Константин Дмитриевич Бальмонт родился в 1867 г. во Владимирской губернии, деревне Гумнищи. Его отец был помещиком и председателем земской управы. Мать же много времени уделяла распространению культурных идей в провинции, устраивала любительские спектакли.
Предки знаменитого поэта с отцовской стороны были шотландскими моряками, поскольку фамилия Бальмонт очень распространена в Шотландии. Его дед был морским офицером, участником Русско-турецкой войны. Предки поэта со стороны матери были татары, от которых Бальмонт, возможно, и унаследовал страстность, свойственную его натуре.Его приход в литературу сопровождался рядом неудач. Долгое время, а именно на протяжении четырех-пяти лет, ни один журнал не соглашался публиковать его произведения. Первый сборник стихов был напечатан в Ярославле, но успеха не имел, так как был очень слабым по содержанию. В это же время Бальмонт занимается переводами. Первой его переводной книгой стала книга Г. Неирао Генрихе Ибсене, которая не могла быть одобрена цензурой того времени и была уничтожена. Бліег поэта также не способствовали продвижению его в литературную среду. Позднее популярность Ба/* монту приносят переводы стихов Перси Бише Шелли, рассказы Эдгара По.
Жизнь Бальмонта была насыщена событиями и переживаниями. Вот что он сам писал об «Я затрудняюсь поэтому отметить как более «значительные» какие-либо события из личной жизни Однако попытаюсь перечислить. Впервые сверкнувшая, до мистической убежденности, мысль о возможности и неизбежности всемирного счастья (семнадцати лет, когда однажды во Владимире, в яркий зимний день, с горы я увидел вдали чернеющий длинный мужицкий обоз). Прочтение «Преступления и наказания» (16 лет) и в особенности «Братьев Карамазовых» (17 лет). Эта последняя книга дала мм больше, чем какая-либо книга в мире. Первая женитьба (21 года, через 5 лет развелся). Вторая женитьба (28 лет). Самоубийство нескольких моих друзей во время моей юности. Моя попытка убить сев (22 года), бросившись через окно на камни с высоты третьего этажа (разные переломы, годы лежания в постели и потом небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности). Писание стихов (первые в возрасте 9 лет, затем 17,21). Многочисленные путешествия по Европе (особенно поразим Англия, Испания и Италия)».
Обретя известность, Бальмонт становится одним из самых популярных поэтов своего времени одним из самых читаемых. У него появляется несметное количество поклонников и поклонниц. Пик популярности приходится на 1890-е гг. Талант Бальмонта раскрывается все шире, к тому же он уже занимает видное место среди гак называемых старших символистов. На его счету сборники: «Под северным небом», «В безбрежности», «Тишина». Критики стали отмечать, что поэт открыл новые возможности русского стиха. Творчество Бальмонта-символиста можно условно разделить на два этапа. Первый этап его творчества насыщен «запредельными», «потусторонними» мотивами. В его произведениях много нереального, неземного.
Когда луна сверкнет во мгле ночной Своим серпом, блистательным и нежным. Моя душа стремится в мир иной, Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным Я мчусь в мечтах; как будто дух больной, Я бодрствую над миром безмятежным, И сладко плачу, и дышу— луной.
Впиваю это бледное сиянье, Как эльф, качаюсь в сетке из лучей, Я слушаю, как говорит молчанье. Людей родных мне далеко страданье, Чужда мне вся земля с борьбой своей, Я— облачко, я — ветерка дыханье. Позднее в сборниках «Будем как Солнце», «Тблько любовь», «Семицветник» появляются мотивы огня, света, стремления вперед. –
Я в этот мир прошел, чтоб видеть Солнце И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце И выси гор.
К 1905 г. в творчестве Бальмонта намечается перелом. Выходят сборники «Литургия красоты: стихийные гимны», «Хоровод времен. Всегласность» и т. п. Кроме того, поэт публикует несколько теоретических работ.
Поэзия Бальмонта не похожа ни на что. Валерий Брюсов назвал ее поэзией «запечатленных мгновений». Миг, мимолетность определяют философский принцип стихов Бальмонта. Мгновение — это символ вечности, вот о чем говорит нам поэт. И он, вырвав этот миг из вечности, навсегда запечатлевает его в слове:
Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вдали раздавались, Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
И внизу подо мною уже ночь наступила, Уже ночь наступила для уснувшей Земли, Для меня же блистало дневное светило, Огневое светило догорало вдали…
В стихотворении звучит восторг лирического героя. Произведение наполняют образы-символы: мечты и тени. Но, пожалуй, главным образом-символом в поэзии Бальмонта является образ Солнца. Его он воспевает в своих стихах, пишет ему гимны, воздает молитву: Жизни податель, Светлый создатель, Солнце, тебя я пою! Пусть хоть несчастной Сделай, но страстной, Жаркой и властной Душу мою!
Солнце для поэта символ жизни, ее источник, ее суть. Поэт бессилен перед солнцем и признает это. Признает он и то, что не в силах передать всю красоту дневного светила. Я тебя воспеваю, о яркое, жаркое Солнце, Но хоть знаю, что я и красиво, и нежно пою, И хоть струны поэта звончей золотого червонца, Я не в силах исчерпать всю властность, всю чару твою.
Стихи Бальмонта отличаются напевностью, медлительностью и музыкальностью.
А сам поэт, по словам В. Брюсова, «переживает жизнь, как… только поэты могут ее переживать, как дано это им одним: находя в каждой минуте всю полноту жизни. Поэтому его нельзя мерить общим аршином». В 1926 г. поэт умер, но его солнце будет светить для нас всегда, ведь он пришел в этот мир, «чтоб видеть Солнце»:
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, А если день погас, Я буду петь… Я буду петь о солнце В предсмертный час!
В историю литературы Константин Дмитриевич Бальмонт вошел как один из основателей и лидеров символизма, художественного течения, которое помогло вывести русскую поэзию конца XIX века из состояния застоя и упадничества. Он был первым поэтом-символистом, который приобрел всероссийскую славу. Десятилетие 1895- 1905 годов – время безусловного первенства Бальмонта на поэтическом русском Парнасе. «Другие поэты, – писал тогда Валерий Брюсов, – или покорно следовали за ним, или, с большими усилиями, отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния». Популярность Бальмонта была огромна. Он собирал на свои концерты и вечера толпы восторженных слушателей, его певучие строфы твердили многочисленные поклонники.
Я любил вознесенное сказками древо,
На котором звенели всегда соловьи,
А под древом раскинулось море посева,
И шумели колосья, и пели ручьи.
Выходя на эстраду, Бальмонт, с рыжими спадавшими на плечи волосами, с цветком орхидеи в петлице фрака, нередко поражал публику экстравагантностью, но здесь, помимо избалованности успехом, проглядывала и истинная натура поэта – на редкость открытая, порывистая, почти детская.
Натура увлекающаяся, Бальмонт, учась в Московском университете, писал стихи, навеянные идеями революционеров-народников. Его первые стихи были проникнуты глубокой гражданской скорбью и духом самоотречения: «О рабочий, я с тобой, / Бурю я твою – пою». Поэта волнует тяжелая жизнь рабочих:
Я поэт, и был поэт,
И поэтом я умру,
Но видал я с детских лет
В окнах фабрик поздний свет, –
Он в уме оставил след,
Этот след я не сотру.
Закончить университет Бальмонту не довелось: его исключили за участие в студенческом революционном кружке. Широкую известность принесло Бальмонту стихотворение «Маленький султан», написанное по следам мартовских событий 1901 года:
То было в Турции, где совесть – вещь пустая,
Там царствует кулак, нагайка, ятаган,
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький Султан…
Стихотворение «Маленький султан» – романтический протест против существовавшего тогда строя, за что последовала высылка из Петербурга и запрещение проживать в столицах и столичных губерниях в течение трех лет.
Опасаясь дальнейших преследований, поэт уезжает за границу, где находится более десяти лет. Ему не сиделось на месте: он долго странствовал, совершил несколько кругосветных путешествий. Видимо, в это время и родились стихотворения «Песня без слов», «Фантазия», «Рождение ручья», в которых поэт «ловит мгновенья» мимолетной красоты в природе, бытии, человеке. Красота для Бальмонта – не отвлеченная идея: поэт жаждет непосредственного ее воплощения в слове, звуке, ритме. Неподражаемая «напевность» стиха Бальмонта свидетельствует об этом:
Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез…
Лирика Бальмонта содержала не только размышления, «тихие раздумья», представленные в книге «Тишина», но и настроение во что бы то ни стало преобразовать мир. В книге «Отсветы зарева» поэт преисполнен дерзкого пафоса сокрушения устоев и торжества стихий:
Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Лирический герой поэта стремится вырваться из «Страны неволи», где человек томится в плену отчуждения («В тюрьме»»), обреченности на смерть. Мир, пересозданный по законам красоты, – дар людям. Об этом – известное стихотворение с показательным заглавием «Оттуда»:
Идите все на зов звезды,
Гпядите: я горю пред вами.
Я обещаю вам сады
С неомраченными цветами.
Октябрьскую революцию 1917 года Бальмонт не принял, полагая, что диктатура пролетариата несет с собой подавление личности, преграждает дорогу развитию творческих, созидательных сил, угрожает интеллигенции. Результатом таких настроений был разрыв с Родиной. В 1920 году он выехал в заграничную командировку и не вернулся. Годы эмиграции стали тяжелым испытанием для поэта. Ностальгия разъедала душу, подтачивала духовные и физические силы, выливалась в наполненные болью и смятением стихи:
Ни Рим, где слава дней еще жива,
Ни имена, чей самый звук – услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, –
Мне не поют заветные слова,
И мне в Париже ничего не надо.
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
Говоря о Бальмонте, нужно обязательно подчеркнуть, что он, наверное, единственный русский поэт-лирик, преимущественным творческим методом которого был импрессионизм, красочное воспроизведение мимолетных впечатлений, связанных с познанием мира природы и собственной жизни. Его лучшие стихотворения зачаровывают своей музыкальностью, искренностью и свежестью лирического чувства, неподдельной грустью и нежностью. Это звучит в стихотворениях «Нарцисс и эхо», «Ты здесь», «Млечный Путь».
Лесной ручей поет, не зная почему,
Но. он светло журчит и нарушает тьму.
А в трепете лучей поет еще звончей,
Как будто говоря, что он ничей, ничей.
До конца своих дней (а умер Бальмонт в конце 1942 года) тоску по Родине он воплотил во многих щемящих стихотворениях: «Северное сияние», «Поэма о России», «Светослужение».
Страна великая, несчастная, родная,
Которую, как мать, жалею и люблю.
«Да пошлет Судьба той стране, которая дала мне жизнь, многотравные луга, плодотворные нивы, счастливых людей, правдивые дни, несчетные стада коров, звонкие табуны коней, что всегда так красивы были в России». Это слова Бальмонта о Родине, которую он уже не видел и которой «отдал весь жар своего сердца и таланта».
Константин Дмитриевич Бальмонт родился в 1867 г. во Владимирской губернии, деревне Гумнищи. Его отец был помещиком и председателем земской управы. Мать же много времени уделяла распространению культурных идей в провинции, устраивала любительские спектакли.
Предки знаменитого поэта с отцовской стороны были шотландскими моряками, поскольку фамилия Бальмонт очень распространена в Шотландии. Его дед был морским офицером, участником Русско-турецкой войны. Предки поэта со стороны матери были татары, от которых Бальмонт, возможно, и унаследовал страстность, свойственную его натуре.Его приход в литературу сопровождался рядом неудач. Долгое время, а именно на протяжении четырех-пяти лет, ни один журнал не соглашался публиковать его произведения. Первый сборник стихов был напечатан в Ярославле, но успеха не имел, так как был очень слабым по содержанию. В это же время Бальмонт занимается переводами. Первой его переводной книгой стала книга Г. Неирао Генрихе Ибсене, которая не могла быть одобрена цензурой того времени и была уничтожена. Бліег поэта также не способствовали продвижению его в литературную среду. Позднее популярность Ба/* монту приносят переводы стихов Перси Бише Шелли, рассказы Эдгара По.
Жизнь Бальмонта была насыщена событиями и переживаниями. Вот что он сам писал об «Я затрудняюсь поэтому отметить как более «значительные» какие-либо события из личной жизни Однако попытаюсь перечислить. Впервые сверкнувшая, до мистической убежденности, мысль о возможности и неизбежности всемирного счастья (семнадцати лет, когда однажды во Владимире, в яркий зимний день, с горы я увидел вдали чернеющий длинный мужицкий обоз). Прочтение «Преступления и наказания» (16 лет) и в особенности «Братьев Карамазовых» (17 лет). Эта последняя книга дала мм больше, чем какая-либо книга в мире. Первая женитьба (21 года, через 5 лет развелся). Вторая женитьба (28 лет). Самоубийство нескольких моих друзей во время моей юности. Моя попытка убить сев (22 года), бросившись через окно на камни с высоты третьего этажа (разные переломы, годы лежания в постели и потом небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности). Писание стихов (первые в возрасте 9 лет, затем 17,21). Многочисленные путешествия по Европе (особенно поразим Англия, Испания и Италия)».
Обретя известность, Бальмонт становится одним из самых популярных поэтов своего времени одним из самых читаемых. У него появляется несметное количество поклонников и поклонниц. Пик популярности приходится на 1890-е гг. Талант Бальмонта раскрывается все шире, к тому же он уже занимает видное место среди гак называемых старших символистов. На его счету сборники: «Под северным небом», «В безбрежности», «Тишина». Критики стали отмечать, что поэт открыл новые возможности русского стиха. Творчество Бальмонта-символиста можно условно разделить на два этапа. Первый этап его творчества насыщен «запредельными», «потусторонними» мотивами. В его произведениях много нереального, неземного.
Когда луна сверкнет во мгле ночной Своим серпом, блистательным и нежным. Моя душа стремится в мир иной, Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным Я мчусь в мечтах; как будто дух больной, Я бодрствую над миром безмятежным, И сладко плачу, и дышу— луной.
Впиваю это бледное сиянье, Как эльф, качаюсь в сетке из лучей, Я слушаю, как говорит молчанье. Людей родных мне далеко страданье, Чужда мне вся земля с борьбой своей, Я— облачко, я — ветерка дыханье. Позднее в сборниках «Будем как Солнце», «Тблько любовь», «Семицветник» появляются мотивы огня, света, стремления вперед. –
Я в этот мир прошел, чтоб видеть Солнце И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце И выси гор.
К 1905 г. в творчестве Бальмонта намечается перелом. Выходят сборники «Литургия красоты: стихийные гимны», «Хоровод времен. Всегласность» и т. п. Кроме того, поэт публикует несколько теоретических работ.
Поэзия Бальмонта не похожа ни на что. Валерий Брюсов назвал ее поэзией «запечатленных мгновений». Миг, мимолетность определяют философский принцип стихов Бальмонта. Мгновение — это символ вечности, вот о чем говорит нам поэт. И он, вырвав этот миг из вечности, навсегда запечатлевает его в слове:
Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вдали раздавались, Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
И внизу подо мною уже ночь наступила, Уже ночь наступила для уснувшей Земли, Для меня же блистало дневное светило, Огневое светило догорало вдали…
В стихотворении звучит восторг лирического героя. Произведение наполняют образы-символы: мечты и тени. Но, пожалуй, главным образом-символом в поэзии Бальмонта является образ Солнца. Его он воспевает в своих стихах, пишет ему гимны, воздает молитву: Жизни податель, Светлый создатель, Солнце, тебя я пою! Пусть хоть несчастной Сделай, но страстной, Жаркой и властной Душу мою!
Солнце для поэта символ жизни, ее источник, ее суть. Поэт бессилен перед солнцем и признает это. Признает он и то, что не в силах передать всю красоту дневного светила. Я тебя воспеваю, о яркое, жаркое Солнце, Но хоть знаю, что я и красиво, и нежно пою, И хоть струны поэта звончей золотого червонца, Я не в силах исчерпать всю властность, всю чару твою.
Стихи Бальмонта отличаются напевностью, медлительностью и музыкальностью.
А сам поэт, по словам В. Брюсова, «переживает жизнь, как… только поэты могут ее переживать, как дано это им одним: находя в каждой минуте всю полноту жизни. Поэтому его нельзя мерить общим аршином». В 1926 г. поэт умер, но его солнце будет светить для нас всегда, ведь он пришел в этот мир, «чтоб видеть Солнце»:
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, А если день погас, Я буду петь… Я буду петь о солнце В предсмертный час!
Когда слушаешь Бальмонта —
всегда слушаешь весну.
А. Блок
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас воли.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн…
Автором этого стихотворения восторгались — “гений”. Его низвергали — “стихотворная болтовня”. Над ним подтрунивали. Его изучали. Им любовались. И до сих пор нет однозначной точки зрения на К. Д. Бальмонта, поэта, переводчика, эссеиста, большого мастера русской литературы. Его современник А. Блок, отдавший в молодости дань символизму, сказал о нем удивительные слова: “Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну”. Первые его книги вышли в ту пору, когда зарождался русский символизм. Бальмонту суждено было стать одним из его лидеров, считавших себя рожденными “для звуков сладких и молитв”. Сборники “Горящие здания” и “Тишина” прославили поэта. Бальмонта швыряло от бунта к примирению, от согласия к протесту. Например, стихотворение, принесшее ему широкую известность, — “Маленький султан”, написанное по следам мартовских событий 1901 года. Яростное чувство гнева вызвали в его сердце репрессии царского правительства против студенческой манифестации:
То было в Турции, где совесть — вещь пустая,
Где царствует кулак, нагайка, ятаган.
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький Султан…
В Султане без труда распознали Николая II — и молодого поэта выслали из Петербурга, на него завели досье. В предисловии ко второму изданию сборника “Горящие здания” Бальмонт заявил: “В предшествующих книгах я показал, что может сделать с русским языком поэт, любящий музыку…”. Бальмонт как символист искал прямые соответствия между звуком и смыслом: “Чуждый чарам черный челн”. Он был музыкально одарен. Музыка все захлестывает, заливает у Бальмонта. На его стихах, как на нотах, можно ставить музыкальные знаки. Около пятисот романсов создано на его стихи. В. Маяковский в свойственной ему манере говорил: “Стихи Бальмонта кажутся мне плавными и мерными, как качалки и турецкие диваны”.
Бальмонту во всем важно было чувствовать явное или скрытое присутствие солнца. В 1903 году появилась книга, являющаяся взлетом поэта, — “Будем как солнце”:
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни Ночь,
Только Солнцу сердце отвечало,
И всегда бежит от тени прочь.
Тема солнца прошла через все творчество Бальмонта. Солнце как бы стало знаком раздела: одни — за, другие — против. Вместе с Бальмонтом был А. Белый: “За солнцем, за солнцем, свободу любя, умчимся в простор голубой!”. Против была З. Гиппиус: “Не будем как солнце”. Поэзия Бальмонта — это поэзия намеков, символов, звукопись, музыкальность. Образу придается загадачно-мистический оттенок. У Бальмонта видна сосредоточенность на своем Я, своем душевном мире, не ищущем ни с кем контакта. Он был верен принципу, сформулированному Гете: “Я пою, как птица поет”. Поэтому этюдность, мимолетность — одно из свойств поэзии:
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Его творческим методом был импрессионизм. Поэта так и называли: одни — импрессионистом, другие — декадентом, третьи… Бальмонт всю жизнь балансировал между крайностями:
Я — внезапный излом.
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
Он декларирует стихийность творчества:
Не для меня законы, раз я гений. Тебя я видел, так на что мне ты? Для творчества не нужно впечатлений…
Еще одна особенность поэзии Бальмонта — цвет. Он любил цветовые эпитеты: “Красный парус в синем море, в море голубом…” Особое внимание поэт обращал на рифму и не ограничивал себя известными стихотворными формами, придумывал новые рифмы, сверхдлинные размеры:
Я изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи…
Годы эмиграции стали тяжелым испытанием для поэта. Ностальгия разъедала душу, подтачивала духовные и физические силы, выливалась в наполненные болью и смятением стихи:
…Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —
Мне не поют заветные слова,
И мне в Париже ничего не надо.
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
С этим стихотворением перекликается очерк-размышление “Москва в Париже”. И в нем возникает, словно сказочный Китеж, “безмерный город из белого камня. Москва…” И в нем тоскует душа поэта, прислушивается к “отзвуку гармоники”, раздавшемуся “где-то за дальним холмом”, “к бронзовым струнам”, звенящим “в некой подземности”, к каждому шороху, шелесту… В каждом звуке чудится ему родная и далекая Россия… Именно в годы тоски по России он создал сильные стихи, жизнь сорвала с поэта фрак с орхидеей в петлице, которых не было в его творчестве:
Прилив ушел, и я, как приведенье,
Средь раковин морских иду по дну.
А в стихотворении “Кто?” он пишет:
Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую…
В 1926 году признавался, думая о России:
Я ею жил. И ей живу.
Люблю, как лучший звук, Москву!
Говоря о Бальмонте, нельзя не упомянуть о том, что он, пожалуй, единственный русский поэт-лирик, преимущественным творческим методом которого был импрессионизм, красочное и страстное воспроизведение трепетных, порой мимолетных впечатлений, связанных с познанием мира природы и мира собственной души. Его лучшие стихотворения зачаровывают своей музыкальностью, искренностью и свежестью лирического чувства, неподдельной грустью и почти женственной нежностью. Прощаясь с жизнью, солнцем, поэзией, больной нищий поэт (он умер в 1942 году в оккупированном гитлеровцами Париже) говорил, что с земли он поднимется по Млечному Пути и его поглотит вечность:
Достаточно я был на этом берегу,
И быть на нем еще — как рок могу принять я.
Но, солнечный певец, как солнце, на бегу,
Свершив заветное, час ночи стерегу,
Чтоб в Млечном быть Пути, где новых звезд зачатье.
Мечта о космосе, о вечности была для него и мечтой о бессмертии.
Я рыжий, я русый, я русский,
Знаю и мудрость, и бред.
Иду я — тропинкой узкой,
Приду — как широкий рассвет.
Символисты широко пользовались в своей поэзии приемами импрессионистского искусства, выражая случайные, мимолетные настроения. Они достигли значительных высот в передаче тончайших оттенков чувств. Однако в творческой практике многих из них красота формы, мелодия стиха являлись основной целью, и эта цель достигалась в ущерб глубине и ясности мысли. Символисты стремились приблизить стихи к музыке, надеясь таким образом усилить не столько эмоциональную, сколько иррациональную выразительность.
Показательно в этом отношении творчество одного из наиболее даровитых поэтов-символистов Константина Дмитриевича Бальмонта (1867—1942), который известен как мастер мелодического стиха, построенного на броских звуковых сочетаниях — аллитерациях и ассонансах; успешно служили ему и такие приёмы, как внутренняя рифма, анафора и т. п. (стихотворения «Аккорды», «Грусть», «Безглагольность», «Мечтательный вечер», «Уходящие тени» и др.). Несомненными поэтическими достоинствами обладает стихотворение «Осень» (1905):
* Поспевает брусника,
* Стали дни холоднее.
* И от птичьего крика
* В сердце только грустнее.
* Стаи птиц улетают
* Прочь, за синее море.
* Все деревья блистают
* В разноцветном уборе.
* Солнце реже смеется,
* Нет в цветах благовонья.
* Скоро осень проснется
* И заплачет спросонья.
Однако Бальмонт часто терял чувство меры, а то и просто эстетический вкус («Мне хочется, чтоб я, исполненный бессилья, в твои глаза струил огонь влюбленных глаз…» и т. п.). Наиболее характерны для него излишества в звуковой гармонизации стиха. Придавая доминирующее значение музыке стиха, символисты стремились к максимальному наполнению звука смысловыми соответствиями. Пытаясь придать ему особую эмоциональную силу, они искали соотношения звука и цвета. Французский поэт Артюр Рембо в сонете «Гласные» с каждым гласным звуком соотносил определённый цвет: «А — черный, белый — Е, И — красный, У — зеленый, О — голубой». Идея соотношения звука и цвета, подсказанная символистам их тонким эстетическим чутьем, оказалась плодотворной. В настоящее время экспериментальным путём установлены объективные закономерности этого явления ‘, и хотя это больше связано с музыкой, однако в какой-то мере теорию соотношения звука и цвета можно связать и с проблемой мелодики стиха. Не следует лишь впадать при этом в формализм, сводить основные принципы художественного выражения только к признакам формальным.
К. Бальмонт в трактате «Поэзия как волшебство» каждому звуку в русском языке приписывает особый смысл, настроение и т. п.: У — музыка шумов, выкрик ужаса; всё огромное определяется через О; И — тонкая линия; Л — самый ласковый звук и т. д. Здесь немало интересных и остроумных частных наблюдений, но общие выводы настолько произвольны, что несостоятельность теории Бальмонта очевидна. Звуковая нарочитость видна в тех его стихах, которые являются как бы иллюстрацией к его «азбуке». Сам он, рассуждая о звуке «Л», отсылал читателя к своему стихотворению «Влага», которое целиком построено на этом звуке:
* С лодки скользнуло весло.
* Ласково млеет прохлада. «Милый! Мой милый!»
* Светло, Сладко от беглого взгляда.
* Лебедь уплыл в полумглу,
* Вдаль, под луною белея.
* Ластятся волны к веслу,
* Ластится к влаге лилея.
И так все 200 строк. Слишком очевидна заданность, нарочитость аллитерации, и потому это сильное художественное средство теряет свое назначение, свою функцию; логический смысл стихотворения — убог, утрата чувства меры ведет к формалистическому эксперименту, к выхолащиванию содержания и в конечном итоге — к профанации поэзии.
Можно назвать целый ряд великолепных стихов, построенных на звукописи и благодаря этому чрезвычайно выразительно передающих чувство и мысль поэта. Это и знаменитое пушкинское «Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь», и «Русалка» Лермонтова, и строки из «Песни о Соколе» Горького: «В их львином реве гремела песня…», есенинская «Лисица» и т. д. Здесь соблюдено чувство меры, и потому достигнут большой художественный эффект. Чрезвычайно сильной представляется звукопись (даже «слогопись») в стихотворении А. Белого «Родина»:
* Те же возгласы ветер доносит,
* Те же стаи несытых смертей.
* Под откосами косами косят,
* Под откосами косят людей.
Увлечение голой формой вело к разрушению искусства, было признаком несостоятельности поэтической практики Бальмонта, что тонко почувствовал А. Блок, писавший в 1905 году, когда Бальмонт еще оставался кумиром любителей «чистой поэзии»: «До сих пор можно слышать: «А, Бальмонт? Это — который— «чуждый чарам черный челн»?» А в 1909 году Блок с возмущением будет писать о «словесном разврате» в последующих пухлых сборниках Бальмонта, а сам поэт будет определён как «какой-то нахальный декадентский писарь» .
Этот путь для К. Бальмонта, лишенного твердых убеждений, далекого от передовых идей эпохи, влюбленного в свою «неповторимость», был вполне логичным. Он и стихи о пролетариате в 905 году писал лишь потому, что это могло быть воспринято как сенсация, а значит и шумная слава. Только слава-то была весьма кратковременной.
Автором этого стихотворения восторгались — «гений». Его низвергали — «стихотворная болтовня». Над ним подтрунивали. Его изучали. Им любовались. И до сих пор нет однозначной точки зрения на К. Д. Бальмонта, поэта, переводчика, эссеиста, большого мастера русской литературы. Его современник А. Блок, отдавший в молодости дань символизму, сказал о нем удивительные слова: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну». Первые его книги вышли в ту пору, когда зарождался русский символизм. Бальмонту суждено было стать одним из его лидеров, считавших себя рожденными «для звуков сладких и молитв». Сборники «Горящие здания» и «Тишина» прославили поэта. Бальмонта швыряло от бунта к примирению, от согласия к протесту. Например, стихотворение, принесшее ему широкую известность, — «Маленький султан», написанное по следам мартовских событий 1901 года. Яростное чувство гнева вызвали в его сердце репрессии царского правительства против студенческой манифестации:
То было в Турции, где совесть — вещь пустая,
Где царствует кулак, нагайка, ятаган.
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький Султан…
В Султане без труда распознали Николая II — и молодого поэта выслали из Петербурга, на него завели досье. В предисловии ко второму изданию сборника «Горящие здания» Бальмонт заявил: «В предшествующих книгах я показал, что может сделать с русским языком поэт, любящий музыку…». Бальмонт как символист искал прямые соответствия между звуком и смыслом: «Чуждый чарам черный челн». Он был музыкально одарен. Музыка все захлестывает, заливает у Бальмонта. На его стихах, как на нотах, можно ставить музыкальные знаки. Около пятисот романсов создано на его стихи. В. Маяковский в свойственной ему манере говорил: «Стихи Бальмонта кажутся мне плавными и мерными, как качалки и турецкие диваны».
Бальмонту во всем важно было чувствовать явное или скрытое присутствие солнца. В 1903 году появилась книга, являющаяся взлетом поэта, — «Будем как солнце»:
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни Ночь,
Только Солнцу сердце отвечало,
И всегда бежит от тени прочь.
Тема солнца прошла через все творчество Бальмонта. Солнце как бы стало знаком раздела: одни — за, другие — против. Вместе с Бальмонтом был А. Белый: «За солнцем, за солнцем, свободу любя, умчимся в простор голубой!». Против была З. Гиппиус: «Не будем как солнце». Поэзия Бальмонта — это поэзия намеков, символов, звукопись, музыкальность. Образу придается загадачно-мистический оттенок. У Бальмонта видна сосредоточенность на своем Я, своем душевном мире, не ищущем ни с кем контакта. Он был верен принципу, сформулированному Гете: «Я пою, как птица поет». Поэтому этюдность, мимолетность — одно из свойств поэзии:
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Его творческим методом был импрессионизм. Поэта так и называли: одни — импрессионистом, другие — декадентом, третьи… Бальмонт всю жизнь балансировал между крайностями:
Я — внезапный излом.
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
Он декларирует стихийность творчества:
Не для меня законы, раз я гений. Тебя я видел, так на что мне ты? Для творчества не нужно впечатлений…
Еще одна особенность поэзии Бальмонта — цвет. Он любил цветовые эпитеты: «Красный парус в синем море, в море голубом…» Особое внимание поэт обращал на рифму и не ограничивал себя известными стихотворными формами, придумывал новые рифмы, сверхдлинные размеры:
Я изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи…
Годы эмиграции стали тяжелым испытанием для поэта. Ностальгия разъедала душу, подтачивала духовные и физические силы, выливалась в наполненные болью и смятением стихи:
…Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —
Мне не поют заветные слова,
И мне в Париже ничего не надо.
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
С этим стихотворением перекликается очерк-размышление «Москва в Париже». И в нем возникает, словно сказочный Китеж, «безмерный город из белого камня. Москва…» И в нем тоскует душа поэта, прислушивается к «отзвуку гармоники», раздавшемуся «где-то за дальним холмом», «к бронзовым струнам», звенящим «в некой подземности», к каждому шороху, шелесту… В каждом звуке чудится ему родная и далекая Россия… Именно в годы тоски по России он создал сильные стихи, жизнь сорвала с поэта фрак с орхидеей в петлице, которых не было в его творчестве:
Прилив ушел, и я, как приведенье,
Средь раковин морских иду по дну.
А в стихотворении «Кто?» он пишет:
Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую…
В 1926 году признавался, думая о России:
Я ею жил. И ей живу.
Люблю, как лучший звук, Москву!
Говоря о Бальмонте, нельзя не упомянуть о том, что он, пожалуй, единственный русский поэт-лирик, преимущественным творческим методом которого был импрессионизм, красочное и страстное воспроизведение трепетных, порой мимолетных впечатлений, связанных с познанием мира природы и мира собственной души. Его лучшие стихотворения зачаровывают своей музыкальностью, искренностью и свежестью лирического чувства, неподдельной грустью и почти женственной нежностью. Прощаясь с жизнью, солнцем, поэзией, больной нищий поэт (он умер в 1942 году в оккупированном гитлеровцами Париже) говорил, что с земли он поднимется по Млечному Пути и его поглотит вечность:
Достаточно я был на этом берегу,
И быть на нем еще — как рок могу принять я.
Но, солнечный певец, как солнце, на бегу,
Свершив заветное, час ночи стерегу,
Чтоб в Млечном быть Пути, где новых звезд зачатье.
Мечта о космосе, о вечности была для него и мечтой о бессмертии.
Я рыжий, я русый, я русский,
Знаю и мудрость, и бред.
Иду я — тропинкой узкой,
Приду — как широкий рассвет.
Константин Бальмонт
Константин Дмитриевич Бальмонт — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе. Родился: 15.06.1867, Шуя Умер: 23.09.1942 (75 лет)
Другие сочинения по произведению Бальмонта
Основоположник символизма в русской поэзии
Творчество К. Бальмонта — поэта серебряного века
Основные мотивы лирики К. Д. Бальмонта
Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта
Основные настроения поэзии Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт
Константин Бальмонт — основоположник символизма в русской поэзии
О поэтике Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт,как представитель русского символизма
Сочинение на тему символизм в торчестве Бальмонта
Символисты русского модернизма Творчество Бальмонта
Лирический герой Бальмонта
Изысканность русской речи в поэзии Константина Бальмонта
Фетовские традиции в пейзажной лирике К. Бальмонта
«Поэзия заговоров и заклинаний» в творчестве Сологуба, Белого, Бальмонта
Бальмонт: общая характеристика лирики
Творчество Бальмонта в контексте поэтики символизма
Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций
Поэты символисты о музыке как высшей форме искусства
Сочинение «Константин Дмитриевич Бальмонт» Бальмонт – все сочинения
Константин Дмитриевич Бальмонт родился в 1867 г. в поместье своего отца недалеко от Иваново-Вознесенска – «русского Манчестера». Он считал, что его семья – выходцы из Шотландии. Сначала Бальмонта по политическим мотивам исключили из гимназии, потом из Московского университета. Все-таки ему удалось получить диплом юриста в Ярославле. Там в 1890 г. он напечатал первую книгу стихов – совершенно незначительную и не обратившую на себя никакого внимания. По-настоящему литературная карьера Бальмонта начинается с публикации сборника Под северным небом в 1894 г. В девяностых годах Бальмонта считали самым многообещающим из «декадентов», и журналы, претендовавшие на «современность», охотно открывали ему свои страницы. Бальмонт продолжал печатать поэтические сборники, лучшие его стихи вошли в сборники Горящие здания (1900) и Будем как солнце (1903). После них талант его быстро стал клониться к закату, и хотя он продолжал выпускать по сборнику в год, все, что появилось после 1905 г., ценности не представляет. В 1890-х гг. он забыл о своих гимназических революционных настроениях и, как и прочие символисты, был на удивление «негражданственным», но в 1905 г. вступил в партию С.-Д. и выпустил сборник тенденциозных и крикливых партийных стихов Песни мстителя. Однако в 1917 г. Бальмонт занял твердую антибольшевистскую позицию и в конце концов эмигрировал. Сейчас он живет во Франции. Он успел много попутешествовать и видел много экзотических стран, в том числе Мексику и острова Южных морей.
Написал Бальмонт очень много. Но большую часть им написанного можно смело откинуть за ненадобностью, в том числе все стихи после 1905 г., большинство его многочисленных переводов (полный метрический перевод Шелли особенно плох; Эдгар По, напротив, вполне приемлем) и всю без исключения прозу – наиболее вялую, напыщенную и бессмысленную в русской литературе. В пантеоне подлинных поэтов он останется шестью стихотворными сборниками, опубликованными с 1894 по 1904 г. Даже в этих книгах он очень неровен, потому что, хотя у него в ту пору был настоящий песенный дар, он никогда не умел работать над стихом, а только пел, как птичка. Но у него было острое чувство формы, которая играет в его стихах важную роль, потому что главное в них звук и напев. В 1890-х и в начале 1900 х гг. читатели были поражены богатством его ритмов и вокальным узором, который казался даже излишним, смущающим, а для уха радикальных пуритан – безнравственным.
