверях”. Они видели ее знаки в сильном свечения зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая носилась тогда в земной атмосфере после извержения, вулкане на острове Мартинике. Читая замечательное стихотворение Брюсова “Конь Блед”, мы должны помнить эти таинственные веяния. На такие эсхатологические, т.е. предполагавшие близкое и катастрофическое решение судеб мира, настроения молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и гипотеза тепловой смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные. Символисты вообще были склонны мистически осмысливать факты собственного быта и творить из них своеобразные мифы.
Приход “второй волны” символистов предвещал возникновение противоречий в символистской лагере. Именно поэты “второй волны”, младосимволисты, разрабатывали теургические идеи. Трещина прошла прежде всего между поколениями символистов – старшими, “куда входили, кроме Брюсова, Бальмонт, Минский, Мережковский, Гиппиус, Сологуб, и младшими (Белый, Вячеслав Иванов, Блок, С. Соловьев). Революция 1905 года, в ходе которой символисты заняли отнюдь не одинаковые идейные позиции, усугубила их противоречия. К 1910 году между символистами обозначился явный раскол. В марте этого года сначала в Москве, зятем в Петербурге, в Обществе ревнителей художественного слова, Вячеслав Иванов прочитал свой доклад “Заветы символизма”. В поддержку Иванова выступил Блок, а позднее и Белый. Вячеслав Иванов выдвигал ,на первый план как главную задачу символистского движения его теургическое воздействие, “жизнестроительство”, “преображение жизни”. Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии и не более того, он заявлял, что символизм “хотел быть и всегда был только искусством”. Поэты-теурги, замечал он, клонят к тому, чтобы лишить поэзию ее свободы, ее “автономии”. Брюсов все решительнее отмежевывался от ивановской мистики, за что Андрей Белый обвинял его в измене символизму. Дискуссия символистов 1910 года многими была воспринята не только как кризис, но и как распад символистской школы. В ней происходит и перегруппировка сил, и расщепление. В десятых годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов, противопоставивших себя символистской школе. Шумно выступили на литературной арене футуристы, обрушившие на символистов град насмешек и издевательств. Позднее Брюсов писал, что символизм в те годы лишился динамики, окостенел; школа “застыла в своих традициях, отстала от темпа жизни”. Окончательное падение символистской школы историки литературы датируют по-разному: одни обозначают его 1910 годом, другие– началом двадцатых. Пожалуй, вернее будет сказать, что символизм как течение в русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года.
Историческое значение русского символизма велико. Символисты чутко уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф и потрясений начала нашего столетия. В их стихах запечатлен романтический порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей. Лучшие произведения корифеев русского символизма ныне представляют собой огромную эстетическую ценность. Символизм выдвинул творцов-художников всеевропейского, мирового масштаба. Это были поэты и прозаики и одновременно философы, мыслители, высокие эрудиты, люди обширных знаний. Бальмонт, Брюсов, Анненский, Сологуб, Белый и Блок освежили и обновили поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объемнее, глубже, чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию.
Очень интересно – Сочинение: Синонимия русского и немецкого языков. Проблематика подбора, перевода и классификации синонимов на материале романа Г. Фаллады Каждый умирает в одиночку
Еще в трактате 1893 года Мережковский отмечал “три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности”. “Лелеять слово, оживлять слова забытые, но выразительные, создавать новые для новых понятий, заботиться о гармоничном сочетании слов, вообще работать над развитием словаря и синтаксиса,– писал Брюсов,– было одной из главнейших задач школы”. Сама образность символистов была новой для русской поэзии и открывала для поэтов позднейшей поры возможность творческих поисков и проб. “В наши дни,– поучал уже после Октября, в двадцатых годах, М. Горький молодых литераторов,– нельзя писать стихи, не опираясь на тот язык, который выработан Брюсовым, Блоком и др. поэтами 90–900 гг.”
Постулаты символизма отнюдь не нивелировали его творцов; они были людьми яркой индивидуальности: у каждого в поэзии свой тембр голоса, своя палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, первым из символистов достигший всероссийской известности и славы; многогранный, с литыми бронзовыми строфами, Брюсов, наиболее земной, наиболее далекий от мистики, наиболее реалистический по духу среди своих собратий; до болезненности тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский; мятущийся Андрей Белый, создавший замечательную книгу стихов о задыхающейся в годы реакции после девятьсот пятого года России “Пепел” и романы “Серебряный голубь” и “Петербург”; мастер горестных в своей музыкальности стихов, автор “Мелкого беса” Сологуб; многомудрый Вячеслав Иванов, “ловец человеческих душ”, знаток Эллады, неиссякаемый источник изощренных теорий; Александр Блок, с годами ставший национальным поэтом, нашей гордостью,– Блок, чья поэзия – и печальная, и полная светлой любви песнь о родине, и повесть о своих пожизненных духовных путях и блужданиях.
У символизма была широкая периферийная зона: немало крупных поэтов примыкало к символистской школе, не числясь ее ортодоксальными адептами и не исповедуя ее программу. Назовем хотя бы Максимилиана Волошина и Михаила Кузмина. Воздействие символистов было заметно и на молодых стихотворцах, входивших в другие кружки и школы.
С символизмом прежде всего связано понятие “серебряный век” русской поэзии. При этом наименовании как бы вспоминается ушедший в прошлое золотой век литературы, время Пушкина. Называют время рубежа девятнадцатого-двадцатого столетий и русским ренессансом. “В России в начале века был настоящий культурный ренессанс,– писал философ Бердяев.– Только жившие в это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и философии, пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные настроения”. В самом деле: в России той поры творили Лев Толстой и Чехов, Горький и Бунин, Куприн и Леонид Андреев; в изобразительном искусстве работали Суриков и Врубель, Репин и Серов, Нестеров и Кустодиев, Васнецов и Бенуа, Коненков и Рерих; в музыке и театре – Римский-Корсаков и Скрябин, Рахманинов и Стравинский, Станиславский и Коммисаржевская, Шаляпин и Нежданова, Собинов и Качалов, Москвин и Михаил Чехов, Анна Павлова и Карсавина.
Далее я приведу некоторые характерные особенности стихов Бальмонта.
Вам будет интересно – Сочинение: Синтаксическая и фонетическая стилистика
Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному принципу, часто являются лишь игрой звуков (начальные строки из стихотворения “Песня без слов”– “ Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки лепет. Лобзанье лучей ”), достигающей порой большой виртуозности (“Чёлн томленья”).
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
В поэзии Бальмонта широко используется приём повторения, диктуемый не столько смыслом стиха, столько его звучанием:
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей.
