Город Калинов – провинция, далеко отстающая в плане развития. Здесь, кажется, всё застыло, и никогда уже не тронется с места – так и останется под слоем пыли и паутины невежества.
В этой паутине, в своем “тёмном царстве”, господствуют сплошь самодуры и тираны, опутывающие город сетью обманов и лжи. Они настолько утвердили свою власть, что вторая половина жителей, так называемых – “угнетенных”, ничего не препринимает для своего же собственного освобождения, и предпочитает отступить в сторону, покориться жестокой стихии.
Не нужно говорить, что в городе царит корысть и жадность; ведь именно с помощью денег угнетатели заполучили свой сомнительный авторитет. Всё: разрозненность общества, страх, алчность и уверенность в собственной силе – всё это по вине денег, которых у кого-то много, а у кого-то – слишком мало для того, чтобы упрочить свое положение. Общество прогнило насквозь, и оно не стремится, а значит – никогда не достигнет, красоты чувств и широты ума; большее пожирает меньшее, и невежды с “тёмной стороны” города тянут немногих, кто ещё сохранил в себе какую-то искренность, на дно. И те не смеют сопротивляться.
Единственное, что сохранило свою первозданную чистоту – это природа, которая здесь набирает всю свою силу, и в конце концов разражается сильнейшими грозами, словно в знак протеста против очерствевших изнутри людей. Добавил: AdinAdin
Беру!
Город Калинов — провинция, далеко отстающая в плане развития. Здесь, кажется, всё застыло, и никогда уже не тронется с места — так и останется под слоем пыли и паутины невежества.
В этой паутине, в своем «тёмном царстве», господствуют сплошь самодуры и тираны, опутывающие город сетью обманов и лжи. Они настолько утвердили свою власть, что вторая половина жителей, так называемых — «угнетенных», ничего не препринимает для своего же собственного освобождения, и предпочитает отступить в сторону, покориться жестокой стихии.
Не нужно говорить, что в городе царит корысть и жадность; ведь именно с помощью денег угнетатели заполучили свой сомнительный авторитет. Всё: разрозненность общества, страх, алчность и уверенность в собственной силе — всё это по вине денег, которых у кого-то много, а у кого-то — слишком мало для того, чтобы упрочить свое положение. Общество прогнило насквозь, и оно не стремится, а значит — никогда не достигнет, красоты чувств и широты ума; большее пожирает меньшее, и невежды с «тёмной стороны» города тянут немногих, кто ещё сохранил в себе какую-то искренность, на дно. И те не смеют сопротивляться.
Единственное, что сохранило свою первозданную чистоту — это природа, которая здесь набирает всю свою силу, и в конце концов разражается сильнейшими грозами, словно в знак протеста против очерствевших изнутри людей.
В городе
Калинове
Вячеслав
Кошелев
г.Великий
Новгород
«В городе Калинове»
— излюбленная тема школьного сочинения, которая предлагается учителем на
начальном этапе изучения драмы Островского «Гроза». Дидактическая цель этой
темы очевидна: во-первых, сочинение должно показать, насколько внимательно
школьники прочитали пьесу; во-вторых, само изложение проблемы должно подвести к
той трактовке «Грозы», которую дал в своё время Добролюбов. Сочинение в этом
случае превращается в рассуждение на тему известного монолога Кулигина из
третьего явления первого действия «Грозы» (II, 215–216) 1: “жестокие
нравы”, “запоры”, “самодуры” — и само собой оказывается уместен “луч света в
тёмном царстве”, ибо, как пишет последний школьный учебник: “В купеческом
Калинове Островский видит мир, порывающий с нравственными традициями народной
жизни” 2.
Если же отвлечься от идеологизированной установки и
посмотреть на место действия «Грозы» с позиций “нешкольного” Островского, то
оно открывается не вполне ожиданной стороной.
“Действие
происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом” (II, 210). Здесь не
обозначено, что Калинов — уездный город, но это обстоятельство уясняется из
того же монолога Кулигина, описывающего в качестве высшей городской власти
городничего. Показательно, что в позднейших краеведческих разысканиях на право
быть “прототипом” Калинова претендовали несколько именно уездных городов
Тверской и Костромской губерний: Ржев, Торжок, Городня, Корчев, Калязин, Кинешма…
“В дрянном затхлом уездном городишке, в котором должны быть хорошие лабазы и
«нарочитая» торговля крупчаткой, в городке, в котором, начальническою милостью,
правит безапелляционно какой-нибудь городничий, в котором (городке) есть
достаточное число храмов Божьих и домы обывателей выстроены прочно, с крепкими
воротами, как у раскольников, и более крепкими засовами в городке, в
котором люди умеют богатеть, в котором непременно должна быть одна большая,
грязная улица и на ней нечто вроде гостиного двора, и почётные купцы, о которых
г.Тургенев сказал, что они «трутся обыкновенно около своих лавок и
притворяются, будто торгуют», — в этаком-то городке, каких мы с вами видали
много, а проезжали, не видав, ещё более, произошла та трогательная драма, которая
нас так поразила” 3. Так охарактеризовал критик «Отечественных
записок» С.С.Дудышкин место действия «Грозы» сразу же после первой постановки
драмы.
Подавляющее
большинство пьес Островского, москвича по рождению и воспитанию, — это “картины
московской жизни”. Вместе с тем топос уездного города возник в его
драматическом творчестве довольно рано — и оказался противопоставлен Москве. В
уездном городе происходит действие комедии «Не в свои сани не садись» (1852), и
в тексте комедии содержится показательная антиномия: уездный город — Москва.
“Москва” и “уездный город” становятся в открытую оппозицию друг другу.
“Благородный” жених героини Вихорев сетует, что ему “не с чем в Москву
приехать” (I, 229), а стремится он как раз “в столицу”; тётка Дуни с тоской
вспоминает прежнее житьё в Москве и романсы “приказчика Вани” (I, 238); Вихорев
уговаривает купца Русакова переехать в Москву, выдвигая характерные аргументы:
“Не правда ли, там жизнь совсем другая: больше образованности, больше
развлечения. Я думаю, посмотревши на столичную жизнь, довольно скучно жить в
уездном городе”. И — о Дуне: “Я бы свозил её в Москву, показал бы ей общество,
разные удовольствия…” (I, 244–245). Между тем, познакомившись с Дуней,
определяет для невесты совсем иной житейский топос: “Конечно, с такой женой
нельзя в столицу показаться, а в уезде ничего, жили бы припеваючи” (I, 235).
Обратим
внимание: для провинциала в пьесах Островского в роли столицы всегда выступает
Москва и никогда — Петербург. В драме «Гроза» в Москву из Калинова постоянно
стремится Тихон, в «Горячем сердце» о поездках в Москву упоминает Вася. И вовсе
нет гоголевского: “Эх, Петербург! Что за жизнь, право!..” Дело здесь не в
“москвофильстве” (или “славянофильстве”) Островского, а во внутреннем
самоощущении провинциала: ему естественнее переместиться в хлебосольную Москву,
чем в чиновный и “условный” Петербург. В сущности, топосы Москвы и уездного
города, несмотря на видимую антиномичность, сближены: в Москве просто “больше
образованности” и “разных удовольствий”, но формы московского мира отнюдь не
противостоят тем стандартам “затхлого уездного городишки”, которые выделил
Дудышкин при первом восприятии «Грозы».
В комедии «Не в
свои сани не садись» уездный город носит название “Черёмухин” (I, 221).
Название вполне условное: потерпев матримониальную неудачу в Черёмухине,
“благородный” жених собирается искать счастья в соседнем Короваеве,
расположенном “недалёко — всего вёрст пятьдесят” (I, 256). Топонимической
основой названия в данном случае оказывается распространённое в России растение
(черёмуха; как для Калинова — калина) или животное (корова). Название и
подчёркнутая “теснота” расположения уездных городков демонстрируют их
типичность для России.
Вероятно, от
ощущения этой “типичности” Островский в дальнейшем вовсе отказался от
“называния”. Действие его “уездных” пьес чаще всего происходит в неназванном
“уездном городе” («Бедность не порок», I, 269; «Грех да беда на кого не живёт»,
III, 246). В “зрелых” драмах Островского убирается даже “уездный город” —
возникает “захолустье” или “уездное захолустье”, которое тоже на поверку
оказывается городом («Поздняя любовь», VI, 307; «Трудовой хлеб», VII, 116;
«Счастливый день», X, 111). Таким же “безымянным” предстаёт и “губернский
город” в пьесах «Волки и овцы», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые»; в
«Бесприданнице» и «Красавце-мужчине» этот город получает условное название
“Бряхимов”.
“Уездный город
Калинов” после «Грозы» появляется ещё в «Горячем сердце» (V, 177) и в «Лесе»
(VI, 7, 26). В последней пьесе, правда, Калинов выступает лишь как некий
символ. Действие комедии происходит в усадьбе Гурмыжской, но расположена эта
усадьба “верстах в 5-ти от уездного города”, то есть является, в сущности,
“подгородной деревней”, топосом, имеющим особую российскую семантику. Из
реплики ко второму действию узнаём, какой именно “уездный город” имеется в
виду: странствующие актёры встречаются у “крашеного столба”, на котором по
направлению дорог прибиты две доски с надписями; на правой — “В город Калинов”,
на левой — “В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской”. Островскому в данном
случае очень важно подчеркнуть близость “подгородной усадьбы” не к другому
городу, а именно к Калинову. Отчего это?
А.И.Журавлёва,
соотнеся “город Калинов” в «Грозе» и “уездный город Калинов” в «Горячем
сердце», пришла к выводу о том, что в последней пьесе “какая-то другая
топография”: “…не дали, а леса дремучие, никак не чувствуется Волга, хотя
река и упоминается. Но самое главное — нет здесь той замкнутости мира, которая
так важна в «Грозе»” 4. Это наблюдение кажется нам несколько
надуманным.
Характерная
черта провинциального сознания — склонность к мифотворчеству. Один из основных
идеологических мифов русской провинции — представление о локусе собственного
местопребывания как о центре мира 5. Именно с этих позиций Кабанова
подходит к оценке Калинова, последнего оплота благодатной старины; именно
исходя из этой посылки Феклуша противопоставляет “беготню” Москвы “тишине”
уездного города: зачем же суетиться, находясь “в центре”? И именно поэтому
Курослепов так боится того, что “небо валится”, — куда же ещё оно свалится, как
не в центр? Градобоев, повествующий о повадках турок (которые “аман кричат”,
что значит “по-русски: пардон”), охотно выполняет роль Феклуши, рассказывающей
про бытие чужеземных “салтанов” (“Махнут турецкий” и “Махнут персидский”): в
подтексте того и другого повествования — мысль о превосходстве “нашего”,
“срединного” и “праведного” топоса над чуждым, из дальних земель. Основной
стереотип “уездного” сознания воплощён в обоих “Калиновых” одинаково.
Сходны и
“модели” калиновской жизни, представленные в «Грозе» домом Кабановых, а в
«Горячем сердце» домом Курослеповых. Правда, в позднейшей “народной комедии”, в
соответствии с её поэтикой, блестяще раскрытой в работе А.И.Журавлёвой,
отсутствуют собственно идеологические (идеологемные) фигуры, подобные Марфе
Игнатьевне Кабановой, но сами свойства исходного топоса от этого не меняются.
Сходны и модели
“городового управления”, развёрнутые в обеих пьесах. В «Грозе» она намечена в
том же монологе Кулигина, рассказывающего о жалобах мужиков городничему на
обман Дикого: “Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: «Стоит
ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать!..»” (II,
216). Эта же модель в «Горячем сердце» представлена в серии “градобоевских”
сцен: от жалоб городничего на зависимость от купеческих кошельков (“Поди-ка
заступись я за приказчика, что хозяева-то заговорят! Ни мучки мне не пришлют,
ни лошадкам овсеца…” — V, 218) до прямых сцен “начальнического” унижения в присутствии
самодура (“Турок я так не боялся, как боюсь вас, чертей! Через душу ведь я пью
для тебя, для варвара” — V, 230).
Сходны,
наконец, и основные ориентиры топографии уездного города, организующие
пространство, занятое похожими домами обывателей. Собор, из которого выходят в
“общественный сад”; бульвар, который “сделали, а не гуляют”; остатки торговых
“арок” — это в «Грозе». В «Горячем сердце» к этим ориентирам прибавляется
“пристань”, “площадь на выезде из города” с “городническим домом” и “арестантской”
на ней — и “дача Хлынова”, выполняющая роль “подгородной деревни”. С этой дачей
связано и представление о “лесах дремучих”, родственное аналогичному
представлению в комедии «Лес».
Единственный
“калиновский” ориентир, присутствующий в «Грозе» и отсутствующий в «Горячем
сердце», — это Волга. Но в «Грозе» Волга — это не просто топографическая
деталь, это одно из основных действующих лиц, адекватно отражающее личность
самого автора (ср. восклицание С.А.Юрьева: “Разве «Грозу» Островский написал?
«Грозу» Волга написала!” 6). Волга даёт представление о “высоком” и
созвучна драматургии образа Катерины — трагического образа, “вставленного” в
рамку бытовой “мещанской драмы”. В «Горячем сердце» ничего похожего нет — и
символ “Волги” для неё оказывается лишним. Но сам топос “города Калинова” от
отсутствия Волги не изменяется.
Да и население
уездного города Калинова в обеих пьесах одинаково. “Внесценический” городничий
в «Грозе» ни обликом, ни повадками не отличается от Градобоева в «Горячем
сердце». Он управляет типично купеческим городом: и в той, и в другой пьесе в
“верхнем” социальном этаже оказываются богатые купцы, подлинные “властители”
жизни. Они весьма похожи по повадкам — только в «Горячем сердце» эти “повадки”
предстают вовсе в смешном виде. Кабанову, Дикого и Тихона функционально
заменяют “Павлин Павлиныч Курослепов, именитый купец” и “Тарас Тарасыч Хлынов,
богатый подрядчик”. Уже сами фамилии демонстрируют, что способ обрисовки этих
персонажей — гротескно-сатирический. Фамилия “Курослепов” произведена от “курячьей
слепоты” (“глазной недуг, без боли, но отымающий зрение от заката до восхода
солнца; для такого больного нет зари и нет свету от огня” — В.И. Даль), что в
соединении с именем и отчеством (вызывающим представление о “павлине”, глупой
птице, важно распускающей перья) и с начальным представительным указанием на
то, что купец “заспался совсем, уж никакого понятия нету ни к чему”, вызывает
представление остро комическое. Столь же показательна фамилия “Хлынов” (от
диалектного хлын — “тунеядец, мошенник, вор, обманщик, барышник, кулак” —
В.И.Даль). В соединении с именем-отчеством, напоминающим “трах-тарарах”, это
именование вызывает соответствующее облику впечатление. “Савел Прокофьевич
Дикой” тоже, конечно, “пронзительный мужик”, но и он не может идти в сравнение
с этими монстрами.
Дикие,
Кабановы, Курослеповы, Хлыновы — это, как водится, персонажи, олицетворяющие
обыденность калиновского уездного мира. Но сам этот мир многоцветен: его
“праздничную” сторону представляет обязательная для уездного топоса фигура
“городского сумасшедшего”. В «Грозе» это Кулигин, “часовщик-самоучка,
отыскивающий перпетуум-мобиле”; в «Горячем сердце» — “Аристарх, мещанин”.
Сходство этих двух фигур уже отмечалось: “Кулигин свои чисто поэтические,
чудаческие, мечтательские затеи сопровождает рассуждениями о пользе,
рационалистическими речами, в которые и сам искренне верит. Аристарх —
откровенный поэт, мечтатель, и никакой мистифицирующей пользы от своих затей он
не обещает. Он как бы представляет калиновское искусство. Ему радостно создавать
все эти сказочные спектакли и игры, хотя бы и на потеху Хлынову” 7.
Между двумя
полюсами — обыденности и “праздничности” — располагаются остальные обыватели
города Калинова, тоже весьма сходные в обеих пьесах. Тип уездного интеллигента,
который выделяется из общей толпы какими-то внешними чертами, но на поверку
оказывается слаб характером и не в состоянии противостоять общей атмосфере
несправедливости (Борис Григорьевич, Вася Шустрый). Тип приказчика, могущего
сохранять известную независимость (Ваня Кудряш, Гаврило). Тип девушки
(женщины), стремящейся в этой нравственно придавленной обстановке декларировать
и осуществить идеал свободы личности: в «Грозе» это Варвара, в «Горячем сердце»
— Параша. Примечательно, что основное “фабульное” событие комедии — кража денег
у Курослепова, сутенёрство и шантаж приказчика Наркиса — так и остаётся “на
обочине” зрительского интереса и никак не составляет главного в отражении
русского уездного топоса.
Но что
примечательно: в двух пьесах, действие которых происходит в одном “городе
Калинове”, с похожими персонажами — этот топос по-разному функционирует
идеологически. Драма «Гроза» в нашем сознании неотделима от её добролюбовской
интерпретации — это вполне справедливо. Даже критики, далёкие по убеждениям от
Добролюбова (например, П.И.Мельников-Печерский), не могли не признать, что
Островский рисует некий протест против “патриархального самодурства”,
знаменитый “свод” которого “известен под названием «Домостроя»” 8.
