Реферат
по литературе на тему: «Житие
как жанр древнерусской
литературы»
Волгоград
2002
Введение
Каждый
народ помнит
и знает свою
историю. В преданиях,
легендах, песнях
сохранялись
и передавались
из поколения
в поколение
сведения и
воспоминания
о прошлом.
Общий
подъем Руси
в XI
веке, создание
центров письменности,
грамотности,
появление целой
плеяды образованных
людей своего
времени в
княжеско-боярской,
церковно-монастырской
среде определили
развитие
древнерусской
литературы.
«Русской
литературе
без малого
тысяча лет. Это
одна из самых
древних литератур
Европы. Она
древнее, чем
литературы
французская,
английская,
немецкая. Ее
начало восходит
ко второй половине
X в. Из этого
великого тысячелетия
более семисот
лет принадлежит
периоду, который
принято называть
«древней русской
литературой»
Древнерусскую
литературу
можно рассматривать
как литературу
одной темы и
одного сюжета.
Этот сюжет —
мировая история,
и эта тема —
смысл человеческой
жизни» – пишет
Д. С. Лихачев.1
Древнерусская
литература
вплоть до XVII в.
не знает или
почти не знает
условных персонажей.
Имена действующих
лиц — исторические:
Борис
и Глеб, Феодосии
Печерский,
Александр
Невский, Дмитрий
Донской, Сергий
Радонежский,
Стефан Пермский…
Подобно
тому как мы
говорим об
эпосе в народном
творчестве,
мы можем говорить
и об эпосе
древнерусской
литературы.
Эпос — это не
простая сумма
былин и исторических
песен. Былины
сюжетно взаимосвязаны.
Они рисуют нам
целую эпическую
эпоху в жизни
русского народа.
Эпоха и фантастична,
но вместе с тем
и исторична.
Эта эпоха —
время княжения
Владимира
Красное Солнышко.
Сюда переносится
действие многих
сюжетов, которые,
очевидно,
существовали
и раньше, а в
некоторых
случаях возникли
позже. Другое
эпическое время
— время независимости
Новгорода.
Исторические
песни рисуют
нам если не
единую эпоху,
то, во всяком
случае, единое
течение событий:
XVI и XVII вв. по преимуществу.
Древняя
русская литература
—эпос, рассказывающий
историю вселенной
и историю Руси.
Ни
одно из произведений
Древней Руси
— переводное
или оригинальное
— не стоит
обособленно.
Все они дополняют
друг друга в
создаваемой
ими картине
мира. Каждый
рассказ — законченное
целое, и вместе
с тем он связан
с другими. Это
только одна
из глав истории
мира.
Произведения
строились по
«анфиладному
принципу».
Житие дополнялось
с течением
веков службами
святому, описанием
его посмертных
чудес. Оно могло
разрастаться
дополнительными
рассказами
о святом. Несколько
житий одного
и того же святого
могли быть
соединены в
новое единое
произведение.
Такая
судьба не редка
для литературных
произведений
Древней Руси:
многие из рассказов
со временем
начинают
восприниматься
как исторические,
как документы
или повествования
о русской истории.
Русские
книжники выступают
и в агиографическом
жанре: в XI — начале
XII в. были написаны
жития Антония
Печерского
(оно не сохранилось),
Феодосия Печерского,
два варианта
жития Бориса
и Глеба. В этих
житиях русские
авторы, несомненно
знакомые с
агиографическим
каноном и с
лучшими образцами
византийской
агиографии,
проявляют, как
мы увидим далее,
завидную
самостоятельность
и обнаруживают
высокое литературное
мастерство. Житие как
жанр древнерусской
литературы.
В XI —
начале XII в. создаются
первые русские
жития: два жития
Бориса и Глеба,
«Житие Феодосия
Печерского»,
«Житие Антония
Печерского»
(до нового времени
не сохранившееся).
Их написание
было не только
литературным
фактом, но и
важным звеном
в идеологической
политике Русского
государства.
В это
время русские
князья настойчиво
добиваются
у константинопольского
патриарха прав
на канонизацию
своих, русских
святых, что
существенно
повысило бы
авторитет
русской церкви.
Создание жития
являлось непременным
условием канонизации
святого.
Мы
рассмотрим
здесь одно из
житий Бориса
и Глеба — «Чтение
о житии и о
погублении»
Бориса и Глеба
и «Житие Феодосия
Печерского».
Оба жития написаны
Нестором.
Сопоставление
их особенно
интересно,
поскольку они
представляют
два агиографических
типа — жития-мартирия (рассказа
о мученической
смерти святого)
и монашеского
жития, в
котором повествуется
о всем жизненном
пути праведника,
его благочестии,
аскетизме,
творимых им
чудесах и т. д.
Нестор, разумеется,
учитывал требования
византийского
агиографического
канона. Не вызывает
сомнения и то,
что он знал
переводные
византийские
жития. Но при
этом он проявил
такую художественную
самостоятельность,
такой незаурядный
талант, что уже
создание этих
двух шедевров
делает его
одним из выдающихся
древнерусских
писателей. Особенности
жанра жития
первых русских
святых.
«Чтение
о Борисе и Глебе»
открывается
пространным
введением, в
котором излагается
вся история
человеческого
рода: сотворение
Адама и Евы, их
грехопадение,
обличается
«идолопоклонство»
людей, вспоминается,
как учил и был
распят Христос,
пришедший
спасти род
человеческий,
как стали
проповедовать
новое учение
апостолы и
восторжествовала
новая вера.
Лишь Русь оставалась
«в первой [прежней]
прелести идольской
[оставалась
языческой]».
Владимир крестил
Русь, и этот
акт изображается
как всеобщее
торжество и
радость: радуются
люди, спешащие
принять христианство,
и ни один из
них не противится
и даже не «глаголет»
«вопреки» воле
князя, радуется
и сам Владимир,
видя «теплую
веру» новообращенных
христиан. Такова
предыстория
злодейского
убийства Бориса
и Глеба Святополком.
Святополк
помышляет и
действует по
козням дьявола.
«Историографическое»
введение
в житие отвечает
представлениям
о единстве
мирового
исторического
процесса: события,
происшедшие
на Руси, лишь
частный случай
извечной борьбы
бога и дьявола,
и каждой ситуации,
каждому поступку
Нестор подыскивает
аналогию, прообраз
в прошлой истории.
Поэтому решение
Владимира
крестить Русь
приводит к
сопоставлению
его с Евстафием
Плакидой
(византийским
святым, о житии
которого речь
шла выше) на
том основании,
что Владимиру,
как «древле
Плакиде», бог
«спону (в данном
случае — болезнь)
некаку наведе»,
после чего
князь решил
креститься.
Владимир
сопоставляется
и с Константином
Великим, которого
христианская
историография
почитала как
императора,
провозгласившего
христианство
государственной
религией Византии.
Бориса Нестор
сравнивает
с библейским
Иосифом, пострадавшим
из-за зависти
братьев, и т.
д.
Об
особенностях
жанра жития
можно судить,
сравнив его
с летописью.
Характеры
персонажей
традиционны.
В летописи
ничего не говорится
о детстве и
юности Бориса
и Глеба. Нестор
же, согласно
требованиям
агиографического
канона, повествует,
как еще отроком
Борис постоянно
читал «жития
и мучения святых»
и мечтал сподобиться
такой же мученической
кончины.
Летопись
не упоминает
о браке Бориса.
У Нестора же
присутствует
традиционный
мотив — будущий
святой стремится
избежать брака
и женится лишь
по настоянию
отца: «не похоти
ради телесныя»,
а «закона ради
цесарьскаго
и послушания
отца».
Далее
сюжеты жития
и летописи
совпадают. Но
как отличаются
оба памятника
в трактовке
событий! В летописи
рассказывается,
что Владимир
посылает Бориса
со своими воинами
против печенегов,
в «Чтении»
говорится
отвлеченно
о неких «ратных»
(то есть врагах,
противнике),
в летописи
Борис возвращается
в Киев, так как
не «обрел» (не
встретил) вражеское
войско, в «Чтении»
враги обращаются
в бегство, так
как не решаются
«стати против
блаженного».
В летописи
проглядывают
живые человеческие
отношения:
Святополк
привлекает
киевлян на свою
сторону тем,
что раздает
им дары («именье»),
их берут неохотно,
так как в войске
Бориса находятся
те же киевляне
(«братья их»)
и — как это
совершенно
естественно
в реальных
условиях того
времени — киевляне
опасаются
братоубийственной
войны: Святополк
может поднять
киевлян против
их родичей,
ушедших в поход
с Борисом. Наконец,
вспомним характер
посулов Святополка
(«к огню придам
ти») или переговоры
его с
«вышегородскими
боярами». Все
эти эпизоды
в летописном
рассказе выглядят
очень жизненно,
в «Чтении» они
совершенно
отсутствуют.
В этом проявляется
диктуемая
каноном литературного
этикета тенденция
к абстрагированности.
Агиограф
стремится
избежать
конкретности,
живого диалога,
имен (вспомним
— в летописи
упоминаются
река Альта,
Вышгород, Путша,
— видимо, старейшина
вышгородцев
и т. д.) и даже живых
интонаций в
диалогах и
монологах.
Когда
описывается
убийство Бориса,
а затем и Глеба,
то обреченные
князья только
молятся, причем
молятся ритуально:
либо цитируя
псалмы, либо
— вопреки какому
бы то ни было
жизненному
правдоподобию
— торопят убийц
«скончать свое
дело».
На примере
«Чтения» мы
можем судить
о характерных
чертах агиографического
канона — это
холодная
рассудочность,
осознанная
отрешенность
от конкретных
фактов, имен,
реалий, театральность
и искусственная
патетика
драматических
эпизодов, наличие
(и не избежное
формальное
конструирование)
таких элементов
жития святого,
о каких у агиографа
не было ни малейших
сведений: пример
тому — описание
детских лет
Бориса и Глеба
в «Чтении».
Помимо
жития, написанного
Нестором, известно
и анонимное
житие тех же
святых — «Сказание
и страсть и
похвала Бориса
и Глеба».
Представляется
весьма убедительной
позиция тех
исследователей,
которые видят
в анонимном
«Сказании о
Борисе и Глебе»
памятник, созданный
после «Чтения»;
по их мнению,
автор «Сказания»
пытается преодолеть
схематичность
и условность
традиционного
жития, наполнить
его живыми
подробностями,
черпая их, в
частности, из
первоначальной
житийной версии,
которая дошла
до нас в составе
летописи.
Эмоциональность
в «Сказании»
тоньше и искреннее,
при всей условности
ситуации: Борис
и Глеб и здесь
безропотно
отдают себя
в руки убийц
и здесь успевают
долго молиться,
буквально в
тот момент,
когда над ними
уже занесен
меч убийцы, и
т. д., но при этом
реплики их
согреты какой-то
икренней теплотой
и кажутся более
естественными.
Анализируя
«Сказание»,
известный
исследователь
древнерусской
литературы
И. П. Еремин обратил
внимание на
такой штрих:
Глеб
перед лицом
убийц, «телом
утерпая» (дрожа,
слабея), просит
о пощаде. Просит,
как просят
дети: «Не дейте
мене… Не дейте
мене!» (здесь
«деяти» — трогать).
Он не понимает,
за что и почему
должен умереть…
Беззащитная
юность Глеба
в своем роде
очень изящна
и трогательна.
Это один из
самых «акварельных»
образов древнерусской
литературы».
В «Чтении» тот
же Глеб никак
не выражает
своих эмоций
— он размышляет
(надеется на
то, что его отведут
к брату и тот,
увидев невиновность
Глеба, «не погубит»
его), он молится,
при этом довольно
бесстрастно.
Даже когда
убийца «ят
[взял] святаго
Глеба за честную
главу», тот
«молчаше, акы
агня незлобиво,
весь бо ум имяще
к богу и возрев
на небо моляшеся».
Однако это
отнюдь не
свидетельство
неспособности
Нестора передавать
живые чувства:
в той же сцене
он описывает,
например, переживания
воинов и слуг
Глеба. Когда
князь приказывает
оставить его
в ладье посреди
реки, то воины
«жаляще си по
святомь и часто
озирающе, хотяще
видети, что
хощеть быти
святому», а
отроки в его
корабле при
виде убийц
«положьше
весла, седяху
сетующеся и
плачющеся по
святем». Как
видим, поведение
их куда более
естественно,
и, следовательно,
бесстрастие,
с которым Глеб
готовится
принять смерть,
всего лишь дань
литературному
этикету. «Житие
Феодосия Печерского»
После
«Чтения о Борисе
и Глебе» Нестор
пишет «Житие
Феодосия Печерского»
— инока, а затем
игумена прославленного
Киево-Печерского
монастыря. Это
житие весьма
отличается
от рассмотренного
выше большим
психологизмом
характеров,
обилием живых
реалистических
деталей, правдоподобием
и естественностью
реплик и диалогов.
Если в житиях
Бориса и Глеба
(особенно в
«Чтении») канон
торжествует
над жизненностью
описываемых
ситуаций, то
в «Житии Феодосия»,
напротив, чудеса
и фантастические
видения описаны
так наглядно
и убедительно,
что читатель
как бы видит
своими глазами
происходящее
и не может не
«поверить»
ему.
Едва ли
эти отличия
только результат
возросшего
литературного
мастерства
Нестора или
следствие
изменения его
отношения к
агиографическому
канону.
Причины
здесь, вероятно,
в другом. Во-первых,
это жития разных
типов. Житие
Бориса и Глеба
— житие-мартирий,
то есть рассказ
о мученической
смерти святого;
эта основная
тема определяла
и художественную
структуру
такого жития,
резкость
противопоставления
добра и зла,
мученика и его
мучителей,
диктовала
особую напряженность
и «плакатную»
прямоту кульминационной
сцены убийства:
она должна быть
томительно
долгой и до
предела
нравоучительной.
Поэтому в
житиях-мартириях,
как правило,
подробно описываются
истязания
мученика, a ero
смерть происходит
как бы в несколько
этапов, чтобы
читатель подольше
сопереживал
герою. В то же
время герой
обращается
с пространными
молитвами к
богу, в которых
раскрываются
его стойкость
и покорность
и обличается
вся тяжесть
преступления
его убийц.
«Житие
Феодосия Печерского»
— типичное монашеское
житие, рассказ
о благочестивом,
кротком, трудолюбивом
праведнике,
вся жизнь которого
— непрерывный
подвиг. В нем
множество
бытовых коллизий:
сцен общения
святого с иноками,
мирянами, князьями,
грешниками;
кроме того, в
житиях этого
типа обязательным
компонентом
являются чудеса,
которые творит
святой, — а это
привносит в
житие элемент
сюжетной
занимательности,
требует от
автора немалого
искусства,
чтобы чудо было
описано эффектно
и правдоподобно.
Средневековые
агиографы
хорошо понимали,
что эффект чуда
особенно хорошо
достигается
при сочетании
сугубо реалистических
бытовых подробностей
с описанием
действия
потусторонних
сил — явлений
ангелов, пакостей,
чинимых бесами,
видений и т. д.
Композиция
«Жития» традиционна:
есть и пространное
вступление,
и рассказ о
детстве святого.
Но уже в этом
повествовании
о рождении,
детских и отроческих
годах Феодосия
происходит
невольное
столкновение
традиционных
штампов и жизненной
правды. Традиционно
упоминание
благочестия
родителей
Феодосия,
многозначительна
сцена наречения
имени младенцу:
священник
нарекает его
«Феодосием»
(что значит
«данный богу»),
так как «сердечными
очами» предвидел,
что тот «хощеть
измлада богу
датися». Традиционно
упоминание
о том, как мальчик
Феодосии «хожаше
по вся дьни в
цьркъвь божию»
и не подходил
к играющим на
улице сверстникам.
Однако образ
матери Феодосия
совершенно
нетрадиционный,
полный несомненной
индивидуальности.
Она была физически
сильной, с грубым
мужским голосом;
страстно любя
сына, она тем
не менее никак
не может примириться
с тем, что он —
отрок из весьма
состоятельной
семьи — не помышляет
унаследовать
ее сел и «рабов»,
что он ходит
в ветхой одежде,
наотрез отказываясь
надеть «светлую»
и чистую, и тем
наносит поношение
семье, что проводит
время в молитвах
или за печением
просфор. Мать
не останавливается
ни перед чем,
чтобы переломить
экзальтированную
благочестивость
сына (в этом и
парадокс —
родители Феодосия
представлены
агиографом
как благочестивые
и богобоязненные
люди!), она жестоко
избивает его,
сажает на цепь,
срывает с тела
отрока вериги.
Когда Феодосию
удается уйти
в Киев в надежде
постричься
в одном из тамошних
монастырей,
мать объявляет
большое вознаграждение
тому, кто укажет
ей местонахождение
сына. Она обнаруживает
его, наконец,
в пещере, где
он подвизается
вместе с Антонием
и Никоном (из
этого обиталища
отшельников
вырастает
впоследствии
Киево-Печерский
монастырь). И
тут она прибегает
к хитрости: она
требует у Антония
показать ей
сына, угрожая,
что в противном
случае «погубит»
себя «перед
дверьми печеры».
Но, увидев Феодосия,
лицо которого
«изменилося
от многого его
труда и въздержания»,
женщина не
может больше
гневаться: она,
обняв сына,
«плакашеся
горько», умоляет
его вернуться
домой и делать
там, что захочет
(«по воли своей»).
Феодосии непреклонен,
и по его настоянию
мать постригается
в одном из женских
монастырей.
Однако мы понимаем,
что это не столько
результат
убежденности
в правильности
избранного
им пути к богу,
а скорее поступок
отчаявшейся
женщины, понявшей,
что, лишь став
инокиней, она
сможет хотя
бы изредка
видеть сына.
Сложен
и характер
самого Феодосия.
Он обладает
всеми традиционными
добродетелями
подвижника:
кроток, трудолюбив,
непреклонен
в умерщвлении
плоти, исполнен
милосердия,
но когда в Киеве
происходит
между княжеская
распря (Святослав
сгоняет с
великокняжеского
престола своего
брата —
Изяслава
Ярославича),
Феодосии активно
включается
в сугубо мирскую
политическую
борьбу и смело
обличает Святослава.
Но
самое замечательное
в «Житии» —это
описание
монастырского
быта и особенно
творимых Феодосием
чудес. Именно
здесь проявилась
та «прелесть
простоты и
вымысла» легенд
о киевских
чудотворцах,
которой так
восхищался
А. С. Пушкин1.
Вот
одно из таких
чудес, творимых
Феодосием. К
нему, тогда уже
игумену Киево-Печерского
монастыря,
приходит старший
над пекарями
и сообщает, что
не осталось
муки и не из
чего испечь
братии хлебы.
Феодосии посылает
пекаря: «Иди,
съглядай в
сусеце, еда
како мало муки
обрящеши в
нем…» Но пекарь
помнит, что он
подмел сусек
и замел в угол
небольшую кучку
отрубей — с три
или четыре
пригоршни, и
поэтому убежденно
отвечает Феодосию:
«Истину
ти вещаю, отьче,
яко аз сам пометох
сусек тот, и
несть в немь
ничьсоже, разве
мало отруб в
угле единомь».
Но Феодосии,
напомнив о
всемогуществе
бога и приведя
аналогичный
пример из Библии,
посылает пекаря
вновь посмотреть,
нет ли муки в
сусеке. Тот
отправляется
в кладовую,
подходит к
сусеку и видит,
что сусек, прежде
пустой, полон
муки.
В этом
эпизоде все
художественно
убедительно:
и живость диалога,
и эффект чуда,
усиленный
именно благодаря
умело найденным
деталям: пекарь
помнит, что
отрубей осталось
три или четыре
пригоршни, —
это конкретно
зримый образ
и столь же зримый
образ наполненного
мукой сусека:
ее так много,
что она даже
пересыпается
через стенку
на землю.
Очень
живописен
следующий
эпизод. Феодосии
задержался
по каким-то
делам у князя
и должен вернуться
в монастырь.
Князь приказывает,
чтобы Феодосия
подвез в телеге
некий отрок.
Тот же, увидев
монаха в «убогой
одежде» (Феодосии,
и будучи игуменом,
одевался настолько
скромно, что
не знавшие его
принимали за
монастырского
повара), дерзко
обращается
к нему:
«Чьрноризьче!
Се бо ты по вься
дьни пороздьнъ
еси, аз же трудьн
сый [вот ты все
дни бездельничаешь,
а я тружусь].
Не могу на кони
ехати. Но сице
сътвориве
[сделаем так]:
да аз ти лягу
на возе, ты же
могый на кони
ехати». Феодосии
соглашается.
Но по мере
приближения
к монастырю
все чаще встречаются
люди, знающие
Феодосия. Они
почтительно
кланяются ему,
и отрок понемногу
начинает тревожиться:
кто же этот
всем известный
монах, хотя и
в убогой одежде?
Он совсем приходит
в ужас, когда
видит, с каким
почетом встречает
Феодосия монастырская
братия. Однако
игумен не упрекает
возницу и даже
велит его накормить
и заплатить
ему.
Не
будем гадать,
был ли такой
случай с самим
Феодосием.
Несомненно
другое — Нестор
мог и умел описывать
подобные коллизии,
это был писатель
большого таланта,
и та условность,
с которой мы
встречаемся
в произведениях
древнерусской
литературы,
не является
следствием
неумения или
особого средневекового
мышления. Когда
речь идет о
самом понимании
явлений действительности,
то следует
говорить лишь
об особом
художественном
мышлении, то
есть о представлениях,
как следует
изображать
эту действительность
в памятниках
определенных
литературных
жанров.
В течение
последующих
веков будут
написаны многие
десятки различных
житий — велеречивых
и простыв примитивных
и формальных
или, напротив,
жизненных и
искренних. О
некоторых из
них нам придется
говорить в
дальнейшем.
Нестор же был
одним из первых
русских агиографов,
и традиции его
творчества
найдут продолжение
и развитие в
сочинениях
его последователей. Жанр
житийной литературы
в ХIV –
ХVI
веках.
Жанр
житийной литературы
получил широкое
распространение
в древнерусской
литературе.
«Житие
царевича Петра
Ордынского,
Ростовского
(XIII век)», «Житие
Прокопия Устюжского»
(ХIV).
Епифаний
Премудрый (умер
в 1420 г.) вошел в
историю литературы
прежде всего
как автор двух
обширных житий
— «Жития Стефана
Пермского»
(епископа Перми,
крестившего
коми и создавшего
для них азбуку
на родном языке),
написанного
в конце XIV в., и
«Жития Сергия
Радонежского»,
созданного
в 1417-1418 гг.
Основной
принцип, из
которого исходит
в своем творчестве
Епифаний Премудрый,
состоит в том,
что агиограф,
описывая житие
святого, должен
всеми средствами
показать
исключительность
своего героя,
величие его
подвига, отрешенность
его поступков
от всего обыденного,
земного. Отсюда
и стремление
к эмоциональному,
яркому, украшенному
языку, отличающемуся
от обыденной
речи. Жития
Епифания переполнены
цитатами из
Священного
писания, ибо
подвиг его
героев должен
найти аналогии
в библейской
истории. Для
них характерно
демонстративное
стремление
автора заявить
о своем творческом
бессилии, о
тщетности своих
попыток найти
нужный словесный
эквивалент
изображаемому
высокому явлению.
Но именно эта
имитация и
позволяет
Епифанию
продемонстрировать
все свое литературное
мастерство,
ошеломить
читателя бесконечным
рядом эпитетов
или синонимических
метафор или,
создав длинные
цепи однокоренных
слов, заставить
его вдуматься
в стершийся
смысл обозначаемых
ими понятий.
Этот прием и
получил название
«плетения
словес».
Иллюстрируя
писательскую
манеру Епифания
Премудрого,
исследователи
чаще всего
обращаются
к его «Житию
Стефана Пермского»,
а в пределах
этого жития
— к знаменитой
похвале Стефану,
в которой искусство
«плетения
словес» (кстати,
здесь оно именно
так и названо)
находит, пожалуй,
наиболее яркое
выражение.
Приведем фрагмент
из этой похвалы,
обратив внимание
и на игру словом
«слово», и на
ряды параллельных
грамматических
конструкций:
«Да и аз многогрешный
и неразумный,
последуя словеси
похвалений
твоих, слово
плетущи и слово
плодящи, и словом
почтити мнящи,
и от словес
похваление
собирая, и
приобретая,
и приплетая,
паки глаголю:
что тя нареку:
вожа (вождя)
заблудившим,
обретателя
погибшим, наставника
прелщеным,
руководителя
умом ослепленым,
чистителя
оскверненым,
взыскателя
расточеным,
стража ратным,
утешителя
печальным,
кормителя
алчущим, подателя
требующим…»
Епифаний
нанизывает
длинную гирлянду
эпитетов, словно
бы стремясь
полнее и точнее
охарактеризовать
святого. Однако
точность эта
отнюдь не точность
конкретности,
а поиски метафорических,
символических
эквивалентов
для определения
по сути дела
единственного
качества святого
— его абсолютного
совершенства
во всем.
В
агиографии
XIV-XV вв. получает
также широкое
распространение
принцип абстрагированности,
когда из произведения
«по возможности
изгоняется
бытовая, политическая,
военная, экономическая
терминология,
названия должностей,
конкретных
явлений природы
данной страны…»
Писатель прибегает
к перифразам,
употребляя
выражения типа
«вельможа
некий», «властелин
граду тому»
и т. д. Устраняются
и имена эпизодических
персонажей,
они именуются
просто как «муж
некто», «некая
жена», при этом
прибавления
«некий», «некая»,
«един» служат
изъятию явления
из окружающей
бытовой обстановки,
из конкретного
исторического
окружения»1.
Агиографические
принципы Епифания
нашли свое
продолжение
в творчестве
Пахомия Логофета.
Пахомий Логофет.
Пахомий, серб
по происхождению,
приехал на Русь
не позднее 1438
г. На 40-80-е гг. XV в. и
приходится
его творчество:
ему принадлежит
не менее десяти
житий, множество
похвальных
слов, служб
святым и других
произведений.
Пахомий, по
словам В. О.
Ключевского,
«нигде не обнаружил
значительного
таланта литературного…
но он… дал русской
агиографии
много образцов
того ровного,
несколько
холодного и
монотонного
стиля, которому
легче было
подражать при
самой ограниченной
степени начитанности»2.
Эту
риторическую
манеру письма
Пахомия, его
сюжетную упрощенность
и традиционность
можно проиллюстрировать
хотя бы на таком
примере. Нестор
очень живо и
естественно
описывал
обстоятельства
пострижения
Феодосия Печерского,
как отговаривал
его Антоний,
напоминая юноше
о трудностях,
ожидающих его
на пути монашеского
подвижничества,
как всеми способами
пытается вернуть
Феодосия к
мирской жизни
его мать. Подобная
ситуация есть
и в «Житии Кирилла
Белозерского»,
написанном
Пахомием. Юноша
Козьма воспитывается
у своего дяди,
человека богатого
и именитого
(он окольничий
у великого
князя). Дядя
хочет сделать
Козьму казначеем,
но юноша жаждет
постричься
в монахи. И вот
«случися убо
прити Махрищьскому
игумену Стефану,
мужу сушу в
добродетели
съвершену, всех
знаем великаго
ради житиа.