Похожий материал – Сочинение: Синтаксические конструкции с простыми сравнительными формами прилагательных, наречий и слов категории состояния на примере произведения О. Э. Мандельштама
Я – для всех и ничей.
В конце хочется добавить, мне бы не хотелось чтобы у того кто прослушал (прочитал) этот проект сложилось мнение, что символизм – течение исключительно художественное, сравнительно далёкое от общественной жизни и борьбы.
Список используемой литературы:
1. Пьяных Михаил Фёдорович “Серебряный век”, Л: Лениздат 1991г.
2. Банников Николай Васильевич “Серебряный век русской поэзии” М: Просвещение 1993 г.
3. “Серебряный век: поэзия” М: АСТ Олимп 1996г.
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины смутное, тревожное безвременье.
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”, жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору
Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались наряду с одаренными Фофановым или Случевским весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов. Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах, Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени в 18941895 годах выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов Константина Бальмонта “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо, Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению, Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн. Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм. Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало, писал он, нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах “двоемирие” была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 19031904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, “тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования. Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу Иванову, это “знамения иной действительности”. “Я не символист, говорил он, если слова мои равны себе, если они не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства, писал Брюсов, это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они эти поэты “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”, “восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем в духе соловьёвских мистических теорий они ждали и жаждали некоего обновления (“преображения”) всего человечества. Это преоб
Похожие работы
“Серебряный век” в русском искусстве
Влияние событий в стране на творчество поэтов серебряного века
Любимые писатели Серебряного века
Новое поэтическое течение Серебряного века
Основные черты и значение “Серебряного века” для культуры России
Поэзия “Серебряного века”. Основные течения и взгляды на них
Поэзия Серебряного века. Основные течения и взгляды на них
Серебряный век и творчество А.Н. Скрябина
Силуэт серебряного века
Символизм в поэзии Серебряного века
Символизм в поэзии Серебряного века
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины – смутное, тревожное безвременье. символизм поэзия семантика музыкальный
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и игла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,-
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии.
Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет… (Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,- жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору
Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов. Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах,- Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты – Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт – в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени – в 1894-1895 годах- выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя -молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо, Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии – в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению, Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн. Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм. Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало,- писал он,- нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903-1904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, “тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования. Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу Иванову,- это “знамения иной действительности”. “Я не символист,- говорил он,- если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства,- писал Брюсов,- это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”, “восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления (“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение искусства с религией.
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты. Особенно отчётливо это проявилось у младосимволистов, у “теургов”. “Смысл искусства только религиозен”,- утверждал Андреи Белый. Споря с Брюсовым, который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый настаивал на творящей, преобразующей; духовной роли символизма”, видя в нём “революцию духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая жизнь и спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового религиозного сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как цель некое слияние античного язычества и христианства, выступал Мережковский, концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав Иванов. “Религия есть прежде всего чувствование связи всего сущего и смысла всяческой жизни”,- говорил он. Ему вторил близкий по религиозным исканиям русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в распятого бога и его евангелие…- полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его жизни”. Младосимволисты, в частности Андрей Белый, в начале двадцатого века даже пережили полосу тревожного ожидания “конца света”, космической катастрофы, полагая, что она уже “при дверях”. Они видели ее знаки в сильном свечения зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая носилась тогда в земной атмосфере после извержения, вулкане на острове Мартинике. Читая замечательное стихотворение Брюсова “Конь Блед”, мы должны помнить эти таинственные веяния. На такие эсхатологические, т.е. предполагавшие близкое и катастрофическое решение судеб мира, настроения молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и гипотеза тепловой смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные. Символисты вообще были склонны мистически осмысливать факты собственного быта и творить из них своеобразные мифы.
Приход “второй волны” символистов предвещал возникновение противоречий в символистской лагере. Именно поэты “второй волны”, младосимволисты, разрабатывали теургические идеи. Трещина прошла прежде всего между поколениями символистов – старшими, “куда входили, кроме Брюсова, Бальмонт, Минский, Мережковский, Гиппиус, Сологуб, и младшими (Белый, Вячеслав Иванов, Блок, С. Соловьев). Революция 1905 года, в ходе которой символисты заняли отнюдь не одинаковые идейные позиции, усугубила их противоречия. К 1910 году между символистами обозначился явный раскол. В марте этого года сначала в Москве, зятем в Петербурге, в Обществе ревнителей художественного слова, Вячеслав Иванов прочитал свой доклад “Заветы символизма”. В поддержку Иванова выступил Блок, а позднее и Белый. Вячеслав Иванов выдвигал ,на первый план как главную задачу символистского движения его теургическое воздействие, “жизнестроительство”, “преображение жизни”. Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии и не более того, он заявлял, что символизм “хотел быть и всегда был только искусством”. Поэты-теурги, замечал он, клонят к тому, чтобы лишить поэзию ее свободы, ее “автономии”. Брюсов все решительнее отмежевывался от ивановской мистики, за что Андрей Белый обвинял его в измене символизму. Дискуссия символистов 1910 года многими была воспринята не только как кризис, но и как распад символистской школы. В ней происходит и перегруппировка сил, и расщепление. В десятых годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов, противопоставивших себя символистской школе. Шумно выступили на литературной арене футуристы, обрушившие на символистов град насмешек и издевательств. Позднее Брюсов писал, что символизм в те годы лишился динамики, окостенел; школа “застыла в своих традициях, отстала от темпа жизни”. Окончательное падение символистской школы историки литературы датируют по-разному: одни обозначают его 1910 годом, другие- началом двадцатых. Пожалуй, вернее будет сказать, что символизм как течение в русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года.
Историческое значение русского символизма велико. Символисты чутко уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф и потрясений начала нашего столетия. В их стихах запечатлен романтический порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей. Лучшие произведения корифеев русского символизма ныне представляют собой огромную эстетическую ценность. Символизм выдвинул творцов-художников всеевропейского, мирового масштаба. Это были поэты и прозаики и одновременно философы, мыслители, высокие эрудиты, люди обширных знаний. Бальмонт, Брюсов, Анненский, Сологуб, Белый и Блок освежили и обновили поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объемнее, глубже, чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию.
Еще в трактате 1893 года Мережковский отмечал “три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности”. “Лелеять слово, оживлять слова забытые, но выразительные, создавать новые для новых понятий, заботиться о гармоничном сочетании слов, вообще работать над развитием словаря и синтаксиса,- писал Брюсов,- было одной из главнейших задач школы”. Сама образность символистов была новой для русской поэзии и открывала для поэтов позднейшей поры возможность творческих поисков и проб. “В наши дни,- поучал уже после Октября, в двадцатых годах, М. Горький молодых литераторов,- нельзя писать стихи, не опираясь на тот язык, который выработан Брюсовым, Блоком и др. поэтами 90-900 гг.”