Идеология «Грозы» взывала к неизбежной борьбе с теми “уездными” данностями,
которые выведены в драме: “Но неужели это, хотя и вековое, но всё-таки чуждое
народу и не на всю же его массу распространённое самодурство, с такою
фотографическою верностью изображённое г.Островским, — бессмертно, неужели
«тёмному царству» не будет конца?” 9
«Горячее
сердце» не давало этого ощущения. Напротив, в поздней комедии вроде бы
подчёркивалась естественность “домостроевской” этики. Представляя целую
коллекцию сатирически обрисованных “патриархальных самодуров”, Островский отнюдь
не выводит их какими-то “монстрами” или неисправимыми “злодеями”. Каждого — и
Курослепова, и Хлынова, и Градобоева — можно понять и по-своему оправдать, ибо
в каждом, что называется, “капитал бесится”. Они совершают несправедливости, но
и им не заказаны пути к исправлению. И противостоящие им персонажи оцениваются
в зависимости от того, насколько естественно с точки зрения народной морали они
принимают эти “самодурские” несправедливости. Вася Шустрый оказывается
“лжегероем” именно тогда, когда, убоявшись рекрутчины, становится шутом у
Хлынова (точнее: у “играющего” в том “капитала”). А Гаврило превращается из
Иванушки-дурачка в прекрасного царевича в тот момент, когда у былого “плаксы”
проявляются заветные способности к терпению и великодушию, когда он бытием
своим как будто подтверждает смиренные “домостроевские” идеалы. И Параша,
стремящаяся к поэтической “воле” при максималистских требованиях к жизни и к
людям, вдруг осознаёт, что “домостроевская” этика, по большому счёту, этой
самой “воле” никак не противостоит: “Вот, батюшка, спасибо тебе, что ты меня,
сироту, вспомнил. Много лет прошло, а в первый раз я тебе кланяюсь с таким
чувством, как надо дочери. Долго я тебе чужая была, а не я виновата. Я тебе с
своей любовью не навязываюсь, а коль хочешь ты моей любви, так умей беречь её”
(V, 258).
В «Горячем
сердце» — в пределах того же художественного пространства, что и в «Грозе», в
пределах того же “города Калинова” и с теми же самыми героями — разворачивается
принципиально иной конфликт, предполагающий иные пути разрешения. Кажется, что
именно такова была мысль Островского, назвавшего город в «Горячем сердце»
прославленным по «Грозе» именем. Русская провинция многолика, и ни один исход
для неё не становится окончательным.
Актёр и
драматург А.И.Сумбатов-Южин так охарактеризовал топос «Грозы» (эта
характеристика может быть применена и к «Горячему сердцу»): “Волжский городок,
в котором, кажется, никаких волнующих тогдашние центры России вопросов,
сомнений, переживаний не существует. Мир, живущий патриархально, смотрящий
только назад, взявший основным правилом — не делать ни малейшей попытки, даже в
интересах личного счастья, изменить что-нибудь в том, что раз установлено. Быт
глухой и мрачный. Забилась в нём живая душа. Явление опять вполне бытовое,
вполне реальное. Забилась живая душа, затеплилась, захотела любви, простора.
Начинает развиваться психологическая драма…” 10
А разрешиться
эта психологическая драма может каким угодно способом. Островский тем и велик,
что не исключает никаких возможностей.
Примечания
1 Здесь и ниже произведения Островского цит.
по изд.: ОстровскийА.Н. Полн. собр. соч.: В 16т. М., 1949–1953. Римскими
цифрами указывается том, арабскими — страница.
2 Лебедев Ю.В. Русская литература ХIХ века.
10-й класс. Учебник для общеобразовательных учреждений. М., 2000. Ч.2. С.37.
3 Дудышкин С.С. Две народные драмы // Драма
А.Н.Островского «Гроза» в русской критике. Л., 1990. С.69.
4 Журавлёва А.И. А.Н. Островский
—комедиограф. М., 1981. С.189.
5 См.: Литягин А.А., Тарабукина А.В. К
вопросу о центре России (топографические представления жителей Старой Руссы) //
Русская провинция: миф — текст — реальность. М.–СПб., 2000. С.334–347; АбашевВ.
Пермь как центр мира // Абашев В. Пермь как текст. Пермь, 2000. С.102–115.
6 Цит. по: Ревякин А.И. «Гроза» А.Н.
Островского. М., 1962. С.214.
7 Журавлёва А.И. Указ. соч. С.193.
8 Мельников-Печерский П.И. «Гроза». Драма в
пяти действиях А.Н.Островского // Драма А.Н. Островского «Гроза» в русской
критике. С.99.
9 Там же. С.100.
10 Сумбатов-Южин А.И. Романтизм и Островский
// Там же. С.301.
Тип: Сочинение
Предмет: Литература
Все сочинения по литературе »
Язык: Русский
Автор: USER
Дата: 21 мар 2004
Формат: RTF
Размер: 17 Кб
Страниц: 5
Слов: 2476
Букв: 15724
Просмотров за сегодня: 1
За 2 недели: 1
За все время: 50
Тезисы:
Да и население уездного города Калинова в обеих пьесах одинаково.
“Москва” и “уездный город” становятся в открытую оппозицию друг другу.
Основной стереотип “уездного” сознания воплощён в обоих “Калиновых” одинаково.
Сходны и модели “городового управления”, развёрнутые в обеих пьесах.
Драма А.Н.Островского “Гроза” в русской критике.
Вероятно, от ощущения этой “типичности” Островский в дальнейшем вовсе отказался от “называния”.
Характерная черта провинциального сознания – склонность к мифотворчеству.
В “Горячем сердце” ничего похожего нет – и символ “Волги” для неё оказывается лишним.
Но сам топос “города Калинова” от отсутствия Волги не изменяется.
Уже сами фамилии демонстрируют, что способ обрисовки этих персонажей – гротескно-сатирический.
В городе Калинове
Вячеслав Кошелев
г.Великий Новгород
В городе Калинове излюбленная тема школьного сочинения, которая предлагается учителем на начальном этапе изучения драмы Островского Гроза. Дидактическая цель этой темы очевидна: во-первых, сочинение должно показать, насколько внимательно школьники прочитали пьесу; во-вторых, само изложение проблемы должно подвести к той трактовке Грозы, которую дал в своё время Добролюбов. Сочинение в этом случае превращается в рассуждение на тему известного монолога Кулигина из третьего явления первого действия Грозы (II, 215216) 1: “жестокие нравы”, “запоры”, “самодуры” и само собой оказывается уместен “луч света в тёмном царстве”, ибо, как пишет последний школьный учебник: “В купеческом Калинове Островский видит мир, порывающий с нравственными традициями народной жизни” 2.
Если же отвлечься от идеологизированной установки и посмотреть на место действия Грозы с позиций “нешкольного” Островского, то оно открывается не вполне ожиданной стороной.
“Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом” (II, 210). Здесь не обозначено, что Калинов уездный город, но это обстоятельство уясняется из того же монолога Кулигина, описывающего в качестве высшей городской власти городничего. Показательно, что в позднейших краеведческих разысканиях на право быть “прототипом” Калинова претендовали несколько именно уездных городов Тверской и Костромской губерний: Ржев, Торжок, Городня, Корчев, Калязин, Кинешма… “В дрянном затхлом уездном городишке, в котором должны быть хорошие лабазы и нарочитая торговля крупчаткой, в городке, в котором, начальническою милостью, правит безапелляционно какой-нибудь городничий, в котором (городке) есть достаточное число храмов Божьих и домы обывателей выстроены прочно, с крепкими воротами, как у раскольников, и более крепкими засовами в городке, в котором люди умеют богатеть, в котором непременно должна быть одна большая, грязная улица и на ней нечто вроде гостиного двора, и почётные купцы, о которых г.Тургенев сказал, что они трутся обыкновенно около своих лавок и притворяются, будто торгуют, в этаком-то городке, каких мы с вами видали много, а проезжали, не видав, ещё более, произошла та трогательная драма, которая нас так поразила” 3. Так охарактеризовал критик Отечественных записок С.С.Дудышкин место действия Грозы сразу же после первой постановки драмы.
Подавляющее большинство пьес Островского, москвича по рождению и воспитанию, это “картины московской жизни”. Вместе с тем топос уездного города возник в его драматическом творчестве довольно рано и оказался противопоставлен Москве. В уездном городе происходит действие комедии Не в свои сани не садись (1852), и в тексте комедии содержится показательная антиномия: уездный город Москва. “Москва” и “уездный город” становятся в открытую оппозицию друг другу. “Благородный” жених героини Вихорев сетует, что ему “не с чем в Москву приехать” (I, 229), а стремится он как раз “в столицу”; тётка Дуни с тоской вспоминает прежнее житьё в Москве и романсы “приказчика Вани” (I, 238); Вихорев уговаривает купца Русакова переехать в Москву, выдвигая характерные аргументы: “Не правда ли, там жизнь совсем другая: больше образованности, больше развлечения. Я думаю, посмотревши на столичную жизнь, довольно скучно жить в уездном городе”. И о Дуне: “Я бы свозил её в Москву, показал бы ей общество, разные удовольствия…” (I, 244245). Между тем, познакомившись с Дуней, определяет для невесты совсем иной житейский топос: “Конечно, с такой женой нельзя в столицу показаться, а в уезде ничего, жили бы припеваючи” (I, 235).
Обратим внимание: для провинциала в пьесах Островского в роли столицы всегда выступает Москва и никогда Петербург. В драме Гроза в Москву из Калинова постоянно стремится Тихон, в Горячем сердце о поездках в Москву упоминает Вася. И вовсе нет гоголевского: “Эх, Петербург! Что за жизнь, право!..” Дело здесь не в “москвофильстве” (или “славянофильстве”) Островского, а во внутреннем самоощущении провинциала: ему естественнее переместиться в хлебосольную Москву, чем в чиновный и “условный” Петербург. В сущности, топосы Москвы и уездного города, несмотря на видимую антиномичность, сближены: в Москве просто “больше образованности” и “разных удовольствий”, но формы московского мира отнюдь не противостоят тем стандартам “затхлого уездного городишки”, которые выделил Дудышкин при первом восприятии Грозы.
В комедии Не в свои сани не садись уездный город носит название “Черёмухин” (I, 221). Название вполне условное: потерпев матримониальную неудачу в Черёмухине, “благородный” жених собирается искать счастья в соседнем Короваеве, расположенном “недалёко всего вёрст пятьдесят” (I, 256). Топонимической основой названия в данном случае оказывается распространённое в России растение (черёмуха; как для Калинова калина) или животное (корова). Название и подчёркнутая “теснота” расположения уездных городков демонстрируют их типичность для России.
Вероятно, от ощущения этой “типичности” Островский в дальнейшем вовсе отказался от “называния”. Действие его “уездных” пьес чаще всего происходит в неназванном “уездном городе” (Бедность не порок, I, 269; Грех да беда на кого не живёт, III, 246). В “зрелых” драмах Островского убирается даже “уездный город” возникает “захолустье” или “уездное захолустье”, которое тоже на поверку оказывается городом (Поздняя любовь, VI, 307; Трудовой хлеб, VII, 116; Счастливый день, X, 111). Таким же “безымянным” предстаёт и “губернский город” в пьесах Волки и овцы, Таланты и поклонники, Без вины виноватые; в Бесприданнице и Красавце-мужчине этот город получает условное название “Бряхимов”.
“Уездный город Калинов” после Грозы появляется ещё в Горячем сердце (V, 177) и в Лесе (VI, 7, 26). В последней пьесе, правда, Калинов выступает лишь как некий символ. Действие комедии происходит в усадьбе Гурмыжской, но расположена эта усадьба “верстах в 5-ти от уездного города”, то есть является, в сущности, “подгородной деревней”, топосом, имеющим особую российскую семантику. Из реплики ко второму действию узнаём, какой именно “уездный город” имеется в виду: странствующие актёры встречаются у “крашеного столба”, на котором по направлению дорог прибиты две доски с надписями; на правой “В город Калинов”, на левой “В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской”. Островскому в данном случае очень важно подчеркнуть близость “подгородной усадьбы” не к другому городу, а именно к Калинову. Отчего это?
А.И.Журавлёва, соотнеся “город Калинов” в Грозе и “уездный город Калинов” в Горячем сердце, пришла к выводу о том, что в последней пьесе “какая-то другая топография”: “…не дали, а леса дремучие, никак не чувствуется Волга, хотя река и упоминается. Но самое главное нет здесь той замкнутости мира, которая так важна в Грозе” 4. Это наблюдение кажется нам несколько надуманным.
Характерная черта провинциального сознания склонность к мифотворчеству. Один из основных идеологических мифов русской провинции представление о локусе собственного местопребывания как о центре мира 5. Именно с этих позиций Кабанова подходит к оценке Калинова, последнего оплота благодатной старины; именно исходя из этой посылки Феклуша противопоставляет “беготню” Москвы “тишине” уездного города: зачем же суетиться, находясь “в центре”? И именно поэтому Курослепов так боится того, что “небо валится”, куда же ещё оно свалится, как не в центр? Градобоев, повествующий о повадках турок (которые “аман кричат”, что значит “по-русски: пардон”), охотно выполняет роль Феклуши, рассказывающей про бытие чужеземных “салтанов” (“Махнут турецкий” и “Махнут персидский”): в подтексте того и другого повествования мысль о превосходстве “нашего”, “срединного” и “праведного” топоса над чуждым, из дальних земель. Основной стереотип “уездного” сознания воплощён в обоих “Калиновых” одинаково.
Сходны и “модели” калиновской жизни, представленные в Грозе домом Кабановых, а в Горячем сердце домом Курослеповых. Правда, в позднейшей “народной комедии”, в соответствии с её поэтикой, блестяще раскрытой в работе А.И.Журавлёвой, отсутствуют собственно идеологические (идеологемные) фигуры, подобные Марфе Игнатьевне Кабановой, но сами свойства исходного топоса от этого не меняются.
Сходны и модели “городового управления”, развёрнутые в обеих пьесах. В Грозе она намечена в том же монологе Кулигина, рассказывающего о жалобах мужиков городничему на обман Дикого: “Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать!..” (II, 216). Эта же модель в Горячем сердце представлена в серии “градобоевских” сцен: от жалоб городничего на зависимость от купеческих кошельков (“Поди-ка заступись я за приказчика, что хозяева-то заговорят! Ни мучки мне не пришлют, ни лошадкам овсеца…” V, 218) до прямых сцен “начальнического” унижения в присутствии самодура (“Турок я так не боялся, как боюсь вас, чертей! Через душу ведь я пью для тебя, для варвара” V, 230).
Сходны, наконец, и основные ориентиры топографии уездного города, организующие пространство, занятое похожими домами обывателей. Собор, из которого выходят в “общественный сад”; бульвар, который “сделали, а не гуляют”; остатки торговых “арок” это в Грозе. В Горячем сердце к этим ориентирам прибавляется “пристань”, “площадь на выезде из города” с “городническим домом” и “арестантской” на ней и “дача Хлынова”, выполняющая роль “подгородной деревни”. С этой дачей связано и представл
Помогите написать сочинение на тему ” В городе Калинове”
Ответы:
Город Калинов – провинция, далеко отстающая в плане развития. Здесь, кажется, всё застыло, и никогда уже не тронется с места – так и останется под слоем пыли и паутины невежества.
В этой паутине, в своем “тёмном царстве”, господствуют сплошь самодуры и тираны, опутывающие город сетью обманов и лжи. Они настолько утвердили свою власть, что вторая половина жителей, так называемых – “угнетенных”, ничего не препринимает для своего же собственного освобождения, и предпочитает отступить в сторону, покориться жестокой стихии.
Не нужно говорить, что в городе царит корысть и жадность; ведь именно с помощью денег угнетатели заполучили свой сомнительный авторитет. Всё: разрозненность общества, страх, алчность и уверенность в собственной силе – всё это по вине денег, которых у кого-то много, а у кого-то – слишком мало для того, чтобы упрочить свое положение. Общество прогнило насквозь, и оно не стремится, а значит – никогда не достигнет, красоты чувств и широты ума; большее пожирает меньшее, и невежды с “тёмной стороны” города тянут немногих, кто ещё сохранил в себе какую-то искренность, на дно. И те не смеют сопротивляться.
Единственное, что сохранило свою первозданную чистоту – это природа, которая здесь набирает всю свою силу, и в конце концов разражается сильнейшими грозами, словно в знак протеста против очерствевших изнутри людей.
Драматические события пьесы А.Н. Островского “Гроза” разворачиваются в городе Калинове. Этот городок располагается на живописном берегу Волги, с высокой кручи которого открываются взгляду необъятные российские просторы и безграничные дали. “Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется “, — восторгается местный механик-самоучка Кулигин.
Картины бескрайних далей, отозвавшиеся в лирической песне “Среди долины ровныя”, которую он напевает, имеют большое значение для передачи ощущения необъятных возможностей русской жизни, с одной стороны, и ограниченности быта в маленьком купеческом городка, с другой.
