Сочинение на тему служить бы рад прислуживаться тошно

8 вариантов

1. Слишком часто, особенно в последние годы ХХ века, эти слова из бессмертной комедии «Горе от ума» Александра Сергеевича Грибоедова становились в России оправданием равнодушного, а то и презрительного отношения к нуждам и бедам собственного Отечества. Ибо либеральной мыслью оно было объявлено чуть ли не изначально несовершенным, неказистым, неблагодарным и попросту не заслуживающим того, чтобы ему служить.
   Но сам Грибоедов, 180 лет назад трагически погибший во время разгрома, спровоцированного фанатиками, русской миссии в Тегеране, при всём своём критическом отношении к окружающей прозе жизни и людям, пребывающим во власти, служил Отечеству всеми силами своей гениальной натуры.
   Во всём своеобразный, холодно остроумный, он лучше, острее других видел недостатки российской действительности. Но тем не менее считал долгом чести вкладывать в службу все свои дарования и знания. Служить иначе было ниже его достоинства.
   Когда неприятель в 1812 году вторгся в Россию, он вступил в армию, оставив учёбу в университете. Позже, будучи дипломатом, принимал участие в войнах и делал всё, чтобы добиться самых выгодных для России условий мира. Туркманчайский мирный договор с Персией, текст которого он лично доставил в столицу императору, приумножил державу российскую.
   Грибоедов вывез из Персии и возвратил на родину множество несчастных, измученных русских пленных. Предприятие по тем временам, обстоятельствам и последствиям чрезвычайно опасное. Но было выполнено неустрашимо и не колеблясь.
   И всякий раз, когда нужно было вступиться за несчастных соотечественников, он делал это, презирая грозившую опасность.
   Направленный в апреле 1828 года полномочным министром-резидентом (послом) в Иран, Грибоедов воспринял это назначение как политическую ссылку, от которой невозможно уклониться. Но как представитель своего великого Отечества проводил самую твёрдую политику, отстаивая его честь и выгоды.
   «Уважение к России и к её требованиям, вот мне что нужно», — жёстко сформулировал он своё дипломатическое кредо. И смерть его была следствием действий и поступков, от которых он не мог отказаться, хотя и хорошо представлял, чем ему это грозит.
   Какое поразительное отличие от политиканов, оказавшихся у кормила внешней политики после падения СССР! Они-то ни о каком уважении к России и думать не желали, а о требованиях просто не смели заикнуться. Их усилиями Россия уходила со своего исторического поприща, отворачивалась от трудов и подвигов великих предков. Они безумно считали, что вполне способны «перенаправить тысячелетнюю историю России», сделать страну послушной исполнительницей чужой воли.
   Хочется верить, что время их ушло навсегда. А грибоедовское кредо «Уважение к России и к её требованиям» уже никогда пересмотру подлежать не будет.
   И российская дипломатия, отметившая на днях свой профессиональный праздник, никогда не вернётся к временам «козыревщины».
   http://www.lgz.ru/article/7677/