Постулаты символизма отнюдь не нивелировали его творцов; они были людьми яркой индивидуальности: у каждого в поэзии свой тембр голоса, своя палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, первым из символистов достигший всероссийской известности и славы; многогранный, с литыми бронзовыми строфами, Брюсов, наиболее земной, наиболее далекий от мистики, наиболее реалистический по духу среди своих собратий; до болезненности тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский; мятущийся Андрей Белый, создавший замечательную книгу стихов о задыхающейся в годы реакции после девятьсот пятого года России “Пепел” и романы “Серебряный голубь” и “Петербург”; мастер горестных в своей музыкальности стихов, автор “Мелкого беса” Сологуб; многомудрый Вячеслав Иванов, “ловец человеческих душ”, знаток Эллады, неиссякаемый источник изощренных теорий; Александр Блок, с годами ставший национальным поэтом, нашей гордостью,- Блок, чья поэзия – и печальная, и полная светлой любви песнь о родине, и повесть о своих пожизненных духовных путях и блужданиях.
У символизма была широкая периферийная зона: немало крупных поэтов примыкало к символистской школе, не числясь ее ортодоксальными адептами и не исповедуя ее программу. Назовем хотя бы Максимилиана Волошина и Михаила Кузмина. Воздействие символистов было заметно и на молодых стихотворцах, входивших в другие кружки и школы.
С символизмом прежде всего связано понятие “серебряный век” русской поэзии. При этом наименовании как бы вспоминается ушедший в прошлое золотой век литературы, время Пушкина. Называют время рубежа девятнадцатого-двадцатого столетий и русским ренессансом. “В России в начале века был настоящий культурный ренессанс,- писал философ Бердяев.- Только жившие в это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и философии, пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные настроения”. В самом деле: в России той поры творили Лев Толстой и Чехов, Горький и Бунин, Куприн и Леонид Андреев; в изобразительном искусстве работали Суриков и Врубель, Репин и Серов, Нестеров и Кустодиев, Васнецов и Бенуа, Коненков и Рерих; в музыке и театре – Римский-Корсаков и Скрябин, Рахманинов и Стравинский, Станиславский и Коммисаржевская, Шаляпин и Нежданова, Собинов и Качалов, Москвин и Михаил Чехов, Анна Павлова и Карсавина.
Далее я приведу некоторые характерные особенности стихов Бальмонта.
Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному принципу, часто являются лишь игрой звуков (начальные строки из стихотворения “Песня без слов”- “ Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки лепет. Лобзанье лучей ”), достигающей порой большой виртуозности (“Чёлн томленья”).
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
В поэзии Бальмонта широко используется приём повторения, диктуемый не столько смыслом стиха, столько его звучанием:
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей.
Я – для всех и ничей.
В конце хочется добавить, мне бы не хотелось чтобы у того кто прослушал (прочитал) этот проект сложилось мнение, что символизм – течение исключительно художественное, сравнительно далёкое от общественной жизни и борьбы.
Список используемой литературы
1. Пьяных Михаил Фёдорович “Серебряный век”, Л: Лениздат 1991г.
2. Банников Николай Васильевич “Серебряный век русской поэзии” М: Просвещение 1993 г.
3. “Серебряный век: поэзия” М: АСТ Олимп 1996г.
Размещено на Allbest.ru
…
Акмеизм – красивое слово, которое переводится как «вершина» или «острие». Какие же основные различия между символизмом и акмеизмом?
Прежде всего, оно состоит в том, что произведения поэтов-акмеистов были проще и не несли в себе такого глубокого сакрального смысла, как у символистов. Тема религии была не настолько навязчива, тема мистики тоже отошла на второй план. Точнее, акмеисты писали о земном, но предлагали не забывать, что ирреальная сторона тоже существует.
Если символизм нес в себе идею непостижимой тайны, то акмеизм – это скорее загадка, над которой стоит подумать, и обязательно найдешь ответ.
Но акмеисты сильно поторопились, и течение просуществовало не так долго, как того хотели его участники. Уже в первые годы был написан манифест акмеизма, который, при всей своей насыщенности, не особо соответствовал действительности. Творчество поэтов «Цеха» не всегда несло в себе все идеи манифеста, и критики были очень недовольны этим фактом. А в 1914 году началась война, и акмеизм скоро забылся, так и не успев расцвести.
Футуризм
Футуризм не являлся цельной эстетической школой и включал в себя различные направления: кубофутуризм, эгофутуризм, мезонин поэзии и т.д. Его название происходит от английского слова «future», что в переводе означает «будущее». Давид Давидович Бурлюк – один из главных представителей, «отец футуризма», как он сам любил себя называть, ненавидел заимствования из языка и называл футуристов «будетлянами».
Признаки и особенности:
Футуристы, в отличие от других направлений, ориентировались на разные типы культуры. У поэта сформировалась новая роль, он одновременно становился разрушителем и творцом.
Футуризм, как явление авангардное, стремился эпатировать публику. Марсель Дюшан, который принес на выставку писсуар и назвал это собственным творением, изобразив на нем свою подпись, был первым, у кого получилось сделать такой скандальный выпад в сторону творческой интеллигенции.
Некоторые филологи утверждают, что акмеизм и футуризм – это не отдельные течения, а лишь реакция на то, что делали в своё время представители символизма. Ведь в стихотворениях многих символистов, к примеру, у Блока или Бальмонта, можно найти строки, которые звучат весьма авангардно.
Если символисты считали главным искусством музыку, то футуристы, прежде всего, ориентировались на живопись. Не зря многие из поэтов изначально были художниками, к примеру, Д. Бурлюк и его брат, Маяковский и Хлебников. Ведь искусство футуризма – это искусство изображения, слова изображались на плакатах или агитационных листах, чтобы публика могла видеть и запомнить основной посыл поэтов.
Футуристы предлагали окончательно забыть традиционное искусство. «Сбросить Пушкина с корабля современности» — их основной девиз. Маринетти также призывал «ежедневно плевать на алтарь искусства».
Футуристы уделяли большее внимание не символике, а конкретно слову. Они пытались его видоизменить, иногда не самым понятным и эстетичным способом, чтобы задеть читателя. Их интересовала историческая основа слова, его фонетика. Это было нужно для того, чтобы слова буквально «выпирали» из текста.
На происхождение футуризма очень повлияла деятельность итальянских футуристов, в особенности, манифест Филиппо Томазо Маринетти, который был написан в 1910 году.