Сего пришествие
уведев Козьма
течет убо с
радостию к
нему… и припадает
к честным ногам,
слезы от очию
проливая и
мысль свою
сказует ему,
вкупе же и молит
его же возложити
на нь иноческий
образ. «Тебе
бо, рече, о, священная
главо, от многа
времени желах,
но ныне сподоби
меня бог видети
честную ти
святыню, но
молюся господа
ради, не отрини
мене грешьняго
и непотребна…»
Старец «умиляется»,
утешает Козьму
и постригает
его в монахи
(дав ему при
этом имя Кирилл).
Сцена этикетка
и холодна:
прославляются
добродетели
Стефана, патетически
молит его Козьма,
охотно идет
навстречу его
просьбе игумен.
Затем Стефан
отправляется
к Тимофею, дяде
Козьмы-Кирилла,
сообщить ему
о пострижении
племянника.
Но и здесь конфликт
лишь едва очерчен,
а не изображен.
Тимофей, услышав
о случившемся,
«тяжко си внят
слово, вкупе
же и скорби
исполнився
и некая досадительная
изрече к Стефану».
Тот оскорбленный
уходит, однако
Тимофей, пристыженный
своей благочестивой
женой, тут же
раскаивается
«о словесих,
глаголанных
к Стефану»,
возвращает
его и просит
прощения.
Словом,
в «стандартных»
велеречивых
выражениях
изображается
стандартная
же ситуация,
никак не соотносимая
с конкретными
персонажами
данного жития.
Мы не найдем
здесь и попыток
вызвать сопереживание
читателя с
помощью каких-либо
жизненных
деталей, тонко
подмеченных
нюансов (а не
общих форм
изъявления)
человеческих
чувств. Внимание
к чувствам,
эмоциям, которые
и требуют для
своего выражения
соответствующего
стиля, эмоциям
персонажей
и в не меньшей
мере эмоциям
самого автора
несомненно.
Но
это, как уже
сказано выше,
еще не подлинное
проникновение
в
человеческий
характер, это
лишь заявленное
внимание к
нему, своего
рода «абстрактный
психологизм»
(термин Д. С.
Лихачева). И в
то же время сам
факт повышенного
интереса к
духовной жизни
человека уже
сам по себе
знаменателен.
Стиль второго
южнославянского
влияния, нашедший
свое воплощение
первоначально
именно в житиях
(и лишь позднее
— в историческом
повествовании),
Д. С. Лихачев
предложил
именовать
«экспрессивно-эмоциональным
стилем»1.
В начале
XV в. под пером
Пахомия Логофета,
как мы помним,
создавался
новый житийный
канон — велеречивые,
«украшенные»
жития, в которых
живые «реалистические»
черточки уступали
место красивым,
но сухим перифразам.
Но наряду с
этим проявляются
жития совсем
другого типа,
смело ломающие
традиции, трогающие
своей искренностью
и непринужденностью.
Таково,
например, «Житие
Михаила Клопского».
«Житие Михаила
Клопского».
Необычно уже
само начало
этого жития.
Вместо традиционного
зачина, рассказа
агиографа о
рождении, детстве
и пострижении
будущего святого,
это житие начинается
как бы с середины,
при этом со
сцены неожиданной
и загадочной.
Монахи Троицкого
на Клопе (под
Новгородом)
монастыря были
в церкви на
молитве. Поп
Макарий, вернувшись
в свою келью,
обнаруживает,
что келья отперта,
а в ней сидит
неведомый ему
старец и переписывает
книгу апостольских
деяний. Поп,
«уполошившись»,
вернулся в
церковь, позвал
игумена и братию
и вместе с ними
вернулся к
келье. Но келья
уже заперта
изнутри, а незнакомый
старец продолжает
писать. Когда
его начинают
расспрашивать,
тот отвечает
очень странно:
он слово в слово
повторяет
каждый заданный
ему вопрос.
Монахи так и
не смогли узнать
даже его имени.
Старец посещает
с остальными
чернецами
церковь, молится
вместе с ними,
и игумен решает:
«Буди у нас
старец, живи
с нами». Все
остальное житие
— это описание
чудес, творимых
Михаилом (имя
его сообщает
посетивший
монастырь
князь). Даже
рассказ о
«преставлении»
Михаила удивительно
бесхитростен,
с бытовыми
деталями,
традиционная
похвала святому
отсутствует.
Необычность
«Жития Михаила
Клопского»,
созданного
в век творений
Пахомия Логофета,
не должна, впрочем,
нас удивлять.
Дело здесь не
только в самобытном
таланте его
автора, но и в
том, что автор
жития — новгородец,
он продолжает
в своем произведении
традиции новгородской
агиографии,
которая, как
и вся литература
Новгорода,
отличалась
большей
непосредственностью,
непритязательностью,
простотой (в
хорошем смысле
этого слова),
сравнительно,
допустим, с
литературой
Москвы или
Владимиро-Суздальской
Руси.
Однако
«реализм»
жития, его сюжетная
занимательность,
живость сцен
и диалогов —
все это настолько
противоречило
агиографическому
канону, что уже
в следующем
столетии житие
пришлось
перерабатывать.
Сравним лишь
один эпизод
— описание
смерти Михаила
в первоначальной
редакции XV в.
и в переделке
XVI в.
В
первоначальной
редакции читаем:
«И разболеся
Михаила месяца
декабря в Савин
день, ходя к
церкве. А стоал
на правой стороне
у церкве, на
дворе, против
Феодосиева
гроба. А почали
говорить ему
игумен и старцы:
«Чему, Михаиле,
не стоишь в
церкве, а стоишь
на дворе?» И он
им рече: «Ту аз
хочю полежати».
…Да взял с собою
кадилницу да
темьан [фимиам
— благовоние],
да шол в келью.
И послал к нему
игумен сети
и нити от трапезы.
И они отперли,
ажио темьян
ся курит [темьян
еще курится],
а его в животе
нету [умер]. И
почали места
искати, земля
меръзла, где
его положити.
И помянуша
черньци
игумену — испытай
того места, где
стоял Михаила.
Ино с того места
досмотриша,
аже земля тала.
И они погребоша
его честно».
Этот
непринужденный,
живой рассказ
подвергся
решительной
переработке.
Так, на вопрос
игумена и братии,
почему он молится
на дворе, Михаил
теперь ответствует
так: «Се покой
мой в век века,
яко зде вселитися
имам». Эпизод,
когда он уходит
в келью, также
переработан:
«И кадило въжьзизает,
и на углие фимиам
възложив, в
свою келью
отходит, братиям
же дивящимься,
видевше святаго
толико изнемогъша,
и паки толику
крепость приемъша.
Игумен же в
трапезу отходит
и к святому
брашно посылает,
вкусити тому
повелевает.
Пришедъшии
же от игумена
и внидоша в
келйю святаго,
и видевше того
к господу отшедша,
и руце крестаобразно
согбене имуща,
и образом, яко
спяща и благоухания
многа испущающа».
Далее описывается
плач при погребении
Михаила; причем
его оплакивают
не только монахи
и архиепископ
«с всем священным
собором», но
и весь народ:
люди спешат
на похороны,
«быстринам
речным подобящася,
слезы же непрестанно
лиюще». Словом,
житие приобретает
под пером нового
редактора
Василия Тучкова
именно тот вид,
в каком бы создал
его, например,
Пахомий Логофет.
Эти
попытки отойти
от канонов,
впустить в
литературу
дыхание жизни,
решиться на
литературный
вымысел, отрешиться
от прямолинейной
дидактики
проявились
не только в
житиях.
Жанр
житийной литературы
продолжал
развиваться
и в ХVII –
ХVIIIвеках.:
«Сказание
о роскошном
житии и веселии»,
«Житие протопопа
Аввакума» 1672,
«Житие патриарха
Иоакима Савелова»
1690, «Житие
Симона Воломского»,
конец XVII века,
«Житие Александра
Невского»
Автобиографический
момент по-разному
закрепляется
в XVII в.: здесь и
житие матери,
составленное
сыном («Повесть
об Улиании
Осоргиной»),
и «Азбука»,
составленная
от лица «голого
и небогатого
человека», и
«Послание
дворительное
недругу», и
собственно
автобиографии
— Аввакума и
Епифания, написанные
одновременно
в одной земляной
тюрьме в Пустозерске
и представляющие
собой своеобразный
диптих. «Житие
протопопа
Аввакума» –
первое автобиографическое
произведение
русской литературы,
в котором протопоп
Аввакум сам
рассказал о
себе и своей
многострадальной
жизни. Говоря
сочинении
протопопа
Аввакума, А. Н.
Толстой писал:
«Это были гениальные
«житие» и «послания»
бунтаря, неистового
протопопа
Аввакума,
закончившего
литературную
деятельность
страшными
пытками и казнью
в Пустозерске.
Речь Аввакума
– вся на жесте,
канон разрушен
вдребезги, вы
физически
ощущаете присутствие
рассказчика,
его жесты, его
голос». Заключение:
Изучив
поэтику отдельных
произведений
древнерусской
литературы,
мы сделали
вывод об особенностях
жанра жития.
Житие
– жанр древнерусской
литературы,
описывающий
жизнь святого.
В данном
жанре существуют
разные агиографические
типы:
житие-мартирия
(рассказа о
мученической
смерти святого)
монашеское
житие ( рассказ
о всем жизненном
пути праведника,
его благочестии,
аскетизме,
творимых им
чудесах и т.
д.)
Характерные
черты агиографического
канона — холодная
рассудочность,
осознанная
отрешенность
от конкретных
фактов, имен,
реалий, театральность
и искусственная
патетика
драматических
эпизодов, наличие
таких элементов
жития святого,
о каких у агиографа
не было ни малейших
сведений.
Очень
важен для жанра
монашеского
жития момент
чуда, откровения
(способность
к учению – божий
дар). Именно
чудо вносит
движение и
развитие в
биографию
святого.
Жанр
жития постепенно
претерпевает
изменения.
Авторы отходят
от канонов,
впуская в литературу
дыхание жизни,
решаются на
литературный
вымысел(«Жития
Михаила Клопского»),
говорят на
простом «мужицком»
языке («Житие
протопопа
Аввакума»).
Древнерусская
литература
развивалась,
складывалась
вместе с ростом
общей образованности
общества.
Древнерусские
авторы донесли
до современных
читателей свои
взгляды на
жизнь, размышления
о смысле власти
и общества,
роли религии,
поделиться
своим жизненным
опытом.. На этом
общем благоприятном
культурном
фоне появлялись
оригинально
и независимо
мыслящие писатели,
средневековые
публицисты,
поэты. Список
литературы:
1.Лихачев
Д. С. Великое
наследие.
Классические
произведения
литературы
Древней Руси.
М., 1975, с. 19.
2.Еремин
И. П. Литература
Древней Руси
(этюды и характеристики).
М.-Л., 1966, с. 132-143.
3.Лихачев
Д. С. Человека
литературе
Древней Руси.
М., 1970, с. 65.
4.Еремин
И. П. Литература
Древней Руси
(этюды и характеристики).
М.-Л., 1966, с. 21-22.
5.Пушкин
А. С. Полн. собр.
соч. М., 1941, т. XIV, с. 163.
6.Лихачев
Д. С. Культура
Руси времени
Андрея Рублева
и Епифания
Премудрого.
М.-Л., 1962, с. 53-54.
7.Ключевский
В.О. Древнерусские
жития святых
как исторический
источник. М.,
1871, с. 166.
«Чтение о Борисе и Глебе» открывается пространным введением, в
котором излагается вся история человеческого рода: сотворение Адама и Евы,
их грехопадение, обличается «идолопоклонство» людей, вспоминается, как учил
и был распят Христос, пришедший спасти род человеческий, как стали
проповедовать новое учение апостолы и восторжествовала новая вера. Лишь
Русь оставалась «в первой [прежней] прелести идольской [оставалась
языческой]». Владимир крестил Русь, и этот акт изображается как всеобщее
торжество и радость: радуются люди, спешащие принять христианство, и ни
один из них не противится и даже не «глаголет» «вопреки» воле князя,
радуется и сам Владимир, видя «теплую веру» новообращенных христиан. Такова
предыстория злодейского убийства Бориса и Глеба Святополком. Святополк
помышляет и действует по козням дьявола. «Историографическое»
введение в житие отвечает представлениям о единстве мирового исторического
процесса: события, происшедшие на Руси, лишь частный случай извечной борьбы
бога и дьявола, и каждой ситуации, каждому поступку Нестор подыскивает
аналогию, прообраз в прошлой истории. Поэтому решение Владимира крестить
Русь приводит к сопоставлению его с Евстафием Плакидой (византийским
святым, о житии которого речь шла выше) на том основании, что Владимиру,
как «древле Плакиде», бог «спону (в данном случае — болезнь) некаку
наведе», после чего князь решил креститься. Владимир сопоставляется и с
Константином Великим, которого христианская историография почитала как
императора, провозгласившего христианство государственной религией
Византии. Бориса Нестор сравнивает с библейским Иосифом, пострадавшим из-за
зависти братьев, и т. д. Об особенностях жанра жития можно судить, сравнив его с летописью. Характеры персонажей традиционны. В летописи ничего не говорится о
детстве и юности Бориса и Глеба. Нестор же, согласно требованиям
агиографического канона, повествует, как еще отроком Борис постоянно читал
«жития и мучения святых» и мечтал сподобиться такой же мученической
кончины. Летопись не упоминает о браке Бориса. У Нестора же присутствует
традиционный мотив — будущий святой стремится избежать брака и женится лишь
по настоянию отца: «не похоти ради телесныя», а «закона ради цесарьскаго и
послушания отца». Далее сюжеты жития и летописи совпадают. Но как отличаются оба
памятника в трактовке событий! В летописи рассказывается, что Владимир
посылает Бориса со своими воинами против печенегов, в «Чтении» говорится
отвлеченно о неких «ратных» (то есть врагах, противнике), в летописи Борис
возвращается в Киев, так как не «обрел» (не встретил) вражеское войско, в
«Чтении» враги обращаются в бегство, так как не решаются «стати против
блаженного». В летописи проглядывают живые человеческие отношения: Святополк
привлекает киевлян на свою сторону тем, что раздает им дары («именье»), их
берут неохотно, так как в войске Бориса находятся те же киевляне («братья
их») и — как это совершенно естественно в реальных условиях того времени —
киевляне опасаются братоубийственной войны: Святополк может поднять киевлян
против их родичей, ушедших в поход с Борисом. Наконец, вспомним характер
посулов Святополка («к огню придам ти») или переговоры его с
«вышегородскими боярами». Все эти эпизоды в летописном рассказе выглядят
очень жизненно, в «Чтении» они совершенно отсутствуют. В этом проявляется
диктуемая каноном литературного этикета тенденция к абстрагированности. Агиограф стремится избежать конкретности, живого диалога, имен
(вспомним — в летописи упоминаются река Альта, Вышгород, Путша, — видимо,
старейшина вышгородцев и т. д.) и даже живых интонаций в диалогах и
монологах. Когда описывается убийство Бориса, а затем и Глеба, то обреченные
князья только молятся, причем молятся ритуально: либо цитируя псалмы, либо
— вопреки какому бы то ни было жизненному правдоподобию — торопят убийц
«скончать свое дело». На примере «Чтения» мы можем судить о характерных чертах
агиографического канона — это холодная рассудочность, осознанная
отрешенность от конкретных фактов, имен, реалий, театральность и
искусственная патетика драматических эпизодов, наличие (и не избежное
формальное конструирование) таких элементов жития святого, о каких у
агиографа не было ни малейших сведений: пример тому — описание детских лет
Бориса и Глеба в «Чтении». Помимо жития, написанного Нестором, известно и анонимное житие тех же
святых — «Сказание и страсть и похвала Бориса и Глеба». Представляется весьма убедительной позиция тех исследователей,
которые видят в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе» памятник, созданный
после «Чтения»; по их мнению, автор «Сказания» пытается преодолеть
схематичность и условность традиционного жития, наполнить его живыми
подробностями, черпая их, в частности, из первоначальной житийной версии,
которая дошла до нас в составе летописи. Эмоциональность в «Сказании»
тоньше и искреннее, при всей условности ситуации: Борис и Глеб и здесь
безропотно отдают себя в руки убийц и здесь успевают долго молиться,
буквально в тот момент, когда над ними уже занесен меч убийцы, и т. д., но
при этом реплики их согреты какой-то икренней теплотой и кажутся более
естественными. Анализируя «Сказание», известный исследователь
древнерусской литературы И. П. Еремин обратил внимание на такой штрих: Глеб перед лицом убийц, «телом утерпая» (дрожа, слабея), просит о
пощаде. Просит, как просят дети: «Не дейте мене… Не дейте мене!» (здесь
«деяти» — трогать). Он не понимает, за что и почему должен умереть…
Беззащитная юность Глеба в своем роде очень изящна и трогательна. Это один
из самых «акварельных» образов древнерусской литературы». В «Чтении» тот же
Глеб никак не выражает своих эмоций — он размышляет (надеется на то, что
его отведут к брату и тот, увидев невиновность Глеба, «не погубит» его), он
молится, при этом довольно бесстрастно. Даже когда убийца «ят [взял]
святаго Глеба за честную главу», тот «молчаше, акы агня незлобиво, весь бо
ум имяще к богу и возрев на небо моляшеся». Однако это отнюдь не
свидетельство неспособности Нестора передавать живые чувства: в той же
сцене он описывает, например, переживания воинов и слуг Глеба. Когда князь
приказывает оставить его в ладье посреди реки, то воины «жаляще си по
святомь и часто озирающе, хотяще видети, что хощеть быти святому», а отроки
в его корабле при виде убийц «положьше весла, седяху сетующеся и плачющеся
по святем». Как видим, поведение их куда более естественно, и,
следовательно, бесстрастие, с которым Глеб готовится принять смерть, всего
лишь дань литературному этикету.
«Житие Феодосия Печерского» После «Чтения о Борисе и Глебе» Нестор пишет «Житие Феодосия
Печерского» — инока, а затем игумена прославленного Киево-Печерского
монастыря. Это житие весьма отличается от рассмотренного выше большим
психологизмом характеров, обилием живых реалистических деталей,
правдоподобием и естественностью реплик и диалогов. Если в житиях Бориса и
Глеба (особенно в «Чтении») канон торжествует над жизненностью описываемых
ситуаций, то в «Житии Феодосия», напротив, чудеса и фантастические видения
описаны так наглядно и убедительно, что читатель как бы видит своими
глазами происходящее и не может не «поверить» ему. Едва ли эти отличия только результат возросшего литературного
мастерства Нестора или следствие изменения его отношения к агиографическому
канону. Причины здесь, вероятно, в другом. Во-первых, это жития разных типов.
Житие Бориса и Глеба — житие-мартирий, то есть рассказ о мученической
смерти святого; эта основная тема определяла и художественную структуру
такого жития, резкость противопоставления добра и зла, мученика и его
мучителей, диктовала особую напряженность и «плакатную» прямоту
кульминационной сцены убийства: она должна быть томительно долгой и до
предела нравоучительной. Поэтому в житиях-мартириях, как правило, подробно
описываются истязания мученика, a ero смерть происходит как бы в несколько
этапов, чтобы читатель подольше сопереживал герою. В то же время герой
обращается с пространными молитвами к богу, в которых раскрываются его
стойкость и покорность и обличается вся тяжесть преступления его убийц. «Житие Феодосия Печерского» — типичное монашеское житие, рассказ о
благочестивом, кротком, трудолюбивом праведнике, вся жизнь которого —
непрерывный подвиг. В нем множество бытовых коллизий: сцен общения святого
с иноками, мирянами, князьями, грешниками; кроме того, в житиях этого типа
обязательным компонентом являются чудеса, которые творит святой, — а это
привносит в житие элемент сюжетной занимательности, требует от автора
немалого искусства, чтобы чудо было описано эффектно и правдоподобно.
Средневековые агиографы хорошо понимали, что эффект чуда особенно хорошо
достигается при сочетании сугубо реалистических бытовых подробностей с
описанием действия потусторонних сил — явлений ангелов, пакостей, чинимых
бесами, видений и т. д. Композиция «Жития» традиционна: есть и пространное вступление, и
рассказ о детстве святого. Но уже в этом повествовании о рождении, детских
и отроческих годах Феодосия происходит невольное столкновение традиционных
штампов и жизненной правды. Традиционно упоминание благочестия родителей
Феодосия, многозначительна сцена наречения имени младенцу: священник
нарекает его «Феодосием» (что значит «данный богу»), так как «сердечными
очами» предвидел, что тот «хощеть измлада богу датися». Традиционно
упоминание о том, как мальчик Феодосии «хожаше по вся дьни в цьркъвь божию»
и не подходил к играющим на улице сверстникам. Однако образ матери Феодосия
совершенно нетрадиционный, полный несомненной индивидуальности. Она была
физически сильной, с грубым мужским голосом; страстно любя сына, она тем не
менее никак не может примириться с тем, что он — отрок из весьма
состоятельной семьи — не помышляет унаследовать ее сел и «рабов», что он
ходит в ветхой одежде, наотрез отказываясь надеть «светлую» и чистую, и тем
наносит поношение семье, что проводит время в молитвах или за печением
просфор. Мать не останавливается ни перед чем, чтобы переломить
экзальтированную благочестивость сына (в этом и парадокс — родители
Феодосия представлены агиографом как благочестивые и богобоязненные люди!),
она жестоко избивает его, сажает на цепь, срывает с тела отрока вериги.
Когда Феодосию удается уйти в Киев в надежде постричься в одном из тамошних
монастырей, мать объявляет большое вознаграждение тому, кто укажет ей
местонахождение сына. Она обнаруживает его, наконец, в пещере, где он
подвизается вместе с Антонием и Никоном (из этого обиталища отшельников
вырастает впоследствии Киево-Печерский монастырь). И тут она прибегает к
хитрости: она требует у Антония показать ей сына, угрожая, что в противном
случае «погубит» себя «перед дверьми печеры». Но, увидев Феодосия, лицо
которого «изменилося от многого его труда и въздержания», женщина не может
больше гневаться: она, обняв сына, «плакашеся горько», умоляет его
вернуться домой и делать там, что захочет («по воли своей»). Феодосии
непреклонен, и по его настоянию мать постригается в одном из женских
монастырей. Однако мы понимаем, что это не столько результат убежденности в
правильности избранного им пути к богу, а скорее поступок отчаявшейся
женщины, понявшей, что, лишь став инокиней, она сможет хотя бы изредка
видеть сына. Сложен и характер самого Феодосия. Он обладает всеми традиционными
добродетелями подвижника: кроток, трудолюбив, непреклонен в умерщвлении
плоти, исполнен милосердия, но когда в Киеве происходит между княжеская
распря (Святослав сгоняет с великокняжеского престола своего брата — Изяслава Ярославича), Феодосии активно включается в сугубо мирскую
политическую борьбу и смело обличает Святослава. Но самое замечательное в «Житии» —это описание монастырского быта и
особенно творимых Феодосием чудес. Именно здесь проявилась та «прелесть
простоты и вымысла» легенд о киевских чудотворцах, которой так восхищался
А. С. Пушкин1.
МУНИЦИПАЛЬНОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
«СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА №15»
СОЧИНЕНИЕ
на тему
«Житие Сергия Радонежского»
выполнила:
Сотникова Анна
педагог:
Дворниченко Екатерина Николаевна
г. Новомосковск
Преподобный Сергий родился в Тверской земле, в годы княжения тверского князя Дмитрия, при митрополите Петре. Его родителей звали Мария и Кирилл. Были они благородные и боговерные. Беспрестанно молясь, они соблюдали посты и следовали своей вере в Бога.
Удивительное чудо свершилось ещё до рождения святого, когда он был в утробе матери. Однажды Мария пришла в церковь, как обычно, во время пения литургии. Во время чтения Евангелия младенец начал внезапно кричать в утробе матери, так что все ужаснулись от его крика. Внезапно младенец начал снова кричать, так что сама Мария стояла в ужасе и недоумевала от случившегося. Спустя некоторое время, младенец снова, в третий раз громко закричал. Мария от сильного испуга и страха чуть не упала на землю. Все люди подходили к ней и спрашивали нет ли у неё ребенка за пазухой, который плакал во время службы. Из-за растерянности и обильных слез на не могла им ничего сказать. Когда Мария носила в себе ребенка, то усердно молилась и постилась, прося бога о его милости и благодати. И делая так, жила она до самого рождения ребенка. Так как была она добродетельна и богобоязненна, то уразумела такое знамение и явление. Посоветовавшись с мужем, они дали друг другу обещание, что если родится у них мальчик, то отдадут они его в церковь на служение Богу. Так и случилось.
Младенец появился на свет здоровым, но не хотел брать грудь, когда мать ела мясную пищу. На сороковой день после родов, родители принесли его в церковь и крестили. Иерей дал ребенку имя Варфоломей. Родители рассказали священнику о троекратном крике младенца из утробы. Священник же сказал, что мальчик будет слугой Святой Троицы. Через некоторое время мальчик подрос и его отдали учиться грамоте. Братья его – Стефан и Петр быстро овладели письмом и учились хорошо. Варфоломей же медленно научился читать, он отставал от своих братьев и сверстников, из-за чего сильно печалился. Однажды отец послал его в искать лошадей. На поле под дубом мальчик увидел старца священника. Варфоломей рассказал священнику о своих неудачах в учёбе и попросил помолиться о нём. Старец дал отроку кусок просфоры и сказал, что отныне Варфоломей будет даже лучше знать грамоту, чем его братья и сверстники.
Через несколько лет Варфоломей начал строго поститься и молиться по ночам. Не щадя себя, он придавался Богу и вере. Мать пыталась его уговорить, чтобы он не истязал себя таким строгим постом и излишним воздержанием. Но Варфоломей продолжал придерживаться избранного пути. Вскоре Варфоломей поселился в Радонеже. Его братья женились, но он же стремился к монашеской жизни. Варфоломей просил своих родителей о благословении на монашество. Но Кирилл и Мария попросили сына, чтобы он проводил их до гроба, а потом уже исполнил свой замысел. Через некоторое время и отец, и мать святого постриглись в монахи, и каждый ушёл в свой монастырь. Через несколько лет они умерли. Варфоломей похоронил родителей и почтил их память милостыней и молитвами. Вскоре Варфоломей и его брат Стефан ушли искать пустынное место, чтобы провести свою жизнь молясь и служа Богу. Они пришли в чащу леса. Там была и вода. Братья построили на этом месте хижину и срубили небольшую церковь, которую решили освятить во имя Святой Троицы. Варфоломей позвал к себе в пустыньку старца игумена Митрофана, который постриг его в монашество с наречением имени Сергий. Некоторые монахи навещали Сергия и хотели поселиться вместе с ним, но святой не принимал их, ибо жизнь в пустыньке была очень трудна. Но всё же некоторые настаивали, и Сергий не стал прогонять их. Каждый из монахов построил себе келью, и стали они жить, во всём подражая преподобному.