В русской поэзии такое пиршество звука было новшеством; элементы его были заимствованы (без рабского подражания) у Эдгара По и у Шелли, автора Облака, Индийской серенады и К ночи. Только Бальмонт менее точен и математичен, чем По, и бесконечно менее тонок, чем Шелли. Успех бросился ему в голову, и сборник Будем как солнце переполнен восклицаниями типа: «Я – изысканность русской медлительной речи». Такая нескромность не совсем безосновательна, так как по звуку Бальмонт действительно превзошел всех русских поэтов. Но его стихам не хватает именно изысканности. Они удивительно лишены оттенков и «окончательной отделки». У Бальмонта был достаточно широкий диапазон чувств: от смелого fortissimo наиболее характерных стихов из Будем как солнце до нежных, приглушенных тонов Былинок и Сонной одури, но каждый раз чувство получается у него простым, монотонным, однообразным. Еще один серьезный недостаток поэзии Бальмонта, – присущий также Брюсову, – полное отсутствие чувства русского языка, что, видимо, объясняется западническим характером его поэзии. Стихи его звучат как иностранные. Даже лучшие звучат как переводы. Многие стихи Бальмонта были переведены на английский – переводить их легко. Особенно хороши переводы П. Сельвера в книге Modern Russian Poets (Современные русские поэты). О стиле Бальмонта можно получить полное представление по хорошо известному, знакомому (для многих русских до тошноты знакомому) стихотворению Камыши.
КАМЫШИ
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши;
О чем они шепчут? О чем говорят?
Зачем огоньки между ними горят?
Мелькают, мигают, – и снова их нет,
И снова забрезжил блуждающий свет.
Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.
И тиной запахло. И сырость ползет…
Трясина заманит, сожмет, засосет.
«Кого? Для чего? – камыши говорят –
Зачем огоньки между нами горят?»
Но месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет все ниже свой лик.
И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно шуршат камыши.
Поэзия К. Бальмонта
И.Машбиц-Веров
Бальмонт
считается крупнейшим представителем старшего поколения символистов. «Королем
нашей поэзии», наиболее ярким поэтом в «истории нашего символизма» называл его
Ин. Анненский. Брюсов в разные годы писал: «Равных Бальмонту в искусстве стиха
в русской литературе не было» (1903); «В течение десятилетия Бальмонт
нераздельно царил над русской поэзией» (1906).
Бальмонта
трактовали как поэта жизнеутверждающего. Ал. Блок, например, так характеризовал
его творчество (1907): «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну. Никто
не окутывает душу таким светлым туманом, как Бальмонт. Ярко было всегда его
солнце…»
В
«Русской литературе XX века» (под редакцией профессора С. А. Венгерова, 1915) читаем:
«Вся поэзия Бальмонта — неперестающая весна». После «скорбной школы русской
поэзии, привязывавшей поэзию к невзгодам общественности»… поэзия Бальмонта
«послала на землю отрадную ярость лучей молодого солнца». И вывод: «Главная и
основная черта поэтических убеждений Бальмонта — оптимизм… светлое и
радостное, какое-то победное настроение проходит золотой полосой через все
десять томов его стихотворений».
Сам
Бальмонт тоже осмысливал свой творческий путь как путь к свету и радости. В
предисловии к первому тому «Полного собрания стихов» (1909) он писал: «Мое
творчество началось… с печали, угнетенности и сумерек, началось под северным
небом. Но, силою внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного,
через долгие скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к
радостному Свету, к Огню, к победительному Солнцу». Перебрасывая, далее,
«звенья» от книги к книге, Бальмонт утверждал, что его мечта «создает мост и
уходит в вольные, манящие дали. От бесцветных сумерек к красочному Маю… от
незнанья к счастью вечного познания, от гнета к глубокому вздоху освобожденья».
Конкретизируя
содержание своего «вечного познания», Бальмонт называет «четыре стихии — Огонь,
Воду, Землю и Воздух». С ними, заявляет поэт, «неизменно живет моя душа в радостном
и тайном соприкосновении». Огонь же — это «любимая моя стихия… Я молюсь Огню.
Огонь есть истинно всемирная стихия, и кто причастился Огня, тот слит с
Мировым» (1904).
Из
признания Бальмонта видно, что его «вечное познание» не содержит ничего нового
в сравнении с «познанием» всего старшего поколения символистов. Это та же
абстрактная «мечта», лишь по-новому варьируемая в метафизически трактуемых
«стихиях»; те же иллюзорные поиски утешения от «скитаний по пустынным равнинам
и провалам».
К
тому же этот новый, созданный Бальмонтом вариант «творимой легенды», вопреки
декларации, не выполняет своей роли, по крайней мере, по двум причинам: мотивы
скорби, «угнетенности и сумерек» остаются, в сущности, во всем его творчестве
преобладающими; а мотивы «счастья», «освобождения», «света» на деле оказываются
художественно неубедительными, искусственными. Книги Бальмонта, действительно,
образуют «звенья», в них есть «внутренняя неизбежность» единого пути, по путь
этот не выводит к «Солнцу». Доказательство — в книгах поэта.
Первая
книга Бальмонта-символиста — «Под северным небом» (1894) — имеет эпиграфом
строки из Ленау: «Вне страдания божественное недостижимо». И в этом суть книги.
Поэт всячески возвеличивает страдания: «Одна есть в мире красота — любви,
печали, отреченья и добровольного мученья…» Страдания и скорбь
противопоставляются «Солнцу», «Весне» и оказываются единственно «истинными»:
Есть
красота в постоянстве страдания
И
в неизменности скорбной мечты.
Поэтому
с самого начала возникают у Бальмонта совершенно определенные символические
образы мира. Это «Болото» (название стихотворения), «нищенская жизнь без бурь,
без ощущений, холодный полумрак, без звуков и огня», где «жабы черные… ведут
зловещий хоровод». Это мир, где господствуют «Духи чумы» (название другого
стихотворения) и «в двери к людям стучат смерть, гибель, страх». Или, наконец,
это мир, который «безответен и нем», в котором вечно звучит скорбный вопрос:
«Зачем? Зачем?» (название стихотворения), а люди «обмануты, плачут, точно
дети».
В
этой безысходной тьме возникают у Бальмонта, как и у всех старших символистов,
иллюзорные утешения. Поэт ищет освобождешия в «мечтах». Изменчивый и
легкокрылый, как «эльф», он «бодрствует», стремясь постигнуть «мир иной…
безбрежное, далекое».
Так
рождается второй характерный образ Бальмонта, проходящий через все его
творчество, — образ поэта-облачка или ветерка, бездумно порхающего над скорбным
миром, ищущего счастье в «мигах»: «Я — облачко, я ветерка дыханье».
В
книге «Под северным небом» ясно звучит и другой обычный для старших символистов
мотив — мотив «утешительной смерти».
«Не
верь тому, кто говорит тебе, что смерть есть смерть: она — начало жизни», —
возвещает Бальмонт уже во вступительной пьесе сборника. Смерть — «высший свет»,
«свобода», «лучшей жизни весть».
В
других стихотворениях образ смерти возникает в несколько ином плане: она —
избавительница от бед жизни, великое забвенье, и поэтому — желанна: «Ты всем
несешь свой дар успокоенья… К тебе, о царь, владыка, дух забвенья, из бездны
зол несется возглас мой: Приди. Я жду, Я жажду примиренья!..», «Смерть, убаюкай
меня!».
Вышедшая
через год очередная книга Бальмонта «В безбрежности» (1895) варьирует и
углубляет мотивы и образы “Северного неба».
Мы
находим здесь уже знакомый образ «клетки познания» (вариант Бальмонта
«Пещера»), и это тоже осмысливается не только как роковая ограниченность
познания, а как тюрьма, пустыня, тьма, где человек обречен на страдания:
Бесплодно
скитанье в пустыне земной,
Близнец
мой, страданье, повсюду со мной.
Где
выход, не знаю, — в пещере темно,
Все
слито в одно роковое звено.
«Освобождением»
же от тюрьмы жизни вновь оказываются мечты:
В
жизни, кто оглянется.
Тот
во всем обманется,
Лучше
безрассудными
Жить
мечтами чудными!
А
эти «чудные» и «безрассудные мечты», в свою очередь, естественно
трансформируются в «миги», в «облачко» и т. д.
Вместе
с тем, как важнейшее содержание «мигов» возникает тема любви (раздел «Любовь и
тени любви»), вернее, сладострастии. «Влюбленной души сладострастье» — это
«вспышка счастья, полубожественный сон, несказанные мгновения восторгов безумно
святых». Любви поэт жаждет «хотя бы ценой преступлений»: здесь «простимся с
добром и со злом». А это приводит Бальмонта, как и других старших символистов,
к мотивам демонизма.
Однако
основным содержанием книги «В безбрежности» остается безбрежность человеческих
мук: отсюда и название. Человек навсегда заключен в свою «пещеру» и никогда не
узнает «свет небесный»:
Миллионы,
мириады нескончаемых веков,
Мы,
отринутые, стонем, слыша звон своих оков.
Мы
не знаем, где родится новой истины звезда.
Нами
правят два проклятья: Навсегда и Никогда
Следующая
книга — «Тишина» — вышла к тридцатилетию поэта (1897). Возраст зрелый. Поэт,
однако, остается во власти беспутья. Или, как указывает эпиграф к книге,
окруженным тишиной «всемирного молчания».
Действительно,
жизнь для Бальмонта по-прежнему — «кошмар», «царство льдов» (названия
разделов), где поэт — «дух бесстрастный, дух бесприютный» — хочет «смерти
одной». Это все та же «боль Мира», тьма, бессмыслица —
В
темноте миллионы теней
Погребальным
идут хороводом.
И
при свете болотных огней
Исчезает
народ за народом.
И
не в силах безумцы понять.
Что
вращаются в круге замкнутом….
В
«Тишине» мотивы, ужe известные нам по «Северному небу» и «Безбрежности»,
получают дальнейшее развитие.
Прежде
всего это относится к мотиву индивидуализма. Человек не только не способен
вырваться из тьмы непознанной жизни («Повсюду сказка бледная — загадкой предо
мной») — он не способен также познать других людей:
Бессменно
одинокая,
Душа
грустит всегда,
Душа
душе далекая,
Как
для звезды звезда.
Однако
в своем одиночестве поэт находит не только «грусть». Это противоречивое
состояние, в нем есть и радость. Отвернувшись от земли и людей, поэт объявляет
себя «за пределами правды и лжи», становится «гением единственным»,
«стихийным», «светлым», «гением Мечты».
Отсюда
возникает, с одной стороны, образ «Нарцисса», «только в себя невозвратно
влюбленного» (естественно открывающего путь к темам «демонизма»), а с другой —
уже знакомый нам образ поэта-ветерка, живущего «мигами»: «Я вольный ветер, я
вечно вею, волную волны, ласкаю ивы».
Более
того, в стихотворении «Зов» «миги» объявляются великим «откровением»:
Все,
на чем печать мгновенья,
Брызжет
светом откровенья,
Веет
жизнью вечно-цельной.
Дышит
правдой запредельной.
Однако
и здесь сразу же обнаруживаются противоречия, разрушающие «вечно-цельную
жизнь». Мечты и миги, оказывается, вовсе не всегда спасительны. Так у поэта
возникает мысль, что все разновидности его мечтаний на деле лишь отрывают
человека от подлинной жизни, от «земли», от «солнца», ведут к «пустоте»:
О,
жизни волнение!
О,
свет и любовь!
Когда
же мы встретимся вновь?
Когда
я узнаю не сны наяву,
A
радостный возглас: «Живу!»
Мы
детство не любим, от Солнца ушли.
Забыли
веленья земли.
И,
сердце утратив, отдавшись мечте,
Слепые,
мы ждeм в пустоте.
«Пена
морская», которая «погибнет, сверкая, растает дождем», вот кто «мы, дети
мгновенья». И зачем же —
Напрасно
Стремимся
мы страстно
К
обманной мечте,
К
немой пустоте?
Так
сам поэт обнажает иллюзорность декларируемого им «счастья». И трагизмом веет от
его признания, которое мы вправе отнести ко всему поколению старших
символистов:
Пилигрим
бесприютный…
Бросив
обманы земные,
Я
правды Небес не достиг.
Наиболее
ярко выразил Бальмонт свой душевный хаос в стихотворении «В лабиринте». Это, по
существу, исповедь поэта:
Было
много… Сны, надежды, свежесть чувства, чистота,
А
теперь душа измята, извращенна и пуста.
Я
устал. Весна поблекла. С Небом порван мой завет.
Тридцать
лет моих я прожил. Больше молодости нет.
Что
же мне еще осталось? С каждым шагом холодеть?
И
на все, что просит счастья, с безучастием глядеть?
О,
последняя надежда, свет измученной души,
Смерть,
услада всех страданий. Смерть, я жду тебя, спеши!
Бальмонт,
пожалуй, ярче других обнаружил безысходную противоречивость старшего поколения
символистов. Не случайно поэтому основная тема «Тишины» — при всех попытках
вернуться к «богу», к «мечте», к «смирению» — страдание мира. И Бальмонт
сильнее всего как поэт, искренней всего и правдивей, когда открыто говорит о своей
опустошенности, о своем беспутье:
Уж
тридцать лет в пустыне я блуждаю…
Нет
больше сил стонать среди пустыни…
Точно
задвинулись двери тюрьмы,
Душно
мне, страшно от шепчущей тьмы.
Хочется
в пропасть взглянуть и упасть,
Хочется
бога проклясть…
В
четвертой книге Бальмонта «Горящие здания» (1900) пессимистические и особенно
демонические мотивы («потеря души», «блаженно-извращенные наслаждения» и т. п.)
получают наиболее острое выражение. Не случайно даже ближайший друг и в
известной мере учитель Бальмонта князь А. И. Урусов писал о «Горящих зданиях»:
«Mania grandiosa…кровожадные гримасы… Эпиграфом следовало бы поставить
«Изумляю мир злодейством»… Искусство оттенков заменило какое-то гоготание.
Книга производит впечатление психиатрического документа».
Итак,
распространенная в критике тех лет оценка Бальмонта как поэта-оптимиста
совершенно не соответствует, по-крайней мере, его первым четырем книгам. Но,
может быть, Бальмонт изменился впоследствии (как, впрочем, утверждает сам: «Из
долгих скитаний… подошел к радостному Свету»). В 1903 году вышли две
очередные книги поэта: «Будем как солнце» и «Только любовь». Уже названия книг
декларируют, по сути дела, приход к «солнцу», к «радости», и на них,
собственно, и ссылаются, говоря о «поэте весны», о «поэте с утренней душой».
Так ли это?
По
мотивам, образам, настроениям, по поэтической структуре, наконец, по времени
выхода сборники стихов «Будем как солнце» и «Только любовь» едины и, в
сущности, повторяют друг друга. Hет поэтому нужды анализировать обе книги, и мы
остановимся на последней, по слову Блока, «более нежной».
Действительно,
в целом ряде стихотворений сборника «Только любовь» и даже в ряде разделов
(например, «Цветные ткани») Бальмонт стремится воспеть радость жизни, свое
«слияние» с живительными стихиями «Огня», «Воздуха» и т. д. Но вот что
получается на деле:
О,
Мироздатель,
Жизнеподатель,
Солнце,
тебя я пою!
Ты
в полногласной
Сказке
прекрасной
Сделало
страстной
Душу
мою!
Жизни
податель.
Бог
и создатель,
Мудро
сжигающий — Свет!..
и
т. п.
И
— далее — несколько другой вариант тех же восхвалений радости «Солнца»:
Тебя
мы чувствуем во всем, в чем блеск алмазный,
В
чем свет коралловый, жемчужный иль иной.
Без
солнца наша жизнь была б однообразной.
Теперь
же мы живем мечтою вечно-разной,
Но
более всего ласкаешь ты — весной….
и
т. д.
Приведенные
отрывки из центрального произведения книги («Гимн Солнцу») типичны по своей
структуре. И уже по ним видно, что Бальмонт говорит здесь, пользуясь выражением
Брюсова, «с притворной страстностью». Это, собствеино, совсем не Бальмонт-поэт.
Это — или декларация, выраженная в стиле абстрактной, выспренней и пустой
декламации, или лишенная и тени поэзии плоскоперечислительная «информация» о
величии солнца, обилующая бесцветными словами («свет коралловый, жемчужный иль
иной», «живем мечтою вечно-разной» и канцелярскими оборотами речи» («во всем, в
чем»… «но более всего»).
И
в дальнейшем — во всех гимнах Огню, Солнцу и т. д. — мы встречаемся, с одной
стороны, с той же абстрактной декламацией, с другой — с теми же грубыми
прозаизмами и тяжелыми, подчас просто малограмотными виршами:
Без
Солнца были бы мы темными рабами,
Вне
понимания, что есть лучистый день…
Свой
мозг пронзил я солнечным лучом…
Ликует
радостно все то,
что
ночью было как ничто…
Да,
огонь красивее всех иных живых…
и
т. д., и т. п.
Все
это, несомненно, слабо и плохо.
Бальмонт
силен там, где говорит о своих подлинных чувствах, мечтаниях и порывах, о
своем, по слову Брюсова, «бессознательном «Я». Мы сказали бы: настроения и
чувства интеллигента, разрываемого противоречиями, не принимающего жизни,
ищущего какого-то выхода, но не знающего его, утешающегося «мигами», — такова
единственная подлинная стихия Бальмонта. Здесь он — поэт, хотя, разумеется, и
чуждый нам.
Но
когда Бальмонт переходит к темам философского характера, когда он пытается дать
«широкие обобщения, выразить глубокую мысль», то здесь он, как правильно
отмечает Брюсов, «слабее слабых».
А
ведь именно в стихах о счастье, о «Солнце», «Свете», обо всех этих «царственных
стихиях», которые он хочет слить с «Мировым» и к которых хочет найти «вечное
познание» и «освобождение», — ведь именно здесь Бальмонт выступает со своей
философско-пантеистической концепцией. Он хочет дать глубокие «обобщения». Но
этого он не в силах сделать, за этим нет его подлинных переживаний.
И
тогда вместо «гимнов» жизни получаются «перечисления» общеизвестных, поверху
лежащих явлений, вперемежку с риторикой и пышной фразеологией, которые должны
прикрыть пустоту.
Кстати
сказать, по той же причине Бальмонт вынужден для вящей убедительности своих
«гимнов» прибегать к такому примитивному приему, как начертание своих стихий с
прописной буквы, и всюду у него — «Огонь», «Свет», «Земля», «День», «Красота».
Брюсов очень точно определил пороки «гимнов» Бальмонта: «Его призывы к веселию
кажутся вымученными, стихийные гимны — риторическими… Во всех его
преувеличенных прославлениях жизни есть что-то намеренное… принужденность
языка и чувства… Слишком уж громко и настойчиво твердит Бальмонт о том, что
он радостен, свободен и мудр, слишком старается восхвалять веселие бытия,
словно боится, что ему не поверят, словно громкими словами хочет опьянить
самого себя, подавить в самом себе сомнения».
Но
если слабо все, что Бальмонт говорит о «счастье» в стихиях «Земли», «Солнца» и
т. п., то, как обычно, поэтически сильны и в этой книге разнообразно
варьируемые старые темы: непознаваемость жизни, ее мрак и страдания,
мучительность противоречий и иллюзорная радость «мигов». И это составляет
основное содержание книги.
О
проклятии жизни наиболее обнаженно говорится, пожалуй, в стихотворении
«Отречение». Да, жизнь с первого взгляда прекрасна. В ней есть свет, цветы,
«много воздуха», великолепные страны, реки, горы, обольстительные женщины,
гордая человеческая мысль!.. Но ведь все это — ненастоящее, неистинное, это—
«мираж, обман»:
И
так как жизнь не понял ни один,
И
так как смысла я еe не знаю. —
Всю
смену дней, всю красочность картин,
Всю
роскошь солнц и лун — я проклинаю!
Поэт
настойчиво, вновь и вновь, повторяет: жизнь — обман, ложь, обманны и мечты,
мучительны неразрешимые загадки бытия, и поэтому лучше смерть, лучше не жить на
земле. И вот перед нами уже не деланно-риторические восторги, а подлинный крик
души. «Душно!.. Скучно!.. Последняя черта!» И «светлый» образ певца радости
просто исчезает:
Я
не прежний веселый, полубог вдохновенный,
Я
не гений певучей мечты.
Я
угрюмый заложник, я тоскующий пленный,
Я
стою у последней черты —
Я
устал приближаться от вопросов к вопросам,
Я
жалею, что жил на Земле…
Несомненно:
приведенные стихи не надуманное, не абстракция. Это глубоко пережитое, правда
души поэта. Не случайно центральные разделы сборника «Только любовь»,
занимающие треть книги, названы «Проклятие» и «Безрадостность». Не случайно,
наконец, и то, что в этой, якобы «солнечной» и «нежной» книге, поэт воплотил
себя самого в образе… умирающего:
Один
я родился, один умираю,
И
в смерти живу бесконечно один.
К
какому иду я безвестному краю?
Не
знаю, не знаю, я — в страхах глубин.
Я
знаю, есть Солнце, там в высях, там где-то.
Но
я навсегда потерял красоту.
Я
мертвая тяжесть, — от вольного лета,
От
счастья и света иду в темноту.
Книга
«Только любовь», как и все другие книги, написанные Бальмонтом до и после нее,
совсем не книги «весны» и «оптимизма». Попытки связать себя со «светом»,
которого он не знал и по самому существу своего мировоззрения знать не мог,
били искусственны и художественно беспомощны. В истории русской поэзии Бальмонт
предстает единым в своем творчестве и единым со воем старшим поколением
символистов, находясь в кругу того же общего для них пессимистического в
отношении к земной жизни мировоззрения, в кругу тех же идей, мотивов и образов.
К
1903 году гегемония Бальмонта кончается и на первое место выступает Брюсов, а
также новое, младшее поколение; происходит, по общему признанию, резкий спад
творчества Бальмонта. П. Перцов пишет по этому поводу, что после выхода «Urbi
et Orbi» и — несколько позже — «Венка» Брюсова «пришел конец гегемонии
Бальмонта» и что «в то же время выдвинулись новые первостепенные имена —
Вячеслав Иванов, Александр Блок, Андрей Белый. Второе поколение символистов
выступило на авансцену».
Сам
Брюсов в письме к Перцову (1905) писал: «Десять лет Бальмонт царил полновластно
в нашей поэзии. Но теперь жезл выпал из его рук… Он — в прошлом». А
впоследствии, назвав «вершинные» достижения Бальмонта, Брюсов отмечает: «Со
сборника «Только любовь» начинается уже спуск вниз, становящийся более крутым в
«Литургии Красоты» (1905) и почти обрывистый в «Злых чарах» (1906). Еще дальше
— следовало бесспорное падение… на топкую, илистую плоскость «Жар-птицы».
Характерно также, что в 1913 году, на чествовании Бальмонта в связи с его
возвращением из эмиграции, Маяковский от имени молодого поколения поэтов
заявил, что в их лице Бальмонт сталкивается «с нашей голой ненавистью… Мы слиты
с жизнью, вы восходили по шатким, скрипящим ступеням на древние башни и
смотрели оттуда в эмалевые дали… Бальмонт — это отжитое».
Наконец,
чтобы расстаться с легендой о Бальмонте как о певце весны, жизнерадостности,
оптимизма, приведем высказывание Ин. Анненского, старейшего по возрасту поэта и
критика-символиста, который считал Бальмонта ярчайшим выразителем своего
поколения. В статье «Бальмонт-лирик» Анненский пишет: «Сознание безысходного
одиночества и мистический страх перед собою — вот главные тоны нашего «Я».
Поэзия же Бальмонта тем и значительна, что она с предельной силой выразила это
«Я» в лирике: «Я» — замученное сознанием своего безысходного одиночества,
неизбежного конца и бесцельного существования; «Я» среди природы, где немо и
незримо, упрекая его, живут такие же «Я».
Константин Бальмонт
Константин Дмитриевич Бальмонт — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе. Родился: 15.06.1867, Шуя Умер: 23.09.1942 (75 лет)
Другие сочинения по произведению Бальмонта
Основоположник символизма в русской поэзии
Творчество К. Бальмонта — поэта серебряного века
Основные мотивы лирики К. Д. Бальмонта
Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта
Основные настроения поэзии Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт
Константин Бальмонт — основоположник символизма в русской поэзии
О поэтике Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт,как представитель русского символизма
Сочинение на тему символизм в торчестве Бальмонта
Символисты русского модернизма Творчество Бальмонта
Лирический герой Бальмонта
Изысканность русской речи в поэзии Константина Бальмонта
Фетовские традиции в пейзажной лирике К. Бальмонта
«Поэзия заговоров и заклинаний» в творчестве Сологуба, Белого, Бальмонта
Бальмонт: общая характеристика лирики
Творчество Бальмонта в контексте поэтики символизма
Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций
Поэты символисты о музыке как высшей форме искусства
Сочинение «О поэтике Константина Бальмонта» Бальмонт – все сочинения
Я — изысканность русской медлительной речи…
К. Бальмонт
Бальмонту суждено было стать одним из значительных представителей нового символического искусства в России. Однако у него была своя позиция понимания символизма как поэзии, которая помимо конкретного смысла имеет содержание скрытое, выражаемое с помощью намеков, настроения, музыкального звучания. Из всех символистов Бальмонт наиболее последовательно разрабатывал импрессионизм — поэзию впечатлений. Его поэтический мир — это мир тончайших мимолетных наблюдений, по-детски хрупких чувствований. Мне, как читателю, нравится его детскость. В этом есть чистота.
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой, радужной игры.
Думается, в этих стихах — поэтическая программа Бальмонта. Его лирический герой — вечно юный, вечно вольный, живущий в “ненасытной тревоге” “владыка” собственного “несказанного” мира. Его явно повышенное внимание к звуковой форме я ощутил в стихах “Камыши”, “Воспоминание о вечере в Амстердаме”. Это как бы дает ему право заявить:
Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Предтечами самого Бальмонта были и Жуковский, Шелли, и Эдгар По.
Как у всякого настоящего поэта, у Бальмонта были свои особенно любимые стихии. Во-первых, огонь. Именно с огнем поэт связывал идеал Красоты, Гармонии, Творчества. Один из своих лучших сборников стихов он назвал “Будем как солнце” и включил в него восторженный “Гимн Огню”:
Огонь очистительный,
Огонь роковой,
Красивый, властительный,
Блестящий, живой!
Другая его любимая стихия — вода. Она прочно соединяется в поэтической системе Бальмонта с таинственной силой любви. Его обвиняли в крайнем эротизме, но он отвечал так:
Чем хочешь будь: будь добрый, злой,
Но будь же честен за игрой,
Явись — самим собой.
Наивная и привлекательная тональность лирики Бальмонта, его возвышенное отношение к природе и к человеческой жизни —.все это принесло его книгам “Будем как солнце” и “Только любовь” настоящую славу в России. О его творчестве тепло отзывались А. Чехов, М. Горький, И. Анненский, А. Блок. Горький писал:
“Дьявольски интересен и талантлив. Настраиваю его на демократический лад”.
Перед революцией Бальмонт выпускает еще два сильнъхх сборника: “Ясень” и “Сонеты солнца, меда и луны”. В них он стремился проникнуть воображением в тайны мироздания. Он призывал:
“Люди Солнце разлюбили, надо Солнцу их вернуть”. Но вскоре душа поэта издает горестный стон:
Возьми меня, развей, как снег метельный,
Мой дух, считая зимы, поседел,
Мой дух пропел весь полдень свой свирельный.
Поэт находит себя в небольших произведениях, написанных в форме сонета: “Скажите вы”, “Звездные звуки”, “Сонеты солнца”. Это блестящие, полные изящества лирические миниатюры.
Насилие революции, естественно, испугало детскую душу Бальмонта. Он оказывается в эмиграции. Долго не пишет, но в конце концов Париж растопил его тоску: своим дождем он напомнил Бальмонту детство, и вот родилось стихотворение “Ночной дождь”:
Я вспоминал. Младенческие годы.
Деревья, где родился я и рос.
Мой старый сад. Речонки малой воды,
В огнях цветов береговой откос.
Россия навсегда осталась в дали пространства, но всегда жила в его сердце:
Узнай все страны в мире,
Измерь пути морские,
Но нет вольней и шире,
Но нет нежней — России.
Словно заклинание поэт повторял эти строки до конца своих дней.
В историю литературы Бальмонт вошел как один из видных поэтов символизма, с которым связан расцвет русской поэзии на рубеже XIX—XX столетий, ее серебряный век
Страница: [ 1 ] 2
Русский символизм зарождался и оформлялся в 1890—1900е годы. Бальмонту суждено было стать одним из его лидеров.
Поэт с легкостью отошел от своих ранних стихов с их мотивами жалостливого народолюбия и целиком перешел в лоно художников, считавших себя рожденными \\”для звуков сладких и молитв\\”.
В 1900 году появилась его книга \\”Горящие здания\\”, утвердившая имя поэта и прославившая его. Это был взлет Бальмонта, его творчества. Он был закреплен \\”книгой символов\\” – \\”Будем как солнце\\” (1903). Эпиграфом к книге выбраны строки из Анаксагора: \\”Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце\\”.
Поэт декларировал свою полную свободу от предписаний. В его стихах бьет ключом радость бытия, звучат гимны весне. Во всем Бальмонту важно было почувствовать явное или скрытое присутствие солнца:
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни ночь,
Только солнцу сердце отвечало
И всегда бежит от тени прочь
Тема Солнца в его победе над Тьмой прошла через все творчество Бальмонта.
Резкие, солнечные блики лежат на стихах Бальмонта в канун 1905 г. И все же всего сильней Бальмонт в ином — в поэзии намеков. Символы, намеки, подчеркнутая звукопись — все это нашло живой отклик в сердцах любителей поэзии начала века.
Мы домчимся в мир чудесный,
К неизвестной Красоте!
Красота ему видится и целью, и смыслом, и пафосом его жизни. Красота как цель. Красота, царящая и над добром, и над злом. Красота и мечта — сущностная рифма для Бальмонта. Верность мечте, преданность мечте, самой далекой от реальности, были наиболее устойчивыми в поэте.
Он декларировал стихийность творчества, необузданность, произвольность, полную отрешенность от правил и предписаний, от классической меры. Мера поэта, полагал он, — безмерность. Его мысль — безумие. Романтически мятежный дух поэзии Бальмонта отражается в его стихах о природных стихиях. Серию своих стихотворений он посвящает Земле, Воде, Огню. Воздуху.
Огонь очистительный,
Огонь роковой,
Красивый, властительный,
Блестящий, живой!
Так начинается \\”Гимн огню\\” Поэт сравнивает мирное мерцание церковной свечи, полыханье пожара, огонь костра, сверканье молнии. Перед нами разные ипостаси, разные лики огненной стихии. Древняя тайна огня и связанные с ним ритуалы увлекают Бальмонта в глубины истории человечества.
Далее мы погружаемся в иную стихию. Вот перед нами \\”Воззвание к океану\\”.
Тихий, бурный, нежный, стройно-важный,
Ты — как жизнь: и правда и обман.
Дай мне быть твоей пылинкой влажной,
Каплей в вечном…
Вечность! Океан!
Бальмонт — натура в высшей степени впечатлительная, артистичная, ранимая. Он скитался, чтобы увидеть чужое, новое, но всюду видел себя, одного себя. Илья Эренбург верно отметил, что, исколесив моря и материки, Бальмонт \\”ничего в мире не заметил, кроме своей души\\” Он был лириком во всем. В каждом своем движении, в каждом своем замысле. Такова его натура. Бальмонт жил, веря в свою исключительную многогранность и свое умение проникать во все окружающие миры.
Подзаголовок одной из лучших книг Бальмонта \\”Горящие здания\\” – \\”Лирика современной души\\”. Эта лирика запечатлевает беглые, подчас невнятные, дробные впечатления, мимолетности. Именно эта лирика характеризует зрелую манеру поэта Все эти миги объединялись в Бальмонте чувством космической цельности. Разрозненные миги не пугали его своей несхожестью. Он верил в их единство.
Но при этом у поэта было стремление моментальное сочетать с целостным познанием мира. В книге \\”Будем как солнце\\” Бальмонт по справедливости ставит Солнце в центре мира. Это источник света и совести, в прямом и иносказательном смысле этого слова. Поэт выражает стремление служить главному источнику жизни. Солнце дарует жизнь, жизнь распадается на миги.
Мимолетность возведена Бальмонтом в философский принцип. Человек существует только в данное мгновенье. В данный миг выявляется вся полнота его бытия. Слово, вещее слово, приходит только в этот миг и всего на миг Большего не требуй. Живи этим мигом, ибо в нем истина, он — источник радости жизни и ее печали. О большем и не мечтай, художник, — только бы выхватить у вечности этот беглый миг и запечатлеть его в слове.
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Эту изменчивость, зыбкую радужность, игру запечатлевает поэт в своих произведениях. В этой связи одни называли его импрессионистом, другие — декадентом… А Бальмонт просто страстно желал увидеть вечность сквозь миг, охватить взором и исторический путь народов, и свою собственную жизнь.
Год 1912. Грандиозное кругосветное путешествие. Лондон, Плимут, Канарские острова, Южная Америка, Мадагаскар, Южная Австралия, Полинезия, Новая Гвинея, Цейлон и др. Это путешествие насытило любознательного поэта, в его творчестве появляются новые сюжеты, новые краски. Вот перед нами стихотворение \\”Индийский мотив\\”.
Как красный цвет небес, которые не красны.
Как разногласье волн, что меж собой согласны,
Как сны, возникшие в прозрачном свете дня,
Как тени дымные вкруг яркого огня,
Как отсвет раковин, в которых жемчуг дышит,
Как звук, что в слух идет, но сам себя не слышит,
Как на поверхности потока белизна,
Как лотос в воздухе, растущий ото дна, —
Так жизнь с восторгами и блеском заблужденья
Есть сновидение иного сновиденья.
Но по-прежнему музыкальная речевая река увлекает Бальмонта за собой, он подчиняется ее течению в большей степени, чем смыслу высказывания. На стихах Бальмонта, как на нотах, можно проставить музыкальные знаки, которые обычно ставят композиторы В этом смысле Бальмонт продолжает в русской поэзии линию, получившую свое классическое выражение у Фета. Бальмонт ставил в заслугу своему предшественнику именно то, что тот установил точное соответствие между мимолетным ощущением и прихотливыми ритмами.
Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Аллитеративность русского слова была сильно увеличена Бальмонтом. Он и сам, со свойственным ему самомнением, писал: \\”Имею спокойную убежденность, что до меня, в целом, не умели в России писать звучные стихи\\”. В то же время Бальмонт признается в своей любви к самому русскому языку.
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья.
В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.
Березовая роща. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.
Главенство музыкальной темы, сладкогласие, упоенность речью лежат в основе поэтики Бальмонта. Магия звуков — его стихия. Иннокентий Анненский писал: \\”В нем, Бальмонте, как бы осуществляется верленовский призыв: музыка прежде всего\\”.
Бальмонт был эвфонически высоко одарен. Его называли \\”Паганини русского стиха\\”. Но аллитеративность Бальмонта подчас навязчива. В пору появления поэта, в конце прошлого века, эта стихотворная музыка казалась откровением и высоким стихотворным мастерством. Однако уже Блок писал, что \\”Бальмонт и вслед за ним многие современники вульгаризировали аллитерацию\\”. Отчасти он был прав.
Музыка все захлестывает, все заливает у Бальмонта. Вслушаемся в звуки его стихов:
Между скал, под властью мглы,
Спят усталые орлы.
Ветер в пропасти уснул,
С моря слышен смутный гул.
Поэту удалось поставить своего рода рекорд: свыше полутораста его стихотворений было положено на музыку. Танеев и Рахманинов, Прокофьев и Стравинский, Глиэр и Маяковский создали романсы на слова Бальмонта От него в этом смысле сильно \\”отстают\\” и Блок, и Брюсов, и Сологуб, и Ахматова.
Разумеется, поэтическое слово важно и своим звучанием, и своим значением.
Страница: [ 1 ] 2
Константин Дмитриевич Бальмонт родился в деревне Гумнищи, Владимирской губернии Шуйского уезда 4 июня 1867 года. Умер 24 декабря 1942 года. Отец, Дмитрий Константинович, земский деятель, мать Вера Николаевна (урожденная Лебедева), – женщина широких интересов, причастная к литературе, оказала глубокое влияние на юного Бальмонта. Первое выступление Бальмонта в печати состоялось в 1885 году. В том же году Бальмонт знакомится с В.Г.Короленко, который принял участие в судьбе молодого поэта. В 1890 году в Ярославле Бальмонт издал «Сборник стихотворений». Проникнутая «надсоновскими» мотивами, книга не встретила одобрения. Особенно резким был отзыв А.Валынского: «поэтическое бессилие», «комизм, граничащий с поэтической галиматьей».