В 1910 году собирается группа из братьев Бурлюков, Велимира Хлебникова и поэтессы Елены Гуро, которая, к сожалению, прожила очень короткую жизнь, но подавала большие надежды, как творец. Они назначают дом Давида Бурлюка местом для творчества и создают сборник «Садок судей». Напечатали его на самой дешевой бумаге (обоях) и пришли на знаменитые «среды» к В. Иванову. Весь вечер сидели довольно тихо, но ушли раньше, предварительно рассовав по карманам чужих пальто, те самые сборники. Именно с этого необычного происшествия, по сути, и начался русский футуризм.
В 1912 году создается «Пощечина общественному вкусу», которая шокировала читателей. Этот сборник наполовину состоял из стихов В. Хлебникова, чье творчество очень ценилось футуристами.
Футуристы призывали к созданию новых форм в искусстве. Основными мотивами их творчества были:
возвеличивание собственного «я»,
фанатичное поклонение войне и разрушениям,
презрение к буржуазии и слабой человеческой изнеженности.
Для них было важно привлечь к себе как можно больше внимания, и для этого футуристы были готовы на все. Они одевались в странную одежду, рисовали на лицах символы, развешивали плакаты и ходили так по городу, скандируя собственные произведения. Люди реагировали по-разному, кто-то восхищенно смотрел вслед, удивляясь смелости пришельцев, а кто-то мог наброситься с кулаками.
Имажинизм
Некоторые черты этого направления очень схожи с футуризмом. Термин впервые появился в среде английских поэтов Т. Элиота, У. Люьиса, Т. Хьюма, Э. Паунда и Р. Олдингтона. Они решили, что поэзия нуждается в большей образности («image» в переводе с английского значит «образ»). Они стремились создать новый поэтический язык, в котором нет места клишированным фразам. Русские поэты впервые узнали об имажинизме от Зинаиды Венгеровой, на тот момент, одной из самых знаменитых литературных критиков. В 1915 году вышла в свет её статья «Английские футуристы», и тогда молодые поэты задумались о том, что могли бы позаимствовать название у англичан, но при этом создать собственное течение. Тогда бывший футурист Владимир Шершневич в 1916 году пишет «Зеленую книгу», в которой впервые употребляет термин «имажинизм» и заявляет, что образ должен стоять выше содержания произведения.
Затем в 1919 году в журнале «Сирена» публикуют «Декларацию» ордена имажинистов. В ней были указаны основные правила и философские концепции этого движения.
Имажинизм, подобно сюрреалистическому движению во Франции, был самым организованным течением из всех существующих. Его участники часто проводили литературные вечера и встречи, публиковали большое количество сборников. Выпускали собственный журнал, который носил название «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Но, несмотря на такую сплоченность, поэты-имажинисты имели абсолютно разные взгляды на творчество. К примеру, поэзия Анатолия Мариенгофа или Владимира Шерневича отличалась упадническими настроениями, личными переживаниями, пессимизмом. И в то же время, в их кругу был Сергей Есенин, для которого тема родины становится ключевой в творчестве. Отчасти, это был образ крестьянского мальчишки-простачка, который он сам себя придумал, чтобы стать популярнее. После революции Есенин и вовсе откажется от него, но здесь важен сам факт того, насколько разнородными были поэты этого течения, и как они подходили к созданию своих произведений.
Именно это различие в итоге привело к расколу имажинизма на две разные группы, а позже движение распалось вовсе. В их кругу на тот момент чаще стали возникать разного рода полемики и споры. Поэты противоречили друг другу, высказывая свои мысли, и не могли найти компромисс, который бы сгладил конфликт.
Эгофутуризм
Разновидность футуристического течения. Его название несет в себе основную идею («Эгофутуризм» переводится как «Я – будущее»). Его история началась с 1911 года, но этому направлению не удалось долго просуществовать. Игорь Северянин стал тем поэтом, который решил самостоятельно придумать собственное течение и воплотить свою идею с помощью творчества. В Петербурге он открывает кружок «Ego», с которого и начался эгофутуризм. В его сборнике «Пролог. Эгофутуризм. Поэза грандос. Апофеозная тетрадь третьего тома» название течения прозвучало впервые.
Сам Северянин не составлял никаких манифестов и не писал творческую программу для собственного течения, он писал о нём так:
В отличие от школы Маринетти, я прибавил к этому слову [футуризм] приставку «эго» и в скобках «вселенский»… Лозунгами моего эгофутуризма были: 1. Душа – единственная истина. 2. Самоутверждение личности. 3. Поиски нового без отвергания старого. 4. Осмысленные неологизмы. 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы. 6. Борьба со «стереотипами» и «заставками». 7. Разнообразие метров.
В 1912 году в том же Петербурге была создана «Академия эгопоэзии», к которой присоединились молодые и совсем неопытные Г. Иванов, Грааль-Арельский (С. Петров) и К. Олимпов. Лидером все ещё оставался Северянин. Собственно, из всех названных выше поэтов, он стал единственным, чье творчество до сих пор не забыто и активно изучается филологами.
Когда к течению эгофутуризма присоединился совсем ещё молодой Иван Игнатьев, создается «Интуитивная ассоциация эгофутуристов», куда вошли П. Широков, В. Гнедов и Д. Крючков. Так они характеризовали движение эгофутуризма в своём манифесте: «Непрестанное устремление каждого Эгоиста к достижению возможностей Будущего в Настоящем посредством развития эгоизма».
Многие произведения эгофутуристов служили не для чтения, а для исключительно зрительного восприятия текста, о чём предупреждали сами авторы в заметках к стихотворениям.
Представители
Анна Андреевна Ахматова (1889-1966 гг.)
Поэтесса, переводчица и литературовед, её раннее творчество принято относить к течению акмеизма. Была одной из учениц Гумилева, за которого позже вышла замуж. В 1966 году была номинирована на Нобелевскую премию. Главной трагедией её жизни, конечно, стала революция. Репрессии забрали у неё самых дорогих людей: первого мужа Николая Гумилёва, который был расстрелян в 1921 году, уже после их развода, сына Льва Гумилёва, который провел в заключении более 10 лет, и, наконец, третьего мужа Николая Пунина, трижды арестованного, и погибшего в лагере 1953 году. Всю боль этих страшных потерь Ахматова вложила в поэму «Реквием», которая стала самым значительным произведением в её творчестве.
Основные мотивы её стихотворений связаны с любовью, которая проявляется во всем. Любовь к родине, к семье. Удивительно, что, несмотря на соблазн присоединиться к эмиграции, Ахматова решает остаться в поруганной стране. Чтобы спасти её. И многие современники вспоминают, что свет в окнах её дома в Петрограде вселял в их души надежду на лучшее.
Николай Степанович Гумилев (1886-1921 гг.)