Великолепные картины волжского пейзажа органично вплелись в структуру пьесы. На первый взгляд, они противоречат ее драматической природе, но на самом деле — вносят в обрисовку места действия новые краски, выполняя тем самым важную художественную функцию: картиной обрывистого берега пьеса начинается, ею же она и заканчивается. Только в первом случае она рождает ощущение чего-то величественно-прекрасного и светлого, а во втором — катарсис. Пейзаж также служит для более яркой обрисовки действующих лиц — тонко чувствующих его красоту Кулигина и Катерины, с одной стороны, и всех, кто к нему равнодушен, — с другой.
Гениальный драматург так тщательно воссоздал место действия, что мы можем зрительно представить себе город Калинов, утопающий в зелени, каким он нарисован в пьесе. Мы видим его высокие заборы, и ворота с крепкими запорами, и деревянные дома с узорными ставенками и цветными занавесками окон, заставленных геранями и бальзаминами. Мы видим и трактиры, где в пьяном угаре кутят такие как Дикой и Тихон. Мы видим пыльные калиновские улочки, где перед домами на скамейках беседуют обыватели, купцы и странницы и где порою издалека доносится песня под аккомпанемент гитары, а за калитками домов начинается спуск к оврагу, где ночами веселится молодежь. Нашему взору открывается галерея со сводами полуразрушенных построек; общественный сад с беседками, розовыми колоколенками и старинными золочеными церквами, где чинно прогуливаются “благородные семейства” и где развертывается общественная жизнь этого маленького купеческого городка. Наконец, мы видим волжский омут, в пучине которого суждено найти свой последний приют Катерине.
Жители Калинова ведут сонное, размеренное существование: “Спать ложатся очень рано, так что непривычному человеку трудно и выдержать такую сонную ночь”. По праздникам чинно прогуливаются по бульвару, но “и то один вид делают, что гуляют, а сами ходят туда наряды показывать”. Обыватели суеверны и покорны, у них нет стремления к культуре, наукам, их не интересуют новые идеи и мысли. Источниками новостей, слухов являются странницы, богомолки, “калики перехожие”. Основой взаимоотношений людей в Калинове является материальная зависимость. Здесь деньги решают все. “Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! — говорит Кулигин, обращаясь к новому человеку в городе Борису. — В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры. Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба. А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать…” Говоря о толстосумах, Кулигин зорко замечает их взаимную вражду, паучью борьбу, сутяжничество, пристрастие к кляузам, проявление жадности и зависти. Он свидетельствует: “А между собой-то, сударь, как живут! Торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти. Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказчиков… А те им… злостные клаузы строчат на ближних. И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям”.
Ярким образным выражением проявления грубости и вражды, царящих в Калинове, становится невежественный самодур Савел Прокофьич Дикой, “ругатель” и “пронзительный мужик”, как характеризуют его жители. Наделенный необузданным нравом, он запугал своих домашних (разогнал “по чердакам и чуланам”), терроризирует племянника Бориса, который “достался ему на жертву” и на котором он, по словам Кудряша, постоянно “ездит”. Издевается он и над другими горожанами, обсчитывает, “куражится” над ними, “как его душе угодно”, справедливо полагая, что “унять-то” его все равно некому. Брань, ругань по любому поводу — это не только привычное обращение с людьми, это его натура, его характер, — содержание всей его жизни.
Другим олицетворением “жестоких нравов” города Калинова является Марфа Игнатьевна Кабанова, “ханжа”, как характеризует ее все тот же Кулигин. “Нищих оделяет, а домашних заела совсем”. Кабаниха твердо стоит на страже устоявшихся порядков, заведенных в ее доме, ревностно охраняя эту жизнь от свежего ветра перемен. Она не может смириться с тем, что молодым пришелся не по вкусу ее образ жизни, что хочется им жить по-другому. Она не ругается, как Дикой. У нее свои методы устрашения, она въедливо, “как ржа железо”, “точит” своих близких.
Дикой и Кабанова (один — грубо и открыто, другая — “под видом благочестия”) отравляют жизнь окружающим, подавляя их, подчиняя своим порядкам, уничтожая в них светлые чувства. Для них потеря власти — потеря всего, в чем они видят смысл существования. Поэтому они так ненавидят новые обычаи, честность, искренность в проявлении чувств, тяготение молодежи к “воле”.
Особая роль в “темном царстве” принадлежит таким как невежественная, лживая и наглая странница-попрошайка Феклуша. Она “странствует” по городам и весям, собирая нелепые россказни и фантастические истории — об умалении времени, о людях с песьими головами, о разбрасывании плевел, об огненном змие. Создается впечатление, что она нарочно перевирает услышанное, что ей доставляет удовольствие распространять все эти сплетни и нелепые слухи, — благодаря этому ее охотно принимают в домах Калинова и подобных ему городков. Феклуша выполняет свою миссию не бескорыстно: здесь накормят, тут напоят, там одарят. Образ Феклуши, олицетворяющей зло, лицемерие и грубое невежество, был очень типичен для изображаемой среды. Такие феклуши, разносчицы вздорных вестей, затуманивающих сознание обывателей, и богомольцы были необходимы хозяевам города, так как поддерживали авторитет их власти.
Наконец, еще одним колоритным выразителем жестоких нравов “темного царства” является в пьесе полусумасшедшая барыня. Она грубо и жестоко грозит гибелью чужой красоте. Это ее страшные пророчества, звучащие, словно голос трагедийного рока, получают в финале свое горькое подтверждение. В статье “Луч света в темном царстве” Н.А. Добролюбов писал: “В “Грозе” особенно видна необходимость так называемых “ненужных лиц”: без них мы не можем понять лица героини и легко можем исказить смысл всей пьесы…”
Дикой, Кабанова, Феклуша и полусумасшедшая барыня — представители старшего поколения — являются выразителями худших сторон старого мира, его темноты, мистики и жестокости. К прошлому, богатому своей самобытной культурой, своими традициями, эти персонажи отношения не имеют. Но в городе Калинове, в условиях, подавляющих, ломающих и парализующих волю, живут и представители молодого поколения. Кто-то, как Катерина, тесно связанная укладом города и зависимая от него, живет и мучается, стремится вырваться из него, а кто-то, как Варвара, Кудряш, Борис и Тихон, смиряется, принимает его законы или находит способы примириться с ними.
Тихон — сын Марфы Кабановой и муж Катерины — наделен от природы незлобивым, тихим нравом. Есть в нем и доброта, и отзывчивость, и способность к здравому суждению, и стремление вырваться на волю из тисков, в которых он оказался, но безвольность и робость перевешивают его положительные качества. Он привык беспрекословно подчиняться матери, выполнять все, что она требует, и не способен проявить неповиновение. Он не в силах по-настоящему оценить меру страданий Катерины, не в состоянии проникнуть в ее душевный мир. Только в финале этот слабохарактерный, но внутренне противоречивый человек, поднимается до открытого осуждения тирании матери.
Борис, “молодой человек, порядочного образования”, единственный, кто не принадлежит к калиновскому миру по рождению. Это душевно мягкий и деликатный, простой и скромный человек, к тому же своей образованностью, манерами, речью заметно отличается от большинства калиновцев. Он не понимает местных обычаев, но не способен ни защитить себя от оскорблений Дикого, ни “противиться пакостям, которые делают другие”. Катерина сочувствует его зависимому, униженному положению. Но и нам остается только посочувствовать Катерине — ей довелось встретить на своем пути человека безвольного, подчиненного капризам и прихотям своего дяди и ничего не предпринимающего для изменения такого положения. Прав был Н.А. Добролюбов, утверждавший, что “Борис — не герой, он далеко стоит от Катерины, она и полюбила-то его на безлюдье”.
Веселая и жизнерадостная Варвара — дочь Кабанихи и сестра Тихона — жизненно полнокровный образ, но от нее веет какой-то духовной примитивностью, начиная с поступков и повседневного поведения и кончая ее рассуждениями о жизни и грубовато-развязной речью. Она приспособилась, научилась хитрить, чтобы не подчиняться матери. Она во всем слишком земная. Таков и ее протест — побег с Кудряшом, который хорошо знаком с нравами купеческой среды, но живет легко, не задумываясь. Варвара, научившаяся жить, руководствуясь принципом: “Делай что хочешь, только бы шито да крыто было”, на бытовом уровне выразила свой протест, но в целом живет по законам “темного царства” и по-своему обретает согласие с ним.
Кулигин, местный механик-самоучка, который в пьесе выступает “обличителем пороков”, сочувствует бедным, озабочен тем, чтобы улучшить жизнь людей, получив награду за открытие вечного двигателя. Он противник суеверий, поборник знаний, науки, творчества, просвещения, однако своих собственных знаний у него недостаточно.
Активного способа противостоять самодурам он не видит, а потому предпочитает покориться. Понятно, что это не тот человек, который способен привнести новизну и свежую струю в жизнь города Калинова.
Среди действующих лиц драмы нет никого, кроме Бориса, кто не принадлежал бы к калиновскому миру по рождению или воспитанию. Все они вращаются в сфере понятий и представлений замкнутой патриархальной среды. Но жизнь не стоит на месте, и самодуры ощущают, что их власть ограничивается. “Помимо их, не спросясь их, — говорит Н.А. Добролюбов, — выросла другая жизнь, с другими началами…”
Из всех действующих лиц только Катерина — натура глубоко поэтическая, исполненная высокого лиризма — устремлена в будущее. Потому что, как отмечал академик Н.Н. Скатов, “Катерина воспитана не только в узком мире купеческой семьи, она рождена не только патриархальным миром, а всем миром национальной, народной жизни, уже выплескивающимся за границы патриархальности”. Катерина воплощает дух этого мира, его мечту, его порыв. Только она одна оказалась способной выразить свой протест, доказав, пусть и ценой собственной жизни, что близится конец “темного царства”. Созданием такого выразительного образа А.Н. Островский показал, что и в окостеневшем мире провинциального городка может возникнуть “народный характер поразительной красоты и силы”, вера которого основана на любви, на свободном мечтании о справедливости, красоте, какой-то высшей правде.
Поэтическое и прозаическое, возвышенное и приземленное, человеческое и звериное — эти начала парадоксально соединились в жизни провинциального русского городка, но преобладает в этой жизни, к сожалению, мрак и гнетущая тоска, которую как нельзя лучше охарактеризовал Н.А. Добролюбов, назвав этот мир “темным царством”. Этот фразеологизм — сказочного происхождения, но купеческий мир “Грозы”, мы убедились в этом, лишен того поэтического, загадочно-таинственного и пленительного, что обычно свойственно сказке. “Жестокие нравы” царят в этом городе, жестокие…
Вячеслав Кошелев
г.Великий Новгород
«В городе Калинове» — излюбленная тема школьного сочинения, которая предлагается учителем на начальном этапе изучения драмы Островского «Гроза». Дидактическая цель этой темы очевидна: во-первых, сочинение должно показать, насколько внимательно школьники прочитали пьесу; во-вторых, само изложение проблемы должно подвести к той трактовке «Грозы», которую дал в своё время Добролюбов. Сочинение в этом случае превращается в рассуждение на тему известного монолога Кулигина из третьего явления первого действия «Грозы» (II, 215–216) 1: “жестокие нравы”, “запоры”, “самодуры” — и само собой оказывается уместен “луч света в тёмном царстве”, ибо, как пишет последний школьный учебник: “В купеческом Калинове Островский видит мир, порывающий с нравственными традициями народной жизни” 2.
Если же отвлечься от идеологизированной установки и посмотреть на место действия «Грозы» с позиций “нешкольного” Островского, то оно открывается не вполне ожиданной стороной.
“Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом” (II, 210). Здесь не обозначено, что Калинов — уездный город, но это обстоятельство уясняется из того же монолога Кулигина, описывающего в качестве высшей городской власти городничего. Показательно, что в позднейших краеведческих разысканиях на право быть “прототипом” Калинова претендовали несколько именно уездных городов Тверской и Костромской губерний: Ржев, Торжок, Городня, Корчев, Калязин, Кинешма… “В дрянном затхлом уездном городишке, в котором должны быть хорошие лабазы и «нарочитая» торговля крупчаткой, в городке, в котором, начальническою милостью, правит безапелляционно какой-нибудь городничий, в котором (городке) есть достаточное число храмов Божьих и домы обывателей выстроены прочно, с крепкими воротами, как у раскольников, и более крепкими засовами в городке, в котором люди умеют богатеть, в котором непременно должна быть одна большая, грязная улица и на ней нечто вроде гостиного двора, и почётные купцы, о которых г.Тургенев сказал, что они «трутся обыкновенно около своих лавок и притворяются, будто торгуют», — в этаком-то городке, каких мы с вами видали много, а проезжали, не видав, ещё более, произошла та трогательная драма, которая нас так поразила” 3. Так охарактеризовал критик «Отечественных записок» С.С.Дудышкин место действия «Грозы» сразу же после первой постановки драмы.
Подавляющее большинство пьес Островского, москвича по рождению и воспитанию, — это “картины московской жизни”. Вместе с тем топос уездного города возник в его драматическом творчестве довольно рано — и оказался противопоставлен Москве. В уездном городе происходит действие комедии «Не в свои сани не садись» (1852), и в тексте комедии содержится показательная антиномия: уездный город — Москва. “Москва” и “уездный город” становятся в открытую оппозицию друг другу. “Благородный” жених героини Вихорев сетует, что ему “не с чем в Москву приехать” (I, 229), а стремится он как раз “в столицу”; тётка Дуни с тоской вспоминает прежнее житьё в Москве и романсы “приказчика Вани” (I, 238); Вихорев уговаривает купца Русакова переехать в Москву, выдвигая характерные аргументы: “Не правда ли, там жизнь совсем другая: больше образованности, больше развлечения. Я думаю, посмотревши на столичную жизнь, довольно скучно жить в уездном городе”. И — о Дуне: “Я бы свозил её в Москву, показал бы ей общество, разные удовольствия…” (I, 244–245). Между тем, познакомившись с Дуней, определяет для невесты совсем иной житейский топос: “Конечно, с такой женой нельзя в столицу показаться, а в уезде ничего, жили бы припеваючи” (I, 235).
Обратим внимание: для провинциала в пьесах Островского в роли столицы всегда выступает Москва и никогда — Петербург. В драме «Гроза» в Москву из Калинова постоянно стремится Тихон, в «Горячем сердце» о поездках в Москву упоминает Вася. И вовсе нет гоголевского: “Эх, Петербург! Что за жизнь, право!..” Дело здесь не в “москвофильстве” (или “славянофильстве”) Островского, а во внутреннем самоощущении провинциала: ему естественнее переместиться в хлебосольную Москву, чем в чиновный и “условный” Петербург. В сущности, топосы Москвы и уездного города, несмотря на видимую антиномичность, сближены: в Москве просто “больше образованности” и “разных удовольствий”, но формы московского мира отнюдь не противостоят тем стандартам “затхлого уездного городишки”, которые выделил Дудышкин при первом восприятии «Грозы».
В комедии «Не в свои сани не садись» уездный город носит название “Черёмухин” (I, 221). Название вполне условное: потерпев матримониальную неудачу в Черёмухине, “благородный” жених собирается искать счастья в соседнем Короваеве, расположенном “недалёко — всего вёрст пятьдесят” (I, 256). Топонимической основой названия в данном случае оказывается распространённое в России растение (черёмуха; как для Калинова — калина) или животное (корова). Название и подчёркнутая “теснота” расположения уездных городков демонстрируют их типичность для России.
Вероятно, от ощущения этой “типичности” Островский в дальнейшем вовсе отказался от “называния”. Действие его “уездных” пьес чаще всего происходит в неназванном “уездном городе” («Бедность не порок», I, 269; «Грех да беда на кого не живёт», III, 246). В “зрелых” драмах Островского убирается даже “уездный город” — возникает “захолустье” или “уездное захолустье”, которое тоже на поверку оказывается городом («Поздняя любовь», VI, 307; «Трудовой хлеб», VII, 116; «Счастливый день», X, 111). Таким же “безымянным” предстаёт и “губернский город” в пьесах «Волки и овцы», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые»; в «Бесприданнице» и «Красавце-мужчине» этот город получает условное название “Бряхимов”.
“Уездный город Калинов” после «Грозы» появляется ещё в «Горячем сердце» (V, 177) и в «Лесе» (VI, 7, 26). В последней пьесе, правда, Калинов выступает лишь как некий символ. Действие комедии происходит в усадьбе Гурмыжской, но расположена эта усадьба “верстах в 5-ти от уездного города”, то есть является, в сущности, “подгородной деревней”, топосом, имеющим особую российскую семантику. Из реплики ко второму действию узнаём, какой именно “уездный город” имеется в виду: странствующие актёры встречаются у “крашеного столба”, на котором по направлению дорог прибиты две доски с надписями; на правой — “В город Калинов”, на левой — “В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской”. Островскому в данном случае очень важно подчеркнуть близость “подгородной усадьбы” не к другому городу, а именно к Калинову. Отчего это?