В 1894 году появляется стихотворный сборник «Под северным небом». Во многом подражательный, сборник содержал характерные для «усталого» поколения 80-х г.г. жалобы на серую бесприютную жизнь. Однако эти мотивы получают у Бальмонта символистско-романтическую окраску: неприятие мира, меланхолия и скорбь, томление по смерти; одновременно – возвеличивание любви, природы, естественных начал бытия. Но и этот сборник, как и «Сборник стихотворений», успеха не имел.
В 1895 году вышел сборник «В безбрежности». Этот сборник – знак перехода в символизм с его смутностью мысли, эгоистическим кодексом избранничества. Сборник свидетельствует об углублении пессимистических мотивов: реальность, мечты, сновидения торжествуют над прозрачностью действительного бытия. Для лирического героя Константина Дмитриевича характерны непостоянство, прихотливая изменчивость настроений; в стихах утверждается субъективизм, культ мимолетности. Поэтическая манера Бальмонта этого периода ближе всего к импрессионизму, язык поэта – условно-символический, состоящий из загадочных намеков и расплывчатых определений.
Осенью 1897 года Бальмонт готовит к печати сборник «Тишина». В нем еще более очевидна зависимость Бальмонта от «декадентских» теорий. Ранние сборники «Под северным небом», «В безбрежности», вместе со сборником «Тишина» литературоведы сближают не с символизмом, а скорее с тем течением в первейшей своей целью передачу мимолетных, забытых впечатлений – с импрессионизмом. Правда, здесь мы еще не видим раздвоенности образа (хотя символистские признаки в этих сборниках есть), не видим налета изощренно-религиозной мистики, характерных для символистов. Но это были сугубо романтические стихи, как бы противопоставляющие небо и землю, зовущие в далекое, неземное. В сонете «Лунный свет» (Сборник «Под северным небом») с типичными декадентско-символистскими мотивами – поэт говорит о своем желании уйти от людей и горестей; а рядом в стихах «Уходит светлый мой…», звучит, в духе подражателей Плещееву или Надсону, поздненароднические строки: «Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье, Хочу я утереть хоть одну слезу!» Такое противоречие вытекает из переходного характера бальмонтовской книги, хотя от подобных противоречий Бальмонт не был свободен всю свою жизнь. В ранних стихах Бальмонта господствуют настроения печали, какой-то сиротливости, бездомности. На рубеже двадцатого столетия тон поэзии Бальмонта резко изменяется. Нет ни следа безнадежности и уныния в его новых стихах. Они исполнены исступленной радости, напора буйных сил.
В 1900 году выходит сборник «Горящие издания» с подзаголовком «Лирика современной души». Здесь на смену унылому и сумрачному настроению приходи светлое, радостное, жизнеутверждающее мироощущение, на смену тоскливой жалобе – гимн бытию, вместо неподвижности – движение, вместо полутонов – яркие слепящие краски. «Усталый» герой Бальмонта перерождается в цельную вольнолюбивую личность, устремленную к «свету», «огню», «солнцу» (основные слова – символы в поэзии зрелого Бальмонта), излюбленный образ Бальмонта – сильный, гордый и «вечно свободный» альбатрос. Образ «горящих зданий» – это знак порыва, движения, какие-то предчувствия будущих грозных событий и битв выразил Бальмонт в стихотворении «Крик часового». Настроения тоски преодолены. Автор упивается жизнью, стремясь ухватить и выразить её во всем многообразии, испытывая «жажду безгранного, безбрежного». Он возлюбил теперь решительность и энергию, подчеркнутую, братскую красочность, «кинжальные слова».
Я хочу горящих зданий.
Я хочу кричащих бурь!
Бальмонт воспевает стихии природы – Океан и Солнце, Огонь и Ветер.
В 1903 году выходит сборник «Будем как солнце». «Будем как солнце!» – говорит поэт и называет так книгу своих стихов. Призыв к людям – «Будем как солнце!» – желание непомерное. Но непомерность желаний – это и есть поэт Константин Дмитриевич Бальмонт. Призыв оправдан тем, что солнце – по слову поэта – молодое. А поэт обращается к молодости. Ставя в эпиграф сборника «Будем как Солнце» строку древнегреческого философа Анаксагора, он развертывает её в целое стихотворение. Во всем Константину Дмитриевичу важно было почувствовать явное или скрытое присутствие солнца:
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни ночь,
Только солнцу сердце отвечало
И всегда бежит от тени прочь.
Тема солнца в его победе над тьмой прошла через все творчество.
Как проявление космических сил, родственных солнцу, неудержимо влечет к себе поэта огонь. В «Гимне Огню» он хочет исчислить все лики, всё превращение Огня в мироздании – от пламени церковной свечи «с его голубым основанием», до света горящих зданий и молнии в грозу. Огонь ему представляется то лепестками страшного цветка, то вставшими дыбом блестящими волосами; он «проворный, веселый и странный», и в то же время очистительный, роковой. Такого «огнепоклонника», как Бальмонт, в русской поэзии, пожалуй, не найти.
Если познакомиться с книгами Бальмонта, начиная с «Тишины», в их полном составе, то нельзя не заметить поразительное множество масок, под которыми выступает перед нами автор. Поездка по странам, а потом плавания в океанах дали ему приток живых впечатлений, отзывавшихся в поэтическом творчестве. Может быть, поэтому–то мы встречаем у него столько «испанских», «мексиканских», «океанских» стихов. Чаще всего это не эпические опыты, а стремление вжиться в дух чужой или ушедшей в прошлое цивилизации, чужой страны, отождествить себя то с послушником Брамы, то с каким-нибудь жрецом из страны ацтеков. И естественно, Бальмонт не мог избежать неудач и провалов на этом пути, однако некоторые «чужестранные» стихи надо признать превосходными. Среди них стихотворения о Египте: «Потухшие вулканы», «Воспоминание о вечере в Амстердаме»; об островах на Тихом океане, с заголовком «Тишь», и в особенности, «Исландию» (хотя поэт не был в Исландии). Поэту ведомы и равно близки высокое и низменное, красивое и безобразное.
Когда Бальмонт появился на литературной арене, больше всего поразила читателей, пожалуй, музыкальность стихов. Уж очень они отличались от анемичной журнальной поэзии конца прошлого века! В них была давно не слыханная в русской поэзии звонкость, певучесть, было богатство свежих рифм – в том числе и внутренних, была щедрая звукопись. Бальмонт как бы заново показывает читателю красоту и самоценность слова, раскрывая, по выражению Иннокентия Аннекского, его музыкальную потенцию. Константин Дмитриевич как бы шел навстречу девизу, провозглашенному во Франции поэтом Верленом: «Музыка – прежде всего». Он очаровывал читателя вкрадчивыми и плавными – возвратными повторами, в которых лилась мелодия:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Он умел порой так повторить отдельно взятое слово, что в нем пробуждалась завораживающая сила. Музыкальная речевая река увлекала Бальмонта за собой, он подчинялся её течению в большей степени, чем смыслу высказывания. На стихах Бальмонта, как на нотах, можно проставить музыкальные знаки, которые обычно ставят композиторы. В этом смысле поэт продолжал в русской поэзии линию, получившую свое классическое выражение у Фета. Именно о нем Чайковский сказал: Фет «сделал шаг в нашу сторону» (т.е. в сторону композиторов).
Как неожиданна собственная душа!
писал Бальмонт Ясинскому (1900). Поэт не уставал следить за неожиданными поворотами своей души, за собой, за своими переменчивыми впечатлениями «Я вечно другой». И эта переменчивость его «Я» увлекала поэта больше, чем переменчивость окружающего мира.
Миг- знак, намек на то, что есть вечность, есть невидимый космос души, проявляемый то так, то этак.
Бальмонт был буквально увлечен аллитеративностью русского слова. Он и сам, со свойственной ему бравадой, писал: «Имею спокойную убежденность, что до меня, в целом, не умели писать звучные стихи». Примат музыкальной темы, сладкогласия, упоенность речью лежат в основе его поэтики. Магия звуков – его стихия. Смысловая функция слова подчас нарушена, правда, не до такой степени, как у поэтов, обращавшихся к заумной речи, уродовавших слово.
Бальмонт был эвфонически высоко одарен. Его называли «Паганини русского стиха». Но аллитеративность его подчас навязчива. В пору появления поэта, в конце прошлого века, эта стихотворная музыка казалась откровением и высоким стихотворным мастерством. Музыка все захлестывает, все заливает у Бальмонта. Вслед за Фетом он мог бы сказать: «Меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыка, в которую я уходил, насколько хватало сил моих». Никогда поэт не ограничивал себя известными стихотворными формами. Он придумывал новые. И был в этом неистощим.
… Изучив шестнадцать (пожалуй) языков, говорил и писал он на особом, семнадцатом языке, на Бальмонтовом,
– сообщает Марина Цветаева. Она высоко ставила этот 17-й бальмонтовский язык. В начале века (за первые 20 лет) поэту удалось поставить своего рода рекорд: свыше полутораста его стихотворений было положено на музыку. Танеев и Рахманинов, Прокопьев и Стравинский, Глиэр и Мясковский создали романсы на слова Бальмонта. От него в этом смысле сильно отстают и Блок, и Брюсов, и Сологуб, и Ахматова… Необходимо отметить, что в словесно-музыкальных созвучиях Бальмонта, в его гипнотизирующих ритмах крылось одно, скорее негативное свойство: в них хорошо передавалось атмосфера, настроение, но страдал рисунок, пластика образов, туманились и расплывались очертания изображаемого предмета.
В 1903 году выходит сборник «Только любовь». Вместе со сборниками «Горящие здания» и «Будем как солнце» сборник «Только любовь» считается наиболее характерным и лучшим в литературном наследии Константина Дмитриевича. Эти сборники были созданы на творческом взлете поэта, в пору расцвета его таланта.
В сборнике «Змеиные цветы» помещены статьи о Мексике и вольные переложения индейских космогонических мифов и преданий, выполненные Бальмонтом. Второй период творчества Бальмонта завершается сборником «Литургия Красоты. Стихийные гимны». Основной пафос книги – вызов и упрек современности, «проклятие человека», отпавшим, по убеждению поэта, от первооснов бытия, от природы и солнца, утратившим свою изначальную целостность и тем самым – духовность.
Революционная поэзия Бальмонта представлена в двух книгах: «Стихотворения» и «Песни мстителя». В годы Революции 1905-07 в творчестве Бальмонта обостряется национальная тема. Та Россия, которая открывается в его книгах, это прежде всего древняя «былинная» Русь, предания и сказы которой поэт стремился переложить на собственный («современный», как ему казалось) лад. Увлечение русской и славянской стариной впервые нашло воплощение в поэтическом сборнике «Злые чары». Обработанные Бальмонтом фольклорные сюжеты и тексты (в том числе сектантские песни) составили полностью сборники «Жарптица. Свирель славянина» и «Зеленый вертоград. Слова поцелуйные». По существу к этим книгам примыкает и сборник «Зовы древности», в котором представлено «первотворчество» различных (не славянских) народов, образцы ритуально-магической и жреческой поэзии.
В сборниках «Птицы в воздухе. Строки напевные» и «Хоровод времен. Всегласность» варьируются всё те же темы, образы приемы, используются характерные элементы установившегося к этому времени «бальмонтовского» стиля; при этом стиль становится однообразным, звучит искусственно и вяло. Большей цельностью отмечается сборник «Зарево зорь», отразивший египетские впечатления Бальмонта. Очерки Бальмонта о Египте составили книгу «Край Озириса». В стихах поэта неизменно звучит ностальгическая тоска по родине. В его творчестве намечается в эти годы спад: его поэзия утрачивает постепенно то значение, которое имела в начале века. Блок уже в 1905 году писал о «чрезмерной пряности» стихотворений Бальмонта и отмечал «перелом» в его творчестве. Замкнувшись в кругу созданной им поэтической системы Бальмонт как бы застывает в своем развитии.
В конце января 1912 года Бальмонт отправился в кругосветное путешествие, продлившееся одиннадцать месяцев. Особенно глубокое впечатление произвело на него посещение Океании, и знакомство с островами Новая Гвинея, Самоа, Танга и др. И это путешествие отразилось в его стихотворном сборнике «Белый зодчий. Таинство четырех светильников».
5 мая 1913 года (после объявления амнистии для политических эмигрантов) поэт вернулся в Россию, бурно приветствуемый друзьями и почитателями. Впрочем, многие молодые поэты (среди них В.В.Маяковский) и критики, уже провозгласившие «конец Бальмонта», видели в нем лишь творца «бессодержательных красивых слов» (выражение Н.С.Гумилева), поэта, пережившего себя и свою эпоху. Это сложное отношение к нему объясняется не только явным снижением художественного уровня его поэзии в 1903-12, но и удаленностью поэта от идейной борьбы в России, от новых литературных школ и движений. Оставаясь в плену неоромантических и «декадентских» понятий, Бальмонт своими «бальмонтизмами» вызывал в новых условиях непонимание у даже раздражение. Жизнь однако показала, что дарование Бальмонта было далеко не исчерпано: стоит называть лишь книгу «Ясень. Владение древа» и «Сонеты солнца, меда и луны». Книга «Ясень. Владение древа» отличается высоким профессионализмом, что не избавляет её, однако, от известного однообразия «красивостей» во многих стихах. Отдельные мотивы сборника навеяны военными событиями, хотя прямого отражения в творчестве автора Первая мировая война не нашла. Все сильнее Бальмонт тяготеет к жанру сонета, который в 1916-17 становится доминирующим в его творчестве. 225 сонетов, написанных за этот период, составили сборник «Сонеты солнца, меда и луны».
Поэт много путешествовал, но любил он только Россию.
Я видел моря и океаны … и снова, сидя у окна в моем парижском домике, среди своих книг и цветов, я говорю: «Я рад, что я родился русским и никем иным быть бы я не хотел. Люблю Россию. Ничего для меня нет прекраснее и священнее её. Верю в неё и жду».
«Русские» стихи Константина Дмитриевича особой щемящей нотой входят в многоголосье его книг. Тут и весенняя «Зарождающаяся жизнь» и «Ковыль», и «Скифы», и историческое сказанье «В глухие дни». Стихотворение «Безглагольность» долгое время было поистине знаменитым:
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
В стихах о России проступает та бальмонтовская «славянская позолота», о которой упоминал когда-то Иннокентий Анненский.
Хочу густого духа, сосны, берез и елей,
Хочу, чтоб пели глухо взрывания метелей
Пастух пространств небесных, о, ветре далей русских,
Как здесь устал я в тесных чертах запашек узких.
Особенность Бальмонта – бросать как бы небрежно какие-то вдохновенные, редкостно прекрасные отдельные строки-проявляется теперь даже ярче. А некоторые его стихотворения – те же «Дюнные сосны» или «Русский язык» – можно назвать маленькими шедеврами.
«Судьба велела мне быть поэтом лирическим», – писал Бальмонт. Как замечательного лирика – романтика поэта и воспринимали читатели в годы расцвета его славы. Сердцевина поэзии Бальмонта – солнечна, оптимистична до конца. Солнечной пряжей называл он свой стихи. Даже свое предстоящее исчезновение на земле он толкует как подъем по Млечному пути, как уход в беспредельные пространства, где происходит «новых звезд зачатье». В этой бодрой, светлой ноте таится едва ли не главный залог обаяния поэта. В его поэзии читатель и сегодня находит упоенность жизнью, её весной, её цветеньем, её красотой. Юношеская одухотворенность обнадёженность, радость бытия звучат в тех стихах автора, которые всего более привлекали как тонких ценителей, так и всех воспринимающих стихи непосредственно, всей душой, как высокую музыку слова. В статье «О лирике» (1907 год) А.Блок говорит: «Когда слушаешь Бальмонта – всегда слушаешь весну». Это верно. При всем многообразии тем и мотивов в его творчестве, при желании передать всю гамму чувств человека, Бальмонт по преимуществу все – таки поэт весны, пробуждения, начала жизни, первоцвета, духоподъемности. На старости лет за рубежом поэт написал:
Потухли в бездне вод все головни заката.
На небе Зодчий тьмы вбивает гвозди звезд
Зовет ли Млечный путь в дорогу без возврата?
Иль к Солнцу новому уходит звездный мост?
В сердце старого поэта на мгновенье возник образ смерти – дороги «без возврата», но тут же его перебил другой образ звездного моста, уводящего к Солнцу. Это одновременно мост старого поэта Бальмонта к молодому поэту Бальмонту. Так прочерчивается волнистая линия пути человека и поэта.
В истории русской литературы Константин Дмитриевич Бальмонт остался как один из зачинателей «нового» искусства в России, как виднейший представитель «старшего» символизма. Индивидуалистический бунт, крайний субъективизм, эстетство, вызов традиционной морали – эти и другие черты, свойственные раннему русскому символизму, определяют собой его поэтический облик, сложившийся на гране весов. Во многом он обогатил русское стихосложение, ввел новые интонации, звуковые эффекты. В литературе и особенно в переводческой деятельности Бальмонта сказалось характерное для всего русского символизма тяготение к «культуре», к её охвату в самом широком масштабе. Однако всё его творчество невозможно признать чисто «символистским». Запечатленные в личных стихах оттенки любовного чувства, непосредственное восприятие природы, способность глубоко ощущать «мгновение» придают многим его произведениям (особенно ранним) «импрессионистический» характер. Поэтическое творчество зрелого Бальмонта проникнуто и озарено одной мечтой о Солнце, о Красоте; обездушенный цивилизации «железного века» поэт стремился противопоставить первозданно целостное, современное и прекрасное «солнечное» начало. И хотя свой идеал поэт неизбежно искал в глубокой древности, в укладе жизни и поэзии первобытных народов, однако в этих поисках сказалось его устремленность к идеальному человеку будущего. Это позволяло говорить о Бальмонте как о поэте – романтике, как о художнике неоромантического направления в искусстве конца 19-го начала 20-го вв. «Я поэт», – гордо определяет Бальмонт свое кредо.
В наши дни трудно поверить, что Бальмонт был одним из самых знаменитых поэтов России начала века. Он был самым читаемым и почитаемым из гонимых и осмеянных декадентов. Его окружали восторженные поклонники и почитательницы. Создавались кружки «бальмонтистов», которые пытались подражать ему в жизни и в поэзии. А подражать, было чему. Личность Бальмонта безусловно впечатляла. Эренбург вспоминает: «Я видел, как в чопорном квартале Парижа — Пасси прохожие останавливались, завидев Бальмонта, и долго глядели ему вслед. Не знаю, за кого принимали его любопытные рантье — за русского князя, за испанского анархиста или просто за обманувшего бдительность сторожей сумасшедшего». Явно, стоит приглядеться к этому человеку повнимательней. Поэт-символист, неутомимый труженик. Он оставил после себя 35 книг стихов и 20 книг прозы. Перевел на русский язык Руставели, предания Полинезии, мексиканские сказки, литовские народные песни, и т. д. и т.п. Итак, огромное литературное наследие, такое, что наводит на мысль о графомании поэта. Но даже если это и так, вклад Бальмонта в отечественную литературу все равно трудно переоценить.
К поэзии Бальмонт пришел весьма экзотическим путем. До 22 лет литературой не занимался, посвящая все свободное время жизни самообразованию. Не терпел казенной, университетской учености. В 22 года женился на дочке шуйского фабриканта, барышне «боттичеллиевского типа». Семейная жизнь, по словам поэта, показала ему любовь «в демоническом лике, даже в дьявольском». По этому поводу будущий великий поэт сначала пристрастился к вину, а затем, решив покончить с собой, выбросился из окна третьего этажа на мощенный булыжником двор, весьма основательно изувечившись. Год провел в больничной постели, где или скука, или «дыхание смерти» пробудили в нем творческие интересы. Муза Константина Бальмонта была экзотична и вычурна. Об этом говорят названия стихотворных циклов: «Антифоны», «Прогалины», «Индийские травы», «Зачарованный грот» и совсем уж безвкусное «Амулеты из агата». В стихотворении «Как я пишу стихи» поэт бесхитростно показывает свою кухню.
Рождается внезапная строка,
За ней встает немедленно другая,
Мелькает третья ей издалека,
Четвертая смеется, набегая.
И пятая, и после, и потом,
Откуда, сколько, я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом,
И, право, никогда — не сочиняю.
Поэт не ставит перед собой исторических или эстетических сверхзадач. Едва ли он подозревает об их существовании. Когда для его младших современников поэзия сочится кровью, гуляет по разоренным городам и бунтует, у Бальмонта она покоится на туалетном столике, рядом со шкатулкой для рукоделий и альбомом. Поэт продолжает ту линию литературы, которая восходит к чистой поэзии Апухтина, Аполлона Григорьева, Майкова и Фета.
Жизнь проходит — вечен сон.
Хорошо мне, — я влюблен.
Жизнь проходит, — сказка — нет.
Хорошо мне, — я поэт.
Душен мир, — в душе свежо.
Хорошо мне, хорошо.
Неизвестно, какое желание приходит после прочтения подобного стихотворения: засмеяться или заплакать. Но, видимо, этим поэт и интересен. Его клинический оптимизм иногда зашкаливает. В его стихах банальности аукаются с дурным вкусом, однако никогда Бальмонт не кажется пошлым, обыденным. Ему явно подражал Гумилев. Скрипя зубами, отворачиваясь в сторону, поругивая, наверняка читал и задумывался над его книжками. Заносчивая умная молодежь поругивала мэтра, но любила его. Было за что:
Бледный воздух прохладен.
Не желай. Не скорби.
Как бы ни был ты жаден,
Только Бога люби.
Даль небес беспредельна,
О, как сладко тому,
Кто, хотя бы бесцельно,
Весь приникнет к Нему.
В 1920 году Бальмонт вместе с семьей покидает Россию. В эмиграции складывается его дружба с Мариной Цветаевой. Он много пишет, тоскует по России. Он мало изменился. «Мой внешний лик все тот же, — пишет он, — но в сердце много грусти».
Мир опять в кровавой древней саге,
В беге — так, чтоб даль была близка.
Я читаю солнце в капле влаги,
Я смотрю в молитвенник цветка.
Он умер в Париже 24 декабря 1942 года. Похоронен на французском кладбище. На его надгробной плите написано «Константин Бальмонт. Русский поэт».
Константин Бальмонт
Константин Дмитриевич Бальмонт — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе. Родился: 15.06.1867, Шуя Умер: 23.09.1942 (75 лет)
Другие сочинения по произведению Бальмонта
Основоположник символизма в русской поэзии
Творчество К. Бальмонта — поэта серебряного века
Основные мотивы лирики К. Д. Бальмонта
Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта
Основные настроения поэзии Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт
Константин Бальмонт — основоположник символизма в русской поэзии
О поэтике Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт,как представитель русского символизма
Сочинение на тему символизм в торчестве Бальмонта
Символисты русского модернизма Творчество Бальмонта
Лирический герой Бальмонта
Изысканность русской речи в поэзии Константина Бальмонта
Фетовские традиции в пейзажной лирике К. Бальмонта
«Поэзия заговоров и заклинаний» в творчестве Сологуба, Белого, Бальмонта
Бальмонт: общая характеристика лирики
Творчество Бальмонта в контексте поэтики символизма
Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций
Поэты символисты о музыке как высшей форме искусства
Сочинение «Бальмонт: общая характеристика лирики» Бальмонт – все сочинения
В историю русской литературы поэт вошел как один из виднейших представителей первого символистского поколения – так называемого \”старшего символизма\”.
Облик лирического героя Бальмонта определяется претензией личности на высшее место в иерархии ценностей. Всеохватность, космизм индивидуалистических дерзаний, жажда всего коснуться, все испытать – постоянные приметы поэтического мышления Бальмонта. Его лирический герой не устает любоваться своей \”многогранностью\”, стремится приобщиться к культурам всех времен и народов, принести хвалы всем богам, пройти все дороги и переплыть все моря: Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде, Я хочу цветов багряных, мною созданных везде.
(\”Как испанец\”, из сб. \”Горящие здания\”)
Лирическому сознанию Бальмонта присущ своеобразный культ мгновения: его поэзия – неустанная погоня за \”мигами красоты\”. В высшей степени поэту была свойственна способность смешивать разнородные впечатления. Образы его поэзии, как правило\” мимолетны и неустойчивы. Поэта всегда привлекал не предмет изображения, а острота ощущений и многоцветье впечатлений, вызванных в его сознании той или иной гранью реальности. Бальмонт умел поэтически возвысить непостоянство, своеобразную ветреность настроений и вкусов, дробность своего мироощущения.
Основой лирики он считал \”магию слов\”, под которой понимал прежде всего музыкальность, завораживающий поток звуковых перекличек. Следствие такой позиции – неустойчивость, аморфность композиции стихотворения и отдельной строфы. В стихотворении как бы нет смыслового центра или эмоциональной кульминации; на первый взгляд случайное соединение отдельных фрагментов создает впечатление сиюминутной импровизации. Фиксация прихотливых нюансов настроения составляет часто предмет лирического высказывания Бальмонта.
Внимание к переменчивым состояниям природы и внутреннего мира человека сформировало импрессионистскую поэтику Бальмонта.
Он умело, хотя и излишне часто использовал аллитерации, ассонансы и разнообразные типы словесных повторов. Стихотворения Бальмонта воздействуют на слушателя не столько смыслом слов, сколько звуковой \”ворожбой\”. Ради нужных ему звуков поэт готов был пожертвовать ясностью смысла, синтаксическим разнообразием и даже лексической сочетаемостью слов (как, например, в строчке \”чуждый чарам черный челн\”). Поэт часто использовал однородные эпитеты, вообще тяготел к многократному повторению грамматически или синтаксически однотипных конструкций, что порой придавало его стихам монотонность.
Ранний литературный дебют и сравнительно быстро достигнутая поэтом известность обусловили заметное, хотя и кратковременное влияние, которое его поэзия оказала на многих поэтов серебряного века.
Константин Бальмонт
Константин Дмитриевич Бальмонт — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе. Родился: 15.06.1867, Шуя Умер: 23.09.1942 (75 лет)
Другие сочинения по произведению Бальмонта
Основоположник символизма в русской поэзии
Творчество К. Бальмонта — поэта серебряного века
Основные мотивы лирики К. Д. Бальмонта
Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта
Основные настроения поэзии Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт
Константин Бальмонт — основоположник символизма в русской поэзии
О поэтике Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт,как представитель русского символизма
Сочинение на тему символизм в торчестве Бальмонта
Символисты русского модернизма Творчество Бальмонта
Лирический герой Бальмонта
Изысканность русской речи в поэзии Константина Бальмонта
Фетовские традиции в пейзажной лирике К. Бальмонта
«Поэзия заговоров и заклинаний» в творчестве Сологуба, Белого, Бальмонта
Бальмонт: общая характеристика лирики
Творчество Бальмонта в контексте поэтики символизма
Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций
Поэты символисты о музыке как высшей форме искусства
Сочинение «Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта» Бальмонт – все сочинения
В историю русской литературы поэт вошел как один из виднейших представителей первого символистского поколения – так называемого «старшего символизма». Облик лирического героя Бальмонта определяется претензией личности на высшее место в иерархии ценностей. Всеохватность, космизм индивидуалистических дерзаний, жажда всего коснуться, все испытать – постоянные приметы поэтического мышления Бальмонта. Его лирический герой не устает любоваться своей «многогранностью», стремится приобщиться к культурам всех времен и народов, принести хвалы всем богам, пройти все дороги и переплыть все моря:
* …Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде,
* Я хочу цветов багряных, мною созданных везде.
* («Как испанец», из сб. «Горящие здания»)
Лирическому сознанию Бальмонта присущ своеобразный культ мгновения: его поэзия – неустанная погоня за «мигами красоты». В высшей степени поэту была свойственна способность смешивать разнородные впечатления. Образы его поэзии, как правило, мимолетны и неустойчивы. Поэта всегда привлекал не предмет изображения, а острота ощущений и многоцветье впечатлений, вызванных в его сознании той или иной гранью реальности. Бальмонт умел поэтически возвысить непостоянство, своеобразную ветреность настроений и вкусов, дробность своего мироощущения.
Основой лирики он считал «магию слов», под которой понимал прежде всего музыкальность, завораживающий поток звуковых перекличек. Следствие такой позиции – неустойчивость, аморфность композиции стихотворения и отдельной строфы. В стихотворении как бы нет смыслового центра или эмоциональной кульминации; на первый взгляд случайное соединение отдельных фрагментов создает впечатление сиюминутной импровизации. Фиксация прихотливых нюансов настроения составляет часто предмет лирического высказывания Бальмонта.
Внимание к переменчивым состояниям природы и внутреннего мира человека сформировало импрессионистскую поэтику Бальмонта. Поэт внес серьезный вклад в техническое совершенствование русского стиха. Он умело, хотя и излишне часто использовал аллитерации, ассонансы и разнообразные типы словесных повторов. Стихотворения Бальмонта воздействуют на слушателя не столько смыслом слов, сколько звуковой «ворожбой». Ради нужных ему звуков поэт готов был пожертвовать ясностью смысла, синтаксическим разнообразием и даже лексической сочетаемостью слов (как, например, в строчке «чуждый чарам черный челн»). Поэт часто использовал однородные эпитеты, вообще тяготел к многократному повторению грамматически или синтаксически однотипных конструкций, что порой придавало его стихам монотонность.
Ранний литературный дебют и сравнительно быстро достигнутая поэтом известность обусловили заметное, хотя и кратковременное влияние, которое его поэзия оказала на многих поэтов серебряного века.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
Борис Пастернак как-То писал: «Когда стихает шум эпохи, мы начинаем понимать: за плечами — гиганты». И действительно, только по прошествии времени мы видим и понимаем гениальность людей, творивших в предыдущую эпоху. Мы открываем имена замечательных поэтов, писателей, художников. Поэты Серебряного века — это гиганты, их творчество это целый мир, запечатленный в стихах.
Константин Бальмонт — замечательный поэт Серебряного века. О его творчестве известно не так уж много, а то, что известно, вызывает различные толки и споры. И до сих пор нет ни у кого из исследователей какой-то определенной, устойчивой историко-литературной точки зрения. Поэтом восторгались, о нем спорили, его поносили и прочили большое будущее. Из всех поэтов Серебряного века нет более противоречивой фигуры. Путь Бальмонта в литературу был тернистым, не сразу он получил признание публики. Некоторые его стихи не прошли испытания временем, но те, что выдержали, навсегда вошли в золотой фонд поэзии Серебряного века. Символизм, как литературное течение, был многим обязан Бальмонту.
Благодаря владению несколькими языками и будучи оригинальным поэтом Бальмонт стал связующим звеном России с Западом и Востоком. Поэт широко обращался к мифологии и фольклору, в его поэзии появляются нехарактерные для русской литературы темы. Все это как нельзя лучше отражает изменчивую личность поэта и ту эпоху, в которой он жил. Символизм вмещает в себя все мировые культуры, но лучше всего это видно на поэзии Бальмонта. Он пытался объять необъятное, совместить несовместимое. Не всегда ему это удавалось, но он стремился к этому. Бальмонт внес неоценимый вклад в русскую поэзию. Многие поэты Серебряного века, такие как Валерий Брюсов, Александр Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Николай Гумилев и многие другие, так или иначе испытали на себе влияние поэзии Бальмонта.
В стихах этого замечательного поэта было то, что потом назовут «бальмонтовским элементом», мгновение, выхваченное из вечности и запечатленное в слове навсегда.
Я не знаю мудрости, годной для других. Только мимолетности я влагаю в стих. В каждой мимолетности вижу я миры, Полные изменчивой радужной игры.В его лирике звучат мотивы неприятия мира, меланхолии, но в то же время мотив света и солни мотив действия. Брюсов жил в начале нового века, новой эпохи. А новое время требовало активного действия. Поэт же, напротив, считал, что, только погрузившись в себя, человек сможет найти ответ на мучавшие его вопросы. Человек, по мысли Бальмонта, это лодка в бушующем океане повседневности, поэтому поэт сознательно стремился к уходу от реальности в мир «запредельного», в мир, наполненный тайными символами:
Свеча горит, и меркнет, и вновь горит сильней, Но меркнет безвозвратно сиянье юных дней.
Поэт стремится уйти из привычного мира за грань, где вечность и мгновение тождественны, м царят волшебство и фантазия. Картина сказочного леса, которому снятся сны, возникает в стихотворении «Фантазия». Мотив безмятежности и покоя достигается поэтом за счет повторения слов, а также за счет длинных стихотворных размеров, которые придают стихотворению певучесть: Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога, Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль. А луна все льет сиянье, и без муки, без страданья Чуть трепещут очертанья вечно сказочных стволов; Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.
Большое место в его творчестве занимает мотив Солнца, в котором поэт видел источник всей] жизни и воплощение своей мечты. Солнце связывает человека и вселенную, где живут красота и гармония.
Будем, как Солнце, оно — молодое, В этом завет красоты!
В стремлении поэта к Солнцу, к выходу в запредельное, заключается его мечта о бессмертии.
Свой светоносный идеал Бальмонт искал в глубокой древности, в жизненном укладе.
Но не только о «запредельном» писал поэт, он ощущал веяние эпохи и запечатлевал его в своих стихах. Писал он и о России, Москве, которые тоже стали для него светом, особенно когда он находился в эмиграции:
«Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского…» Опять
Поет старинная печать.Тут слово первое науки, »
Но мне неведомой. Тут — знак,
А смысл понять нельзя никак.
Зачем Москва? Но я в деревне,
В моей, рожден, люблю ее.
В ней мать, отец, в ней все мое.
Подобна сказочной царевне
Любая бабочка в саду.
Здесь всю Россию я найду.
Так я шептал, — внемлите, внуки
Мои, от дочери моей, — ,
«Дивясь, шептал на утре дней:
«Москва! Так много в этом звуке?»
А ею жил. И ей живу.
Люблю, как лучший звук, Москву!
Не мог не откликнуться Бальмонт и на события, которые происходили в России. Он принял революцию 1905 г., связывая с ней надежды на лучшее будущее для страны. Стихи того периода наполнены этой верой:
Рабочий, только на тебя Надежда всей России. Тяжелый молот пал, дробя Оплоты крепостные.
Однако, как часто бывает в нашей стране, этим надеждам не суждено было сбыться. Для Бальмонта это стало ударом. И уже в 1917 г., после Октябрьской революции, поэт покидает Россию, он не может принять советскую власть. Бальмонт едет во Францию. В его стихах больше не прозвучит ни одной политически острой строчки. Поэзия становится для него самоцелью, так сказать, поэзия ради самой поэзии, все остальное, т. е. вся повседневная жизнь с ее заботами и радостями, отходит на второй план. Бальмонт— поэт, который «в мир пришел, чтоб видеть солнце».
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, И выси гор.Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море, И пышный цвет долин. Я заключил миры в едином взоре, Я властелин.
Я победил холодное забвенье, Создав мечту мою. Я каждый миг исполнен откровенья, Всегда пою.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, А если день погас, Я буду петь… Я буду петь о Солнце В предсмертный час!
Константин Бальмонт- биография и творчество
Биографическая справка.
Константин Дмитриевич Бальмонт родился 3 июня 1867 года в деревне Гумнищи, Шуйского уезда, Владимирской губернии.
Отец—председатель земской управы в гор Шуе Владимирской губернии., помещик. Мать очень много делала в своей жизни для распространения культурных идей в глухой провинции, и в течение многих лет устраивала в Шуе любительские спектакли и концерты
По семейным преданиям, предками Бальмонта были какие-то шотландские или скандинавские моряки, переселившиеся в Россию. Фамилия Бальмонт очень распространенная в Шотландии. Дед Бальмонта, со стороны отца, был морской офицер принимал участие в Русско-Турецкой войне и заслужил личную благодарность Николая Первого своей храбростью. Предки его матери (урожденная Лебедева) были татары. Родоначальником был князь Белый Лебедь Золотой Орды. Быть может, этим отчасти можно объяснить необузданность и страстность, которые всегда отличали мою и которые Бальмонт от нее унаследовал, также как и весь свой душевный строй. Отец матери (тоже военный, генерал) писал стихи, но не печатал их. Все сестры матери (их много) писали стихи, но не печатали их. Мать тоже писала и пишет, но не стихи, а заметки и небольшие статьи, в провинциальных газетах.