2. Александр Грибоедов – единственный русский писатель, чья служебная деятельность оставила в истории России след не меньший, чем литературное творчество. Его дипломатической службе и заслугам на этом поприще посвящено несколько монографий  [Шостакович, 1960]; [Попова, 1964], а также бoльшая часть книги [Ениколопов, 1954]). В марте 1816 года Грибоедов вышел в отставку из военной службы. Гражданская служба автора «Горя от ума» началась в июне следующего, 1817 года, когда он поступил в Коллегию иностранных дел (одно из подразделений Министерства иностранных дел) в чине губернского секретаря [Пиксанов, 2000. C. 13,15]. С февраля 1819 по февраль 1822 года он служил секретарем русской дипломатической миссии в Персии, необычайно деятельно, пренебрегая тяготами и опасностями, вызволял русских пленных, находившихся в этой стране со времен русско-персидской войны 1804–1813 годов (война началась после отклонения Россией ультиматума, в котором Персия потребовала вывода российских войск из недавно присоединенного Закавказья).
   В 1822 – начале 1826 года Грибоедов состоял чиновником по дипломатической части при А.П. Ермолове – главнокомандующем Отдельным Кавказским корпусом, управляющем по гражданской части в Грузии, Кавказской и Астраханской губерниях; Ермолов был также наделен полномочиями Чрезвычайного посла в Персии. Служба при Ермолове прервалась 22 января 1826 года: Грибоедов был арестован в крепости Грозной (ныне город Грозный в Чеченской республике) по подозрению в причастности к декабристскому заговору и препровожден в Главный штаб в Петербурге, где находился до начала июня. 2 июня он был освобожден с оправдательным решением как не принадлежавший к тайному обществу: «По высочайшему его императорского величества повелению Комиссия для изыскания о злоумышленном Обществе сим свидетельствует, что коллежский асессор Александр Сергеев сын Грибоедов, как по исследованию найдено, членом того Общества не был и в злонамеренной цели оного участия не принимал» [Щеголев, 1905. C. 45].
   Во второй половине 1826 года Грибоедов, произведенный по выслуге лет в очередной чин – в надворные советники, вернулся к прежнему месту службы. В марте 1827 года на Кавказе Ермолова сменил И.Ф. Паскевич, свойственник писателя (Паскевич был женат на его двоюродной сестре), и Грибоедов продолжил службу под его началом: курировал  дипломатические сношения с Турцией и Персией, учредил газету «Тифлисские ведомости», открыл Тифлисское благородное училище. (Тифлис – старое название грузинского города Тбилиси.) С 1826 года в Закавказье шла новая война с Персией, попытавшейся силой вернуть восточно-закавказские земли. Грибоедов лично участвовал в боевых действиях, выказав отменную смелость, и даже принимал тактические решения. Современники именно ему, а не командующему И.Ф. Паскевичу приписывали успехи русской армии в Закавказье [Смирнов, 1980. С. 211–212]. Грибоедов вел переговоры об условиях мирного договора с наследником престола Аббас-мирзой, за что был произведен в чин коллежского советника [Пиксанов, 2000. С. 105]. Он  разработал предварительный проект мирного договора, а затем участвовал в составлении Туркманчайского трактата – мирного договора с Персией, подписанного 10 февраля 1828 года. Дипломат-литератор лично составил ряд статей, а затем отредактировал итоговый текст. По Туркманчайскому договору к России отходили земли Восточной Армении — Эриванское и Нахичеванское ханства и Персия обязалась не препятствовать переселению армян на российскую территорию. На Персию налагалась огромная контрибуция в 20 млн руб. серебром. Российское правительство признало Аббас-мирзу, подписавшего договор с Россией и бывшего добрым знакомым Грибоедова, наследником персидского престола. Кроме мирного договора был подписан торговый трактат, по нему русские купцы обрели право свободной торговли на всей территории Персии. Договор усилил позиции России в Закавказье и влияние на Среднем Востоке. Были подтверждены свобода плавания в Каспийском море для российских торговых судов и исключительное право России иметь на Каспии военный флот.  Российские подданные на территории Персии в тяжбах с подданными других держав (кроме персиян) подлежали отныне юрисдикции российских дипломатических представителей, а судебные дела между российскими и персидскими подданными должны были теперь рассматриваться персидскими властями только  в присутствии представителей российской миссии или консульства.
   Туркманчайский трактат был огромным дипломатическим успехом России, его заключение торжественно праздновалось в Петербурге: «14 сего месяца (14 марта 1828 года. — А.Р.) прибыл сюда коллежский советник Грибоедов с мирным трактатом, заключенным с Персией 10/22 февраля в Туркманчае. Немедленно за сим 201 пушечный выстрел в крепости возвестил столице о сем благополучном событии — плоде достославных воинских подвигов и дипломатических переговоров, равно обильных блестящими последствиями…», — писали в официальном отчете 16 марта 1828 года «Санкт-петербургские ведомости» (цит. по кн.: [Пиксанов, 2000. С. 109]). Приятель Грибоедова и друг А.С. Пушкина князь П.А. Вяземский сообщал жене: «Гром пушек возвестил нам приезд Грибоедова, вестника мира с Персиею Приезд его был давно обещан и очень ожидаем, так что государь собирался даже послать к нему навстречу, чтобы проведать, что случилось с курьером» [Пиксанов, 2000. С. 109].
   Грибоедов, один из творцов Туркманчайского мира, был принят императором Николаем I, который поздравил его с чином статского советника (гражданским чином, в Табели о рангах почти равным генеральскому воинскому званию) и наградил орденом Анны 2-й степени с алмазами и 4 000 червонцев. А за участие в Персидской войне он получил медаль, которой особенно гордился [Пиксанов, 2000. С. 110]. Спустя месяц, 15 апреля 1828 года, Грибоедов получил назначение полномочным министром в Персию. Ранг министра был лишь немногим ниже ранга Чрезвычайного и Полномочного посла, обыкновенно на такую должность назначали государственных служащих с чином выше, чем у Грибоедова. В июле 1828 года он приезжает в Тифлис. Здесь он вместе с тифлисским чиновником коллежским советником П.Д. Завилейским  составил «Записку об учреждении Российской Закавказской компании (опубликована: [Ениколопов, 1954. С. 102–109], о проекте см.: [Ениколопов, 1954. С. 55–65]  – «план учреждения компании для заведения и усовершенствования в изобильных провинциях, по сю сторону Кавказа лежащих: виноделия, шелководства, хлопчатой бумаги, колониальных, красильных, аптекарских и других произведений» [Ениколопов, 1954. С. 102]. Грибоедова весьма занимали торговля и экономическое состояние российского Закавказья, проблемы развития новоприсоединенных территорий. «Являясь сторонником транзитной торговли и внедрения ее на Кавказе, Грибоедов немало сделал для превращения Тбилиси в центр торговли между Европой и Азией», — замечает исследователь его экономических проектов И.К. Ениколопов [Ениколопов, 1954. С. 54]. Проект свидетельствовал о широте интересов и оригинальном уме Грибоедова. А еще раньше, в 1827 году, он продемонстрировал и талант администратора, и навыки тонкого политика — составил «Положения об управлении  Азербайджаном» и искусно вел переговоры с местными закавказскими ханами.
   22 августа в Тифлисе Грибоедов женился на юной Нине Чавчавадзе, две недели спустя во главе российского посольства выехал в персидский город Тавриз. Через два месяца посольство перебралось в персидскую столицу Тегеран.
   Дипломатическая миссия российского полномочного министра была очень трудной. Грибоедов должен был получить огромную и почти непосильную для разоренной Персии контрибуцию – в ее счет пошли даже драгоценности шахской сокровищницы. Российские войска, которыми командовал Паскевич, не спешили освободить занятую ими Хойскую область, хотя их вывод был оговорен с персами. Грибоедов признавался П.Н. Ахвердовой в ноябре 1828 года, впрочем, не без напускной скромности: « Все мое время занято проклятой контрибуцией, которую я все никак не могу полностью вытянуть от персов. Тут еще море бездонное всяких хлопот. Кажется мне, что не очень я гожусь для моего поста, здесь нужно больше уменья, больше хладнокровия. Дела приводят меня в дурное расположение духа, я делаюсь угрюм, иногда охота берет покончить со всем, и тогда становлюсь уж вовсе глуп. Нет, ничего я не стою для службы, и назначение мое вышло неудачно. Я не уверен, что сумею выпутаться из всех дел, которые мне поручены, многие другие исполнители бы их в сто тысяч раз лучше. Одна моя надежда на бога, которому служу я еще хуже, чем государю, но которого помощь действительная со мной всегда была» [Грибоедов, 1988. С. 630]. Тем не менее, он вел себя настоятельно и жестко, осознавая, что представляет собой Россию: «Взимаю контрибуцию, довольно успешно. Друзей не имею никого и не хочу, должны прежде всего бояться России и исполнять то, что велит государь Николай Павлович, и я уверяю вас, что в этом поступаю лучше, чем те, которые затеяли бы действовать мягко и втираться в персидскую будущую дружбу. Всем я грозен кажусь, и меня прозвали сахтир, coeur dur («жестокое сердце» по-французски – А.Р.)», сообщал он В.С. Миклашевич 3 декабря 1828 года [Грибоедов, 1988. С.  650].
   При шахском дворе росло негодование «Лица различных партий и различных вероисповеданий, коих я расспрашивал, все единогласно сходились на одном весьма важном обстоятельстве, именно, что мой несчастный друг, покойный Грибоедов, в отношении к шаху принял надменный тон, доходивший до безрассудства. Фетх-Али-шах, после каждой аудиенции, которую он ему давал, уходил столь раздраженным, что весьма легко было предвидеть какое-либо несчастье. Часто при своих придворных случалось ему вскрикивать: “Кто меня избавит от этой собаки христианина?”» — так передает настроения персиян И.О. Симонич, полномочный министр в Персии после Грибоедова [Симонич, 1929. С. 206]. С этой оценкой действий Грибоедова солидарен В.Н. Григорьев, чиновник, служивший в Закавказском крае и лично знавший автора «Горя от ума»: «Люди, знающие хорошо нравы и обычаи Востока, упрекали Грибоедова, и не без основания, что он при всем уме своем, действовал в Тегеране так, как мог бы действовать только на Западе, между людьми образованными: нисколько не уклончиво, а смело до дерзости, без внимания к персидским обычаям и щекотливому фанатизму мусульман» [Григорьев, 1929. С. 199]. Тем не менее, «во время пребывания в Тегеране Грибоедов сумел добиться положительного решения основных задач, стоявших перед посольством» [Шостакович, 1960. С. 216] – прежде всего, возвращения русских пленных.
   Однако полномочный посол стремился лишь исполнить инструкции, считая, что достижение цели невозможно без напористости и силы и что уступки лишь нанесут урон чести России. Впрочем, вероятно, им двигал и азарт, стремление выполнить почти невыполнимое, сделать то, что невозможно для других. След такого настроения в письмах П.Н. Ахвердовой и В.С. Миклашевич очевиден.
   Очень решительно Грибоедов добивался и возвращения России бежавших в Персию дезертиров, некоторые из которых заняли весьма значительные военные должности в Персии. Хлопоты и беспокойство доставляли дела армян-христиан, переселявшихся в Россию, которым должен был покровительствовать российский полномочный министр. «К нам перешло до 8 тысяч армянских семейств, и я теперь за оставшееся их имущество не имею ни днем, ни ночью покоя, однако охраняю их достояние и даже доходы; все кое-как делается по моему слову», — замечал российский посланник [Грибоедов, 1988. C. 650]. Грибоедов подчинялся Министерству иностранных дел, но Паскевич также докучал его своими требованиями, не всегда обдуманными, – нужно было проводить министерские предписания, по возможности не раздражая начальника Кавказской армии. По словам посвященного и объективного — не испытывавшего личных симпатий к полномочному министру — современника, «Грибоедов в Персии был совершенно на своем месте он заменял нам там единым своим лицом двадцатитысячную армию, и не найдется, может быть, в России человека, столь способного к занятию его места» [Муравьев-Карский, 1929. С. 95].
   Давнюю ненависть к Грибоедову питал зять шаха и первый министр Алаяр-хан, возросшее влияние России беспокоило англичан. Катастрофа разразилась после того, как в российское посольство обратились с просьбой помочь вернуться на родину сначала две женщины из гарема Алаяр-хана, по одним сведениям – армянки, по другим – грузинки, а затем и шахский евнух-армянин, некогда плененный персами. «Отказать в убежище бедным русским подданным на чужбине, искавшим нашей защиты, было бы крайне неполитично, не говоря уже о беззаконности и бесчеловечии такого поступка, следовательно это было и невозможно для русского представителя в Персии; выдать же их обратно персиянам, когда они поступили уже под наше покровительство, значило обречь их на верную смерть и в то же время покрыть себя вечным позором», — так оценивал эту чреватую трагедией ситуацию барон К.К. Боде, первый секретарь нового российского посольства, прибывшего в Тегеран после истребления грибоедовской миссии [Боде, 1929. С. 215].
   30 января 1829 года разъяренная толпа, привлеченная слухами о насилии над беглянками из гарема, ворвалась в российское посольство. Власти бездействовали. Почти все сотрудники во главе с министром были жестоко убиты после отчаянного и героического сопротивления.
   В общественном сознании советского и постсоветского времени получило довольно широкое распространение представление о Грибоедове как о ренегате – бывшем декабристе, который предпочел карьеру, чины и славу верности друзьям, задохнувшимся в петле или чахнущим в «мрачных пропастях земли». Наиболее отчетливо и сильно такое представление было выражено в романе «Смерть Вазир-Мухтара» (1927) блестящего литературоведа и замечательного писателя Юрия Тынянова, причем автор скрытым образом соотносил начало «мрачной» николаевской эпохи со своим временем, когда революционный романтизм и свободомыслие всё сильнее поддавались, оседали под бременем крепчающего деспотизма. «Благо было тем, кто псами лег в двадцатые годы, молодыми и гордыми псами, со звонкими рыжими баками!
   Как страшна была жизнь превращаемых, жизнь тех из двадцатых годов, у которых перемещалась кровь!
   Они чувствовали на себе опыты, направляемые чужой рукой, пальцы которой не дрогнут» [Тынянов, 1985. С. 9]. Делающий чиновную карьеру Грибоедов увиден в Тифлисе взглядом разжалованного декабриста «А кто с террасы на нас смотрел? В позлащенном мундире? Там наш учитель стоял. Идол наш. Наш Самсон-богатырь. Я до сей поры один листочек из комедии его храню. Уцелел. А теперь я сей листок порву и на цигарки раскурю. Грибоедов Александр Сергеевич на нас с террасы взирал.
   Когда в душе твоей сам бог возбудит жар
   К искусствам творческим, высоким и прекрасным.
   Они тотчас: разбой, пожар.
   И прослывешь у них мечтателем! Опасным!
   Мундир! Один мундир!
   Он проговорил стихи шепотом, с жаром и отвращением. И вдруг лег на шинель и добавил почти спокойно:
   — А впрочем, он дойдет до степеней известных –
   Ведь нынче любят бессловесных» [Тынянов, 1985. С. 202–203].
   Взгляд этот, правда, не совпадает с авторским. Но в нем для Тынянова есть своя страшная доля правды.
   Однако исторической правды в этом взгляде, видимо, нет. Следствие пришло к выводу, что «коллежский асессор Грибоедов не принадлежал к Обществу и о существовании оного не знал. Показание о нем сделано князем Евгением Оболенским 1-м со слов Рылеева; Рылеев же ответил, что имел намерение принять Грибоедова; но не видя его наклонным ко вступлению в Общество, оставил свое намерение. Все прочие его членом не почитают» (цит. по кн.: [Нечкина, 1977. С. 511–512]). Так же на Рылеева ссылался и князь С.П. Трубецкой, однако сам Рылеев не подтвердил это свидетельство. В пользу версии о принадлежности автора «Горя от ума» к тайному обществу вроде бы говорит свидетельство его близкого друга А.А. Жандра, что степень участия» Грибоедова в делах тайного общества была «полная» [Смирнов, 1980. С. 243]. В советское время версия о принадлежности писателя и дипломата к декабристам стала господствующей благодаря исследованию М.В. Нечкиной (см.: [Нечкина, 1977]; ср.: [Нечкина, 1982]; без новых доказательств эта версия была недавно повторена Е.Н. Цимбаевой [Цимбаева, 2003. С. 366–413]. Но против этого утверждения свидетельствует целый ряд фактов. «Биографическая традиция сохранила фразу Грибоедова, которую он, говорят, часто повторял, смеясь: “Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт в России”, — и другую, дружески резкую фразу по адресу декабристов и их иллюзий: “Я говорил им, что они дураки”» [Пиксанов, 2002. С. 270]. Фраза о ста прапорщиках, возможно, недостоверна (см.: [Фомичев, 1977. С. 19—21]). По мнению же М.В. Нечкиной, «можно предположить, что этот афоризм — осколок киевского свидания» Грибоедова с декабристами: Грибоедов будто бы оказался противником военно-революционного белоцерковского плана» [Нечкина, 1977. С. 533]. (Подразумевается план покушения на Александра I на смотре в Белой Церкви летом–осенью 1825 года.) Но не существует никаких оснований для утверждения, что Грибоедов вообще знал об этом плане.
   Как нет и никаких бесспорных свидетельств, что Грибоедов одобрял идею военного переворота в принципе. Политические идеи «Горя от ума» весьма умеренны: это либерализм, скептицизм и национализм [Пиксанов, 2002. С. 262–297], а образы Репетилова и его приятелей, «шумящих» в своем «секретнейшем союзе», – резкий выпад против «клубного либерализма» декабристов [Пиксанов, 2002. С. 282]. По свидетельству Е.П. Соковниной, знавшей автора комедии, он предостерег своего друга С.Н. Бегичева от знакомства с А.А. Бестужевым  (который был одним из наиболее решительных участников 14 декабря), «зная замыслы декабристов, которым, впрочем, Александр Сергеевич не придавал значения, что и выразил в ответе Чацкого Репетилову: “Шумите вы — и только!”» [Соковнина, 1929. С. 19]. Ссылками на образ Репетилова, как на сатиру в адрес заговорщиков, Грибоедов парировал подозрения следователей [Завалишин, 1929. С. 69–70]. По мнению М.В. Нечкиной, «образ Репетилова в “Горе от ума” отражал именно декабристскую идею борьбы с опошлением замыслов тайного общества. Образ этот возник у Грибоедова в 1823 году и отвечал особо обострившейся в тот момент в тайном обществе борьбе против репетиловщины» [Нечкина, 1982. С. 36]. Однако эта «репетиловщина» и борьба с ней декабристов не более чем идеологический исследовательский конструкт: ведь Чацкий, положительно противопоставленный Репетилову и компании, в «Горе от ума» напрочь лишен черт радикала и борца с тиранической властью. Доказать, что образы Репетилова и его приятелей-пустословов метят не в декабристов, а в неких псевдолибералов [Нечкина 1977. С. 420–437], исследовательнице, на мой взгляд, не удалось. Абсурдным выглядит аргумент Ю.П. Фесенко: « Если бы имелись документы, однозначно утверждающие отсутствие связи Грибоедова с декабристами, то они сохранились бы наверняка. Их, как известно, нет» [Фесенко, 1989. С. 106–107]. Какие могут быть документальные свидетельства непричастности к заговору? Подход Фесенко полностью противоречит и идее презумпции невиновности, и кардинальным принципам исторического анализа.
   Между тем против версии о декабризме Грибоедова свидетельствуют и его письма. 15 февраля 1826 года, находясь под арестом и ожидая допроса, он обратился к Николаю I с письмом — весьма резким с точки зрения принятого этикета: «По неосновательному подозрению, силою величайшей несправедливости, я был вырван от друзей, от начальника, мною любимого, из крепости Грозной на Сундже, чрез три тысячи верст в самую суровую стужу притащен сюда на перекладных, здесь посажен под крепкий караул Между тем дни проходят, а я заперт. Государь! Я не знаю за собою никакой вины.  Благоволите даровать мне свободу, которой лишиться я моим поведением никогда не заслуживал, или послать меня пред Тайный Комитет (орган, проводивший следствие. — А.Р.) лицом к лицу с моими обвинителями, чтобы я мог обличить их во лжи и клевете» [Грибоедов, 1988. C. 526—527]. Для виновного подследственного, в случае выявления его причастности к тайному обществу, такое письмо было бы самоубийственным.
   Второй пример – черновое письмо любимому родственнику и действительному участнику заговора, осужденному на каторгу, — князю А.И. Одоевскому: «Осмелюсь ли предложить утешение в нынешней судьбе твоей! Но есть оно для людей с умом и чувством. И в страдании заслуженном можно сделаться страдальцем почтенным. Есть внутренняя жизнь нравственная и высокая, независимая от внешней. Утвердиться размышлением в правилах неизменных и сделаться в узах и в заточении лучшим, нежели на самой свободе. Вот подвиг, который тебе предстоит. Но кому я это говорю? Я оставил тебя прежде твоей экзальтации в 1825 году. Она была мгновенна, и ты, верно, теперь тот же мой кроткий, умный и прекрасный Александр Кто тебя завлек в эту гибель!! Ты был хотя моложе, но основательнее прочих. Не тебе бы к ним примешаться, а им у тебя ума и доброты сердца позаимствовать!» [Грибоедов, 1988. С. 570–571]. Никакие соображения относительно возможной перлюстрации этого письма не объясняют ни его тона, ни его содержания – явно противоречащего предположению о приверженности автора к тайному обществу. Никакого расчета писать то, что не соответствовало истине, здесь у Грибоедова быть не могло: ему демонстрация лояльности по отношению к власти не требовалась, положение адресата – не облегчала.
   Есть все резоны согласиться с утверждением: «Реалистически мыслящий Грибоедов не принял декабристской тактики и членом декабристских организаций, по-видимому, не стал. Не веря в успех тайного заговора, не принимая революционно-насильственного переворота – и в этом расходясь с декабристами, Грибоедов, однако, был близок к их общественным идеалам» [Гришунин, Маркович, при участии Л.С. Мелиховой, 1992. С. 23].
   Назначение полномочным министром в Персии в 1828 году Грибоедов принял не без колебаний – воспоминания современников, а отчасти и его письма, свидетельствуют, что он не ожидал от возвращения в Тегеран ничего хорошего и чувствовал опасность со стороны Алаяр-хана. Согласие было вызвано рядом обстоятельств: это и ощущение себя обязанным императору за награды, и необходимость получить приличное жалование, и – в дальнейшем – высокий чин, чтобы обеспечить безбедную жизнь будущим жене и детям [Цимбаева, 2003. С. 464]. В.Ф. Булгарину он писал с горькой иронией 24 июля 1828 года: «Потружусь за царя, чтобы было чем детей кормить» [Грибоедов, 1988. С. 602]. В этих строках выразилось, конечно, не верноподданническое чувство, как решил Н.К. Пиксанов [Пиксанов, 2002. С. 287], – хотя Грибоедов был, по-видимому, убежденным монархистом, – а усталость от службы и чувство одиночества человека еще не женатого и бездетного, иронически подменяющего высокие цели своей службы прагматическим «прокормить».
   Но едва ли не главными были «жажда реальной деятельности», «служба “делу, а не лицам” и попытки прогрессивных преобразований в пределах возможного» [Гришунин, Маркович, при участии Л.С. Мелиховой, 1992. С. 23].
   Грибоедов остро и болезненно ощущал служебную зависимость и несвободу. В стихотворении «Прости, отечество!», написанном в преддверии второго отъезда в Персию, он сетовал:
   Не наслажденье жизни цель,
   Не утешенье наша жизнь,
   О! не обманывайся, сердце.
   О! призраки, не увлекайте!..
   Нас цепь угрюмых должностей
   Опутывает неразрывно.
   [Грибоедов, 1988. С. 346]
   Он явно почитал себя недооцененным, министра К.В. Нессельроде не считал опытным дипломатом (позднее изоляция России в годы Крымской войны оправдает такую оценку), а к своему прямому начальнику директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел К.К. Родофиникину относился еще хуже. Грибоедовские официальные письма начальникам находятся порой на грани между соблюдением минимальных правил этикета и их нарушением. Но для этого были причины – все случаи полуприкрытого недовольства были небеспочвенными. Прежде всего, очень плохо выделялись необходимые средства.
   Вместе с тем Грибоедов воспринимал свою службу не столько как должностную обязанность, сколько как дело личной чести, в себе же видел особенный талант, побуждавший исполнить высокую миссию – служение интересам Отечества и его подданных. Так, он писал в дневнике в августе 1819 года, когда занимался вызволением русских пленных из Персии: «23 августа. Хлопоты за пленных. Бешенство и печаль. 24 августа.  Голову мою положу за несчастных соотечественников» [Грибоедов, 1988. С. 414].
   Впрочем, он не терпел и простой  служебной неисполнительности. Как вспоминал Д.И. Завалишин, «он желал познакомиться со мною еще и потому, что слышал, будто я не похож на тех либералов, которых он преследовал своими сарказмами, которые, повторяя только заученные либеральные фразы, порицали других, а сами относились вполне небрежно и к служебным и к общественным своим обязанностям. О мне же Грибоедов слышал, как и сам сказал это мне, рекомендуясь, что по свидетельству и начальников, и сослуживцев, и товарищей, я всегда был строго исполнителен во всех моих обязанностях, делая даже более того, что имели право и могли от меня требовать, несмотря на то, что почти всегда я занимал не одну должность» [Завалишин, 1929. С. 154].
   Но и карьера, продвижение по службе никогда не были Грибоедову безразличны. Еще в 1816 году он советует другу С.Н. Бегичеву, задумавшему перевестись из гвардии в армию и покинуть столицу: «Кто любит службу и желает дослужиться до высшей степени, тот должен быть в Петербурге» [Грибоедов, 1988. С. 444]. В 1818 году, ведя переговоры о назначении в Тегеран, он поставил министру иностранных дел графу К.В. Нессельроде условие – получение чина коллежского асессора [Пиксанов, 2000. С. 18] – того самого, которого для Молчалина добился Фамусов. Но получил его автор «Горя от ума» только в начале января 1822 года [Пиксанов, 2000. С. 39]. (Реплика Чацкого: «Чины людьми даются, / А люди могут обмануться» содержит след личной обиды автора [Пиксанов, 2000. С. 82].) А в письме российскому генеральному консулу в Персии А.К. Амбургеру (середина августа 1828 года) Грибоедов настоятельно просит об оказании ему в Персии высоких почестей и сетует на свой незначительный чин: «Кстати, устройте так, мой друг, чтобы всюду меня принимали наиболее приличествующим мне образом. Мой чин невелик, но моему месту соответствует ранг тайного советника, фактически превосходительства (тайный советник – чин III класса, а Грибоедов имел чин V класса, и обращаться к нему предписывалось: «высокородие». — А.Р.). И потому по cю сторону Кавказа везде меня принимали, как мне подобает: полицейские власти, исправники, окружные начальники и на каждую станцию высылался для меня многочисленный кавалерийский эскорт. У меня здесь есть почетный караул так как я здесь всем равен, то мне пишут не иначе как “отношениями”, и нет у меня начальства, кроме императора и вице-канцлера (министра иностранных дел К.В. Нессельроде. — А.Р). Смею надеяться, что в Персии не менее, чем здесь, сделают все, что следует по характеру моих полномочий. Вы знаете, что? на Востоке внешность делает все» [Грибоедов, 1988. С. 591–592]. Об оказываемых ему в российском Закавказье почестях автор письма пишет не без удовлетворенного честолюбия – так что дело, очевидно, не только в том, чтобы к нему относились почтительно персияне…
   Это был не «простой» карьеризм, а желание справедливой награды и оценки.
   Казалось бы, государственная служба Грибоедова разительно противоречит жизненному кредо его любимого героя – Чацкого, отвечающего на слова собеседника Павла Афанасьевича Фамусова «сказал бы я во-первых: не блажи / Именьем, брат, не управляй оплошно, / А главное, поди-тка послужи», знаменитым чеканным афоризмом:
   Служить бы рад, прислуживаться тошно.
   [Грибоедов, 1988. С. 55]
   Однако в комедии «Горе от ума» отказу Чацкого от службы противостоит не дипломатическая или иная государственная деятельность, пусть и связанная с неприятными сторонами чинопочитания. Нет, позиции Чацкого противопоставлено  неприкрытое лизоблюдство фамусовского дяди Максима Петровича, опустившегося до унизительной роли шута  и добившегося этим для себя и для сына придворного звания камергера. (Исторически во времена Екатерины II сделать карьеру таким образом было уже невозможно, автор «Горя от ума» сгущает краски и шаржирует реальность). Моральный ригоризм Чацкого восходит к позиции героев-обличителей из французских комедий. Это прежде всего Альцест из «Мизантропа» Ж.-Б. Мольера; у Мольера он человек безукоризненной чести, но и упрямый безумец, лишенный здравого смысла. Однако Ж.-Ж. Руссо оценил Альцеста как положительного героя, несправедливо высмеянного автором, а под пером Фабра д’Эглантина, автора комедии «Филэнт Мольера», Альцест превращен в воплощение добродетели (см. об этом: Штейн, 1946. С. 11–12; Слонимский, 1946. С. 62–63]).
   Непримиримость Чацкого к компромиссам, горделивое неприятие всего, что может хоть как-то задеть его честь, для автора «Горя от ума» – не реальная программа для подражания, а недостижимый идеал. «Горе от ума» во многом укоренено в эстетике классицизма. « Классицизм разгораживал искусство и жизнь непреодолимой гранью. Это приводило к тому, что, восхищаясь театральными героями, зритель понимал, что их место — на сцене, и не мог, не рискуя показаться смешным, подражать им в жизни. На сцене господствовал героизм, в жизни — приличие. Законы и того и другого были строги и неукоснительны для художественного или реального пространства. Напомним шутку Г. Гейне, который говорил, что современный Катон, прежде чем зарезаться, понюхал бы, не пахнет ли нож селедкой. Смысл остроты — в смешении несоединимых сфер — героизма и хорошего тона. Когда Сумароков в разгар своего конфликта с московским главнокомандующим П. Салтыковым (в 1770 году) написал патетическое письмо Екатерине II, императрица резко указала ему на “неприличие” перенесения в жизнь норм театрального монолога: “Мне, — писала она драматургу, всегда приятнее будет видеть представление страстей в ваших драмах, нежели читать их в письмах”. А воспитанный в той же традиции великий князь Константин Павлович много лет спустя писал своему наставнику Лагарпу: “Никто в мире более меня не боится и не ненавидит действий эффектных, коих эффект рассчитан вперед, или действий драматических, восторженных”» [Лотман, 1992. С. 271].
   Позиция Чацкого не подается автором как безусловная поведенческая модель, как образец для прямого подражания. Плодотворная государственная служба Грибоедова и отказ от службы Чацкого, некогда близкого к министерским кругам, не противоречат другу, а сложным образом друг друга дополняют.
   Литература
   Боде К.К. Смерть Грибоедова // А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников.  М.: Федерация. 1929. С. 211–216.
   Грибоедов А.С. Сочинения / Вступ. ст., коммент., состав. и подг. текста С.А. Фомичева. М.: Художественная литература. 1988. 751 c.
   Григорьев В.Н. Заметки из моей жизни // А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Федерация. 1929. С. 195–203.
   Гришунин А.Л., Маркович В.М, при участии Л.С. Мелиховой. Грибоедов Александр Сергеевич // Русские писатели: 1800–1917. Биографический словарь. Т. 2. М.: Большая российская энциклопедия; Фианит. 1992. С. 22–28.
   Ениколопов И.К. Грибоедов в Грузии / При участии М. Заверина Под ред. [и с предисл.] О. Поповой. Тбилиси: Заря Востока. 1954.
   Завалишин Д.И. Воспоминания о Грибоедове // А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Федерация, 1929. С. 153–174.
   Муравьев-Карский Н.Н. Записки // А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Федерация. 1929. С. 57–103.
   Лотман Ю.М. Театр и театральность в строе культуры начала XIX века // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллин: Александра. 1992. С. 269–286.
   Нечкина М.В. Грибоедов и декабристы. М.: Художественная литература. 1977. 735 c.
   Нечкина М.В. Следственное дело А.С. Грибоедова. М.: Мысль. 1982. 104 c.
   Пиксанов Н.К. Летопись жизни и творчества А.С. Грибоедова, 1791–1829 / Отв. ред. А.Л. Гришунин; Примеч. П.С. Краснова. М.: Наследие. 2000.
   Пиксанов Н.К. Социология «Горя от ума» // «Век нынешний и век минувший…»: Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума» в русской критике и литературоведении / Сост. В.М. Марковича и М.Я. Билинкиса; Вступ. ст. В.М. Марковича; Коммент. М.Я. Билинкиса. СПб.: Азбука-классика. 2002. С. 262–297.
   Попова О.И. Грибоедов – дипломат. М.: Международные отношения. 1964. 220 с.
   Симонич И.О. Смерть Грибоедова // А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Федерация. 1929. С. 204–210.
   Слонимский А. «Горе от ума» и комедия эпохи декабристов (1815–1825) // А.С. Грибоедов, 1795–1829: Сборник статей. М.: Гослитмузей. 1946. С. 39–73.
   Смирнов Д.А. Рассказы об А.С. Грибоедове, записанные со слов его друзей // А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Художественная литература. 1980.  С. 206–256.
   Соковнина Е.П. Воспоминания о Д.Н. Бегичеве // А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Федерация. 1929. С. 16—20.
   Тынянов Ю. Сочинения: В 2 т. Т. 2. Смерть Вазир-Мухтара. Л.: Художественная литература, Ленинградское отделение. 1985.
   Фесенко Ю.П. Тема «Грибоедов и декабристы» в работах последних лет (некоторые итоги) //   А.С. Грибоедов: Материалы к биографии: Сборник научных трудов. Л.: Наука. Ленинградское отделение. 1989. С. 92–108.
   Фомичев С.А. Автор «Горя от ума» и читатели комедии // А.С. Грибоедов. Творчество. Биография. Традиции / Отв. ред. С. А. Фомичев. Л.: Наука. 1977. С. 5–27.
   Цимбаева Е. Грибоедов. М.: Молодая гвардия. 2003. 545 c.
   Шостакович С.В. Дипломатическая деятельность А.С. Грибоедова. М.: Издательство социально-экономической литературы. 1960. 294 c.
   Штейн А. Национальное своеобразие «Горя от ума» // А.С. Грибоедов, 1795–1829: Сборник статей. М.: Гослитмузей. 1946. С. 7–38.
   Щеголев П.Е. А.С. Грибоедов и декабристы (по архивным материалам). С приложением факсимиле дела о Грибоедове, хранящегося в Государственном архиве. СПб.: Издание А.С. Суворина, 1905.