А.И.Журавлёва, соотнеся “город Калинов” в «Грозе» и “уездный город Калинов” в «Горячем сердце», пришла к выводу о том, что в последней пьесе “какая-то другая топография”: “…не дали, а леса дремучие, никак не чувствуется Волга, хотя река и упоминается. Но самое главное — нет здесь той замкнутости мира, которая так важна в «Грозе»” 4. Это наблюдение кажется нам несколько надуманным.
Характерная черта провинциального сознания — склонность к мифотворчеству. Один из основных идеологических мифов русской провинции — представление о локусе собственного местопребывания как о центре мира 5. Именно с этих позиций Кабанова подходит к оценке Калинова, последнего оплота благодатной старины; именно исходя из этой посылки Феклуша противопоставляет “беготню” Москвы “тишине” уездного города: зачем же суетиться, находясь “в центре”? И именно поэтому Курослепов так боится того, что “небо валится”, — куда же ещё оно свалится, как не в центр? Градобоев, повествующий о повадках турок (которые “аман кричат”, что значит “по-русски: пардон”), охотно выполняет роль Феклуши, рассказывающей про бытие чужеземных “салтанов” (“Махнут турецкий” и “Махнут персидский”): в подтексте того и другого повествования — мысль о превосходстве “нашего”, “срединного” и “праведного” топоса над чуждым, из дальних земель. Основной стереотип “уездного” сознания воплощён в обоих “Калиновых” одинаково.
Сходны и “модели” калиновской жизни, представленные в «Грозе» домом Кабановых, а в «Горячем сердце» домом Курослеповых. Правда, в позднейшей “народной комедии”, в соответствии с её поэтикой, блестяще раскрытой в работе А.И.Журавлёвой, отсутствуют собственно идеологические (идеологемные) фигуры, подобные Марфе Игнатьевне Кабановой, но сами свойства исходного топоса от этого не меняются.
Сходны и модели “городового управления”, развёрнутые в обеих пьесах. В «Грозе» она намечена в том же монологе Кулигина, рассказывающего о жалобах мужиков городничему на обман Дикого: “Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать!..»” (II, 216). Эта же модель в «Горячем сердце» представлена в серии “градобоевских” сцен: от жалоб городничего на зависимость от купеческих кошельков (“Поди-ка заступись я за приказчика, что хозяева-то заговорят! Ни мучки мне не пришлют, ни лошадкам овсеца…” — V, 218) до прямых сцен “начальнического” унижения в присутствии самодура (“Турок я так не боялся, как боюсь вас, чертей! Через душу ведь я пью для тебя, для варвара” — V, 230).
Сходны, наконец, и основные ориентиры топографии уездного города, организующие пространство, занятое похожими домами обывателей. Собор, из которого выходят в “общественный сад”; бульвар, который “сделали, а не гуляют”; остатки торговых “арок” — это в «Грозе». В «Горячем сердце» к этим ориентирам прибавляется “пристань”, “площадь на выезде из города” с “городническим домом” и “арестантской” на ней — и “дача Хлынова”, выполняющая роль “подгородной деревни”. С этой дачей связано и представление о “лесах дремучих”, родственное аналогичному представлению в комедии «Лес».
Единственный “калиновский” ориентир, присутствующий в «Грозе» и отсутствующий в «Горячем сердце», — это Волга. Но в «Грозе» Волга — это не просто топографическая деталь, это одно из основных действующих лиц, адекватно отражающее личность самого автора (ср. восклицание С.А.Юрьева: “Разве «Грозу» Островский написал? «Грозу» Волга написала!” 6). Волга даёт представление о “высоком” и созвучна драматургии образа Катерины — трагического образа, “вставленного” в рамку бытовой “мещанской драмы”. В «Горячем сердце» ничего похожего нет — и символ “Волги” для неё оказывается лишним. Но сам топос “города Калинова” от отсутствия Волги не изменяется.
Да и население уездного города Калинова в обеих пьесах одинаково. “Внесценический” городничий в «Грозе» ни обликом, ни повадками не отличается от Градобоева в «Горячем сердце». Он управляет типично купеческим городом: и в той, и в другой пьесе в “верхнем” социальном этаже оказываются богатые купцы, подлинные “властители” жизни. Они весьма похожи по повадкам — только в «Горячем сердце» эти “повадки” предстают вовсе в смешном виде. Кабанову, Дикого и Тихона функционально заменяют “Павлин Павлиныч Курослепов, именитый купец” и “Тарас Тарасыч Хлынов, богатый подрядчик”. Уже сами фамилии демонстрируют, что способ обрисовки этих персонажей — гротескно-сатирический. Фамилия “Курослепов” произведена от “курячьей слепоты” (“глазной недуг, без боли, но отымающий зрение от заката до восхода солнца; для такого больного нет зари и нет свету от огня” — В.И. Даль), что в соединении с именем и отчеством (вызывающим представление о “павлине”, глупой птице, важно распускающей перья) и с начальным представительным указанием на то, что купец “заспался совсем, уж никакого понятия нету ни к чему”, вызывает представление остро комическое. Столь же показательна фамилия “Хлынов” (от диалектного хлын — “тунеядец, мошенник, вор, обманщик, барышник, кулак” — В.И.Даль). В соединении с именем-отчеством, напоминающим “трах-тарарах”, это именование вызывает соответствующее облику впечатление. “Савел Прокофьевич Дикой” тоже, конечно, “пронзительный мужик”, но и он не может идти в сравнение с этими монстрами.
Дикие, Кабановы, Курослеповы, Хлыновы — это, как водится, персонажи, олицетворяющие обыденность калиновского уездного мира. Но сам этот мир многоцветен: его “праздничную” сторону представляет обязательная для уездного топоса фигура “городского сумасшедшего”. В «Грозе» это Кулигин, “часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле”; в «Горячем сердце» — “Аристарх, мещанин”. Сходство этих двух фигур уже отмечалось: “Кулигин свои чисто поэтические, чудаческие, мечтательские затеи сопровождает рассуждениями о пользе, рационалистическими речами, в которые и сам искренне верит. Аристарх — откровенный поэт, мечтатель, и никакой мистифицирующей пользы от своих затей он не обещает. Он как бы представляет калиновское искусство. Ему радостно создавать все эти сказочные спектакли и игры, хотя бы и на потеху Хлынову” 7.
Между двумя полюсами — обыденности и “праздничности” — располагаются остальные обыватели города Калинова, тоже весьма сходные в обеих пьесах. Тип уездного интеллигента, который выделяется из общей толпы какими-то внешними чертами, но на поверку оказывается слаб характером и не в состоянии противостоять общей атмосфере несправедливости (Борис Григорьевич, Вася Шустрый). Тип приказчика, могущего сохранять известную независимость (Ваня Кудряш, Гаврило). Тип девушки (женщины), стремящейся в этой нравственно придавленной обстановке декларировать и осуществить идеал свободы личности: в «Грозе» это Варвара, в «Горячем сердце» — Параша. Примечательно, что основное “фабульное” событие комедии — кража денег у Курослепова, сутенёрство и шантаж приказчика Наркиса — так и остаётся “на обочине” зрительского интереса и никак не составляет главного в отражении русского уездного топоса.
Но что примечательно: в двух пьесах, действие которых происходит в одном “городе Калинове”, с похожими персонажами — этот топос по-разному функционирует идеологически. Драма «Гроза» в нашем сознании неотделима от её добролюбовской интерпретации — это вполне справедливо. Даже критики, далёкие по убеждениям от Добролюбова (например, П.И.Мельников-Печерский), не могли не признать, что Островский рисует некий протест против “патриархального самодурства”, знаменитый “свод” которого “известен под названием «Домостроя»” 8. Идеология «Грозы» взывала к неизбежной борьбе с теми “уездными” данностями, которые выведены в драме: “Но неужели это, хотя и вековое, но всё-таки чуждое народу и не на всю же его массу распространённое самодурство, с такою фотографическою верностью изображённое г.Островским, — бессмертно, неужели «тёмному царству» не будет конца?” 9
«Горячее сердце» не давало этого ощущения. Напротив, в поздней комедии вроде бы подчёркивалась естественность “домостроевской” этики. Представляя целую коллекцию сатирически обрисованных “патриархальных самодуров”, Островский отнюдь не выводит их какими-то “монстрами” или неисправимыми “злодеями”. Каждого — и Курослепова, и Хлынова, и Градобоева — можно понять и по-своему оправдать, ибо в каждом, что называется, “капитал бесится”. Они совершают несправедливости, но и им не заказаны пути к исправлению. И противостоящие им персонажи оцениваются в зависимости от того, насколько естественно с точки зрения народной морали они принимают эти “самодурские” несправедливости. Вася Шустрый оказывается “лжегероем” именно тогда, когда, убоявшись рекрутчины, становится шутом у Хлынова (точнее: у “играющего” в том “капитала”). А Гаврило превращается из Иванушки-дурачка в прекрасного царевича в тот момент, когда у былого “плаксы” проявляются заветные способности к терпению и великодушию, когда он бытием своим как будто подтверждает смиренные “домостроевские” идеалы. И Параша, стремящаяся к поэтической “воле” при максималистских требованиях к жизни и к людям, вдруг осознаёт, что “домостроевская” этика, по большому счёту, этой самой “воле” никак не противостоит: “Вот, батюшка, спасибо тебе, что ты меня, сироту, вспомнил. Много лет прошло, а в первый раз я тебе кланяюсь с таким чувством, как надо дочери. Долго я тебе чужая была, а не я виновата. Я тебе с своей любовью не навязываюсь, а коль хочешь ты моей любви, так умей беречь её” (V, 258).
В «Горячем сердце» — в пределах того же художественного пространства, что и в «Грозе», в пределах того же “города Калинова” и с теми же самыми героями — разворачивается принципиально иной конфликт, предполагающий иные пути разрешения. Кажется, что именно такова была мысль Островского, назвавшего город в «Горячем сердце» прославленным по «Грозе» именем. Русская провинция многолика, и ни один исход для неё не становится окончательным.
Актёр и драматург А.И.Сумбатов-Южин так охарактеризовал топос «Грозы» (эта характеристика может быть применена и к «Горячему сердцу»): “Волжский городок, в котором, кажется, никаких волнующих тогдашние центры России вопросов, сомнений, переживаний не существует. Мир, живущий патриархально, смотрящий только назад, взявший основным правилом — не делать ни малейшей попытки, даже в интересах личного счастья, изменить что-нибудь в том, что раз установлено. Быт глухой и мрачный. Забилась в нём живая душа. Явление опять вполне бытовое, вполне реальное. Забилась живая душа, затеплилась, захотела любви, простора. Начинает развиваться психологическая драма…” 10
А разрешиться эта психологическая драма может каким угодно способом. Островский тем и велик, что не исключает никаких возможностей.
Примечания
1 Здесь и ниже произведения Островского цит. по изд.: ОстровскийА.Н. Полн. собр. соч.: В 16т. М., 1949–1953. Римскими цифрами указывается том, арабскими — страница.
2 Лебедев Ю.В. Русская литература ХIХ века. 10-й класс. Учебник для общеобразовательных учреждений. М., 2000. Ч.2. С.37.
3 Дудышкин С.С. Две народные драмы // Драма А.Н.Островского «Гроза» в русской критике. Л., 1990. С.69.
4 Журавлёва А.И. А.Н. Островский —комедиограф. М., 1981. С.189.
5 См.: Литягин А.А., Тарабукина А.В. К вопросу о центре России (топографические представления жителей Старой Руссы) // Русская провинция: миф — текст — реальность. М.–СПб., 2000. С.334–347; АбашевВ. Пермь как центр мира // Абашев В. Пермь как текст. Пермь, 2000. С.102–115.
6 Цит. по: Ревякин А.И. «Гроза» А.Н. Островского. М., 1962. С.214.
7 Журавлёва А.И. Указ. соч. С.193.
8 Мельников-Печерский П.И. «Гроза». Драма в пяти действиях А.Н.Островского // Драма А.Н. Островского «Гроза» в русской критике. С.99.
9 Там же. С.100.
10 Сумбатов-Южин А.И. Романтизм и Островский // Там же. С.301.
Мы входим в город Калинов со стороны общественного сада. На минуту задержимся, посмотрим на Волгу, на берегу которой раскинулся сад. Красиво! Глаз не оторвать! Вот и Кулигин говорит тоже: «Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется!» Люди, наверное, здесь живут мирные, спокойные, размеренные и добрые. Так ли это?
Каким показан город Калинов? Работа над двумя монологами Кулигина (действие 1, явл. 3; действие 3, явл. 3).
1. Выделите слова, которые особенно характеризуют жизнь в городе. «Жестокие нравы»; «грубость да бедность нагольная»; «честным трудом никогда не заработать больше насущного хлеба»; «старается бедного закабалить»; «на труды даровые еще больше денег наживать»; «не доплачу копейку»; «торговлю подрывают из зависти»; «враждуют» и т. п. это принципы жизни в городе. 2. Выделите слова, которые особенно ярко характеризуют жизнь в семье. «Бульвар делали, а не гуляют»; «ворота заперты и собаки спущены»; «чтобы люди не видали, как они своих домашних едят поедом, да семью тиранят»; «слезы льются за этими запорами, невидимые и неслышимые»; «за этими замками разврату темного да пьянства» и т. п. — это принципы жизни в семье. Если в Калинове так плохо, то почему вначале — чудесный вид, Волга, такая же прекрасная природа и в сцене свидания Катерины и Бориса? Вывод.
Город Калинов противоречив. С одной стороны — чудесное место, где располагается город.
С другой — ужасная жизнь в этом городе. Красота в том, что не зависит от хозяев города, они не могут подчинить себе природу. Вопросы для обсуждения
1. Как можно оценить монологи Феклуши (действие 1, явл. 2; действие 3, явл.
1)? Каким предстает город в ее восприятии? (Блаалепие, красота дивная, обетованная земля, рай и тишина.)
2. Какой прием использует автор, рассказывая о жизни в городе? (Контраст.)
3. Каковы жители, обитающие здесь? (Верят рассказам Феклуши, которые показывают ее темноту и невежество: рассказ об огненном змее; о ком-то с черным лицом; о времени, которое становится короче, — действие 3, явл. 1; о других странах — действие 2, явл. 1. Боятся грозы — действие 4, явл. 4. Верят, что Литва упала с неба, — действие 4, явл. 1.)
4. Чем отличается от жителей города Кулигин? (Образованный человек, механик-самоучка — фамилия напоминает фамилию Кулибин. Чувствует красоту природы. Эстетически стоит выше других героев: Поет песни, цитирует Ломоносова. Ратует за улучшение города, пытается уговорить Дикого дать деньги на солнечные часы, на громоотвод. Пытается влиять на жителей, просвещать их, объясняя грозу как явление природы. Таким образом, Кулигин олицетворяет лучшую часть жителей города, но он одинок в своих стремлениях, поэтому его считают чудаком. Вечный мотив горя от ума.)
5. Кого мы можем считать «хозяевами города»? Как появляются эти герои на сцене? (Подготовленное Появление — вначале о них говорят другие, а потом они сами выходят на сцену.) 6. Кто подготавливает их появление? (Кудряш вводит Дикого, Феклуша — Кабаниху.) Дикой и Кабаниха — «хозяева» «темного царства». Основной прием раскрытия их характеров — речевая характеристика. Следует обратить внимание на анализ их основных реплик: Дикой Кабаниха
О нем: «ругатель»; «как с цепи сорвался»
О ней: «все под видом благочестия»; «ханжа, нищих оделяет, а домашних заела совсем»; «бранится»; «точит, как ржа железо»
Он сам: «дармоед»; «проклятый»; «провались ты»; «глупый человек»; «поди ты прочь»; «что Я тебе — ровный что ли»; «с рылом-то и лезет Разговаривать»; «разбойник»; «аспид»; «дурак» И др.
Она сама: «вижу, что вам воли хочется»; «тебя не станет бояться, меня и подавно»; «хочешь своей волей жить»; «дурак»; «приказывай жене»; «должен исполнять, что мать говорит»; «куда воля-то ведет» и др.
Вывод. Дикой — ругатель, грубиян, чувствует свою власть над людьми, самодур
Вывод. Кабаниха — ханжа, не терпит воли и неподчинения, действует страхом Общий вывод.
Кабаниха страшнее Дикого, так как ее поведение лицемерно. Дикой — ругатель, самодур, но все его действия открыты. Кабаниха, прикрываясь религией и заботой о других, подавляет волю.
Она больше всего боится, что кто-то станет жить своей волей. Результаты действий этих героев: Талантливый Кулигин считается чудаком и говорит: «Нечего делать, надо покориться!» Добрый, но безвольный Тихон пьет и мечтает вырваться из дома: «…
а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь». Он полностью подчинен матери. Варвара приспособилась к этому миру и стала обманывать: «И я раньше не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало». Образованный Борис вынужден приспосабливаться к самодурству Дикого, чтобы получить наследство. Так «ломает» «темное царство» неплохих людей, заставляя их терпеть и молчать.