Учился в Шуйской гимназии. Из 7-го класса в 1884 году был исключен, по обвинению в государственном преступлении (принадлежал к революционному кружку), но через два месяца был принят во Владимирскую гимназию, где кончил курс, прожив, как в тюрьме, полтора года под надзором классного наставника, в квартире которого ему было приказано жить. “Гимназию проклинаю всеми силами. Она надолго изуродовала мою нервную систему.”
Затем, в 1886 году поступил в Московский университет, на юридический факультет. Науками юридическими занимался весьма мало, но усиленно изучал немецкую литературу и историю Великой французской революции. В 1887 году, как один из главных организаторов студенческих беспорядков, был привлечен к университетскому суду, исключен, и после трехдневного тюремного заключения выслан в Шую. Через год снова был принят в Московский университет. Вышел из университета через несколько месяцев, благодаря нервному расстройству. Через год поступил в Демидовский лицей в Ярославле. Снова вышел через несколько месяцев и более уже не возвращался к казенному образованию. Своими знаниями (в области истории, философии, литературы и филологии) обязан только себе. Впрочем, первый и сильный толчок дан был Бальмонту его старшим братом, который очень увлекался философией и умер 23-х лет в помешательстве (религиозная мания). В юности более всего увлекался общественными вопросами. “Мысль о воплощении человеческого счастья на земле мне и теперь дорога. Но теперь меня всецело поглощают вопросы искусства и религии.”
Начало литературной деятельности было сопряжено со множеством мучении и неудач. В течение 4-х или 5-ти лет ни один журнал не хотел печатать Бальмонта. Первый сборник его стихов, который он сам напечатал в Ярославле (правда, слабый), не имел, конечно, никакого успеха, 1-й его переводной труд (книга норвежского писателя Генрика Неира о Генрике Ибсене) была сожжена цензурой. Близкие люди своим отрицательным отношением значительно усилили тяжесть первых неудач. Дальнейшие работы, переводы Шелли, сборник “Под северным небом”, переводы Эдгара По имели значительный успех. Участвовал почти во всех главных журналах.
Самыми замечательными событиями своей жизни считал те внутренние внезапные просветы, которые открываются иногда в душе по поводу самых незначительных внешних фактов. “Я затрудняюсь поэтому отметить как более “значительные” какие-либо события из личной жизни. Однако попытаюсь перечислить. Впервые сверкнувшая, до мистической убежденности, мысль о возможности и неизбежности всемирного счастья (семнадцати лет, когда однажды во Владимире, в яркий зимний день, с горы я увидел вдали чернеющий длинный мужицкий обоз). Прочтение “Преступления и наказания” (16-ти лет) и в особенности “Братьев Карамазовых” (17-ти лет). Эта последняя книга дала мне больше, чем какая-либо книга в мире. Первая женитьба (21 года, через 5 лет развелся). Вторая женитьба (28 лет). Самоубийства нескольких моих друзей во время моей юности. Моя попытка убить себя (22-х лет), бросившись через окно на камни с высоты третьего этажа (разные переломы, годы лежания в постели и потом небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности). Писание стихов (первые в возрасте 9-ти лет, затем 17, 21). Многочисленные путешествия по Европе (особенно поразила Англия, Испания и Италия).”
Псевдонимы: Гридинский (в журнале Ясинского “Ежемесячные сочинения”) и Лионель (в “Северных цветах”). Константин Дмитриевич Бальмонт – один из самых знаменитых поэтов своего времени в России, самый читаемый и почитаемый из гонимых и осмеянных декадентов. Его окружали восторженные поклонники и почитательницы. Создавались кружки бальмонтистов и бальмонтисток, которые пытались подражать ему и в жизни, и в поэзии. В 1896 году Брюсов уже пишет о “школе Бальмонта”, причисляя к ней М. Лохвицкую и еще нескольких небольших поэтов. “Все они перенимают у Бальмонта и внешность: блистательную отделку стиха, щеголяние рифмами, созвучиями,—и самую сущность его поэзии” .
Не случайно многие поэты посвящали ему свои стихотворения:
М. Лохвицкая, В. Брюсов, А. Белый, Вяч. Иванов, М. Волошин, С. Городецкий и др. Все они видели в нем, прежде всего, “стихийного гения”, “вечно вольного, вечно юного” Ариона, обреченного стоять “где-то там на высоте” и полностью погруженного в откровения своей бездонной души.
О, кто из нас в лирические бури Бросался, наг, как нежный Лионель?..
Брюсов находил объяснение и оправдание житейскому поведению Бальмонта в самой природе поэзии: “Он переживает жизнь, как поэт, и как только поэты могут ее переживать, как дано это им одним: находя в каждой минуте всю полноту жизни. Поэтому его нельзя мерить общим аршином”. Но существовала и зеркальная точка зрения, пытавшаяся объяснить творчество поэта через его личную жизнь: “Бальмонт своей личной жизнью доказал глубокую, трагическую искренность своих лирических движений и своих лозунгов”.
Многие известные художники писали портреты Константина Дмитриевича Бальмонта, среди них были: М. А. Дурнов (1900), В. А. Серов (1905), Л. О. Пастернак (1913). Но, пожалуй, живее схвачены образ поэта, его манера поведения, привычки в словесных портретах Бальмонта. Одну из самых подробных его внешних характеристик оставил Андрей Белый: “Легкая, чуть прихрамывающая походка точно бросает Бальмонта вперед, в пространство. Вернее, точно из пространства попадает Бальмонт на землю—в салон, на улицу. И порыв переламывается в нем, и он, поняв, что не туда попал, церемонно сдерживается, надевает пенснэ и надменно (вернее, испуганно) озирается по сторонам, поднимает сухие губы, обрамленные красной, как огонь, бородкой. Глубоко сидящие в орбитах почти безбровые его карие глаза тоскливо глядят, кротко и недоверчиво: они могут глядеть и мстительно, выдавая что-то беспомощное в самом Бальмонте. И оттого-то весь облик его двоится. Надменность и бессилие, величие и вялость, дерзновение, испуг—все это чередуется в нем, и какая тонкая прихотливая гамма проходит на его истощенном лице, бледном, с широко раздувающимися ноздрями! И как это лицо может казаться незначительным! И какую неуловимую грацию порой излучает это лицо!”
Возможно, этот портрет позволяет понять необыкновенную притягательную силу Бальмонта-человека: облик его выделялся среди толпы, не оставляя равнодушным даже случайного прохожего. “Я видел—в давние дни,—как в чопорном квартале Парижа—Пасси, прохожие останавливались, завидев Бальмонта, и долго глядели ему вслед. Не знаю, за кого принимали его любопытные рантье,—за русского “prince”, за испанского анархиста, или, просто, за обманувшего бдительность сторожей сумасшедшего. Но их лица долго хранили след недоуменной тревоги, долго они не могли вернуться к прерванной мирной беседе о погоде или о политике в Марокко”.
Бальмонт написал 35 книг стихов, то есть 3750 печатных страниц, 20 книг прозы, то есть 5000 страниц. Перевел, сопроводив статьями и комментариями: Эдгара По—5 книг—1800 страниц, Шелли — 3 книги—1000 страниц, Кальдерона—4 книги—1400 страниц. Баль-монтовские переводы в цифрах представляют более 10 000 печатных страниц. Среди переводимых имен: Уайльд, Кристофер Марло, Шарль ван Лерберг, Гауптман, Зудерман, объемистая “История скандинавской литературы” Йегера (сожженная русской цензурой). Словацкий, Врхлицкий, “Витязь в тигровой шкуре” Ш. Руставели, болгарская поэзия, югославские народные песни и загадки, литовские народные песни, мексиканские сказки, драмы Калидасы и многое другое.
В своей статье “Революционер я или нет” Бальмонт писал о том, что в 13 лет узнал английское слово selfhelp (самопомощь) и с тех пор полюбил исследования и “умственную работу”. Он “ежегодно прочитывал целые библиотеки, писал регулярно каждый день, легко изучал языки”.
Творчество поэта условно принято делить на три неравномерных и неравноценных периода. Ранний Бальмонт, автор трех стихотворных сборников: “Под северным небом” (1894), “В безбрежности” (1895) и “Тишина” (1898).
Структура первых сборников весьма эклектична. В ней совмещены традиции “чистой поэзии” семидесятых-восьмидесятых годов (особенно сильно влияние А. Фета) с мотивами “гражданской скорби” в духе Плещеева и Надсона. По точному определению А. Измайлова, лирический герой раннего Бальмонта—“кроткий и смирный юноша, проникнутый самыми благонамеренными и умеренными чувствами”.
Первые сборники Бальмонта—это предтечи русского символизма. Поэтический стиль Бальмонта намного точнее можно определить словом импрессионизм. Поэта-импрессиониста привлекает не столько предмет изображения, сколько его личное ощущение данного предмета. Мимолетное впечатление, вмещенное в личное переживание, становится единственно доступной формой отношения к миру для художника. Бальмонт определил это следующим образом: “великий принцип личности”—в “отъединении, уединенности, отделеньи от общего” .
В этом смысл знаменитой поэтической декларации Бальмонта:
Я не знаю мудрости, годной для других, Только мимолетности я влагаю в стих. В каждой мимолетности вижу я миры, Полные изменчивой радужной игры. Второй этап, обозначенный также тремя сборниками—“Горящие здания” (1900), “Будем как солнце” (1903) и “Только любовь” (1903)— время творческого взлета Бальмонта,—характеризует его как центральную фигуру нового, декадентско-символистского течения.
Из теоретической программы русского декадентства Бальмонт воспринял главное—отношение к жизни и искусству. “Принцип личности” заключается, по Бальмонту, не в соотношении личного с общим, но в “отделеньи от общего”. Суть и назначение искусства—в “наслаждении созерцания”, благодаря которому за “очевидной внешностью” раскрывается “незримая жизнь” и мир становится “фантасмагорией, созданной вами”.
В статье 1900 года “Элементарные слова о символической поэзии” Бальмонт решает проблему искусства таким образом: “Реалисты всегда являются простыми наблюдателями, символисты—всегда мыслители. Реалисты схвачены, как прибоем, конкретной жизнью, за которой они не видят ничего; символисты, отрешенные от реальной действительности, видят в ней только свою мечту, они смотрят на жизнь—из окна… Один еще в рабстве у материи, другой ушел в сферу идеальности”. Новой (символической) поэзии, которую Бальмонт определяет как “психологическую лирику”, преемственно связанную с импрессионизмом, чужды “дидактические задачи”. Она “говорит исполненным намеков и недомолвок нежным голосом сирены или глухим голосом сибиллы, вызывающим предчувствие”. Однако при всем том в поэзии должны свободно и органически сливаться “два содержания: скрытая отвлеченность и очевидная красота”. Несмотря на присутствие в нем утаенного смысла, который надлежит разгадать, символическое произведение заключает в себе еще и “непосредственное конкретное содержание”, “богатое оттенками”. И “всегда законченное само по себе”, существующее самостоятельно.
Излагая свое понимание “символической поэзии”, Бальмонт видел в ней прежде всего поиски “новых сочетаний мыслей, красок и звуков”, а в самой характеристике ее оставался, в общем, в пределах поэтики импрессионизма: символическая поэзия “говорит своим особым языком, и этот язык богат интонациями; подобно музыке и живописи, она возбуждает в душе сложное настроение,—более, чем другой род поэзии, трогает наши слуховые и зрительные впечатления”. Эти общие установки были реализованы в трех лучших книгах Бальмонта—“Горящие здания”, “Будем как солнце” и “Только любовь”.
Третий, заключительный, этап поэтического пути Бальмонта, начинающийся сборником “Литургия красоты” (1905), характеризуется вырождением и распадом той художественной системы, которую представлял поэт.
Спад в поэзии Бальмонта обозначился в сборниках “Литургия красоты” (1905) и “Злые чары” (1906), где он обратился к рассудочной поэзии, к теософским размышлениям и материалу народных поверий.
В следующих книгах, выходивших одна за другой, Бальмонту окончательно изменили художественный вкус и чувство меры. Начиная с 1906 года он погрузился в стихию, чуждую самой природе его дарования,—занялся рифмованными переложениями русского фольклора (отдавая предпочтение различным проявлениям народной фантазии и мистики, религиозному сектантству), пересказом древних космогонии и разноязычных памятников ритуально-жреческой поэзии (им посвящен целый сборник—“Зовы древности”, 1908 г.).
Провалом стала книга “Жар-птица” (1907), где Бальмонт попытался воссоздать мир славянской мифологии и былинного эпоса путем стилизации.
В 1909 году Блок, высоко ценивший “настоящего” Бальмонта, вынес убийственный приговор его очередным книгам: “Это почти исключительно нелепый вздор, просто—галиматья, другого слова не подберешь. В лучшем случае это похоже на какой-то бред, в котором, при большом усилии, можно уловить (или придумать) зыбкий лирический смысл; но в большинстве случаев—это нагромождение слов, то уродливое, то смехотворное… И так не страницами, а печатными листами… И писал это не поэт Бальмонт, а какой-то нахальный декадентский писарь… С именем Бальмонта далеко еще не все отвыкли связывать представление о прекрасном поэте. Однако пора отвыкать: есть замечательный русский поэт Бальмонт, а нового поэта Бальмонта больше нет”.
Невероятное количество написанного поэтом сослужило недобрую службу. Возник миф: Бальмонт—графоман. Тысячи стихотворных строк, а на память приходит лишь: “Чуждый чарам черный челн…” (1893). От чего это происходит? Наверное, от того, что стихотворение это характерно для Бальмонта, и не случайно сам он придавал такое значение звуковому символизму в русской поэзии XX века. В книге “Поэзия как волшебство” (1916) этой теме посвящены десятки страниц. “Вслушиваясь долго и пристально в разные звуки,—писал Бальмонт,—всматриваясь любовно в отдельные буквы, я не могу не подходить к известным угаданиям, я строю из звуков, слогов и слов родной своей речи заветную часовню, где все исполнено углубленного смысла и проникновения”. Заметим, кстати, что Бальмонт не различает звук и букву, выказывая в этом смысле непонимание основ научной фонетики. Бальмонт начинает свое рассуждение со сравнительной характеристики гласных и согласных: “Гласные это женщины, согласные это мужчины… хоть властительны согласные, и распоряжаются они, считая себя настоящими хозяевами слова, не на согласной, а на гласной бывает ударение в каждом слове”. Главный среди гласных—А, среди согласных—М. “А—первый звук, произносимый человеком, что под влиянием паралича теряет дар речи. А—первый основной звук раскрытого человеческого рта, как М—закрытого. М—мучительный звук глухонемого, стон сдержанной, скомканной муки, А—вопль крайнего терзания истязаемого. Два первоначала в одном слове, повторяющемся чуть ли не у всех народов— Мама. Два первоначала в латинском amo – Люблю. Восторженное детское восклицающее А, и в глубь безмолвия идущее немеющее М. Мягкое М, влажное А, смутное М, прозрачное А. Медовое М и А, как пчела. В М—мертвый шум зим, в А властная весна. М сожмет и тьмой и дном, А взбивающий вал” и т. д. Бальмонт нанизывает одну метафору на другую—этот ряд, по существу, беспределен. Закончив с А и М, он примется за О: “Торжествующее пространство есть О:—Поле, Море, Простор… Все огромное определяется через О, хотя бы и темное:—Стон, горе, гроб, похороны, сон, полночь…”. Затем будет описан У (“У—музыка шумов, и У—всклик ужаса. Звук грузный, как туча, и гуд медных труб…”), потом—И (“Как противоположность грузному У, И—тонкая линия. Пронзительная вытянутая длинная былинка. Крик, свист, визг… И—звуковой лик изумления, испуга:—Тигр, Кит” и т. д.). В таком же духе даются и характеристики согласных—В, Л, Р, Н и др. Все это ни в какой мере не основывается на объективных посылках—да Бальмонт и не пытается приводить доказательства: он, “теоретик”, заклинает так же, как заклинает Бальмонт-поэт. Недаром он считает, что поэзия— магия, волшебство, что наивысшая поэзия растворяется в музыке:
“Заклинательное слово есть Музыка, а Музыка сама по себе есть заклинание, заставляющее неподвижность нашего бессознательного всколыхнуться и засветиться фосфорическим светом”.
В своей поэзии Бальмонт пользовался музыкально-звукоподражательными свойствами словесных звучаний. В стихотворении “Кони бурь” (1910) звук р в сочетании с иными звуками подражает раскатам грома, метафорически выраженного через ржание коней:
Ржали громы по лазури,
Разоржались кони бурь
И, дождавшись громкой бури,
Разрумянили лазурь.
Громы, рдея, разрывали
Крепость мраков, черный круг,
В радость радуги играли,
Воздвигали рдяность дуг…
В стихотворении “Шорохи” (1910) взрывные и шипящие согласные (ч, ш, щ), а также свистящие (с, з) создают звуковую картину загадочной жизни ночной природы:
Шорох стеблей, еле слышно шепчащих,
Четкое в чащах чириканье птиц,
Сказка о девах, в заклятии спящих,
Шелест седых, обветшавших страниц…
…Не узнаешь,
Не поймешь—
Это волны
Или рожь.
Это лес
Или камыш
Иль с небес
Струится тишь.
Или кто-то
Точит нож.
Не узнаешь,
Не поймешь.
В стихотворении “Тоска степей” цепочки слов, почти освобожденных от смыслового груза, передают перебор струн зурны:
Звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит,
Звон стеблей, ковыль, поет, поет, поет,
Серп времен горит сквозь сон, горит, горит,
Слезный стон растет, растет, растет, растет…
Впрочем, Бальмонт не ограничивал функции поэтического слова звукоподражанием или символическим заданием—это привело бы к чрезмерному оскудению стихотворной речи. В характерных для его творчества стихотворениях “Челн томления” (1893): (Вечер. Взморье. Вздохи ветра // Величавый возглас волн) и “Чуждый чарам черный челн” (1893): (Близко буря. В берег бьется) молодой поэт экспериментирует, играет, нагнетая слова, начинающиеся на общий согласный звук, пытаясь определить его художественные возможности (В, Б, Ч);
в стихотворении “Песня без слов”—такой же эксперимент со звуком Л (Ландыши, лютики. Ласки любовные) Ласточки лепет. Лобзанье лучей (Луч зеленеющий. Луч расцветающий…), о котором в трактате “Поэзия как волшебство” сказано: “Лепет волны слышен в Л, что-то влажное, влюбленное,—Лютик, Лиана, Лилея. Переливное слово Люблю. Отделившийся от волны волос своевольный локон. Благовольный лик в лучах лампады. Светлоглазая льнущая ласка…” и т. д. “В самой природе Л имеет определенный смысл…”—таков общий вывод Бальмонта относительно символического смысла звука Л. Но при этом забывают, что он довольно скоро от этих поисков отошел. В девятисотых годах Бальмонт увлекался Эдгаром По (“…самый волшебный поэт XIX века… первый из европейцев четко понял, что каждый звук есть живое существо, и каждая буква есть вестница”), для которого характерны словесные эксперименты—попытки воспроизвести словом и стихом различные музыкальные звучания; так в стихотворении The bells (1848—1849), переведенном Бальмонтом “Колокольчики и колокола” (1895—1900), передается колокольный звон:
Похоронный слышен звон,
Долгий звон!
Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон,—
Звук железный возвещает о печали похорон!
.. .Неизменно-монотонный,
Этот голос отдаленный,
Похоронный тяжкий звон,
Точно сон—
Скорбный, гневный
И плачевный—
Вырастает в долгий гул,
Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул.
Символисты—и не только Бальмонт, но и Брюсов и гениальный Блок—искали прямых соответствий между звуком и смыслом (так же, как, скажем, Артюр Рембо—между звуком и цветом, а до него Бодлер—между всеми фактами чувственного мира). В общую систему символистских взглядов входило представление о том, что звуковая материя слова облечена высоким смыслом и, как всякая материальность, представительствует от духовной субстанции. В данном случае усложнение приводило к упрощению: поэтическое слово низводилось до звукового знака, до чистого звука, иногда обладающего к тому же функцией примитивно подражательной. К счастью, для поэзии Бальмонта эта теория не оказалась решающей. Но обращение к ней не случайно.
Одним из самых почитаемых Бальмонтом поэтов был Афанасий Фет, который значительно повлиял на его творчество.
Пример обнажения мелодических и в особенности звуковых приемов можно увидеть в стихотворении А. Фета:
Буря на небе вечернем.
Моря сердитого шум.
Буря на море—и думы,
Много мучительных дум.
Буря на море—и думы,
Хор возрастающих дум…
Черная туча за тучей…
Моря сердитого шум…
Подробный разбор этого стихотворения дан в исследовании Б. М. Эйхенбаума “Мелодика русского лирического стиха”, где он пишет: “Доминанта фетовской лирики—мелодика, но в некоторых случаях—когда Фету нужно укрепить и усилить ее действие—он пользуется и фоническими приемами, ослабляя таким соединением “музыкальных” средств смысловую, вещественно-логическую стихию слова. В разбираемом стихотворении интонационный параллелизм, выражающийся в единообразии синтаксических построений (перечисления, лишенные глаголов), в анафорах и повторениях целых строк, соединяется с параллелизмом и устойчивым единообразием звуков, так что стихотворение оказывается как бы забронированным рифмами и созвучиями, которые находятся не только в краевой, правой его части, в виде цепи концовок (шум—думы—дум; думы—дум—шум), но и в левой, а кое-где пересекают стихотворение диагональю, сцепляют край с началом и т. д.”
Молодой Фет (стихотворение относится к 1842 г.) сосредоточен здесь на звуковых эффектах—развитие мелодики как таковой является позже. Бальмонт сильнее всего связан именно с этим направлением фетовской лирики—в его стихе фоника гораздо богаче и активнее мелодики. Здесь Фет открывает дорогу Бальмонту, который недаром и ссылается на это стихотворение: “Это магическое песнопение так же построено все на Б, Р и в особенности на немеющем М… этот волшебник, чародей стиха, был Фет, чье имя как вешний сад, наполненный кликами радостных птиц. Это светлое им” я возношу как имя провозвестника тех звуковых гаданий и угаданий стиха, которые через десятки лет воплотились в книгах “Тишина”, “Горящие здания”, “Будем как солнце” и будут длиться через “Зарево Зорь”.
Мы попытались объяснить одну из самых “уязвимых” и узнаваемых сторон творчества Бальмонта, вызвавшую столько нареканий со стороны критики и создавшей ему репутацию “графомана”. Развивая теоретически и практически звуковую теорию стиха, Бальмонт следовал (возможно, не всегда удачно) традициям русской (А. Фет) и западноевропейской (А. Рембо, Ш. Бодлер) поэзии.
Помимо хрестоматийных стихотворений Бальмонта новую грань поэзии открывают его малоизвестные произведения. Так, в сборнике “Будем как солнце” (1903) было опубликовано стихотворение: “Что достойно, что бесчестно…”:
Что достойно, что бесчестно,
Что умам людским известно,
Что идет из рода в род,
Все, чему в цепях не тесно,
Смертью тусклою умрет.
Мне людское не знакомо,
Мне понятней голос грома,
Мне понятней звуки волн,
Одинокий темный челн
И далекий парус белый
Над равниной поседелой,
Над пустыней мертвых вод,
Мне понятен гордый, смелый,
Безотчетный крик: “Вперед!”
Интересна судьба этого стихотворения. Оно было опубликовано в первом издании сборника. В последующие выпуски автор не включал его, не вошло оно и в книгу, вышедшую в серии “Библиотека поэта”. И лишь в 1980 году оно было опубликовано в сборнике “К. Бальмонт. Избранное”. Видимо, поэтому стихотворение это и не попало в поле зрения исследователей, занимавшихся творчеством поэта.
В экземпляре сборника “Будем как солнце”, подаренном В. Я. Брюсову и хранящемся в архиве К. Д. Бальмонта в отделе рукописей ГПБ им. В. И. Ленина, на полях против строк:
Одинокий темный челн
И далекий парус белый…
стоит помета: “Лермонтов!”, сделанная карандашом рукою Брюсова. Действительно, в этих строках есть аналогия со знаменитым “Парусом” М. Ю. Лермонтова, но эта “цитата” не удивительна. Лермонтов— один из самых любимых поэтов Бальмонта, образ мятежного паруса— распространенный стереотип—символ в романтической поэзии. Тем более, что “цитата” из лермонтовского стихотворения не совсем прямая, в нее “вклинивается” темный челн—образ, столь характерный и любимый Бальмонтом.
Интересны и другие строки этого стихотворения:
Мне людское незнакомо,
Мне понятней голос грома,
Мне понятней звуки волн…
Над равниной поседелой,
Над пустыней мертвых вод,
Мне понятен гордый, смелый,
Безотчетный крик: “Вперед!”
Сравним эту часть стихотворения с “Песней о Буревестнике” А. М. Горького: “Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный…”
Стихотворение Горького, написанное в 1901 году, было запрещено цензурой, его восприняли как призыв к революции. Даже официальная пресса откликнулась на появление “Песни о Буревестнике”: “…разве все это не полные глубокой мысли творения, разве это все не вечно живая, трепещущая, бьющаяся мысль о всем нынешнем, существующем, являющаяся в формах великого, страстного поэтического таланта? Это ли еще не вечная мечта о счастье и несравненной великой будущности человечества” .
“Песня о Буревестнике” стала своего рода гимном первой русской революции.
Точная дата написания стихотворения Бальмонта не установлена (но не позднее 1901 г., т. к. он готовил книгу к изданию зимой 1901/02 г.). 16 января 1902 года он писал С. А. Полякову: “Через несколько дней мой новый сборник стихов будет вполне закончен” (ИРЛИ).
Известно, что к этому времени относится и личное знакомство Бальмонта с Горьким. Впервые они встретились в Крыму в ноябре 1901 года. До этого Горький дважды писал о нем: 10/1Х 1886 года и 14/Х1 1900 года в “Нижегородском листке” . Незадолго перед тем, в июне 1900 года, в журнале “Жизнь” Бальмонт напечатал три стихотворения (“Ведьма”, “Родник” и “Придорожные травы”), посвященные Горькому. По этому поводу Горький писал И. А. Бунину: “А что Вы скажете о стихах Бальмонта? Мне, грешному, ,,Ведьма” очень понравилась. Знай я, где он живет,—поблагодарил бы поэта за внимание, ей-богу, очень для меня лестное. Ваш брат, поэт,— аристократ, и Ваша похвала всегда дороже всякой критики и всякой публики и т. д.”
Тогда же, в 1900 году. Горький назвал Бальмонта “гениальным виртуозом формы”. Вскоре после личного знакомства М. Горький писал В. А. Поссе: “Познакомился с Бальмонтом. Дьявольски интересен и талантлив этот нейрастеник! Настраиваю его на демократический лад…” А вот как писал об этой встрече Бальмонт Горькому 21 декабря 1901 года, вспоминая их знакомство: “Последней моей фразой было: “Для меня встреча с Вами не только радость, но и хитрое приобретение”. Фраза оборванная и с двумя словами, которые могут заставить усомниться во мне. Почему приобретение? Потому что до этой встречи я чего-то не знал, и это что-то большое, а глядя на Вас, слушая Вас, как слушают в лесу поющую птицу, в самом себе понял многое, что было под грудами мусора, и, приобретя в Вас человека, расположенного ко мне или хоть к стихам моим, приобрел себе и душу свою. Почему же хитрое? Потому что душа-то у меня до отчаянности наполнена всячиной, и если бы я открыл Вам некоторые ее стороны, быть может. Вы прокляли бы меня и не захотели бы говорить со мной. А мне до смерти хотелось говорить с Вами. Конечно, если бы я был хитрей, я ни фразы бы этой не сказал тогда, ни, может быть, этих слов не говорил бы сейчас. Но в последнюю минуту, когда я понял, что вижу Вас в последний раз перед долгой разлукой, мне вдруг стало так, что я как будто обманно приобрел Ваше расположение. Вы понимаете меня? Я все время был с Вами искренним, но слишком часто неполным. Как мне трудно освободиться сразу—и от ложного, и от темного, и от своей наклонности к безумию, к чрезмерному безумию”.
О чем же говорит несомненная схожесть стихотворений Бальмонта и Горького? Скорее всего о том, что Бальмонт, так же как и Горький, чувствовал “предстоящую бурю” в России. И появление стихотворения “Что достойно, что бесчестно” одновременно с “Песней о Буревестнике” не случайно. Бальмонт-поэт чутко реагировал на настроения в России незадолго до революции 1905 года, пытаясь их выразить через символические образы романтической поэзии.
К сожалению, осталась почти не изученной часть поэтического наследия Бальмонта—детского поэта. В конце 1905 года в Москве в издательстве “Гриф” была напечатана книжка “Фейные сказки”. В ней было помещено 71 стихотворение. Посвящена эта книга Нинике— Нине Константиновне Бальмонт-Бруни, дочери Бальмонта и Е. А. Андреевой. Об этой книге изящных стилизаций детских песенок восторженно писал В. Брюсов: “В “Фейных сказках” родник творчества Бальмонта снова бьет струёй ясной, хрустальной, напевной. В этих “детских песенках” ожило все, что есть самого ценного в его поэзии, что дано ей как небесный дар, в чем ее лучшая вечная слава. Это песни нежные, воздушные, сами создающие свою музыку. Они похожи на серебряный звон задумчивых колокольчиков, “узкодонных, разноцветных на тычинке под окном”. Это—утренние, радостные песни, спетые уверенным голосом в ясный полдень. По своему построению ,,Фейные сказки”—одна из самых цельных книг Бальмонта. В ее 1-ой части создан—теперь навеки знакомый нам—мир феи, где бессмертной жизнью живут ее спутники, друзья и враги: стрекозы, жуки, светлячки, тритоны, муравьи, улитки, ромашки, кашки, лилии… И только 111-я часть книги, несколько измененным тоном, вносит иногда диссонансы в эту лирическую поэму о сказочном царстве, доступном лишь ребенку и поэту”.
Приведем два стихотворения из сборника “Фейные сказки”:
Фея за делом
К Фее в замок собрались
Мошки и букашки.
Перед этим напились
Капелек с ромашки.
И давай жужжать, галдеть
В зале паутиной,
Точно выискали клеть,
А не замок чинный.
Стали жаловаться все
С самого начала,
Что ромашка им в росе
Яду подмешала.
А потом на комара
Жаловалась муха:
Говорит, мол, я стара,
Плакалась старуха.
Фея слушала их вздор
И сказала: “Верьте,
Мне ваш гам и этот сор
Надоел до смерти”.
И велела пауку,—
Встав с воздушных кресел,—
Чтобы тотчас на суку
Сети он развесил.
И немедля стал паук
Вешать паутинки.
А она пошла на луг
Проверять росинки.
Кошкин дом
Мышка спичками играла,
Загорелся кошкин дом.
Нет, давай начну сначала.
Мышка спичками играла
Перед Васькой, пред котом.
Промяукал он на мышку,
А она ему: “Кис-кис”.
“Нет,—сказал он,—это—лишку”,—
И за хвостик хвать плутишку,
Вдруг усы его зажглись.
Кот мяукать, кот метаться.
Загорелся кошкин дом.
Тут бы кошке догадаться,
А она давай считаться,
Все поставила вверх дном.
Погубила ревность злая,
Кошкин дом сгорел дотла.
“Этой мышке помогла я”,—
Спичка молвила, пылая.
Мышка до сих пор цела.
При прочтении этих стихов читатель, несомненно, проведет аналогии с хрестоматийно известными: “Мухой-Цокотухой” К. И. Чуковского и сказкой “Кошкин дом” С. Я. Маршака.
Бальмонт—знаменитый поэт, переводчик классических произведений мировой литературы, теоретик русского символизма—и автор детских стихов? На первый взгляд отход поэта от “высокого искусства” кажется непонятным, неожиданным. Самое простое объяснение, которое можно привести,—это некий спад в литературной деятельности. Действительно, стихотворные сборники поэта, вышедшие в те годы, не имели такого успеха, как “Горящие здания” и “Будем как солнце”. Но скорее всего причина обращения Бальмонта к детской поэзии в другом.
С марта 1902 по июль 1905 года поэт живет за границей. Он много путешествует, занимается переводами, знакомится с фольклором и культурой других стран. Возможно, именно это и подтолкнуло Бальмонта заняться детской литературой, ведь феи, букашки, комары, стрекозы, мошки, пауки—герои скандинавских, южнославянских фольклорных произведений.
Появление необычных героев детских стихов значительно расширило их тематику. До этого круг персонажей сказок был достаточно ограничен—бесконечные приключения медведей, зайцев, лисиц, коней и т. д., т. е. набор литературных героев ограничивался как бы признаками узнаваемости; или другой тип персонажей, который имел чисто литературную основу: Золушка, Царь Салтан, Красная Шапочка и т. д.
Знакомя читателей с новыми, необычными для русской поэзии фольклорными персонажами, малоизвестными в России, Бальмонт оставался верен одному из главных своих творческих принципов— открытию неизвестной страницы мировой культуры для русского читателя.
Сборник “Фейные сказки” стал новым этапом в истории детской поэзии. Лучшие произведения детской литературы (сочинения К. И. Чуковского и С. Я. Маршака) следуют этой традиции, начало которой заложил Бальмонт. К сожалению, “Фейные сказки” так и не дошли до своего настоящего читателя.
При всей многогранности творчества Константина Дмитриевича Бальмонта при подготовке настоящего издания наш выбор остановился на трех его сборниках: “Горящие здания”, “Будем как солнце”, “Только любовь”, написанных в 1900—1903 годах. Именно эти книги принесли славу и признание, создали ему репутацию первого поэта среди модернистов (сборник “Будем как солнце” разошелся в полгода в количестве 1800 экземпляров, что по тем временам было успехом неслыханным для поэтической книги).
Издавая сборники целиком, мы следуем воле Бальмонта. Известно, что поэт очень внимательно относился к структуре своих сборников. Изменения, которые он вносил в текст своих книг, крайне редки и по существу незначительны. Этому Бальмонт находил своего рода теоретическое обоснование. Осуждая В. Брюсова, который предпринял переработку ранних своих стихов, он писал: “Лирика по существу своему не терпит переделок и не допускает вариантов. Разночтения лирического чувства или же лирически выраженной мысли ищут и должны искать у понимающего себя поэта нового и нового выражения—в виде написания новых родственных стихотворений, а никак не в кощунственном посягновении на раз пережитое, раз бывшее цельным и в секундности своей неумолимо-правдивым ушедшее мгновение” .
Поэзию Серебряного века создавали только яркие творческие личности, среди которых и Константин Дмитриевич Бальмонт. Этот человек своим трудолюбием привнес многое в мировую литературу. Он и поэт, и эссеист, а также переводчик. Бальмонт жил во времена Советского Союза, но его творчество было далеким от заказного, служащего благу партии, а глубоко индивидуальным. По этой причине деятельность автора не особо признавалась властью. Зато мелодичные, таинственные стихи автора достучались до сердец многих людей. Литературное наследие Бальмонта впечатляет – 35 лирических сборников и 20 книг. Автор писал много, но, на удивление, легким слогом. Интересно и то, что он никогда не «выдавливал» из себя стихотворных строчек, практически не исправлял стихи. Поэзия легко рождалась в его голове и просто переносилась на бумагу. Это и есть признаком настоящего таланта.
Стиль произведений Бальмонта индивидуален, как и сам он. Будучи харизматичной яркой личностью поэт производил глубокое впечатление, особенно на женщин. Отсюда его многочисленные романы, хотя своей музой он все же считал одну женщину – вторую жену.
Старт литературного пути Бальмонта отмечен неким наследованием романтического стиля со свойственными ему признаками грусти, одиночества, меланхолии. В дальнейшем автор станет одной из важнейших фигур в становлении русского символизма. Данное течение в литературе отображало мировоззрение поэта. Он считал, что мир можно понять при помощи ощущений, полагаясь на первое движение души, а не в результате анализа или рациональных рассуждений. По мнению Бальмонта, реалисты слишком привязаны к действительности, которая служит словно творческим якорем, тогда как символисты видят в жизни мечту, выходят за грани осязаемого.
Томики стихов «Тишина» и «В безбрежности» – знаковые в период становление Бальмонта как поэта-символиста.