Много испытаний пришлось преодолеть Варфоломею, чтобы доказать свою истинную веру в Бога. Однажды, когда Сергий в церкви пел заутреню, стена расступилась и вошёл сам дьявол со множеством бесов. Они приказывали святому уходить из пустыньки и угрожали ему. Но преподобный изгнал их молитвой и крестом. Иногда дикие звери приходили к хижине преподобного Сергия. Среди них был один медведь, для которого святой каждый день оставлял по куску хлеба. Случилось так, что Игумен, который постриг Сергия, умер. Преподобный Сергий стал молиться, чтобы Бог дал новой обители игумена. Братия же начала просить Сергия, чтобы он сам стал игуменом и священником. Много раз приступала она с этой просьбой к преподобному, и в конце концов Сергий с другими иноками пошёл в Переяславль к епископу Афанасию, чтобы он дал братии игумена. Епископ же повелел святому стать игуменом и священником. Сергий согласился. Однажды поздним вечером Сергию было чудесное видение: яркий свет на небе и множество прекрасных птиц. Некий голос сказал, что иноков в монастыре будет так же много, как этих птиц. К преподобному пришли греки, посланцы константинопольского патриарха. Патриарх советовал Сергию устроить общежительство. Русский митрополит поддержал эту мысль. Сергий так и сделал. Он дал каждому брату особое послушание. Обитель давала приют нищим и странникам. Читая житие Сергия Радонежского мы понимание, что он был богоугодником божиим. Все свои годы он жил в совершенном воздержании, труде и совершал множество добрых дел и несказанных чудес. Служа Богу, он распространял свою веру и учил людей своими наставлениями, призывал их к праведной жизни.
Все полюбили Сергия и приходили к нему за советом. Даже князь Дмитрий Донской почитал святого и просил у него благословения перед битвой. Святой Сергий предвидел за 6 месяцев свою кончину и, призвав братию, вручил игуменство своему самому любимому ученику по имени Никон.
Перед самой смертью, Преподобный Сергий причастился и, подняв руки к небу, совершил молитву и предал свою священную душу Богу. От его тела распространилось великое благоухание. Вся братия собралась и в плаче и рыдании сокрушалась. Множество народу из разных городов — князья, бояре, священники, иноки — пришли проводить святого Сергия. Лицо святого было светлым как снег, но как у живого человека или ангела божьего, показывая этим свою душевную чистоту.
Умер Преподобный Сергий 25 сентября в 1392 году.
Тип: Сочинение
Предмет: Литература
Все сочинения по литературе »
Язык: Русский
Автор: Волкова
Программа: Microsoft Word 8.0
Дата: 21 дек 2002
Формат: DOC
Размер: 24 Кб
Страниц: 15
Слов: 4662
Букв: 29031
Просмотров за сегодня: 1
За 2 недели: 10
За все время: 198
Тезисы:
Житие – жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого.
Жанр житийной литературы получил широкое распространение в древнерусской литературе.
Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета.
Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей.
Жанр житийной литературы в ХIV – ХVI веках.
Жанр житийной литературы продолжал развиваться и в ХVII – ХVIIIвеках.
Древнерусская литература развивалась, складывалась вместе с ростом общей образованности общества.
Это один из самых акварельных образов древнерусской литературы. В Чтении тот же.
Еремин И. П. Литература Древней Руси (этюды и характеристики) . М.-Л.
Лихачев Д. С. Человека литературе Древней Руси.
Особенности жанра жития (На примере «Жития Сергия Радонежского» Епифания Премудрого)
1. История жанра жития. 2. Особенности жанра. 3. «Житие Сергия Радонежского».
Житие – жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого. Древнерусская литература развивалась в условиях общего подъема Руси, развития русской письменности. В княжеской и церковной среде появилось много образованных людей. Д. С. Лихачев высказывал мнение, что древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и сюжета: «Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни». Ее герои – исторические лица, а не выдуманные персонажи. Жизнеописания святых, агиография, – вид церковной литературы. В этом жанре писались житии-мортирии (о мученической смерти святого) и рассказы о монашеском житии, жизни праведника. Постепенно житие обогащается описанием посмертных чудес святого, рассказами о нем, несколько житий объединяются в одно. Многие из них воспринимаются со временем как документально-исторические. В XI-XII веках были написаны жития Антония и Феодосия Печерских, два жития Бориса и Глеба. Русские книжники, знатоки византийской агиографии, обладали высоким мастерством, проявляли литературный талант и художественную самостоятельность. Создание своих, а не переводных житий является важным событием в идеологии Руси. Князья добились у константинопольского патриарха разрешения канонизировать русских святых, что, в свою очередь, повысило авторитет русской церкви. И непременным условием для канонизации святого стало создание жития. Описания жизни святых получают большое распространение в древнерусской литературе. Церковь собирает факты из биографий подвижников. Сначала пишут о мучениках, первых христианах. В прологах, книгах смешанного содержания, были жития святых и указания, когда празднуются их именины. В минеях рассказы о святых были расположены по месяцам. Потом появляются сборники житий – патерики, затем календари и месяцесловы.
Первые русские агиографы – митрополит Киприан и Пахомий Логофет. Жития русских святых составлялись по образцу греческих. То есть задачей произведения было восхваление святого, описание его чудес и подвигов, недостаток же биографических сведений заменяли общие места и риторические рассуждения, религиозные назидания. Часто из-за этого терялась индивидуальность святого. Епифаний Премудрый, составитель житий Сергия Радонежского и Стефана Пермского, внес в жития еще больше витийства, чем его предшественники. Позже их продолжатели добавили в жития и автобиографические факты, рассказывая о современных общественных, государственных и церковных событиях. Поэтому по житиям XVI века можно узнать о личности автора и месте его проживания. Всего насчитывается сто пятьдесят шесть житий древнерусских святых. Это биографии духовных и светских лиц, христианских мучеников, канонизированных церковью. Среди них и Владимир I Святославович, княгиня Ольга, Александр Невский, Дмитрий Донской.
Характерные черты агиографического канона – отрешенность от конкретных фактов, имен, патетика драматических эпизодов, лишенные живости диалоги и монологи, описания тех моментов из жизни святого, о которых просто нет никаких сведений, например, о детских годах, о времени затворничества. Наблюдается тенденция к абстрагированию повествования, отрыву от конкретности, появляются эпизодические персонажи без имен: просто «муж некто», «некая жена». Это характерно, к примеру, для жития-мортирия, рассказа о мученической смерти святого, где обязательны противопоставление добра и зла, особая напряженность сцены смерти, направленная на то, чтобы вызвать у читателя сопереживание. Но в других житиях и рассказах о жизни праведников появляются реалистические детали, растет психологизм характеров, диалоги становятся более правдоподобными. Чудеса и видения, многочисленные детали быта придают описаниям живость и жизненность.
Рассмотрим подробнее «Житие Сергия Радонежского», созданное пермским епископом Епифанием Премудрым в 1417-1418 годах. По его мнению, основной принцип создания жития – показать исключительность героя, величие его подвига, отрешенность от всего земного. Автор насыщает житие цитатами из Священного писания, находя аналогии в Библии. Язык жития, в отличие от обыденной речи, наполнен восторженной эмоциональностью и украшательством. Автор говорит о тщетности попыток найти нужное слово, и в то же время поражает читателя «плетением словес».
В «Житии Сергия Радонежского» указывается, что Сергий родился «от родителей благородных и благоверных: от отца, которого звали Кириллом, и матери по имени Мария, которые были всякими добродетелями украшены». Первое чудо произошло с ним еще до рождения, он в чреве матери трижды закричал на литургии. Окрестили его Варфоломеем. Родители спросили у иерея, что могли значить эти крики младенца в утробе. Иерей объясняет чудо, говоря, что этот ребенок – «сосуд избранный Бога, обитель и слуга Святой Троицы». Автор указывает, что мальчик медленно учился читать, потому что был божественный промысел получить Варфоломею книжное учение от Бога. Он встретил старца-черноризца, и в тот же час в ответ на его просьбу было даровано ему знание грамоты. То есть способность к учению, по мнению автора, – дар Божий.
Варфоломей стремился к аскетизму, иноческой жизни. Старший его брат женился, а после смерти супруги «стал монахом в монастыре Покрова святой Богородицы в Хотькове». Вместе с Варфоломеем они ушли в пустынь, руководствуясь наставлением Бога и делая все с молитвой. Срубили церковь во имя святой Троицы. Стефан ушел в монастырь, а Варфоломей остался жить, страдая за веру, в нужде и лишениях, приняв постриг и имя Сергий. Его смущают «демонские козни и ужасы», нападения зверей. Говорится в житии о чудесном обращении Сергия с животными. С одним медведем инок всегда делится последним куском хлеба.
За испытания он благодарит Бога и не ропщет на судьбу. Бог заботится о нем и бережет, посылает к нему монахов, они остаются с ним и уговаривают его стать игуменом монастыря. Сергий благочестив, трудится для братии, занимается благотворительностью, привечает нищих и странников.
В этом житии присутствуют исторические реалии: в частности, говорится, что отец мальчика раньше был боярином ростовским, но переселился в Радонеж, потому что обнищал «из-за частых хождений с князем в Орду, из-за набегов татарских, из-за даней тяжких ордынских. Но хуже всех этих бед было великое нашествие татар, и после него продолжалось насилие, потому что княжение великое досталось князю Ивану Даниловичу, и княжение Ростовское отошло к Москве. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали». Потом «ордынский князь Мамай собрал силу великую, всю орду безбожных татар, и идет на Русскую землю». Великий князь Дмитрий приходит спросить у Сергия разрешения «против безбожных выступить». Сергий «благословил его, молитвой вооружил» и велел «заботиться о порученном тебе Богом славном христианском стаде». Князь обещал в случае победы поставить монастырь в честь пречистой Богоматери. Благословения святого помогали одолеть робость воинов, и с помощью Бога они победили врага.
Когда Сергий умирает («отходит, чтобы природе отдать долг, дух же Иисусу передать»), он прощается с братством и, совершив молитву, «предает душу Господу».
Развитие жанра жития выражалось в попытках отойти от канонов в использовании литературного вымысла, избежании прямолинейной дидактики, употреблении более простого и живого языка и происходило вместе с ростом образованности общества.
Жанр житийной литературы получил широкое распространение в древнерусской литературе. « Житие царевича Петра Ордынского, Ростовского (XIII век) », « Житие Прокопия Устюжского » (Х IV ). Епифаний Премудрый (умер в 1420 г .) вошел в историю литературы прежде всего как автор двух обширных житий — «Жития Стефана Пермского» (епископа Перми, крестившего коми и создавшего для них азбуку на родном языке), написанного в конце XIV в., и «Жития Сергия Радонежского», созданного в 1417-1418 гг.
Основной принцип, из которого исходит в своем творчестве Епифаний Премудрый, состоит в том, что агиограф, описывая житие святого, должен всеми средствами показать исключительность своего героя, величие его подвига, отрешенность его поступков от всего обыденного, земного. Отсюда и стремление к эмоциональному, яркому, украшенному языку, отличающемуся от обыденной речи. Жития Епифания переполнены цитатами из Священного писания, ибо подвиг его героев должен найти аналогии в библейской истории. Для них характерно демонстративное стремление автора заявить о своем творческом бессилии, о тщетности своих попыток найти нужный словесный эквивалент изображаемому высокому явлению. Но именно эта имитация и позволяет Епифанию продемонстрировать все свое литературное мастерство, ошеломить читателя бесконечным рядом эпитетов или синонимических метафор или, создав длинные цепи однокоренных слов, заставить его вдуматься в стершийся смысл обозначаемых ими понятий.
Этот прием и получил название «плетения словес». Иллюстрируя писательскую манеру Епифания Премудрого, исследователи чаще всего обращаются к его «Житию Стефана Пермского», а в пределах этого жития — к знаменитой похвале Стефану, в которой искусство «плетения словес» (кстати, здесь оно именно так и названо) находит, пожалуй, наиболее яркое выражение. Приведем фрагмент из этой похвалы, обратив внимание и на игру словом «слово», и на ряды параллельных грамматических конструкций: «Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словеси похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление собирая, и приобретая, и приплетая, паки глаголю: что тя нареку: вожа (вождя) заблудившим, обретателя погибшим, наставника прелщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взыскателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчущим, подателя требующим…» Епифаний нанизывает длинную гирлянду эпитетов, словно бы стремясь полнее и точнее охарактеризовать святого. Однако точность эта отнюдь не точность конкретности, а поиски метафорических, символических эквивалентов для определения по сути дела единственного качества святого — его абсолютного совершенства во всем. В агиографии XIV-XV вв. получает также широкое распространение принцип абстрагированности, когда из произведения «по возможности изгоняется бытовая, политическая, военная, экономическая терминология, названия должностей, конкретных явлений природы данной страны…» Писатель прибегает к перифразам, употребляя выражения типа «вельможа некий», «властелин граду тому» и т. д.
Устраняются и имена эпизодических персонажей, они именуются просто как «муж некто», «некая жена», при этом прибавления «некий», «некая», «един» служат изъятию явления из окружающей бытовой обстановки, из конкретного исторического окружения». Агиографические принципы Епифания нашли свое продолжение в творчестве Пахомия Логофета. Пахомий Логофет. Пахомий, серб по происхождению, приехал на Русь не позднее 1438 г . На 40-80-е гг. XV в. и приходится его творчество: ему принадлежит не менее десяти житий, множество похвальных слов, служб святым и других произведений. Пахомий, по словам В. О. Ключевского, «нигде не обнаружил значительного таланта литературного… но он… дал русской агиографии много образцов того ровного, несколько холодного и монотонного стиля, которому легче было подражать при самой ограниченной степени начитанности». Эту риторическую манеру письма Пахомия, его сюжетную упрощенность и традиционность можно проиллюстрировать хотя бы на таком примере. Нестор очень живо и естественно описывал обстоятельства пострижения Феодосия Печерского, как отговаривал его Антоний, напоминая юноше о трудностях, ожидающих его на пути монашеского подвижничества, как всеми способами пытается вернуть Феодосия к мирской жизни его мать. Подобная ситуация есть и в «Житии Кирилла Белозерского», написанном Пахомием. Юноша Козьма воспитывается у своего дяди, человека богатого и именитого (он окольничий у великого князя). Дядя хочет сделать Козьму казначеем, но юноша жаждет постричься в монахи.
И вот «случися убо прити Махрищьскому игумену Стефану, мужу сушу в добродетели съвершену, всех знаем великаго ради житиа. Сего пришествие уведев Козьма течет убо с радостию к нему… и припадает к честным ногам, слезы от очию проливая и мысль свою сказует ему, вкупе же и молит его же возложити на нь иноческий образ. «Тебе бо, рече, о, священная главо, от многа времени желах, но ныне сподоби меня бог видети честную ти святыню, но молюся господа ради, не отрини мене грешьняго и непотребна…» Старец «умиляется», утешает Козьму и постригает его в монахи (дав ему при этом имя Кирилл). Сцена этикетка и холодна: прославляются добродетели Стефана, патетически молит его Козьма, охотно идет навстречу его просьбе игумен. Затем Стефан отправляется к Тимофею, дяде Козьмы-Кирилла, сообщить ему о пострижении племянника. Но и здесь конфликт лишь едва очерчен, а не изображен. Тимофей, услышав о случившемся, «тяжко си внят слово, вкупе же и скорби исполнився и некая досадительная изрече к Стефану». Тот оскорбленный уходит, однако Тимофей, пристыженный своей благочестивой женой, тут же раскаивается «о словесих, глаголанных к Стефану», возвращает его и просит прощения. Словом, в «стандартных» велеречивых выражениях изображается стандартная же ситуация, никак не соотносимая с конкретными персонажами данного жития. Мы не найдем здесь и попыток вызвать сопереживание читателя с помощью каких-либо жизненных деталей, тонко подмеченных нюансов (а не общих форм изъявления) человеческих чувств. Внимание к чувствам, эмоциям, которые и требуют для своего выражения соответствующего стиля, эмоциям персонажей и в не меньшей мере эмоциям самого автора несомненно. Но это, как уже сказано выше, еще не подлинное проникновение в человеческий характер, это лишь заявленное внимание к нему, своего рода «абстрактный психологизм» (термин Д. С. Лихачева). И в то же время сам факт повышенного интереса к духовной жизни человека уже сам по себе знаменателен. Стиль второго южнославянского влияния, нашедший свое воплощение первоначально именно в житиях (и лишь позднее — в историческом повествовании)
Д. С. Лихачев предложил именовать «экспрессивно-эмоциональным стилем». В начале XV в. под пером Пахомия Логофета, как мы помним, создавался новый житийный канон — велеречивые, «украшенные» жития, в которых живые «реалистические» черточки уступали место красивым, но сухим перифразам. Но наряду с этим проявляются жития совсем другого типа, смело ломающие традиции, трогающие своей искренностью и непринужденностью. Таково, например, «Житие Михаила Клопского». «Житие Михаила Клопского». Необычно уже само начало этого жития. Вместо традиционного зачина, рассказа агиографа о рождении, детстве и пострижении будущего святого, это житие начинается как бы с середины, при этом со сцены неожиданной и загадочной. Монахи Троицкого на Клопе (под Новгородом) монастыря были в церкви на молитве. Поп Макарий, вернувшись в свою келью, обнаруживает, что келья отперта, а в ней сидит неведомый ему старец и переписывает книгу апостольских деяний. Поп, «уполошившись», вернулся в церковь, позвал игумена и братию и вместе с ними вернулся к келье. Но келья уже заперта изнутри, а незнакомый старец продолжает писать. Когда его начинают расспрашивать, тот отвечает очень странно: он слово в слово повторяет каждый заданный ему вопрос. Монахи так и не смогли узнать даже его имени. Старец посещает с остальными чернецами церковь, молится вместе с ними, и игумен решает: «Буди у нас старец, живи с нами». Все остальное житие — это описание чудес, творимых Михаилом (имя его сообщает посетивший монастырь князь). Даже рассказ о «преставлении» Михаила удивительно бесхитростен, с бытовыми деталями, традиционная похвала святому отсутствует.
Необычность «Жития Михаила Клопского», созданного в век творений Пахомия Логофета, не должна, впрочем, нас удивлять. Дело здесь не только в самобытном таланте его автора, но и в том, что автор жития — новгородец, он продолжает в своем произведении традиции новгородской агиографии, которая, как и вся литература Новгорода, отличалась большей непосредственностью, непритязательностью, простотой (в хорошем смысле этого слова), сравнительно, допустим, с литературой Москвы или Владимиро-Суздальской Руси. Однако «реализм» жития, его сюжетная занимательность, живость сцен и диалогов — все это настолько противоречило агиографическому канону, что уже в следующем столетии житие пришлось перерабатывать. Сравним лишь один эпизод — описание смерти Михаила в первоначальной редакции XV в. и в переделке XVI в. В первоначальной редакции читаем: «И разболеся Михаила месяца декабря в Савин день, ходя к церкве. А стоал на правой стороне у церкве, на дворе, против Феодосиева гроба. А почали говорить ему игумен и старцы: «Чему, Михаиле, не стоишь в церкве, а стоишь на дворе?» И он им рече: «Ту аз хочю полежати». …Да взял с собою кадилницу да темьан [фимиам — благовоние], да шол в келью. И послал к нему игумен сети и нити от трапезы. И они отперли, ажио темьян ся курит [темьян еще курится], а его в животе нету [умер]. И почали места искати, земля меръзла, где его положити. И помянуша черньци игумену — испытай того места, где стоял Михаила. Ино с того места досмотриша, аже земля тала. И они погребоша его честно». Этот непринужденный, живой рассказ подвергся решительной переработке. Так, на вопрос игумена и братии, почему он молится на дворе, Михаил теперь ответствует так: «Се покой мой в век века, яко зде вселитися имам».
Эпизод, когда он уходит в келью, также переработан: «И кадило въжьзизает, и на углие фимиам възложив, в свою келью отходит, братиям же дивящимься, видевше святаго толико изнемогъша, и паки толику крепость приемъша. Игумен же в трапезу отходит и к святому брашно посылает, вкусити тому повелевает. Пришедъшии же от игумена и внидоша в келйю святаго, и видевше того к господу отшедша, и руце крестаобразно согбене имуща, и образом, яко спяща и благоухания многа испущающа». Далее описывается плач при погребении Михаила; причем его оплакивают не только монахи и архиепископ «с всем священным собором», но и весь народ: люди спешат на похороны, «быстринам речным подобящася, слезы же непрестанно лиюще». Словом, житие приобретает под пером нового редактора Василия Тучкова именно тот вид, в каком бы создал его, например, Пахомий Логофет. Эти попытки отойти от канонов, впустить в литературу дыхание жизни, решиться на литературный вымысел, отрешиться от прямолинейной дидактики проявились не только в житиях. Жанр житийной литературы продолжал развиваться и в Х VII – Х VIII веках. : « Сказание о роскошном житии и веселии », «Житие протопопа Аввакума» 1672, «Житие патриарха Иоакима Савелова» 1690, « Житие Симона Воломского », конец XVII века , «Житие Александра Невского» Автобиографический момент по-разному закрепляется в XVII в.: здесь и житие матери, составленное сыном («Повесть об Улиании Осоргиной»), и «Азбука», составленная от лица «голого и небогатого человека», и «Послание дворительное недругу», и собственно автобиографии — Аввакума и Епифания, написанные одновременно в одной земляной тюрьме в Пустозерске и представляющие собой своеобразный диптих. «Житие протопопа Аввакума» – первое автобиографическое произведение русской литературы, в котором протопоп Аввакум сам рассказал о себе и своей многострадальной жизни. Говоря сочинении протопопа Аввакума, А. Н. Толстой писал: «Это были гениальные «житие» и «послания» бунтаря, неистового протопопа Аввакума, закончившего литературную деятельность страшными пытками и казнью в Пустозерске. Речь Аввакума – вся на жесте, канон разрушен вдребезги, вы физически ощущаете присутствие рассказчика, его жесты, его голос».
Изучив поэтику отдельных произведений древнерусской литературы, мы сделали вывод об особенностях жанра жития. Житие – жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого. В данном жанре существуют разные агиографические типы: житие-мартирия (рассказа о мученической смерти святого) монашеское житие ( рассказ о всем жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д.) Характерные черты агиографического канона — холодная рассудочность, осознанная отрешенность от конкретных фактов, имен, реалий, театральность и искусственная патетика драматических эпизодов, наличие таких элементов жития святого, о каких у агиографа не было ни малейших сведений. Очень важен для жанра монашеского жития момент чуда, откровения (способность к учению – божий дар). Именно чудо вносит движение и развитие в биографию святого. Жанр жития постепенно претерпевает изменения. Авторы отходят от канонов, впуская в литературу дыхание жизни, решаются на литературный вымысел(«Жития Михаила Клопского»), говорят на простом «мужицком» языке («Житие протопопа Аввакума»). Древнерусская литература развивалась, складывалась вместе с ростом общей образованности общества. Древнерусские авторы донесли до современных читателей свои взгляды на жизнь, размышления о смысле власти и общества, роли религии, поделиться своим жизненным опытом.. На этом общем благоприятном культурном фоне появлялись оригинально и независимо мыслящие писатели, средневековые публицисты, поэты.
Особенности жанра жития (На примере «Жития Сергия Радонежского» Епифания Премудрого)
1. История жанра жития. 2. Особенности жанра. 3. «Житие Сергия Радонежского».
Житие – жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого. Древнерусская литература развивалась в условиях общего подъема Руси, развития русской письменности. В княжеской и церковной среде появилось много образованных людей. Д. С. Лихачев высказывал мнение, что древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и сюжета: «Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни». Ее герои – исторические лица, а не выдуманные персонажи. Жизнеописания святых, агиография, – вид церковной литературы. В этом жанре писались житии-мортирии (о мученической смерти святого) и рассказы о монашеском житии, жизни праведника. Постепенно житие обогащается описанием посмертных чудес святого, рассказами о нем, несколько житий объединяются в одно. Многие из них воспринимаются со временем как документально-исторические. В XI-XII веках были написаны жития Антония и Феодосия Печерских, два жития Бориса и Глеба. Русские книжники, знатоки византийской агиографии, обладали высоким мастерством, проявляли литературный талант и художественную самостоятельность. Создание своих, а не переводных житий является важным событием в идеологии Руси. Князья добились у константинопольского патриарха разрешения канонизировать русских святых, что, в свою очередь, повысило авторитет русской церкви. И непременным условием для канонизации святого стало создание жития. Описания жизни святых получают большое распространение в древнерусской литературе. Церковь собирает факты из биографий подвижников. Сначала пишут о мучениках, первых христианах. В прологах, книгах смешанного содержания, были жития святых и указания, когда празднуются их именины. В минеях рассказы о святых были расположены по месяцам. Потом появляются сборники житий – патерики, затем календари и месяцесловы.
Первые русские агиографы – митрополит Киприан и Пахомий Логофет. Жития русских святых составлялись по образцу греческих. То есть задачей произведения было восхваление святого, описание его чудес и подвигов, недостаток же биографических сведений заменяли общие места и риторические рассуждения, религиозные назидания. Часто из-за этого терялась индивидуальность святого. Епифаний Премудрый, составитель житий Сергия Радонежского и Стефана Пермского, внес в жития еще больше витийства, чем его предшественники. Позже их продолжатели добавили в жития и автобиографические факты, рассказывая о современных общественных, государственных и церковных событиях. Поэтому по житиям XVI века можно узнать о личности автора и месте его проживания. Всего насчитывается сто пятьдесят шесть житий древнерусских святых. Это биографии духовных и светских лиц, христианских мучеников, канонизированных церковью. Среди них и Владимир I Святославович, княгиня Ольга, Александр Невский, Дмитрий Донской.
Характерные черты агиографического канона – отрешенность от конкретных фактов, имен, патетика драматических эпизодов, лишенные живости диалоги и монологи, описания тех моментов из жизни святого, о которых просто нет никаких сведений, например, о детских годах, о времени затворничества. Наблюдается тенденция к абстрагированию повествования, отрыву от конкретности, появляются эпизодические персонажи без имен: просто «муж некто», «некая жена». Это характерно, к примеру, для жития-мортирия, рассказа о мученической смерти святого, где обязательны противопоставление добра и зла, особая напряженность сцены смерти, направленная на то, чтобы вызвать у читателя сопереживание. Но в других житиях и рассказах о жизни праведников появляются реалистические детали, растет психологизм характеров, диалоги становятся более правдоподобными. Чудеса и видения, многочисленные детали быта придают описаниям живость и жизненность.
Рассмотрим подробнее «Житие Сергия Радонежского», созданное пермским епископом Епифанием Премудрым в 1417-1418 годах. По его мнению, основной принцип создания жития – показать исключительность героя, величие его подвига, отрешенность от всего земного. Автор насыщает житие цитатами из Священного писания, находя аналогии в Библии. Язык жития, в отличие от обыденной речи, наполнен восторженной эмоциональностью и украшательством. Автор говорит о тщетности попыток найти нужное слово, и в то же время поражает читателя «плетением словес».
В «Житии Сергия Радонежского» указывается, что Сергий родился «от родителей благородных и благоверных: от отца, которого звали Кириллом, и матери по имени Мария, которые были всякими добродетелями украшены». Первое чудо произошло с ним еще до рождения, он в чреве матери трижды закричал на литургии. Окрестили его Варфоломеем. Родители спросили у иерея, что могли значить эти крики младенца в утробе. Иерей объясняет чудо, говоря, что этот ребенок – «сосуд избранный Бога, обитель и слуга Святой Троицы». Автор указывает, что мальчик медленно учился читать, потому что был божественный промысел получить Варфоломею книжное учение от Бога. Он встретил старца-черноризца, и в тот же час в ответ на его просьбу было даровано ему знание грамоты. То есть способность к учению, по мнению автора, – дар Божий.
Варфоломей стремился к аскетизму, иноческой жизни. Старший его брат женился, а после смерти супруги «стал монахом в монастыре Покрова святой Богородицы в Хотькове». Вместе с Варфоломеем они ушли в пустынь, руководствуясь наставлением Бога и делая все с молитвой. Срубили церковь во имя святой Троицы. Стефан ушел в монастырь, а Варфоломей остался жить, страдая за веру, в нужде и лишениях, приняв постриг и имя Сергий. Его смущают «демонские козни и ужасы», нападения зверей. Говорится в житии о чудесном обращении Сергия с животными. С одним медведем инок всегда делится последним куском хлеба.