Город Калинов – провинция, далеко отстающая в плане развития. Здесь, кажется, всё застыло, и никогда уже не тронется с места – так и останется под слоем пыли и паутины невежества.
В этой паутине, в своем “тёмном царстве”, господствуют сплошь самодуры и тираны, опутывающие город сетью обманов и лжи. Они настолько утвердили свою власть, что вторая половина жителей, так называемых – “угнетенных”, ничего не препринимает для своего же собственного освобождения, и предпочитает отступить в сторону, покориться жестокой стихии.
Не нужно говорить, что в городе царит корысть и жадность; ведь именно с помощью денег угнетатели заполучили свой сомнительный авторитет. Всё: разрозненность общества, страх, алчность и уверенность в собственной силе – всё это по вине денег, которых у кого-то много, а у кого-то – слишком мало для того, чтобы упрочить свое положение. Общество прогнило насквозь, и оно не стремится, а значит – никогда не достигнет, красоты чувств и широты ума; большее пожирает меньшее, и невежды с “тёмной стороны” города тянут немногих, кто ещё сохранил в себе какую-то искренность, на дно. И те не смеют сопротивляться.
Единственное, что сохранило свою первозданную чистоту – это природа, которая здесь набирает всю свою силу, и в конце концов разражается сильнейшими грозами, словно в знак протеста против очерствевших изнутри людей.
Добавил: AdinAdin
Беру!
Город Калинов — провинция, далеко отстающая в плане развития. Здесь, кажется, всё застыло, и никогда уже не тронется с места — так и останется под слоем пыли и паутины невежества.
В этой паутине, в своем «тёмном царстве», господствуют сплошь самодуры и тираны, опутывающие город сетью обманов и лжи. Они настолько утвердили свою власть, что вторая половина жителей, так называемых — «угнетенных», ничего не препринимает для своего же собственного освобождения, и предпочитает отступить в сторону, покориться жестокой стихии.
Не нужно говорить, что в городе царит корысть и жадность; ведь именно с помощью денег угнетатели заполучили свой сомнительный авторитет. Всё: разрозненность общества, страх, алчность и уверенность в собственной силе — всё это по вине денег, которых у кого-то много, а у кого-то — слишком мало для того, чтобы упрочить свое положение. Общество прогнило насквозь, и оно не стремится, а значит — никогда не достигнет, красоты чувств и широты ума; большее пожирает меньшее, и невежды с «тёмной стороны» города тянут немногих, кто ещё сохранил в себе какую-то искренность, на дно. И те не смеют сопротивляться.
Единственное, что сохранило свою первозданную чистоту — это природа, которая здесь набирает всю свою силу, и в конце концов разражается сильнейшими грозами, словно в знак протеста против очерствевших изнутри людей.
В городе
Калинове
Вячеслав
Кошелев
г.Великий
Новгород
«В городе Калинове»
— излюбленная тема школьного сочинения, которая предлагается учителем на
начальном этапе изучения драмы Островского «Гроза». Дидактическая цель этой
темы очевидна: во-первых, сочинение должно показать, насколько внимательно
школьники прочитали пьесу; во-вторых, само изложение проблемы должно подвести к
той трактовке «Грозы», которую дал в своё время Добролюбов. Сочинение в этом
случае превращается в рассуждение на тему известного монолога Кулигина из
третьего явления первого действия «Грозы» (II, 215–216) 1: “жестокие
нравы”, “запоры”, “самодуры” — и само собой оказывается уместен “луч света в
тёмном царстве”, ибо, как пишет последний школьный учебник: “В купеческом
Калинове Островский видит мир, порывающий с нравственными традициями народной
жизни” 2.
Если же отвлечься от идеологизированной установки и
посмотреть на место действия «Грозы» с позиций “нешкольного” Островского, то
оно открывается не вполне ожиданной стороной.
“Действие
происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом” (II, 210). Здесь не
обозначено, что Калинов — уездный город, но это обстоятельство уясняется из
того же монолога Кулигина, описывающего в качестве высшей городской власти
городничего. Показательно, что в позднейших краеведческих разысканиях на право
быть “прототипом” Калинова претендовали несколько именно уездных городов
Тверской и Костромской губерний: Ржев, Торжок, Городня, Корчев, Калязин, Кинешма…
“В дрянном затхлом уездном городишке, в котором должны быть хорошие лабазы и
«нарочитая» торговля крупчаткой, в городке, в котором, начальническою милостью,
правит безапелляционно какой-нибудь городничий, в котором (городке) есть
достаточное число храмов Божьих и домы обывателей выстроены прочно, с крепкими
воротами, как у раскольников, и более крепкими засовами в городке, в
котором люди умеют богатеть, в котором непременно должна быть одна большая,
грязная улица и на ней нечто вроде гостиного двора, и почётные купцы, о которых
г.Тургенев сказал, что они «трутся обыкновенно около своих лавок и
притворяются, будто торгуют», — в этаком-то городке, каких мы с вами видали
много, а проезжали, не видав, ещё более, произошла та трогательная драма, которая
нас так поразила” 3. Так охарактеризовал критик «Отечественных
записок» С.С.Дудышкин место действия «Грозы» сразу же после первой постановки
драмы.
Подавляющее
большинство пьес Островского, москвича по рождению и воспитанию, — это “картины
московской жизни”. Вместе с тем топос уездного города возник в его
драматическом творчестве довольно рано — и оказался противопоставлен Москве. В
уездном городе происходит действие комедии «Не в свои сани не садись» (1852), и
в тексте комедии содержится показательная антиномия: уездный город — Москва.
“Москва” и “уездный город” становятся в открытую оппозицию друг другу.
“Благородный” жених героини Вихорев сетует, что ему “не с чем в Москву
приехать” (I, 229), а стремится он как раз “в столицу”; тётка Дуни с тоской
вспоминает прежнее житьё в Москве и романсы “приказчика Вани” (I, 238); Вихорев
уговаривает купца Русакова переехать в Москву, выдвигая характерные аргументы:
“Не правда ли, там жизнь совсем другая: больше образованности, больше
развлечения. Я думаю, посмотревши на столичную жизнь, довольно скучно жить в
уездном городе”. И — о Дуне: “Я бы свозил её в Москву, показал бы ей общество,
разные удовольствия…” (I, 244–245). Между тем, познакомившись с Дуней,
определяет для невесты совсем иной житейский топос: “Конечно, с такой женой
нельзя в столицу показаться, а в уезде ничего, жили бы припеваючи” (I, 235).
Обратим
внимание: для провинциала в пьесах Островского в роли столицы всегда выступает
Москва и никогда — Петербург. В драме «Гроза» в Москву из Калинова постоянно
стремится Тихон, в «Горячем сердце» о поездках в Москву упоминает Вася. И вовсе
нет гоголевского: “Эх, Петербург! Что за жизнь, право!..” Дело здесь не в
“москвофильстве” (или “славянофильстве”) Островского, а во внутреннем
самоощущении провинциала: ему естественнее переместиться в хлебосольную Москву,
чем в чиновный и “условный” Петербург. В сущности, топосы Москвы и уездного
города, несмотря на видимую антиномичность, сближены: в Москве просто “больше
образованности” и “разных удовольствий”, но формы московского мира отнюдь не
противостоят тем стандартам “затхлого уездного городишки”, которые выделил
Дудышкин при первом восприятии «Грозы».
В комедии «Не в
свои сани не садись» уездный город носит название “Черёмухин” (I, 221).
Название вполне условное: потерпев матримониальную неудачу в Черёмухине,
“благородный” жених собирается искать счастья в соседнем Короваеве,
расположенном “недалёко — всего вёрст пятьдесят” (I, 256). Топонимической
основой названия в данном случае оказывается распространённое в России растение
(черёмуха; как для Калинова — калина) или животное (корова). Название и
подчёркнутая “теснота” расположения уездных городков демонстрируют их
типичность для России.
Вероятно, от
ощущения этой “типичности” Островский в дальнейшем вовсе отказался от
“называния”. Действие его “уездных” пьес чаще всего происходит в неназванном
“уездном городе” («Бедность не порок», I, 269; «Грех да беда на кого не живёт»,
III, 246). В “зрелых” драмах Островского убирается даже “уездный город” —
возникает “захолустье” или “уездное захолустье”, которое тоже на поверку
оказывается городом («Поздняя любовь», VI, 307; «Трудовой хлеб», VII, 116;
«Счастливый день», X, 111). Таким же “безымянным” предстаёт и “губернский
город” в пьесах «Волки и овцы», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые»; в
«Бесприданнице» и «Красавце-мужчине» этот город получает условное название
“Бряхимов”.
“Уездный город
Калинов” после «Грозы» появляется ещё в «Горячем сердце» (V, 177) и в «Лесе»
(VI, 7, 26). В последней пьесе, правда, Калинов выступает лишь как некий
символ. Действие комедии происходит в усадьбе Гурмыжской, но расположена эта
усадьба “верстах в 5-ти от уездного города”, то есть является, в сущности,
“подгородной деревней”, топосом, имеющим особую российскую семантику. Из
реплики ко второму действию узнаём, какой именно “уездный город” имеется в
виду: странствующие актёры встречаются у “крашеного столба”, на котором по
направлению дорог прибиты две доски с надписями; на правой — “В город Калинов”,
на левой — “В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской”. Островскому в данном
случае очень важно подчеркнуть близость “подгородной усадьбы” не к другому
городу, а именно к Калинову. Отчего это?
А.И.Журавлёва,
соотнеся “город Калинов” в «Грозе» и “уездный город Калинов” в «Горячем
сердце», пришла к выводу о том, что в последней пьесе “какая-то другая
топография”: “…не дали, а леса дремучие, никак не чувствуется Волга, хотя
река и упоминается. Но самое главное — нет здесь той замкнутости мира, которая
так важна в «Грозе»” 4. Это наблюдение кажется нам несколько
надуманным.
Характерная
черта провинциального сознания — склонность к мифотворчеству. Один из основных
идеологических мифов русской провинции — представление о локусе собственного
местопребывания как о центре мира 5. Именно с этих позиций Кабанова
подходит к оценке Калинова, последнего оплота благодатной старины; именно
исходя из этой посылки Феклуша противопоставляет “беготню” Москвы “тишине”
уездного города: зачем же суетиться, находясь “в центре”? И именно поэтому
Курослепов так боится того, что “небо валится”, — куда же ещё оно свалится, как
не в центр? Градобоев, повествующий о повадках турок (которые “аман кричат”,
что значит “по-русски: пардон”), охотно выполняет роль Феклуши, рассказывающей
про бытие чужеземных “салтанов” (“Махнут турецкий” и “Махнут персидский”): в
подтексте того и другого повествования — мысль о превосходстве “нашего”,
“срединного” и “праведного” топоса над чуждым, из дальних земель. Основной
стереотип “уездного” сознания воплощён в обоих “Калиновых” одинаково.
Сходны и
“модели” калиновской жизни, представленные в «Грозе» домом Кабановых, а в
«Горячем сердце» домом Курослеповых. Правда, в позднейшей “народной комедии”, в
соответствии с её поэтикой, блестяще раскрытой в работе А.И.Журавлёвой,
отсутствуют собственно идеологические (идеологемные) фигуры, подобные Марфе
Игнатьевне Кабановой, но сами свойства исходного топоса от этого не меняются.
Сходны и модели
“городового управления”, развёрнутые в обеих пьесах. В «Грозе» она намечена в
том же монологе Кулигина, рассказывающего о жалобах мужиков городничему на
обман Дикого: “Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: «Стоит
ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать!..»” (II,
216). Эта же модель в «Горячем сердце» представлена в серии “градобоевских”
сцен: от жалоб городничего на зависимость от купеческих кошельков (“Поди-ка
заступись я за приказчика, что хозяева-то заговорят! Ни мучки мне не пришлют,
ни лошадкам овсеца…” — V, 218) до прямых сцен “начальнического” унижения в присутствии
самодура (“Турок я так не боялся, как боюсь вас, чертей! Через душу ведь я пью
для тебя, для варвара” — V, 230).
Сходны,
наконец, и основные ориентиры топографии уездного города, организующие
пространство, занятое похожими домами обывателей. Собор, из которого выходят в
“общественный сад”; бульвар, который “сделали, а не гуляют”; остатки торговых
“арок” — это в «Грозе». В «Горячем сердце» к этим ориентирам прибавляется
“пристань”, “площадь на выезде из города” с “городническим домом” и “арестантской”
на ней — и “дача Хлынова”, выполняющая роль “подгородной деревни”. С этой дачей
связано и представление о “лесах дремучих”, родственное аналогичному
представлению в комедии «Лес».
Единственный
“калиновский” ориентир, присутствующий в «Грозе» и отсутствующий в «Горячем
сердце», — это Волга. Но в «Грозе» Волга — это не просто топографическая
деталь, это одно из основных действующих лиц, адекватно отражающее личность
самого автора (ср. восклицание С.А.Юрьева: “Разве «Грозу» Островский написал?
«Грозу» Волга написала!” 6). Волга даёт представление о “высоком” и
созвучна драматургии образа Катерины — трагического образа, “вставленного” в
рамку бытовой “мещанской драмы”. В «Горячем сердце» ничего похожего нет — и
символ “Волги” для неё оказывается лишним. Но сам топос “города Калинова” от
отсутствия Волги не изменяется.
Да и население
уездного города Калинова в обеих пьесах одинаково. “Внесценический” городничий
в «Грозе» ни обликом, ни повадками не отличается от Градобоева в «Горячем
сердце». Он управляет типично купеческим городом: и в той, и в другой пьесе в
“верхнем” социальном этаже оказываются богатые купцы, подлинные “властители”
жизни. Они весьма похожи по повадкам — только в «Горячем сердце» эти “повадки”
предстают вовсе в смешном виде. Кабанову, Дикого и Тихона функционально
заменяют “Павлин Павлиныч Курослепов, именитый купец” и “Тарас Тарасыч Хлынов,
богатый подрядчик”. Уже сами фамилии демонстрируют, что способ обрисовки этих
персонажей — гротескно-сатирический. Фамилия “Курослепов” произведена от “курячьей
слепоты” (“глазной недуг, без боли, но отымающий зрение от заката до восхода
солнца; для такого больного нет зари и нет свету от огня” — В.И. Даль), что в
соединении с именем и отчеством (вызывающим представление о “павлине”, глупой
птице, важно распускающей перья) и с начальным представительным указанием на
то, что купец “заспался совсем, уж никакого понятия нету ни к чему”, вызывает
представление остро комическое. Столь же показательна фамилия “Хлынов” (от
диалектного хлын — “тунеядец, мошенник, вор, обманщик, барышник, кулак” —
В.И.Даль). В соединении с именем-отчеством, напоминающим “трах-тарарах”, это
именование вызывает соответствующее облику впечатление. “Савел Прокофьевич
Дикой” тоже, конечно, “пронзительный мужик”, но и он не может идти в сравнение
с этими монстрами.
Дикие,
Кабановы, Курослеповы, Хлыновы — это, как водится, персонажи, олицетворяющие
обыденность калиновского уездного мира. Но сам этот мир многоцветен: его
“праздничную” сторону представляет обязательная для уездного топоса фигура
“городского сумасшедшего”. В «Грозе» это Кулигин, “часовщик-самоучка,
отыскивающий перпетуум-мобиле”; в «Горячем сердце» — “Аристарх, мещанин”.
Сходство этих двух фигур уже отмечалось: “Кулигин свои чисто поэтические,
чудаческие, мечтательские затеи сопровождает рассуждениями о пользе,
рационалистическими речами, в которые и сам искренне верит. Аристарх —
откровенный поэт, мечтатель, и никакой мистифицирующей пользы от своих затей он
не обещает. Он как бы представляет калиновское искусство. Ему радостно создавать
все эти сказочные спектакли и игры, хотя бы и на потеху Хлынову” 7.
Между двумя
полюсами — обыденности и “праздничности” — располагаются остальные обыватели
города Калинова, тоже весьма сходные в обеих пьесах. Тип уездного интеллигента,
который выделяется из общей толпы какими-то внешними чертами, но на поверку
оказывается слаб характером и не в состоянии противостоять общей атмосфере
несправедливости (Борис Григорьевич, Вася Шустрый). Тип приказчика, могущего
сохранять известную независимость (Ваня Кудряш, Гаврило). Тип девушки
(женщины), стремящейся в этой нравственно придавленной обстановке декларировать
и осуществить идеал свободы личности: в «Грозе» это Варвара, в «Горячем сердце»
— Параша. Примечательно, что основное “фабульное” событие комедии — кража денег
у Курослепова, сутенёрство и шантаж приказчика Наркиса — так и остаётся “на
обочине” зрительского интереса и никак не составляет главного в отражении
русского уездного топоса.
Но что
примечательно: в двух пьесах, действие которых происходит в одном “городе
Калинове”, с похожими персонажами — этот топос по-разному функционирует
идеологически. Драма «Гроза» в нашем сознании неотделима от её добролюбовской
интерпретации — это вполне справедливо. Даже критики, далёкие по убеждениям от
Добролюбова (например, П.И.Мельников-Печерский), не могли не признать, что
Островский рисует некий протест против “патриархального самодурства”,
знаменитый “свод” которого “известен под названием «Домостроя»” 8.