Константин Дмитриевич Бальмонт родился в 1867 г. во Владимирской губернии, деревне Гумнищи. Его отец был помещиком и председателем земской управы. Мать же много времени уделяла распространению культурных идей в провинции, устраивала любительские спектакли.
Предки знаменитого поэта с отцовской стороны были шотландскими моряками, поскольку фамилия Бальмонт очень распространена в Шотландии. Его дед был морским офицером, участником Русско-турецкой войны. Предки поэта со стороны матери были татары, от которых Бальмонт, возможно, и унаследовал страстность, свойственную его натуре.Его приход в литературу сопровождался рядом неудач. Долгое время, а именно на протяжении четырех-пяти лет, ни один журнал не соглашался публиковать его произведения. Первый сборник стихов был напечатан в Ярославле, но успеха не имел, так как был очень слабым по содержанию. В это же время Бальмонт занимается переводами. Первой его переводной книгой стала книга Г. Неирао Генрихе Ибсене, которая не могла быть одобрена цензурой того времени и была уничтожена. Бліег поэта также не способствовали продвижению его в литературную среду. Позднее популярность Ба/* монту приносят переводы стихов Перси Бише Шелли, рассказы Эдгара По.
Жизнь Бальмонта была насыщена событиями и переживаниями. Вот что он сам писал об «Я затрудняюсь поэтому отметить как более «значительные» какие-либо события из личной жизни Однако попытаюсь перечислить. Впервые сверкнувшая, до мистической убежденности, мысль о возможности и неизбежности всемирного счастья (семнадцати лет, когда однажды во Владимире, в яркий зимний день, с горы я увидел вдали чернеющий длинный мужицкий обоз). Прочтение «Преступления и наказания» (16 лет) и в особенности «Братьев Карамазовых» (17 лет). Эта последняя книга дала мм больше, чем какая-либо книга в мире. Первая женитьба (21 года, через 5 лет развелся). Вторая женитьба (28 лет). Самоубийство нескольких моих друзей во время моей юности. Моя попытка убить сев (22 года), бросившись через окно на камни с высоты третьего этажа (разные переломы, годы лежания в постели и потом небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности). Писание стихов (первые в возрасте 9 лет, затем 17,21). Многочисленные путешествия по Европе (особенно поразим Англия, Испания и Италия)».
Обретя известность, Бальмонт становится одним из самых популярных поэтов своего времени одним из самых читаемых. У него появляется несметное количество поклонников и поклонниц. Пик популярности приходится на 1890-е гг. Талант Бальмонта раскрывается все шире, к тому же он уже занимает видное место среди гак называемых старших символистов. На его счету сборники: «Под северным небом», «В безбрежности», «Тишина». Критики стали отмечать, что поэт открыл новые возможности русского стиха. Творчество Бальмонта-символиста можно условно разделить на два этапа. Первый этап его творчества насыщен «запредельными», «потусторонними» мотивами. В его произведениях много нереального, неземного.
Когда луна сверкнет во мгле ночной Своим серпом, блистательным и нежным. Моя душа стремится в мир иной, Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным Я мчусь в мечтах; как будто дух больной, Я бодрствую над миром безмятежным, И сладко плачу, и дышу— луной.
Впиваю это бледное сиянье, Как эльф, качаюсь в сетке из лучей, Я слушаю, как говорит молчанье. Людей родных мне далеко страданье, Чужда мне вся земля с борьбой своей, Я— облачко, я — ветерка дыханье. Позднее в сборниках «Будем как Солнце», «Тблько любовь», «Семицветник» появляются мотивы огня, света, стремления вперед. –
Я в этот мир прошел, чтоб видеть Солнце И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце И выси гор.
К 1905 г. в творчестве Бальмонта намечается перелом. Выходят сборники «Литургия красоты: стихийные гимны», «Хоровод времен. Всегласность» и т. п. Кроме того, поэт публикует несколько теоретических работ.
Поэзия Бальмонта не похожа ни на что. Валерий Брюсов назвал ее поэзией «запечатленных мгновений». Миг, мимолетность определяют философский принцип стихов Бальмонта. Мгновение — это символ вечности, вот о чем говорит нам поэт. И он, вырвав этот миг из вечности, навсегда запечатлевает его в слове:
Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вдали раздавались, Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
И внизу подо мною уже ночь наступила, Уже ночь наступила для уснувшей Земли, Для меня же блистало дневное светило, Огневое светило догорало вдали…
В стихотворении звучит восторг лирического героя. Произведение наполняют образы-символы: мечты и тени. Но, пожалуй, главным образом-символом в поэзии Бальмонта является образ Солнца. Его он воспевает в своих стихах, пишет ему гимны, воздает молитву: Жизни податель, Светлый создатель, Солнце, тебя я пою! Пусть хоть несчастной Сделай, но страстной, Жаркой и властной Душу мою!
Солнце для поэта символ жизни, ее источник, ее суть. Поэт бессилен перед солнцем и признает это. Признает он и то, что не в силах передать всю красоту дневного светила. Я тебя воспеваю, о яркое, жаркое Солнце, Но хоть знаю, что я и красиво, и нежно пою, И хоть струны поэта звончей золотого червонца, Я не в силах исчерпать всю властность, всю чару твою.
Стихи Бальмонта отличаются напевностью, медлительностью и музыкальностью.
А сам поэт, по словам В. Брюсова, «переживает жизнь, как… только поэты могут ее переживать, как дано это им одним: находя в каждой минуте всю полноту жизни. Поэтому его нельзя мерить общим аршином». В 1926 г. поэт умер, но его солнце будет светить для нас всегда, ведь он пришел в этот мир, «чтоб видеть Солнце»:
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, А если день погас, Я буду петь… Я буду петь о солнце В предсмертный час!
В историю литературы Константин Дмитриевич Бальмонт вошел как один из основателей и лидеров символизма, художественного течения, которое помогло вывести русскую поэзию конца XIX века из состояния застоя и упадничества. Он был первым поэтом-символистом, который приобрел всероссийскую славу. Десятилетие 1895- 1905 годов – время безусловного первенства Бальмонта на поэтическом русском Парнасе. «Другие поэты, – писал тогда Валерий Брюсов, – или покорно следовали за ним, или, с большими усилиями, отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния». Популярность Бальмонта была огромна. Он собирал на свои концерты и вечера толпы восторженных слушателей, его певучие строфы твердили многочисленные поклонники.
Я любил вознесенное сказками древо,
На котором звенели всегда соловьи,
А под древом раскинулось море посева,
И шумели колосья, и пели ручьи.
Выходя на эстраду, Бальмонт, с рыжими спадавшими на плечи волосами, с цветком орхидеи в петлице фрака, нередко поражал публику экстравагантностью, но здесь, помимо избалованности успехом, проглядывала и истинная натура поэта – на редкость открытая, порывистая, почти детская.
Натура увлекающаяся, Бальмонт, учась в Московском университете, писал стихи, навеянные идеями революционеров-народников. Его первые стихи были проникнуты глубокой гражданской скорбью и духом самоотречения: «О рабочий, я с тобой, / Бурю я твою – пою». Поэта волнует тяжелая жизнь рабочих:
Я поэт, и был поэт,
И поэтом я умру,
Но видал я с детских лет
В окнах фабрик поздний свет, –
Он в уме оставил след,
Этот след я не сотру.
Закончить университет Бальмонту не довелось: его исключили за участие в студенческом революционном кружке. Широкую известность принесло Бальмонту стихотворение «Маленький султан», написанное по следам мартовских событий 1901 года:
То было в Турции, где совесть – вещь пустая,
Там царствует кулак, нагайка, ятаган,
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький Султан…
Стихотворение «Маленький султан» – романтический протест против существовавшего тогда строя, за что последовала высылка из Петербурга и запрещение проживать в столицах и столичных губерниях в течение трех лет.
Опасаясь дальнейших преследований, поэт уезжает за границу, где находится более десяти лет. Ему не сиделось на месте: он долго странствовал, совершил несколько кругосветных путешествий. Видимо, в это время и родились стихотворения «Песня без слов», «Фантазия», «Рождение ручья», в которых поэт «ловит мгновенья» мимолетной красоты в природе, бытии, человеке. Красота для Бальмонта – не отвлеченная идея: поэт жаждет непосредственного ее воплощения в слове, звуке, ритме. Неподражаемая «напевность» стиха Бальмонта свидетельствует об этом:
Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез…
Лирика Бальмонта содержала не только размышления, «тихие раздумья», представленные в книге «Тишина», но и настроение во что бы то ни стало преобразовать мир. В книге «Отсветы зарева» поэт преисполнен дерзкого пафоса сокрушения устоев и торжества стихий:
Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Лирический герой поэта стремится вырваться из «Страны неволи», где человек томится в плену отчуждения («В тюрьме»»), обреченности на смерть. Мир, пересозданный по законам красоты, – дар людям. Об этом – известное стихотворение с показательным заглавием «Оттуда»:
Идите все на зов звезды,
Гпядите: я горю пред вами.
Я обещаю вам сады
С неомраченными цветами.
Октябрьскую революцию 1917 года Бальмонт не принял, полагая, что диктатура пролетариата несет с собой подавление личности, преграждает дорогу развитию творческих, созидательных сил, угрожает интеллигенции. Результатом таких настроений был разрыв с Родиной. В 1920 году он выехал в заграничную командировку и не вернулся. Годы эмиграции стали тяжелым испытанием для поэта. Ностальгия разъедала душу, подтачивала духовные и физические силы, выливалась в наполненные болью и смятением стихи:
Ни Рим, где слава дней еще жива,
Ни имена, чей самый звук – услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, –
Мне не поют заветные слова,
И мне в Париже ничего не надо.
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
Говоря о Бальмонте, нужно обязательно подчеркнуть, что он, наверное, единственный русский поэт-лирик, преимущественным творческим методом которого был импрессионизм, красочное воспроизведение мимолетных впечатлений, связанных с познанием мира природы и собственной жизни. Его лучшие стихотворения зачаровывают своей музыкальностью, искренностью и свежестью лирического чувства, неподдельной грустью и нежностью. Это звучит в стихотворениях «Нарцисс и эхо», «Ты здесь», «Млечный Путь».
Лесной ручей поет, не зная почему,
Но. он светло журчит и нарушает тьму.
А в трепете лучей поет еще звончей,
Как будто говоря, что он ничей, ничей.
До конца своих дней (а умер Бальмонт в конце 1942 года) тоску по Родине он воплотил во многих щемящих стихотворениях: «Северное сияние», «Поэма о России», «Светослужение».
Страна великая, несчастная, родная,
Которую, как мать, жалею и люблю.
«Да пошлет Судьба той стране, которая дала мне жизнь, многотравные луга, плодотворные нивы, счастливых людей, правдивые дни, несчетные стада коров, звонкие табуны коней, что всегда так красивы были в России». Это слова Бальмонта о Родине, которую он уже не видел и которой «отдал весь жар своего сердца и таланта».
Константин Дмитриевич Бальмонт родился в 1867 г. во Владимирской губернии, деревне Гумнищи. Его отец был помещиком и председателем земской управы. Мать же много времени уделяла распространению культурных идей в провинции, устраивала любительские спектакли.
Предки знаменитого поэта с отцовской стороны были шотландскими моряками, поскольку фамилия Бальмонт очень распространена в Шотландии. Его дед был морским офицером, участником Русско-турецкой войны. Предки поэта со стороны матери были татары, от которых Бальмонт, возможно, и унаследовал страстность, свойственную его натуре.Его приход в литературу сопровождался рядом неудач. Долгое время, а именно на протяжении четырех-пяти лет, ни один журнал не соглашался публиковать его произведения. Первый сборник стихов был напечатан в Ярославле, но успеха не имел, так как был очень слабым по содержанию. В это же время Бальмонт занимается переводами. Первой его переводной книгой стала книга Г. Неирао Генрихе Ибсене, которая не могла быть одобрена цензурой того времени и была уничтожена. Бліег поэта также не способствовали продвижению его в литературную среду. Позднее популярность Ба/* монту приносят переводы стихов Перси Бише Шелли, рассказы Эдгара По.
Жизнь Бальмонта была насыщена событиями и переживаниями. Вот что он сам писал об «Я затрудняюсь поэтому отметить как более «значительные» какие-либо события из личной жизни Однако попытаюсь перечислить. Впервые сверкнувшая, до мистической убежденности, мысль о возможности и неизбежности всемирного счастья (семнадцати лет, когда однажды во Владимире, в яркий зимний день, с горы я увидел вдали чернеющий длинный мужицкий обоз). Прочтение «Преступления и наказания» (16 лет) и в особенности «Братьев Карамазовых» (17 лет). Эта последняя книга дала мм больше, чем какая-либо книга в мире. Первая женитьба (21 года, через 5 лет развелся). Вторая женитьба (28 лет). Самоубийство нескольких моих друзей во время моей юности. Моя попытка убить сев (22 года), бросившись через окно на камни с высоты третьего этажа (разные переломы, годы лежания в постели и потом небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности). Писание стихов (первые в возрасте 9 лет, затем 17,21). Многочисленные путешествия по Европе (особенно поразим Англия, Испания и Италия)».
Обретя известность, Бальмонт становится одним из самых популярных поэтов своего времени одним из самых читаемых. У него появляется несметное количество поклонников и поклонниц. Пик популярности приходится на 1890-е гг. Талант Бальмонта раскрывается все шире, к тому же он уже занимает видное место среди гак называемых старших символистов. На его счету сборники: «Под северным небом», «В безбрежности», «Тишина». Критики стали отмечать, что поэт открыл новые возможности русского стиха. Творчество Бальмонта-символиста можно условно разделить на два этапа. Первый этап его творчества насыщен «запредельными», «потусторонними» мотивами. В его произведениях много нереального, неземного.
Когда луна сверкнет во мгле ночной Своим серпом, блистательным и нежным. Моя душа стремится в мир иной, Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным Я мчусь в мечтах; как будто дух больной, Я бодрствую над миром безмятежным, И сладко плачу, и дышу— луной.
Впиваю это бледное сиянье, Как эльф, качаюсь в сетке из лучей, Я слушаю, как говорит молчанье. Людей родных мне далеко страданье, Чужда мне вся земля с борьбой своей, Я— облачко, я — ветерка дыханье. Позднее в сборниках «Будем как Солнце», «Тблько любовь», «Семицветник» появляются мотивы огня, света, стремления вперед. –
Я в этот мир прошел, чтоб видеть Солнце И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце И выси гор.
К 1905 г. в творчестве Бальмонта намечается перелом. Выходят сборники «Литургия красоты: стихийные гимны», «Хоровод времен. Всегласность» и т. п. Кроме того, поэт публикует несколько теоретических работ.
Поэзия Бальмонта не похожа ни на что. Валерий Брюсов назвал ее поэзией «запечатленных мгновений». Миг, мимолетность определяют философский принцип стихов Бальмонта. Мгновение — это символ вечности, вот о чем говорит нам поэт. И он, вырвав этот миг из вечности, навсегда запечатлевает его в слове:
Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вдали раздавались, Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
И внизу подо мною уже ночь наступила, Уже ночь наступила для уснувшей Земли, Для меня же блистало дневное светило, Огневое светило догорало вдали…
В стихотворении звучит восторг лирического героя. Произведение наполняют образы-символы: мечты и тени. Но, пожалуй, главным образом-символом в поэзии Бальмонта является образ Солнца. Его он воспевает в своих стихах, пишет ему гимны, воздает молитву: Жизни податель, Светлый создатель, Солнце, тебя я пою! Пусть хоть несчастной Сделай, но страстной, Жаркой и властной Душу мою!
Солнце для поэта символ жизни, ее источник, ее суть. Поэт бессилен перед солнцем и признает это. Признает он и то, что не в силах передать всю красоту дневного светила. Я тебя воспеваю, о яркое, жаркое Солнце, Но хоть знаю, что я и красиво, и нежно пою, И хоть струны поэта звончей золотого червонца, Я не в силах исчерпать всю властность, всю чару твою.
Стихи Бальмонта отличаются напевностью, медлительностью и музыкальностью.
А сам поэт, по словам В. Брюсова, «переживает жизнь, как… только поэты могут ее переживать, как дано это им одним: находя в каждой минуте всю полноту жизни. Поэтому его нельзя мерить общим аршином». В 1926 г. поэт умер, но его солнце будет светить для нас всегда, ведь он пришел в этот мир, «чтоб видеть Солнце»:
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, А если день погас, Я буду петь… Я буду петь о солнце В предсмертный час!
Когда слушаешь Бальмонта —
всегда слушаешь весну.
А. Блок
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас воли.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн…
Автором этого стихотворения восторгались — “гений”. Его низвергали — “стихотворная болтовня”. Над ним подтрунивали. Его изучали. Им любовались. И до сих пор нет однозначной точки зрения на К. Д. Бальмонта, поэта, переводчика, эссеиста, большого мастера русской литературы. Его современник А. Блок, отдавший в молодости дань символизму, сказал о нем удивительные слова: “Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну”. Первые его книги вышли в ту пору, когда зарождался русский символизм. Бальмонту суждено было стать одним из его лидеров, считавших себя рожденными “для звуков сладких и молитв”. Сборники “Горящие здания” и “Тишина” прославили поэта. Бальмонта швыряло от бунта к примирению, от согласия к протесту. Например, стихотворение, принесшее ему широкую известность, — “Маленький султан”, написанное по следам мартовских событий 1901 года. Яростное чувство гнева вызвали в его сердце репрессии царского правительства против студенческой манифестации:
То было в Турции, где совесть — вещь пустая,
Где царствует кулак, нагайка, ятаган.
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький Султан…
В Султане без труда распознали Николая II — и молодого поэта выслали из Петербурга, на него завели досье. В предисловии ко второму изданию сборника “Горящие здания” Бальмонт заявил: “В предшествующих книгах я показал, что может сделать с русским языком поэт, любящий музыку…”. Бальмонт как символист искал прямые соответствия между звуком и смыслом: “Чуждый чарам черный челн”. Он был музыкально одарен. Музыка все захлестывает, заливает у Бальмонта. На его стихах, как на нотах, можно ставить музыкальные знаки. Около пятисот романсов создано на его стихи. В. Маяковский в свойственной ему манере говорил: “Стихи Бальмонта кажутся мне плавными и мерными, как качалки и турецкие диваны”.
Бальмонту во всем важно было чувствовать явное или скрытое присутствие солнца. В 1903 году появилась книга, являющаяся взлетом поэта, — “Будем как солнце”:
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни Ночь,
Только Солнцу сердце отвечало,
И всегда бежит от тени прочь.
Тема солнца прошла через все творчество Бальмонта. Солнце как бы стало знаком раздела: одни — за, другие — против. Вместе с Бальмонтом был А. Белый: “За солнцем, за солнцем, свободу любя, умчимся в простор голубой!”. Против была З. Гиппиус: “Не будем как солнце”. Поэзия Бальмонта — это поэзия намеков, символов, звукопись, музыкальность. Образу придается загадачно-мистический оттенок. У Бальмонта видна сосредоточенность на своем Я, своем душевном мире, не ищущем ни с кем контакта. Он был верен принципу, сформулированному Гете: “Я пою, как птица поет”. Поэтому этюдность, мимолетность — одно из свойств поэзии:
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Его творческим методом был импрессионизм. Поэта так и называли: одни — импрессионистом, другие — декадентом, третьи… Бальмонт всю жизнь балансировал между крайностями:
Я — внезапный излом.
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
Он декларирует стихийность творчества:
Не для меня законы, раз я гений. Тебя я видел, так на что мне ты? Для творчества не нужно впечатлений…
Еще одна особенность поэзии Бальмонта — цвет. Он любил цветовые эпитеты: “Красный парус в синем море, в море голубом…” Особое внимание поэт обращал на рифму и не ограничивал себя известными стихотворными формами, придумывал новые рифмы, сверхдлинные размеры:
Я изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи…
Годы эмиграции стали тяжелым испытанием для поэта. Ностальгия разъедала душу, подтачивала духовные и физические силы, выливалась в наполненные болью и смятением стихи:
…Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —
Мне не поют заветные слова,
И мне в Париже ничего не надо.
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
С этим стихотворением перекликается очерк-размышление “Москва в Париже”. И в нем возникает, словно сказочный Китеж, “безмерный город из белого камня. Москва…” И в нем тоскует душа поэта, прислушивается к “отзвуку гармоники”, раздавшемуся “где-то за дальним холмом”, “к бронзовым струнам”, звенящим “в некой подземности”, к каждому шороху, шелесту… В каждом звуке чудится ему родная и далекая Россия… Именно в годы тоски по России он создал сильные стихи, жизнь сорвала с поэта фрак с орхидеей в петлице, которых не было в его творчестве:
Прилив ушел, и я, как приведенье,
Средь раковин морских иду по дну.
А в стихотворении “Кто?” он пишет:
Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую…
В 1926 году признавался, думая о России:
Я ею жил. И ей живу.
Люблю, как лучший звук, Москву!
Говоря о Бальмонте, нельзя не упомянуть о том, что он, пожалуй, единственный русский поэт-лирик, преимущественным творческим методом которого был импрессионизм, красочное и страстное воспроизведение трепетных, порой мимолетных впечатлений, связанных с познанием мира природы и мира собственной души. Его лучшие стихотворения зачаровывают своей музыкальностью, искренностью и свежестью лирического чувства, неподдельной грустью и почти женственной нежностью. Прощаясь с жизнью, солнцем, поэзией, больной нищий поэт (он умер в 1942 году в оккупированном гитлеровцами Париже) говорил, что с земли он поднимется по Млечному Пути и его поглотит вечность:
Достаточно я был на этом берегу,
И быть на нем еще — как рок могу принять я.
Но, солнечный певец, как солнце, на бегу,
Свершив заветное, час ночи стерегу,
Чтоб в Млечном быть Пути, где новых звезд зачатье.
Мечта о космосе, о вечности была для него и мечтой о бессмертии.
Я рыжий, я русый, я русский,
Знаю и мудрость, и бред.
Иду я — тропинкой узкой,
Приду — как широкий рассвет.
Символисты широко пользовались в своей поэзии приемами импрессионистского искусства, выражая случайные, мимолетные настроения. Они достигли значительных высот в передаче тончайших оттенков чувств. Однако в творческой практике многих из них красота формы, мелодия стиха являлись основной целью, и эта цель достигалась в ущерб глубине и ясности мысли. Символисты стремились приблизить стихи к музыке, надеясь таким образом усилить не столько эмоциональную, сколько иррациональную выразительность.
Показательно в этом отношении творчество одного из наиболее даровитых поэтов-символистов Константина Дмитриевича Бальмонта (1867—1942), который известен как мастер мелодического стиха, построенного на броских звуковых сочетаниях — аллитерациях и ассонансах; успешно служили ему и такие приёмы, как внутренняя рифма, анафора и т. п. (стихотворения «Аккорды», «Грусть», «Безглагольность», «Мечтательный вечер», «Уходящие тени» и др.). Несомненными поэтическими достоинствами обладает стихотворение «Осень» (1905):
* Поспевает брусника,
* Стали дни холоднее.
* И от птичьего крика
* В сердце только грустнее.
* Стаи птиц улетают
* Прочь, за синее море.
* Все деревья блистают
* В разноцветном уборе.
* Солнце реже смеется,
* Нет в цветах благовонья.
* Скоро осень проснется
* И заплачет спросонья.
Однако Бальмонт часто терял чувство меры, а то и просто эстетический вкус («Мне хочется, чтоб я, исполненный бессилья, в твои глаза струил огонь влюбленных глаз…» и т. п.). Наиболее характерны для него излишества в звуковой гармонизации стиха. Придавая доминирующее значение музыке стиха, символисты стремились к максимальному наполнению звука смысловыми соответствиями. Пытаясь придать ему особую эмоциональную силу, они искали соотношения звука и цвета. Французский поэт Артюр Рембо в сонете «Гласные» с каждым гласным звуком соотносил определённый цвет: «А — черный, белый — Е, И — красный, У — зеленый, О — голубой». Идея соотношения звука и цвета, подсказанная символистам их тонким эстетическим чутьем, оказалась плодотворной. В настоящее время экспериментальным путём установлены объективные закономерности этого явления ‘, и хотя это больше связано с музыкой, однако в какой-то мере теорию соотношения звука и цвета можно связать и с проблемой мелодики стиха. Не следует лишь впадать при этом в формализм, сводить основные принципы художественного выражения только к признакам формальным.
К. Бальмонт в трактате «Поэзия как волшебство» каждому звуку в русском языке приписывает особый смысл, настроение и т. п.: У — музыка шумов, выкрик ужаса; всё огромное определяется через О; И — тонкая линия; Л — самый ласковый звук и т. д. Здесь немало интересных и остроумных частных наблюдений, но общие выводы настолько произвольны, что несостоятельность теории Бальмонта очевидна. Звуковая нарочитость видна в тех его стихах, которые являются как бы иллюстрацией к его «азбуке». Сам он, рассуждая о звуке «Л», отсылал читателя к своему стихотворению «Влага», которое целиком построено на этом звуке:
* С лодки скользнуло весло.
* Ласково млеет прохлада. «Милый! Мой милый!»
* Светло, Сладко от беглого взгляда.
* Лебедь уплыл в полумглу,
* Вдаль, под луною белея.
* Ластятся волны к веслу,
* Ластится к влаге лилея.
И так все 200 строк. Слишком очевидна заданность, нарочитость аллитерации, и потому это сильное художественное средство теряет свое назначение, свою функцию; логический смысл стихотворения — убог, утрата чувства меры ведет к формалистическому эксперименту, к выхолащиванию содержания и в конечном итоге — к профанации поэзии.
Можно назвать целый ряд великолепных стихов, построенных на звукописи и благодаря этому чрезвычайно выразительно передающих чувство и мысль поэта. Это и знаменитое пушкинское «Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь», и «Русалка» Лермонтова, и строки из «Песни о Соколе» Горького: «В их львином реве гремела песня…», есенинская «Лисица» и т. д. Здесь соблюдено чувство меры, и потому достигнут большой художественный эффект. Чрезвычайно сильной представляется звукопись (даже «слогопись») в стихотворении А. Белого «Родина»:
* Те же возгласы ветер доносит,
* Те же стаи несытых смертей.
* Под откосами косами косят,
* Под откосами косят людей.
Увлечение голой формой вело к разрушению искусства, было признаком несостоятельности поэтической практики Бальмонта, что тонко почувствовал А. Блок, писавший в 1905 году, когда Бальмонт еще оставался кумиром любителей «чистой поэзии»: «До сих пор можно слышать: «А, Бальмонт? Это — который— «чуждый чарам черный челн»?» А в 1909 году Блок с возмущением будет писать о «словесном разврате» в последующих пухлых сборниках Бальмонта, а сам поэт будет определён как «какой-то нахальный декадентский писарь» .
Этот путь для К. Бальмонта, лишенного твердых убеждений, далекого от передовых идей эпохи, влюбленного в свою «неповторимость», был вполне логичным. Он и стихи о пролетариате в 905 году писал лишь потому, что это могло быть воспринято как сенсация, а значит и шумная слава. Только слава-то была весьма кратковременной.
Автором этого стихотворения восторгались — «гений». Его низвергали — «стихотворная болтовня». Над ним подтрунивали. Его изучали. Им любовались. И до сих пор нет однозначной точки зрения на К. Д. Бальмонта, поэта, переводчика, эссеиста, большого мастера русской литературы. Его современник А. Блок, отдавший в молодости дань символизму, сказал о нем удивительные слова: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну». Первые его книги вышли в ту пору, когда зарождался русский символизм. Бальмонту суждено было стать одним из его лидеров, считавших себя рожденными «для звуков сладких и молитв». Сборники «Горящие здания» и «Тишина» прославили поэта. Бальмонта швыряло от бунта к примирению, от согласия к протесту. Например, стихотворение, принесшее ему широкую известность, — «Маленький султан», написанное по следам мартовских событий 1901 года. Яростное чувство гнева вызвали в его сердце репрессии царского правительства против студенческой манифестации:
То было в Турции, где совесть — вещь пустая,
Где царствует кулак, нагайка, ятаган.
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький Султан…
В Султане без труда распознали Николая II — и молодого поэта выслали из Петербурга, на него завели досье. В предисловии ко второму изданию сборника «Горящие здания» Бальмонт заявил: «В предшествующих книгах я показал, что может сделать с русским языком поэт, любящий музыку…». Бальмонт как символист искал прямые соответствия между звуком и смыслом: «Чуждый чарам черный челн». Он был музыкально одарен. Музыка все захлестывает, заливает у Бальмонта. На его стихах, как на нотах, можно ставить музыкальные знаки. Около пятисот романсов создано на его стихи. В. Маяковский в свойственной ему манере говорил: «Стихи Бальмонта кажутся мне плавными и мерными, как качалки и турецкие диваны».
Бальмонту во всем важно было чувствовать явное или скрытое присутствие солнца. В 1903 году появилась книга, являющаяся взлетом поэта, — «Будем как солнце»:
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни Ночь,
Только Солнцу сердце отвечало,
И всегда бежит от тени прочь.
Тема солнца прошла через все творчество Бальмонта. Солнце как бы стало знаком раздела: одни — за, другие — против. Вместе с Бальмонтом был А. Белый: «За солнцем, за солнцем, свободу любя, умчимся в простор голубой!». Против была З. Гиппиус: «Не будем как солнце». Поэзия Бальмонта — это поэзия намеков, символов, звукопись, музыкальность. Образу придается загадачно-мистический оттенок. У Бальмонта видна сосредоточенность на своем Я, своем душевном мире, не ищущем ни с кем контакта. Он был верен принципу, сформулированному Гете: «Я пою, как птица поет». Поэтому этюдность, мимолетность — одно из свойств поэзии:
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Его творческим методом был импрессионизм. Поэта так и называли: одни — импрессионистом, другие — декадентом, третьи… Бальмонт всю жизнь балансировал между крайностями:
Я — внезапный излом.
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
Он декларирует стихийность творчества:
Не для меня законы, раз я гений. Тебя я видел, так на что мне ты? Для творчества не нужно впечатлений…
Еще одна особенность поэзии Бальмонта — цвет. Он любил цветовые эпитеты: «Красный парус в синем море, в море голубом…» Особое внимание поэт обращал на рифму и не ограничивал себя известными стихотворными формами, придумывал новые рифмы, сверхдлинные размеры:
Я изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи…
Годы эмиграции стали тяжелым испытанием для поэта. Ностальгия разъедала душу, подтачивала духовные и физические силы, выливалась в наполненные болью и смятением стихи:
…Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —
Мне не поют заветные слова,
И мне в Париже ничего не надо.
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
С этим стихотворением перекликается очерк-размышление «Москва в Париже». И в нем возникает, словно сказочный Китеж, «безмерный город из белого камня. Москва…» И в нем тоскует душа поэта, прислушивается к «отзвуку гармоники», раздавшемуся «где-то за дальним холмом», «к бронзовым струнам», звенящим «в некой подземности», к каждому шороху, шелесту… В каждом звуке чудится ему родная и далекая Россия… Именно в годы тоски по России он создал сильные стихи, жизнь сорвала с поэта фрак с орхидеей в петлице, которых не было в его творчестве:
Прилив ушел, и я, как приведенье,
Средь раковин морских иду по дну.
А в стихотворении «Кто?» он пишет:
Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую…
В 1926 году признавался, думая о России:
Я ею жил. И ей живу.
Люблю, как лучший звук, Москву!
Говоря о Бальмонте, нельзя не упомянуть о том, что он, пожалуй, единственный русский поэт-лирик, преимущественным творческим методом которого был импрессионизм, красочное и страстное воспроизведение трепетных, порой мимолетных впечатлений, связанных с познанием мира природы и мира собственной души. Его лучшие стихотворения зачаровывают своей музыкальностью, искренностью и свежестью лирического чувства, неподдельной грустью и почти женственной нежностью. Прощаясь с жизнью, солнцем, поэзией, больной нищий поэт (он умер в 1942 году в оккупированном гитлеровцами Париже) говорил, что с земли он поднимется по Млечному Пути и его поглотит вечность:
Достаточно я был на этом берегу,
И быть на нем еще — как рок могу принять я.
Но, солнечный певец, как солнце, на бегу,
Свершив заветное, час ночи стерегу,
Чтоб в Млечном быть Пути, где новых звезд зачатье.
Мечта о космосе, о вечности была для него и мечтой о бессмертии.
Я рыжий, я русый, я русский,
Знаю и мудрость, и бред.
Иду я — тропинкой узкой,
Приду — как широкий рассвет.
Константин Бальмонт
Константин Дмитриевич Бальмонт — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе.
Родился: 15.06.1867, Шуя
Умер: 23.09.1942 (75 лет)
Другие сочинения по произведению Бальмонта
Основоположник символизма в русской поэзии
Творчество К. Бальмонта — поэта серебряного века
Основные мотивы лирики К. Д. Бальмонта
Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта
Основные настроения поэзии Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт
Константин Бальмонт — основоположник символизма в русской поэзии
О поэтике Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт,как представитель русского символизма
Сочинение на тему символизм в торчестве Бальмонта
Символисты русского модернизма Творчество Бальмонта
Лирический герой Бальмонта
Изысканность русской речи в поэзии Константина Бальмонта
Фетовские традиции в пейзажной лирике К. Бальмонта
«Поэзия заговоров и заклинаний» в творчестве Сологуба, Белого, Бальмонта
Бальмонт: общая характеристика лирики
Творчество Бальмонта в контексте поэтики символизма
Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций
Поэты символисты о музыке как высшей форме искусства
Сочинение «Константин Дмитриевич Бальмонт»
Бальмонт – все сочинения
Константин Дмитриевич Бальмонт родился в 1867 г. в поместье своего отца недалеко от Иваново-Вознесенска – «русского Манчестера». Он считал, что его семья – выходцы из Шотландии. Сначала Бальмонта по политическим мотивам исключили из гимназии, потом из Московского университета. Все-таки ему удалось получить диплом юриста в Ярославле. Там в 1890 г. он напечатал первую книгу стихов – совершенно незначительную и не обратившую на себя никакого внимания. По-настоящему литературная карьера Бальмонта начинается с публикации сборника Под северным небом в 1894 г. В девяностых годах Бальмонта считали самым многообещающим из «декадентов», и журналы, претендовавшие на «современность», охотно открывали ему свои страницы. Бальмонт продолжал печатать поэтические сборники, лучшие его стихи вошли в сборники Горящие здания (1900) и Будем как солнце (1903). После них талант его быстро стал клониться к закату, и хотя он продолжал выпускать по сборнику в год, все, что появилось после 1905 г., ценности не представляет. В 1890-х гг. он забыл о своих гимназических революционных настроениях и, как и прочие символисты, был на удивление «негражданственным», но в 1905 г. вступил в партию С.-Д. и выпустил сборник тенденциозных и крикливых партийных стихов Песни мстителя. Однако в 1917 г. Бальмонт занял твердую антибольшевистскую позицию и в конце концов эмигрировал. Сейчас он живет во Франции. Он успел много попутешествовать и видел много экзотических стран, в том числе Мексику и острова Южных морей.
Написал Бальмонт очень много. Но большую часть им написанного можно смело откинуть за ненадобностью, в том числе все стихи после 1905 г., большинство его многочисленных переводов (полный метрический перевод Шелли особенно плох; Эдгар По, напротив, вполне приемлем) и всю без исключения прозу – наиболее вялую, напыщенную и бессмысленную в русской литературе. В пантеоне подлинных поэтов он останется шестью стихотворными сборниками, опубликованными с 1894 по 1904 г. Даже в этих книгах он очень неровен, потому что, хотя у него в ту пору был настоящий песенный дар, он никогда не умел работать над стихом, а только пел, как птичка. Но у него было острое чувство формы, которая играет в его стихах важную роль, потому что главное в них звук и напев. В 1890-х и в начале 1900 х гг. читатели были поражены богатством его ритмов и вокальным узором, который казался даже излишним, смущающим, а для уха радикальных пуритан – безнравственным.