3. Предыдущая Следующая
   Диалоги Фамусова и Чацкого — это борьба. В начале комедии она
   проявляется еще не в острой форме. Ведь Фамусов — воспитатель Чацкого. В начале
   комедии Фамусов благосклонен к Чацкому, он даже готов уступить руку Софьи, но
   ставит при этом свои условия:
   Сказал бы я, во-первых: не блажи,
   Именьем, брат, не управляй оплошно,
   А главное, поди-тка послужи.
   На что Чацкий бросает:
   Служить бы рад, прислуживаться тошно.
   Но постепенно начинает завязываться другая борьба, важная и серьезная,
   целая битва. Оба, Фамусов и Чацкий, бросили друг другу вызов.
   Спросили бы, как делали отцы?
   Учились бы, на старших глядя… — поучает Фамусов.
   А в ответ — монолог Чацкого «А судьи кто?», в котором герой клеймит
   «прошедшего житья подлейшие черты».
   Каждое новое лицо, появляющееся в процессе развития сюжета, становится
   новым противником Чацкого. Злословят в его адрес анонимные персонажи: г-н Н,
   г-н Д, 1-я княжна, 2-я княжна и др. Сплетни растут как «снежный ком». В
   столкновении с этим миром — социальный конфликт пьесы.
   Но в комедии есть и еще один конфликт, еще одна интрига — любовная. И.
   А. Гончаров писал: «Всякий шаг Чацкого, почти всякое его слово в пьесе тесно
   связано с игрой чувства его к Софье». Именно непонятное Чацкому поведение
   девушки послужило мотивом, поводом к раздражению, к тому «мильону терзаний»,
   под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль.
   Герой страдает, не понимая, кто его соперник: то ли
   46
   Скалозуб, то ли Молчалин? Поэтому он становится раздражительным,
   невыносимым, колким. Софья, возмущенная репликами Чацкого, оскорбляющего не
   только гостей, но и ее возлюбленного, в разговоре с г-ном Н произносит: «Он не
   в своем уме». И слух о сумасшествии Чацкого несется по залам, распространяется
   среди гостей, приобретая фантастические, гротескные формы. А сам герой, еще
   ничего не зная, «подтверждает» этот слух жарким монологом «Французик из Бордо»,
   который произносит в пустом зале. В четвертом действии комедии наступает
   развязка. Чацкий узнает, что избранник Софьи — Молчалин.
   Предыдущая Следующая