Идеология «Грозы» взывала к неизбежной борьбе с теми “уездными” данностями,
которые выведены в драме: “Но неужели это, хотя и вековое, но всё-таки чуждое
народу и не на всю же его массу распространённое самодурство, с такою
фотографическою верностью изображённое г.Островским, — бессмертно, неужели
«тёмному царству» не будет конца?” 9
«Горячее
сердце» не давало этого ощущения. Напротив, в поздней комедии вроде бы
подчёркивалась естественность “домостроевской” этики. Представляя целую
коллекцию сатирически обрисованных “патриархальных самодуров”, Островский отнюдь
не выводит их какими-то “монстрами” или неисправимыми “злодеями”. Каждого — и
Курослепова, и Хлынова, и Градобоева — можно понять и по-своему оправдать, ибо
в каждом, что называется, “капитал бесится”. Они совершают несправедливости, но
и им не заказаны пути к исправлению. И противостоящие им персонажи оцениваются
в зависимости от того, насколько естественно с точки зрения народной морали они
принимают эти “самодурские” несправедливости. Вася Шустрый оказывается
“лжегероем” именно тогда, когда, убоявшись рекрутчины, становится шутом у
Хлынова (точнее: у “играющего” в том “капитала”). А Гаврило превращается из
Иванушки-дурачка в прекрасного царевича в тот момент, когда у былого “плаксы”
проявляются заветные способности к терпению и великодушию, когда он бытием
своим как будто подтверждает смиренные “домостроевские” идеалы. И Параша,
стремящаяся к поэтической “воле” при максималистских требованиях к жизни и к
людям, вдруг осознаёт, что “домостроевская” этика, по большому счёту, этой
самой “воле” никак не противостоит: “Вот, батюшка, спасибо тебе, что ты меня,
сироту, вспомнил. Много лет прошло, а в первый раз я тебе кланяюсь с таким
чувством, как надо дочери. Долго я тебе чужая была, а не я виновата. Я тебе с
своей любовью не навязываюсь, а коль хочешь ты моей любви, так умей беречь её”
(V, 258).
В «Горячем
сердце» — в пределах того же художественного пространства, что и в «Грозе», в
пределах того же “города Калинова” и с теми же самыми героями — разворачивается
принципиально иной конфликт, предполагающий иные пути разрешения. Кажется, что
именно такова была мысль Островского, назвавшего город в «Горячем сердце»
прославленным по «Грозе» именем. Русская провинция многолика, и ни один исход
для неё не становится окончательным.
Актёр и
драматург А.И.Сумбатов-Южин так охарактеризовал топос «Грозы» (эта
характеристика может быть применена и к «Горячему сердцу»): “Волжский городок,
в котором, кажется, никаких волнующих тогдашние центры России вопросов,
сомнений, переживаний не существует. Мир, живущий патриархально, смотрящий
только назад, взявший основным правилом — не делать ни малейшей попытки, даже в
интересах личного счастья, изменить что-нибудь в том, что раз установлено. Быт
глухой и мрачный. Забилась в нём живая душа. Явление опять вполне бытовое,
вполне реальное. Забилась живая душа, затеплилась, захотела любви, простора.
Начинает развиваться психологическая драма…” 10
А разрешиться
эта психологическая драма может каким угодно способом. Островский тем и велик,
что не исключает никаких возможностей.
Примечания
1 Здесь и ниже произведения Островского цит.
по изд.: ОстровскийА.Н. Полн. собр. соч.: В 16т. М., 1949–1953. Римскими
цифрами указывается том, арабскими — страница.
2 Лебедев Ю.В. Русская литература ХIХ века.
10-й класс. Учебник для общеобразовательных учреждений. М., 2000. Ч.2. С.37.
3 Дудышкин С.С. Две народные драмы // Драма
А.Н.Островского «Гроза» в русской критике. Л., 1990. С.69.
4 Журавлёва А.И. А.Н. Островский
—комедиограф. М., 1981. С.189.
5 См.: Литягин А.А., Тарабукина А.В. К
вопросу о центре России (топографические представления жителей Старой Руссы) //
Русская провинция: миф — текст — реальность. М.–СПб., 2000. С.334–347; АбашевВ.
Пермь как центр мира // Абашев В. Пермь как текст. Пермь, 2000. С.102–115.
6 Цит. по: Ревякин А.И. «Гроза» А.Н.
Островского. М., 1962. С.214.
7 Журавлёва А.И. Указ. соч. С.193.
8 Мельников-Печерский П.И. «Гроза». Драма в
пяти действиях А.Н.Островского // Драма А.Н. Островского «Гроза» в русской
критике. С.99.
9 Там же. С.100.
10 Сумбатов-Южин А.И. Романтизм и Островский
// Там же. С.301.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/
Тип: Сочинение
Предмет: Литература
Все сочинения по литературе »
Язык: Русский
Автор: USER
Дата: 21 мар 2004
Формат: RTF
Размер: 17 Кб
Страниц: 5
Слов: 2476
Букв: 15724
Просмотров за сегодня: 1
За 2 недели: 1
За все время: 50
Тезисы:
Да и население уездного города Калинова в обеих пьесах одинаково.
“Москва” и “уездный город” становятся в открытую оппозицию друг другу.
Основной стереотип “уездного” сознания воплощён в обоих “Калиновых” одинаково.
Сходны и модели “городового управления”, развёрнутые в обеих пьесах.
Драма А.Н.Островского “Гроза” в русской критике.
Вероятно, от ощущения этой “типичности” Островский в дальнейшем вовсе отказался от “называния”.
Характерная черта провинциального сознания – склонность к мифотворчеству.
В “Горячем сердце” ничего похожего нет – и символ “Волги” для неё оказывается лишним.
Но сам топос “города Калинова” от отсутствия Волги не изменяется.
Уже сами фамилии демонстрируют, что способ обрисовки этих персонажей – гротескно-сатирический.
В городе Калинове
Вячеслав Кошелев
г.Великий Новгород
В городе Калинове излюбленная тема школьного сочинения, которая предлагается учителем на начальном этапе изучения драмы Островского Гроза. Дидактическая цель этой темы очевидна: во-первых, сочинение должно показать, насколько внимательно школьники прочитали пьесу; во-вторых, само изложение проблемы должно подвести к той трактовке Грозы, которую дал в своё время Добролюбов. Сочинение в этом случае превращается в рассуждение на тему известного монолога Кулигина из третьего явления первого действия Грозы (II, 215216) 1: “жестокие нравы”, “запоры”, “самодуры” и само собой оказывается уместен “луч света в тёмном царстве”, ибо, как пишет последний школьный учебник: “В купеческом Калинове Островский видит мир, порывающий с нравственными традициями народной жизни” 2.
Если же отвлечься от идеологизированной установки и посмотреть на место действия Грозы с позиций “нешкольного” Островского, то оно открывается не вполне ожиданной стороной.
“Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом” (II, 210). Здесь не обозначено, что Калинов уездный город, но это обстоятельство уясняется из того же монолога Кулигина, описывающего в качестве высшей городской власти городничего. Показательно, что в позднейших краеведческих разысканиях на право быть “прототипом” Калинова претендовали несколько именно уездных городов Тверской и Костромской губерний: Ржев, Торжок, Городня, Корчев, Калязин, Кинешма… “В дрянном затхлом уездном городишке, в котором должны быть хорошие лабазы и нарочитая торговля крупчаткой, в городке, в котором, начальническою милостью, правит безапелляционно какой-нибудь городничий, в котором (городке) есть достаточное число храмов Божьих и домы обывателей выстроены прочно, с крепкими воротами, как у раскольников, и более крепкими засовами в городке, в котором люди умеют богатеть, в котором непременно должна быть одна большая, грязная улица и на ней нечто вроде гостиного двора, и почётные купцы, о которых г.Тургенев сказал, что они трутся обыкновенно около своих лавок и притворяются, будто торгуют, в этаком-то городке, каких мы с вами видали много, а проезжали, не видав, ещё более, произошла та трогательная драма, которая нас так поразила” 3. Так охарактеризовал критик Отечественных записок С.С.Дудышкин место действия Грозы сразу же после первой постановки драмы.
Подавляющее большинство пьес Островского, москвича по рождению и воспитанию, это “картины московской жизни”. Вместе с тем топос уездного города возник в его драматическом творчестве довольно рано и оказался противопоставлен Москве. В уездном городе происходит действие комедии Не в свои сани не садись (1852), и в тексте комедии содержится показательная антиномия: уездный город Москва. “Москва” и “уездный город” становятся в открытую оппозицию друг другу. “Благородный” жених героини Вихорев сетует, что ему “не с чем в Москву приехать” (I, 229), а стремится он как раз “в столицу”; тётка Дуни с тоской вспоминает прежнее житьё в Москве и романсы “приказчика Вани” (I, 238); Вихорев уговаривает купца Русакова переехать в Москву, выдвигая характерные аргументы: “Не правда ли, там жизнь совсем другая: больше образованности, больше развлечения. Я думаю, посмотревши на столичную жизнь, довольно скучно жить в уездном городе”. И о Дуне: “Я бы свозил её в Москву, показал бы ей общество, разные удовольствия…” (I, 244245). Между тем, познакомившись с Дуней, определяет для невесты совсем иной житейский топос: “Конечно, с такой женой нельзя в столицу показаться, а в уезде ничего, жили бы припеваючи” (I, 235).
Обратим внимание: для провинциала в пьесах Островского в роли столицы всегда выступает Москва и никогда Петербург. В драме Гроза в Москву из Калинова постоянно стремится Тихон, в Горячем сердце о поездках в Москву упоминает Вася. И вовсе нет гоголевского: “Эх, Петербург! Что за жизнь, право!..” Дело здесь не в “москвофильстве” (или “славянофильстве”) Островского, а во внутреннем самоощущении провинциала: ему естественнее переместиться в хлебосольную Москву, чем в чиновный и “условный” Петербург. В сущности, топосы Москвы и уездного города, несмотря на видимую антиномичность, сближены: в Москве просто “больше образованности” и “разных удовольствий”, но формы московского мира отнюдь не противостоят тем стандартам “затхлого уездного городишки”, которые выделил Дудышкин при первом восприятии Грозы.
В комедии Не в свои сани не садись уездный город носит название “Черёмухин” (I, 221). Название вполне условное: потерпев матримониальную неудачу в Черёмухине, “благородный” жених собирается искать счастья в соседнем Короваеве, расположенном “недалёко всего вёрст пятьдесят” (I, 256). Топонимической основой названия в данном случае оказывается распространённое в России растение (черёмуха; как для Калинова калина) или животное (корова). Название и подчёркнутая “теснота” расположения уездных городков демонстрируют их типичность для России.
Вероятно, от ощущения этой “типичности” Островский в дальнейшем вовсе отказался от “называния”. Действие его “уездных” пьес чаще всего происходит в неназванном “уездном городе” (Бедность не порок, I, 269; Грех да беда на кого не живёт, III, 246). В “зрелых” драмах Островского убирается даже “уездный город” возникает “захолустье” или “уездное захолустье”, которое тоже на поверку оказывается городом (Поздняя любовь, VI, 307; Трудовой хлеб, VII, 116; Счастливый день, X, 111). Таким же “безымянным” предстаёт и “губернский город” в пьесах Волки и овцы, Таланты и поклонники, Без вины виноватые; в Бесприданнице и Красавце-мужчине этот город получает условное название “Бряхимов”.
“Уездный город Калинов” после Грозы появляется ещё в Горячем сердце (V, 177) и в Лесе (VI, 7, 26). В последней пьесе, правда, Калинов выступает лишь как некий символ. Действие комедии происходит в усадьбе Гурмыжской, но расположена эта усадьба “верстах в 5-ти от уездного города”, то есть является, в сущности, “подгородной деревней”, топосом, имеющим особую российскую семантику. Из реплики ко второму действию узнаём, какой именно “уездный город” имеется в виду: странствующие актёры встречаются у “крашеного столба”, на котором по направлению дорог прибиты две доски с надписями; на правой “В город Калинов”, на левой “В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской”. Островскому в данном случае очень важно подчеркнуть близость “подгородной усадьбы” не к другому городу, а именно к Калинову. Отчего это?
А.И.Журавлёва, соотнеся “город Калинов” в Грозе и “уездный город Калинов” в Горячем сердце, пришла к выводу о том, что в последней пьесе “какая-то другая топография”: “…не дали, а леса дремучие, никак не чувствуется Волга, хотя река и упоминается. Но самое главное нет здесь той замкнутости мира, которая так важна в Грозе” 4. Это наблюдение кажется нам несколько надуманным.
Характерная черта провинциального сознания склонность к мифотворчеству. Один из основных идеологических мифов русской провинции представление о локусе собственного местопребывания как о центре мира 5. Именно с этих позиций Кабанова подходит к оценке Калинова, последнего оплота благодатной старины; именно исходя из этой посылки Феклуша противопоставляет “беготню” Москвы “тишине” уездного города: зачем же суетиться, находясь “в центре”? И именно поэтому Курослепов так боится того, что “небо валится”, куда же ещё оно свалится, как не в центр? Градобоев, повествующий о повадках турок (которые “аман кричат”, что значит “по-русски: пардон”), охотно выполняет роль Феклуши, рассказывающей про бытие чужеземных “салтанов” (“Махнут турецкий” и “Махнут персидский”): в подтексте того и другого повествования мысль о превосходстве “нашего”, “срединного” и “праведного” топоса над чуждым, из дальних земель. Основной стереотип “уездного” сознания воплощён в обоих “Калиновых” одинаково.
Сходны и “модели” калиновской жизни, представленные в Грозе домом Кабановых, а в Горячем сердце домом Курослеповых. Правда, в позднейшей “народной комедии”, в соответствии с её поэтикой, блестяще раскрытой в работе А.И.Журавлёвой, отсутствуют собственно идеологические (идеологемные) фигуры, подобные Марфе Игнатьевне Кабановой, но сами свойства исходного топоса от этого не меняются.
Сходны и модели “городового управления”, развёрнутые в обеих пьесах. В Грозе она намечена в том же монологе Кулигина, рассказывающего о жалобах мужиков городничему на обман Дикого: “Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать!..” (II, 216). Эта же модель в Горячем сердце представлена в серии “градобоевских” сцен: от жалоб городничего на зависимость от купеческих кошельков (“Поди-ка заступись я за приказчика, что хозяева-то заговорят! Ни мучки мне не пришлют, ни лошадкам овсеца…” V, 218) до прямых сцен “начальнического” унижения в присутствии самодура (“Турок я так не боялся, как боюсь вас, чертей! Через душу ведь я пью для тебя, для варвара” V, 230).
Сходны, наконец, и основные ориентиры топографии уездного города, организующие пространство, занятое похожими домами обывателей. Собор, из которого выходят в “общественный сад”; бульвар, который “сделали, а не гуляют”; остатки торговых “арок” это в Грозе. В Горячем сердце к этим ориентирам прибавляется “пристань”, “площадь на выезде из города” с “городническим домом” и “арестантской” на ней и “дача Хлынова”, выполняющая роль “подгородной деревни”. С этой дачей связано и представл
Помогите написать сочинение на тему ” В городе Калинове”
Ответы:
Город Калинов – провинция, далеко отстающая в плане развития. Здесь, кажется, всё застыло, и никогда уже не тронется с места – так и останется под слоем пыли и паутины невежества.
В этой паутине, в своем “тёмном царстве”, господствуют сплошь самодуры и тираны, опутывающие город сетью обманов и лжи. Они настолько утвердили свою власть, что вторая половина жителей, так называемых – “угнетенных”, ничего не препринимает для своего же собственного освобождения, и предпочитает отступить в сторону, покориться жестокой стихии.
Не нужно говорить, что в городе царит корысть и жадность; ведь именно с помощью денег угнетатели заполучили свой сомнительный авторитет. Всё: разрозненность общества, страх, алчность и уверенность в собственной силе – всё это по вине денег, которых у кого-то много, а у кого-то – слишком мало для того, чтобы упрочить свое положение. Общество прогнило насквозь, и оно не стремится, а значит – никогда не достигнет, красоты чувств и широты ума; большее пожирает меньшее, и невежды с “тёмной стороны” города тянут немногих, кто ещё сохранил в себе какую-то искренность, на дно. И те не смеют сопротивляться.
Единственное, что сохранило свою первозданную чистоту – это природа, которая здесь набирает всю свою силу, и в конце концов разражается сильнейшими грозами, словно в знак протеста против очерствевших изнутри людей.
Драматические события пьесы А.Н. Островского “Гроза” разворачиваются в городе Калинове. Этот городок располагается на живописном берегу Волги, с высокой кручи которого открываются взгляду необъятные российские просторы и безграничные дали. “Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется “, — восторгается местный механик-самоучка Кулигин.
Картины бескрайних далей, отозвавшиеся в лирической песне “Среди долины ровныя”, которую он напевает, имеют большое значение для передачи ощущения необъятных возможностей русской жизни, с одной стороны, и ограниченности быта в маленьком купеческом городка, с другой.