В русской поэзии такое пиршество звука было новшеством; элементы его были заимствованы (без рабского подражания) у Эдгара По и у Шелли, автора Облака, Индийской серенады и К ночи. Только Бальмонт менее точен и математичен, чем По, и бесконечно менее тонок, чем Шелли. Успех бросился ему в голову, и сборник Будем как солнце переполнен восклицаниями типа: «Я – изысканность русской медлительной речи». Такая нескромность не совсем безосновательна, так как по звуку Бальмонт действительно превзошел всех русских поэтов. Но его стихам не хватает именно изысканности. Они удивительно лишены оттенков и «окончательной отделки». У Бальмонта был достаточно широкий диапазон чувств: от смелого fortissimo наиболее характерных стихов из Будем как солнце до нежных, приглушенных тонов Былинок и Сонной одури, но каждый раз чувство получается у него простым, монотонным, однообразным. Еще один серьезный недостаток поэзии Бальмонта, – присущий также Брюсову, – полное отсутствие чувства русского языка, что, видимо, объясняется западническим характером его поэзии. Стихи его звучат как иностранные. Даже лучшие звучат как переводы. Многие стихи Бальмонта были переведены на английский – переводить их легко. Особенно хороши переводы П. Сельвера в книге Modern Russian Poets (Современные русские поэты). О стиле Бальмонта можно получить полное представление по хорошо известному, знакомому (для многих русских до тошноты знакомому) стихотворению Камыши.
КАМЫШИ
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши;
О чем они шепчут? О чем говорят?
Зачем огоньки между ними горят?
Мелькают, мигают, – и снова их нет,
И снова забрезжил блуждающий свет.
Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.
И тиной запахло. И сырость ползет…
Трясина заманит, сожмет, засосет.
«Кого? Для чего? – камыши говорят –
Зачем огоньки между нами горят?»
Но месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет все ниже свой лик.
И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно шуршат камыши.
Поэзия К. Бальмонта
И.Машбиц-Веров
Бальмонт
считается крупнейшим представителем старшего поколения символистов. «Королем
нашей поэзии», наиболее ярким поэтом в «истории нашего символизма» называл его
Ин. Анненский. Брюсов в разные годы писал: «Равных Бальмонту в искусстве стиха
в русской литературе не было» (1903); «В течение десятилетия Бальмонт
нераздельно царил над русской поэзией» (1906).
Бальмонта
трактовали как поэта жизнеутверждающего. Ал. Блок, например, так характеризовал
его творчество (1907): «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну. Никто
не окутывает душу таким светлым туманом, как Бальмонт. Ярко было всегда его
солнце…»
В
«Русской литературе XX века» (под редакцией профессора С. А. Венгерова, 1915) читаем:
«Вся поэзия Бальмонта — неперестающая весна». После «скорбной школы русской
поэзии, привязывавшей поэзию к невзгодам общественности»… поэзия Бальмонта
«послала на землю отрадную ярость лучей молодого солнца». И вывод: «Главная и
основная черта поэтических убеждений Бальмонта — оптимизм… светлое и
радостное, какое-то победное настроение проходит золотой полосой через все
десять томов его стихотворений».
Сам
Бальмонт тоже осмысливал свой творческий путь как путь к свету и радости. В
предисловии к первому тому «Полного собрания стихов» (1909) он писал: «Мое
творчество началось… с печали, угнетенности и сумерек, началось под северным
небом. Но, силою внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного,
через долгие скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к
радостному Свету, к Огню, к победительному Солнцу». Перебрасывая, далее,
«звенья» от книги к книге, Бальмонт утверждал, что его мечта «создает мост и
уходит в вольные, манящие дали. От бесцветных сумерек к красочному Маю… от
незнанья к счастью вечного познания, от гнета к глубокому вздоху освобожденья».
Конкретизируя
содержание своего «вечного познания», Бальмонт называет «четыре стихии — Огонь,
Воду, Землю и Воздух». С ними, заявляет поэт, «неизменно живет моя душа в радостном
и тайном соприкосновении». Огонь же — это «любимая моя стихия… Я молюсь Огню.
Огонь есть истинно всемирная стихия, и кто причастился Огня, тот слит с
Мировым» (1904).
Из
признания Бальмонта видно, что его «вечное познание» не содержит ничего нового
в сравнении с «познанием» всего старшего поколения символистов. Это та же
абстрактная «мечта», лишь по-новому варьируемая в метафизически трактуемых
«стихиях»; те же иллюзорные поиски утешения от «скитаний по пустынным равнинам
и провалам».
К
тому же этот новый, созданный Бальмонтом вариант «творимой легенды», вопреки
декларации, не выполняет своей роли, по крайней мере, по двум причинам: мотивы
скорби, «угнетенности и сумерек» остаются, в сущности, во всем его творчестве
преобладающими; а мотивы «счастья», «освобождения», «света» на деле оказываются
художественно неубедительными, искусственными. Книги Бальмонта, действительно,
образуют «звенья», в них есть «внутренняя неизбежность» единого пути, по путь
этот не выводит к «Солнцу». Доказательство — в книгах поэта.
Первая
книга Бальмонта-символиста — «Под северным небом» (1894) — имеет эпиграфом
строки из Ленау: «Вне страдания божественное недостижимо». И в этом суть книги.
Поэт всячески возвеличивает страдания: «Одна есть в мире красота — любви,
печали, отреченья и добровольного мученья…» Страдания и скорбь
противопоставляются «Солнцу», «Весне» и оказываются единственно «истинными»:
Есть
красота в постоянстве страдания
И
в неизменности скорбной мечты.
Поэтому
с самого начала возникают у Бальмонта совершенно определенные символические
образы мира. Это «Болото» (название стихотворения), «нищенская жизнь без бурь,
без ощущений, холодный полумрак, без звуков и огня», где «жабы черные… ведут
зловещий хоровод». Это мир, где господствуют «Духи чумы» (название другого
стихотворения) и «в двери к людям стучат смерть, гибель, страх». Или, наконец,
это мир, который «безответен и нем», в котором вечно звучит скорбный вопрос:
«Зачем? Зачем?» (название стихотворения), а люди «обмануты, плачут, точно
дети».
В
этой безысходной тьме возникают у Бальмонта, как и у всех старших символистов,
иллюзорные утешения. Поэт ищет освобождешия в «мечтах». Изменчивый и
легкокрылый, как «эльф», он «бодрствует», стремясь постигнуть «мир иной…
безбрежное, далекое».
Так
рождается второй характерный образ Бальмонта, проходящий через все его
творчество, — образ поэта-облачка или ветерка, бездумно порхающего над скорбным
миром, ищущего счастье в «мигах»: «Я — облачко, я ветерка дыханье».
В
книге «Под северным небом» ясно звучит и другой обычный для старших символистов
мотив — мотив «утешительной смерти».
«Не
верь тому, кто говорит тебе, что смерть есть смерть: она — начало жизни», —
возвещает Бальмонт уже во вступительной пьесе сборника. Смерть — «высший свет»,
«свобода», «лучшей жизни весть».
В
других стихотворениях образ смерти возникает в несколько ином плане: она —
избавительница от бед жизни, великое забвенье, и поэтому — желанна: «Ты всем
несешь свой дар успокоенья… К тебе, о царь, владыка, дух забвенья, из бездны
зол несется возглас мой: Приди. Я жду, Я жажду примиренья!..», «Смерть, убаюкай
меня!».
Вышедшая
через год очередная книга Бальмонта «В безбрежности» (1895) варьирует и
углубляет мотивы и образы “Северного неба».
Мы
находим здесь уже знакомый образ «клетки познания» (вариант Бальмонта
«Пещера»), и это тоже осмысливается не только как роковая ограниченность
познания, а как тюрьма, пустыня, тьма, где человек обречен на страдания:
Бесплодно
скитанье в пустыне земной,
Близнец
мой, страданье, повсюду со мной.
Где
выход, не знаю, — в пещере темно,
Все
слито в одно роковое звено.
«Освобождением»
же от тюрьмы жизни вновь оказываются мечты:
В
жизни, кто оглянется.
Тот
во всем обманется,
Лучше
безрассудными
Жить
мечтами чудными!
А
эти «чудные» и «безрассудные мечты», в свою очередь, естественно
трансформируются в «миги», в «облачко» и т. д.
Вместе
с тем, как важнейшее содержание «мигов» возникает тема любви (раздел «Любовь и
тени любви»), вернее, сладострастии. «Влюбленной души сладострастье» — это
«вспышка счастья, полубожественный сон, несказанные мгновения восторгов безумно
святых». Любви поэт жаждет «хотя бы ценой преступлений»: здесь «простимся с
добром и со злом». А это приводит Бальмонта, как и других старших символистов,
к мотивам демонизма.
Однако
основным содержанием книги «В безбрежности» остается безбрежность человеческих
мук: отсюда и название. Человек навсегда заключен в свою «пещеру» и никогда не
узнает «свет небесный»:
Миллионы,
мириады нескончаемых веков,
Мы,
отринутые, стонем, слыша звон своих оков.
Мы
не знаем, где родится новой истины звезда.
Нами
правят два проклятья: Навсегда и Никогда
Следующая
книга — «Тишина» — вышла к тридцатилетию поэта (1897). Возраст зрелый. Поэт,
однако, остается во власти беспутья. Или, как указывает эпиграф к книге,
окруженным тишиной «всемирного молчания».
Действительно,
жизнь для Бальмонта по-прежнему — «кошмар», «царство льдов» (названия
разделов), где поэт — «дух бесстрастный, дух бесприютный» — хочет «смерти
одной». Это все та же «боль Мира», тьма, бессмыслица —
В
темноте миллионы теней
Погребальным
идут хороводом.
И
при свете болотных огней
Исчезает
народ за народом.
И
не в силах безумцы понять.
Что
вращаются в круге замкнутом….
В
«Тишине» мотивы, ужe известные нам по «Северному небу» и «Безбрежности»,
получают дальнейшее развитие.
Прежде
всего это относится к мотиву индивидуализма. Человек не только не способен
вырваться из тьмы непознанной жизни («Повсюду сказка бледная — загадкой предо
мной») — он не способен также познать других людей:
Бессменно
одинокая,
Душа
грустит всегда,
Душа
душе далекая,
Как
для звезды звезда.
Однако
в своем одиночестве поэт находит не только «грусть». Это противоречивое
состояние, в нем есть и радость. Отвернувшись от земли и людей, поэт объявляет
себя «за пределами правды и лжи», становится «гением единственным»,
«стихийным», «светлым», «гением Мечты».
Отсюда
возникает, с одной стороны, образ «Нарцисса», «только в себя невозвратно
влюбленного» (естественно открывающего путь к темам «демонизма»), а с другой —
уже знакомый нам образ поэта-ветерка, живущего «мигами»: «Я вольный ветер, я
вечно вею, волную волны, ласкаю ивы».
Более
того, в стихотворении «Зов» «миги» объявляются великим «откровением»:
Все,
на чем печать мгновенья,
Брызжет
светом откровенья,
Веет
жизнью вечно-цельной.
Дышит
правдой запредельной.
Однако
и здесь сразу же обнаруживаются противоречия, разрушающие «вечно-цельную
жизнь». Мечты и миги, оказывается, вовсе не всегда спасительны. Так у поэта
возникает мысль, что все разновидности его мечтаний на деле лишь отрывают
человека от подлинной жизни, от «земли», от «солнца», ведут к «пустоте»:
О,
жизни волнение!
О,
свет и любовь!
Когда
же мы встретимся вновь?
Когда
я узнаю не сны наяву,
A
радостный возглас: «Живу!»
Мы
детство не любим, от Солнца ушли.
Забыли
веленья земли.
И,
сердце утратив, отдавшись мечте,
Слепые,
мы ждeм в пустоте.
«Пена
морская», которая «погибнет, сверкая, растает дождем», вот кто «мы, дети
мгновенья». И зачем же —
Напрасно
Стремимся
мы страстно
К
обманной мечте,
К
немой пустоте?
Так
сам поэт обнажает иллюзорность декларируемого им «счастья». И трагизмом веет от
его признания, которое мы вправе отнести ко всему поколению старших
символистов:
Пилигрим
бесприютный…
Бросив
обманы земные,
Я
правды Небес не достиг.
Наиболее
ярко выразил Бальмонт свой душевный хаос в стихотворении «В лабиринте». Это, по
существу, исповедь поэта:
Было
много… Сны, надежды, свежесть чувства, чистота,
А
теперь душа измята, извращенна и пуста.
Я
устал. Весна поблекла. С Небом порван мой завет.
Тридцать
лет моих я прожил. Больше молодости нет.
Что
же мне еще осталось? С каждым шагом холодеть?
И
на все, что просит счастья, с безучастием глядеть?
О,
последняя надежда, свет измученной души,
Смерть,
услада всех страданий. Смерть, я жду тебя, спеши!
Бальмонт,
пожалуй, ярче других обнаружил безысходную противоречивость старшего поколения
символистов. Не случайно поэтому основная тема «Тишины» — при всех попытках
вернуться к «богу», к «мечте», к «смирению» — страдание мира. И Бальмонт
сильнее всего как поэт, искренней всего и правдивей, когда открыто говорит о своей
опустошенности, о своем беспутье:
Уж
тридцать лет в пустыне я блуждаю…
Нет
больше сил стонать среди пустыни…
Точно
задвинулись двери тюрьмы,
Душно
мне, страшно от шепчущей тьмы.
Хочется
в пропасть взглянуть и упасть,
Хочется
бога проклясть…
В
четвертой книге Бальмонта «Горящие здания» (1900) пессимистические и особенно
демонические мотивы («потеря души», «блаженно-извращенные наслаждения» и т. п.)
получают наиболее острое выражение. Не случайно даже ближайший друг и в
известной мере учитель Бальмонта князь А. И. Урусов писал о «Горящих зданиях»:
«Mania grandiosa…кровожадные гримасы… Эпиграфом следовало бы поставить
«Изумляю мир злодейством»… Искусство оттенков заменило какое-то гоготание.
Книга производит впечатление психиатрического документа».
Итак,
распространенная в критике тех лет оценка Бальмонта как поэта-оптимиста
совершенно не соответствует, по-крайней мере, его первым четырем книгам. Но,
может быть, Бальмонт изменился впоследствии (как, впрочем, утверждает сам: «Из
долгих скитаний… подошел к радостному Свету»). В 1903 году вышли две
очередные книги поэта: «Будем как солнце» и «Только любовь». Уже названия книг
декларируют, по сути дела, приход к «солнцу», к «радости», и на них,
собственно, и ссылаются, говоря о «поэте весны», о «поэте с утренней душой».
Так ли это?
По
мотивам, образам, настроениям, по поэтической структуре, наконец, по времени
выхода сборники стихов «Будем как солнце» и «Только любовь» едины и, в
сущности, повторяют друг друга. Hет поэтому нужды анализировать обе книги, и мы
остановимся на последней, по слову Блока, «более нежной».
Действительно,
в целом ряде стихотворений сборника «Только любовь» и даже в ряде разделов
(например, «Цветные ткани») Бальмонт стремится воспеть радость жизни, свое
«слияние» с живительными стихиями «Огня», «Воздуха» и т. д. Но вот что
получается на деле:
О,
Мироздатель,
Жизнеподатель,
Солнце,
тебя я пою!
Ты
в полногласной
Сказке
прекрасной
Сделало
страстной
Душу
мою!
Жизни
податель.
Бог
и создатель,
Мудро
сжигающий — Свет!..
и
т. п.
И
— далее — несколько другой вариант тех же восхвалений радости «Солнца»:
Тебя
мы чувствуем во всем, в чем блеск алмазный,
В
чем свет коралловый, жемчужный иль иной.
Без
солнца наша жизнь была б однообразной.
Теперь
же мы живем мечтою вечно-разной,
Но
более всего ласкаешь ты — весной….
и
т. д.
Приведенные
отрывки из центрального произведения книги («Гимн Солнцу») типичны по своей
структуре. И уже по ним видно, что Бальмонт говорит здесь, пользуясь выражением
Брюсова, «с притворной страстностью». Это, собствеино, совсем не Бальмонт-поэт.
Это — или декларация, выраженная в стиле абстрактной, выспренней и пустой
декламации, или лишенная и тени поэзии плоскоперечислительная «информация» о
величии солнца, обилующая бесцветными словами («свет коралловый, жемчужный иль
иной», «живем мечтою вечно-разной» и канцелярскими оборотами речи» («во всем, в
чем»… «но более всего»).
И
в дальнейшем — во всех гимнах Огню, Солнцу и т. д. — мы встречаемся, с одной
стороны, с той же абстрактной декламацией, с другой — с теми же грубыми
прозаизмами и тяжелыми, подчас просто малограмотными виршами:
Без
Солнца были бы мы темными рабами,
Вне
понимания, что есть лучистый день…
Свой
мозг пронзил я солнечным лучом…
Ликует
радостно все то,
что
ночью было как ничто…
Да,
огонь красивее всех иных живых…
и
т. д., и т. п.
Все
это, несомненно, слабо и плохо.
Бальмонт
силен там, где говорит о своих подлинных чувствах, мечтаниях и порывах, о
своем, по слову Брюсова, «бессознательном «Я». Мы сказали бы: настроения и
чувства интеллигента, разрываемого противоречиями, не принимающего жизни,
ищущего какого-то выхода, но не знающего его, утешающегося «мигами», — такова
единственная подлинная стихия Бальмонта. Здесь он — поэт, хотя, разумеется, и
чуждый нам.
Но
когда Бальмонт переходит к темам философского характера, когда он пытается дать
«широкие обобщения, выразить глубокую мысль», то здесь он, как правильно
отмечает Брюсов, «слабее слабых».
А
ведь именно в стихах о счастье, о «Солнце», «Свете», обо всех этих «царственных
стихиях», которые он хочет слить с «Мировым» и к которых хочет найти «вечное
познание» и «освобождение», — ведь именно здесь Бальмонт выступает со своей
философско-пантеистической концепцией. Он хочет дать глубокие «обобщения». Но
этого он не в силах сделать, за этим нет его подлинных переживаний.
И
тогда вместо «гимнов» жизни получаются «перечисления» общеизвестных, поверху
лежащих явлений, вперемежку с риторикой и пышной фразеологией, которые должны
прикрыть пустоту.
Кстати
сказать, по той же причине Бальмонт вынужден для вящей убедительности своих
«гимнов» прибегать к такому примитивному приему, как начертание своих стихий с
прописной буквы, и всюду у него — «Огонь», «Свет», «Земля», «День», «Красота».
Брюсов очень точно определил пороки «гимнов» Бальмонта: «Его призывы к веселию
кажутся вымученными, стихийные гимны — риторическими… Во всех его
преувеличенных прославлениях жизни есть что-то намеренное… принужденность
языка и чувства… Слишком уж громко и настойчиво твердит Бальмонт о том, что
он радостен, свободен и мудр, слишком старается восхвалять веселие бытия,
словно боится, что ему не поверят, словно громкими словами хочет опьянить
самого себя, подавить в самом себе сомнения».
Но
если слабо все, что Бальмонт говорит о «счастье» в стихиях «Земли», «Солнца» и
т. п., то, как обычно, поэтически сильны и в этой книге разнообразно
варьируемые старые темы: непознаваемость жизни, ее мрак и страдания,
мучительность противоречий и иллюзорная радость «мигов». И это составляет
основное содержание книги.
О
проклятии жизни наиболее обнаженно говорится, пожалуй, в стихотворении
«Отречение». Да, жизнь с первого взгляда прекрасна. В ней есть свет, цветы,
«много воздуха», великолепные страны, реки, горы, обольстительные женщины,
гордая человеческая мысль!.. Но ведь все это — ненастоящее, неистинное, это—
«мираж, обман»:
И
так как жизнь не понял ни один,
И
так как смысла я еe не знаю. —
Всю
смену дней, всю красочность картин,
Всю
роскошь солнц и лун — я проклинаю!
Поэт
настойчиво, вновь и вновь, повторяет: жизнь — обман, ложь, обманны и мечты,
мучительны неразрешимые загадки бытия, и поэтому лучше смерть, лучше не жить на
земле. И вот перед нами уже не деланно-риторические восторги, а подлинный крик
души. «Душно!.. Скучно!.. Последняя черта!» И «светлый» образ певца радости
просто исчезает:
Я
не прежний веселый, полубог вдохновенный,
Я
не гений певучей мечты.
Я
угрюмый заложник, я тоскующий пленный,
Я
стою у последней черты —
Я
устал приближаться от вопросов к вопросам,
Я
жалею, что жил на Земле…
Несомненно:
приведенные стихи не надуманное, не абстракция. Это глубоко пережитое, правда
души поэта. Не случайно центральные разделы сборника «Только любовь»,
занимающие треть книги, названы «Проклятие» и «Безрадостность». Не случайно,
наконец, и то, что в этой, якобы «солнечной» и «нежной» книге, поэт воплотил
себя самого в образе… умирающего:
Один
я родился, один умираю,
И
в смерти живу бесконечно один.
К
какому иду я безвестному краю?
Не
знаю, не знаю, я — в страхах глубин.
Я
знаю, есть Солнце, там в высях, там где-то.
Но
я навсегда потерял красоту.
Я
мертвая тяжесть, — от вольного лета,
От
счастья и света иду в темноту.
Книга
«Только любовь», как и все другие книги, написанные Бальмонтом до и после нее,
совсем не книги «весны» и «оптимизма». Попытки связать себя со «светом»,
которого он не знал и по самому существу своего мировоззрения знать не мог,
били искусственны и художественно беспомощны. В истории русской поэзии Бальмонт
предстает единым в своем творчестве и единым со воем старшим поколением
символистов, находясь в кругу того же общего для них пессимистического в
отношении к земной жизни мировоззрения, в кругу тех же идей, мотивов и образов.
К
1903 году гегемония Бальмонта кончается и на первое место выступает Брюсов, а
также новое, младшее поколение; происходит, по общему признанию, резкий спад
творчества Бальмонта. П. Перцов пишет по этому поводу, что после выхода «Urbi
et Orbi» и — несколько позже — «Венка» Брюсова «пришел конец гегемонии
Бальмонта» и что «в то же время выдвинулись новые первостепенные имена —
Вячеслав Иванов, Александр Блок, Андрей Белый. Второе поколение символистов
выступило на авансцену».
Сам
Брюсов в письме к Перцову (1905) писал: «Десять лет Бальмонт царил полновластно
в нашей поэзии. Но теперь жезл выпал из его рук… Он — в прошлом». А
впоследствии, назвав «вершинные» достижения Бальмонта, Брюсов отмечает: «Со
сборника «Только любовь» начинается уже спуск вниз, становящийся более крутым в
«Литургии Красоты» (1905) и почти обрывистый в «Злых чарах» (1906). Еще дальше
— следовало бесспорное падение… на топкую, илистую плоскость «Жар-птицы».
Характерно также, что в 1913 году, на чествовании Бальмонта в связи с его
возвращением из эмиграции, Маяковский от имени молодого поколения поэтов
заявил, что в их лице Бальмонт сталкивается «с нашей голой ненавистью… Мы слиты
с жизнью, вы восходили по шатким, скрипящим ступеням на древние башни и
смотрели оттуда в эмалевые дали… Бальмонт — это отжитое».
Наконец,
чтобы расстаться с легендой о Бальмонте как о певце весны, жизнерадостности,
оптимизма, приведем высказывание Ин. Анненского, старейшего по возрасту поэта и
критика-символиста, который считал Бальмонта ярчайшим выразителем своего
поколения. В статье «Бальмонт-лирик» Анненский пишет: «Сознание безысходного
одиночества и мистический страх перед собою — вот главные тоны нашего «Я».
Поэзия же Бальмонта тем и значительна, что она с предельной силой выразила это
«Я» в лирике: «Я» — замученное сознанием своего безысходного одиночества,
неизбежного конца и бесцельного существования; «Я» среди природы, где немо и
незримо, упрекая его, живут такие же «Я».
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.biografia.ru/
Константин Бальмонт
Константин Дмитриевич Бальмонт — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе.
Родился: 15.06.1867, Шуя
Умер: 23.09.1942 (75 лет)
Другие сочинения по произведению Бальмонта
Основоположник символизма в русской поэзии
Творчество К. Бальмонта — поэта серебряного века
Основные мотивы лирики К. Д. Бальмонта
Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта
Основные настроения поэзии Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт
Константин Бальмонт — основоположник символизма в русской поэзии
О поэтике Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт,как представитель русского символизма
Сочинение на тему символизм в торчестве Бальмонта
Символисты русского модернизма Творчество Бальмонта
Лирический герой Бальмонта
Изысканность русской речи в поэзии Константина Бальмонта
Фетовские традиции в пейзажной лирике К. Бальмонта
«Поэзия заговоров и заклинаний» в творчестве Сологуба, Белого, Бальмонта
Бальмонт: общая характеристика лирики
Творчество Бальмонта в контексте поэтики символизма
Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций
Поэты символисты о музыке как высшей форме искусства
Сочинение «О поэтике Константина Бальмонта»
Бальмонт – все сочинения
Я — изысканность русской медлительной речи…
К. Бальмонт
Бальмонту суждено было стать одним из значительных представителей нового символического искусства в России. Однако у него была своя позиция понимания символизма как поэзии, которая помимо конкретного смысла имеет содержание скрытое, выражаемое с помощью намеков, настроения, музыкального звучания. Из всех символистов Бальмонт наиболее последовательно разрабатывал импрессионизм — поэзию впечатлений. Его поэтический мир — это мир тончайших мимолетных наблюдений, по-детски хрупких чувствований. Мне, как читателю, нравится его детскость. В этом есть чистота.
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой, радужной игры.
Думается, в этих стихах — поэтическая программа Бальмонта. Его лирический герой — вечно юный, вечно вольный, живущий в “ненасытной тревоге” “владыка” собственного “несказанного” мира. Его явно повышенное внимание к звуковой форме я ощутил в стихах “Камыши”, “Воспоминание о вечере в Амстердаме”. Это как бы дает ему право заявить:
Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Предтечами самого Бальмонта были и Жуковский, Шелли, и Эдгар По.
Как у всякого настоящего поэта, у Бальмонта были свои особенно любимые стихии. Во-первых, огонь. Именно с огнем поэт связывал идеал Красоты, Гармонии, Творчества. Один из своих лучших сборников стихов он назвал “Будем как солнце” и включил в него восторженный “Гимн Огню”:
Огонь очистительный,
Огонь роковой,
Красивый, властительный,
Блестящий, живой!
Другая его любимая стихия — вода. Она прочно соединяется в поэтической системе Бальмонта с таинственной силой любви. Его обвиняли в крайнем эротизме, но он отвечал так:
Чем хочешь будь: будь добрый, злой,
Но будь же честен за игрой,
Явись — самим собой.
Наивная и привлекательная тональность лирики Бальмонта, его возвышенное отношение к природе и к человеческой жизни —.все это принесло его книгам “Будем как солнце” и “Только любовь” настоящую славу в России. О его творчестве тепло отзывались А. Чехов, М. Горький, И. Анненский, А. Блок. Горький писал:
“Дьявольски интересен и талантлив. Настраиваю его на демократический лад”.
Перед революцией Бальмонт выпускает еще два сильнъхх сборника: “Ясень” и “Сонеты солнца, меда и луны”. В них он стремился проникнуть воображением в тайны мироздания. Он призывал:
“Люди Солнце разлюбили, надо Солнцу их вернуть”. Но вскоре душа поэта издает горестный стон:
Возьми меня, развей, как снег метельный,
Мой дух, считая зимы, поседел,
Мой дух пропел весь полдень свой свирельный.
Поэт находит себя в небольших произведениях, написанных в форме сонета: “Скажите вы”, “Звездные звуки”, “Сонеты солнца”. Это блестящие, полные изящества лирические миниатюры.
Насилие революции, естественно, испугало детскую душу Бальмонта. Он оказывается в эмиграции. Долго не пишет, но в конце концов Париж растопил его тоску: своим дождем он напомнил Бальмонту детство, и вот родилось стихотворение “Ночной дождь”:
Я вспоминал. Младенческие годы.
Деревья, где родился я и рос.
Мой старый сад. Речонки малой воды,
В огнях цветов береговой откос.
Россия навсегда осталась в дали пространства, но всегда жила в его сердце:
Узнай все страны в мире,
Измерь пути морские,
Но нет вольней и шире,
Но нет нежней — России.
Словно заклинание поэт повторял эти строки до конца своих дней.
В историю литературы Бальмонт вошел как один из видных поэтов символизма, с которым связан расцвет русской поэзии на рубеже XIX—XX столетий, ее серебряный век
Страница: [ 1 ] 2
Русский символизм зарождался и оформлялся в 1890—1900е годы. Бальмонту суждено было стать одним из его лидеров.
Поэт с легкостью отошел от своих ранних стихов с их мотивами жалостливого народолюбия и целиком перешел в лоно художников, считавших себя рожденными \\”для звуков сладких и молитв\\”.
В 1900 году появилась его книга \\”Горящие здания\\”, утвердившая имя поэта и прославившая его. Это был взлет Бальмонта, его творчества. Он был закреплен \\”книгой символов\\” – \\”Будем как солнце\\” (1903). Эпиграфом к книге выбраны строки из Анаксагора: \\”Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце\\”.
Поэт декларировал свою полную свободу от предписаний. В его стихах бьет ключом радость бытия, звучат гимны весне. Во всем Бальмонту важно было почувствовать явное или скрытое присутствие солнца:
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни ночь,
Только солнцу сердце отвечало
И всегда бежит от тени прочь
Тема Солнца в его победе над Тьмой прошла через все творчество Бальмонта.
Резкие, солнечные блики лежат на стихах Бальмонта в канун 1905 г. И все же всего сильней Бальмонт в ином — в поэзии намеков. Символы, намеки, подчеркнутая звукопись — все это нашло живой отклик в сердцах любителей поэзии начала века.
Мы домчимся в мир чудесный,
К неизвестной Красоте!
Красота ему видится и целью, и смыслом, и пафосом его жизни. Красота как цель. Красота, царящая и над добром, и над злом. Красота и мечта — сущностная рифма для Бальмонта. Верность мечте, преданность мечте, самой далекой от реальности, были наиболее устойчивыми в поэте.
Он декларировал стихийность творчества, необузданность, произвольность, полную отрешенность от правил и предписаний, от классической меры. Мера поэта, полагал он, — безмерность. Его мысль — безумие. Романтически мятежный дух поэзии Бальмонта отражается в его стихах о природных стихиях. Серию своих стихотворений он посвящает Земле, Воде, Огню. Воздуху.
Огонь очистительный,
Огонь роковой,
Красивый, властительный,
Блестящий, живой!
Так начинается \\”Гимн огню\\” Поэт сравнивает мирное мерцание церковной свечи, полыханье пожара, огонь костра, сверканье молнии. Перед нами разные ипостаси, разные лики огненной стихии. Древняя тайна огня и связанные с ним ритуалы увлекают Бальмонта в глубины истории человечества.
Далее мы погружаемся в иную стихию. Вот перед нами \\”Воззвание к океану\\”.
Тихий, бурный, нежный, стройно-важный,
Ты — как жизнь: и правда и обман.
Дай мне быть твоей пылинкой влажной,
Каплей в вечном…
Вечность! Океан!
Бальмонт — натура в высшей степени впечатлительная, артистичная, ранимая. Он скитался, чтобы увидеть чужое, новое, но всюду видел себя, одного себя. Илья Эренбург верно отметил, что, исколесив моря и материки, Бальмонт \\”ничего в мире не заметил, кроме своей души\\” Он был лириком во всем. В каждом своем движении, в каждом своем замысле. Такова его натура. Бальмонт жил, веря в свою исключительную многогранность и свое умение проникать во все окружающие миры.
Подзаголовок одной из лучших книг Бальмонта \\”Горящие здания\\” – \\”Лирика современной души\\”. Эта лирика запечатлевает беглые, подчас невнятные, дробные впечатления, мимолетности. Именно эта лирика характеризует зрелую манеру поэта Все эти миги объединялись в Бальмонте чувством космической цельности. Разрозненные миги не пугали его своей несхожестью. Он верил в их единство.
Но при этом у поэта было стремление моментальное сочетать с целостным познанием мира. В книге \\”Будем как солнце\\” Бальмонт по справедливости ставит Солнце в центре мира. Это источник света и совести, в прямом и иносказательном смысле этого слова. Поэт выражает стремление служить главному источнику жизни. Солнце дарует жизнь, жизнь распадается на миги.
Мимолетность возведена Бальмонтом в философский принцип. Человек существует только в данное мгновенье. В данный миг выявляется вся полнота его бытия. Слово, вещее слово, приходит только в этот миг и всего на миг Большего не требуй. Живи этим мигом, ибо в нем истина, он — источник радости жизни и ее печали. О большем и не мечтай, художник, — только бы выхватить у вечности этот беглый миг и запечатлеть его в слове.
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Эту изменчивость, зыбкую радужность, игру запечатлевает поэт в своих произведениях. В этой связи одни называли его импрессионистом, другие — декадентом… А Бальмонт просто страстно желал увидеть вечность сквозь миг, охватить взором и исторический путь народов, и свою собственную жизнь.
Год 1912. Грандиозное кругосветное путешествие. Лондон, Плимут, Канарские острова, Южная Америка, Мадагаскар, Южная Австралия, Полинезия, Новая Гвинея, Цейлон и др. Это путешествие насытило любознательного поэта, в его творчестве появляются новые сюжеты, новые краски. Вот перед нами стихотворение \\”Индийский мотив\\”.
Как красный цвет небес, которые не красны.
Как разногласье волн, что меж собой согласны,
Как сны, возникшие в прозрачном свете дня,
Как тени дымные вкруг яркого огня,
Как отсвет раковин, в которых жемчуг дышит,
Как звук, что в слух идет, но сам себя не слышит,
Как на поверхности потока белизна,
Как лотос в воздухе, растущий ото дна, —
Так жизнь с восторгами и блеском заблужденья
Есть сновидение иного сновиденья.
Но по-прежнему музыкальная речевая река увлекает Бальмонта за собой, он подчиняется ее течению в большей степени, чем смыслу высказывания. На стихах Бальмонта, как на нотах, можно проставить музыкальные знаки, которые обычно ставят композиторы В этом смысле Бальмонт продолжает в русской поэзии линию, получившую свое классическое выражение у Фета. Бальмонт ставил в заслугу своему предшественнику именно то, что тот установил точное соответствие между мимолетным ощущением и прихотливыми ритмами.
Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Аллитеративность русского слова была сильно увеличена Бальмонтом. Он и сам, со свойственным ему самомнением, писал: \\”Имею спокойную убежденность, что до меня, в целом, не умели в России писать звучные стихи\\”. В то же время Бальмонт признается в своей любви к самому русскому языку.
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья.
В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.
Березовая роща. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.
Главенство музыкальной темы, сладкогласие, упоенность речью лежат в основе поэтики Бальмонта. Магия звуков — его стихия. Иннокентий Анненский писал: \\”В нем, Бальмонте, как бы осуществляется верленовский призыв: музыка прежде всего\\”.
Бальмонт был эвфонически высоко одарен. Его называли \\”Паганини русского стиха\\”. Но аллитеративность Бальмонта подчас навязчива. В пору появления поэта, в конце прошлого века, эта стихотворная музыка казалась откровением и высоким стихотворным мастерством. Однако уже Блок писал, что \\”Бальмонт и вслед за ним многие современники вульгаризировали аллитерацию\\”. Отчасти он был прав.
Музыка все захлестывает, все заливает у Бальмонта. Вслушаемся в звуки его стихов:
Между скал, под властью мглы,
Спят усталые орлы.
Ветер в пропасти уснул,
С моря слышен смутный гул.
Поэту удалось поставить своего рода рекорд: свыше полутораста его стихотворений было положено на музыку. Танеев и Рахманинов, Прокофьев и Стравинский, Глиэр и Маяковский создали романсы на слова Бальмонта От него в этом смысле сильно \\”отстают\\” и Блок, и Брюсов, и Сологуб, и Ахматова.
Разумеется, поэтическое слово важно и своим звучанием, и своим значением.
Страница: [ 1 ] 2
Константин Дмитриевич Бальмонт родился в деревне Гумнищи, Владимирской губернии Шуйского уезда 4 июня 1867 года. Умер 24 декабря 1942 года. Отец, Дмитрий Константинович, земский деятель, мать Вера Николаевна (урожденная Лебедева), – женщина широких интересов, причастная к литературе, оказала глубокое влияние на юного Бальмонта. Первое выступление Бальмонта в печати состоялось в 1885 году. В том же году Бальмонт знакомится с В.Г.Короленко, который принял участие в судьбе молодого поэта. В 1890 году в Ярославле Бальмонт издал «Сборник стихотворений». Проникнутая «надсоновскими» мотивами, книга не встретила одобрения. Особенно резким был отзыв А.Валынского: «поэтическое бессилие», «комизм, граничащий с поэтической галиматьей».