За испытания он благодарит Бога и не ропщет на судьбу. Бог заботится о нем и бережет, посылает к нему монахов, они остаются с ним и уговаривают его стать игуменом монастыря. Сергий благочестив, трудится для братии, занимается благотворительностью, привечает нищих и странников.
В этом житии присутствуют исторические реалии: в частности, говорится, что отец мальчика раньше был боярином ростовским, но переселился в Радонеж, потому что обнищал «из-за частых хождений с князем в Орду, из-за набегов татарских, из-за даней тяжких ордынских. Но хуже всех этих бед было великое нашествие татар, и после него продолжалось насилие, потому что княжение великое досталось князю Ивану Даниловичу, и княжение Ростовское отошло к Москве. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали». Потом «ордынский князь Мамай собрал силу великую, всю орду безбожных татар, и идет на Русскую землю». Великий князь Дмитрий приходит спросить у Сергия разрешения «против безбожных выступить». Сергий «благословил его, молитвой вооружил» и велел «заботиться о порученном тебе Богом славном христианском стаде». Князь обещал в случае победы поставить монастырь в честь пречистой Богоматери. Благословения святого помогали одолеть робость воинов, и с помощью Бога они победили врага.
Когда Сергий умирает («отходит, чтобы природе отдать долг, дух же Иисусу передать»), он прощается с братством и, совершив молитву, «предает душу Господу».
Развитие жанра жития выражалось в попытках отойти от канонов в использовании литературного вымысла, избежании прямолинейной дидактики, употреблении более простого и живого языка и происходило вместе с ростом образованности общества.
Житийный жанр занимает особое место в русской литературе. Жития – это жизнеописания людей, причисленных к лику святых. Как правило, жития писали близкие друзья святого с целью “поведать миру” о жизни и подвигах человека, прославить его память, сохранить для потомства воспоминание о необыкновенном человеке.
Составление жития требовало огромных знаний, строгого соблюдения правил и композиции.
Житию свойственна неторопливость, повествование в третьем лице; иногда с отступлениями, обращениями к читателю и похвалами святому.
Житие требует создания четких образов, проведения грани между добром и злом. Мы видим либо резко отрицательных героев, либо резко положительных. Середина отсутствует. Причем отрицательный герой, которого автор обычно именует не иначе как “злодей”, “окаянный”, “треклятый”, служит для контраста с “богоблаженным”, “святым”, подчеркивает безупречность того, о ком идет речь.
В отличие от биографии, в житиях отсутствует движение, рост героя. Святой уже с рождения – избранник божий. И автор иллюстрирует его святость, выбирая из реальности только те факты, которые бы ее подчеркивали. Остальная жизнь святого не принимается во внимание. Индивидуальность человека устранялась, в повествование вводились у “злодея” – только отрицательные качества, а у святого – только положительные. И вот святой становится обобщенным воплощением добра.
Страница: [ 1 ] 2 3 4 5
Введение
Каждый народ помнит и знает свою историю. В преданиях, легендах, песнях сохранялись и передавались
из поколения в поколение сведения и воспоминания о прошлом. Общий подъем Руси в XI веке, создание
центров письменности, грамотности, появление целой плеяды образованных людей своего времени в
княжеско-боярской, церковно-монастырской среде определили развитие древнерусской литературы. «Русской
литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем
литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого
тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской
литературой». Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного
сюжета. Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни», — пишет Д. С. Лихачев.
Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей. Имена
действующих лиц — исторические: Борис и Глеб, Феодосий Печерский, Александр Невский, Дмитрий Донской,
Сергий Радонежский, Стефан Пермский… Подобно тому, как мы говорим об эпосе в народном творчестве, мы
можем говорить и об эпосе древнерусской литературы. Эпос — это не простая сумма былин и исторических
песен. Былины сюжетно взаимосвязаны. Они рисуют нам целую эпическую эпоху в жизни русского народа.
Эпоха и фантастична, но вместе с тем и исторична. Эта эпоха — время княжения Владимира Красное
Солнышко. Сюда переносится действие многих сюжетов, которые, очевидно, существовали и раньше, а в
некоторых случаях возникли позже. Другое эпическое время — время независимости Новгорода. Исторические
песни рисуют нам если не единую эпоху, то, во всяком случае, единое течение событий: XVI и XVII вв. по
преимуществу. Древняя русская литература — эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси. Ни
одно из произведений Древней Руси — переводное или оригинальное — не стоит обособленно. Все они
дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ — законченное целое, и вместе с тем,
он связан с другими. Это только одна из глав истории мира. Произведения строились по «анфиладному
принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно
могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли
быть соединены в новое единое произведение. Такая судьба нередка для литературных произведений Древней
Руси: многие из рассказов со временем начинают восприниматься как исторические, как документы или
повествования о русской истории. Русские книжники выступают и в агиографическом жанре: в XI – начале XII в.
были написаны жития Антония Печерского (оно не сохранилось), Феодосия Печерского, два варианта жития
Бориса и Глеба. В этих житиях русские авторы, несомненно знакомые с агиографическим каноном и с лучшими
образцами византийской агиографии, проявляют, как мы увидим далее, завидную самостоятельность и
обнаруживают высокое литературное мастерство.
Житие как жанр древнерусской литературы
В XI – начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия
Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не
только литературным фактом, но и важным звеном в идеологической политике Русского государства. В это
время русские князья настойчиво добиваются у константинопольского патриарха прав на канонизацию своих,
русских святых, что существенно повысило бы авторитет русской церкви. Создание жития являлось
непременным условием канонизации святого. Мы рассмотрим здесь одно из житий Бориса и Глеба — «Чтение о
житии и о погублении» Бориса и Глеба и «Житие Феодосия Печерского». Оба жития написаны Нестором.
Сопоставление их особенно интересно, поскольку они представляют два агиографических типа — жития-
мартирия (рассказа о мученической смерти святого) и монашеского жития, в котором повествуется обо всем
жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д. Нестор, разумеется,
учитывал требования византийского агиографического канона. Не вызывает сомнения и то, что он знал
переводные византийские жития. Но при этом он проявил такую художественную самостоятельность, такой
незаурядный талант, что уже создание этих двух шедевров делает его одним из выдающихся древнерусских
писателей.
Особенности жанра жития первых русских святых
«Чтение о Борисе и Глебе» открывается пространным введением, в котором излагается вся история
человеческого рода: сотворение Адама и Евы, их грехопадение, обличается «идолопоклонство» людей,
вспоминается, как учил и был распят Христос, пришедший спасти род человеческий, как стали проповедовать
новое учение апостолы и восторжествовала новая вера. Лишь Русь оставалась «в первой (прежней) прелести
идольской (оставалась языческой)». Владимир крестил Русь, и этот акт изображается как всеобщее торжество
и радость: радуются люди, спешащие принять христианство, и ни один из них не противится и даже не «глаголет»
«вопреки» воле князя, радуется и сам Владимир, видя «теплую веру» новообращенных христиан. Такова
предыстория злодейского убийства Бориса и Глеба Святополком. Святополк помышляет и действует по козням
дьявола. «Историографическое» введение в житие отвечает представлениям о единстве мирового
исторического процесса: события, происшедшие на Руси, лишь частный случай извечной борьбы бога и
дьявола, и каждой ситуации, каждому поступку Нестор подыскивает аналогию, прообраз в прошлой истории.
Поэтому решение Владимира крестить Русь приводит к сопоставлению его с Евстафием Плакидой
(византийским святым, о житии которого речь шла выше) на том основании, что Владимиру, как «древле
Плакиде», бог «спону (в данном случае — болезнь) некаку наведе», после чего князь решил креститься.
Владимир сопоставляется и с Константином Великим, которого христианская историография почитала как
императора, провозгласившего христианство государственной религией Византии. Бориса Нестор сравнивает с
библейским Иосифом, пострадавшим из-за зависти братьев, и т. д. Об особенностях жанра жития можно судить,
сравнив его с летописью. Характеры персонажей традиционны. В летописи ничего не говорится о детстве и
юности Бориса и Глеба. Нестор же, согласно требованиям агиографического канона, повествует, как еще
отроком Борис постоянно читал «жития и мучения святых» и мечтал сподобиться такой же мученической
кончины. Летопись не упоминает о браке Бориса. У Нестора же присутствует традиционный мотив — будущий
святой стремится избежать брака и женится лишь по настоянию отца: «не похоти ради телесныя», а «закона
ради цесарьскаго и послушания отца». Далее сюжеты жития и летописи совпадают. Но как отличаются оба
памятника в трактовке событий! В летописи рассказывается, что Владимир посылает Бориса со своими
воинами против печенегов, в «Чтении» говорится отвлеченно о неких «ратных» (то есть врагах, противнике); в
летописи Борис возвращается в Киев, так как не «обрел» (не встретил) вражеское войско, в «Чтении» враги
обращаются в бегство, так как не решаются «стати против блаженного». В летописи проглядывают живые
человеческие отношения: Святополк привлекает киевлян на свою сторону тем, что раздает им дары («именье»)
, их берут неохотно, так как в войске Бориса находятся те же киевляне («братья их») и — как это совершенно
естественно в реальных условиях того времени — киевляне опасаются братоубийственной войны: Святополк
может поднять киевлян против их родичей, ушедших в поход с Борисом. Наконец, вспомним характер посулов
Святополка («к огню придам ти») или переговоры его с «вышегородскими боярами». Все эти эпизоды в
летописном рассказе выглядят очень жизненно, в «Чтении» они совершенно отсутствуют. В этом проявляется
диктуемая каноном литературного этикета тенденция к абстрагированности.
Страница: [ 1 ] 2 3 4 5
«Житие Сергия Радонежского» (так кратко именуется это произведение) представляет собой ярчайший образец древнерусской литературы. Преподобный Сергий — самый почитаемый и самый любимый русский святой. Не случайно известный историк прошлого В.О. Ключевский сказал, что Россия будет стоять до тех пор, пока теплится лампада у раки преподобного Сергия. Епифаний Премудрый, известный книжник начала XV века, инок Троице-Сергиевой Лавры и ученик Преподобного Сергия, написал самое первое Житие Сергия Радонежского через 26 лет после его смерти — в 1417-1418 годах. Для этого труда Епифаний в течение двадцати лет собирал документальные данные, воспоминания очевидцев и свои собственные записи. Великолепный знаток святоотеческой литературы, византийской и русской агиографии, блестящий стилист, Епифаний ориентировался в своем сочинении на тексты южнославянских и древнерусских Житий, мастерски применив изысканный, насыщенный сравнениями и эпитетами стиль, получиший название «плетение словес». Житие в редакции Епифания Премудрого кончалось преставлением Преподобного Сергия. В самостоятельном виде эта древнейшая редакция Жития не дошла до нашего времени, а ее первоначальный облик ученые реконструировали по позднейшим сводам. Помимо Жития, Епифаний создал также Похвальное слово Сергию.
Первоначальный текст Жития сохранился в переработке Пахомия Логофета (Серба), афонского монаха, жившего в Троице-Сергиевом монастыре с 1440 по 1459 год и создавшего новую редакцию Жития вскоре после канонизации Преподобного Сергия, состоявшейся в 1452 году. Пахомий изменил стилистику, дополнил текст Епифания рассказом об обретении мощей Преподобного, а также рядом посмертных чудес. Пахомий неоднократно исправлял Житие Преподобного Сергия: по мнению исследователей, существует от двух до семи Пахомиевых редакций Жития.
В середине XVII века на основе переработанного Пахоми-ем текста Жития (так называемой Пространной редакции) Симон Азарьин создал новую редакцию. Житие Сергия Радонежского в редакции Симона Азарьина вместе с Житием Игумена Никона, Похвальным словом Сергию и службами обоим святым было напечатано в Москве в 1646 году. В 1653 году по поручению Царя Алексея Михайловича Симон Азарьин доработал и дополнил Житие: он вернулся к неопубликованной части своей книги, добавил в нее ряд новых рассказов о чудесах Преподобного Сергия и снабдил эту вторую часть обширным предисловием, однако эти дополнения не были тогда изданы.
Жанр
На Руси была популярна житийная литература, или агиографическая (от греч. hagios — святой, grapho — пишу) литература. Жанр жития возник в Византии. В древнерусской литературе он появился как жанр заимствованный, переводной. На основе переводной литературы в XI в. на Руси возникает и оригинальная житийная литература. Слово «житие» в церков-но-славянском языке означает «жизнь». Житиями назывались произведения, рассказывающие о жизни святых — государственных и религиозных деятелей, чья жизнь и деяния были расценены как образцовые. Жития имели, прежде всего, религиозно-назидательный смысл. Входящие в них истории — предмет для подражания. Порой факты из жизни изображаемого персонажа искажались. Связано это было с тем, что житийная литература ставила своей целью не достоверное изложение событий, а поучение. В житиях было четкое разграничение персонажей на положительных и отрицательных героев.
Житие повествует о жизни человека, который достиг христианского идеала — святости. Житие свидетельствует о том, что каждый может прожить правильной христианской жизнью. Поэтому героями жития могли быть люди разного происхождения: от князей до крестьян.
Житие пишут после смерти человека, после признания его церковью святым. Первое русское житие Антония Печерского (одного из основателей Киево-Печерской лавры) до нас не дошло. Следующим было создано «Сказание о Борисе и Глебе» (середина XI в.). Житие, повествующее о Сергее Радонежском, явилось настоящим украшением житийного жанра. С древности до нашего времени дошли традиции жития. Из всех древних жанров житие оказался наиболее устойчивым. В наше время канонизированы, то есть признаны святыми, Андрей Рублев, Амвросий Оптинский, Ксения Петербургская, написаны их жития.
Тема
«Житие…» — это повесть о выборе человеческого пути. Значение слова многозначно. Два его значения противостоят друг другу: это путь географический и путь духовный. Объединительная политика Москвы проводилась суровыми мерами. Правда, страдали от неё в первую очередь феодальные верхи тех княжеств, которые Москва подчиняла себе, страдали главным образом за то, что не хотели этого подчинения, боролись против него за сохранение старых феодальных порядков. Епифаний нарисовал правдивую картину русской жизни первой половины XV в., когда память о ней ещё свежа была у современников Епифания, но это отнюдь не выражение «анти-московских» отношений автора. Епифаний показывает, что Сергий, несмотря на то, что родители его.покинули родной город из-за притеснений московского наместника, в дальнейшем делается самым энергичным проводником именно московской объединительной политики. Он решительно поддержал Дмитрия Донского в его борьбе с суздальским князем Дмитрием Константиновичем за великое Владимирское княжение, полностью одобрял Дмитрия в решении начать борьбу с Мамаем, примирил Дмитрия Донского с Олегом Рязанским, когда это стало нужно для Москвы. Признавая Сергия Божьим угодником, Епифаний тем самым освещал в глазах средневековых читателей прежде всего политическую деятельность Сергия. Поэтому враги Сергия упорно и долго мешали Епи-фанию написать житие его учителя, являвшееся предпосылкой к канонизации Сергия.
Идея
Преподобный Сергий поддерживал объединительные усилия Москвы для возвеличивания и укрепления Русского государства. Сергий Радонежский был одним из вдохновителей Руси на Куликовскую битву. Особое значение имела поддержка и благословение его Дмитрию Донскому накануне сражения. Именно это обстоятельство и придало имени Сергия звучание национального единства и согласия. Епифаний Премудрый показал передовые политические взгляды преподобного Сергия, возвеличил деяния старца.
Канонизация в Русской Православной Церкви совершалась при наличии трех условий: святая жизнь, чудеса как прижизненные, так и посмертные, обретение мощей. Сергий Радонежский начал широко почитаться за свою святость еще при жизни. Канонизация преподобного состоялась через тридцать лет после его смерти, в июле 1422 года, когда были обретены мощи. Поводом к открытию мощей преподобного послужило следующее обстоятельство: к одному из монахов Троицкой обители во сне явился Сергий Радонежский и сказал: «Зачем оставляете меня столько времени во гробе?»
Основные герои
Сергий Радонежский является одним из самых популярных героев средневековой русской литературы. «Житие…» подробно рассказывает о его жизни и деяниях. Князья московские и удельные посещали Сергия в его обители, и сам он выходил к ним из ее стен, бывал в Москве, крестил сыновей Дмитрия Донского. Сергий с подачи митрополита Алексия взвалил на себя тяжелый груз политической дипломатии: он неоднократно встречался с русскими князьями, чтобы склонить их к союзу с Дмитрием. Перед Куликовской битвой Сергий дал Дмитрию благословение и двух иноков — Александра (Пересвета) и Андрея (Ослябю). В «Житии» предстает идеальный герой древней литературы, «светоч», «божий сосуд», подвижник, человек, выражающий национальное самосознание русского народа. Произведение построено в соответствии со спецификой жанра жития. С одной стороны, Сергий Радонежский — это историческое лицо, создатель Троице-Сергиева монастыря, наделенный достоверными, реальными чертами, а с другой стороны, — это художественный образ, созданный традиционными художественными средствами житийного жанра. Скромность, душевная чистота, бескорыстие — нравственные черты, присущие преподобному Сергию. Он отказался от архиерейского чина, считая себя недостойным: «Кто я такой — грешный и худший из всех человек?» И был непреклонен. Епифаний пишет, что многие трудности претерпел преподобный, великие подвиги постнического жития творил; добродетелями его были: бдение, сухоядение, на земле возлежание, чистота душевная и телесная, труд, бедность одежды. Даже став игуменом, он не изменил своим правилам: «Если кто хочет быть старейшим, да будет всех меньше и всем слуга!» Он мог пребывать по три-четыре дня без пищи и есть гнилой хлеб. Чтобы заработать еду, брал в руки топор и плотничал, тесал доски с утра до вечера, изготовлял столбы. Непритязателен был Сергий и в одежде. Одежды новой никогда не надевал, «то, что из волос и шерсти овечьей спрядено и соткано, носил». И кто не видел и не знал его, тот не подумал бы, что это игумен Сергий, а принял бы его за одного из чернецов, нищего и убогого, за работника, всякую работу делающего.
Автор подчеркивает «светлость и святость», величие Сергия, описывая его кончину. «Хоть и не хотел святой при жизни славы, но крепкая сила Божия его прославила, перед ним летали ангелы, когда он преставился, провожая его к небесам, двери открывая ему райские и в желанное блаженство вводя, в покои праведные, где свет ангельский и Всесвятской Троицы озарение принял, как подобает постнику. Таково было течение жизни святого, таково дарование, таково чудотворение — и не только при жизни, но и при смерти…».
Сюжет и композиция
Композиционное построение житийной литературы было строго регламентировано. Обычно повествование начиналось вступлением, в котором объяснялись причины, побудившие автора приступить к повествованию. Затем следовала основная часть — собственно сам рассказ о жизни святого, его смерти и посмертных чудесах. Завершалось житие похвалой святому. Композиция жития, повествующего о Сергии Радонежском, соответствует принятым канонам. Житие открывается авторским вступлением: Епифаний благодарит Бога, который даровал святого старца преподобного Сергия русской земле. Автор сожалеет, что никто не написал еще о старце «пречудном и предобром», и с Божьей помощью обращается к написанию «Жития». Называя жизнь Сергия «тихим, дивным и добродетельным» житием, сам он воодушевляется и одержим желанием писать, ссылаясь на слова Василия Великого: «Будь последователем праведных и их житие и деяния запечатлей в сердце своем».
Центральная часть «Жития» повествует о деяниях Сергия и о божественном предназначении ребенка, о чуде, произошедшем до рождения его: когда его мать пришла в церковь, он трижды прокричал в ее утробе. Мать же носила его «как сокровище, как драгоценный камень, как чудный бисер, как сосуд избранный».
Сергий родился в окрестностях Ростова Великого в семье знатного, но бедного боярина. В семилетием возрасте Варфоломея (так его звали до пострижения в монахи) отдали в школу, которая была в попечении епископа Ростовского Прохора. По легенде, сначала мальчику грамота давалась трудно, но вскоре он увлекся учебой и показал отличные способности. Родители с семьей вскоре переселились в Радонеж. В конце своей жизни Кирилл и Мария постриглись в монашество в Покровском монастыре в Хотьково. После их смерти второй сын Варфоломей решил тоже начать иноческую жизнь. Вместе со старшим братом Стефаном, который уже принял монашеский постриг в связи со смертью жены, Варфоломей ушел на речку Кончуру, протекавшую в 15 км севернее Радонежа. Здесь братья построили церковь во имя святой Троицы. Вскоре, не справившись с трудностями жизни в пустыне, Стефан ушел в Москву. Варфоломей, оставшись один, начал готовиться в монахи. 7 октября 1342 года он был пострижен в монахи, получив имя Сергия. А так как Троицкий монастырь был основан на территории Радонежской волости, за преподобным Сергием закрепилось прозвище «Радонежский». Кроме Троице-Сергиевой, Сергий основал еще Благовещенскую обитель на Киржаче, Борисоглебский монастырь близ Ростова и другие обители, а его ученики учредили около 40 монастырей.
Художественное своеобразие
В произведениях агиографического жанра предполагается описание как внешних событий, так и событий внутренней духовной жизни святого. Епифаний не только использовал всё богатство книжной средневековой русской культуры, созданное до него, но и развил далее, создал новые приёмы литературно-художественного изображения, раскрыл неисчерпаемую сокровищницу русского языка, получившего под пером Епифания особый блеск и выразительность. Поэтическая речь его при всём своём разнообразии нигде не обнаруживает произвольной игры словами, но всегда подчинена идейному замыслу писателя.
Непосредственный лиризм и теплота чувства, психологическая наблюдательность, умение подмечать и запечатлевать окружающий человека пейзаж, неожиданные для литературы подобного рода образно-выразительные средства — все это характеризует художественную манеру письма Епифания Премудрого. В «Житии Сергия Радонежского» чувствуется большая художественная зрелость писателя, выражающаяся в сдержанности и выразительности описаний.
Литературная деятельность Епифания Премудрого способствовала утверждению в литературе стиля «плетения словес». Этот стиль обогащал литературный язык, содействовал дальнейшему развитию литературы.
Д.С. Лихачев отмечал в «Житии…» «особую музыкальность». Длинные перечисления применяются там особенно, где требуется подчеркнуть многочисленные добродетели Сергия, многочисленные его подвиги или трудности, с которыми он борется в пустыне. Чтобы подчеркнуть перечисление, сделать его заметным для читающего и слушающего, автор часто пользуется единоначатиями. И опять-таки эти единоначатия имеют не столько формально риторическое значение, сколько смысловое. Повторяющееся в начале каждого предложения слово подчеркивает основную мысль. Когда это единоначатие употреблено слишком большое число раз и может утомить читателя, оно заменяется синонимическим выражением. Значит, важно не само слово, а повторение мысли. Так, например, указывая на причину написания Жития Сергия и устраняя возможную мысль о том, что он принял на себя непосильную задачу, автор пишет: «…да не забвено будет житие святого тихое и кроткое и не злобивое, да не забвено будет житие его честное и непорочное и безмятежное, да не забвено будет житие его добродетелное и чюдное и преизящное, да не забвены будут многыя его добродетели и великаа исправлениа, да не забвены будуть благыа обычаа и добронравныя образы, да не будут бес памяти сладкаа его словеса и любезныа глаголы, да не останет бес памяти таковое удивление, иже на немъ удиви богь…» Наиболее часто в стиле «плетения слов» участвует удвоение понятия: повторение слова, повторение корня слова, соединение двух синонимов, противопоставление двух понятий и т.д. Принцип двойственности имеет миро-воззренческое значение в стиле «плетения словес». Весь мир как бы двоится между добром и злом, небесным и земным, материальным и нематериальным, телесным и духовным. Поэтому бинар-ность играет роль не простого формально-стилистического приема — повтора, а противопоставления двух начал в мире. В сложных, многословесных бинарных сочетаниях нередко используются одинаковые слова и целые выражения. Общность слов усиливает сопоставление или противопоставление, делает его в смысловом отношении более ясным.
ет сопоставление или противопоставление, делает его в смысловом отношении более ясным. Даже в тех случаях, когда перечисление захватывает целый ряд компонентов, оно часто делится на пары: «…житие скръбно, житие жестко, отвсюду теснота, отвсюду недостаткы, ни имущим ни откуду ни ястиа, ни питиа».
Значение произведения
«Сергий явился, как свет светильник, и своим с покойным светом озарил всю историю Русской земли — на много веков вперед. Сергий принес на Русь возрождение духа. Того духа, который вскоре поднял и отстроил огромную православную державу. Сперва вокруг него отстроились двенадцать келий (апостольское число!). Пройдет еще несколько десятков лет, и вокруг него, затаив дыхание, будет стоять вся Россия», — читаем в книге Д. Орехова. Поддерживая политику централизации, которую проводили московские князья, Сергий Радонежский оказался в центре общественно-политической жизни Руси второй половины XIV в., был сподвижником московского великого князя Дмитрия Донского в его подготовке к Куликовской битве 1380 г.
Сергий, а вслед за ним и его ученики несли веру в неосвоенные земли, строили лесные монастыри. Епифаний Премудрый, создатель храмов Никон, переводчик греческих книг Афанасий Высоцкий, иконописец Андрей Рублев — все они явились последователями духовного пути Сергия Радонежского.
С именем Сергия Радонежского непосредственно связана Свято-Троицкая Сергиева Лавра — уникальный памятник архитектуры XVI-XVII веков. На ее территории находится несколько храмов, в том числе Собор в честь Успения Пресвятой Богородицы, Михеевский храм, Храм во имя Преподобного Сергия Радонежского. Тысячи паломников посещают Лавру, чтобы прикоснуться к святыням русского народа, обрести душевный покой. А самый главный и самый древний памятник Троице-Сергиевой лавры — Троицкий собор. Ему более пятисот лет. В этом соборе находится гробница Сергия Радонежского.
Русские цари считали за великую честь крестить своих детей в Троицком соборе. Перед военными походами молились Сергию и просили у него помощи. До сих пор огромный поток людей приходит в собор, тем самым выражая глубокое уважение, почтение русскому святому Сергию Радонежскому.
“Повесть…” посвящена теме мужества и противостояния захватчикам. Она вызывает чувство гордости за наше историческое прошлое. Рассказчик называет себя “ничтожным, многогрешным и неразумным” и стремиться подчеркнуть этим разницу между собой, простым человеком, и святым князем Александром Невским. Автор повести говорит о том, что был его современником, так: “…И был самовидец деяний. его, потому и рад поведать о честной и славной жизни его”.
Для того чтобы подчеркнуть достоинства Александра Невского, рассказчик уподобляет князя библейским героям: “прекрасному” Иосифу, сильному Самсону, мудрому царю Соломону и храброму Веспасиану. Мощную же дружину князя автор уподобляет храбрым войнам царя Давида. Автор повествует о трёх подвигах Александра Невского: о Невской битве, о Ледовом побоище и о поездке в Орду. Два первых подвига посвящены борьбе с иноземными захватчиками – шведами на реке Неве в 1240 году и немецкими крестоносцами на Чудском озере в 1242 году, а последний – попытке ослабить влияние Золотой Орды на Русь, “отмолить людей от беды той”. Александр Невский прославился такими словами, которым старался соответствовать в жизни: “Не в силе Бог, но в правде”.