Великолепные картины волжского пейзажа органично вплелись в структуру пьесы. На первый взгляд, они противоречат ее драматической природе, но на самом деле — вносят в обрисовку места действия новые краски, выполняя тем самым важную художественную функцию: картиной обрывистого берега пьеса начинается, ею же она и заканчивается. Только в первом случае она рождает ощущение чего-то величественно-прекрасного и светлого, а во втором — катарсис. Пейзаж также служит для более яркой обрисовки действующих лиц — тонко чувствующих его красоту Кулигина и Катерины, с одной стороны, и всех, кто к нему равнодушен, — с другой.
Гениальный драматург так тщательно воссоздал место действия, что мы можем зрительно представить себе город Калинов, утопающий в зелени, каким он нарисован в пьесе. Мы видим его высокие заборы, и ворота с крепкими запорами, и деревянные дома с узорными ставенками и цветными занавесками окон, заставленных геранями и бальзаминами. Мы видим и трактиры, где в пьяном угаре кутят такие как Дикой и Тихон. Мы видим пыльные калиновские улочки, где перед домами на скамейках беседуют обыватели, купцы и странницы и где порою издалека доносится песня под аккомпанемент гитары, а за калитками домов начинается спуск к оврагу, где ночами веселится молодежь. Нашему взору открывается галерея со сводами полуразрушенных построек; общественный сад с беседками, розовыми колоколенками и старинными золочеными церквами, где чинно прогуливаются “благородные семейства” и где развертывается общественная жизнь этого маленького купеческого городка. Наконец, мы видим волжский омут, в пучине которого суждено найти свой последний приют Катерине.
Жители Калинова ведут сонное, размеренное существование: “Спать ложатся очень рано, так что непривычному человеку трудно и выдержать такую сонную ночь”. По праздникам чинно прогуливаются по бульвару, но “и то один вид делают, что гуляют, а сами ходят туда наряды показывать”. Обыватели суеверны и покорны, у них нет стремления к культуре, наукам, их не интересуют новые идеи и мысли. Источниками новостей, слухов являются странницы, богомолки, “калики перехожие”. Основой взаимоотношений людей в Калинове является материальная зависимость. Здесь деньги решают все. “Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! — говорит Кулигин, обращаясь к новому человеку в городе Борису. — В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры. Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба. А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать…” Говоря о толстосумах, Кулигин зорко замечает их взаимную вражду, паучью борьбу, сутяжничество, пристрастие к кляузам, проявление жадности и зависти. Он свидетельствует: “А между собой-то, сударь, как живут! Торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти. Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказчиков… А те им… злостные клаузы строчат на ближних. И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям”.
Ярким образным выражением проявления грубости и вражды, царящих в Калинове, становится невежественный самодур Савел Прокофьич Дикой, “ругатель” и “пронзительный мужик”, как характеризуют его жители. Наделенный необузданным нравом, он запугал своих домашних (разогнал “по чердакам и чуланам”), терроризирует племянника Бориса, который “достался ему на жертву” и на котором он, по словам Кудряша, постоянно “ездит”. Издевается он и над другими горожанами, обсчитывает, “куражится” над ними, “как его душе угодно”, справедливо полагая, что “унять-то” его все равно некому. Брань, ругань по любому поводу — это не только привычное обращение с людьми, это его натура, его характер, — содержание всей его жизни.
Другим олицетворением “жестоких нравов” города Калинова является Марфа Игнатьевна Кабанова, “ханжа”, как характеризует ее все тот же Кулигин. “Нищих оделяет, а домашних заела совсем”. Кабаниха твердо стоит на страже устоявшихся порядков, заведенных в ее доме, ревностно охраняя эту жизнь от свежего ветра перемен. Она не может смириться с тем, что молодым пришелся не по вкусу ее образ жизни, что хочется им жить по-другому. Она не ругается, как Дикой. У нее свои методы устрашения, она въедливо, “как ржа железо”, “точит” своих близких.
Дикой и Кабанова (один — грубо и открыто, другая — “под видом благочестия”) отравляют жизнь окружающим, подавляя их, подчиняя своим порядкам, уничтожая в них светлые чувства. Для них потеря власти — потеря всего, в чем они видят смысл существования. Поэтому они так ненавидят новые обычаи, честность, искренность в проявлении чувств, тяготение молодежи к “воле”.
Особая роль в “темном царстве” принадлежит таким как невежественная, лживая и наглая странница-попрошайка Феклуша. Она “странствует” по городам и весям, собирая нелепые россказни и фантастические истории — об умалении времени, о людях с песьими головами, о разбрасывании плевел, об огненном змие. Создается впечатление, что она нарочно перевирает услышанное, что ей доставляет удовольствие распространять все эти сплетни и нелепые слухи, — благодаря этому ее охотно принимают в домах Калинова и подобных ему городков. Феклуша выполняет свою миссию не бескорыстно: здесь накормят, тут напоят, там одарят. Образ Феклуши, олицетворяющей зло, лицемерие и грубое невежество, был очень типичен для изображаемой среды. Такие феклуши, разносчицы вздорных вестей, затуманивающих сознание обывателей, и богомольцы были необходимы хозяевам города, так как поддерживали авторитет их власти.
Наконец, еще одним колоритным выразителем жестоких нравов “темного царства” является в пьесе полусумасшедшая барыня. Она грубо и жестоко грозит гибелью чужой красоте. Это ее страшные пророчества, звучащие, словно голос трагедийного рока, получают в финале свое горькое подтверждение. В статье “Луч света в темном царстве” Н.А. Добролюбов писал: “В “Грозе” особенно видна необходимость так называемых “ненужных лиц”: без них мы не можем понять лица героини и легко можем исказить смысл всей пьесы…”
Дикой, Кабанова, Феклуша и полусумасшедшая барыня — представители старшего поколения — являются выразителями худших сторон старого мира, его темноты, мистики и жестокости. К прошлому, богатому своей самобытной культурой, своими традициями, эти персонажи отношения не имеют. Но в городе Калинове, в условиях, подавляющих, ломающих и парализующих волю, живут и представители молодого поколения. Кто-то, как Катерина, тесно связанная укладом города и зависимая от него, живет и мучается, стремится вырваться из него, а кто-то, как Варвара, Кудряш, Борис и Тихон, смиряется, принимает его законы или находит способы примириться с ними.
Тихон — сын Марфы Кабановой и муж Катерины — наделен от природы незлобивым, тихим нравом. Есть в нем и доброта, и отзывчивость, и способность к здравому суждению, и стремление вырваться на волю из тисков, в которых он оказался, но безвольность и робость перевешивают его положительные качества. Он привык беспрекословно подчиняться матери, выполнять все, что она требует, и не способен проявить неповиновение. Он не в силах по-настоящему оценить меру страданий Катерины, не в состоянии проникнуть в ее душевный мир. Только в финале этот слабохарактерный, но внутренне противоречивый человек, поднимается до открытого осуждения тирании матери.
Борис, “молодой человек, порядочного образования”, единственный, кто не принадлежит к калиновскому миру по рождению. Это душевно мягкий и деликатный, простой и скромный человек, к тому же своей образованностью, манерами, речью заметно отличается от большинства калиновцев. Он не понимает местных обычаев, но не способен ни защитить себя от оскорблений Дикого, ни “противиться пакостям, которые делают другие”. Катерина сочувствует его зависимому, униженному положению. Но и нам остается только посочувствовать Катерине — ей довелось встретить на своем пути человека безвольного, подчиненного капризам и прихотям своего дяди и ничего не предпринимающего для изменения такого положения. Прав был Н.А. Добролюбов, утверждавший, что “Борис — не герой, он далеко стоит от Катерины, она и полюбила-то его на безлюдье”.
Веселая и жизнерадостная Варвара — дочь Кабанихи и сестра Тихона — жизненно полнокровный образ, но от нее веет какой-то духовной примитивностью, начиная с поступков и повседневного поведения и кончая ее рассуждениями о жизни и грубовато-развязной речью. Она приспособилась, научилась хитрить, чтобы не подчиняться матери. Она во всем слишком земная. Таков и ее протест — побег с Кудряшом, который хорошо знаком с нравами купеческой среды, но живет легко, не задумываясь. Варвара, научившаяся жить, руководствуясь принципом: “Делай что хочешь, только бы шито да крыто было”, на бытовом уровне выразила свой протест, но в целом живет по законам “темного царства” и по-своему обретает согласие с ним.
Кулигин, местный механик-самоучка, который в пьесе выступает “обличителем пороков”, сочувствует бедным, озабочен тем, чтобы улучшить жизнь людей, получив награду за открытие вечного двигателя. Он противник суеверий, поборник знаний, науки, творчества, просвещения, однако своих собственных знаний у него недостаточно.
Активного способа противостоять самодурам он не видит, а потому предпочитает покориться. Понятно, что это не тот человек, который способен привнести новизну и свежую струю в жизнь города Калинова.
Среди действующих лиц драмы нет никого, кроме Бориса, кто не принадлежал бы к калиновскому миру по рождению или воспитанию. Все они вращаются в сфере понятий и представлений замкнутой патриархальной среды. Но жизнь не стоит на месте, и самодуры ощущают, что их власть ограничивается. “Помимо их, не спросясь их, — говорит Н.А. Добролюбов, — выросла другая жизнь, с другими началами…”
Из всех действующих лиц только Катерина — натура глубоко поэтическая, исполненная высокого лиризма — устремлена в будущее. Потому что, как отмечал академик Н.Н. Скатов, “Катерина воспитана не только в узком мире купеческой семьи, она рождена не только патриархальным миром, а всем миром национальной, народной жизни, уже выплескивающимся за границы патриархальности”. Катерина воплощает дух этого мира, его мечту, его порыв. Только она одна оказалась способной выразить свой протест, доказав, пусть и ценой собственной жизни, что близится конец “темного царства”. Созданием такого выразительного образа А.Н. Островский показал, что и в окостеневшем мире провинциального городка может возникнуть “народный характер поразительной красоты и силы”, вера которого основана на любви, на свободном мечтании о справедливости, красоте, какой-то высшей правде.
Поэтическое и прозаическое, возвышенное и приземленное, человеческое и звериное — эти начала парадоксально соединились в жизни провинциального русского городка, но преобладает в этой жизни, к сожалению, мрак и гнетущая тоска, которую как нельзя лучше охарактеризовал Н.А. Добролюбов, назвав этот мир “темным царством”. Этот фразеологизм — сказочного происхождения, но купеческий мир “Грозы”, мы убедились в этом, лишен того поэтического, загадочно-таинственного и пленительного, что обычно свойственно сказке. “Жестокие нравы” царят в этом городе, жестокие…
Вячеслав Кошелев
г.Великий Новгород
«В городе Калинове» — излюбленная тема школьного сочинения, которая предлагается учителем на начальном этапе изучения драмы Островского «Гроза». Дидактическая цель этой темы очевидна: во-первых, сочинение должно показать, насколько внимательно школьники прочитали пьесу; во-вторых, само изложение проблемы должно подвести к той трактовке «Грозы», которую дал в своё время Добролюбов. Сочинение в этом случае превращается в рассуждение на тему известного монолога Кулигина из третьего явления первого действия «Грозы» (II, 215–216) 1: “жестокие нравы”, “запоры”, “самодуры” — и само собой оказывается уместен “луч света в тёмном царстве”, ибо, как пишет последний школьный учебник: “В купеческом Калинове Островский видит мир, порывающий с нравственными традициями народной жизни” 2.
Если же отвлечься от идеологизированной установки и посмотреть на место действия «Грозы» с позиций “нешкольного” Островского, то оно открывается не вполне ожиданной стороной.
“Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом” (II, 210). Здесь не обозначено, что Калинов — уездный город, но это обстоятельство уясняется из того же монолога Кулигина, описывающего в качестве высшей городской власти городничего. Показательно, что в позднейших краеведческих разысканиях на право быть “прототипом” Калинова претендовали несколько именно уездных городов Тверской и Костромской губерний: Ржев, Торжок, Городня, Корчев, Калязин, Кинешма… “В дрянном затхлом уездном городишке, в котором должны быть хорошие лабазы и «нарочитая» торговля крупчаткой, в городке, в котором, начальническою милостью, правит безапелляционно какой-нибудь городничий, в котором (городке) есть достаточное число храмов Божьих и домы обывателей выстроены прочно, с крепкими воротами, как у раскольников, и более крепкими засовами в городке, в котором люди умеют богатеть, в котором непременно должна быть одна большая, грязная улица и на ней нечто вроде гостиного двора, и почётные купцы, о которых г.Тургенев сказал, что они «трутся обыкновенно около своих лавок и притворяются, будто торгуют», — в этаком-то городке, каких мы с вами видали много, а проезжали, не видав, ещё более, произошла та трогательная драма, которая нас так поразила” 3. Так охарактеризовал критик «Отечественных записок» С.С.Дудышкин место действия «Грозы» сразу же после первой постановки драмы.
Подавляющее большинство пьес Островского, москвича по рождению и воспитанию, — это “картины московской жизни”. Вместе с тем топос уездного города возник в его драматическом творчестве довольно рано — и оказался противопоставлен Москве. В уездном городе происходит действие комедии «Не в свои сани не садись» (1852), и в тексте комедии содержится показательная антиномия: уездный город — Москва. “Москва” и “уездный город” становятся в открытую оппозицию друг другу. “Благородный” жених героини Вихорев сетует, что ему “не с чем в Москву приехать” (I, 229), а стремится он как раз “в столицу”; тётка Дуни с тоской вспоминает прежнее житьё в Москве и романсы “приказчика Вани” (I, 238); Вихорев уговаривает купца Русакова переехать в Москву, выдвигая характерные аргументы: “Не правда ли, там жизнь совсем другая: больше образованности, больше развлечения. Я думаю, посмотревши на столичную жизнь, довольно скучно жить в уездном городе”. И — о Дуне: “Я бы свозил её в Москву, показал бы ей общество, разные удовольствия…” (I, 244–245). Между тем, познакомившись с Дуней, определяет для невесты совсем иной житейский топос: “Конечно, с такой женой нельзя в столицу показаться, а в уезде ничего, жили бы припеваючи” (I, 235).
Обратим внимание: для провинциала в пьесах Островского в роли столицы всегда выступает Москва и никогда — Петербург. В драме «Гроза» в Москву из Калинова постоянно стремится Тихон, в «Горячем сердце» о поездках в Москву упоминает Вася. И вовсе нет гоголевского: “Эх, Петербург! Что за жизнь, право!..” Дело здесь не в “москвофильстве” (или “славянофильстве”) Островского, а во внутреннем самоощущении провинциала: ему естественнее переместиться в хлебосольную Москву, чем в чиновный и “условный” Петербург. В сущности, топосы Москвы и уездного города, несмотря на видимую антиномичность, сближены: в Москве просто “больше образованности” и “разных удовольствий”, но формы московского мира отнюдь не противостоят тем стандартам “затхлого уездного городишки”, которые выделил Дудышкин при первом восприятии «Грозы».
В комедии «Не в свои сани не садись» уездный город носит название “Черёмухин” (I, 221). Название вполне условное: потерпев матримониальную неудачу в Черёмухине, “благородный” жених собирается искать счастья в соседнем Короваеве, расположенном “недалёко — всего вёрст пятьдесят” (I, 256). Топонимической основой названия в данном случае оказывается распространённое в России растение (черёмуха; как для Калинова — калина) или животное (корова). Название и подчёркнутая “теснота” расположения уездных городков демонстрируют их типичность для России.
Вероятно, от ощущения этой “типичности” Островский в дальнейшем вовсе отказался от “называния”. Действие его “уездных” пьес чаще всего происходит в неназванном “уездном городе” («Бедность не порок», I, 269; «Грех да беда на кого не живёт», III, 246). В “зрелых” драмах Островского убирается даже “уездный город” — возникает “захолустье” или “уездное захолустье”, которое тоже на поверку оказывается городом («Поздняя любовь», VI, 307; «Трудовой хлеб», VII, 116; «Счастливый день», X, 111). Таким же “безымянным” предстаёт и “губернский город” в пьесах «Волки и овцы», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые»; в «Бесприданнице» и «Красавце-мужчине» этот город получает условное название “Бряхимов”.
“Уездный город Калинов” после «Грозы» появляется ещё в «Горячем сердце» (V, 177) и в «Лесе» (VI, 7, 26). В последней пьесе, правда, Калинов выступает лишь как некий символ. Действие комедии происходит в усадьбе Гурмыжской, но расположена эта усадьба “верстах в 5-ти от уездного города”, то есть является, в сущности, “подгородной деревней”, топосом, имеющим особую российскую семантику. Из реплики ко второму действию узнаём, какой именно “уездный город” имеется в виду: странствующие актёры встречаются у “крашеного столба”, на котором по направлению дорог прибиты две доски с надписями; на правой — “В город Калинов”, на левой — “В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской”. Островскому в данном случае очень важно подчеркнуть близость “подгородной усадьбы” не к другому городу, а именно к Калинову. Отчего это?