4. «Горе от Ума»
   Сочинение на тему: Служить бы рад, прислуживаться тошно.
   В пятой сцене (действие 2, явл. 2) происходит первое столкновение Чацкого с Фамусовым. Чацкий ведет «наступление»: он сватается к Софье. Фамусов «отражает удар», предъявляя Чацкому три ультиматума:
   Именьем, брат, не управляй оплошно,
   А, главное, поди-тка послужи.
   Чацкий сдержан, он оставляет без внимания первые два и отвечает только на третий: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». А Фамусов первый разражается длиннейшим нравоучительным монологом «Вот то-то, все вы гордецы!». Он учит Чацкого и его единомышленников житейской мудрости, ставя им в пример дядю Максима Петровича. Вчитайтесь в этот монолог: какой эмоциональный накал каким чувством превосходства перед «нынешними» проникнут конец его!
   Зато бывало в вист кто чаще приглашен?
   Кто слышит при дворе приветливое слово?
   Максим Петрович!
   Кто пред всеми знал почет?
   Максим Петрович! Шутка!
   Максим Петрович! Да!
   Вы, нынешние, – шутка!
   Ответный монолог Чацкого «И точно, начал свет глупеть…» выдержан в спокойных, чуть насмешливых интонациях и вполне вежливых выражениях. Чацкий даже старается быть деликатным: «Я не об дядюшке об вашем говорю; его не возмутим мы праха». Но Фамусов этим монологом раздражен. И дальше в этой сцене чередуются восклицательные реплики Фамусова со спокойными, шутливыми, безобидными репликами Чацкого:
   Фамусов
   Ах! боже мой! он карбонари!
   Чацкий
   Опасный человек!
   Чацкий
   Фамусов
   Чацкий
   Явиться помолчать, пошаркать, пообедать,
   Подставить стул, поднять платок
   Фамусов
   Он вольность хочет проповедать!
   Чацкий
   Фамусов
   Да он властей не признает!
   Чацкий
   Ваш век бранил я беспощадно,
   Откиньте часть,
   А Фамусов стоит на своем: «И знать вас не хочу, разврата не терплю».
   Все, что говорит Фамусов, – это же политический донос, и вызван он, конечно, не тем, что Чацкий только что сказал, и направлен он не только против Чацкого. Для Фамусова Чацкий – представитель многих, и его заключительные реплики в этом поединке имеют в виду не одного Чацкого: «Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам». Нетрудно теперь попять, о каких «друзьях» Чацкого говорила Софья в первой сцене, давая отвод ему как жениху: «Остер, умен, красноречив, в друзьях особенно счастлив».
   Следовательно, в этой сцене Чацкий ведет разговор с Фамусовым как отцом Софьи, а Фамусов отвечает как охранитель общественного порядка, да так разгорячается в своем нападении на Чацкого, что даже забывает, с чего, собственно, разговор начался. Он вспомнит об этом, когда приедет Скалозуб. Чацкий, оказавшись рядом со Скалозубом, попадает в одну из самых нелепых комических ситуаций. Фамусов просто, по-семейному, как старший младшего, просит Чацкого остеречься при Скалозубе и убегает встречать гостя. Чацкого осеняет догадка:
   Как суетится! что за прыть! А Софья?
   – Нет ли впрямь тут жениха какого?
   С которых пор меня дичатся как чужого!
   Как здесь бы ей не быть!!…
   Кто этот Скалозуб? Отец им сильно бредит,
   А может быть не только что отец…
   В начале сцены Чацкий пассивен. Он слушает, но мысли его заняты Софьей так сильно, что он даже не реагирует на новый удар Фамусова, который первым нарушил перемирие и «бьет» Чацкого и как жениха, и как вольнодумца, демонстрируя перед ним мощь того общества, в противоречие с которым Чацкий вступил:
   Вкус, батюшка, отменная манера; На все свои законы есть: Вот например у нас уж исстари ведется, Что по отцу и сыну честь: Будь плохенький, да если наберется Душ тысячки две родовых, Тот и жених.
   «бьет» Чацкого за то, что он посватался. Он ставит в пример ему и его -друзьям юношей, которые в пятнадцать лет учителей научат, т. е. деловых людей нового типа, и старичков – канцлеров в отставке: «Я вам скажу, знать время не приспело, но что без них не обойдется дело». Чацкий все еще молчит. Но по тому, какую реплику бросает он после рассуждений Скалозуба и Фамусова о том, что пожар способствовал украшению Москвы и что «с тех пор дороги, тротуары, дома и все на новый лад», мы понимаем, какой «удар» обрушится на Фамусова, если тот заденет Чацкого еще хоть раз:
   Порадуйтесь, не истребят
   Ни годы их, ни моды, ни пожары.
   Фамусов почти прикрикивает на него: «Эй, завяжи на память узелок; просил я помолчать, не велика услуга», – и говорит о нем Скалозубу, как об отсутствующем :
   Позвольте, батюшка. Вот-с – Чацкого, мне друга,
   Не служит, то есть в том он пользы не находит,
   Но захоти – так был бы деловой.
   Это третий «удар» Фамусова в течение, может быть, получаса, и Чацкий, не имея силы сдерживаться, отвечает на него монологом «А судьи кто?». Чацкий хорошо понимает, с кем имеет дело, но он не может не говорить: его вынуждают к такому разговору, он отвечает на «удар».
   мира фамусовского дома и указывает на то, что произошло в русском обществе в «мертвую точку » царствования Александра I, между 1812 и 1825 гг.; она говорит о тех страшных «превращениях», которые стали совершаться в русском обществе в это время.

5. Смотреть что такое “Служить бы рад, прислуживаться тошно” в других словарях:

   Служить бы рад, прислуживаться тошно. — (Грибоедов). См. НАЧАЛЬСТВО СЛУЖБА Служить бы рад, прислуживаться тошно (Грибоедов). См. ПРЯМОТА ЛУКАВСТВО … В.И. Даль. Пословицы русского народа
   служить бы рад, прислуживаться тошно — Ср. …Не блажи; А главное, поди ка, послужи… Служить бы рад, прислуживаться тошно . Грибоедов. Горе от ума. 2, 2. Чацкий Фамусову. См. калоши подавать. См. кто служит делу, а не лицам … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона
   Служить бы рад, прислуживаться тошно — Служить бы радъ, прислуживаться тошно. Ср.             Не блажи; А главное, поди ка, послужи… «Служить бы радъ, прислуживаться тошно». Грибо?довъ. Горе отъ ума. 2, 2. Чацкій Фамусову. См. Калоши подавать. См. Служить делу, а не лицам … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
   СЛУЖИТЬ — СЛУЖИТЬ, служивать кому, чему, к чему, либо на что, годиться, пригожаться, быть пригодным, полезным; быть орудием, средством для цели, идти в дело, на дело, быть нужныи, надобным. Недеятельный человек ни к чему не служит. К чему служат побрякушки … Толковый словарь Даля
   рад — а, о. в функц. сказ. 1. кому чему, с инф. и с придат. дополнит. О чувстве радости, удовольствия, удовлетворения, испытываемом кем л. Рад гостю. Рад встрече с кем л. Рад видеть вас в таком настроении. Рад, что вы согласны со мной. Рад радёхонек… … Энциклопедический словарь
   рад — прил., употр. часто Морфология: рад, рада, радо, рады 1. Если кто либо рад, то это означает, что этот человек испытывает чувство радости, удовольствия, удовлетворения. Кто либо искренне рад гостю. | Кто либо рад был получить письмо. 2. Если кто… … Толковый словарь Дмитриева
   СЛУЖИТЬ — служу, служишь; служащий (см. это слово), несов. 1. кому чему. Делать что н., исполнять какую н. работу для кого н., подчиняясь чьим н. указаниям, приказаниям. «Буду служить тебе славно, усердно и очень исправно.» Пушкин. «Себе лишь самому… … Толковый словарь Ушакова
   ПРИСЛУЖИВАТЬСЯ — ПРИСЛУЖИВАТЬСЯ, прислуживаюсь, прислуживаешься, несовер. (к прислужиться). Делая услуги, приобретать чье нибудь расположение, то же, что подслуживаться. «Служить бы рад, прислуживаться тошно.» Грибоедов. «Аркадий дипломатически прислуживался… … Толковый словарь Ушакова
   Служить делу, а не лицам — Служить д?лу, а не лицамъ. Ср.                 Вольн?е всякъ живетъ: Кто путешествуетъ, въ деревн? кто живетъ… Кто служитъ д?лу, а не лицамъ. Грибо?довъ. Горе отъ ума. 2, 27. Чацкій. Ср. Никакіе таланты не возвысятъ челов?ка въ государств? безъ … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
   рад — а, о.; в функц. сказ. 1) кому чему, с инф. и с придат. дополнит. О чувстве радости, удовольствия, удовлетворения, испытываемом кем л. Рад гостю. Рад встрече с кем л. Рад видеть вас в таком настроении. Рад, что вы согласны со мной. Рад радёхонек… … Словарь многих выражений