Введение
Каждый народ помнит и знает свою историю. В преданиях, легендах, песнях сохранялись и передавались
из поколения в поколение сведения и воспоминания о прошлом. Общий подъем Руси в XI веке, создание
центров письменности, грамотности, появление целой плеяды образованных людей своего времени в
княжеско-боярской, церковно-монастырской среде определили развитие древнерусской литературы. «Русской
литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем
литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого
тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской
литературой». Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного
сюжета. Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни», — пишет Д. С. Лихачев.
Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей. Имена
действующих лиц — исторические: Борис и Глеб, Феодосий Печерский, Александр Невский, Дмитрий Донской,
Сергий Радонежский, Стефан Пермский. . . Подобно тому, как мы говорим об эпосе в народном творчестве, мы
можем говорить и об эпосе древнерусской литературы. Эпос — это не простая сумма былин и исторических
песен. Былины сюжетно взаимосвязаны. Они рисуют нам целую эпическую эпоху в жизни русского народа.
Эпоха и фантастична, но вместе с тем и исторична. Эта эпоха — время княжения Владимира Красное
Солнышко. Сюда переносится действие многих сюжетов, которые, очевидно, существовали и раньше, а в
некоторых случаях возникли позже. Другое эпическое время — время независимости Новгорода. Исторические
песни рисуют нам если не единую эпоху, то, во всяком случае, единое течение событий: XVI и XVII вв. по
преимуществу. Древняя русская литература — эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси. Ни
одно из произведений Древней Руси — переводное или оригинальное — не стоит обособленно. Все они
дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ — законченное целое, и вместе с тем,
он связан с другими. Это только одна из глав истории мира. Произведения строились по «анфиладному
принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно
могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли
быть соединены в новое единое произведение. Такая судьба нередка для литературных произведений Древней
Руси: многие из рассказов со временем начинают восприниматься как исторические, как документы или
повествования о русской истории. Русские книжники выступают и в агиографическом жанре: в XI – начале XII в.
были написаны жития Антония Печерского (оно не сохранилось), Феодосия Печерского, два варианта жития
Бориса и Глеба. В этих житиях русские авторы, несомненно знакомые с агиографическим каноном и с лучшими
образцами византийской агиографии, проявляют, как мы увидим далее, завидную самостоятельность и
обнаруживают высокое литературное мастерство.
Житие как жанр древнерусской литературы
В XI – начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия
Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не
только литературным фактом, но и важным звеном в идеологической политике Русского государства. В это
время русские князья настойчиво добиваются у константинопольского патриарха прав на канонизацию своих,
русских святых, что существенно повысило бы авторитет русской церкви. Создание жития являлось
непременным условием канонизации святого. Мы рассмотрим здесь одно из житий Бориса и Глеба — «Чтение о
житии и о погублении» Бориса и Глеба и «Житие Феодосия Печерского». Оба жития написаны Нестором.
Сопоставление их особенно интересно, поскольку они представляют два агиографических типа — жития-
мартирия (рассказа о мученической смерти святого) и монашеского жития, в котором повествуется обо всем
жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д. Нестор, разумеется,
учитывал требования византийского агиографического канона.
«
1
2
3
4
5
6
7
8
»
Кириллин В. М.
Перу преподобного Нестора Летописца принадлежит замечательное литературное произведение – “Житие преподобнаго отьца нашего Феодосия, игумена Печерьскаго”. Древнейший список этого сочинения относится к рубежу XII-XIII вв. и содержится в Успенском сборнике. Относительно времени создания “Жития” ведутся споры: одни исследователи полагают, что оно было написано спустя несколько лет после смерти Феодосия (1074) и связывают работу над “Житием” с началом его местного монастырского почитания и до перенесения его мощей в печерскую церковь Успения пресв. Богородицы в 1091 г., другие приурочивают написание “Жития” ко времени общерусской канонизации знаменитого игумена в 1108 г. Кроме того, сам Нестор в предисловии к своему труду указывает, что осуществил его после создания “Чтения о Борисе и Глебе”.
Нестор пришел в монастырь, когда Феодосия уже не было среди живых, но зато живо было устное предание о нем. Оно и послужило “списателю” основным источником при работе над “Житием”. Он также использовал рассказы печерского келаря Феодора, который хорошо знал мать подвижника и многое узнал от нее о доиноческих годах жизни подвижника. Наряду с этим Нестор пользовался богатейшим наследием восточно-христианской агиографии, известной ему по уже имевшимся славяно-русским переводам. Последняя служила ему не только идейно-содержательным и композиционно-стилистическим примером для литературного подражания, но и сокровищницей, из которой он черпал отдельные образы и выражения. Исследователи выявили значительный комплекс литературных источников Нестора, – это, прежде всего, “Жития” палестинских (Евфимия Великого, Саввы Освященного, Феодосия Киновиарха, Иоанна Молчальника) и собственно греко-византийских святых (Антония Великого, Иоанна Златоуста, Феодора Эдесского, Феодора Студита), подвизавшихся в IV-VI вв. Из некоторых переводных агиографических сочинений Нестор заимствовал даже значительные текстовые фрагменты (“Жития” преподобных Саввы, Евфимия и Антония), восполняя таким образом биографические пробелы в устном предании о Феодосии Печерском.
Структурно труд Нестора представляет собой классическое, “правильное” житие: в нем есть вступление, основная часть и заключение. Вступление безукоризненно следует литературной традиции. В нем выражены благодарность Богу и самоуничижение: “Благодарю тя, Владыко мой, Господи Иисусе Христе, яко съподобил мя ecи недостойнаго съповедателя быти святыим Твоим въгодьником, се бо испьрва писавъшю ми о житии и о погублении и о чюдесьх святою и блаженою страстотрьпьцю Бориса и Глеба, понудих ся и на другое исповедание приити, еже выше моея силы, ему же не бех достоин – груб сы и неразумичьн”. В нем есть изъяснение целей, ради которых автор взялся за перо. Во-первых, он решал учительно-религиозную задачу: “Да и по нас сущие чьрноризьци, приимьше писание, и почитающе, и тако видяще мужа доблесть, въсхвалять Бога, и, въгодника Его прославляюще, на прочия подвиги укрепляються”. Во-вторых, Нестор руководствовался национально-патриотическими интересами, ибо “Житие Феодосия Печерского” является свидетельством перед всем миром, “яко и в стране сей таков мужь явися и угодьник Божий”, что ставило Русь в равное положение с другими христианскими государствами. Вступление содержит просительное обращение автора к читателям: “Молю же вы, о возлюблении, да не зазьрите пакы грубости моей, съдержим бо сый любъвию еже к преподобьнууму, сего ради окусихъся съписати вься си яже о святем”. Наконец во вступлении имеется предначинательная молитва автора: “Владыко мой, Господи Вьседрьжителю, благым подателю, Отче Господа нашего Исус Христа, прииди на помощь мне и просвети сьрдце мое на разумение заповедий Твоих и отвьрзи устьне мои на исповедание чюдес Твоих и на похваление святааго въгодника Твоего, да прославиться имя Твое, яко Ты ecи помощьннк всем уповающим на Тя въ векы. Аминь”.
Основное повествование “Жития” двучастно: в первой части весьма подробно рассказано о жизни отрока Феодосия до его прихода в пещеру к святому Антонию, во второй – о его иноческих деяниях. Повествуя о юности своего героя, Нестор смело вышел за рамки агиографической традиции и остался в этом оригинален, поскольку у него так и не нашлось подражателей среди последующих русских агиографов. Сочинение Нестора единственное, которое содержит столь фактологически богатую биографию подвижника применительно к ранним годам его жизни и при этом лишенную малейших элементов легендарности. Главной темой рассказа о юности Феодосия является его борьба за собственное духовное призвание. Все приводимые Нестором факты как бы подчеркивают мысль о божественном предопределении подвижничества Феодосия. Сын в общем благочестивых родителей, Феодосий уже в раннем возрасте почувствовал влечение к подвижничеству и отличался необычным поведением: “хожаше по вся дьни в цьркъвь божию, послушая божествьных книг съ въниманиемь. Еще же и к детьмъ играющим не приближашеся, яко же обычай есть уным, нъ и гнушашеся играм их”, вопреки уговорам родителей предпочел вместо нарядной носить “худую” одежду и в заплатах, так как “изволи быти яко един от убогых”, кроме того, “дати ся веля на учение божьствьнных книг единому от учитель… и вскоре извыче вся грамматикия”, вызвав общее удивление своей “премудростью и разумом”. Впоследствии, уже будучи игуменом, Феодосий сохранил любовь к книгам: Нестор свидетельствует, что в его келье денно и нощно писал книги некий инок Иларион, что и сам он смиренно занимался прядением ниток для переплетов, помогая книжному мастеру Никону. Размышляя об этом, Г. П. Федотов поставил Нестору в заслугу то именно, что он утвердил в русской агиографии мотив книголюбия подвижника и любовь к духовному просвещению и тем самым пресек “с самого начала на Руси соблазн аскетического отвержения культуры”. В течение всей жизни Феодосий сохранял и тяготение к чрезвычайно скромным одеяниям, а также к трудничеству, являя этим свое смирение.
С идеальным по-христиански образом подвижника контрастирует образ его матери. Он передает прямо противоположную идею – идею земного, материального начала. Последняя подчеркнута Нестором портретной характеристикой: мать Феодосия была “телъмь крепъка и сильна, якоже мужь; аще бо кто не видевъ еа ти слышааше ю беседующу, то начьняше мьнети мужа ю суща”. Вместе с тем, она преисполнена любви к своему сыну, но любовь ее по-человечески страстна и слепа, эгоистична и требовательна. Поэтому она не понимает и не принимает его духовных устремлений. Отсюда и возникает первый зафиксированный русской литературой конфликт “отцов и детей”. Нестор свидетельствует о длившемся несколько лет противоборстве Феодосия с матерью и в связи с этим рассказывает о нескольких эпизодах.
Когда семья Феодосия после смерти отца переехала из Василева под Киевом в Курск, “божьствьный уноша”, непрестанно помышляя о том, “како и кымь образом спастися”, возжаждал побывать в святых местах, “иде же Господь нашь Иисусъ Христосъ плътию походи”. А было ему тогда 13 лет. И вот однажды в Курске появились “страньници”, направлявшиеся в Палестину, их Феодосий и упросил, чтобы взяли его с собой. Никому не говоря ни слова, ночью, юный подвижник “тай изиде из дому своего”, не взяв с собой ничего, кроме одежды, “въ ней же хожаше, и та бе худа”. Но “благый Богъ не попусти ему отъити отъ страны сея, его же и щрева матерьня и пастуха быти въ стране сей”. Спустя три дня его мать, узнав, что он ушел со странниками, пустилась за ним в погоню. Когда она догнала Феодосия, то “от ярости же и гнева многа” схватила его “за власы, и повеьже и на земли, и своима ногама пъхашети и”, а затем “много коривъши” странников, вернула его домой, “яко некоего зълодея ведуще съвязана”. Но и дома, “гневом одержима”, она продолжала жестоко бить его, “дондеже изнеможе”. После этого она связала Феодосия и оставила его в запертой горнице. “Божьствьный же уноша вься си съ радостию приимаше и, Бога моля, благодаряше о всьхъ сихъ”. Через два дня мать выпустила сына на волю и накормила его, но поскольку была все еще “гневом одержима”, то “възложи на нозе его железа”, “блюдущи, да не пакы отъбежить отъ нея”. По прошествии многих дней она “пакы умилосрьдишися на нь” и начала “съ мольбою увещавати и, да не отъбежить отъ нея, любляше бо его паче инех и того ради не терпяше без него быти” и, получив таким образом обещание, сняла с сына железную цепь. Однако Феодосий не изменил своей жизни. Он продолжал ходить в церковь каждый день и, более того, начал “пещи проскуры и продаяти, и еже аще прибудяше ему къ цене, то дадяше нищимъ, ценою же пакы купяше жито и, своима рукама измълъ, пакы проскуры творяше”. И так продолжалось 12 лет, несмотря на укоры и насмешки его сверстников. В конце концов мать подвижника не выдержала этого и стала “съ любъвию” его просить: “Молю ти ся, чадо, останися таковааго дела, хулу бо наносиши на родъ свой, и не трьплю бо слышати отъ вьсехъ укаряему ти сущю о таковемь деле, и несть бо ти лепо, отроку сущу, таковаго дела делати”. Но Феодосий отказал своей матери, сославшись на пример смирения, данный самим Спасителем, и оправдывая свое занятие не столько любовью к богослужению, сколько любовью к телу Христову: “Лепо есть мне радоватися, яко съдельника мя сподоби Господь плъти Своей быти”. Мать было успокоилась, но спустя год вновь начала “бранити ему – овогда ласкою, овогда же грозою, другоицы же биющи и, да ся останет таковаго дела”. После этого Феодосий предпринял вторую попытку уйти из дома, какое-то время он жил в другом городе у какого-то священника, продолжая делать “по обычаю дело свое”, но вновь был найден матерью и возвращен с побоями назад. На сей раз свои подвиги смирения и трудничества Феодосий решил усугубить подвигом сурового аскетического умерщвления плоти. Он “шедъ къ единому от кузньць, повеле ему железо съчепито, иже и възьмъ и препоясася имь въ чресла своя, и тако хожаше. Железу же узъку сущю и грызущюся въ тело его, онъ же пребываше, яко ничьсо же скьрбьна от него приемля телу своему”. Однако это не долго скрывалось. По случаю какого-то праздника “властелин” Курска устраивал пир, на котором дети всех именитых граждан должны были прислуживать гостям. Соответственно, и Феодосию надлежало там быть. Мать приказала ему переодеться “въ одежу чисту”, и он, “простъ же сы умъмъ”, стал переодеваться прямо при ней. Разумеется, все было обнаружено. Мать “раждьгъшися гневъмь” на своего сына, “съ яростию въставъши и растьрзавъши сорочицю на немь, биющи же и, отъя железо от чреслъ его. Божий же отрокъ, яко ничьсо же зъла приятъ от нея, обълкъся и, шедъ, служаше предъ възлежащими съ вьсякою тихостию”.
Прошло еще какое-то время. И вот однажды, будучи на богослужении, Феодосий обратил внимание на слова Евангелия: “Аще кто не оставить отьца или матере и въследъ мене не идеть, то несть мене достоинъ”. Они так поразили его, что он твердо решил принять иноческий постриг “и утаитися матере своея”. Вскоре подвернулся удобный слчайя: мать Феодосия уехала на несколько дней на село. Тогда “блаженый” “и изиде отай изъ дому”, взяв с собой только немного хлеба “немощи деля телесныя”. Он отправился в Киев, следуя за купцами “не являяся имъ”, и так за три недели достиг своей цели. В Киеве он обошел все монастыри. Однако нигде его не приняли, “видевъше отрока простость и ризами же худами облечена”, а более всего по промыслу Божию. Во время своего обхода Феодосий услышал “о блаженемь Антонии”, который живет за городом в пещере и отправился к нему. Антоний поначалу отговаривал Феодосия, видя его молодость и боясь, что он не выдержит суровой жизни в тесной пещере, но Феодосий уговорил его. По повелению Антония великий Никон, священник и искусный черноризец, постриг Феодосия “и облече и въ мьнишскую одежю”. Исследователи полагают, что это произошло в 1032 году. Вскоре новопостриженный инок удивил и Антония и Никона своим подвижничеством. Однако этим его борьба с матерью не закончилась.
Четыре года мать пыталась найти своего сына, “плакаашеся по немь люте, биющи въ пьрси своя яко и по мрьтвемь”. Случайно она узнала, что его видели в Киеве, когда он искал пристанище в монастыре, и сразу же отправилась в путь: “нимало же помьдьливъши, ни длъготы же пути убоявъшися въ прежереченый градъ иде на възискание сына свего”. Обойдя все киевские монастыри, она наконец узнала, что сын ее находится в пещере у “преподобнааго Антония”. Она к пещере, “лестью”, то есть хитростью вызвала старца и после долгой беседы с ним “последи же обави вину, ея же ради прииде”. “Молю ти ся, – сказала она, – отьче, повежь ми, аще сде есть сынъ мой. Много же си жалю его ради, не ведущи, аще убо живъ есть”. По простоте ума и не подозревая хитрости, Антоний подтвердил подозрения матери. Тогда она изъявила желание увидеть сына, после чего обещала уйти “въ градъ свой”. Антоний предложил ей вновь вернуться к пещере на “утрей дьнь”, пообещав уговорить Феодосия выйти. Но как он ни старался, подвижник не захотел нарушить свой обет отречения от мира и выйти к матери. На другой день последняя уже не со смирением, а с угрозой стала требовать, чтобы Антоний показал ей сына: “Изведи ми, старьче, сына моего, да си его вижю! И не трьплю бо жива быти, аще не вижю его! Яви ми сына моего, да не зъле умру, се бо сама ся погублю предъ двьрьми печеры сея, аще ми не покажеши его!” В скорби спустился Антоний в пещеру к Феодосию, и на этот раз подвижник, “не хотя ослушатися старьца”, вышел к матери. Мать едва узнала своего сына, – так сильно он изменился “от многааго его труда и въздрьжания, и охопивъшися емь плакашеся горко”. Чуть успокоившись, она взмолилась: “Поиде, чадо, въ домъ свой! И еже ти на потребе и на спасение души, да делаеши в дому си по воли своей, тъкмо да не отълучайся мене! И егда ти умьру, ты же погребеши тело мое, ти тъгда възвратишися въ пещеру сию, якоже хощеши. Не трьплю бо жива быти не видящи тебе”. Но Феодосий выразил твердый отказ, лишь посоветовав ей, коль скоро она хочет с ним видеться, принять постриг в одном из киевских женских монастырей. Несколько дней он уговаривал свою мать, поучал ее и молился о ее спасении “и обращении сьрьдьца ея на послушание”. Наконец Бог услышал его молитвы, и мать сдалась. После наставлений преподобного Антония она ушла в женский монастырь, “именуемь святааго Николы”. Здесь она “въ добре исповедании” прожила много лет и “съ миром успе”.
Второй раздел основной части “Жития Феодосия”, значительно более объемный, посвящен собственно монашеским трудам подвижника. Повествовательная структура этой части представаляет собой сцепление отдельных рассказов об отдельных эпизодах из жизни Феодосия и некоторых знаменитых печерских насельников, а также из истории монастыря.
Прежде всего, Нестор описывает аскетические упражнения святого, связанные, вероятно, с умерщвлением плоти. Так, Феодосий имел обыкновение отдавать свое тело на съедение оводам и комарам, а сам тем временем терпеливо занимался рукоделием и пел псалмы (подобный подвиг совершал некогда Макарий Александрийский, о котором расказывалось в Египетском патерике). По свидетельству агиографа, Феодосий непрерывно носил под верхней одеждой власяницу; никогда не спал “на ребрах”, лежа, но только сидя на стуле; никогда не возливал “воду на тело”, то есть не мылся; питался исключительно сухим хлебом и вареными овощами без масла, но при этом на общей трапезе всегда пребывал с веселым лицом. Нестор утверждает потаенный характер аскезы подвижника, намеренно скрытый от братии монастыря. Например, проводя ночи в молитвенных бдениях, Феодосий всякий раз замолкал и притворялся спящим, когда слышал приближение кого-нибудь из иноков к его келии.
В “Житии” неоднократно говорится о молитвенных трудах Феодосия. Он молился обычно с плачем, “часто к земле колена преклоняя”, и чаще всего предметом его молитв было спасение вверенного ему “стада”. В дни великого поста подвижник всегда удалялся от братии в пещеру для полного уединения. Его молитвенные подвиги были сопряжены также и с преодолением бесовских “страхований”. Согласно Нестору, молитвой и твердостью духа Феодосий достиг полного бесстрашия перед темными силами; более того, с его помощью другие насельники монастыря избавлялись от ночных наваждений. “Яко храбръ воинъ и сильнъ”, святой побеждал “злые духи, пакоствующиа в области его”.
Немало сил положил Феодосий на организацию жизни иноков в ограде монастыря. Так, он построил для братии келии поверх земли, а пещеры оставил лишь для немногих затворников; он заимствовал из Константинополя Студийский устав и ввел его в монастырский богослужебный и дисциплинарный обиходы, устранив таким образом киновийный, или особножительный, порядок жизни в монастыре; наконец, по его инициативе была заложена большая каменная церковь Успения пресвятой Богородицы.
Рассказывая об иноческих трудах Феодосия, Нестор постоянно подчеркивает его нравственные добродетели: “смиренный смысл и послушание”, “смирение и кротость”. Даже став игуменом, подвижник не изменил своего нрава: “не бо николи же бе напраси, ни гневлив, ни яр очима, но милосерд и тих”. Святой оставался мягким даже по отношению к нарушителям монастырских правил, он не наказаниями, а “притчами” стремился вразумить таких нарушителей и привести их к раскаянию.
В своей заботе о монастыре Феодосий творит чудеса. Но все они лишены религиозной мистики, они связаны обычно с пополнением монастырских припасов и, будучи по цели хозяйственными, по сути имеют характер естественной закономерности. Так, недостающие хлеб и вино вдруг появляются в монастыре благодаря какому-нибудь благодетелю, и именно в тот момент, когда эконом уже отчаялся найти какой-либо выход из трудного положения.
Нестор показывает в “Житии”, что Печерский монастырь существовал исключительно милостыней мира. При этом, однако, стараниями Феодосия жизнь монастыря, в свою очередь, была ориентирована на общественное служение, на дела милосердия. Так, святой игумен построил близ монастыря богадельню и на ее содержание отпускал десятину от всех монастырских доходов; каждую субботу он посылал в город воз хлеба для заключенных в тюрьмах. Кроме того, подвижник был духовником многих мирян – князей и бояр, и таким образом оказывал очень сильное нравственное воздействие на жизнь светского общества современной ему Руси. В этой роли Феодосий выступал и как заступник за обиженных, и как непримиримый обличитель общественных пороков.
Приведу несколько примеров, иллюстрирующих содержание “Жития” в части, посвященной иноческим трудам Феодосия.
Характеризуя исключительные смирение и незлобивость святого, Нестор рассказывает о таком эпизоде. Как-то игумен оказался в гостях у князя Изяслава, когда последний находился довольно далеко от Печерского монастыря. Когда наступило время расставания, князь приказал “нощьнааго ради несъпания” отвезти Феодосия в монастырь “на возе”. Возница, увидев ветхую одежду своего пассажира, решил, что он простой монах, “един отъ убогыхъ”, и обратился к нему с язвительной речью: “Черноризьче, Се бо ты по вься дьни порозденъ еси, азъ же труден сый. Се не могу на кони ехати, но сицеве сотвориве: да азъ ти лягу на возе, ты же могый на кони ехати”. Феодосий, услышав это, послушно слез с телеги и сел на коня, а возница улегся спать. Всю ночь они так и ехали. Когда Феодосия одолевала дремота, он шел рядом с конем. Наступил рассвет, и навстречу им все чаще начали попадаться проезжие бояре, направлявшиеся к князю. Они почтительно приветствовали Феодосия. Дабы не смущать возницу, подвижник предложил ему поменяться местами, и постепенно того охватывает тревога: видя уважение, с каким встречали его пассажира проезжие, он понимает как грубо обошелся с ним. Наконец они подъехали к монастырю. У врат иноки приветствовали своего игумена земным поклоном. Возницу охватывает ужас. Но Феодосий радушно приказал накормить его и, щедро одарив, отпустил с миром. Бесспорен нравоучительный смысл этого рассказа. Однако его живые детали настолько естественны и достоверны, что кажется, будто задача сюжета состоит не столько в прославлении добродетельности Феодосия, сколько в изображении постепенного прозрения незадачливого возницы, так что назидательная история в наглядную бытовую сценку. Подобных эпизодов в “Житии” немало. Все они придают повествованию сюжетную занимательность и художественную убедительность.
Замечателен также рассказ об общественном столкновении преподобного Феодосия с великим князем Святославом. Сыновья Ярослава Мудрого, Святослав и Всеволод изгоняют с Киевского великокняжеского стола своего старшего брата Изяслава, тем самым нарушив заветы своего отца. Овладев Киевом (1073 г.), они приглашают Феодосия Печерского к себе на обед. Однако последний, “разумевъ, еже неправедно суще изгнание еже о христолюбци, глаголет посланому, яко не имам ити на трапезу Вельзавелину и причаститися брашна того, исполнь суща крови и убийства”. С этого времени Феодосий начинает обличать Святослава за то, что он, став великим князем, “неправедно сотворивша и не по закону седша на столе том и яко отца си и брата старейшаго прогневавша”. В таком духе игумен посылает князю “епистолии”, неустанно и неотступно обличая его. Нестор вспоминает в частности об одной. В ней Феодосий писал так: “Глас крови брата твоего вопи-еть на тя к Богу, яко Авелева на Каина!” и при этом вспоминал других “древних гонителей”, “убойников” и “братоненавидников”. Послание это так сильно разгневало князя, что он “яко лев рикнув на праведнааго и удари тою (“епистолией”) о землю”. Тогда же распространился слух, будто бы “блаженый” осужден князем “на поточение”. Близкие – и монахи, и бояре – пытались уговорить Феодосия, чтобы он больше не обличал князя. Но подвижник изъявил готовность даже к смерти и потому продолжал укорять Святослава “о братоненавидении”. Тем не менее, постепенно острота конфликта сглаживается: Феодосий перестает обличать князя, а последний, чувствуя правоту этих обличений, стремится к примирению с игуменом: с его благсловения он приезжает в монастырь и игумен поясняет ему мотивы своего поведения: “Что бо, благый владыко, успеет гнев наш еже на державу твою. Но се нам подобает обличити и глаголати вам еже на спасение души. И вам лепо есть посолушати того!”. Далее Феодосий поучает князя о любви к брату, пытаясь склонить его к примирению. После этого отношения между Святославом и игуменом возобновились. Однако князь все еще не хотел последовать наставлениям святого старца: “тольми бо бе и враг радегл гневом на брата своего, яко ни слухом хотяше, того слышати. Феодосий же “по вся дьни и нощи моля Бога о христолюбци Изяславе и еще же в ектении веля того поминати, яко стольному тому князю и старейшу всехъ. Сего же (Святослава), якоже рече чрез закон седшу на столе томь, не веляше поминати в своем монастыри”. И лишь спустя еще какое-то время игумен, “едва умолен быв от братии”, согласился поминать Святослава, но все же на втором месте после Изяслава. Рассказ этот по существу раскрывает характер отношений между Церковью и Государством в домонгольской Руси. Из него видно, что авторитетный служитель Божий не считает мирских и политических дел неподсудными своему духовному суду, однако в отношении участников этих дел он не выступает, как власть имущий; напротив, он выступает, как воплощение кроткой силы Христовой, подчиняя в конце концов закон земной правды закону божественной любви.
Последняя часть “Жития” посвящена подробному рассказу о смерти преподобного Феодосия Печерского, последовавшей 3 мая 1074 г. Незадолго до кончины игумен явил чудо прозорливости, предсказав ее день и час: “в суботу, по възитии солнца, душа моя отлучится от телесе моего”. Перед смертью святой в последний раз обратился к братии с поучением, простился со всеми и назначил своим преемником Стефана. На рассвете он остался один в келии. Лишь келейник тайно наблюдал за ним сквозь приоткрытую дверь. Предсмертная молитва его была о своей душе и о монастыре, видимо в откровении ему была предуказана судьбы обители, ибо он со словами радости предал свою душу Богу: “Благословен Бог, аще тако есть! Уже не боюся, нъ паче радуяся отхожю света сего”. Смерть подвижника была ознаменована чудесным видением. Великий князь Святослав находился тогда вдалеке от монастыря “и се виде столп огнен до небесе сущь над монастыремь темь. Сего же никто же не виде, но токмо князь един”. Святославом это видение было воспринято как знамение: “Се яко же мьню, дьньсь блаженый Феодосий умре”.