Создатель школы акмеизма, прозаик, переводчик и литературный критик. Гумилев всегда отличался своим бесстрашием. Ему было не стыдно показать, что он чего-то не умеет, и это всегда приводило его к победе, даже в самых безнадежных ситуациях. Очень часто его фигура смотрелась довольно комично, но это положительно сказалось на его творчестве. Читатель всегда мог поставить себя на его место и чувствовать некую схожесть. Поэтическое искусство для Гумилева – это, прежде всего, ремесло. Он воспевал в своем творчестве художников и поэтов, которые много трудились, чтобы развить свой навык, ибо не верил в торжество прирожденного гения. В его стихотворениях часто прослеживается автобиографичность.
Но есть период абсолютно новой поэтики, когда Гумилев находит свою особую манеру. Стихотворение «Заблудившийся трамвай» — эмблема, напоминающая творчество Ш. Бодлера. Все земное в пространстве стихотворения становится метафизическим. В этот период Гумилев побеждает самого себя. Во время революции, находясь в Лондоне, он все же решает вернуться в Россию и, к сожалению, это решение становится роковым для его жизни.
Марина Ивановна Цветаева (1892-1941 гг.)
Цветаева очень не любила использование феминитивов в её адрес, поэтому, скажем о ней так: поэт Серебряного века, прозаик, переводчик. Она была тем автором, которого нельзя отнести к конкретному течению Серебряного века. Она родилась в благополучной семье, и детство было самым счастливым периодом в её жизни. Но прощание с беззаботной юностью становится настоящей трагедией. И отголоски этих переживаний мы можем заметить во всех зрелых стихотворениях Цветаевой. Её сборник 1910 года «Книга в красном переплете», как раз описывает все те прекрасные, вдохновляющие впечатления маленькой девочки. Она с любовью пишет о детских книгах, музыке, походах на каток.
В жизни Цветаеву можно было назвать максималисткой. Она всегда и во всем шла до конца. В любви вручала всю себя человеку, к которому испытывала чувства. А потом так же сильно ненавидела. Когда Марина Ивановна поняла, что детское время навсегда ушло – она разочаровывается. С помощью главного знака своих стихотворений – тире, она будто противопоставляла два мира. В её поздней поэзии присутствует предельное отчаяние, Бога для неё уже не существует, а слова о мире имеют слишком жестокий оттенок.
Сергей Митрофанович Городецкий (1884-1967 гг.)
Русский поэт, прозаик, драматург, критик, публицист, художник. Стал заниматься творчеством после сближения с А.А. Блоком. В своих первых опытах ориентировался на него и Андрея Белого. Но, с другой стороны, молодой поэт сблизился с обычным крестьянским народом во время своей поездки в Псковскую губернию. Там он слышит множество песен, прибауток, былин и впитывает в себя народный фольклор, который позже в полной мере отразится в его творчестве. Его с восторгом принимают в «башне» Вячеслава Иванова, и Городецкий на какое-то время становится главным гостем на знаменитых «средах».
Но позже поэт стал уделять слишком много внимания религии, и это вызвало негативную реакцию у символистов. В 1911 году Городецкий разрывает с ними отношения и, заручившись поддержкой Гумилева, становится одним из организаторов «Цеха поэтов». В своих стихотворениях Городецкий призывал к развитию умения созерцательности, но эту идею пытался показать без излишней философии. На протяжении всей жизни он не переставал работать и совершенствовать свой поэтический язык.
Владимир Владимирович Маяковский (1893-1930 гг.)
Один из самых значительных поэтов XX века, который проявил себя в сфере кино, драматургии, сценарного мастерства. А также был художником и редактором журналов. Являлся представителем футуризма. Маяковский был довольно сложной фигурой. Его произведения насильственно заставляли читать, и поэтому у интеллигенции сложилась стойкая неприязнь ко всему, что делал поэт.
Он родился в сельской местности, в Грузии, и этот факт коренным образом повлиял на его дальнейшую судьбу. Он прилагал больше усилий к тому, чтобы его заметили, и это отражалось в его творчестве и в том, как он умел преподносить его. После тюремного заключения Маяковский отходит от политической жизни и отдает всего себя искусству. Поступает в художественную академию, где знакомится с Д. Бурлюком, и эта судьбоносная встреча навсегда определила род его занятий. Маяковский был поэтом-оратором, который пытался донести до публики новые истины. Его творчество понимали далеко не все, но он не прекращал признаваться в любви читателю и обращать к нему свои идеи.
Осип Эмильевич Мандельштам (1908-1916 гг.)
Русский поэт, прозаик и переводчик, эссеист, критик, литературовед. Относился к течению акмеизма. Мандельштам довольно рано становится зрелым писателем. Но все же исследователям более интересен поздний период его творчества. Удивительно, что его долго не воспринимали, как поэта, его произведения казались многим пустыми подражаниями. Но, вступив в «Цех поэтов», он, наконец, обретает единомышленников.
Часто Мандельштам опирается на отсылки к другим произведениям классической поэзии. При чем, делает это довольно тонко, чтобы только начитанный и умный человек мог понять истинный смысл. Его стихотворения кажутся читателям немного тусклыми, так как он не любил излишнюю экзальтацию. Размышления о Боге и вечном – частый мотив его произведений, который тесно переплетается с мотивом одиночества. О процессе творчества автор говорил: «Поэтическое слово есть пучок, и смысл из него торчит в разные стороны». Именно эти смыслы мы можем рассмотреть в каждой строке его стихотворений.
Сергей Александрович Есенин (1895-1925 гг.)
Русский поэт, представитель новокрестьянской поэзии и лирики, а в более позднем периоде творчества — имажинизма. Поэт, который умел обставить своё творчество и окружить собственную фигуру завесой тайны. Именно поэтому о его личности до сих пор спорят литературоведы. Но один факт, о котором говорили все современники поэта, абсолютно ясен – он был необыкновенным человеком и творцом. Его раннее творчество поражает поэтической зрелостью. Но за этим кроется некий обман, когда Есенин собирал последний сборник своих стихотворений, он понял, что нужно включить в него произведения, которые он написал, будучи опытным поэтом. Получается, сам подставлял в свою биографию нужные стихи.
Появление Есенина в поэтическом кругу стало настоящим праздником, его будто ждали. Поэтому он создал себе образ простого парня, который может рассказать о жизни в деревне. Он специально интересовался фольклором, чтобы писать народные стихотворения. Но к 1917 году он устает от этого образа и скандально отказывается от него. Войдя в круг имажинистов, начинает играть роль московского хулигана, и мотивы его творчества резко меняются.
Велимир Хлебников (1885-1922 гг.)