6. (* – уточнение по Алябьеву: «В пьесе “Горе от ума” Александр Грибоедов вложил в уста Чацкого любимую цитату своего друга, композитора Александра Алябьева. Об этом сказано в книге 2007 года “Грибоедов. Энциклопедия” российского литературоведа, доктора филологических наук, заведующего отделом пушкиноведения Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН Сергея Фомичёва.»
   https://life.ru/t/%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D1%82%D1%83%D1%80%D0%B0/928154/sluzhit_by_rad_prisluzhivatsia_toshno_–_skazal_kompozitor_aliabiev
   Передача “Что.Где. Когда” от 29 декабря 1983 г. https://www.youtube.com/watch?v=e_Jj66lJfaM#action=share
   ** – А. Грибоедов не служил у самого А.В. Суворова, но цитата правильная. Полевой К.А.:
   “Тут разговоры и суждения Грибоедова были чрезвычайно замечательны и верно оттого, что нас было только трое. Между прочим, речь зашла о власти человека над самим собою. Грибоедов утверждал, что власть его ограничена только физическою невозможностью, но что во всем другом человек может повелевать собой совершенно и даже сделать из себя все. «Разумеется, — говорил он — если бы я захотел, чтобы у меня был нос короче или длиннее (собственное его сравнение), это было бы глупо, потому, что невозможно. Но в нравственном отношении, которое бывает иногда обманчиво-физическим для чувств, можно делать из себя все. Говорю так потому, что многое испытал над самим собою. Например, в последнюю Персидскую кампанию, во время одного сражения, мне случилось быть вместе с князем Суворовым. Ядро с неприятельской батареи ударилось подле князя, осыпало его землей, и в первый миг я подумал, что он убит. Это разлило во мне такое содрогание, что я задрожал. Князя только оконтузило, но я чувствовал невольный трепет и не мог прогнать гадкого чувства робости. Это ужасно оскорбило меня самого. Стало быть я трус в душе? Мысль нестерпимая для порядочного человека, и я решился, чего бы то ни стоило, вылечить себя от робости, которую, пожалуй, припишете физическому составу, организму, врожденному чувству. Но я хотел не дрожать перед ядрами, в виду смерти, и при первом случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы с неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число выстрелов и потом, тихо поворотив лошадь, спокойно от’ехал прочь. Знаете ли, что это прогнало мою робость? После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха, оно усилится и утвердится».Такое оригинальное суждение осталось в моей памяти: я пересказал его здесь почти словами самого Грибоедова…” http://feb-web.ru/feb/griboed/critics/vos29/polev_29.htm
   из комментария Александр Титков : “2. “Сам Грибоедов одно время служил у Суворова”. Речь, конечно, о Суворове-младшем (Александре Аркадьевиче, внуке великого полководца). Это он “прислушался к голосу соратников полководца, долго хлопотал и, наконец, выполнил волю деда, заменив надпись на могиле “Генералиссимус, князь Италийский, граф А. В. Суворов-Рымникский, родился в 1729, ноября 13-го, скончался 1800, мая 6 дня»” на: «Зд?сь лежитъ Суворовъ». )
   С субстантивной:
   https://www.facebook.com/spandaryan/posts/1253519248002224
   Ольшанский в ФБ
   Когда я был мал, – ну, подросток, – мне казалось, что это ужасно важно: кто что читал, слушал, знает и правильно помнит.
   А вы читали Введенского?
   А вы слушали Роберта Фриппа?
   А вы знаете, в каком году Вильгельм Завоеватель кое-что важное завоевал?
   А вы знаете, кто сказал-записал, услышав о крушении Титаника: “Жив еще океан”?
   Все это было ужасно важно.
   А потом почему-то прошло.
   И теперь, когда я слышу, что Поклонская перепутала Суворова с Грибоедовым, я думаю: Господи, какие пустяки.
   Главное – это чтобы политик свою страну и свой народ не перепутал с увлекательным глобальным миром сияющих заграниц, – и твердо знал, где его родные, и где ему все родное.
   Главное – это чтобы политик свою страну и свой народ не перепутал с увлекательным глобальным миром сияющих заграниц, – и твердо знал, где его родные, и где ему все родное.
   А цитатки-то мы ему, если что, все подскажем, ошибки поправим – тоже мне проблема.
   Чужая эрудиция малоинтересна.
   Интересно, чтобы человек был за нас.
   С образовательной:
   Оригинал взят у shurigin в И о Поклонской

7. *
   Сильной стороной дворянства было то, что дворянин постоянно жил в общении с простым народом. Перед ним не вставали проблемы общения с людьми, которые имели интеллигенты, предпринимавшие “походы в народ”. Подавляющее большинство дворянских семей жило в своих поместьях или же в течение года неоднократно посещало их. Они разбирались в крестьянской жизни, знали проблемы деревни, вместе справляли обряды, были одной веры с крестьянами. Они же являлись их воинскими начальниками и потому пользовались среди солдат авторитетом знающего и справедливого человека. Уважение к крестьянам и крестьянскому труду воспитывалось в дворянских детях с малого возраста.
   *
   Чтобы уверенно играть свою роль _ держаться свободно, уверенно и непринужденно _ светскому человеку нужно было уметь хорошо владеть своим телом. В этом отношении особое значение имели уроки танцев.
   *
   Танцам обучали всех дворянских детей без исключения, это был обязательный элемент воспитания. Молодому человеку, не умеющему танцевать, было бы нечего делать на бале; а бал в жизни дворянина _ это не вечер танцев, а своеобразное общественное действо, форма социальной организации дворянского сословия. Танцы же являлись организующим моментом бального ритуала, оппределяя и стиль общения, и манеру разговора.
   *
   Отказ от участия в танцах имел значение общественного и даже политического поступка, определенного вызова общественному мнению.
   *
   Сложные танцы того времени требовали хорошей хореографической подготовки, и поэтому обучение танцам начиналось рано, а учителя были очень требовательны.
   *
   Первый бал _ это первый официальный раут, в котором молодой человек впервые участвовал на правах взрослого. На уроках танцев дети учились не только танцевать. Учителя считали, что вместе с выправкой тела выправляется и душа.
   *
   Дворянское воспитание _ это не просто педагогическая система, не особая методика и не свод правил. Это _ образ жизни, стиль поведения, усваиваемый отчасти сознательно, отчасти бессознательно: путем привычки и подражания.
   Сила этого воспитания _ в неуклонном соблюдении традиций.
   *
   Поэтому важны не столько теоретические предписа­ния, сколько те принципы, которые реально проявлялись в быте, поведении, живом об­щении. Следовательно, полезнее обращаться не к учебникам хорошего тона, а к мему­арам, письмам, дневникам, художественной литературе.
   *
   Понятие “дворянский тип поведения”, ко­нечно, крайне условно; как и любой обоб­щенный образ, образ “русского дворянина” не может вместить в себя все многообразие человеческих индивидуальностей. Однако можно отобрать из всего этого многообразия черты наиболее характерные и исторически значимые.
   *
   Говоря словами Пушкина, у каждого со­словия были свои “пороки и слабости”, были они, конечно, и у русского дворянства, иде­ализировать его не нужно. Но о “пороках” в предыдущие десятилетия сказано более чем достаточно, сегодня стоит вспомнить и о том хорошем, что было в русском дво­рянстве. В дворянских обычаях и дворянском воспитании многое неразрывно связано с бытом ушедшей эпохи; определенные утраты в любом случае были бы естественны и неизбежны.
   *
   А. С. Грибоедов.
   Гравюра Н. Уткина с портрета Е. Эстеррейха. 1829 г.
   Когда Чацкий из комедии А. С. Грибоедова “Горе от ума” с вызовом заявляет: “Служить бы рад, прислуживаться тошно” — он имеет в виду, что в реальности служба Отечеству часто подменялась службой “лицам”, вельможам и высокопоставленным чиновникам. Но заметим, что даже независи­мый и своевольный Чацкий в принципе против службы не выступает, а лишь возмущается тем, что это благородное дело дискредитиру­ется корыстными и недалекими людьми.
   *
   Несмотря на то, что государственной службе часто противопоставлялась приватная деятельность независимых людей (подобную позицию в той или иной форме отстаивали Новиков, Державин, Карамзин), глубокого противоречия здесь не было. Во-первых, раз­ногласия касались, в сущности, того, на каком поприще можно принести больше пользы Отечеству; самое же стремление при­носить ему пользу под сомнение не стави­лось. Во-вторых, даже не состоящий на государственной службе дворянин не был в полном смысле этого слова частным лицом: он был вынужден заниматься делами своего имения и своих крестьян.
   *
   Один на пуш­кинских героев по этому поводу заметил: “Звание помещика есть та же служба. За­ниматься управлением трех тысяч душ, коих все благосостояние зависит совершенно от нас, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши”.
   Ра­зумеется, далеко не каждый помещик столь ясно осознавал свой гражданский долг, но несоответствие этим идеалам воспринималось как поведение недостойное, заслуживающее общественного порицания, что и внушалось сызмальства дворянским детям.
   *
   Правило “служить верно” входило в ко­декс дворянской чести и, таким образом, имело статус этической ценности, нравст­венного закона. Этот закон признавался на протяжении многих десятилетий людьми, принадлежавшими к разным кругам дворян­ского общества. Обратим внимание на то, что такие разные люди, как небогатый по­мещик Андрей Петрович Гринев, не чита­ющий ничего, кроме Придворного календаря, и европейски образованный аристократ князь Николай Андреевич Болконский, провожая своих сыновей в армию, дают им, в общем, похожие напутствия.
   “Батюшка сказал мне: Прощай, Петр.
   Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальни­ков; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду”.
   
   (А. С. Пушкин. Капитанская дочка.)
   *
   Дворянское чувство долга было замешано на чувстве собственного достоинства, и служба Отечеству являлась не только обязанностью, но и правом.
   В этом отношении очень показательна сцена из романа “Война и мир”, где князь Андрей приходит в бешенство от раз­вязных шуток Жеркова по адресу генерала Мака — командующего армией союзников, только что потерпевшей сокрушительное по­ражение.
   “Да ты пойми, что мы — или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела”.
   *
   Разница между службой дворянской и службой лакейской усматривается в том, что первая предполагает личную и живую заин­тересованность в делах государственной важ­ности. Дворянин служит царю, как вассал сюзерену, но делает общее с ним дело, неся свою долю ответственности за все, происхо­дящее в государстве.
   *
   Известная фраза Грибоедова из письма к С. Бегичеву: “…а ты, надеюсь, как нынче всякий честный человек, служишь из чинов, а не из чести” — носит, конечно, демонст­ративно вызывающий, эпатирующий характер.
   Эта позиция была популярна среди молодежи 1810-х годов, у которой резкое недовольство государственным устройством России рождало убеждение, что долг чести — не служить такому государству, а стремиться его пере­делать. Именно такие настроения во многом предопределили движение декабристов. Одна­ко они не стали характерной чертой дворян­ского мировоззрения вообще.
   Заметим, что и сам Грибоедов, как известно, не отказался в свое время от важного государственного поста и погиб, исполняя свой долг.
   *
   Нужно подчеркнуть, что ревностное от­ношение к службе не имело ничего общего с верноподданичеством или карьеризмом. Вы­разительный пример в этом отношении являл собой адмирал Николай Семенович Мордви­нов. Адмирал славился смелостью и неза­висимостью суждений и поступков; он был единственным из членов следственной ко­миссии по делу декабристов, выступившим против смертного приговора.
   Пушкин писал, что Мордвинов “заключает в себе одном всю русскую оппозицию”, а К. Рылеев по­святил ему оду “Гражданское мужество”.
   Мордвинов не раз попадал в опалу, но никогда не отказывался от предложения за­нять тот или иной государственный пост. Он говорил, что “каждый честный человек не должен уклоняться от обязанности, ко­торую на него возлагает Верховная власть или выбор граждан”.
   *
   Одним из принципов дворянской идеологии было убеждение, что высокое положение обязывает его быть образцом высоких нрав­ственных качеств. Рациональная схема иерар­хии социальных и моральных ценностей, обос­новывавшая такое убеждение, сохраняла ак­туальность в XVIII веке, затем на смену ей пришли более сложные концепции обществен­ного устройства, и постулат о нравственной высоте дворянина постепенно преобразовался в чисто этическое требование: “Кому много дано, с того много и спросится“.
   *
   Едва ли не главной сословной добродетелью считалась дворянская честь, point d’honneur.
   Согласно дворянской этике, “честь” не дает человеку никаких привилегий, а напротив, делает его более уязвимым, чем другие.
   В иде­але честь являлась основным законом пове­дения дворянина, безусловно и безоговорочно преобладающим над любыми другими сообра­жениями, будь это выгода, успех, безопасность и просто рассудительность.
   *
   Граница между честью и бесчестием порой была чисто ус­ловной.
   Пушкин даже определял честь как “готовность жертвовать всем для поддержания какого-нибудь условного правила“.
   В другом месте он писал: “Люди светские имеют свой образ мыслей, свои предрассудки, непонятные для другой касты. Каким образом растолкуете вы мирному алеуту поединок двух француз­ских офицеров? Щекотливость их покажется ему чрезвычайно странною, и он чуть ли не будет прав”.
   *
   Не только с точки зрения “мирного алеута“, но и с позиции здравого смысла дуэль была чистым безумием, ибо цена, которую прихо­дилось платить обидчику, была слишком вы­сока. Тем более, что часто дворянина толкали на дуэль соображения достаточно суетные: боязнь осуждения, оглядка на “общественное мнение”, которое Пушкин называл “пружиной чести“.
   *
   Если на таком поединке человеку случалось убить своего соперника, к которому он не испытывал, в сущности, никаких злых чувств, невольный убийца переживал тяжелое потря­сение. Хрестоматийный пример подобной си­туации — дуэль Владимира Ленского и Евгения Онегина.
   Тем не менее, в этом “безумии”, безус­ловно, был свой “блеск”: готовность рисковать жизнью для того, чтобы не стать обесчещенным, требовала немалой храбрости, а также честности и перед другими, и перед самим собой. Человек должен был привыкать отвечать за свои слова; “оскорб­лять и не драться” (по выражению Пуш­кина) — считалось пределом низости. Это диктовало и определенный стиль поведения: необходимо было избегать как излишней мнительности, так и недостаточной требова­тельности.
   Честерфилд в своих “Письмах к сыну” дает юноше четкие рекомендации на этот счет:
   “Помни, что для джентльмена и человека талантливого есть только два precedes: либо быть со своим врагом под­черкнуто вежливым, либо сбивать его с ног.
   Если человек нарочито и преднамеренно ос­корбляет и грубо тебя унижает, ударь его, но если он только задевает тебя, лучший способ отомстить — это быть изысканно вежливым с ним внешне и в то же время противодействовать ему и возвращать его колкости, может быть, даже с процентами”.
   Честерфилд поясняет сыну, почему необхо­димо владеть собой настолько, чтобы быть приветливым и учтивым даже с тем, кто точно не любит тебя и старается тебе навредить: если своим поведением ты дашь почувствовать окружающим, что задет и ос­корблен, ты обязан будешь надлежащим об­разом отплатить за обиду. Но требовать сатисфакции из-за каждого косого взгляда — ставить себя в смешное положение.
   *
   Итак, демонстрировать обиду и не пред­принимать ничего, чтобы одернуть обидчика или просто выяснить с ним отношения — считалось признаком дурного воспитания и сомнительных нравственных принципов. “Люди порядочные, — утверждал Честерфилд, — никогда не дуются друг на друга”.
   *
   