В небольшом заключении Нестор сообщает о жизни монастыря после смерти Феодосия, отмечая его процветание. Здесь же он оставляет и автобиографические сведения: сообщает о своем приходе в монастырь, о пострижении, о посвящении в дьякона и, наконец, о своей работе по составлению “Жития”.
Итак, “Житие преподобного Феодосия Печерского” является замечательным па-мятником литературы, для него характерны большая живость повествования, правдоподобное изображение монастырского быта, яркие зарисовки житейских ситуаций. При этом весьма нетрадиционен образ матери подвижника – женщины благочестивой, но вместе с тем властной, суровой, противящейся желанию сына посвятить себя Богу. Неоднозначен и характер самого Феодосия: будучи лично идеально смиренным, он однако решительно выступает против князя, когда тот нарушает общественные законы. Исследователи обнаружили в “Житии”, наряду с текстуальными заимствованиями, немало сюжетных мотивов, заимствованных Нестором из памятников переводной агиографии. Однако, несомненно, можно говорить лишь о сходстве ситуаций, обусловленных типологическим единством подвижничества во Христе, явленного Феодосием: повествование же Нестора отнюдь не является простым набором традиционных агиографических штампов, – умело строя диалог, широко используя бытовые подробности и детали, прибегая к различным стилистическим средствам, он достигает большой сюжетной занимательности и художественной выразительности. Кроме того, Нестор, богато уснащает свой текст библейскими цитатами, молитвословными текстами и собственными назидательными размышлениями, что придает его сочинению богословскую глубину и силу христианской мысли. Это и обусловило огромную популярность “Жития”. Оно бытовало как в отдельных сборниках, так и в составе Киево-Печерского патерика. И целый ряд северно-русских агиографов в своей работе использовали мотивы, образы и пассажи “Жития”.
Список литературы
Житие Феодосия Печерского // ПЛДР. XI-начало XII в. М., 1978. С. 304-391.
Приселков М. Д. Нестор-летописец: Опыт историко-литературной характеристики. Пб., 1923.
Житие – это повествование о жизни человека, который достиг христианского идеала – святости, дает образцы правильной христианской жизни, убеждает, что так прожить ее может каждый. Герои жития – простые крестьяне, горожане, князья, которые однажды избрали этот путь, идут по нему и стараются уподобиться Иисусу Христу.
Жития святых создавались на протяжении всего периода древнерусской литературы. Большинство авторов нам неизвестны. Житийный канон оказался самым устойчивым из всех жанров древнерусской литературы.
Агиографическая повесть Епифания Премудрого “Житие преподобного отца нашего Сергия, игумена Радонежского, нового чудотворца” рассказывает о выдающемся религиозном деятеле. Она содержит сведения об устройстве и быте монастырской жизни, о духовной помощи братии Дмитрию Донскому во время войны с татарами.
Произведение начинается с самоуничижения автора и с благодарности Богу.
Автор наполняет описание жизни преподобного Сергия чудесами. Всеми мерами он пытается доказать врожденную праведность учителя, прославить его как угодника Божия, как истинного служителя Божественной троицы. Рассказывая о жизни и деяниях великого подвижника, автор проповедует исполнившиеся на нем “дела Божии”. Причем проповедует, как сам признается, с помощью самого Бога, Богоматери и Сергия. Отсюда и мистико символический подтекст его произведения.
Епифаний с большим мастерством использует библейские числа. Наиболее заметно в “Житии Сергия Радонежского” использование числа “три”. Автор придавал ему особое значение. Фон троичной символики неравномерен. Особой насыщенностью отличаются первые три главы. Вступление в жизнь будущего основателя Троицкого монастыря было ознаменовано чудесами, что предвещало ему необыкновенную судьбу. В главе “Начало житию Сергиеву” рассказывается о четырех таких предзнаменованиях. Самое значительное предвестие произошло тогда, когда еще не родившийся ребенок прокричал из чрева матери во время ее пребывания в церкви. “И свершилось некоторое чудо до рождения его. Когда ребенок был еще в утробе матери, однажды в воскресенье мать его вошла в церковь во время пения святой литургии. И стояла она с другими женщинами, когда должны были приступить к чтению святого Евангелия, и все стояли молча, младенец начал кричать в утробе матери. Перед тем как начать петь херувимскую песнь, младенец начал кричать вторично. Когда же иерей возгласил: “Вонмем, святая святым!” младенец в третий раз закричал. Когда наступил сороковой день после рождения его, родители принесли ребенка в церковь Божию… Иерей окрестил его именем Варфоломей… Отец и мать рассказали иерею, как их сын еще в утробе матери в церкви три раза прокричал: “Не знаем, что означает это”. Иерей сказал: “Радуйтесь, ибо будет ребенок, избранный Бога, обитель и слуга Святой Троицы””.
Создавая “Житие Сергия Радонежского”, автор использует не только сокровенные изобразительные средства для выражения троической идеи. В процессе написания повести “Житие Сергия Радонежского” Епифаний Премудрый проявил себя вдохновеннейшим и тончайшим богословом. Создавая данное житие, он размышлял о литературно художественных образах, о Святой Троице. Сергий Радонежский при жизни скрывал свой истинный лик, не позволял ученикам рассказывать о чудесах, связанных с ним.
В повести не описываются бурные переживания, сдержанно рассказывается о тяжелых испытаниях, умалчивается о внутренней борьбе. Житие, как икона, показывает нам образец святости, не лицо, а лик.
Ключевский В. О. в своей речи “Значение преподобного Сергия Радонежского для русского народа и государства” назвал Сергия Радонежского носителем чудодейственной искры, способной вызвать действие нравственной силы, скрытой в людях, утверждал, что нравственный подвиг Сергия Радонежского очень высок и достоин подражания.
Реферат
по литературе
на тему:
«Житие
как жанр древнерусской
литературы»
Волгоград
2002
Введение
Каждый
народ помнит
и знает свою
историю. В преданиях,
легендах, песнях
сохранялись
и передавались
из поколения
в поколение
сведения и
воспоминания
о прошлом.
Общий
подъем Руси
в XI
веке, создание
центров письменности,
грамотности,
появление целой
плеяды образованных
людей своего
времени в
княжеско-боярской,
церковно-монастырской
среде определили
развитие
древнерусской
литературы.
«Русской
литературе
без малого
тысяча лет. Это
одна из самых
древних литератур
Европы. Она
древнее, чем
литературы
французская,
английская,
немецкая. Ее
начало восходит
ко второй половине
X в. Из этого
великого тысячелетия
более семисот
лет принадлежит
периоду, который
принято называть
«древней русской
литературой»
Древнерусскую
литературу
можно рассматривать
как литературу
одной темы и
одного сюжета.
Этот сюжет —
мировая история,
и эта тема —
смысл человеческой
жизни» – пишет
Д. С. Лихачев.1
Древнерусская
литература
вплоть до XVII в.
не знает или
почти не знает
условных персонажей.
Имена действующих
лиц — исторические:
Борис
и Глеб, Феодосии
Печерский,
Александр
Невский, Дмитрий
Донской, Сергий
Радонежский,
Стефан Пермский…
Подобно
тому как мы
говорим об
эпосе в народном
творчестве,
мы можем говорить
и об эпосе
древнерусской
литературы.
Эпос — это не
простая сумма
былин и исторических
песен. Былины
сюжетно взаимосвязаны.
Они рисуют нам
целую эпическую
эпоху в жизни
русского народа.
Эпоха и фантастична,
но вместе с тем
и исторична.
Эта эпоха —
время княжения
Владимира
Красное Солнышко.
Сюда переносится
действие многих
сюжетов, которые,
очевидно,
существовали
и раньше, а в
некоторых
случаях возникли
позже. Другое
эпическое время
— время независимости
Новгорода.
Исторические
песни рисуют
нам если не
единую эпоху,
то, во всяком
случае, единое
течение событий:
XVI и XVII вв. по преимуществу.
Древняя
русская литература
—эпос, рассказывающий
историю вселенной
и историю Руси.
Ни
одно из произведений
Древней Руси
— переводное
или оригинальное
— не стоит
обособленно.
Все они дополняют
друг друга в
создаваемой
ими картине
мира. Каждый
рассказ — законченное
целое, и вместе
с тем он связан
с другими. Это
только одна
из глав истории
мира.
Произведения
строились по
«анфиладному
принципу».
Житие дополнялось
с течением
веков службами
святому, описанием
его посмертных
чудес. Оно могло
разрастаться
дополнительными
рассказами
о святом. Несколько
житий одного
и того же святого
могли быть
соединены в
новое единое
произведение.
Такая
судьба не редка
для литературных
произведений
Древней Руси:
многие из рассказов
со временем
начинают
восприниматься
как исторические,
как документы
или повествования
о русской истории.
Русские
книжники выступают
и в агиографическом
жанре: в XI — начале
XII в. были написаны
жития Антония
Печерского
(оно не сохранилось),
Феодосия Печерского,
два варианта
жития Бориса
и Глеба. В этих
житиях русские
авторы, несомненно
знакомые с
агиографическим
каноном и с
лучшими образцами
византийской
агиографии,
проявляют, как
мы увидим далее,
завидную
самостоятельность
и обнаруживают
высокое литературное
мастерство.
Житие как
жанр древнерусской
литературы.
В XI —
начале XII в. создаются
первые русские
жития: два жития
Бориса и Глеба,
«Житие Феодосия
Печерского»,
«Житие Антония
Печерского»
(до нового времени
не сохранившееся).
Их написание
было не только
литературным
фактом, но и
важным звеном
в идеологической
политике Русского
государства.
В это
время русские
князья настойчиво
добиваются
у константинопольского
патриарха прав
на канонизацию
своих, русских
святых, что
существенно
повысило бы
авторитет
русской церкви.
Создание жития
являлось непременным
условием канонизации
святого.
Мы
рассмотрим
здесь одно из
житий Бориса
и Глеба — «Чтение
о житии и о
погублении»
Бориса и Глеба
и «Житие Феодосия
Печерского».
Оба жития написаны
Нестором.
Сопоставление
их особенно
интересно,
поскольку они
представляют
два агиографических
типа — жития-мартирия
(рассказа
о мученической
смерти святого)
и монашеского
жития, в
котором повествуется
о всем жизненном
пути праведника,
его благочестии,
аскетизме,
творимых им
чудесах и т. д.
Нестор, разумеется,
учитывал требования
византийского
агиографического
канона. Не вызывает
сомнения и то,
что он знал
переводные
византийские
жития. Но при
этом он проявил
такую художественную
самостоятельность,
такой незаурядный
талант, что уже
создание этих
двух шедевров
делает его
одним из выдающихся
древнерусских
писателей.
Особенности
жанра жития
первых русских
святых.
«Чтение
о Борисе и Глебе»
открывается
пространным
введением, в
котором излагается
вся история
человеческого
рода: сотворение
Адама и Евы, их
грехопадение,
обличается
«идолопоклонство»
людей, вспоминается,
как учил и был
распят Христос,
пришедший
спасти род
человеческий,
как стали
проповедовать
новое учение
апостолы и
восторжествовала
новая вера.
Лишь Русь оставалась
«в первой [прежней]
прелести идольской
[оставалась
языческой]».
Владимир крестил
Русь, и этот
акт изображается
как всеобщее
торжество и
радость: радуются
люди, спешащие
принять христианство,
и ни один из
них не противится
и даже не «глаголет»
«вопреки» воле
князя, радуется
и сам Владимир,
видя «теплую
веру» новообращенных
христиан. Такова
предыстория
злодейского
убийства Бориса
и Глеба Святополком.
Святополк
помышляет и
действует по
козням дьявола.
«Историографическое»
введение
в житие отвечает
представлениям
о единстве
мирового
исторического
процесса: события,
происшедшие
на Руси, лишь
частный случай
извечной борьбы
бога и дьявола,
и каждой ситуации,
каждому поступку
Нестор подыскивает
аналогию, прообраз
в прошлой истории.
Поэтому решение
Владимира
крестить Русь
приводит к
сопоставлению
его с Евстафием
Плакидой
(византийским
святым, о житии
которого речь
шла выше) на
том основании,
что Владимиру,
как «древле
Плакиде», бог
«спону (в данном
случае — болезнь)
некаку наведе»,
после чего
князь решил
креститься.
Владимир
сопоставляется
и с Константином
Великим, которого
христианская
историография
почитала как
императора,
провозгласившего
христианство
государственной
религией Византии.
Бориса Нестор
сравнивает
с библейским
Иосифом, пострадавшим
из-за зависти
братьев, и т.
д.
Об
особенностях
жанра жития
можно судить,
сравнив его
с летописью.
Характеры
персонажей
традиционны.
В летописи
ничего не говорится
о детстве и
юности Бориса
и Глеба. Нестор
же, согласно
требованиям
агиографического
канона, повествует,
как еще отроком
Борис постоянно
читал «жития
и мучения святых»
и мечтал сподобиться
такой же мученической
кончины.
Летопись
не упоминает
о браке Бориса.
У Нестора же
присутствует
традиционный
мотив — будущий
святой стремится
избежать брака
и женится лишь
по настоянию
отца: «не похоти
ради телесныя»,
а «закона ради
цесарьскаго
и послушания
отца».
Далее
сюжеты жития
и летописи
совпадают. Но
как отличаются
оба памятника
в трактовке
событий! В летописи
рассказывается,
что Владимир
посылает Бориса
со своими воинами
против печенегов,
в «Чтении»
говорится
отвлеченно
о неких «ратных»
(то есть врагах,
противнике),
в летописи
Борис возвращается
в Киев, так как
не «обрел» (не
встретил) вражеское
войско, в «Чтении»
враги обращаются
в бегство, так
как не решаются
«стати против
блаженного».
В летописи
проглядывают
живые человеческие
отношения:
Святополк
привлекает
киевлян на свою
сторону тем,
что раздает
им дары («именье»),
их берут неохотно,
так как в войске
Бориса находятся
те же киевляне
(«братья их»)
и — как это
совершенно
естественно
в реальных
условиях того
времени — киевляне
опасаются
братоубийственной
войны: Святополк
может поднять
киевлян против
их родичей,
ушедших в поход
с Борисом. Наконец,
вспомним характер
посулов Святополка
(«к огню придам
ти») или переговоры
его с
«вышегородскими
боярами». Все
эти эпизоды
в летописном
рассказе выглядят
очень жизненно,
в «Чтении» они
совершенно
отсутствуют.
В этом проявляется
диктуемая
каноном литературного
этикета тенденция
к абстрагированности.
Агиограф
стремится
избежать
конкретности,
живого диалога,
имен (вспомним
— в летописи
упоминаются
река Альта,
Вышгород, Путша,
— видимо, старейшина
вышгородцев
и т. д.) и даже живых
интонаций в
диалогах и
монологах.
Когда
описывается
убийство Бориса,
а затем и Глеба,
то обреченные
князья только
молятся, причем
молятся ритуально:
либо цитируя
псалмы, либо
— вопреки какому
бы то ни было
жизненному
правдоподобию
— торопят убийц
«скончать свое
дело».
На примере
«Чтения» мы
можем судить
о характерных
чертах агиографического
канона — это
холодная
рассудочность,
осознанная
отрешенность
от конкретных
фактов, имен,
реалий, театральность
и искусственная
патетика
драматических
эпизодов, наличие
(и не избежное
формальное
конструирование)
таких элементов
жития святого,
о каких у агиографа
не было ни малейших
сведений: пример
тому — описание
детских лет
Бориса и Глеба
в «Чтении».
Помимо
жития, написанного
Нестором, известно
и анонимное
житие тех же
святых — «Сказание
и страсть и
похвала Бориса
и Глеба».
Представляется
весьма убедительной
позиция тех
исследователей,
которые видят
в анонимном
«Сказании о
Борисе и Глебе»
памятник, созданный
после «Чтения»;
по их мнению,
автор «Сказания»
пытается преодолеть
схематичность
и условность
традиционного
жития, наполнить
его живыми
подробностями,
черпая их, в
частности, из
первоначальной
житийной версии,
которая дошла
до нас в составе
летописи.
Эмоциональность
в «Сказании»
тоньше и искреннее,
при всей условности
ситуации: Борис
и Глеб и здесь
безропотно
отдают себя
в руки убийц
и здесь успевают
долго молиться,
буквально в
тот момент,
когда над ними
уже занесен
меч убийцы, и
т. д., но при этом
реплики их
согреты какой-то
икренней теплотой
и кажутся более
естественными.
Анализируя
«Сказание»,
известный
исследователь
древнерусской
литературы
И. П. Еремин обратил
внимание на
такой штрих:
Глеб
перед лицом
убийц, «телом
утерпая» (дрожа,
слабея), просит
о пощаде. Просит,
как просят
дети: «Не дейте
мене… Не дейте
мене!» (здесь
«деяти» — трогать).
Он не понимает,
за что и почему
должен умереть…
Беззащитная
юность Глеба
в своем роде
очень изящна
и трогательна.
Это один из
самых «акварельных»
образов древнерусской
литературы».
В «Чтении» тот
же Глеб никак
не выражает
своих эмоций
— он размышляет
(надеется на
то, что его отведут
к брату и тот,
увидев невиновность
Глеба, «не погубит»
его), он молится,
при этом довольно
бесстрастно.
Даже когда
убийца «ят
[взял] святаго
Глеба за честную
главу», тот
«молчаше, акы
агня незлобиво,
весь бо ум имяще
к богу и возрев
на небо моляшеся».
Однако это
отнюдь не
свидетельство
неспособности
Нестора передавать
живые чувства:
в той же сцене
он описывает,
например, переживания
воинов и слуг
Глеба. Когда
князь приказывает
оставить его
в ладье посреди
реки, то воины
«жаляще си по
святомь и часто
озирающе, хотяще
видети, что
хощеть быти
святому», а
отроки в его
корабле при
виде убийц
«положьше
весла, седяху
сетующеся и
плачющеся по
святем». Как
видим, поведение
их куда более
естественно,
и, следовательно,
бесстрастие,
с которым Глеб
готовится
принять смерть,
всего лишь дань
литературному
этикету.
«Житие
Феодосия Печерского»
После
«Чтения о Борисе
и Глебе» Нестор
пишет «Житие
Феодосия Печерского»
— инока, а затем
игумена прославленного
Киево-Печерского
монастыря. Это
житие весьма
отличается
от рассмотренного
выше большим
психологизмом
характеров,
обилием живых
реалистических
деталей, правдоподобием
и естественностью
реплик и диалогов.
Если в житиях
Бориса и Глеба
(особенно в
«Чтении») канон
торжествует
над жизненностью
описываемых
ситуаций, то
в «Житии Феодосия»,
напротив, чудеса
и фантастические
видения описаны
так наглядно
и убедительно,
что читатель
как бы видит
своими глазами
происходящее
и не может не
«поверить»
ему.
Едва ли
эти отличия
только результат
возросшего
литературного
мастерства
Нестора или
следствие
изменения его
отношения к
агиографическому
канону.
Причины
здесь, вероятно,
в другом. Во-первых,
это жития разных
типов. Житие
Бориса и Глеба
— житие-мартирий,
то есть рассказ
о мученической
смерти святого;
эта основная
тема определяла
и художественную
структуру
такого жития,
резкость
противопоставления
добра и зла,
мученика и его
мучителей,
диктовала
особую напряженность
и «плакатную»
прямоту кульминационной
сцены убийства:
она должна быть
томительно
долгой и до
предела
нравоучительной.
Поэтому в
житиях-мартириях,
как правило,
подробно описываются
истязания
мученика, a ero
смерть происходит
как бы в несколько
этапов, чтобы
читатель подольше
сопереживал
герою. В то же
время герой
обращается
с пространными
молитвами к
богу, в которых
раскрываются
его стойкость
и покорность
и обличается
вся тяжесть
преступления
его убийц.
«Житие
Феодосия Печерского»
— типичное
монашеское
житие, рассказ
о благочестивом,
кротком, трудолюбивом
праведнике,
вся жизнь которого
— непрерывный
подвиг. В нем
множество
бытовых коллизий:
сцен общения
святого с иноками,
мирянами, князьями,
грешниками;
кроме того, в
житиях этого
типа обязательным
компонентом
являются чудеса,
которые творит
святой, — а это
привносит в
житие элемент
сюжетной
занимательности,
требует от
автора немалого
искусства,
чтобы чудо было
описано эффектно
и правдоподобно.
Средневековые
агиографы
хорошо понимали,
что эффект чуда
особенно хорошо
достигается
при сочетании
сугубо реалистических
бытовых подробностей
с описанием
действия
потусторонних
сил — явлений
ангелов, пакостей,
чинимых бесами,
видений и т. д.
Композиция
«Жития» традиционна:
есть и пространное
вступление,
и рассказ о
детстве святого.
Но уже в этом
повествовании
о рождении,
детских и отроческих
годах Феодосия
происходит
невольное
столкновение
традиционных
штампов и жизненной
правды. Традиционно
упоминание
благочестия
родителей
Феодосия,
многозначительна
сцена наречения
имени младенцу:
священник
нарекает его
«Феодосием»
(что значит
«данный богу»),
так как «сердечными
очами» предвидел,
что тот «хощеть
измлада богу
датися». Традиционно
упоминание
о том, как мальчик
Феодосии «хожаше
по вся дьни в
цьркъвь божию»
и не подходил
к играющим на
улице сверстникам.
Однако образ
матери Феодосия
совершенно
нетрадиционный,
полный несомненной
индивидуальности.
Она была физически
сильной, с грубым
мужским голосом;
страстно любя
сына, она тем
не менее никак
не может примириться
с тем, что он —
отрок из весьма
состоятельной
семьи — не помышляет
унаследовать
ее сел и «рабов»,
что он ходит
в ветхой одежде,
наотрез отказываясь
надеть «светлую»
и чистую, и тем
наносит поношение
семье, что проводит
время в молитвах
или за печением
просфор. Мать
не останавливается
ни перед чем,
чтобы переломить
экзальтированную
благочестивость
сына (в этом и
парадокс —
родители Феодосия
представлены
агиографом
как благочестивые
и богобоязненные
люди!), она жестоко
избивает его,
сажает на цепь,
срывает с тела
отрока вериги.
Когда Феодосию
удается уйти
в Киев в надежде
постричься
в одном из тамошних
монастырей,
мать объявляет
большое вознаграждение
тому, кто укажет
ей местонахождение
сына. Она обнаруживает
его, наконец,
в пещере, где
он подвизается
вместе с Антонием
и Никоном (из
этого обиталища
отшельников
вырастает
впоследствии
Киево-Печерский
монастырь). И
тут она прибегает
к хитрости: она
требует у Антония
показать ей
сына, угрожая,
что в противном
случае «погубит»
себя «перед
дверьми печеры».
Но, увидев Феодосия,
лицо которого
«изменилося
от многого его
труда и въздержания»,
женщина не
может больше
гневаться: она,
обняв сына,
«плакашеся
горько», умоляет
его вернуться
домой и делать
там, что захочет
(«по воли своей»).
Феодосии непреклонен,
и по его настоянию
мать постригается
в одном из женских
монастырей.
Однако мы понимаем,
что это не столько
результат
убежденности
в правильности
избранного
им пути к богу,
а скорее поступок
отчаявшейся
женщины, понявшей,
что, лишь став
инокиней, она
сможет хотя
бы изредка
видеть сына.
Сложен
и характер
самого Феодосия.
Он обладает
всеми традиционными
добродетелями
подвижника:
кроток, трудолюбив,
непреклонен
в умерщвлении
плоти, исполнен
милосердия,
но когда в Киеве
происходит
между княжеская
распря (Святослав
сгоняет с
великокняжеского
престола своего
брата —
Изяслава
Ярославича),
Феодосии активно
включается
в сугубо мирскую
политическую
борьбу и смело
обличает Святослава.
Но
самое замечательное
в «Житии» —это
описание
монастырского
быта и особенно
творимых Феодосием
чудес. Именно
здесь проявилась
та «прелесть
простоты и
вымысла» легенд
о киевских
чудотворцах,
которой так
восхищался
А. С. Пушкин1.
Вот
одно из таких
чудес, творимых
Феодосием. К
нему, тогда уже
игумену Киево-Печерского
монастыря,
приходит старший
над пекарями
и сообщает, что
не осталось
муки и не из
чего испечь
братии хлебы.
Феодосии посылает
пекаря: «Иди,
съглядай в
сусеце, еда
како мало муки
обрящеши в
нем…» Но пекарь
помнит, что он
подмел сусек
и замел в угол
небольшую кучку
отрубей — с три
или четыре
пригоршни, и
поэтому убежденно
отвечает Феодосию:
«Истину
ти вещаю, отьче,
яко аз сам пометох
сусек тот, и
несть в немь
ничьсоже, разве
мало отруб в
угле единомь».
Но Феодосии,
напомнив о
всемогуществе
бога и приведя
аналогичный
пример из Библии,
посылает пекаря
вновь посмотреть,
нет ли муки в
сусеке. Тот
отправляется
в кладовую,
подходит к
сусеку и видит,
что сусек, прежде
пустой, полон
муки.
В этом
эпизоде все
художественно
убедительно:
и живость диалога,
и эффект чуда,
усиленный
именно благодаря
умело найденным
деталям: пекарь
помнит, что
отрубей осталось
три или четыре
пригоршни, —
это конкретно
зримый образ
и столь же зримый
образ наполненного
мукой сусека:
ее так много,
что она даже
пересыпается
через стенку
на землю.
Очень
живописен
следующий
эпизод. Феодосии
задержался
по каким-то
делам у князя
и должен вернуться
в монастырь.
Князь приказывает,
чтобы Феодосия
подвез в телеге
некий отрок.
Тот же, увидев
монаха в «убогой
одежде» (Феодосии,
и будучи игуменом,
одевался настолько
скромно, что
не знавшие его
принимали за
монастырского
повара), дерзко
обращается
к нему:
«Чьрноризьче!
Се бо ты по вься
дьни пороздьнъ
еси, аз же трудьн
сый [вот ты все
дни бездельничаешь,
а я тружусь].
Не могу на кони
ехати. Но сице
сътвориве
[сделаем так]:
да аз ти лягу
на возе, ты же
могый на кони
ехати». Феодосии
соглашается.
Но по мере
приближения
к монастырю
все чаще встречаются
люди, знающие
Феодосия. Они
почтительно
кланяются ему,
и отрок понемногу
начинает тревожиться:
кто же этот
всем известный
монах, хотя и
в убогой одежде?
Он совсем приходит
в ужас, когда
видит, с каким
почетом встречает
Феодосия монастырская
братия. Однако
игумен не упрекает
возницу и даже
велит его накормить
и заплатить
ему.
Не
будем гадать,
был ли такой
случай с самим
Феодосием.
Несомненно
другое — Нестор
мог и умел описывать
подобные коллизии,
это был писатель
большого таланта,
и та условность,
с которой мы
встречаемся
в произведениях
древнерусской
литературы,
не является
следствием
неумения или
особого средневекового
мышления. Когда
речь идет о
самом понимании
явлений действительности,
то следует
говорить лишь
об особом
художественном
мышлении, то
есть о представлениях,
как следует
изображать
эту действительность
в памятниках
определенных
литературных
жанров.