Русский поэт и прозаик, один из крупнейших деятелей русского авангарда. Входил в число основоположников русского футуризма; реформатор поэтического языка, экспериментатор в области словотворчества и зауми, «председатель земного шара». Самый интересный поэт своей эпохи. Являлся главной фигурой кубофутуризма.
Несмотря на внешний образ спокойного и тихого человека, был очень амбициозен. Пытался преобразить мир с помощью своей поэзии. Хлебников очень хотел, чтобы люди перестали видеть границы. «Вне пространства и вне времени» — вот главный девиз его жизни. Он пытался создать язык, который смог бы объединить всех нас. Каждое его произведение было попыткой создания такого языка. Также в его творчестве можно проследить некую математичность, видимо, на это повлиял тот факт, что он учился на математическом факультете в Казанском университете. Несмотря на внешнюю сложность его стихотворений, каждое можно читать между строк и понимать, что именно хотел сказать поэт. Сложности в его произведениях всегда присутствуют намеренно, чтобы читатель каждый раз разгадывал своеобразную загадку, читая его.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897-1962 гг.)
Русский поэт-имажинист, теоретик искусства, прозаик и драматург, мемуарист. Писал стихи с самого детства, так как был начитанным ребенком и увлекался русской классикой. После появления символистов на литературной арене он влюбляется в творчество А.А. Блока. В своих ранних произведениях Мариенгоф пытался подражать ему.
Но его настоящая и полноценная литературная карьера началась с момента знакомства с Есениным. Они были очень дружны, их биографии буквально переплелись друг с другом, вместе снимали квартиру, вместе творили, и делили все горести. После знакомства с Шершневичем и Ивневым они решают создать группу имажинистов в 1919 году. Это был период небывалой творческой активности в жизни Мариенгофа. Публикации романов «Циники» и «Бритый человек» сопровождались громкими скандалами, которые доставляли писателю много неудобств. Его личность подверглась травле в СССР, произведения долгое время были запрещены и читались только за рубежом. Роман «Циники» вызвал большой интерес у Бродского, тот писал, что эта книга – лучшее произведение русской литературы.
Игорь Северянин (1887-1941 гг.)
Настоящее имя — Игорь Васильевич Лотарёв. Русский поэт, представитель течения эгофутуризм. Обаятельный и яркий, его популярности завидовал даже сам В.В. Маяковский.
Знаменитым его сделал Лев Николаевич Толстой, а, точнее, его отзыв на стихотворение, которое начинается со слов «Вонзите штопор в упругость пробки…». В то утро в Ясной поляне проходили будничные чтения вслух, и когда прозвучало стихотворение Северянина, то присутствующие заметно оживились и начали хвалить молодого поэта. Толстой был поражен этой реакцией и сказал слова, которые позже растиражировали во всех газетах: «Вокруг виселицы, убийства, похороны, а у них штопор в пробке». После этого личность и творчество Северянина были у всех на слуху. Но ему было тяжело найти союзников в литературной среде, он метался между разными группами и течениями и в результате решил создать своё собственное – эгофутуризм. Тогда он провозглашает величие собственного «я» в творчестве и говорит о себе, как о поэте, который изменил ход литературной русской истории.
София Яковлевна Парнок (1885-1933 гг.)
Русская переводчица и поэтесса. Многие называли её русской Сапфо, ведь она была первой, кто стал свободно говорить об однополой любви в советском пространстве. В каждой строке её стихотворений чувствуется большая и трепетная любовь к женщинам. Она не стеснялась говорить о своих наклонностях, которые проявились довольно рано. В 1914 году на вечере у Аделаиды Герцык поэтесса знакомится с Мариной Цветаевой, и в тот миг обе женщины поняли, что влюблены друг в друга. С тех пор все дальнейшее творчество Парнок было наполнено любовью к Цветаевой. Каждая встреча или совместная поездка рождали у обеих прилив вдохновения, они писали друг другу стихи, в которых рассказывали о своих чувствах.
К сожалению, их посещали мысли о том, что рано или поздно им придется расстаться. Их отношения закончились последними горькими посланиями в стихах после одной крупной ссоры. Несмотря на отношения с другими женщинами, София Парнок считала, что именно Цветаева была той, кто оставил глубокий след в её жизни и творчестве.
Автор: Александра Давыдова
Простер совиные крыла,–
писал впоследствии об этой эпохе Блок.
Тягостная тень реакции легла и на русскую поэзию, переживавшую упадок, почти болезнь. В восьмидесятые – девяностые годы русская поэзия утратила свою былую высоту, былую напряженность и силу, она выцветала и блекла. Сама стихотворная техника лишилась истинно творческого начала и энергии. Великое новаторское слово Некрасова в ней стало только преданием. Большие таланты в поэзии будто вымерли навсегда. Лишь словно бы по инерции писали эпигоны гражданственной некрасовской школы, лишенные глубины и яркости. “Поэтов нет…(Не стало светлых песен,)Будивших мир, как предрассветный звон”,– жаловался в девяностых годах Н. Минский. Мотивы усталости, опустошенности, глубокого уныния пронизывали все, что появлялось в поэзии тех лет.
С чувством обреченности пел К. Фофанов:
Мы озябли, мы устали,
Сердце грезы истерзали,
Путь наш долог и уныл.
Нет огней, знакомых взору,
Лишь вблизи по косогору
Ряд темнеющих могил…
Широкую популярность среди читателей обрел в ту пору тоскливый и многословный Надсон, печатались – наряду с одаренными Фофановым или Случевским – весьма бледные и почти исчезнувшие потом из народной памяти Ратгауз, Андреевский, Фруг, Коринфский, Федоров, Голенищев-Кутузов. Доживали свои последние годы классики поэзии, выступившие в литературе еще в сороковых годах,– Фет, Майков, Полонский, Плещеев. Из них только Фет блеснул в это время своими “Вечерними огнями”. Будущие символисты –
Мережковский, Минский, Сологуб, Бальмонт –в ранних своих стихах мало чем отличались от других поэтов. Едва замеченным росткам прекрасной поэзии Бунина было еще далеко до зрелости.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу. Одновременно оно несло в себе и отрицательную реакцию на позитивистские, материалистические воззрения русской критики, начиная с имен Белинского, Добролюбова, Чернышевского и кончая Н. Михайловским, а позднее противостояло и критикам-марксистам. На щите символистов были начертаны идеализм и религия.
Первыми ласточками символистского движения в России был трактат Дмитрия Мережковского “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892), его сборник стихотворений “Символы”, а также книги Минского “При свете совести” и А. Волынского “Русские критики”. В тот же отрезок времени – в 1894–1895 годах– выходят три сборника “Русские символисты”, в которых печатались преимущественно стихотворения их издателя –молодого поэта Валерия Брюсова. Сюда же примыкали начальные книги стихов Константина Бальмонта – “Под северным небом”, “В безбрежности”. В них исподволь тоже кристаллизовался символистский взгляд на поэтическое слово.