   Н. М. Карамзин
   Искусство общения для человека, щепе­тильного в вопросах чести, состояло, в ча­стности, в том, чтобы избегать ситуаций, чреватых возможностью попасть в уязвимое положение. Ироническая фраза Карамзина: “И ne faut pas qu’un honnete homme merite d’etre pendu”.( “Честному человеку не должно подвергать себя виселице” (франц.) имеет не только политический, но и нравственный аспект.
   *
   Когда в повести Гарина-Михайловского мать отчитывает сына, бросившего камень в мясника, мальчик оп­равдывает себя тем, что мясник мог бы вывести его за руку, а не за ухо! Но мать парирует: “Зачем ставишь себя в такое по­ложение, что тебя могут взять за ухо?” Параллель между тонкой сентенцией Карам­зина и нравоучением для Темы выглядит несерьезно, но в основе этих столь далеких друг от друга рассуждений лежит близкое по типу мироощущение.
   *
   Постоянно присутствующая угроза смер­тельного поединка очень повышала цену слов и, в особенности, “честного слова”. Публичное оскорбление неизбежно влекло за собой дуэль, но публичное же извинение делало конфликт исчерпанным. Нарушить данное слово — зна­чило раз и навсегда погубить свою репутацию, потому поручительство под честное слово было абсолютно надежным. Известны случаи, когда человек, признавая свою непоправимую вину, давал честное слово застрелиться — и вы­полнял обещание.
   *
   П. К. Мартьянов в своей книге “Дела и люди века” рассказывает, что адмирал И. Ф. Крузенштерн, директор морского кор­пуса в начале 1840-х годов, прощал воспи­таннику любое прегрешение, если тот являлся с повинной. Однажды кадет признался в дей­ствительно серьезном проступке, и его ба­тальонный командир настаивал на наказании.
   Но Крузенштерн был неумолим:
   “Я дал слово, что наказания не будет, и слово мое сдержу! Я доложу моему государю, что я слово дал! Пусть взыскивает с меня! А вы уж оставьте, я вас прошу!”
   *
   
   Великий князь Михаил Павлович. Портрет работы Джорджа Доу. 1829 год.
   Дуэль как способ защиты чести несла еще и особую функцию: утверждала некое дво­рянское равенство, не зависящее от чинов­ничьей и придворной иерархии. Классический пример такого рода: предложение великого князя Михаила Павловича принести удовлет­ворение любому из семеновских офицеров, коль скоро они считают, что он задел честь их полка.
   Будущий декабрист Михаил Лунин выразил тогда готовность стреляться с братом императора. Менее известный, но аналогичный, в сущности, случай, о котором сообщает в своих воспоминаниях П. К. Мартьянов, произо­шел уже в 1840-х годах.
   *
   Один из батальонных командиров морского корпуса, барон А. А. де Ридель, услышал, как один из старших гардемаринов выругался по адресу начальства, не разрешающего занимать­ся в классе ранее определенного часа. По­скольку это распоряжение исходило именно от Риделя, барон счел себя оскорбленным и заявил воспитаннику, что наказывать его не станет и жаловаться начальству не пойдет, но за оскорбление своей чести требует са­тисфакции. Воспитанник решительно отрицал, что имел в виду оскорбить лично Риделя, но при этом не преминул поблагодарить коман­дира за честь, которую он оказал ему своим вызовом.
   *
   Напомним, что дуэль была официально за­прещена и уголовно наказуема; согласно из­вестному парадоксу, офицер мог быть изгнан­ным из полка “за дуэль или за отказу. В пер­вом случае он попадал под суд и нес наказание, во втором — офицеры полка пред­лагали ему подать в отставку. Таким образом, соблюдение норм дворянской этики приходило в противоречие с государственными установ­лениями и влекло за собой всякого рода неприятности.
   *
   
   
   
   Л. Н. Толстой.
   Фотография. Москва. 1868 г.
   Сын Льва Толстого Сергей утверждал, что девизом его отца была фран­цузская поговорка: “Fais ce que dois, advienne que pourra”. (“Делай что должно, и будь что будет“).
   “Он всегда считал, что долг выше всего и что в своих поступках не следует руководствоваться предполагаемыми последствиями их”.
   Как известно, Лев Тол­стой вкладывал в понятие долга свой, подчас неожиданный для общества смысл. Но самая установка; думать об этическом значении поступка, а не о его практических послед­ствиях — традиционна для дворянского ко­декса чести.
   *
   Н. А. Тучкова-Огарева приводит в своих воспоминаниях случай, бывший с ее отцом, тогда еще совсем молодым офицером, Алек­сеем Тучковым. Он “стоял на крыльце стан­ционного дома, когда подъехала кибитка, в которой сидел генерал (впоследствии узнали, что это был генерал Нейдгарт.) Он стал звать пальцем отца моего. , — Эй, ты, поди сюда! — кричал генерал.
   — Сам подойди, коли тебе надо, — отвечал отец, не двигаясь с места.
   — Однако, кто ты? — спрашивает сердито генерал.
   — Офицер, посланный по казенной надоб­ности, — отвечал ему отец.
   — А ты не видишь, кто я? — вскричал генерал.
   — Вижу, — отвечал отец, — человек дур­ного воспитания.
   — Как вы смеете так дерзко говорить? Ваше имя? — кипятился генерал.
   — Генерального штаба поручик Тучков, что­бы ты не думал, что я скрываю, — отвечал отец.
   Эта неприятная история могла бы кончиться очень нехорошо, но к счастию, Нейдгардт был хорошо знаком со стариками Тучковыми, потому и промолчал, — едва ли не потому, что сам был виноват”.
   *
   В романе (Л.Н. Толстого) “Война и мир” описана близкая по духу сцена.
   “– Ка-а-ак стоишь? Где нога? Нога где? — закричал полковой командир с выражением
   страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
   Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
   — Зачем синяя шинель? Долой!.. Фельд­фебель! Переодеть его… дря… Он не успел договорить.
   — Генерал, я обязан исполнить приказания, но не обязан переносить… — Поспешно сказал Долохов.
   — Во фронте не разговаривать!.. Не раз­говаривать, не разговаривать!..
   — Не обязан переносить оскорбления, — громко, звучно договорил Долохов.
   Глаза генерала и солдата встретились. Ге­нерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
   — Извольте переодеться, прошу вас, — сказал он отходя”.
   *
   Пушкин отметил в своих записях (“Table-Talk”) одно из наставлений князя Потемкина своему племяннику Н. Н. Раевскому (будущему генералу, герою войны 1812 года):
   “Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем“.
   *
   Кс. По­левой вспоминал:
   “Разумеется, — заметил, между прочим, Грибоедов, — если бы я за­хотел, чтобы у меня был нос короче или длиннее, это было бы глупо потому, что невозможно. Но в нравственном отношении, которое бывает иногда обманчиво физическим для чувств, можно делать из себя все. Говорю так потому, что многое испытал над самим собою.
   Например, в последнюю Персидскую кампанию, во время одного сражения, мне случилось быть вместе с князем Суворовым. Ядро с неприятельской батареи ударилось по­дле князя, осыпало его землей, и в первый миг я подумал, что он убит. Это разлило во мне такое содрогание, что я задрожал. Князя только оконтузило, но я чувствовал невольный трепет и не мог прогнать гадкого чувства робости. Это ужасно оскорбило меня самого. Стало быть, я трус в душе? Мысль нестерпимая для порядочного человека, и я решился, чего бы то ни стоило, вылечить себя от робости, которую, пожалуй, припишите физическому составу, организму, врожденному чувству. Но я хотел не дрожать перед ядрами, в виду смерти, и при случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы с неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число выстрелов и потом, тихо пово­ротив лошадь, спокойно отъехал прочь. Знаете ли, что это прогнало мою робость? После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха, оно усилится и ут­вердится”.
   *
   Храбрость и выносливость, которые, безусловно, требовались от дворянина, были почти невозможны без соответствующей физической силы и ловкости. Не удивительно, что эти качества высоко ценились и старательно прививались детям. В Царскосельском лицее, где учился Пушкин, каждый день выделялось время для “гимнастических упражнений”; лицеисты обучались верховой езде, фехтованию, плаванью и гребле.
   Прибавим к этому ежедневный подъем в 7 утра, прогулки в любую погоду и обычно простую пищу.
   *
   Добрейший старик адмирал И. Ф. Крузенштерн, в бытность свою директо­ром морского корпуса, трогательно опекал воспитанников и упрекал офицеров, что “дети слишком устают”, чем приводил в замеша­тельство батальонных командиров.
   *
   Усиленная физическая закалка детей отчасти диктовалась условиями жизни; многих мальчиков в будущем ожидала военная служба, любой мужчина рисковал быть вызванным на дуэль.
   (Выразительный пример: Пушкин во время своих продолжительных пеших прогулок носил трость, полость которой была залита свинцом, и при этом периодически подкидывал и ловил ее в воздухе. Так он тренировал правую руку, чтобы она не дрожала, наводя пистолет.) Требовали физической подготовки и такие общепринятые развлечения как охота и верховая езда. Вместе с тем, в демонстрации физической выносливости был и особый шик.
   *
   