В течение
последующих
веков будут
написаны многие
десятки различных
житий — велеречивых
и простыв примитивных
и формальных
или, напротив,
жизненных и
искренних. О
некоторых из
них нам придется
говорить в
дальнейшем.
Нестор же был
одним из первых
русских агиографов,
и традиции его
творчества
найдут продолжение
и развитие в
сочинениях
его последователей.
Жанр
житийной литературы
в ХIV –
ХVI
веках.
Жанр
житийной литературы
получил широкое
распространение
в древнерусской
литературе.
«Житие
царевича Петра
Ордынского,
Ростовского
(XIII век)», «Житие
Прокопия Устюжского»
(ХIV).
Епифаний
Премудрый (умер
в 1420 г.) вошел в
историю литературы
прежде всего
как автор двух
обширных житий
— «Жития Стефана
Пермского»
(епископа Перми,
крестившего
коми и создавшего
для них азбуку
на родном языке),
написанного
в конце XIV в., и
«Жития Сергия
Радонежского»,
созданного
в 1417-1418 гг.
Основной
принцип, из
которого исходит
в своем творчестве
Епифаний Премудрый,
состоит в том,
что агиограф,
описывая житие
святого, должен
всеми средствами
показать
исключительность
своего героя,
величие его
подвига, отрешенность
его поступков
от всего обыденного,
земного. Отсюда
и стремление
к эмоциональному,
яркому, украшенному
языку, отличающемуся
от обыденной
речи. Жития
Епифания переполнены
цитатами из
Священного
писания, ибо
подвиг его
героев должен
найти аналогии
в библейской
истории. Для
них характерно
демонстративное
стремление
автора заявить
о своем творческом
бессилии, о
тщетности своих
попыток найти
нужный словесный
эквивалент
изображаемому
высокому явлению.
Но именно эта
имитация и
позволяет
Епифанию
продемонстрировать
все свое литературное
мастерство,
ошеломить
читателя бесконечным
рядом эпитетов
или синонимических
метафор или,
создав длинные
цепи однокоренных
слов, заставить
его вдуматься
в стершийся
смысл обозначаемых
ими понятий.
Этот прием и
получил название
«плетения
словес».
Иллюстрируя
писательскую
манеру Епифания
Премудрого,
исследователи
чаще всего
обращаются
к его «Житию
Стефана Пермского»,
а в пределах
этого жития
— к знаменитой
похвале Стефану,
в которой искусство
«плетения
словес» (кстати,
здесь оно именно
так и названо)
находит, пожалуй,
наиболее яркое
выражение.
Приведем фрагмент
из этой похвалы,
обратив внимание
и на игру словом
«слово», и на
ряды параллельных
грамматических
конструкций:
«Да и аз многогрешный
и неразумный,
последуя словеси
похвалений
твоих, слово
плетущи и слово
плодящи, и словом
почтити мнящи,
и от словес
похваление
собирая, и
приобретая,
и приплетая,
паки глаголю:
что тя нареку:
вожа (вождя)
заблудившим,
обретателя
погибшим, наставника
прелщеным,
руководителя
умом ослепленым,
чистителя
оскверненым,
взыскателя
расточеным,
стража ратным,
утешителя
печальным,
кормителя
алчущим, подателя
требующим…»
Епифаний
нанизывает
длинную гирлянду
эпитетов, словно
бы стремясь
полнее и точнее
охарактеризовать
святого. Однако
точность эта
отнюдь не точность
конкретности,
а поиски метафорических,
символических
эквивалентов
для определения
по сути дела
единственного
качества святого
— его абсолютного
совершенства
во всем.
В
агиографии
XIV-XV вв. получает
также широкое
распространение
принцип абстрагированности,
когда из произведения
«по возможности
изгоняется
бытовая, политическая,
военная, экономическая
терминология,
названия должностей,
конкретных
явлений природы
данной страны…»
Писатель прибегает
к перифразам,
употребляя
выражения типа
«вельможа
некий», «властелин
граду тому»
и т. д. Устраняются
и имена эпизодических
персонажей,
они именуются
просто как «муж
некто», «некая
жена», при этом
прибавления
«некий», «некая»,
«един» служат
изъятию явления
из окружающей
бытовой обстановки,
из конкретного
исторического
окружения»1.
Агиографические
принципы Епифания
нашли свое
продолжение
в творчестве
Пахомия Логофета.
Пахомий Логофет.
Пахомий, серб
по происхождению,
приехал на Русь
не позднее 1438
г. На 40-80-е гг. XV в. и
приходится
его творчество:
ему принадлежит
не менее десяти
житий, множество
похвальных
слов, служб
святым и других
произведений.
Пахомий, по
словам В. О.
Ключевского,
«нигде не обнаружил
значительного
таланта литературного…
но он… дал русской
агиографии
много образцов
того ровного,
несколько
холодного и
монотонного
стиля, которому
легче было
подражать при
самой ограниченной
степени начитанности»2.
Эту
риторическую
манеру письма
Пахомия, его
сюжетную упрощенность
и традиционность
можно проиллюстрировать
хотя бы на таком
примере. Нестор
очень живо и
естественно
описывал
обстоятельства
пострижения
Феодосия Печерского,
как отговаривал
его Антоний,
напоминая юноше
о трудностях,
ожидающих его
на пути монашеского
подвижничества,
как всеми способами
пытается вернуть
Феодосия к
мирской жизни
его мать. Подобная
ситуация есть
и в «Житии Кирилла
Белозерского»,
написанном
Пахомием. Юноша
Козьма воспитывается
у своего дяди,
человека богатого
и именитого
(он окольничий
у великого
князя). Дядя
хочет сделать
Козьму казначеем,
но юноша жаждет
постричься
в монахи. И вот
«случися убо
прити Махрищьскому
игумену Стефану,
мужу сушу в
добродетели
съвершену, всех
знаем великаго
ради житиа.
Сего пришествие
уведев Козьма
течет убо с
радостию к
нему… и припадает
к честным ногам,
слезы от очию
проливая и
мысль свою
сказует ему,
вкупе же и молит
его же возложити
на нь иноческий
образ. «Тебе
бо, рече, о, священная
главо, от многа
времени желах,
но ныне сподоби
меня бог видети
честную ти
святыню, но
молюся господа
ради, не отрини
мене грешьняго
и непотребна…»
Старец «умиляется»,
утешает Козьму
и постригает
его в монахи
(дав ему при
этом имя Кирилл).
Сцена этикетка
и холодна:
прославляются
добродетели
Стефана, патетически
молит его Козьма,
охотно идет
навстречу его
просьбе игумен.
Затем Стефан
отправляется
к Тимофею, дяде
Козьмы-Кирилла,
сообщить ему
о пострижении
племянника.
Но и здесь конфликт
лишь едва очерчен,
а не изображен.
Тимофей, услышав
о случившемся,
«тяжко си внят
слово, вкупе
же и скорби
исполнився
и некая досадительная
изрече к Стефану».
Тот оскорбленный
уходит, однако
Тимофей, пристыженный
своей благочестивой
женой, тут же
раскаивается
«о словесих,
глаголанных
к Стефану»,
возвращает
его и просит
прощения.
Словом,
в «стандартных»
велеречивых
выражениях
изображается
стандартная
же ситуация,
никак не соотносимая
с конкретными
персонажами
данного жития.
Мы не найдем
здесь и попыток
вызвать сопереживание
читателя с
помощью каких-либо
жизненных
деталей, тонко
подмеченных
нюансов (а не
общих форм
изъявления)
человеческих
чувств. Внимание
к чувствам,
эмоциям, которые
и требуют для
своего выражения
соответствующего
стиля, эмоциям
персонажей
и в не меньшей
мере эмоциям
самого автора
несомненно.
Но
это, как уже
сказано выше,
еще не подлинное
проникновение
в
человеческий
характер, это
лишь заявленное
внимание к
нему, своего
рода «абстрактный
психологизм»
(термин Д. С.
Лихачева). И в
то же время сам
факт повышенного
интереса к
духовной жизни
человека уже
сам по себе
знаменателен.
Стиль второго
южнославянского
влияния, нашедший
свое воплощение
первоначально
именно в житиях
(и лишь позднее
— в историческом
повествовании),
Д. С. Лихачев
предложил
именовать
«экспрессивно-эмоциональным
стилем»1.
В начале
XV в. под пером
Пахомия Логофета,
как мы помним,
создавался
новый житийный
канон — велеречивые,
«украшенные»
жития, в которых
живые «реалистические»
черточки уступали
место красивым,
но сухим перифразам.
Но наряду с
этим проявляются
жития совсем
другого типа,
смело ломающие
традиции, трогающие
своей искренностью
и непринужденностью.
Таково,
например, «Житие
Михаила Клопского».
«Житие Михаила
Клопского».
Необычно уже
само начало
этого жития.
Вместо традиционного
зачина, рассказа
агиографа о
рождении, детстве
и пострижении
будущего святого,
это житие начинается
как бы с середины,
при этом со
сцены неожиданной
и загадочной.
Монахи Троицкого
на Клопе (под
Новгородом)
монастыря были
в церкви на
молитве. Поп
Макарий, вернувшись
в свою келью,
обнаруживает,
что келья отперта,
а в ней сидит
неведомый ему
старец и переписывает
книгу апостольских
деяний. Поп,
«уполошившись»,
вернулся в
церковь, позвал
игумена и братию
и вместе с ними
вернулся к
келье. Но келья
уже заперта
изнутри, а незнакомый
старец продолжает
писать. Когда
его начинают
расспрашивать,
тот отвечает
очень странно:
он слово в слово
повторяет
каждый заданный
ему вопрос.
Монахи так и
не смогли узнать
даже его имени.
Старец посещает
с остальными
чернецами
церковь, молится
вместе с ними,
и игумен решает:
«Буди у нас
старец, живи
с нами». Все
остальное житие
— это описание
чудес, творимых
Михаилом (имя
его сообщает
посетивший
монастырь
князь). Даже
рассказ о
«преставлении»
Михаила удивительно
бесхитростен,
с бытовыми
деталями,
традиционная
похвала святому
отсутствует.
Необычность
«Жития Михаила
Клопского»,
созданного
в век творений
Пахомия Логофета,
не должна, впрочем,
нас удивлять.
Дело здесь не
только в самобытном
таланте его
автора, но и в
том, что автор
жития — новгородец,
он продолжает
в своем произведении
традиции новгородской
агиографии,
которая, как
и вся литература
Новгорода,
отличалась
большей
непосредственностью,
непритязательностью,
простотой (в
хорошем смысле
этого слова),
сравнительно,
допустим, с
литературой
Москвы или
Владимиро-Суздальской
Руси.
Однако
«реализм»
жития, его сюжетная
занимательность,
живость сцен
и диалогов —
все это настолько
противоречило
агиографическому
канону, что уже
в следующем
столетии житие
пришлось
перерабатывать.
Сравним лишь
один эпизод
— описание
смерти Михаила
в первоначальной
редакции XV в.
и в переделке
XVI в.
В
первоначальной
редакции читаем:
«И разболеся
Михаила месяца
декабря в Савин
день, ходя к
церкве. А стоал
на правой стороне
у церкве, на
дворе, против
Феодосиева
гроба. А почали
говорить ему
игумен и старцы:
«Чему, Михаиле,
не стоишь в
церкве, а стоишь
на дворе?» И он
им рече: «Ту аз
хочю полежати».
…Да взял с собою
кадилницу да
темьан [фимиам
— благовоние],
да шол в келью.
И послал к нему
игумен сети
и нити от трапезы.
И они отперли,
ажио темьян
ся курит [темьян
еще курится],
а его в животе
нету [умер]. И
почали места
искати, земля
меръзла, где
его положити.
И помянуша
черньци
игумену — испытай
того места, где
стоял Михаила.
Ино с того места
досмотриша,
аже земля тала.
И они погребоша
его честно».
Этот
непринужденный,
живой рассказ
подвергся
решительной
переработке.
Так, на вопрос
игумена и братии,
почему он молится
на дворе, Михаил
теперь ответствует
так: «Се покой
мой в век века,
яко зде вселитися
имам». Эпизод,
когда он уходит
в келью, также
переработан:
«И кадило въжьзизает,
и на углие фимиам
възложив, в
свою келью
отходит, братиям
же дивящимься,
видевше святаго
толико изнемогъша,
и паки толику
крепость приемъша.
Игумен же в
трапезу отходит
и к святому
брашно посылает,
вкусити тому
повелевает.
Пришедъшии
же от игумена
и внидоша в
келйю святаго,
и видевше того
к господу отшедша,
и руце крестаобразно
согбене имуща,
и образом, яко
спяща и благоухания
многа испущающа».
Далее описывается
плач при погребении
Михаила; причем
его оплакивают
не только монахи
и архиепископ
«с всем священным
собором», но
и весь народ:
люди спешат
на похороны,
«быстринам
речным подобящася,
слезы же непрестанно
лиюще». Словом,
житие приобретает
под пером нового
редактора
Василия Тучкова
именно тот вид,
в каком бы создал
его, например,
Пахомий Логофет.
Эти
попытки отойти
от канонов,
впустить в
литературу
дыхание жизни,
решиться на
литературный
вымысел, отрешиться
от прямолинейной
дидактики
проявились
не только в
житиях.
Жанр
житийной литературы
продолжал
развиваться
и в ХVII –
ХVIIIвеках.:
«Сказание
о роскошном
житии и веселии»,
«Житие протопопа
Аввакума» 1672,
«Житие патриарха
Иоакима Савелова»
1690, «Житие
Симона Воломского»,
конец XVII века,
«Житие Александра
Невского»
Автобиографический
момент по-разному
закрепляется
в XVII в.: здесь и
житие матери,
составленное
сыном («Повесть
об Улиании
Осоргиной»),
и «Азбука»,
составленная
от лица «голого
и небогатого
человека», и
«Послание
дворительное
недругу», и
собственно
автобиографии
— Аввакума и
Епифания, написанные
одновременно
в одной земляной
тюрьме в Пустозерске
и представляющие
собой своеобразный
диптих. «Житие
протопопа
Аввакума» –
первое автобиографическое
произведение
русской литературы,
в котором протопоп
Аввакум сам
рассказал о
себе и своей
многострадальной
жизни. Говоря
сочинении
протопопа
Аввакума, А. Н.
Толстой писал:
«Это были гениальные
«житие» и «послания»
бунтаря, неистового
протопопа
Аввакума,
закончившего
литературную
деятельность
страшными
пытками и казнью
в Пустозерске.
Речь Аввакума
– вся на жесте,
канон разрушен
вдребезги, вы
физически
ощущаете присутствие
рассказчика,
его жесты, его
голос».
Заключение:
Изучив
поэтику отдельных
произведений
древнерусской
литературы,
мы сделали
вывод об особенностях
жанра жития.
Житие
– жанр древнерусской
литературы,
описывающий
жизнь святого.
В данном
жанре существуют
разные агиографические
типы:
житие-мартирия
(рассказа о
мученической
смерти святого)
монашеское
житие ( рассказ
о всем жизненном
пути праведника,
его благочестии,
аскетизме,
творимых им
чудесах и т.
д.)
Характерные
черты агиографического
канона — холодная
рассудочность,
осознанная
отрешенность
от конкретных
фактов, имен,
реалий, театральность
и искусственная
патетика
драматических
эпизодов, наличие
таких элементов
жития святого,
о каких у агиографа
не было ни малейших
сведений.
Очень
важен для жанра
монашеского
жития момент
чуда, откровения
(способность
к учению – божий
дар). Именно
чудо вносит
движение и
развитие в
биографию
святого.
Жанр
жития постепенно
претерпевает
изменения.
Авторы отходят
от канонов,
впуская в литературу
дыхание жизни,
решаются на
литературный
вымысел(«Жития
Михаила Клопского»),
говорят на
простом «мужицком»
языке («Житие
протопопа
Аввакума»).
Древнерусская
литература
развивалась,
складывалась
вместе с ростом
общей образованности
общества.
Древнерусские
авторы донесли
до современных
читателей свои
взгляды на
жизнь, размышления
о смысле власти
и общества,
роли религии,
поделиться
своим жизненным
опытом.. На этом
общем благоприятном
культурном
фоне появлялись
оригинально
и независимо
мыслящие писатели,
средневековые
публицисты,
поэты.
Список
литературы:
1.Лихачев
Д. С. Великое
наследие.
Классические
произведения
литературы
Древней Руси.
М., 1975, с. 19.
2.Еремин
И. П. Литература
Древней Руси
(этюды и характеристики).
М.-Л., 1966, с. 132-143.
3.Лихачев
Д. С. Человека
литературе
Древней Руси.
М., 1970, с. 65.
4.Еремин
И. П. Литература
Древней Руси
(этюды и характеристики).
М.-Л., 1966, с. 21-22.
5.Пушкин
А. С. Полн. собр.
соч. М., 1941, т. XIV, с. 163.
6.Лихачев
Д. С. Культура
Руси времени
Андрея Рублева
и Епифания
Премудрого.
М.-Л., 1962, с. 53-54.
7.Ключевский
В.О. Древнерусские
жития святых
как исторический
источник. М.,
1871, с. 166.
«Чтение о Борисе и Глебе» открывается пространным введением, в
котором излагается вся история человеческого рода: сотворение Адама и Евы,
их грехопадение, обличается «идолопоклонство» людей, вспоминается, как учил
и был распят Христос, пришедший спасти род человеческий, как стали
проповедовать новое учение апостолы и восторжествовала новая вера. Лишь
Русь оставалась «в первой [прежней] прелести идольской [оставалась
языческой]». Владимир крестил Русь, и этот акт изображается как всеобщее
торжество и радость: радуются люди, спешащие принять христианство, и ни
один из них не противится и даже не «глаголет» «вопреки» воле князя,
радуется и сам Владимир, видя «теплую веру» новообращенных христиан. Такова
предыстория злодейского убийства Бориса и Глеба Святополком. Святополк
помышляет и действует по козням дьявола. «Историографическое»
введение в житие отвечает представлениям о единстве мирового исторического
процесса: события, происшедшие на Руси, лишь частный случай извечной борьбы
бога и дьявола, и каждой ситуации, каждому поступку Нестор подыскивает
аналогию, прообраз в прошлой истории. Поэтому решение Владимира крестить
Русь приводит к сопоставлению его с Евстафием Плакидой (византийским
святым, о житии которого речь шла выше) на том основании, что Владимиру,
как «древле Плакиде», бог «спону (в данном случае — болезнь) некаку
наведе», после чего князь решил креститься. Владимир сопоставляется и с
Константином Великим, которого христианская историография почитала как
императора, провозгласившего христианство государственной религией
Византии. Бориса Нестор сравнивает с библейским Иосифом, пострадавшим из-за
зависти братьев, и т. д. Об особенностях жанра жития можно судить, сравнив его с летописью. Характеры персонажей традиционны. В летописи ничего не говорится о
детстве и юности Бориса и Глеба. Нестор же, согласно требованиям
агиографического канона, повествует, как еще отроком Борис постоянно читал
«жития и мучения святых» и мечтал сподобиться такой же мученической
кончины. Летопись не упоминает о браке Бориса. У Нестора же присутствует
традиционный мотив — будущий святой стремится избежать брака и женится лишь
по настоянию отца: «не похоти ради телесныя», а «закона ради цесарьскаго и
послушания отца». Далее сюжеты жития и летописи совпадают. Но как отличаются оба
памятника в трактовке событий! В летописи рассказывается, что Владимир
посылает Бориса со своими воинами против печенегов, в «Чтении» говорится
отвлеченно о неких «ратных» (то есть врагах, противнике), в летописи Борис
возвращается в Киев, так как не «обрел» (не встретил) вражеское войско, в
«Чтении» враги обращаются в бегство, так как не решаются «стати против
блаженного». В летописи проглядывают живые человеческие отношения: Святополк
привлекает киевлян на свою сторону тем, что раздает им дары («именье»), их
берут неохотно, так как в войске Бориса находятся те же киевляне («братья
их») и — как это совершенно естественно в реальных условиях того времени —
киевляне опасаются братоубийственной войны: Святополк может поднять киевлян
против их родичей, ушедших в поход с Борисом. Наконец, вспомним характер
посулов Святополка («к огню придам ти») или переговоры его с
«вышегородскими боярами». Все эти эпизоды в летописном рассказе выглядят
очень жизненно, в «Чтении» они совершенно отсутствуют. В этом проявляется
диктуемая каноном литературного этикета тенденция к абстрагированности. Агиограф стремится избежать конкретности, живого диалога, имен
(вспомним — в летописи упоминаются река Альта, Вышгород, Путша, — видимо,
старейшина вышгородцев и т. д.) и даже живых интонаций в диалогах и
монологах. Когда описывается убийство Бориса, а затем и Глеба, то обреченные
князья только молятся, причем молятся ритуально: либо цитируя псалмы, либо
— вопреки какому бы то ни было жизненному правдоподобию — торопят убийц
«скончать свое дело». На примере «Чтения» мы можем судить о характерных чертах
агиографического канона — это холодная рассудочность, осознанная
отрешенность от конкретных фактов, имен, реалий, театральность и
искусственная патетика драматических эпизодов, наличие (и не избежное
формальное конструирование) таких элементов жития святого, о каких у
агиографа не было ни малейших сведений: пример тому — описание детских лет
Бориса и Глеба в «Чтении». Помимо жития, написанного Нестором, известно и анонимное житие тех же
святых — «Сказание и страсть и похвала Бориса и Глеба». Представляется весьма убедительной позиция тех исследователей,
которые видят в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе» памятник, созданный
после «Чтения»; по их мнению, автор «Сказания» пытается преодолеть
схематичность и условность традиционного жития, наполнить его живыми
подробностями, черпая их, в частности, из первоначальной житийной версии,
которая дошла до нас в составе летописи. Эмоциональность в «Сказании»
тоньше и искреннее, при всей условности ситуации: Борис и Глеб и здесь
безропотно отдают себя в руки убийц и здесь успевают долго молиться,
буквально в тот момент, когда над ними уже занесен меч убийцы, и т. д., но
при этом реплики их согреты какой-то икренней теплотой и кажутся более
естественными. Анализируя «Сказание», известный исследователь
древнерусской литературы И. П. Еремин обратил внимание на такой штрих: Глеб перед лицом убийц, «телом утерпая» (дрожа, слабея), просит о
пощаде. Просит, как просят дети: «Не дейте мене… Не дейте мене!» (здесь
«деяти» — трогать). Он не понимает, за что и почему должен умереть…
Беззащитная юность Глеба в своем роде очень изящна и трогательна. Это один
из самых «акварельных» образов древнерусской литературы». В «Чтении» тот же
Глеб никак не выражает своих эмоций — он размышляет (надеется на то, что
его отведут к брату и тот, увидев невиновность Глеба, «не погубит» его), он
молится, при этом довольно бесстрастно. Даже когда убийца «ят [взял]
святаго Глеба за честную главу», тот «молчаше, акы агня незлобиво, весь бо
ум имяще к богу и возрев на небо моляшеся». Однако это отнюдь не
свидетельство неспособности Нестора передавать живые чувства: в той же
сцене он описывает, например, переживания воинов и слуг Глеба. Когда князь
приказывает оставить его в ладье посреди реки, то воины «жаляще си по
святомь и часто озирающе, хотяще видети, что хощеть быти святому», а отроки
в его корабле при виде убийц «положьше весла, седяху сетующеся и плачющеся
по святем». Как видим, поведение их куда более естественно, и,
следовательно, бесстрастие, с которым Глеб готовится принять смерть, всего
лишь дань литературному этикету.
«Житие Феодосия Печерского» После «Чтения о Борисе и Глебе» Нестор пишет «Житие Феодосия
Печерского» — инока, а затем игумена прославленного Киево-Печерского
монастыря. Это житие весьма отличается от рассмотренного выше большим
психологизмом характеров, обилием живых реалистических деталей,
правдоподобием и естественностью реплик и диалогов. Если в житиях Бориса и
Глеба (особенно в «Чтении») канон торжествует над жизненностью описываемых
ситуаций, то в «Житии Феодосия», напротив, чудеса и фантастические видения
описаны так наглядно и убедительно, что читатель как бы видит своими
глазами происходящее и не может не «поверить» ему. Едва ли эти отличия только результат возросшего литературного
мастерства Нестора или следствие изменения его отношения к агиографическому
канону. Причины здесь, вероятно, в другом. Во-первых, это жития разных типов.
Житие Бориса и Глеба — житие-мартирий, то есть рассказ о мученической
смерти святого; эта основная тема определяла и художественную структуру
такого жития, резкость противопоставления добра и зла, мученика и его
мучителей, диктовала особую напряженность и «плакатную» прямоту
кульминационной сцены убийства: она должна быть томительно долгой и до
предела нравоучительной. Поэтому в житиях-мартириях, как правило, подробно
описываются истязания мученика, a ero смерть происходит как бы в несколько
этапов, чтобы читатель подольше сопереживал герою. В то же время герой
обращается с пространными молитвами к богу, в которых раскрываются его
стойкость и покорность и обличается вся тяжесть преступления его убийц. «Житие Феодосия Печерского» — типичное монашеское житие, рассказ о
благочестивом, кротком, трудолюбивом праведнике, вся жизнь которого —
непрерывный подвиг. В нем множество бытовых коллизий: сцен общения святого
с иноками, мирянами, князьями, грешниками; кроме того, в житиях этого типа
обязательным компонентом являются чудеса, которые творит святой, — а это
привносит в житие элемент сюжетной занимательности, требует от автора
немалого искусства, чтобы чудо было описано эффектно и правдоподобно.
Средневековые агиографы хорошо понимали, что эффект чуда особенно хорошо
достигается при сочетании сугубо реалистических бытовых подробностей с
описанием действия потусторонних сил — явлений ангелов, пакостей, чинимых
бесами, видений и т. д. Композиция «Жития» традиционна: есть и пространное вступление, и
рассказ о детстве святого. Но уже в этом повествовании о рождении, детских
и отроческих годах Феодосия происходит невольное столкновение традиционных
штампов и жизненной правды. Традиционно упоминание благочестия родителей
Феодосия, многозначительна сцена наречения имени младенцу: священник
нарекает его «Феодосием» (что значит «данный богу»), так как «сердечными
очами» предвидел, что тот «хощеть измлада богу датися». Традиционно
упоминание о том, как мальчик Феодосии «хожаше по вся дьни в цьркъвь божию»
и не подходил к играющим на улице сверстникам. Однако образ матери Феодосия
совершенно нетрадиционный, полный несомненной индивидуальности. Она была
физически сильной, с грубым мужским голосом; страстно любя сына, она тем не
менее никак не может примириться с тем, что он — отрок из весьма
состоятельной семьи — не помышляет унаследовать ее сел и «рабов», что он
ходит в ветхой одежде, наотрез отказываясь надеть «светлую» и чистую, и тем
наносит поношение семье, что проводит время в молитвах или за печением
просфор. Мать не останавливается ни перед чем, чтобы переломить
экзальтированную благочестивость сына (в этом и парадокс — родители
Феодосия представлены агиографом как благочестивые и богобоязненные люди!),
она жестоко избивает его, сажает на цепь, срывает с тела отрока вериги.