Символизм возник в России не изолированно от Запада. На русских символистов в известной мере влияла и французская поэзия (Верлен, Рембо, Малларме), и английская, и немецкая, где символизм проявил себя в поэзии десятилетием раньше. Русские символисты ловили отголоски философии Ницше и Шопенгауэра. Однако они решительно отрицали свою принципиальную зависимость от западноевропейской литературы. Они искали свои корни в русской поэзии – в книгах Тютчева, Фета, Фофанова, простирая свои родственные притязания даже на Пушкина и Лермонтова. Бальмонт, например, считал, что символизм в мировой литературе существовал издавна Символистами были, по его мнению, Кальдерон и Блейк, Эдгар По и Бодлер, Генрик Ибсен и Эмиль Верхарн. Несомненно одно: в русской поэзии, особенно у Тютчева и Фета, были зерна, проросшие в творчестве символистов. А тот факт, что символистское течение, возникнув, не умерло, не исчезло до срока, а развивалось, вовлекая в свое русло новые силы, свидетельствует о национальной почве, об определенных его корнях в духовной культуре России. Русский символизм резко отличался от западного всем своим обликом – духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих свершений.
На первых порах, в девяностые годы, стихи символистов, с их непривычными для публики словосочетаниями и образами, часто подвергались насмешкам и даже глумлению. К поэтам-символистам прилагали название декадентов, подразумевая под этим термином упаднические настроения безнадежности, чувство неприятия жизни, резко выраженный индивидуализм. Черты того и другого можно легко обнаружить у молодого Бальмонта – мотивы тоски и подавленности свойственны его ранним книгам, так же как демонстративный индивидуализм присущ начальным стихам Брюсова; символисты вырастали в определенной атмосфере и во многом несли ее печать. Но уже к первым годам двадцатого столетия символизм как литературное течение, как школа выделился со всей определенностью, во всех своих гранях. Его уже трудно было спутать с другими явлениями в искусстве, у него уже был свой поэтический строй, свои эстетика и поэтика, свое учение. 1900 год можно считать рубежом, когда символизм утвердил в поэзии свое особенное лицо – в этом году вышли зрелые, ярко окрашенные авторской индивидуальностью символистские книги: “Tertia Vigilia” (“Третья стража”) Брюсова и “Горящие здания” Бальмонта.
На чем же настаивали символисты, что лежало в основе их поэтики? В чем заключались их специфические взгляды? Символизм в литературе был движением романтиков, воодушевляемых философией идеализма. Уже Мережковский в своем трактате объявил войну материалистическому мировоззрению, утверждая, что вера, религия – краеугольный камень человеческого бытия и искусства. “Без веры в божественное начало,– писал он,– нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы”.
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. В его учении было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – “связующее звено между божественным и природным миром”. В своей мистической религиозно-философской прозе и в стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах – “двоемирие” – была глубоко усвоена символистами. Ее особенно развивало и второе поколение символистов – младосимволисты (их даже называли “соловьёвцами”), выступившие на литературной арене в самом начале нового века, в 1903–1904 годах. Среди них утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, “тайновидце и тайнотворце жизни”, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве. Символ в искусстве и стал средством такого прозрения и приобщения. Символ (от греческого symbolus – знак, опознавательная примета) в художестве есть образ, несущий и аллегоричность, и свое вещественное наполнение, и широкую, лишенную строгих границ, возможность истолкования. Он таит в себе глубинный смысл, как бы светится им. Символы, по Вячеславу Иванову,– это “знамения иной действительности”. “Я не символист,– говорил он,– если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят”. “Создания искусства,– писал Брюсов,– это приотворенные двери в Вечность”. Символ, по его формуле, должен был “выразить то, что нельзя просто “изречь”. Поэты-символисты, утверждает Бальмонт, “овеяны дуновениями, идущими из области запредельного”, они – эти поэты – “пресоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии”. В поэзии символистов укоренялся не всем доступный, достаточно элитарный, по выражению Иннокентия Анненского, “беглый язык намеков, недосказов” – “тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова”. Появились даже, начиная со стихотворении Вл. Соловьева, целые гнезда слов-символов, слов-сигналов (“небо”, “звезды”, “зори”, “восходы”, “лазурь”), которым придавался мистический смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от земной реальности к высшей” (a realibus ad realiora)”; Иванов даже применял термин – “реалистический символизм”.
Символисты заняли свое место в русском искусстве в эпоху, когда социальная действительность в России да и во всей Европе была до чрезвычайности зыбкой, чреватой взрывами и катастрофами. Резкие классовые противоречия, вражда и столкновения держав, глубокий духовный кризис общества подспудно грозили небывалым потрясением. Ведь на эти роковые десятилетия падает русская революция 1905 года и разразившаяся через девять лет мировая война, а затем две революции 1917 года в России. И Брюсов, и Блок и Андрей Белый чувствовали всеобщее неблагополучие и близость катаклизма с необычайной остротой. Можно сказать, что символисты жили с ощущением грядущей вселенской беды, но вместе с тем – в духе соловьёвских мистических теорий – они ждали и жаждали некоего обновления (“преображения”) всего человечества. Это преображение рисовалось им в космических масштабах и должно было быть достигнуто через соединение искусства с религией.
Символизм – это художественное направление, которое пришло в советскую культуру из Франции. С перевода на греческом, данный термин обозначал «символ» или же «знак». Новое течение, пришлось на конец 60 годов 19века. Впервые обозначилось в литературном жанре, а уже позже заняло позицию в музыке, театре и изобразительном искусстве. В начале 70х годов, символизм уже добавил в свою суть религию, мифологию и философию.
Самыми обсуждаемыми темами в кругу символистов серебряного века были: любовь, смерть, страдание и ожидание удивительных событий. Основателями нового течения считаются: О. Уайльд, Г. Ибсен, Р. Рильке, А. Рембо, С. Малларме, П. Верлен, К. Гамсун, М. Метерлинк, Э. Верхарн. Практически в каждом сюжете были сцены из интересных и запомнившихся событий средних веков, мифология античности и истории из евангелия.
Течение символизма распространилось среди многих стран, находящихся в Западной Европе. Символизм, как и эстетика, были одним целым. Их сущностью, было обращение к сфере духа и внутреннего видения каждого. В основе течения считалось, что за миром есть большое количество вещей, которые не каждый способен увидеть, а вот современный мир только частью отражает многие вещи. Считалось, что может придти прозрение на все происходящее вокруг, во время того, как исполняется акт творчества.