   М. Ю. Лермонтов.
   Автопортрет. Акварель. 1837–1838.
   А. М. Меринский, однокашник Лермонтова по юнкерской школе, вспоминал:
   “Лермонтов был довольно силен, в особенности имел большую силу в руках, и любил состязаться в том с юнкером Карачинским, который из­вестен был по всей школе как замечательный силач — он гнул шомполы и делал узлы, как из веревок. Много пришлось за испор­ченные шомполы гусарских карабинов пере­платить ему денег унтер-офицерам, которым поручено было сбережение казенного оружия. Однажды оба они в зале забавлялись подо­бными tours de force (Проявлениями силы (франц.), вдруг вошел туда директор школы, генерал Шлиппенбах. Каково было его удивление, когда он увидал подобные занятия юнкеров. Разгорячась, он начал делать им замечания: “Ну, не стыдно ли вам так ребячиться! Дети, что ли, вы, чтобы так шалить!.. Ступайте под арест”.
   Их арестовали на одни сутки.
   После того Лермонтов преза­бавно рассказывал нам про выговор, получен­ный им и Карачинским. “Хороши дети, — повторял on, — которые могут из железных шомполов вяаать узлы”, — ‘и при этом от души заливался громким смехом”.
   *
   С. Н. Глинка, обучавшийся в кадетском корпусе в 80-х годах XVIII в., вспоминал:
   “В ма­лолетнем возрасте нас приучали ко всем воз­душным переменам и, для укрепления телес­ных наших сил, заставляли перепрыгивать че­рез рвы, влезать и карабкаться на высокие столбы, прыгать через деревянную лошадь, подниматься на высоты”. Получив такую за­калку, молодые люди любили ею бравировать. По выходе из корпуса Глинка и его товарищ поступили в адъютанты к князю Ю. В. Долго­рукову. Однажды в январский мороз, когда все кутались в шубы, они отправились со­провождать князя в щегольских обтянутых мундирах. Долгоруков с одобрением заметил: “Это могут вытерпеть только кадеты да черти!”
   Впрочем, подобным “молодечеством” сла­вились не только кадеты.
   *
   Сам император Александр I на свою знаменитую ежеднев­ную прогулку, le tour imperial, в любую погоду (а в Петербурге она редко бывает теплой) отправлялся в одном сюртуке с серебряными эполетами и в треугольной шля­пе с султаном. Соответственно воспитывали и царских детей.
   *
   Наследник престола, будущий император Александр II, так же, как и его ровесники, каждый день, не исключая праздники, не менее часа занимался гимна­стикой, обучался верховой езде, плаванью, гребле и владенью оружием. Царевич уча­ствовал в лагерных сборах кадетского кор­пуса, и для него почти не делалось по­блажек, хотя учения были весьма изнури­тельны: длительные пешие марши в любую погоду с полной выкладкой, грубая солдат­ская пища. Наследник, очевидно, гордился своей выносливостью и даже зимой посто­янно гулял без перчаток, в легкой одежде.
   *
   А. П. Керн воспитывалась вместе со своей двоюродной сестрой А. Н. Вульф. В своих вос­поминаниях о детстве Керн отмечает, что каждый день после завтрака их вели гулять в парк “несмотря ни на какую погоду”, гу­вернантка заставляла их лежать на полу, чтобы “спины были ровные”, а одежда была так “легка и бедна”, что Анна Петровна навсегда запомнила, как мерзла в карете во время поездки к дяде из Владимира в Тамбов.
   *
   Молодые женщины гордились своим уме­нием хорошо ездить верхом; сестры Натальи Николаевны Пушкиной, великолепно владев­шие этим искусством, со всем основанием рассчитывали произвести тем самым впечат­ление на столичных кавалеров. В сцене охоты в “Войне и мире” Наташа Ростова, которая “ловко и уверенно” сидит на своем вороном Арапчике, своей неутомимостью вы­зывает безусловное одобрение окружающих. “Вот так графиня молодая, — с восхищением замечает дядюшка, — день отъездила, хоть мужчине впору, и как ни в чем не бывало!”
   *
   В русской армии XVIII — начала XIX веков был рас­пространен обычай, по которому старшие офицеры, выступая в поход, везли в армей­ском обозе свои семьи. При этом женщины и дети подвергались известной опасности и несомненно испытывали немалые тяготы бивуачной жизни.
   В общем, русские дворянки были и психологически, и физически под­готовлены к трудностям жизни куда лучше, чем это может показаться.)
   *
   Там, где честь являлась основным стимулом жизни, самообладание было просто необходи­мо. Например, следовало уметь подавлять в себе эгоистические интересы (даже вполне понятные и оправданные), если они приходили в противоречие с требованиями долга.
   Отец Петруши Гринева, прощаясь со своим обливающимся слезами недорослем, наверное, беспокоится за него, но не считает возможным это показать.
   Подобная слабость допускается лишь для женщины: “Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье”..
   *
   Старик Болконский, провожая сына на вой­ну, позволяет себе только такие слова:
   “Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет…
   Он неожиданно за­молчал и вдруг крикливым голосом продол­жал: — а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно!”
   *
   
   Павел I в 1781 г.
   С гравюры Скородумова
   В духе … требований дворянского ребенка воспи­тывали с раннего детства, настойчиво и порой жестко.
   Подобный эпизод отмечен в записках Порошина, наставника будущего императора Пав­ла I. Десятилетний Павел так хотел пораньше лечь спать перед завтрашним маскарадом, что почти плакал от нетерпения. Его воспитатель Никита Панин проводил мальчика в спальню, но строго отчитал его за несдержанность и рекомендовал сделать то же другим настав­никам. Порошин наутро постарался показать великому князю всю “непристойность его по­ступка”, с чем мальчик виновато согласился.
   *
   Лев Толстой употреблял выражение “лак высшего тона”, полагая, что он скрывает осо­бенности характера человека так же, как хо­роший лак скрывает качество дерева.
   *
   К. Головин вспоминал о петербургском свете 1860–70-х годов:
   “Все было проще в обста­новке и более условно в людских отношениях. Предания той эпохи, когда все было точно определено: и как кланяться, и кому в осо­бенности, и как разговаривать, и даже как влюбляться, — эти предания еще тяготели над тогдашним обществом. Напрасно, впрочем, попалось мне под перо слово “тяготеет”. В сущности, для человека бывалого — много было свободы под этой корою приличий. Ведь и классическую музыку можно наигрывать легко”.