В 1894 году появляется стихотворный сборник «Под северным небом». Во многом подражательный, сборник содержал характерные для «усталого» поколения 80-х г.г. жалобы на серую бесприютную жизнь. Однако эти мотивы получают у Бальмонта символистско-романтическую окраску: неприятие мира, меланхолия и скорбь, томление по смерти; одновременно – возвеличивание любви, природы, естественных начал бытия. Но и этот сборник, как и «Сборник стихотворений», успеха не имел.
В 1895 году вышел сборник «В безбрежности». Этот сборник – знак перехода в символизм с его смутностью мысли, эгоистическим кодексом избранничества. Сборник свидетельствует об углублении пессимистических мотивов: реальность, мечты, сновидения торжествуют над прозрачностью действительного бытия. Для лирического героя Константина Дмитриевича характерны непостоянство, прихотливая изменчивость настроений; в стихах утверждается субъективизм, культ мимолетности. Поэтическая манера Бальмонта этого периода ближе всего к импрессионизму, язык поэта – условно-символический, состоящий из загадочных намеков и расплывчатых определений.
Осенью 1897 года Бальмонт готовит к печати сборник «Тишина». В нем еще более очевидна зависимость Бальмонта от «декадентских» теорий. Ранние сборники «Под северным небом», «В безбрежности», вместе со сборником «Тишина» литературоведы сближают не с символизмом, а скорее с тем течением в первейшей своей целью передачу мимолетных, забытых впечатлений – с импрессионизмом. Правда, здесь мы еще не видим раздвоенности образа (хотя символистские признаки в этих сборниках есть), не видим налета изощренно-религиозной мистики, характерных для символистов. Но это были сугубо романтические стихи, как бы противопоставляющие небо и землю, зовущие в далекое, неземное. В сонете «Лунный свет» (Сборник «Под северным небом») с типичными декадентско-символистскими мотивами – поэт говорит о своем желании уйти от людей и горестей; а рядом в стихах «Уходит светлый мой…», звучит, в духе подражателей Плещееву или Надсону, поздненароднические строки: «Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье, Хочу я утереть хоть одну слезу!» Такое противоречие вытекает из переходного характера бальмонтовской книги, хотя от подобных противоречий Бальмонт не был свободен всю свою жизнь. В ранних стихах Бальмонта господствуют настроения печали, какой-то сиротливости, бездомности. На рубеже двадцатого столетия тон поэзии Бальмонта резко изменяется. Нет ни следа безнадежности и уныния в его новых стихах. Они исполнены исступленной радости, напора буйных сил.
В 1900 году выходит сборник «Горящие издания» с подзаголовком «Лирика современной души». Здесь на смену унылому и сумрачному настроению приходи светлое, радостное, жизнеутверждающее мироощущение, на смену тоскливой жалобе – гимн бытию, вместо неподвижности – движение, вместо полутонов – яркие слепящие краски. «Усталый» герой Бальмонта перерождается в цельную вольнолюбивую личность, устремленную к «свету», «огню», «солнцу» (основные слова – символы в поэзии зрелого Бальмонта), излюбленный образ Бальмонта – сильный, гордый и «вечно свободный» альбатрос. Образ «горящих зданий» – это знак порыва, движения, какие-то предчувствия будущих грозных событий и битв выразил Бальмонт в стихотворении «Крик часового». Настроения тоски преодолены. Автор упивается жизнью, стремясь ухватить и выразить её во всем многообразии, испытывая «жажду безгранного, безбрежного». Он возлюбил теперь решительность и энергию, подчеркнутую, братскую красочность, «кинжальные слова».
Я хочу горящих зданий.
Я хочу кричащих бурь!
Бальмонт воспевает стихии природы – Океан и Солнце, Огонь и Ветер.
В 1903 году выходит сборник «Будем как солнце». «Будем как солнце!» – говорит поэт и называет так книгу своих стихов. Призыв к людям – «Будем как солнце!» – желание непомерное. Но непомерность желаний – это и есть поэт Константин Дмитриевич Бальмонт. Призыв оправдан тем, что солнце – по слову поэта – молодое. А поэт обращается к молодости. Ставя в эпиграф сборника «Будем как Солнце» строку древнегреческого философа Анаксагора, он развертывает её в целое стихотворение. Во всем Константину Дмитриевичу важно было почувствовать явное или скрытое присутствие солнца:
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни ночь,
Только солнцу сердце отвечало
И всегда бежит от тени прочь.
Тема солнца в его победе над тьмой прошла через все творчество.
Как проявление космических сил, родственных солнцу, неудержимо влечет к себе поэта огонь. В «Гимне Огню» он хочет исчислить все лики, всё превращение Огня в мироздании – от пламени церковной свечи «с его голубым основанием», до света горящих зданий и молнии в грозу. Огонь ему представляется то лепестками страшного цветка, то вставшими дыбом блестящими волосами; он «проворный, веселый и странный», и в то же время очистительный, роковой. Такого «огнепоклонника», как Бальмонт, в русской поэзии, пожалуй, не найти.
Если познакомиться с книгами Бальмонта, начиная с «Тишины», в их полном составе, то нельзя не заметить поразительное множество масок, под которыми выступает перед нами автор. Поездка по странам, а потом плавания в океанах дали ему приток живых впечатлений, отзывавшихся в поэтическом творчестве. Может быть, поэтому–то мы встречаем у него столько «испанских», «мексиканских», «океанских» стихов. Чаще всего это не эпические опыты, а стремление вжиться в дух чужой или ушедшей в прошлое цивилизации, чужой страны, отождествить себя то с послушником Брамы, то с каким-нибудь жрецом из страны ацтеков. И естественно, Бальмонт не мог избежать неудач и провалов на этом пути, однако некоторые «чужестранные» стихи надо признать превосходными. Среди них стихотворения о Египте: «Потухшие вулканы», «Воспоминание о вечере в Амстердаме»; об островах на Тихом океане, с заголовком «Тишь», и в особенности, «Исландию» (хотя поэт не был в Исландии). Поэту ведомы и равно близки высокое и низменное, красивое и безобразное.
Когда Бальмонт появился на литературной арене, больше всего поразила читателей, пожалуй, музыкальность стихов. Уж очень они отличались от анемичной журнальной поэзии конца прошлого века! В них была давно не слыханная в русской поэзии звонкость, певучесть, было богатство свежих рифм – в том числе и внутренних, была щедрая звукопись. Бальмонт как бы заново показывает читателю красоту и самоценность слова, раскрывая, по выражению Иннокентия Аннекского, его музыкальную потенцию. Константин Дмитриевич как бы шел навстречу девизу, провозглашенному во Франции поэтом Верленом: «Музыка – прежде всего». Он очаровывал читателя вкрадчивыми и плавными – возвратными повторами, в которых лилась мелодия:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Он умел порой так повторить отдельно взятое слово, что в нем пробуждалась завораживающая сила. Музыкальная речевая река увлекала Бальмонта за собой, он подчинялся её течению в большей степени, чем смыслу высказывания. На стихах Бальмонта, как на нотах, можно проставить музыкальные знаки, которые обычно ставят композиторы. В этом смысле поэт продолжал в русской поэзии линию, получившую свое классическое выражение у Фета. Именно о нем Чайковский сказал: Фет «сделал шаг в нашу сторону» (т.е. в сторону композиторов).
Как неожиданна собственная душа!
писал Бальмонт Ясинскому (1900). Поэт не уставал следить за неожиданными поворотами своей души, за собой, за своими переменчивыми впечатлениями «Я вечно другой». И эта переменчивость его «Я» увлекала поэта больше, чем переменчивость окружающего мира.
Миг- знак, намек на то, что есть вечность, есть невидимый космос души, проявляемый то так, то этак.
Бальмонт был буквально увлечен аллитеративностью русского слова. Он и сам, со свойственной ему бравадой, писал: «Имею спокойную убежденность, что до меня, в целом, не умели писать звучные стихи». Примат музыкальной темы, сладкогласия, упоенность речью лежат в основе его поэтики. Магия звуков – его стихия. Смысловая функция слова подчас нарушена, правда, не до такой степени, как у поэтов, обращавшихся к заумной речи, уродовавших слово.
Бальмонт был эвфонически высоко одарен. Его называли «Паганини русского стиха». Но аллитеративность его подчас навязчива. В пору появления поэта, в конце прошлого века, эта стихотворная музыка казалась откровением и высоким стихотворным мастерством. Музыка все захлестывает, все заливает у Бальмонта. Вслед за Фетом он мог бы сказать: «Меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыка, в которую я уходил, насколько хватало сил моих». Никогда поэт не ограничивал себя известными стихотворными формами. Он придумывал новые. И был в этом неистощим.
… Изучив шестнадцать (пожалуй) языков, говорил и писал он на особом, семнадцатом языке, на Бальмонтовом,
– сообщает Марина Цветаева. Она высоко ставила этот 17-й бальмонтовский язык. В начале века (за первые 20 лет) поэту удалось поставить своего рода рекорд: свыше полутораста его стихотворений было положено на музыку. Танеев и Рахманинов, Прокопьев и Стравинский, Глиэр и Мясковский создали романсы на слова Бальмонта. От него в этом смысле сильно отстают и Блок, и Брюсов, и Сологуб, и Ахматова… Необходимо отметить, что в словесно-музыкальных созвучиях Бальмонта, в его гипнотизирующих ритмах крылось одно, скорее негативное свойство: в них хорошо передавалось атмосфера, настроение, но страдал рисунок, пластика образов, туманились и расплывались очертания изображаемого предмета.
В 1903 году выходит сборник «Только любовь». Вместе со сборниками «Горящие здания» и «Будем как солнце» сборник «Только любовь» считается наиболее характерным и лучшим в литературном наследии Константина Дмитриевича. Эти сборники были созданы на творческом взлете поэта, в пору расцвета его таланта.
В сборнике «Змеиные цветы» помещены статьи о Мексике и вольные переложения индейских космогонических мифов и преданий, выполненные Бальмонтом. Второй период творчества Бальмонта завершается сборником «Литургия Красоты. Стихийные гимны». Основной пафос книги – вызов и упрек современности, «проклятие человека», отпавшим, по убеждению поэта, от первооснов бытия, от природы и солнца, утратившим свою изначальную целостность и тем самым – духовность.
Революционная поэзия Бальмонта представлена в двух книгах: «Стихотворения» и «Песни мстителя». В годы Революции 1905-07 в творчестве Бальмонта обостряется национальная тема. Та Россия, которая открывается в его книгах, это прежде всего древняя «былинная» Русь, предания и сказы которой поэт стремился переложить на собственный («современный», как ему казалось) лад. Увлечение русской и славянской стариной впервые нашло воплощение в поэтическом сборнике «Злые чары». Обработанные Бальмонтом фольклорные сюжеты и тексты (в том числе сектантские песни) составили полностью сборники «Жарптица. Свирель славянина» и «Зеленый вертоград. Слова поцелуйные». По существу к этим книгам примыкает и сборник «Зовы древности», в котором представлено «первотворчество» различных (не славянских) народов, образцы ритуально-магической и жреческой поэзии.
В сборниках «Птицы в воздухе. Строки напевные» и «Хоровод времен. Всегласность» варьируются всё те же темы, образы приемы, используются характерные элементы установившегося к этому времени «бальмонтовского» стиля; при этом стиль становится однообразным, звучит искусственно и вяло. Большей цельностью отмечается сборник «Зарево зорь», отразивший египетские впечатления Бальмонта. Очерки Бальмонта о Египте составили книгу «Край Озириса». В стихах поэта неизменно звучит ностальгическая тоска по родине. В его творчестве намечается в эти годы спад: его поэзия утрачивает постепенно то значение, которое имела в начале века. Блок уже в 1905 году писал о «чрезмерной пряности» стихотворений Бальмонта и отмечал «перелом» в его творчестве. Замкнувшись в кругу созданной им поэтической системы Бальмонт как бы застывает в своем развитии.
В конце января 1912 года Бальмонт отправился в кругосветное путешествие, продлившееся одиннадцать месяцев. Особенно глубокое впечатление произвело на него посещение Океании, и знакомство с островами Новая Гвинея, Самоа, Танга и др. И это путешествие отразилось в его стихотворном сборнике «Белый зодчий. Таинство четырех светильников».
5 мая 1913 года (после объявления амнистии для политических эмигрантов) поэт вернулся в Россию, бурно приветствуемый друзьями и почитателями. Впрочем, многие молодые поэты (среди них В.В.Маяковский) и критики, уже провозгласившие «конец Бальмонта», видели в нем лишь творца «бессодержательных красивых слов» (выражение Н.С.Гумилева), поэта, пережившего себя и свою эпоху. Это сложное отношение к нему объясняется не только явным снижением художественного уровня его поэзии в 1903-12, но и удаленностью поэта от идейной борьбы в России, от новых литературных школ и движений. Оставаясь в плену неоромантических и «декадентских» понятий, Бальмонт своими «бальмонтизмами» вызывал в новых условиях непонимание у даже раздражение. Жизнь однако показала, что дарование Бальмонта было далеко не исчерпано: стоит называть лишь книгу «Ясень. Владение древа» и «Сонеты солнца, меда и луны». Книга «Ясень. Владение древа» отличается высоким профессионализмом, что не избавляет её, однако, от известного однообразия «красивостей» во многих стихах. Отдельные мотивы сборника навеяны военными событиями, хотя прямого отражения в творчестве автора Первая мировая война не нашла. Все сильнее Бальмонт тяготеет к жанру сонета, который в 1916-17 становится доминирующим в его творчестве. 225 сонетов, написанных за этот период, составили сборник «Сонеты солнца, меда и луны».
Поэт много путешествовал, но любил он только Россию.
Я видел моря и океаны … и снова, сидя у окна в моем парижском домике, среди своих книг и цветов, я говорю: «Я рад, что я родился русским и никем иным быть бы я не хотел. Люблю Россию. Ничего для меня нет прекраснее и священнее её. Верю в неё и жду».
«Русские» стихи Константина Дмитриевича особой щемящей нотой входят в многоголосье его книг. Тут и весенняя «Зарождающаяся жизнь» и «Ковыль», и «Скифы», и историческое сказанье «В глухие дни». Стихотворение «Безглагольность» долгое время было поистине знаменитым:
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
В стихах о России проступает та бальмонтовская «славянская позолота», о которой упоминал когда-то Иннокентий Анненский.
Хочу густого духа, сосны, берез и елей,
Хочу, чтоб пели глухо взрывания метелей
Пастух пространств небесных, о, ветре далей русских,
Как здесь устал я в тесных чертах запашек узких.
Особенность Бальмонта – бросать как бы небрежно какие-то вдохновенные, редкостно прекрасные отдельные строки-проявляется теперь даже ярче. А некоторые его стихотворения – те же «Дюнные сосны» или «Русский язык» – можно назвать маленькими шедеврами.
«Судьба велела мне быть поэтом лирическим», – писал Бальмонт. Как замечательного лирика – романтика поэта и воспринимали читатели в годы расцвета его славы. Сердцевина поэзии Бальмонта – солнечна, оптимистична до конца. Солнечной пряжей называл он свой стихи. Даже свое предстоящее исчезновение на земле он толкует как подъем по Млечному пути, как уход в беспредельные пространства, где происходит «новых звезд зачатье». В этой бодрой, светлой ноте таится едва ли не главный залог обаяния поэта. В его поэзии читатель и сегодня находит упоенность жизнью, её весной, её цветеньем, её красотой. Юношеская одухотворенность обнадёженность, радость бытия звучат в тех стихах автора, которые всего более привлекали как тонких ценителей, так и всех воспринимающих стихи непосредственно, всей душой, как высокую музыку слова. В статье «О лирике» (1907 год) А.Блок говорит: «Когда слушаешь Бальмонта – всегда слушаешь весну». Это верно. При всем многообразии тем и мотивов в его творчестве, при желании передать всю гамму чувств человека, Бальмонт по преимуществу все – таки поэт весны, пробуждения, начала жизни, первоцвета, духоподъемности. На старости лет за рубежом поэт написал:
Потухли в бездне вод все головни заката.
На небе Зодчий тьмы вбивает гвозди звезд
Зовет ли Млечный путь в дорогу без возврата?
Иль к Солнцу новому уходит звездный мост?
В сердце старого поэта на мгновенье возник образ смерти – дороги «без возврата», но тут же его перебил другой образ звездного моста, уводящего к Солнцу. Это одновременно мост старого поэта Бальмонта к молодому поэту Бальмонту. Так прочерчивается волнистая линия пути человека и поэта.
В истории русской литературы Константин Дмитриевич Бальмонт остался как один из зачинателей «нового» искусства в России, как виднейший представитель «старшего» символизма. Индивидуалистический бунт, крайний субъективизм, эстетство, вызов традиционной морали – эти и другие черты, свойственные раннему русскому символизму, определяют собой его поэтический облик, сложившийся на гране весов. Во многом он обогатил русское стихосложение, ввел новые интонации, звуковые эффекты. В литературе и особенно в переводческой деятельности Бальмонта сказалось характерное для всего русского символизма тяготение к «культуре», к её охвату в самом широком масштабе. Однако всё его творчество невозможно признать чисто «символистским». Запечатленные в личных стихах оттенки любовного чувства, непосредственное восприятие природы, способность глубоко ощущать «мгновение» придают многим его произведениям (особенно ранним) «импрессионистический» характер. Поэтическое творчество зрелого Бальмонта проникнуто и озарено одной мечтой о Солнце, о Красоте; обездушенный цивилизации «железного века» поэт стремился противопоставить первозданно целостное, современное и прекрасное «солнечное» начало. И хотя свой идеал поэт неизбежно искал в глубокой древности, в укладе жизни и поэзии первобытных народов, однако в этих поисках сказалось его устремленность к идеальному человеку будущего. Это позволяло говорить о Бальмонте как о поэте – романтике, как о художнике неоромантического направления в искусстве конца 19-го начала 20-го вв. «Я поэт», – гордо определяет Бальмонт свое кредо.
В наши дни трудно поверить, что Бальмонт был одним из самых знаменитых поэтов России начала века. Он был самым читаемым и почитаемым из гонимых и осмеянных декадентов. Его окружали восторженные поклонники и почитательницы. Создавались кружки «бальмонтистов», которые пытались подражать ему в жизни и в поэзии. А подражать, было чему. Личность Бальмонта безусловно впечатляла. Эренбург вспоминает: «Я видел, как в чопорном квартале Парижа — Пасси прохожие останавливались, завидев Бальмонта, и долго глядели ему вслед. Не знаю, за кого принимали его любопытные рантье — за русского князя, за испанского анархиста или просто за обманувшего бдительность сторожей сумасшедшего». Явно, стоит приглядеться к этому человеку повнимательней. Поэт-символист, неутомимый труженик. Он оставил после себя 35 книг стихов и 20 книг прозы. Перевел на русский язык Руставели, предания Полинезии, мексиканские сказки, литовские народные песни, и т. д. и т.п. Итак, огромное литературное наследие, такое, что наводит на мысль о графомании поэта. Но даже если это и так, вклад Бальмонта в отечественную литературу все равно трудно переоценить.
К поэзии Бальмонт пришел весьма экзотическим путем. До 22 лет литературой не занимался, посвящая все свободное время жизни самообразованию. Не терпел казенной, университетской учености. В 22 года женился на дочке шуйского фабриканта, барышне «боттичеллиевского типа». Семейная жизнь, по словам поэта, показала ему любовь «в демоническом лике, даже в дьявольском». По этому поводу будущий великий поэт сначала пристрастился к вину, а затем, решив покончить с собой, выбросился из окна третьего этажа на мощенный булыжником двор, весьма основательно изувечившись. Год провел в больничной постели, где или скука, или «дыхание смерти» пробудили в нем творческие интересы. Муза Константина Бальмонта была экзотична и вычурна. Об этом говорят названия стихотворных циклов: «Антифоны», «Прогалины», «Индийские травы», «Зачарованный грот» и совсем уж безвкусное «Амулеты из агата». В стихотворении «Как я пишу стихи» поэт бесхитростно показывает свою кухню.
Рождается внезапная строка,
За ней встает немедленно другая,
Мелькает третья ей издалека,
Четвертая смеется, набегая.
И пятая, и после, и потом,
Откуда, сколько, я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом,
И, право, никогда — не сочиняю.
Поэт не ставит перед собой исторических или эстетических сверхзадач. Едва ли он подозревает об их существовании. Когда для его младших современников поэзия сочится кровью, гуляет по разоренным городам и бунтует, у Бальмонта она покоится на туалетном столике, рядом со шкатулкой для рукоделий и альбомом. Поэт продолжает ту линию литературы, которая восходит к чистой поэзии Апухтина, Аполлона Григорьева, Майкова и Фета.
Жизнь проходит — вечен сон.
Хорошо мне, — я влюблен.
Жизнь проходит, — сказка — нет.
Хорошо мне, — я поэт.
Душен мир, — в душе свежо.
Хорошо мне, хорошо.
Неизвестно, какое желание приходит после прочтения подобного стихотворения: засмеяться или заплакать. Но, видимо, этим поэт и интересен. Его клинический оптимизм иногда зашкаливает. В его стихах банальности аукаются с дурным вкусом, однако никогда Бальмонт не кажется пошлым, обыденным. Ему явно подражал Гумилев. Скрипя зубами, отворачиваясь в сторону, поругивая, наверняка читал и задумывался над его книжками. Заносчивая умная молодежь поругивала мэтра, но любила его. Было за что:
Бледный воздух прохладен.
Не желай. Не скорби.
Как бы ни был ты жаден,
Только Бога люби.
Даль небес беспредельна,
О, как сладко тому,
Кто, хотя бы бесцельно,
Весь приникнет к Нему.
В 1920 году Бальмонт вместе с семьей покидает Россию. В эмиграции складывается его дружба с Мариной Цветаевой. Он много пишет, тоскует по России. Он мало изменился. «Мой внешний лик все тот же, — пишет он, — но в сердце много грусти».
Мир опять в кровавой древней саге,
В беге — так, чтоб даль была близка.
Я читаю солнце в капле влаги,
Я смотрю в молитвенник цветка.
Он умер в Париже 24 декабря 1942 года. Похоронен на французском кладбище. На его надгробной плите написано «Константин Бальмонт. Русский поэт».
Константин Бальмонт
Константин Дмитриевич Бальмонт — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе.
Родился: 15.06.1867, Шуя
Умер: 23.09.1942 (75 лет)
Другие сочинения по произведению Бальмонта
Основоположник символизма в русской поэзии
Творчество К. Бальмонта — поэта серебряного века
Основные мотивы лирики К. Д. Бальмонта
Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта
Основные настроения поэзии Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт
Константин Бальмонт — основоположник символизма в русской поэзии
О поэтике Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт,как представитель русского символизма
Сочинение на тему символизм в торчестве Бальмонта
Символисты русского модернизма Творчество Бальмонта
Лирический герой Бальмонта
Изысканность русской речи в поэзии Константина Бальмонта
Фетовские традиции в пейзажной лирике К. Бальмонта
«Поэзия заговоров и заклинаний» в творчестве Сологуба, Белого, Бальмонта
Бальмонт: общая характеристика лирики
Творчество Бальмонта в контексте поэтики символизма
Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций
Поэты символисты о музыке как высшей форме искусства
Сочинение «Бальмонт: общая характеристика лирики»
Бальмонт – все сочинения
В историю русской литературы поэт вошел как один из виднейших представителей первого символистского поколения – так называемого \”старшего символизма\”.
Облик лирического героя Бальмонта определяется претензией личности на высшее место в иерархии ценностей. Всеохватность, космизм индивидуалистических дерзаний, жажда всего коснуться, все испытать – постоянные приметы поэтического мышления Бальмонта. Его лирический герой не устает любоваться своей \”многогранностью\”, стремится приобщиться к культурам всех времен и народов, принести хвалы всем богам, пройти все дороги и переплыть все моря: Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде, Я хочу цветов багряных, мною созданных везде.
(\”Как испанец\”, из сб. \”Горящие здания\”)
Лирическому сознанию Бальмонта присущ своеобразный культ мгновения: его поэзия – неустанная погоня за \”мигами красоты\”. В высшей степени поэту была свойственна способность смешивать разнородные впечатления. Образы его поэзии, как правило\” мимолетны и неустойчивы. Поэта всегда привлекал не предмет изображения, а острота ощущений и многоцветье впечатлений, вызванных в его сознании той или иной гранью реальности. Бальмонт умел поэтически возвысить непостоянство, своеобразную ветреность настроений и вкусов, дробность своего мироощущения.
Основой лирики он считал \”магию слов\”, под которой понимал прежде всего музыкальность, завораживающий поток звуковых перекличек. Следствие такой позиции – неустойчивость, аморфность композиции стихотворения и отдельной строфы. В стихотворении как бы нет смыслового центра или эмоциональной кульминации; на первый взгляд случайное соединение отдельных фрагментов создает впечатление сиюминутной импровизации. Фиксация прихотливых нюансов настроения составляет часто предмет лирического высказывания Бальмонта.
Внимание к переменчивым состояниям природы и внутреннего мира человека сформировало импрессионистскую поэтику Бальмонта.
Он умело, хотя и излишне часто использовал аллитерации, ассонансы и разнообразные типы словесных повторов. Стихотворения Бальмонта воздействуют на слушателя не столько смыслом слов, сколько звуковой \”ворожбой\”. Ради нужных ему звуков поэт готов был пожертвовать ясностью смысла, синтаксическим разнообразием и даже лексической сочетаемостью слов (как, например, в строчке \”чуждый чарам черный челн\”). Поэт часто использовал однородные эпитеты, вообще тяготел к многократному повторению грамматически или синтаксически однотипных конструкций, что порой придавало его стихам монотонность.
Ранний литературный дебют и сравнительно быстро достигнутая поэтом известность обусловили заметное, хотя и кратковременное влияние, которое его поэзия оказала на многих поэтов серебряного века.
Константин Бальмонт
Константин Дмитриевич Бальмонт — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе.
Родился: 15.06.1867, Шуя
Умер: 23.09.1942 (75 лет)
Другие сочинения по произведению Бальмонта
Основоположник символизма в русской поэзии
Творчество К. Бальмонта — поэта серебряного века
Основные мотивы лирики К. Д. Бальмонта
Писатели символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта
Основные настроения поэзии Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт
Константин Бальмонт — основоположник символизма в русской поэзии
О поэтике Константина Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт,как представитель русского символизма
Сочинение на тему символизм в торчестве Бальмонта
Символисты русского модернизма Творчество Бальмонта
Лирический герой Бальмонта
Изысканность русской речи в поэзии Константина Бальмонта
Фетовские традиции в пейзажной лирике К. Бальмонта
«Поэзия заговоров и заклинаний» в творчестве Сологуба, Белого, Бальмонта
Бальмонт: общая характеристика лирики
Творчество Бальмонта в контексте поэтики символизма
Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций
Поэты символисты о музыке как высшей форме искусства
Сочинение «Общая характеристика лирики Константина Дмитриевича Бальмонта»
Бальмонт – все сочинения
В историю русской литературы поэт вошел как один из виднейших представителей первого символистского поколения – так называемого «старшего символизма». Облик лирического героя Бальмонта определяется претензией личности на высшее место в иерархии ценностей. Всеохватность, космизм индивидуалистических дерзаний, жажда всего коснуться, все испытать – постоянные приметы поэтического мышления Бальмонта. Его лирический герой не устает любоваться своей «многогранностью», стремится приобщиться к культурам всех времен и народов, принести хвалы всем богам, пройти все дороги и переплыть все моря:
* …Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде,
* Я хочу цветов багряных, мною созданных везде.
* («Как испанец», из сб. «Горящие здания»)
Лирическому сознанию Бальмонта присущ своеобразный культ мгновения: его поэзия – неустанная погоня за «мигами красоты». В высшей степени поэту была свойственна способность смешивать разнородные впечатления. Образы его поэзии, как правило, мимолетны и неустойчивы. Поэта всегда привлекал не предмет изображения, а острота ощущений и многоцветье впечатлений, вызванных в его сознании той или иной гранью реальности. Бальмонт умел поэтически возвысить непостоянство, своеобразную ветреность настроений и вкусов, дробность своего мироощущения.
Основой лирики он считал «магию слов», под которой понимал прежде всего музыкальность, завораживающий поток звуковых перекличек. Следствие такой позиции – неустойчивость, аморфность композиции стихотворения и отдельной строфы. В стихотворении как бы нет смыслового центра или эмоциональной кульминации; на первый взгляд случайное соединение отдельных фрагментов создает впечатление сиюминутной импровизации. Фиксация прихотливых нюансов настроения составляет часто предмет лирического высказывания Бальмонта.
Внимание к переменчивым состояниям природы и внутреннего мира человека сформировало импрессионистскую поэтику Бальмонта. Поэт внес серьезный вклад в техническое совершенствование русского стиха. Он умело, хотя и излишне часто использовал аллитерации, ассонансы и разнообразные типы словесных повторов. Стихотворения Бальмонта воздействуют на слушателя не столько смыслом слов, сколько звуковой «ворожбой». Ради нужных ему звуков поэт готов был пожертвовать ясностью смысла, синтаксическим разнообразием и даже лексической сочетаемостью слов (как, например, в строчке «чуждый чарам черный челн»). Поэт часто использовал однородные эпитеты, вообще тяготел к многократному повторению грамматически или синтаксически однотипных конструкций, что порой придавало его стихам монотонность.
Ранний литературный дебют и сравнительно быстро достигнутая поэтом известность обусловили заметное, хотя и кратковременное влияние, которое его поэзия оказала на многих поэтов серебряного века.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
Борис Пастернак как-То писал: «Когда стихает шум эпохи, мы начинаем понимать: за плечами — гиганты». И действительно, только по прошествии времени мы видим и понимаем гениальность людей, творивших в предыдущую эпоху. Мы открываем имена замечательных поэтов, писателей, художников. Поэты Серебряного века — это гиганты, их творчество это целый мир, запечатленный в стихах.
Константин Бальмонт — замечательный поэт Серебряного века. О его творчестве известно не так уж много, а то, что известно, вызывает различные толки и споры. И до сих пор нет ни у кого из исследователей какой-то определенной, устойчивой историко-литературной точки зрения. Поэтом восторгались, о нем спорили, его поносили и прочили большое будущее. Из всех поэтов Серебряного века нет более противоречивой фигуры. Путь Бальмонта в литературу был тернистым, не сразу он получил признание публики. Некоторые его стихи не прошли испытания временем, но те, что выдержали, навсегда вошли в золотой фонд поэзии Серебряного века. Символизм, как литературное течение, был многим обязан Бальмонту.
Благодаря владению несколькими языками и будучи оригинальным поэтом Бальмонт стал связующим звеном России с Западом и Востоком. Поэт широко обращался к мифологии и фольклору, в его поэзии появляются нехарактерные для русской литературы темы. Все это как нельзя лучше отражает изменчивую личность поэта и ту эпоху, в которой он жил. Символизм вмещает в себя все мировые культуры, но лучше всего это видно на поэзии Бальмонта. Он пытался объять необъятное, совместить несовместимое. Не всегда ему это удавалось, но он стремился к этому. Бальмонт внес неоценимый вклад в русскую поэзию. Многие поэты Серебряного века, такие как Валерий Брюсов, Александр Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Николай Гумилев и многие другие, так или иначе испытали на себе влияние поэзии Бальмонта.
В стихах этого замечательного поэта было то, что потом назовут «бальмонтовским элементом», мгновение, выхваченное из вечности и запечатленное в слове навсегда.
Я не знаю мудрости, годной для других. Только мимолетности я влагаю в стих. В каждой мимолетности вижу я миры, Полные изменчивой радужной игры.В его лирике звучат мотивы неприятия мира, меланхолии, но в то же время мотив света и солни мотив действия. Брюсов жил в начале нового века, новой эпохи. А новое время требовало активного действия. Поэт же, напротив, считал, что, только погрузившись в себя, человек сможет найти ответ на мучавшие его вопросы. Человек, по мысли Бальмонта, это лодка в бушующем океане повседневности, поэтому поэт сознательно стремился к уходу от реальности в мир «запредельного», в мир, наполненный тайными символами:
Свеча горит, и меркнет, и вновь горит сильней, Но меркнет безвозвратно сиянье юных дней.
Поэт стремится уйти из привычного мира за грань, где вечность и мгновение тождественны, м царят волшебство и фантазия. Картина сказочного леса, которому снятся сны, возникает в стихотворении «Фантазия». Мотив безмятежности и покоя достигается поэтом за счет повторения слов, а также за счет длинных стихотворных размеров, которые придают стихотворению певучесть: Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога, Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль. А луна все льет сиянье, и без муки, без страданья Чуть трепещут очертанья вечно сказочных стволов; Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.
Большое место в его творчестве занимает мотив Солнца, в котором поэт видел источник всей] жизни и воплощение своей мечты. Солнце связывает человека и вселенную, где живут красота и гармония.
Будем, как Солнце, оно — молодое, В этом завет красоты!
В стремлении поэта к Солнцу, к выходу в запредельное, заключается его мечта о бессмертии.
Свой светоносный идеал Бальмонт искал в глубокой древности, в жизненном укладе.
Но не только о «запредельном» писал поэт, он ощущал веяние эпохи и запечатлевал его в своих стихах. Писал он и о России, Москве, которые тоже стали для него светом, особенно когда он находился в эмиграции:
«Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского…» Опять
Поет старинная печать.Тут слово первое науки, »
Но мне неведомой. Тут — знак,
А смысл понять нельзя никак.
Зачем Москва? Но я в деревне,
В моей, рожден, люблю ее.
В ней мать, отец, в ней все мое.
Подобна сказочной царевне
Любая бабочка в саду.
Здесь всю Россию я найду.
Так я шептал, — внемлите, внуки
Мои, от дочери моей, — ,
«Дивясь, шептал на утре дней:
«Москва! Так много в этом звуке?»
А ею жил. И ей живу.
Люблю, как лучший звук, Москву!
Не мог не откликнуться Бальмонт и на события, которые происходили в России. Он принял революцию 1905 г., связывая с ней надежды на лучшее будущее для страны. Стихи того периода наполнены этой верой:
Рабочий, только на тебя Надежда всей России. Тяжелый молот пал, дробя Оплоты крепостные.
Однако, как часто бывает в нашей стране, этим надеждам не суждено было сбыться. Для Бальмонта это стало ударом. И уже в 1917 г., после Октябрьской революции, поэт покидает Россию, он не может принять советскую власть. Бальмонт едет во Францию. В его стихах больше не прозвучит ни одной политически острой строчки. Поэзия становится для него самоцелью, так сказать, поэзия ради самой поэзии, все остальное, т. е. вся повседневная жизнь с ее заботами и радостями, отходит на второй план. Бальмонт— поэт, который «в мир пришел, чтоб видеть солнце».
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, И выси гор.Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море, И пышный цвет долин. Я заключил миры в едином взоре, Я властелин.
Я победил холодное забвенье, Создав мечту мою. Я каждый миг исполнен откровенья, Всегда пою.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце, А если день погас, Я буду петь… Я буду петь о Солнце В предсмертный час!
Константин Бальмонт- биография и творчество
Биографическая справка.
Константин Дмитриевич Бальмонт родился 3 июня 1867 года в деревне Гумнищи, Шуйского уезда, Владимирской губернии.
Отец—председатель земской управы в гор Шуе Владимирской губернии., помещик. Мать очень много делала в своей жизни для распространения культурных идей в глухой провинции, и в течение многих лет устраивала в Шуе любительские спектакли и концерты
По семейным преданиям, предками Бальмонта были какие-то шотландские или скандинавские моряки, переселившиеся в Россию. Фамилия Бальмонт очень распространенная в Шотландии. Дед Бальмонта, со стороны отца, был морской офицер принимал участие в Русско-Турецкой войне и заслужил личную благодарность Николая Первого своей храбростью. Предки его матери (урожденная Лебедева) были татары. Родоначальником был князь Белый Лебедь Золотой Орды. Быть может, этим отчасти можно объяснить необузданность и страстность, которые всегда отличали мою и которые Бальмонт от нее унаследовал, также как и весь свой душевный строй. Отец матери (тоже военный, генерал) писал стихи, но не печатал их. Все сестры матери (их много) писали стихи, но не печатали их. Мать тоже писала и пишет, но не стихи, а заметки и небольшие статьи, в провинциальных газетах.