А.И.Журавлёва, соотнеся “город Калинов” в «Грозе» и “уездный город Калинов” в «Горячем сердце», пришла к выводу о том, что в последней пьесе “какая-то другая топография”: “…не дали, а леса дремучие, никак не чувствуется Волга, хотя река и упоминается. Но самое главное — нет здесь той замкнутости мира, которая так важна в «Грозе»” 4. Это наблюдение кажется нам несколько надуманным.
Характерная черта провинциального сознания — склонность к мифотворчеству. Один из основных идеологических мифов русской провинции — представление о локусе собственного местопребывания как о центре мира 5. Именно с этих позиций Кабанова подходит к оценке Калинова, последнего оплота благодатной старины; именно исходя из этой посылки Феклуша противопоставляет “беготню” Москвы “тишине” уездного города: зачем же суетиться, находясь “в центре”? И именно поэтому Курослепов так боится того, что “небо валится”, — куда же ещё оно свалится, как не в центр? Градобоев, повествующий о повадках турок (которые “аман кричат”, что значит “по-русски: пардон”), охотно выполняет роль Феклуши, рассказывающей про бытие чужеземных “салтанов” (“Махнут турецкий” и “Махнут персидский”): в подтексте того и другого повествования — мысль о превосходстве “нашего”, “срединного” и “праведного” топоса над чуждым, из дальних земель. Основной стереотип “уездного” сознания воплощён в обоих “Калиновых” одинаково.
Сходны и “модели” калиновской жизни, представленные в «Грозе» домом Кабановых, а в «Горячем сердце» домом Курослеповых. Правда, в позднейшей “народной комедии”, в соответствии с её поэтикой, блестяще раскрытой в работе А.И.Журавлёвой, отсутствуют собственно идеологические (идеологемные) фигуры, подобные Марфе Игнатьевне Кабановой, но сами свойства исходного топоса от этого не меняются.
Сходны и модели “городового управления”, развёрнутые в обеих пьесах. В «Грозе» она намечена в том же монологе Кулигина, рассказывающего о жалобах мужиков городничему на обман Дикого: “Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать!..»” (II, 216). Эта же модель в «Горячем сердце» представлена в серии “градобоевских” сцен: от жалоб городничего на зависимость от купеческих кошельков (“Поди-ка заступись я за приказчика, что хозяева-то заговорят! Ни мучки мне не пришлют, ни лошадкам овсеца…” — V, 218) до прямых сцен “начальнического” унижения в присутствии самодура (“Турок я так не боялся, как боюсь вас, чертей! Через душу ведь я пью для тебя, для варвара” — V, 230).
Сходны, наконец, и основные ориентиры топографии уездного города, организующие пространство, занятое похожими домами обывателей. Собор, из которого выходят в “общественный сад”; бульвар, который “сделали, а не гуляют”; остатки торговых “арок” — это в «Грозе». В «Горячем сердце» к этим ориентирам прибавляется “пристань”, “площадь на выезде из города” с “городническим домом” и “арестантской” на ней — и “дача Хлынова”, выполняющая роль “подгородной деревни”. С этой дачей связано и представление о “лесах дремучих”, родственное аналогичному представлению в комедии «Лес».
Единственный “калиновский” ориентир, присутствующий в «Грозе» и отсутствующий в «Горячем сердце», — это Волга. Но в «Грозе» Волга — это не просто топографическая деталь, это одно из основных действующих лиц, адекватно отражающее личность самого автора (ср. восклицание С.А.Юрьева: “Разве «Грозу» Островский написал? «Грозу» Волга написала!” 6). Волга даёт представление о “высоком” и созвучна драматургии образа Катерины — трагического образа, “вставленного” в рамку бытовой “мещанской драмы”. В «Горячем сердце» ничего похожего нет — и символ “Волги” для неё оказывается лишним. Но сам топос “города Калинова” от отсутствия Волги не изменяется.
Да и население уездного города Калинова в обеих пьесах одинаково. “Внесценический” городничий в «Грозе» ни обликом, ни повадками не отличается от Градобоева в «Горячем сердце». Он управляет типично купеческим городом: и в той, и в другой пьесе в “верхнем” социальном этаже оказываются богатые купцы, подлинные “властители” жизни. Они весьма похожи по повадкам — только в «Горячем сердце» эти “повадки” предстают вовсе в смешном виде. Кабанову, Дикого и Тихона функционально заменяют “Павлин Павлиныч Курослепов, именитый купец” и “Тарас Тарасыч Хлынов, богатый подрядчик”. Уже сами фамилии демонстрируют, что способ обрисовки этих персонажей — гротескно-сатирический. Фамилия “Курослепов” произведена от “курячьей слепоты” (“глазной недуг, без боли, но отымающий зрение от заката до восхода солнца; для такого больного нет зари и нет свету от огня” — В.И. Даль), что в соединении с именем и отчеством (вызывающим представление о “павлине”, глупой птице, важно распускающей перья) и с начальным представительным указанием на то, что купец “заспался совсем, уж никакого понятия нету ни к чему”, вызывает представление остро комическое. Столь же показательна фамилия “Хлынов” (от диалектного хлын — “тунеядец, мошенник, вор, обманщик, барышник, кулак” — В.И.Даль). В соединении с именем-отчеством, напоминающим “трах-тарарах”, это именование вызывает соответствующее облику впечатление. “Савел Прокофьевич Дикой” тоже, конечно, “пронзительный мужик”, но и он не может идти в сравнение с этими монстрами.
Дикие, Кабановы, Курослеповы, Хлыновы — это, как водится, персонажи, олицетворяющие обыденность калиновского уездного мира. Но сам этот мир многоцветен: его “праздничную” сторону представляет обязательная для уездного топоса фигура “городского сумасшедшего”. В «Грозе» это Кулигин, “часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле”; в «Горячем сердце» — “Аристарх, мещанин”. Сходство этих двух фигур уже отмечалось: “Кулигин свои чисто поэтические, чудаческие, мечтательские затеи сопровождает рассуждениями о пользе, рационалистическими речами, в которые и сам искренне верит. Аристарх — откровенный поэт, мечтатель, и никакой мистифицирующей пользы от своих затей он не обещает. Он как бы представляет калиновское искусство. Ему радостно создавать все эти сказочные спектакли и игры, хотя бы и на потеху Хлынову” 7.
Между двумя полюсами — обыденности и “праздничности” — располагаются остальные обыватели города Калинова, тоже весьма сходные в обеих пьесах. Тип уездного интеллигента, который выделяется из общей толпы какими-то внешними чертами, но на поверку оказывается слаб характером и не в состоянии противостоять общей атмосфере несправедливости (Борис Григорьевич, Вася Шустрый). Тип приказчика, могущего сохранять известную независимость (Ваня Кудряш, Гаврило). Тип девушки (женщины), стремящейся в этой нравственно придавленной обстановке декларировать и осуществить идеал свободы личности: в «Грозе» это Варвара, в «Горячем сердце» — Параша. Примечательно, что основное “фабульное” событие комедии — кража денег у Курослепова, сутенёрство и шантаж приказчика Наркиса — так и остаётся “на обочине” зрительского интереса и никак не составляет главного в отражении русского уездного топоса.
Но что примечательно: в двух пьесах, действие которых происходит в одном “городе Калинове”, с похожими персонажами — этот топос по-разному функционирует идеологически. Драма «Гроза» в нашем сознании неотделима от её добролюбовской интерпретации — это вполне справедливо. Даже критики, далёкие по убеждениям от Добролюбова (например, П.И.Мельников-Печерский), не могли не признать, что Островский рисует некий протест против “патриархального самодурства”, знаменитый “свод” которого “известен под названием «Домостроя»” 8. Идеология «Грозы» взывала к неизбежной борьбе с теми “уездными” данностями, которые выведены в драме: “Но неужели это, хотя и вековое, но всё-таки чуждое народу и не на всю же его массу распространённое самодурство, с такою фотографическою верностью изображённое г.Островским, — бессмертно, неужели «тёмному царству» не будет конца?” 9
«Горячее сердце» не давало этого ощущения. Напротив, в поздней комедии вроде бы подчёркивалась естественность “домостроевской” этики. Представляя целую коллекцию сатирически обрисованных “патриархальных самодуров”, Островский отнюдь не выводит их какими-то “монстрами” или неисправимыми “злодеями”. Каждого — и Курослепова, и Хлынова, и Градобоева — можно понять и по-своему оправдать, ибо в каждом, что называется, “капитал бесится”. Они совершают несправедливости, но и им не заказаны пути к исправлению. И противостоящие им персонажи оцениваются в зависимости от того, насколько естественно с точки зрения народной морали они принимают эти “самодурские” несправедливости. Вася Шустрый оказывается “лжегероем” именно тогда, когда, убоявшись рекрутчины, становится шутом у Хлынова (точнее: у “играющего” в том “капитала”). А Гаврило превращается из Иванушки-дурачка в прекрасного царевича в тот момент, когда у былого “плаксы” проявляются заветные способности к терпению и великодушию, когда он бытием своим как будто подтверждает смиренные “домостроевские” идеалы. И Параша, стремящаяся к поэтической “воле” при максималистских требованиях к жизни и к людям, вдруг осознаёт, что “домостроевская” этика, по большому счёту, этой самой “воле” никак не противостоит: “Вот, батюшка, спасибо тебе, что ты меня, сироту, вспомнил. Много лет прошло, а в первый раз я тебе кланяюсь с таким чувством, как надо дочери. Долго я тебе чужая была, а не я виновата. Я тебе с своей любовью не навязываюсь, а коль хочешь ты моей любви, так умей беречь её” (V, 258).
В «Горячем сердце» — в пределах того же художественного пространства, что и в «Грозе», в пределах того же “города Калинова” и с теми же самыми героями — разворачивается принципиально иной конфликт, предполагающий иные пути разрешения. Кажется, что именно такова была мысль Островского, назвавшего город в «Горячем сердце» прославленным по «Грозе» именем. Русская провинция многолика, и ни один исход для неё не становится окончательным.
Актёр и драматург А.И.Сумбатов-Южин так охарактеризовал топос «Грозы» (эта характеристика может быть применена и к «Горячему сердцу»): “Волжский городок, в котором, кажется, никаких волнующих тогдашние центры России вопросов, сомнений, переживаний не существует. Мир, живущий патриархально, смотрящий только назад, взявший основным правилом — не делать ни малейшей попытки, даже в интересах личного счастья, изменить что-нибудь в том, что раз установлено. Быт глухой и мрачный. Забилась в нём живая душа. Явление опять вполне бытовое, вполне реальное. Забилась живая душа, затеплилась, захотела любви, простора. Начинает развиваться психологическая драма…” 10
А разрешиться эта психологическая драма может каким угодно способом. Островский тем и велик, что не исключает никаких возможностей.
Примечания
1 Здесь и ниже произведения Островского цит. по изд.: ОстровскийА.Н. Полн. собр. соч.: В 16т. М., 1949–1953. Римскими цифрами указывается том, арабскими — страница.
2 Лебедев Ю.В. Русская литература ХIХ века. 10-й класс. Учебник для общеобразовательных учреждений. М., 2000. Ч.2. С.37.
3 Дудышкин С.С. Две народные драмы // Драма А.Н.Островского «Гроза» в русской критике. Л., 1990. С.69.
4 Журавлёва А.И. А.Н. Островский —комедиограф. М., 1981. С.189.
5 См.: Литягин А.А., Тарабукина А.В. К вопросу о центре России (топографические представления жителей Старой Руссы) // Русская провинция: миф — текст — реальность. М.–СПб., 2000. С.334–347; АбашевВ. Пермь как центр мира // Абашев В. Пермь как текст. Пермь, 2000. С.102–115.
6 Цит. по: Ревякин А.И. «Гроза» А.Н. Островского. М., 1962. С.214.
7 Журавлёва А.И. Указ. соч. С.193.
8 Мельников-Печерский П.И. «Гроза». Драма в пяти действиях А.Н.Островского // Драма А.Н. Островского «Гроза» в русской критике. С.99.
9 Там же. С.100.
10 Сумбатов-Южин А.И. Романтизм и Островский // Там же. С.301.
Мы входим в город Калинов со стороны общественного сада. На минуту задержимся, посмотрим на Волгу, на берегу которой раскинулся сад. Красиво! Глаз не оторвать! Вот и Кулигин говорит тоже: «Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется!» Люди, наверное, здесь живут мирные, спокойные, размеренные и добрые. Так ли это?
Каким показан город Калинов? Работа над двумя монологами Кулигина (действие 1, явл. 3; действие 3, явл. 3).
1. Выделите слова, которые особенно характеризуют жизнь в городе. «Жестокие нравы»; «грубость да бедность нагольная»; «честным трудом никогда не заработать больше насущного хлеба»; «старается бедного закабалить»; «на труды даровые еще больше денег наживать»; «не доплачу копейку»; «торговлю подрывают из зависти»; «враждуют» и т. п. это принципы жизни в городе. 2. Выделите слова, которые особенно ярко характеризуют жизнь в семье. «Бульвар делали, а не гуляют»; «ворота заперты и собаки спущены»; «чтобы люди не видали, как они своих домашних едят поедом, да семью тиранят»; «слезы льются за этими запорами, невидимые и неслышимые»; «за этими замками разврату темного да пьянства» и т. п. — это принципы жизни в семье.
Если в Калинове так плохо, то почему вначале — чудесный вид, Волга, такая же прекрасная природа и в сцене свидания Катерины и Бориса?
Вывод.
Город Калинов противоречив. С одной стороны — чудесное место, где располагается город.
С другой — ужасная жизнь в этом городе. Красота в том, что не зависит от хозяев города, они не могут подчинить себе природу.
Вопросы для обсуждения
1. Как можно оценить монологи Феклуши (действие 1, явл. 2; действие 3, явл.
1)? Каким предстает город в ее восприятии? (Блаалепие, красота дивная, обетованная земля, рай и тишина.)
2. Какой прием использует автор, рассказывая о жизни в городе? (Контраст.)
3. Каковы жители, обитающие здесь? (Верят рассказам Феклуши, которые показывают ее темноту и невежество: рассказ об огненном змее; о ком-то с черным лицом; о времени, которое становится короче, — действие 3, явл. 1; о других странах — действие 2, явл. 1. Боятся грозы — действие 4, явл. 4. Верят, что Литва упала с неба, — действие 4, явл. 1.)
4. Чем отличается от жителей города Кулигин? (Образованный человек, механик-самоучка — фамилия напоминает фамилию Кулибин. Чувствует красоту природы. Эстетически стоит выше других героев: Поет песни, цитирует Ломоносова. Ратует за улучшение города, пытается уговорить Дикого дать деньги на солнечные часы, на громоотвод. Пытается влиять на жителей, просвещать их, объясняя грозу как явление природы. Таким образом, Кулигин олицетворяет лучшую часть жителей города, но он одинок в своих стремлениях, поэтому его считают чудаком. Вечный мотив горя от ума.)
5. Кого мы можем считать «хозяевами города»? Как появляются эти герои на сцене? (Подготовленное Появление — вначале о них говорят другие, а потом они сами выходят на сцену.) 6. Кто подготавливает их появление?
(Кудряш вводит Дикого, Феклуша — Кабаниху.) Дикой и Кабаниха — «хозяева» «темного царства». Основной прием раскрытия их характеров — речевая характеристика. Следует обратить внимание на анализ их основных реплик:
Дикой Кабаниха
О нем: «ругатель»; «как с цепи сорвался»
О ней: «все под видом благочестия»; «ханжа, нищих оделяет, а домашних заела совсем»; «бранится»; «точит, как ржа железо»
Он сам: «дармоед»; «проклятый»; «провались ты»; «глупый человек»; «поди ты прочь»; «что Я тебе — ровный что ли»; «с рылом-то и лезет Разговаривать»; «разбойник»; «аспид»; «дурак» И др.
Она сама: «вижу, что вам воли хочется»; «тебя не станет бояться, меня и подавно»; «хочешь своей волей жить»; «дурак»; «приказывай жене»; «должен исполнять, что мать говорит»; «куда воля-то ведет» и др.
Вывод. Дикой — ругатель, грубиян, чувствует свою власть над людьми, самодур
Вывод. Кабаниха — ханжа, не терпит воли и неподчинения, действует страхом
Общий вывод.
Кабаниха страшнее Дикого, так как ее поведение лицемерно. Дикой — ругатель, самодур, но все его действия открыты. Кабаниха, прикрываясь религией и заботой о других, подавляет волю.
Она больше всего боится, что кто-то станет жить своей волей. Результаты действий этих героев: Талантливый Кулигин считается чудаком и говорит: «Нечего делать, надо покориться!» Добрый, но безвольный Тихон пьет и мечтает вырваться из дома: «…
а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь». Он полностью подчинен матери. Варвара приспособилась к этому миру и стала обманывать: «И я раньше не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало». Образованный Борис вынужден приспосабливаться к самодурству Дикого, чтобы получить наследство. Так «ломает» «темное царство» неплохих людей, заставляя их терпеть и молчать.