8. Так получилось, что накопился материал по истории употребления одной цитаты Грибоедова, а именно фразы Чацкого: “Служить бы рад, прислуживаться тошно”. Выложу в отдельный пост, вдруг кому пригодится. Представляет интерес, как пример эволюции литературной цитаты в поговорку.
   1. Афоризмы-предшественники
   Игра слов с глаголом “служить” и его производными известна и помимо комедии Грибоедова.
   а) Поговорка?
   Сборник пословиц 1848 г. (сост. И. М. Снегирёв) сообщает о существовании группы похожих поговорок: «Играй да не заигрывайся», «Пиши да не записывайся», «Служи да не выслуживайся». По тому же образцу в сборнике 1862 г. (сост. В. И. Даль): «Пляши, да не заплясывайся». Но вариант “не выслуживайся” нигде, кроме сборника 1848 г., не встречается и выбивается из общего ряда с “не заигрывайся”, “не записывайся”, “не заплясывайся”. Крупнейший исследователь фольклора В. П. Аникин сообщает иной вариант пословицы: “В пословицах… широко используются разнообразные формы тавтологий: «Здоровому все здорово», «Играй да не заигрывайся, пиши да не записывайся, служи да не заслуживайся»”
   Действительно, генерал П. К. Меньков (1814 — 1875) вспоминал, что слышал от генерала Н. О. Сухозанета (1794-1871) “Зная всю важность занимаемого мною поста, я старался идти вместе со временем, но я всегда помнил советы своего бывшего начальника князя Яшвиля: “Служи, но не заслуживайся”. Будем откровенны, скажите: умно ли я сделал, вовремя ли я ушёл?” Начальником Н. О. Сухозанета был генерал Л. М. Яшвиль (1772-1836). Итак, в военной среде фраза имела смысл – вовремя уйти со службы, что далеко от Грибоедова и Чацкого.
   Откуда в сборнике “Русские народные пословицы и притчи” (1848 г.) появился вариант “Служи да не выслуживайся”? Возможно, один из народных вариантов поговорки, но, может быть, и ошибка издания. Поскольку ниже ещё придётся говорить о сборнике 1848 г., приведу некоторые отзывы рецензентов того времени:
   Рецензент “Современника” (1849): “сборник неполон, не верен, смешан с поговорками и стихами, нередко искажёнными””.
   Н. Г. Чернышевский (1855): “…каждому известно, что текст “Пословиц” г. Снегирёва изобилует неточностями”. “…считают каждую ошибку, найденную, например, в сборнике г. Снегирева, важным открытием, между тем как давно уж всем известно, что их там тысячи”.
   И. Е. Забелин (1855): “Если бы и действительно все такие извращения первоначального текста произошли только от описок, опечаток, то и в этом случае сборник г. Снегирёва теряет всю цену хорошо изданного материала”
   Многочисленные искажения показало, например, сравнение сборника 1848 г. с одним из его источников – “Архивским рукописным сборником пословиц XVII столетия… у г. Снегирева, «за скудость ума, искать будет сума»; въ Архив. «таскать будет сума»; у г. Снегир. «завидливый, что пес обидливый»; въ Архив, «завидливый что пес, обидливый что бес»; у г. Снегир. «мошна не квашня, как в неё прибывает, так её принимают»; въ Архив, «так ея прикисает»; у г. Снегир. «недорога людьня, дорога обида»; въ Архив. «не дорога лодыга»; у г. Снегир. «пошла боля на хлебы да соль своротила»; въ Архив. «пошло было на хлебы»; у г. Снегир. «рад скомрах о своих добрах»; въ Архив. «домрах», чтo понятно, ибо домрами назывался старинный музыкальный инструмент; у г. Снегир. «редко спать легко веять»; в Архив. «редко сеять»; у г. Снегир.; «ястребца бают не поголовке гладятъ; въ Архив, «ястреба вабят» и пр.
   Снегирев признавал наличие опечаток и собирался исправить их во втором издании: “издатель Сборника, если приведётся ему печатать новое издание, с благодарностью воспользуется некоторыми замечаниями своего рецензента (…) об опечатках” К сожалению, работу над вторым изданием прервала смерть.
   Следовательно, вариант: “Служи, но не выслуживайся” мог быть искажением в сборнике 1848 реально употреблявшейся поговорки: “Служи, но не заслуживайся”.
   б) Аналогичные высказывания
   В то же время существовали и близкие к Грибоедову по смыслу высказывания.
   В 1806 г. знаменитая княгиня Е. Р. Дашкова от лица своего дяди, канцлера М. И. Воронцова (1714-1767), писала: Дядя мой также любил сравнивать обращение молодых людей его времени и нынешнего юношества. (…) “Служить Отечеству, а не выслуживаться при дворе или у вельмож была цель общая; но ныне о сем не помышляют”
   К. Н. Батюшков в 1815 году сообщал о своей отставке с военной службы: Я подал прошение в отставку… Служил и буду служить, какъ умею; выслуживаться не стану по примеру прочих, но от службы меня вовсе отучили.
   Декабрист П. К. Каховский накануне казни писал Николаю I: Милосердный Государь! займитесь внутренним устройством Государства; отсутствие закона – ужасный вред для нас, вред физический и моральный. Служба заменилась прислугою, общая польза забыта, своекорыстие грызет сердца, и любовь к отечеству уже для иных стала смешным чувством.
   Но Каховский писал уже после распространения в списках “Горя от ума”, и мог использовать лексику Грибоедова.
   2. Фраза в диалоге Чацкого и Фамусова (1824-1838)
   Итак, комедия “Горя от ума”, 2-е действие, стихи 57-61, наиболее ранняя известная рукопись – Рукопись Государственного Исторического музея в Москве (1823-1824 г.)
   Чацкий:
   Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?
   Фамусов:
   Сказал бы я во-первых: не блажи,
   Именьем, брат, не управляй оплошно,
   А, главное, поди-тка послужи.Чацкий
   Служить бы рад, прислуживаться тошно.
   Отметим, что диалог написан в сослагательном наклонении, отсюда частое “бы”: “вы что бы мне сказали?” “Сказал бы” “Служить бы“. В дальнейшем, когда фраза станет крылатой, “бы” в ней будет употребляться не всегда.
   Известны слова Пушкина из письма янв. 1825 года: “О стихах я не говорю: половина — должны войти в пословицу.”
   Действительно, комедия быстро разошлась на цитаты. Уже в публикации мая 1825 года В. Ф. Одоевский зафиксировал: “почти все стихи комедии Грибоедова сделались пословицами, и мне часто случалось слышать в обществе целые разговоры, которых большую часть составляли – стихи из “Горя от ума”.” А. А. Дельвиг, умерший в янв. 1831 г., “наравне с другими восхищался стихами комедии, из которых многие уже и в его время сделались пословицами (сообщено бароном А. И. Дельвигом)” (Современник. 1854. Т. 47. С. 20).
   Собиратель народных пословиц Ф. И. Буслаев вспоминал, что познакомился с “Горем от ума” в Пензе, где жил и учился в 1828-33 гг.: “мне привелось тогда познакомиться с одним великим произведением русской литературы… То была комедия Грибоедова «Горе от ума». Дядя Андрей Сергеевич привез ее из Керенска матушке в подарок… При этом не могу не заметить, что многие из метких изречений Грибоедова, ставших потом всенародными пословицами, были и тогда уже оценены, подхвачены и разносились повсюду вслед за быстрым распространением копий. Доказательством тому служит захолустный Керенск”
   Действительно, в рукописных копиях комедия получила значительное распространение, проникая во все слои общества: “По свид?тельству Булгарина, распространеніе комедіи было такъ велико, что «каждый, кто только заглядываетъ въ книгу, знаетъ «Горе отъ ума», и н?тъ русскаго грамотнаго дома, отъ дворянина до посадскаго, гд? не было списка сей комедіи. Весьма многіе знаютъ ее наизусть, отъ доски до доски». («С?верная Пчела» № 31, 1831 г.). По приблизительному подсчету современника такихъ списковъ разошлось до сорока тысячъ по Россіи.”
   В 1833 г. “Горе от ума” вышло отдельным изданием, включая реплику Чацкого (С. 45). Но, как поговорка / пословица / крылатое выражение – в 1824-1838 гг., “Служить бы рад, прислуживаться тошно”, письменно нигде не отмечалась.
   3. От крылатого выражения до народной поговорки (1838-1861)
   а) Стихи обратились в пословицы
   В 1838 г. друг молодости Грибоедова И. М. Снегирёв издал словарь русских писателей, в котором отмечалось:
   “Горе от ума”, которая более известна в списках, чем в печати… Многие её стихи обратились в пословицы”
   (Словарь русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших в России, служащий дополнением к Словарю писателей духовного чина, составленному митрополитом Евгением/ Изд. И. Снегирева. Т. 1. 1838).
   С этого времени упоминание о том, что стихи “Горя от ума” обратились в пословицы и поговорки становится общим местом.
   В 1840 г. В. Г. Белинский: “…каждое слово комедии Грибоедова дышало комическою жизнию, поражало быстротою ума, оригинальностию оборотов, поэзиею образов, так что почти каждый стих в ней обратился в пословицу или поговорку (…) бранят Чацкого, понимая ложность его как поэтического создания, как лица комедии, — и все наизусть знают его монологи, его речи, обратившиеся в пословицы, поговорки, применения, эпиграфы, в афоризмы житейской мудрости”.
   В 1840 г. филолог Н. И. Греч: “Стихи Горя отъ ума затвердились въ памяти русской публики, какъ Молиеровы во Франции: Что за коммиссія, Создатель, “Быть взрослой дочери отцомъ! — – Служить бы рад, прислуживаться тошно. (…)Выписывать ли далее? Выпишем всю комедию”.
   В 1841 г. историк Д. Н. Бантыш-Каменский о Грибоедове: “Многіе стихи оригинальной комедіи его: Горе отъ ума, обратились въ пословицы”
   В 1844 г. В. Г. Белинский: “Стихи Грибоедова обратились в пословицы и поговорки; комедия его сделалась неисчерпаемым источником применений на события ежедневной жизни, неистощимым рудником эпиграфов!”
   В 1847 г. В. И. Даль констатировал: Многие изречения писателей, по резкости и меткости своей, обратились в пословицы; и здесь нельзя не вспомнить Грибоедова, Крылова
   б) Крылатое выражение
   По совпадению, тем же 1838 г. датирована отметка о проходе цензуры романа П. П. Каменского “Искатель сильных ощущений” (издан в 1839 г.):
   “Короче, извольте пойдти послужить с нижних инстанций, не тотчас же в министерство и в министры, – что же Вы?
   “Служить я рад, прислуживаться тошно…”
   Вымолвили вы. Ну, какой порядочный петербургский чиновникъ, а это все равно, что современный человек, скажет такой вздор; вы московский либерал, фразер, парлер”
   “Извольте пойдти послужить” – реминисценция на фамусовское: “подит-ка послужи“. Но фраза взята из устной речи, что подтверждается тем, что грибоедовское “бы” сменилось на “я”. Интересен также “чиновничий” контекст, во время написания романа Павел Павлович Каменский служил младшим помощником экспедитора, то есть, был не самым крупным чиновником. Не с чиновничьей ли среды поговорка распространилась в низах?
   Ещё раз приведу цитату из книги Н. И. Греча: “Стихи Горя отъ ума затвердились въ памяти русской публики, какъ Молиеровы во Франции: Что за коммиссія, Создатель, “Быть взрослой дочери отцомъ! — – Служить бы рад, прислуживаться тошно.“.
   В 1842 г. в романе “Любовь музыканта” автор – А. Ярославцев – считает нужным специально указать источник цитаты: “Платон встал и набивая трубку спросил: “Ну что, как служба твоя?” “- Какая служба из за куска хлеба… Да уж пусть “Служить бы рад прислуживаться тошно”* (прим. автора: *А. С. Грибоедов).
   То есть, и для Греча, и для Ярославцева – фраза – ещё не поговорка, а литературная цитата.
   В 1840-е гг. А. Ф. Писемский пишет роман “Боярщина”. До сих пор не установлено точное время окончания работы над романом: сам Писемский указывал разные даты. В “Библиотеке для чтения”, где “Боярщина” была опубликована впервые в 1858 году, он ставит одну дату – “1844, сентября 30. Москва”; в издании Стелловского уже другую – “1845 года. Сентября 30. Москва”; в письме к переводчику В. Дерели – третью: “… первая повесть, мною написанная еще в 1846 году, была “Боярщина”. По-видимому, начальный замысел романа сложился в 1844 году, но окончательно оформился только к 1846 году. В романе есть следующий диалог:
   — Вам, я думаю, надобно служить, – заметил Савелий.
   — Служить-то бы я рад, подслуживаться тошно, – проговорил с усмешкою Эльчанинов.
   — Ну, женитесь.
   — Жениться на ком?
   Диалог содержит две отсылки к “Горю от ума”: как к уже приведённому диалогу Чацкого и Фамусова, так и к другой реплике героя Грибоедова: “На ком жениться мне?”. Но для Писемского фраза уже не литературная цитата, а выражение, вошедшее в обыденную речь. Он не считает нужным указывать литературный источник и приводить цитату дословно, появляются дополнительные: “то”, “я”, “прислуживаться” заменяется на “подслуживаться”. В 1859 г. Писемский пишет драму “Горькая судьбина”, в которую снова включает реминисценцию на диалог Чацкого и Фамусова: “Золотилов. Во-первых, ты должен был бы служить. Не делай, пожалуйста, гримасы… я знаю всех вас фразу на это: «служить-то бы я рад, подслуживаться тошно!» Но это совершенный вздор“. Искажённый стих здесь выделен кавычками, как цитата. Либо именно в этой форме Писемский слышал фразу в устной речи, либо сам не точно запомнил стих Грибоедова.
   в) Поговорка
   В 1848 г. собиратель пословиц С. И. Кованько выпустил второе издание сборника “Старинная пословица вовек не сломится” (прохождение цензуры датировано 19 февраля 1848 г.) От первого издания сборника (1847), второе отличалось, помимо прочего, наличием ряда пословиц литературного происхождения. Из Крылова: “ай, Моська, знать, она сильна, коль лает на слона“; “услужливый дурак опаснее врага“; “у сильного всегда бессильный виноват“. Из стихотворения “Среди долины ровныя” поэта Алексея Мерзлякова: “все други, все приятели до черного лишь дня“. Из Сумарокова: “Как слушать все людские речи, так надо и осла взвалить на плечи“. И, наконец, из Грибоедова: “служить бы рад, прислуживаться тошно“. Особенность издания Кованько – авторов литературных цитат он нигде не указывает. В то же время, в отличие от Каменского и Писемского, цитирует Грибоедова дословно.
   В том же 1848 г. выходит и уже упомянутый сборник И. М. Снегирёва (прохождение цензуры датировано 27 октября 1848 г., Снегирёв продолжал дополнять сборник в 1848 г., возможно, Снегирёв успел ознакомиться со сборником Кованько). В нём также много литературных цитат, ко многим из которых в подстрочных примечаниях приводится источник. Но, как уже отмечалось в разделе “Афоризмы-предшественники, сборник 1848 г. был издан очень небрежно, с многочисленными опечатками и искажениями. К части литературных цитат ссылки и примечания отсутствуют, например, из Крылова: “Кого нам хвалит враг, в том верно проку нет” (“Лев и барс”), “На младших не найдёшь себе управу там, где делятся они со старшим пополам” (“Крестьяне и река”); из Державина: “Пристрастный суд разбоя злее” (“Изображение Фелицы”); или даже из Данте: “Горек хлеб чужой” (русский перевод 1820-х гг.). Отсутствует ссылка и к разбираемой цитате: “Служить бы рад, да прислуживаться тошно”. Кроме того, фраза отличается от грибоедовской присутствием частицы “да”. Либо это вариант из устной речи, либо одно из искажений издания 1848 г. (может быть, под влиянием: “Служи, да не выслуживайся” из того же сборника).
   Дополнительный свет на недостаток литературных ссылок в изданиях Кованько и Снегирёва проливает история издания сборника пословиц В. И. Даля. Когда в 1853 г. Даль представил в Академию наук свой сборник “Пословицы русского народа”, то академик А. Х. Востоков, сам собиравший народные пословицы, возразил против включения “в число пословиц выписок из писателей новейшего времени“, в том числе, “Крылова: “А ларчик просто открывался”, Грибоедова: “Служить бы рад, прислуживаться тошно”” (Русская старина. 1904. Т. 117. С. 434). Следовательно, включение литературных цитат в пословицы в то время вызывало возражения, было спорным. Вспомним, что первом издании пословиц Кованько литературных цитат не было вообще, они появились только во втором издании и без ссылок на литературные источники. Возможно, по той же причине и Снегирёв свёл количество литературных цитат в сборнике 1848 г. к минимуму, а в других случаях не стал указывать литературные источники.
   Даль, в итоге, максимально строго подошёл к отбору пословиц, но две фразы из Грибоедова включил, указав источник: «В. И. Даль в свой сборник «Пословицы русского народа», материалы для которого собирал в тридцатые-сороковые годы, не включал книжные, литературные цитаты и афоризмы, он брал пословицы, как объясняет в предисловии к сборнику, из живого русского языка, из речи народа. И тем не менее в его сборник вошли, придя из живой речи, две грибоедовские «пословицы». При издании Даль пометил их источник — «Грибоедов». Первая помещена в разделе «Начальство — служба» — «Служить бы рад, прислуживаться тошно»; вторая в разделе «Любовь — нелюбовь» — «Грех не беда, да слава не хороша». У Грибоедова: «Молва не хороша». Это разночтение подтверждает, что Даль услышал выражение в устной речи, а не выписал из книги».
   Но “Пословицы” Даля были изданы только в 1861 году: “Служить бы рад, прислуживаться тошно” (Грибоедов). В “Словаре живого великорусского языка” в 1866 году он же привёл другой вариант, очевидно, из устной речи: “Служить я рад, прислуживаться тошно” (Грибоед.)
   Ранее смело включил литературные цитаты в число народных поговорок член-корреспондент Академии наук (с 1860 г. – академик) Ф. И. Буслаев в своём труде “Русские пословицы и поговорки” (1854). В связи с этим он поправляет Снегирёва: “…различные сочинения, откуда мы извлекли некоторые притчи, пословицы и поговорки (…) В русских классических писателях, каковы Грибоедов, Пушкин и друг. Г. Снегирёв пользовался комедиею Грибоедова, но неточно приводил оттуда пословицы, что видно из следующей на стр. 500: “служить бы рад, да прислуживаться тошно“. “Служить бы рад, прислуживаться тошно (Грибоед., Сн[егирев], 500: “Служить бы рад, да прислуживаться тошно).
   4. Краткое заключение:
   Итак, крылатым выражением: “Служить бы рад, прислуживаться тошно” стало уже к концу 1830-х гг. Народной поговоркой фраза была признана в кон. 1840 – нач. 1850 гг. Препятствием оказалось существовавшее в академической среде мнение, что литературные цитаты (“выписки из писателей новейшего времени”) не следует включать в народные пословицы и поговорки. В действительности, как, например, писал в “Учебнике истории русской словесности” Ю. Н. Верещагин: “А. С. Пушкин, прочитавши комедию, сказал: „половину стихов должно перейти в пословицу“, и это предсказание великого мастера русскаго слова сбылось: стихи её, слова, легко укладываясь в памяти, действительно, перешли в пословицы, поговорки, распространились сначала в грамотном обществе, а через него проникают и в массу”. У “Служить бы рад, прислуживаться тошно” – на указанный процесс ушло, примерно, 15 лет. Постоянно употребляется до нашего времени. И, как подсказывает мне жизненный опыт, поговорка останется актуальной ещё долго.Tags: литературоведение