Символизм на территории России зародился практически в конце 19века. Он пошел от местного мыслителя – философа, который был и поэтом – Соловьева. В его философии утверждалось, что в вечной женственности и красоте можно найти спасение мира. Символист подчеркивал, что он верит в мудрость, красоту, добро и использует их для связи с Богом. Его каждое произведение освещало главные качества символизма и считалось, что это литературно – философское направление.
Символизм характеризуется:
• Иносказаниями и намеками.
• Наполнением стандартных слов знаками.
• Смерть как начало бытия.
• В каждом миге, даже незаметном, отображена вечность.
Все поклонники течения стремились создать картины идеального, по их понятиям мира. Ведь в основе теории была неземная красота. Каждый должен был относиться к словам, как к посланию с особым смыслом. Имя данного течения закрепилось в истории, когда на свет вышли книги: «Символы» и «Русские символисты». Основой книг были стихотворения, которые и отображали суть всего движения.
Символизм в России вроде бы появился как цельное направление, но не смог продолжать быть таковым. Со временем он переломился в независимых и очень ярких, непохожих, между собой индивидуальностях. Все течение было соединено в известных журналах тех годов, таких как: «Золотое руно», «Весы» и выступало как протест против скудности русской поэзии. Каждый из приверженцев течения старался вложить новое свежее слово и внести больше жизненной силы в каждый стих или творение.
Стоит отметить, что первое время после публикаций, все стихи вызывали усмешки, ведь они были совершенно непривычны для публики. Но со временем многие открыли в них свой смысл. Символисты заняли правильное и нужное место во всей эпохе, ведь в те годы социальная действительность была достаточно зыбкой из-за регулярных катастроф и взрывов. В начале была русская революция, позже долгая война, затем еще две революции, которые совершенно опустошили словарный запас и развитие всего общества немного затормозилось.
Сам символизм появился в России не отдельно от Западных государств. На приверженцев течения повлияла поэзия французов, англичан, немцев. В приведенных странах Запада течение проявлялось на несколько лет раньше. Хотя русские символисты упорно отрицали, что они зависят от европейской литературы. Они утверждали, что все корни пошли от книг прежних писателей, таких как: Фет, Тютчев, Фофанов. По их мнению, символизм был уже в литературе долгое время, просто его никто не замечал.
Каждый из русских символистов, которые заявили себя в литературе, были разделены на старших и младших. Первые называли себя «декаденты» и отображали в своих творениях немногие черты из европейских течений. Такими были: Бальмонт, Сологуб, Мережковский, Гиппиус, Брюсов. Символисты, которые относились к младшим, заключали в своих творческих мотивах утопию и поиски вечной женственности. Такими были: Блок, Белый, Анненский, Иванов.
В наши дни, принято считать, что символизм был истинно художественным течением и был очень далек от жизни и борьбы общества. Стихи Бальмонта подтверждение этого. Ведь в каждом слове заключена красота и игра звуков.
ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Чёлн томленья, чёлн тревог
Бросил берег, бьётся с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
Умер ветер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растёт.
Чёлн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
Кроме литературных творений, символизм проявил себя в живописи. Картины Врубеля, Мусатова и Борисова, полностью доказывали этот факт. Помимо вольных художников, которые были приверженцами течения, появились и художественные объединения, такие как: «Голубая роза» и « Мир искусства».
В последние десятилетия XIX века мир русской поэзии переживал кризис жанра. Пушкинский период — Золотой век, как будто исчерпал весь творческий потенциал России, русская поэзия утратила былую высоту — напряженность и силу. «Поэтов нет… Не стало светлых песен, Будивших мир, как предрассветный звон»,- писал в 90-х годах Н. Минский. Вся поэзия того времени проникнута мотивами усталости, опустошения, глубокого уныния. Немало этому способствовала политическая жизнь России того времени — кризис существовавшего общественного строя, классовые противоречия, режим реакции, наступивший после разгрома революционного народничества — все это не самым лучшим образом сказывалось на состоянии русской литературы. Именно этот период и стал началом зарождения нового поэтического течения — символизма. Это движение возникло как протест против оскудения русской поэзии, как надежда на ее возрождение, стремление придать ей былую силу и значимость. Но вместе с этим поэты-символисты отличались полной своей аполитичностью, стремясь уйти от общественных проблем и, ставя во главу своего творчества идеализм и религию. Значительное влияние на русских символистов оказывала и западная поэзия, где символизм возник десятилетием раньше, хотя сами поэты и не признавали принципиальной зависимости от западного течения, утверждая, что основы данного явления заложены Тютчевым, Фетом и даже Пушкиным. К поэтам символистам относили себя К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, И. Анненский и многие другие. В первые годы распространения течения символизма, общественность клеймила его представителей, как декадентов, отражающих в своем творчестве упаднические настроения тоски, безнадежности, подавленности. Этими мотивами проникнуты ранние стихи Бальмонта, Брюсова. Но с течением времени символизм утвердил свои позиции в русской литературе, выделился как школа с присущими только этому течению системой образов, эстетикой, поэтическим строем. В поэзии символистов преобладает сложный, не всегда понятный, по выражению И. Анненского «беглый язык намеков, недосказов». Особенностью данного течения является взгляд на предназначение поэта — «тайновидце и тайнотворце жизни», овеянном «дуновениями, идущими из области запредельного», то есть, просматривалось полное отрицание гражданской позиции поэта. «Смысл искусства только религиозен»,- эту фразу Андрея Белого можно сделать девизом всех поэтов-символистов того времени. Не в силах смириться с мрачной действительностью, поэты призывали к «революции духа» под предводительством символизма. Суровой реальности они противопоставляют «мир мечты», возвышающий и очищающий человека, преображающий земное бытие и торящий тропу к высшей реальности. Таким образом, поэты-символисты ставили искусство выше жизни, открывая перспективы высшего потустороннего мира, обесценивали человеческое бытие. Изменения в общественной жизни России, в частности, революция 1905 года, внесли смятение в ряды символистов, создав предпосылки к возникновению между ними противоречий: выделившаяся группа авторов во главе с Вячеславом Ивановым основной задачей символизма признавала «жизнестроительство», «преображение жизни», в то время, как остальные символисты продолжали настаивать на свободе символизма, как искусства. Эти годы ознаменованы созданием Ф. Сологубом цикла стихов «Родине», написанием В. Брюсовым стихотворения «Грядущие гунны», воспевающего неизбежный конец старого мира, Н. Минским — «Гимна рабочим». К. Бальмонт выпустил в Париже сборник «Песни мстителя», запрещенный в России. И многие другие поэты нашли вдохновение в событиях этого времени.