Учился в Шуйской гимназии. Из 7-го класса в 1884 году был исключен, по обвинению в государственном преступлении (принадлежал к революционному кружку), но через два месяца был принят во Владимирскую гимназию, где кончил курс, прожив, как в тюрьме, полтора года под надзором классного наставника, в квартире которого ему было приказано жить. “Гимназию проклинаю всеми силами. Она надолго изуродовала мою нервную систему.”
Затем, в 1886 году поступил в Московский университет, на юридический факультет. Науками юридическими занимался весьма мало, но усиленно изучал немецкую литературу и историю Великой французской революции. В 1887 году, как один из главных организаторов студенческих беспорядков, был привлечен к университетскому суду, исключен, и после трехдневного тюремного заключения выслан в Шую. Через год снова был принят в Московский университет. Вышел из университета через несколько месяцев, благодаря нервному расстройству. Через год поступил в Демидовский лицей в Ярославле. Снова вышел через несколько месяцев и более уже не возвращался к казенному образованию. Своими знаниями (в области истории, философии, литературы и филологии) обязан только себе. Впрочем, первый и сильный толчок дан был Бальмонту его старшим братом, который очень увлекался философией и умер 23-х лет в помешательстве (религиозная мания). В юности более всего увлекался общественными вопросами. “Мысль о воплощении человеческого счастья на земле мне и теперь дорога. Но теперь меня всецело поглощают вопросы искусства и религии.”
Начало литературной деятельности было сопряжено со множеством мучении и неудач. В течение 4-х или 5-ти лет ни один журнал не хотел печатать Бальмонта. Первый сборник его стихов, который он сам напечатал в Ярославле (правда, слабый), не имел, конечно, никакого успеха, 1-й его переводной труд (книга норвежского писателя Генрика Неира о Генрике Ибсене) была сожжена цензурой. Близкие люди своим отрицательным отношением значительно усилили тяжесть первых неудач. Дальнейшие работы, переводы Шелли, сборник “Под северным небом”, переводы Эдгара По имели значительный успех. Участвовал почти во всех главных журналах.
Самыми замечательными событиями своей жизни считал те внутренние внезапные просветы, которые открываются иногда в душе по поводу самых незначительных внешних фактов. “Я затрудняюсь поэтому отметить как более “значительные” какие-либо события из личной жизни. Однако попытаюсь перечислить. Впервые сверкнувшая, до мистической убежденности, мысль о возможности и неизбежности всемирного счастья (семнадцати лет, когда однажды во Владимире, в яркий зимний день, с горы я увидел вдали чернеющий длинный мужицкий обоз). Прочтение “Преступления и наказания” (16-ти лет) и в особенности “Братьев Карамазовых” (17-ти лет). Эта последняя книга дала мне больше, чем какая-либо книга в мире. Первая женитьба (21 года, через 5 лет развелся). Вторая женитьба (28 лет). Самоубийства нескольких моих друзей во время моей юности. Моя попытка убить себя (22-х лет), бросившись через окно на камни с высоты третьего этажа (разные переломы, годы лежания в постели и потом небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности). Писание стихов (первые в возрасте 9-ти лет, затем 17, 21). Многочисленные путешествия по Европе (особенно поразила Англия, Испания и Италия).”
Псевдонимы: Гридинский (в журнале Ясинского “Ежемесячные сочинения”) и Лионель (в “Северных цветах”).
Константин Дмитриевич Бальмонт – один из самых знаменитых поэтов своего времени в России, самый читаемый и почитаемый из гонимых и осмеянных декадентов. Его окружали восторженные поклонники и почитательницы. Создавались кружки бальмонтистов и бальмонтисток, которые пытались подражать ему и в жизни, и в поэзии. В 1896 году Брюсов уже пишет о “школе Бальмонта”, причисляя к ней М. Лохвицкую и еще нескольких небольших поэтов. “Все они перенимают у Бальмонта и внешность: блистательную отделку стиха, щеголяние рифмами, созвучиями,—и самую сущность его поэзии” .
Не случайно многие поэты посвящали ему свои стихотворения:
М. Лохвицкая, В. Брюсов, А. Белый, Вяч. Иванов, М. Волошин, С. Городецкий и др. Все они видели в нем, прежде всего, “стихийного гения”, “вечно вольного, вечно юного” Ариона, обреченного стоять “где-то там на высоте” и полностью погруженного в откровения своей бездонной души.
О, кто из нас в лирические бури Бросался, наг, как нежный Лионель?..
Брюсов находил объяснение и оправдание житейскому поведению Бальмонта в самой природе поэзии: “Он переживает жизнь, как поэт, и как только поэты могут ее переживать, как дано это им одним: находя в каждой минуте всю полноту жизни. Поэтому его нельзя мерить общим аршином”. Но существовала и зеркальная точка зрения, пытавшаяся объяснить творчество поэта через его личную жизнь: “Бальмонт своей личной жизнью доказал глубокую, трагическую искренность своих лирических движений и своих лозунгов”.
Многие известные художники писали портреты Константина Дмитриевича Бальмонта, среди них были: М. А. Дурнов (1900), В. А. Серов (1905), Л. О. Пастернак (1913). Но, пожалуй, живее схвачены образ поэта, его манера поведения, привычки в словесных портретах Бальмонта. Одну из самых подробных его внешних характеристик оставил Андрей Белый: “Легкая, чуть прихрамывающая походка точно бросает Бальмонта вперед, в пространство. Вернее, точно из пространства попадает Бальмонт на землю—в салон, на улицу. И порыв переламывается в нем, и он, поняв, что не туда попал, церемонно сдерживается, надевает пенснэ и надменно (вернее, испуганно) озирается по сторонам, поднимает сухие губы, обрамленные красной, как огонь, бородкой. Глубоко сидящие в орбитах почти безбровые его карие глаза тоскливо глядят, кротко и недоверчиво: они могут глядеть и мстительно, выдавая что-то беспомощное в самом Бальмонте. И оттого-то весь облик его двоится. Надменность и бессилие, величие и вялость, дерзновение, испуг—все это чередуется в нем, и какая тонкая прихотливая гамма проходит на его истощенном лице, бледном, с широко раздувающимися ноздрями! И как это лицо может казаться незначительным! И какую неуловимую грацию порой излучает это лицо!”
Возможно, этот портрет позволяет понять необыкновенную притягательную силу Бальмонта-человека: облик его выделялся среди толпы, не оставляя равнодушным даже случайного прохожего. “Я видел—в давние дни,—как в чопорном квартале Парижа—Пасси, прохожие останавливались, завидев Бальмонта, и долго глядели ему вслед. Не знаю, за кого принимали его любопытные рантье,—за русского “prince”, за испанского анархиста, или, просто, за обманувшего бдительность сторожей сумасшедшего. Но их лица долго хранили след недоуменной тревоги, долго они не могли вернуться к прерванной мирной беседе о погоде или о политике в Марокко”.
Бальмонт написал 35 книг стихов, то есть 3750 печатных страниц, 20 книг прозы, то есть 5000 страниц. Перевел, сопроводив статьями и комментариями: Эдгара По—5 книг—1800 страниц, Шелли — 3 книги—1000 страниц, Кальдерона—4 книги—1400 страниц. Баль-монтовские переводы в цифрах представляют более 10 000 печатных страниц. Среди переводимых имен: Уайльд, Кристофер Марло, Шарль ван Лерберг, Гауптман, Зудерман, объемистая “История скандинавской литературы” Йегера (сожженная русской цензурой). Словацкий, Врхлицкий, “Витязь в тигровой шкуре” Ш. Руставели, болгарская поэзия, югославские народные песни и загадки, литовские народные песни, мексиканские сказки, драмы Калидасы и многое другое.
В своей статье “Революционер я или нет” Бальмонт писал о том, что в 13 лет узнал английское слово selfhelp (самопомощь) и с тех пор полюбил исследования и “умственную работу”. Он “ежегодно прочитывал целые библиотеки, писал регулярно каждый день, легко изучал языки”.
Творчество поэта условно принято делить на три неравномерных и неравноценных периода. Ранний Бальмонт, автор трех стихотворных сборников: “Под северным небом” (1894), “В безбрежности” (1895) и “Тишина” (1898).
Структура первых сборников весьма эклектична. В ней совмещены традиции “чистой поэзии” семидесятых-восьмидесятых годов (особенно сильно влияние А. Фета) с мотивами “гражданской скорби” в духе Плещеева и Надсона. По точному определению А. Измайлова, лирический герой раннего Бальмонта—“кроткий и смирный юноша, проникнутый самыми благонамеренными и умеренными чувствами”.
Первые сборники Бальмонта—это предтечи русского символизма. Поэтический стиль Бальмонта намного точнее можно определить словом импрессионизм. Поэта-импрессиониста привлекает не столько предмет изображения, сколько его личное ощущение данного предмета. Мимолетное впечатление, вмещенное в личное переживание, становится единственно доступной формой отношения к миру для художника. Бальмонт определил это следующим образом: “великий принцип личности”—в “отъединении, уединенности, отделеньи от общего” .
В этом смысл знаменитой поэтической декларации Бальмонта:
Я не знаю мудрости, годной для других, Только мимолетности я влагаю в стих. В каждой мимолетности вижу я миры, Полные изменчивой радужной игры. Второй этап, обозначенный также тремя сборниками—“Горящие здания” (1900), “Будем как солнце” (1903) и “Только любовь” (1903)— время творческого взлета Бальмонта,—характеризует его как центральную фигуру нового, декадентско-символистского течения.
Из теоретической программы русского декадентства Бальмонт воспринял главное—отношение к жизни и искусству. “Принцип личности” заключается, по Бальмонту, не в соотношении личного с общим, но в “отделеньи от общего”. Суть и назначение искусства—в “наслаждении созерцания”, благодаря которому за “очевидной внешностью” раскрывается “незримая жизнь” и мир становится “фантасмагорией, созданной вами”.
В статье 1900 года “Элементарные слова о символической поэзии” Бальмонт решает проблему искусства таким образом: “Реалисты всегда являются простыми наблюдателями, символисты—всегда мыслители. Реалисты схвачены, как прибоем, конкретной жизнью, за которой они не видят ничего; символисты, отрешенные от реальной действительности, видят в ней только свою мечту, они смотрят на жизнь—из окна… Один еще в рабстве у материи, другой ушел в сферу идеальности”. Новой (символической) поэзии, которую Бальмонт определяет как “психологическую лирику”, преемственно связанную с импрессионизмом, чужды “дидактические задачи”. Она “говорит исполненным намеков и недомолвок нежным голосом сирены или глухим голосом сибиллы, вызывающим предчувствие”. Однако при всем том в поэзии должны свободно и органически сливаться “два содержания: скрытая отвлеченность и очевидная красота”. Несмотря на присутствие в нем утаенного смысла, который надлежит разгадать, символическое произведение заключает в себе еще и “непосредственное конкретное содержание”, “богатое оттенками”. И “всегда законченное само по себе”, существующее самостоятельно.
Излагая свое понимание “символической поэзии”, Бальмонт видел в ней прежде всего поиски “новых сочетаний мыслей, красок и звуков”, а в самой характеристике ее оставался, в общем, в пределах поэтики импрессионизма: символическая поэзия “говорит своим особым языком, и этот язык богат интонациями; подобно музыке и живописи, она возбуждает в душе сложное настроение,—более, чем другой род поэзии, трогает наши слуховые и зрительные впечатления”. Эти общие установки были реализованы в трех лучших книгах Бальмонта—“Горящие здания”, “Будем как солнце” и “Только любовь”.
Третий, заключительный, этап поэтического пути Бальмонта, начинающийся сборником “Литургия красоты” (1905), характеризуется вырождением и распадом той художественной системы, которую представлял поэт.
Спад в поэзии Бальмонта обозначился в сборниках “Литургия красоты” (1905) и “Злые чары” (1906), где он обратился к рассудочной поэзии, к теософским размышлениям и материалу народных поверий.
В следующих книгах, выходивших одна за другой, Бальмонту окончательно изменили художественный вкус и чувство меры. Начиная с 1906 года он погрузился в стихию, чуждую самой природе его дарования,—занялся рифмованными переложениями русского фольклора (отдавая предпочтение различным проявлениям народной фантазии и мистики, религиозному сектантству), пересказом древних космогонии и разноязычных памятников ритуально-жреческой поэзии (им посвящен целый сборник—“Зовы древности”, 1908 г.).
Провалом стала книга “Жар-птица” (1907), где Бальмонт попытался воссоздать мир славянской мифологии и былинного эпоса путем стилизации.
В 1909 году Блок, высоко ценивший “настоящего” Бальмонта, вынес убийственный приговор его очередным книгам: “Это почти исключительно нелепый вздор, просто—галиматья, другого слова не подберешь. В лучшем случае это похоже на какой-то бред, в котором, при большом усилии, можно уловить (или придумать) зыбкий лирический смысл; но в большинстве случаев—это нагромождение слов, то уродливое, то смехотворное… И так не страницами, а печатными листами… И писал это не поэт Бальмонт, а какой-то нахальный декадентский писарь… С именем Бальмонта далеко еще не все отвыкли связывать представление о прекрасном поэте. Однако пора отвыкать: есть замечательный русский поэт Бальмонт, а нового поэта Бальмонта больше нет”.
Невероятное количество написанного поэтом сослужило недобрую службу. Возник миф: Бальмонт—графоман. Тысячи стихотворных строк, а на память приходит лишь: “Чуждый чарам черный челн…” (1893). От чего это происходит? Наверное, от того, что стихотворение это характерно для Бальмонта, и не случайно сам он придавал такое значение звуковому символизму в русской поэзии XX века. В книге “Поэзия как волшебство” (1916) этой теме посвящены десятки страниц. “Вслушиваясь долго и пристально в разные звуки,—писал Бальмонт,—всматриваясь любовно в отдельные буквы, я не могу не подходить к известным угаданиям, я строю из звуков, слогов и слов родной своей речи заветную часовню, где все исполнено углубленного смысла и проникновения”. Заметим, кстати, что Бальмонт не различает звук и букву, выказывая в этом смысле непонимание основ научной фонетики. Бальмонт начинает свое рассуждение со сравнительной характеристики гласных и согласных: “Гласные это женщины, согласные это мужчины… хоть властительны согласные, и распоряжаются они, считая себя настоящими хозяевами слова, не на согласной, а на гласной бывает ударение в каждом слове”. Главный среди гласных—А, среди согласных—М. “А—первый звук, произносимый человеком, что под влиянием паралича теряет дар речи. А—первый основной звук раскрытого человеческого рта, как М—закрытого. М—мучительный звук глухонемого, стон сдержанной, скомканной муки, А—вопль крайнего терзания истязаемого. Два первоначала в одном слове, повторяющемся чуть ли не у всех народов— Мама. Два первоначала в латинском amo – Люблю. Восторженное детское восклицающее А, и в глубь безмолвия идущее немеющее М. Мягкое М, влажное А, смутное М, прозрачное А. Медовое М и А, как пчела. В М—мертвый шум зим, в А властная весна. М сожмет и тьмой и дном, А взбивающий вал” и т. д. Бальмонт нанизывает одну метафору на другую—этот ряд, по существу, беспределен. Закончив с А и М, он примется за О: “Торжествующее пространство есть О:—Поле, Море, Простор… Все огромное определяется через О, хотя бы и темное:—Стон, горе, гроб, похороны, сон, полночь…”. Затем будет описан У (“У—музыка шумов, и У—всклик ужаса. Звук грузный, как туча, и гуд медных труб…”), потом—И (“Как противоположность грузному У, И—тонкая линия. Пронзительная вытянутая длинная былинка. Крик, свист, визг… И—звуковой лик изумления, испуга:—Тигр, Кит” и т. д.). В таком же духе даются и характеристики согласных—В, Л, Р, Н и др. Все это ни в какой мере не основывается на объективных посылках—да Бальмонт и не пытается приводить доказательства: он, “теоретик”, заклинает так же, как заклинает Бальмонт-поэт. Недаром он считает, что поэзия— магия, волшебство, что наивысшая поэзия растворяется в музыке:
“Заклинательное слово есть Музыка, а Музыка сама по себе есть заклинание, заставляющее неподвижность нашего бессознательного всколыхнуться и засветиться фосфорическим светом”.
В своей поэзии Бальмонт пользовался музыкально-звукоподражательными свойствами словесных звучаний. В стихотворении “Кони бурь” (1910) звук р в сочетании с иными звуками подражает раскатам грома, метафорически выраженного через ржание коней:
Ржали громы по лазури,
Разоржались кони бурь
И, дождавшись громкой бури,
Разрумянили лазурь.
Громы, рдея, разрывали
Крепость мраков, черный круг,
В радость радуги играли,
Воздвигали рдяность дуг…
В стихотворении “Шорохи” (1910) взрывные и шипящие согласные (ч, ш, щ), а также свистящие (с, з) создают звуковую картину загадочной жизни ночной природы:
Шорох стеблей, еле слышно шепчащих,
Четкое в чащах чириканье птиц,
Сказка о девах, в заклятии спящих,
Шелест седых, обветшавших страниц…
…Не узнаешь,
Не поймешь—
Это волны
Или рожь.
Это лес
Или камыш
Иль с небес
Струится тишь.
Или кто-то
Точит нож.
Не узнаешь,
Не поймешь.
В стихотворении “Тоска степей” цепочки слов, почти освобожденных от смыслового груза, передают перебор струн зурны:
Звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит,
Звон стеблей, ковыль, поет, поет, поет,
Серп времен горит сквозь сон, горит, горит,
Слезный стон растет, растет, растет, растет…
Впрочем, Бальмонт не ограничивал функции поэтического слова звукоподражанием или символическим заданием—это привело бы к чрезмерному оскудению стихотворной речи. В характерных для его творчества стихотворениях “Челн томления” (1893): (Вечер. Взморье. Вздохи ветра // Величавый возглас волн) и “Чуждый чарам черный челн” (1893): (Близко буря. В берег бьется) молодой поэт экспериментирует, играет, нагнетая слова, начинающиеся на общий согласный звук, пытаясь определить его художественные возможности (В, Б, Ч);
в стихотворении “Песня без слов”—такой же эксперимент со звуком Л (Ландыши, лютики. Ласки любовные) Ласточки лепет. Лобзанье лучей (Луч зеленеющий. Луч расцветающий…), о котором в трактате “Поэзия как волшебство” сказано: “Лепет волны слышен в Л, что-то влажное, влюбленное,—Лютик, Лиана, Лилея. Переливное слово Люблю. Отделившийся от волны волос своевольный локон. Благовольный лик в лучах лампады. Светлоглазая льнущая ласка…” и т. д. “В самой природе Л имеет определенный смысл…”—таков общий вывод Бальмонта относительно символического смысла звука Л. Но при этом забывают, что он довольно скоро от этих поисков отошел. В девятисотых годах Бальмонт увлекался Эдгаром По (“…самый волшебный поэт XIX века… первый из европейцев четко понял, что каждый звук есть живое существо, и каждая буква есть вестница”), для которого характерны словесные эксперименты—попытки воспроизвести словом и стихом различные музыкальные звучания; так в стихотворении The bells (1848—1849), переведенном Бальмонтом “Колокольчики и колокола” (1895—1900), передается колокольный звон:
Похоронный слышен звон,
Долгий звон!
Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон,—
Звук железный возвещает о печали похорон!
.. .Неизменно-монотонный,
Этот голос отдаленный,
Похоронный тяжкий звон,
Точно сон—
Скорбный, гневный
И плачевный—
Вырастает в долгий гул,
Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул.
Символисты—и не только Бальмонт, но и Брюсов и гениальный Блок—искали прямых соответствий между звуком и смыслом (так же, как, скажем, Артюр Рембо—между звуком и цветом, а до него Бодлер—между всеми фактами чувственного мира). В общую систему символистских взглядов входило представление о том, что звуковая материя слова облечена высоким смыслом и, как всякая материальность, представительствует от духовной субстанции. В данном случае усложнение приводило к упрощению: поэтическое слово низводилось до звукового знака, до чистого звука, иногда обладающего к тому же функцией примитивно подражательной. К счастью, для поэзии Бальмонта эта теория не оказалась решающей. Но обращение к ней не случайно.
Одним из самых почитаемых Бальмонтом поэтов был Афанасий Фет, который значительно повлиял на его творчество.
Пример обнажения мелодических и в особенности звуковых приемов можно увидеть в стихотворении А. Фета:
Буря на небе вечернем.
Моря сердитого шум.
Буря на море—и думы,
Много мучительных дум.
Буря на море—и думы,
Хор возрастающих дум…
Черная туча за тучей…
Моря сердитого шум…
Подробный разбор этого стихотворения дан в исследовании Б. М. Эйхенбаума “Мелодика русского лирического стиха”, где он пишет: “Доминанта фетовской лирики—мелодика, но в некоторых случаях—когда Фету нужно укрепить и усилить ее действие—он пользуется и фоническими приемами, ослабляя таким соединением “музыкальных” средств смысловую, вещественно-логическую стихию слова. В разбираемом стихотворении интонационный параллелизм, выражающийся в единообразии синтаксических построений (перечисления, лишенные глаголов), в анафорах и повторениях целых строк, соединяется с параллелизмом и устойчивым единообразием звуков, так что стихотворение оказывается как бы забронированным рифмами и созвучиями, которые находятся не только в краевой, правой его части, в виде цепи концовок (шум—думы—дум; думы—дум—шум), но и в левой, а кое-где пересекают стихотворение диагональю, сцепляют край с началом и т. д.”
Молодой Фет (стихотворение относится к 1842 г.) сосредоточен здесь на звуковых эффектах—развитие мелодики как таковой является позже. Бальмонт сильнее всего связан именно с этим направлением фетовской лирики—в его стихе фоника гораздо богаче и активнее мелодики. Здесь Фет открывает дорогу Бальмонту, который недаром и ссылается на это стихотворение: “Это магическое песнопение так же построено все на Б, Р и в особенности на немеющем М… этот волшебник, чародей стиха, был Фет, чье имя как вешний сад, наполненный кликами радостных птиц. Это светлое им” я возношу как имя провозвестника тех звуковых гаданий и угаданий стиха, которые через десятки лет воплотились в книгах “Тишина”, “Горящие здания”, “Будем как солнце” и будут длиться через “Зарево Зорь”.
Мы попытались объяснить одну из самых “уязвимых” и узнаваемых сторон творчества Бальмонта, вызвавшую столько нареканий со стороны критики и создавшей ему репутацию “графомана”. Развивая теоретически и практически звуковую теорию стиха, Бальмонт следовал (возможно, не всегда удачно) традициям русской (А. Фет) и западноевропейской (А. Рембо, Ш. Бодлер) поэзии.
Помимо хрестоматийных стихотворений Бальмонта новую грань поэзии открывают его малоизвестные произведения. Так, в сборнике “Будем как солнце” (1903) было опубликовано стихотворение: “Что достойно, что бесчестно…”:
Что достойно, что бесчестно,
Что умам людским известно,
Что идет из рода в род,
Все, чему в цепях не тесно,
Смертью тусклою умрет.
Мне людское не знакомо,
Мне понятней голос грома,
Мне понятней звуки волн,
Одинокий темный челн
И далекий парус белый
Над равниной поседелой,
Над пустыней мертвых вод,
Мне понятен гордый, смелый,
Безотчетный крик: “Вперед!”
Интересна судьба этого стихотворения. Оно было опубликовано в первом издании сборника. В последующие выпуски автор не включал его, не вошло оно и в книгу, вышедшую в серии “Библиотека поэта”. И лишь в 1980 году оно было опубликовано в сборнике “К. Бальмонт. Избранное”. Видимо, поэтому стихотворение это и не попало в поле зрения исследователей, занимавшихся творчеством поэта.
В экземпляре сборника “Будем как солнце”, подаренном В. Я. Брюсову и хранящемся в архиве К. Д. Бальмонта в отделе рукописей ГПБ им. В. И. Ленина, на полях против строк:
Одинокий темный челн
И далекий парус белый…
стоит помета: “Лермонтов!”, сделанная карандашом рукою Брюсова. Действительно, в этих строках есть аналогия со знаменитым “Парусом” М. Ю. Лермонтова, но эта “цитата” не удивительна. Лермонтов— один из самых любимых поэтов Бальмонта, образ мятежного паруса— распространенный стереотип—символ в романтической поэзии. Тем более, что “цитата” из лермонтовского стихотворения не совсем прямая, в нее “вклинивается” темный челн—образ, столь характерный и любимый Бальмонтом.
Интересны и другие строки этого стихотворения:
Мне людское незнакомо,
Мне понятней голос грома,
Мне понятней звуки волн…
Над равниной поседелой,
Над пустыней мертвых вод,
Мне понятен гордый, смелый,
Безотчетный крик: “Вперед!”
Сравним эту часть стихотворения с “Песней о Буревестнике” А. М. Горького: “Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный…”
Стихотворение Горького, написанное в 1901 году, было запрещено цензурой, его восприняли как призыв к революции. Даже официальная пресса откликнулась на появление “Песни о Буревестнике”: “…разве все это не полные глубокой мысли творения, разве это все не вечно живая, трепещущая, бьющаяся мысль о всем нынешнем, существующем, являющаяся в формах великого, страстного поэтического таланта? Это ли еще не вечная мечта о счастье и несравненной великой будущности человечества” .
“Песня о Буревестнике” стала своего рода гимном первой русской революции.
Точная дата написания стихотворения Бальмонта не установлена (но не позднее 1901 г., т. к. он готовил книгу к изданию зимой 1901/02 г.). 16 января 1902 года он писал С. А. Полякову: “Через несколько дней мой новый сборник стихов будет вполне закончен” (ИРЛИ).
Известно, что к этому времени относится и личное знакомство Бальмонта с Горьким. Впервые они встретились в Крыму в ноябре 1901 года. До этого Горький дважды писал о нем: 10/1Х 1886 года и 14/Х1 1900 года в “Нижегородском листке” . Незадолго перед тем, в июне 1900 года, в журнале “Жизнь” Бальмонт напечатал три стихотворения (“Ведьма”, “Родник” и “Придорожные травы”), посвященные Горькому. По этому поводу Горький писал И. А. Бунину: “А что Вы скажете о стихах Бальмонта? Мне, грешному, ,,Ведьма” очень понравилась. Знай я, где он живет,—поблагодарил бы поэта за внимание, ей-богу, очень для меня лестное. Ваш брат, поэт,— аристократ, и Ваша похвала всегда дороже всякой критики и всякой публики и т. д.”
Тогда же, в 1900 году. Горький назвал Бальмонта “гениальным виртуозом формы”. Вскоре после личного знакомства М. Горький писал В. А. Поссе: “Познакомился с Бальмонтом. Дьявольски интересен и талантлив этот нейрастеник! Настраиваю его на демократический лад…” А вот как писал об этой встрече Бальмонт Горькому 21 декабря 1901 года, вспоминая их знакомство: “Последней моей фразой было: “Для меня встреча с Вами не только радость, но и хитрое приобретение”. Фраза оборванная и с двумя словами, которые могут заставить усомниться во мне. Почему приобретение? Потому что до этой встречи я чего-то не знал, и это что-то большое, а глядя на Вас, слушая Вас, как слушают в лесу поющую птицу, в самом себе понял многое, что было под грудами мусора, и, приобретя в Вас человека, расположенного ко мне или хоть к стихам моим, приобрел себе и душу свою. Почему же хитрое? Потому что душа-то у меня до отчаянности наполнена всячиной, и если бы я открыл Вам некоторые ее стороны, быть может. Вы прокляли бы меня и не захотели бы говорить со мной. А мне до смерти хотелось говорить с Вами. Конечно, если бы я был хитрей, я ни фразы бы этой не сказал тогда, ни, может быть, этих слов не говорил бы сейчас. Но в последнюю минуту, когда я понял, что вижу Вас в последний раз перед долгой разлукой, мне вдруг стало так, что я как будто обманно приобрел Ваше расположение. Вы понимаете меня? Я все время был с Вами искренним, но слишком часто неполным. Как мне трудно освободиться сразу—и от ложного, и от темного, и от своей наклонности к безумию, к чрезмерному безумию”.
О чем же говорит несомненная схожесть стихотворений Бальмонта и Горького? Скорее всего о том, что Бальмонт, так же как и Горький, чувствовал “предстоящую бурю” в России. И появление стихотворения “Что достойно, что бесчестно” одновременно с “Песней о Буревестнике” не случайно. Бальмонт-поэт чутко реагировал на настроения в России незадолго до революции 1905 года, пытаясь их выразить через символические образы романтической поэзии.
К сожалению, осталась почти не изученной часть поэтического наследия Бальмонта—детского поэта. В конце 1905 года в Москве в издательстве “Гриф” была напечатана книжка “Фейные сказки”. В ней было помещено 71 стихотворение. Посвящена эта книга Нинике— Нине Константиновне Бальмонт-Бруни, дочери Бальмонта и Е. А. Андреевой. Об этой книге изящных стилизаций детских песенок восторженно писал В. Брюсов: “В “Фейных сказках” родник творчества Бальмонта снова бьет струёй ясной, хрустальной, напевной. В этих “детских песенках” ожило все, что есть самого ценного в его поэзии, что дано ей как небесный дар, в чем ее лучшая вечная слава. Это песни нежные, воздушные, сами создающие свою музыку. Они похожи на серебряный звон задумчивых колокольчиков, “узкодонных, разноцветных на тычинке под окном”. Это—утренние, радостные песни, спетые уверенным голосом в ясный полдень. По своему построению ,,Фейные сказки”—одна из самых цельных книг Бальмонта. В ее 1-ой части создан—теперь навеки знакомый нам—мир феи, где бессмертной жизнью живут ее спутники, друзья и враги: стрекозы, жуки, светлячки, тритоны, муравьи, улитки, ромашки, кашки, лилии… И только 111-я часть книги, несколько измененным тоном, вносит иногда диссонансы в эту лирическую поэму о сказочном царстве, доступном лишь ребенку и поэту”.
Приведем два стихотворения из сборника “Фейные сказки”:
Фея за делом
К Фее в замок собрались
Мошки и букашки.
Перед этим напились
Капелек с ромашки.
И давай жужжать, галдеть
В зале паутиной,
Точно выискали клеть,
А не замок чинный.
Стали жаловаться все
С самого начала,
Что ромашка им в росе
Яду подмешала.
А потом на комара
Жаловалась муха:
Говорит, мол, я стара,
Плакалась старуха.
Фея слушала их вздор
И сказала: “Верьте,
Мне ваш гам и этот сор
Надоел до смерти”.
И велела пауку,—
Встав с воздушных кресел,—
Чтобы тотчас на суку
Сети он развесил.
И немедля стал паук
Вешать паутинки.
А она пошла на луг
Проверять росинки.
Кошкин дом
Мышка спичками играла,
Загорелся кошкин дом.
Нет, давай начну сначала.
Мышка спичками играла
Перед Васькой, пред котом.
Промяукал он на мышку,
А она ему: “Кис-кис”.
“Нет,—сказал он,—это—лишку”,—
И за хвостик хвать плутишку,
Вдруг усы его зажглись.
Кот мяукать, кот метаться.
Загорелся кошкин дом.
Тут бы кошке догадаться,
А она давай считаться,
Все поставила вверх дном.
Погубила ревность злая,
Кошкин дом сгорел дотла.
“Этой мышке помогла я”,—
Спичка молвила, пылая.
Мышка до сих пор цела.
При прочтении этих стихов читатель, несомненно, проведет аналогии с хрестоматийно известными: “Мухой-Цокотухой” К. И. Чуковского и сказкой “Кошкин дом” С. Я. Маршака.
Бальмонт—знаменитый поэт, переводчик классических произведений мировой литературы, теоретик русского символизма—и автор детских стихов? На первый взгляд отход поэта от “высокого искусства” кажется непонятным, неожиданным. Самое простое объяснение, которое можно привести,—это некий спад в литературной деятельности. Действительно, стихотворные сборники поэта, вышедшие в те годы, не имели такого успеха, как “Горящие здания” и “Будем как солнце”. Но скорее всего причина обращения Бальмонта к детской поэзии в другом.
С марта 1902 по июль 1905 года поэт живет за границей. Он много путешествует, занимается переводами, знакомится с фольклором и культурой других стран. Возможно, именно это и подтолкнуло Бальмонта заняться детской литературой, ведь феи, букашки, комары, стрекозы, мошки, пауки—герои скандинавских, южнославянских фольклорных произведений.
Появление необычных героев детских стихов значительно расширило их тематику. До этого круг персонажей сказок был достаточно ограничен—бесконечные приключения медведей, зайцев, лисиц, коней и т. д., т. е. набор литературных героев ограничивался как бы признаками узнаваемости; или другой тип персонажей, который имел чисто литературную основу: Золушка, Царь Салтан, Красная Шапочка и т. д.
Знакомя читателей с новыми, необычными для русской поэзии фольклорными персонажами, малоизвестными в России, Бальмонт оставался верен одному из главных своих творческих принципов— открытию неизвестной страницы мировой культуры для русского читателя.
Сборник “Фейные сказки” стал новым этапом в истории детской поэзии. Лучшие произведения детской литературы (сочинения К. И. Чуковского и С. Я. Маршака) следуют этой традиции, начало которой заложил Бальмонт. К сожалению, “Фейные сказки” так и не дошли до своего настоящего читателя.
При всей многогранности творчества Константина Дмитриевича Бальмонта при подготовке настоящего издания наш выбор остановился на трех его сборниках: “Горящие здания”, “Будем как солнце”, “Только любовь”, написанных в 1900—1903 годах. Именно эти книги принесли славу и признание, создали ему репутацию первого поэта среди модернистов (сборник “Будем как солнце” разошелся в полгода в количестве 1800 экземпляров, что по тем временам было успехом неслыханным для поэтической книги).
Издавая сборники целиком, мы следуем воле Бальмонта. Известно, что поэт очень внимательно относился к структуре своих сборников. Изменения, которые он вносил в текст своих книг, крайне редки и по существу незначительны. Этому Бальмонт находил своего рода теоретическое обоснование. Осуждая В. Брюсова, который предпринял переработку ранних своих стихов, он писал: “Лирика по существу своему не терпит переделок и не допускает вариантов. Разночтения лирического чувства или же лирически выраженной мысли ищут и должны искать у понимающего себя поэта нового и нового выражения—в виде написания новых родственных стихотворений, а никак не в кощунственном посягновении на раз пережитое, раз бывшее цельным и в секундности своей неумолимо-правдивым ушедшее мгновение” .
Поэзию Серебряного века создавали только яркие творческие личности, среди которых и Константин Дмитриевич Бальмонт. Этот человек своим трудолюбием привнес многое в мировую литературу. Он и поэт, и эссеист, а также переводчик. Бальмонт жил во времена Советского Союза, но его творчество было далеким от заказного, служащего благу партии, а глубоко индивидуальным. По этой причине деятельность автора не особо признавалась властью. Зато мелодичные, таинственные стихи автора достучались до сердец многих людей. Литературное наследие Бальмонта впечатляет – 35 лирических сборников и 20 книг. Автор писал много, но, на удивление, легким слогом. Интересно и то, что он никогда не «выдавливал» из себя стихотворных строчек, практически не исправлял стихи. Поэзия легко рождалась в его голове и просто переносилась на бумагу. Это и есть признаком настоящего таланта.
Стиль произведений Бальмонта индивидуален, как и сам он. Будучи харизматичной яркой личностью поэт производил глубокое впечатление, особенно на женщин. Отсюда его многочисленные романы, хотя своей музой он все же считал одну женщину – вторую жену.
Старт литературного пути Бальмонта отмечен неким наследованием романтического стиля со свойственными ему признаками грусти, одиночества, меланхолии. В дальнейшем автор станет одной из важнейших фигур в становлении русского символизма. Данное течение в литературе отображало мировоззрение поэта. Он считал, что мир можно понять при помощи ощущений, полагаясь на первое движение души, а не в результате анализа или рациональных рассуждений. По мнению Бальмонта, реалисты слишком привязаны к действительности, которая служит словно творческим якорем, тогда как символисты видят в жизни мечту, выходят за грани осязаемого.
Томики стихов «Тишина» и «В безбрежности» – знаковые в период становление Бальмонта как поэта-символиста.