Когда Феодосию удается уйти в Киев в надежде постричься в одном из тамошних
монастырей, мать объявляет большое вознаграждение тому, кто укажет ей
местонахождение сына. Она обнаруживает его, наконец, в пещере, где он
подвизается вместе с Антонием и Никоном (из этого обиталища отшельников
вырастает впоследствии Киево-Печерский монастырь). И тут она прибегает к
хитрости: она требует у Антония показать ей сына, угрожая, что в противном
случае «погубит» себя «перед дверьми печеры». Но, увидев Феодосия, лицо
которого «изменилося от многого его труда и въздержания», женщина не может
больше гневаться: она, обняв сына, «плакашеся горько», умоляет его
вернуться домой и делать там, что захочет («по воли своей»). Феодосии
непреклонен, и по его настоянию мать постригается в одном из женских
монастырей. Однако мы понимаем, что это не столько результат убежденности в
правильности избранного им пути к богу, а скорее поступок отчаявшейся
женщины, понявшей, что, лишь став инокиней, она сможет хотя бы изредка
видеть сына. Сложен и характер самого Феодосия. Он обладает всеми традиционными
добродетелями подвижника: кроток, трудолюбив, непреклонен в умерщвлении
плоти, исполнен милосердия, но когда в Киеве происходит между княжеская
распря (Святослав сгоняет с великокняжеского престола своего брата — Изяслава Ярославича), Феодосии активно включается в сугубо мирскую
политическую борьбу и смело обличает Святослава. Но самое замечательное в «Житии» —это описание монастырского быта и
особенно творимых Феодосием чудес. Именно здесь проявилась та «прелесть
простоты и вымысла» легенд о киевских чудотворцах, которой так восхищался
А. С. Пушкин1.
МУНИЦИПАЛЬНОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
«СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА №15»
СОЧИНЕНИЕ
на тему
«Житие Сергия Радонежского»
выполнила:
Сотникова Анна
педагог:
Дворниченко Екатерина Николаевна
г. Новомосковск
Преподобный Сергий родился в Тверской земле, в годы княжения тверского князя Дмитрия, при митрополите Петре. Его родителей звали Мария и Кирилл. Были они благородные и боговерные. Беспрестанно молясь, они соблюдали посты и следовали своей вере в Бога.
Удивительное чудо свершилось ещё до рождения святого, когда он был в утробе матери. Однажды Мария пришла в церковь, как обычно, во время пения литургии. Во время чтения Евангелия младенец начал внезапно кричать в утробе матери, так что все ужаснулись от его крика. Внезапно младенец начал снова кричать, так что сама Мария стояла в ужасе и недоумевала от случившегося. Спустя некоторое время, младенец снова, в третий раз громко закричал. Мария от сильного испуга и страха чуть не упала на землю. Все люди подходили к ней и спрашивали нет ли у неё ребенка за пазухой, который плакал во время службы. Из-за растерянности и обильных слез на не могла им ничего сказать. Когда Мария носила в себе ребенка, то усердно молилась и постилась, прося бога о его милости и благодати. И делая так, жила она до самого рождения ребенка. Так как была она добродетельна и богобоязненна, то уразумела такое знамение и явление. Посоветовавшись с мужем, они дали друг другу обещание, что если родится у них мальчик, то отдадут они его в церковь на служение Богу. Так и случилось.
Младенец появился на свет здоровым, но не хотел брать грудь, когда мать ела мясную пищу. На сороковой день после родов, родители принесли его в церковь и крестили. Иерей дал ребенку имя Варфоломей. Родители рассказали священнику о троекратном крике младенца из утробы. Священник же сказал, что мальчик будет слугой Святой Троицы. Через некоторое время мальчик подрос и его отдали учиться грамоте. Братья его – Стефан и Петр быстро овладели письмом и учились хорошо. Варфоломей же медленно научился читать, он отставал от своих братьев и сверстников, из-за чего сильно печалился. Однажды отец послал его в искать лошадей. На поле под дубом мальчик увидел старца священника. Варфоломей рассказал священнику о своих неудачах в учёбе и попросил помолиться о нём. Старец дал отроку кусок просфоры и сказал, что отныне Варфоломей будет даже лучше знать грамоту, чем его братья и сверстники.
Через несколько лет Варфоломей начал строго поститься и молиться по ночам. Не щадя себя, он придавался Богу и вере. Мать пыталась его уговорить, чтобы он не истязал себя таким строгим постом и излишним воздержанием. Но Варфоломей продолжал придерживаться избранного пути. Вскоре Варфоломей поселился в Радонеже. Его братья женились, но он же стремился к монашеской жизни. Варфоломей просил своих родителей о благословении на монашество. Но Кирилл и Мария попросили сына, чтобы он проводил их до гроба, а потом уже исполнил свой замысел. Через некоторое время и отец, и мать святого постриглись в монахи, и каждый ушёл в свой монастырь. Через несколько лет они умерли. Варфоломей похоронил родителей и почтил их память милостыней и молитвами. Вскоре Варфоломей и его брат Стефан ушли искать пустынное место, чтобы провести свою жизнь молясь и служа Богу. Они пришли в чащу леса. Там была и вода. Братья построили на этом месте хижину и срубили небольшую церковь, которую решили освятить во имя Святой Троицы. Варфоломей позвал к себе в пустыньку старца игумена Митрофана, который постриг его в монашество с наречением имени Сергий. Некоторые монахи навещали Сергия и хотели поселиться вместе с ним, но святой не принимал их, ибо жизнь в пустыньке была очень трудна. Но всё же некоторые настаивали, и Сергий не стал прогонять их. Каждый из монахов построил себе келью, и стали они жить, во всём подражая преподобному.
Много испытаний пришлось преодолеть Варфоломею, чтобы доказать свою истинную веру в Бога. Однажды, когда Сергий в церкви пел заутреню, стена расступилась и вошёл сам дьявол со множеством бесов. Они приказывали святому уходить из пустыньки и угрожали ему. Но преподобный изгнал их молитвой и крестом. Иногда дикие звери приходили к хижине преподобного Сергия. Среди них был один медведь, для которого святой каждый день оставлял по куску хлеба. Случилось так, что Игумен, который постриг Сергия, умер. Преподобный Сергий стал молиться, чтобы Бог дал новой обители игумена. Братия же начала просить Сергия, чтобы он сам стал игуменом и священником. Много раз приступала она с этой просьбой к преподобному, и в конце концов Сергий с другими иноками пошёл в Переяславль к епископу Афанасию, чтобы он дал братии игумена. Епископ же повелел святому стать игуменом и священником. Сергий согласился. Однажды поздним вечером Сергию было чудесное видение: яркий свет на небе и множество прекрасных птиц. Некий голос сказал, что иноков в монастыре будет так же много, как этих птиц. К преподобному пришли греки, посланцы константинопольского патриарха. Патриарх советовал Сергию устроить общежительство. Русский митрополит поддержал эту мысль. Сергий так и сделал. Он дал каждому брату особое послушание. Обитель давала приют нищим и странникам. Читая житие Сергия Радонежского мы понимание, что он был богоугодником божиим. Все свои годы он жил в совершенном воздержании, труде и совершал множество добрых дел и несказанных чудес. Служа Богу, он распространял свою веру и учил людей своими наставлениями, призывал их к праведной жизни.
Все полюбили Сергия и приходили к нему за советом. Даже князь Дмитрий Донской почитал святого и просил у него благословения перед битвой. Святой Сергий предвидел за 6 месяцев свою кончину и, призвав братию, вручил игуменство своему самому любимому ученику по имени Никон.
Перед самой смертью, Преподобный Сергий причастился и, подняв руки к небу, совершил молитву и предал свою священную душу Богу. От его тела распространилось великое благоухание. Вся братия собралась и в плаче и рыдании сокрушалась. Множество народу из разных городов — князья, бояре, священники, иноки — пришли проводить святого Сергия. Лицо святого было светлым как снег, но как у живого человека или ангела божьего, показывая этим свою душевную чистоту.
Умер Преподобный Сергий 25 сентября в 1392 году.
Тип: Сочинение
Предмет: Литература
Все сочинения по литературе »
Язык: Русский
Автор: Волкова
Программа: Microsoft Word 8.0
Дата: 21 дек 2002
Формат: DOC
Размер: 24 Кб
Страниц: 15
Слов: 4662
Букв: 29031
Просмотров за сегодня: 1
За 2 недели: 10
За все время: 198
Тезисы:
Житие – жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого.
Жанр житийной литературы получил широкое распространение в древнерусской литературе.
Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета.
Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей.
Жанр житийной литературы в ХIV – ХVI веках.
Жанр житийной литературы продолжал развиваться и в ХVII – ХVIIIвеках.
Древнерусская литература развивалась, складывалась вместе с ростом общей образованности общества.
Это один из самых акварельных образов древнерусской литературы. В Чтении тот же.
Еремин И. П. Литература Древней Руси (этюды и характеристики) . М.-Л.
Лихачев Д. С. Человека литературе Древней Руси.
Особенности жанра жития (На примере «Жития Сергия Радонежского» Епифания Премудрого)
1. История жанра жития. 2. Особенности жанра. 3. «Житие Сергия Радонежского».
Житие – жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого. Древнерусская литература развивалась в условиях общего подъема Руси, развития русской письменности. В княжеской и церковной среде появилось много образованных людей. Д. С. Лихачев высказывал мнение, что древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и сюжета: «Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни». Ее герои – исторические лица, а не выдуманные персонажи. Жизнеописания святых, агиография, – вид церковной литературы. В этом жанре писались житии-мортирии (о мученической смерти святого) и рассказы о монашеском житии, жизни праведника. Постепенно житие обогащается описанием посмертных чудес святого, рассказами о нем, несколько житий объединяются в одно. Многие из них воспринимаются со временем как документально-исторические. В XI-XII веках были написаны жития Антония и Феодосия Печерских, два жития Бориса и Глеба. Русские книжники, знатоки византийской агиографии, обладали высоким мастерством, проявляли литературный талант и художественную самостоятельность. Создание своих, а не переводных житий является важным событием в идеологии Руси. Князья добились у константинопольского патриарха разрешения канонизировать русских святых, что, в свою очередь, повысило авторитет русской церкви. И непременным условием для канонизации святого стало создание жития. Описания жизни святых получают большое распространение в древнерусской литературе. Церковь собирает факты из биографий подвижников. Сначала пишут о мучениках, первых христианах. В прологах, книгах смешанного содержания, были жития святых и указания, когда празднуются их именины. В минеях рассказы о святых были расположены по месяцам. Потом появляются сборники житий – патерики, затем календари и месяцесловы.
Первые русские агиографы – митрополит Киприан и Пахомий Логофет. Жития русских святых составлялись по образцу греческих. То есть задачей произведения было восхваление святого, описание его чудес и подвигов, недостаток же биографических сведений заменяли общие места и риторические рассуждения, религиозные назидания. Часто из-за этого терялась индивидуальность святого. Епифаний Премудрый, составитель житий Сергия Радонежского и Стефана Пермского, внес в жития еще больше витийства, чем его предшественники. Позже их продолжатели добавили в жития и автобиографические факты, рассказывая о современных общественных, государственных и церковных событиях. Поэтому по житиям XVI века можно узнать о личности автора и месте его проживания. Всего насчитывается сто пятьдесят шесть житий древнерусских святых. Это биографии духовных и светских лиц, христианских мучеников, канонизированных церковью. Среди них и Владимир I Святославович, княгиня Ольга, Александр Невский, Дмитрий Донской.
Характерные черты агиографического канона – отрешенность от конкретных фактов, имен, патетика драматических эпизодов, лишенные живости диалоги и монологи, описания тех моментов из жизни святого, о которых просто нет никаких сведений, например, о детских годах, о времени затворничества. Наблюдается тенденция к абстрагированию повествования, отрыву от конкретности, появляются эпизодические персонажи без имен: просто «муж некто», «некая жена». Это характерно, к примеру, для жития-мортирия, рассказа о мученической смерти святого, где обязательны противопоставление добра и зла, особая напряженность сцены смерти, направленная на то, чтобы вызвать у читателя сопереживание. Но в других житиях и рассказах о жизни праведников появляются реалистические детали, растет психологизм характеров, диалоги становятся более правдоподобными. Чудеса и видения, многочисленные детали быта придают описаниям живость и жизненность.
Рассмотрим подробнее «Житие Сергия Радонежского», созданное пермским епископом Епифанием Премудрым в 1417-1418 годах. По его мнению, основной принцип создания жития – показать исключительность героя, величие его подвига, отрешенность от всего земного. Автор насыщает житие цитатами из Священного писания, находя аналогии в Библии. Язык жития, в отличие от обыденной речи, наполнен восторженной эмоциональностью и украшательством. Автор говорит о тщетности попыток найти нужное слово, и в то же время поражает читателя «плетением словес».
В «Житии Сергия Радонежского» указывается, что Сергий родился «от родителей благородных и благоверных: от отца, которого звали Кириллом, и матери по имени Мария, которые были всякими добродетелями украшены». Первое чудо произошло с ним еще до рождения, он в чреве матери трижды закричал на литургии. Окрестили его Варфоломеем. Родители спросили у иерея, что могли значить эти крики младенца в утробе. Иерей объясняет чудо, говоря, что этот ребенок – «сосуд избранный Бога, обитель и слуга Святой Троицы». Автор указывает, что мальчик медленно учился читать, потому что был божественный промысел получить Варфоломею книжное учение от Бога. Он встретил старца-черноризца, и в тот же час в ответ на его просьбу было даровано ему знание грамоты. То есть способность к учению, по мнению автора, – дар Божий.
Варфоломей стремился к аскетизму, иноческой жизни. Старший его брат женился, а после смерти супруги «стал монахом в монастыре Покрова святой Богородицы в Хотькове». Вместе с Варфоломеем они ушли в пустынь, руководствуясь наставлением Бога и делая все с молитвой. Срубили церковь во имя святой Троицы. Стефан ушел в монастырь, а Варфоломей остался жить, страдая за веру, в нужде и лишениях, приняв постриг и имя Сергий. Его смущают «демонские козни и ужасы», нападения зверей. Говорится в житии о чудесном обращении Сергия с животными. С одним медведем инок всегда делится последним куском хлеба.
За испытания он благодарит Бога и не ропщет на судьбу. Бог заботится о нем и бережет, посылает к нему монахов, они остаются с ним и уговаривают его стать игуменом монастыря. Сергий благочестив, трудится для братии, занимается благотворительностью, привечает нищих и странников.
В этом житии присутствуют исторические реалии: в частности, говорится, что отец мальчика раньше был боярином ростовским, но переселился в Радонеж, потому что обнищал «из-за частых хождений с князем в Орду, из-за набегов татарских, из-за даней тяжких ордынских. Но хуже всех этих бед было великое нашествие татар, и после него продолжалось насилие, потому что княжение великое досталось князю Ивану Даниловичу, и княжение Ростовское отошло к Москве. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали». Потом «ордынский князь Мамай собрал силу великую, всю орду безбожных татар, и идет на Русскую землю». Великий князь Дмитрий приходит спросить у Сергия разрешения «против безбожных выступить». Сергий «благословил его, молитвой вооружил» и велел «заботиться о порученном тебе Богом славном христианском стаде». Князь обещал в случае победы поставить монастырь в честь пречистой Богоматери. Благословения святого помогали одолеть робость воинов, и с помощью Бога они победили врага.
Когда Сергий умирает («отходит, чтобы природе отдать долг, дух же Иисусу передать»), он прощается с братством и, совершив молитву, «предает душу Господу».
Развитие жанра жития выражалось в попытках отойти от канонов в использовании литературного вымысла, избежании прямолинейной дидактики, употреблении более простого и живого языка и происходило вместе с ростом образованности общества.
Жанр житийной литературы получил широкое распространение в древнерусской литературе. « Житие царевича Петра Ордынского, Ростовского (XIII век) », « Житие Прокопия Устюжского » (Х IV ). Епифаний Премудрый (умер в 1420 г .) вошел в историю литературы прежде всего как автор двух обширных житий — «Жития Стефана Пермского» (епископа Перми, крестившего коми и создавшего для них азбуку на родном языке), написанного в конце XIV в., и «Жития Сергия Радонежского», созданного в 1417-1418 гг.
Основной принцип, из которого исходит в своем творчестве Епифаний Премудрый, состоит в том, что агиограф, описывая житие святого, должен всеми средствами показать исключительность своего героя, величие его подвига, отрешенность его поступков от всего обыденного, земного. Отсюда и стремление к эмоциональному, яркому, украшенному языку, отличающемуся от обыденной речи. Жития Епифания переполнены цитатами из Священного писания, ибо подвиг его героев должен найти аналогии в библейской истории. Для них характерно демонстративное стремление автора заявить о своем творческом бессилии, о тщетности своих попыток найти нужный словесный эквивалент изображаемому высокому явлению. Но именно эта имитация и позволяет Епифанию продемонстрировать все свое литературное мастерство, ошеломить читателя бесконечным рядом эпитетов или синонимических метафор или, создав длинные цепи однокоренных слов, заставить его вдуматься в стершийся смысл обозначаемых ими понятий.
Этот прием и получил название «плетения словес». Иллюстрируя писательскую манеру Епифания Премудрого, исследователи чаще всего обращаются к его «Житию Стефана Пермского», а в пределах этого жития — к знаменитой похвале Стефану, в которой искусство «плетения словес» (кстати, здесь оно именно так и названо) находит, пожалуй, наиболее яркое выражение. Приведем фрагмент из этой похвалы, обратив внимание и на игру словом «слово», и на ряды параллельных грамматических конструкций: «Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словеси похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление собирая, и приобретая, и приплетая, паки глаголю: что тя нареку: вожа (вождя) заблудившим, обретателя погибшим, наставника прелщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взыскателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчущим, подателя требующим…» Епифаний нанизывает длинную гирлянду эпитетов, словно бы стремясь полнее и точнее охарактеризовать святого. Однако точность эта отнюдь не точность конкретности, а поиски метафорических, символических эквивалентов для определения по сути дела единственного качества святого — его абсолютного совершенства во всем. В агиографии XIV-XV вв. получает также широкое распространение принцип абстрагированности, когда из произведения «по возможности изгоняется бытовая, политическая, военная, экономическая терминология, названия должностей, конкретных явлений природы данной страны…» Писатель прибегает к перифразам, употребляя выражения типа «вельможа некий», «властелин граду тому» и т. д.
Устраняются и имена эпизодических персонажей, они именуются просто как «муж некто», «некая жена», при этом прибавления «некий», «некая», «един» служат изъятию явления из окружающей бытовой обстановки, из конкретного исторического окружения». Агиографические принципы Епифания нашли свое продолжение в творчестве Пахомия Логофета. Пахомий Логофет. Пахомий, серб по происхождению, приехал на Русь не позднее 1438 г . На 40-80-е гг. XV в. и приходится его творчество: ему принадлежит не менее десяти житий, множество похвальных слов, служб святым и других произведений. Пахомий, по словам В. О. Ключевского, «нигде не обнаружил значительного таланта литературного… но он… дал русской агиографии много образцов того ровного, несколько холодного и монотонного стиля, которому легче было подражать при самой ограниченной степени начитанности». Эту риторическую манеру письма Пахомия, его сюжетную упрощенность и традиционность можно проиллюстрировать хотя бы на таком примере. Нестор очень живо и естественно описывал обстоятельства пострижения Феодосия Печерского, как отговаривал его Антоний, напоминая юноше о трудностях, ожидающих его на пути монашеского подвижничества, как всеми способами пытается вернуть Феодосия к мирской жизни его мать. Подобная ситуация есть и в «Житии Кирилла Белозерского», написанном Пахомием. Юноша Козьма воспитывается у своего дяди, человека богатого и именитого (он окольничий у великого князя). Дядя хочет сделать Козьму казначеем, но юноша жаждет постричься в монахи.
И вот «случися убо прити Махрищьскому игумену Стефану, мужу сушу в добродетели съвершену, всех знаем великаго ради житиа. Сего пришествие уведев Козьма течет убо с радостию к нему… и припадает к честным ногам, слезы от очию проливая и мысль свою сказует ему, вкупе же и молит его же возложити на нь иноческий образ. «Тебе бо, рече, о, священная главо, от многа времени желах, но ныне сподоби меня бог видети честную ти святыню, но молюся господа ради, не отрини мене грешьняго и непотребна…» Старец «умиляется», утешает Козьму и постригает его в монахи (дав ему при этом имя Кирилл). Сцена этикетка и холодна: прославляются добродетели Стефана, патетически молит его Козьма, охотно идет навстречу его просьбе игумен. Затем Стефан отправляется к Тимофею, дяде Козьмы-Кирилла, сообщить ему о пострижении племянника. Но и здесь конфликт лишь едва очерчен, а не изображен. Тимофей, услышав о случившемся, «тяжко си внят слово, вкупе же и скорби исполнився и некая досадительная изрече к Стефану». Тот оскорбленный уходит, однако Тимофей, пристыженный своей благочестивой женой, тут же раскаивается «о словесих, глаголанных к Стефану», возвращает его и просит прощения. Словом, в «стандартных» велеречивых выражениях изображается стандартная же ситуация, никак не соотносимая с конкретными персонажами данного жития. Мы не найдем здесь и попыток вызвать сопереживание читателя с помощью каких-либо жизненных деталей, тонко подмеченных нюансов (а не общих форм изъявления) человеческих чувств. Внимание к чувствам, эмоциям, которые и требуют для своего выражения соответствующего стиля, эмоциям персонажей и в не меньшей мере эмоциям самого автора несомненно. Но это, как уже сказано выше, еще не подлинное проникновение в человеческий характер, это лишь заявленное внимание к нему, своего рода «абстрактный психологизм» (термин Д. С. Лихачева). И в то же время сам факт повышенного интереса к духовной жизни человека уже сам по себе знаменателен. Стиль второго южнославянского влияния, нашедший свое воплощение первоначально именно в житиях (и лишь позднее — в историческом повествовании)
Д. С. Лихачев предложил именовать «экспрессивно-эмоциональным стилем». В начале XV в. под пером Пахомия Логофета, как мы помним, создавался новый житийный канон — велеречивые, «украшенные» жития, в которых живые «реалистические» черточки уступали место красивым, но сухим перифразам. Но наряду с этим проявляются жития совсем другого типа, смело ломающие традиции, трогающие своей искренностью и непринужденностью. Таково, например, «Житие Михаила Клопского». «Житие Михаила Клопского». Необычно уже само начало этого жития. Вместо традиционного зачина, рассказа агиографа о рождении, детстве и пострижении будущего святого, это житие начинается как бы с середины, при этом со сцены неожиданной и загадочной. Монахи Троицкого на Клопе (под Новгородом) монастыря были в церкви на молитве. Поп Макарий, вернувшись в свою келью, обнаруживает, что келья отперта, а в ней сидит неведомый ему старец и переписывает книгу апостольских деяний. Поп, «уполошившись», вернулся в церковь, позвал игумена и братию и вместе с ними вернулся к келье. Но келья уже заперта изнутри, а незнакомый старец продолжает писать. Когда его начинают расспрашивать, тот отвечает очень странно: он слово в слово повторяет каждый заданный ему вопрос. Монахи так и не смогли узнать даже его имени. Старец посещает с остальными чернецами церковь, молится вместе с ними, и игумен решает: «Буди у нас старец, живи с нами». Все остальное житие — это описание чудес, творимых Михаилом (имя его сообщает посетивший монастырь князь). Даже рассказ о «преставлении» Михаила удивительно бесхитростен, с бытовыми деталями, традиционная похвала святому отсутствует.
Необычность «Жития Михаила Клопского», созданного в век творений Пахомия Логофета, не должна, впрочем, нас удивлять. Дело здесь не только в самобытном таланте его автора, но и в том, что автор жития — новгородец, он продолжает в своем произведении традиции новгородской агиографии, которая, как и вся литература Новгорода, отличалась большей непосредственностью, непритязательностью, простотой (в хорошем смысле этого слова), сравнительно, допустим, с литературой Москвы или Владимиро-Суздальской Руси. Однако «реализм» жития, его сюжетная занимательность, живость сцен и диалогов — все это настолько противоречило агиографическому канону, что уже в следующем столетии житие пришлось перерабатывать. Сравним лишь один эпизод — описание смерти Михаила в первоначальной редакции XV в. и в переделке XVI в. В первоначальной редакции читаем: «И разболеся Михаила месяца декабря в Савин день, ходя к церкве. А стоал на правой стороне у церкве, на дворе, против Феодосиева гроба. А почали говорить ему игумен и старцы: «Чему, Михаиле, не стоишь в церкве, а стоишь на дворе?» И он им рече: «Ту аз хочю полежати». …Да взял с собою кадилницу да темьан [фимиам — благовоние], да шол в келью. И послал к нему игумен сети и нити от трапезы. И они отперли, ажио темьян ся курит [темьян еще курится], а его в животе нету [умер]. И почали места искати, земля меръзла, где его положити. И помянуша черньци игумену — испытай того места, где стоял Михаила. Ино с того места досмотриша, аже земля тала. И они погребоша его честно». Этот непринужденный, живой рассказ подвергся решительной переработке. Так, на вопрос игумена и братии, почему он молится на дворе, Михаил теперь ответствует так: «Се покой мой в век века, яко зде вселитися имам».
Эпизод, когда он уходит в келью, также переработан: «И кадило въжьзизает, и на углие фимиам възложив, в свою келью отходит, братиям же дивящимься, видевше святаго толико изнемогъша, и паки толику крепость приемъша. Игумен же в трапезу отходит и к святому брашно посылает, вкусити тому повелевает. Пришедъшии же от игумена и внидоша в келйю святаго, и видевше того к господу отшедша, и руце крестаобразно согбене имуща, и образом, яко спяща и благоухания многа испущающа». Далее описывается плач при погребении Михаила; причем его оплакивают не только монахи и архиепископ «с всем священным собором», но и весь народ: люди спешат на похороны, «быстринам речным подобящася, слезы же непрестанно лиюще». Словом, житие приобретает под пером нового редактора Василия Тучкова именно тот вид, в каком бы создал его, например, Пахомий Логофет. Эти попытки отойти от канонов, впустить в литературу дыхание жизни, решиться на литературный вымысел, отрешиться от прямолинейной дидактики проявились не только в житиях. Жанр житийной литературы продолжал развиваться и в Х VII – Х VIII веках. : « Сказание о роскошном житии и веселии », «Житие протопопа Аввакума» 1672, «Житие патриарха Иоакима Савелова» 1690, « Житие Симона Воломского », конец XVII века , «Житие Александра Невского» Автобиографический момент по-разному закрепляется в XVII в.: здесь и житие матери, составленное сыном («Повесть об Улиании Осоргиной»), и «Азбука», составленная от лица «голого и небогатого человека», и «Послание дворительное недругу», и собственно автобиографии — Аввакума и Епифания, написанные одновременно в одной земляной тюрьме в Пустозерске и представляющие собой своеобразный диптих. «Житие протопопа Аввакума» – первое автобиографическое произведение русской литературы, в котором протопоп Аввакум сам рассказал о себе и своей многострадальной жизни. Говоря сочинении протопопа Аввакума, А. Н. Толстой писал: «Это были гениальные «житие» и «послания» бунтаря, неистового протопопа Аввакума, закончившего литературную деятельность страшными пытками и казнью в Пустозерске. Речь Аввакума – вся на жесте, канон разрушен вдребезги, вы физически ощущаете присутствие рассказчика, его жесты, его голос».
Изучив поэтику отдельных произведений древнерусской литературы, мы сделали вывод об особенностях жанра жития. Житие – жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого. В данном жанре существуют разные агиографические типы: житие-мартирия (рассказа о мученической смерти святого) монашеское житие ( рассказ о всем жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д.) Характерные черты агиографического канона — холодная рассудочность, осознанная отрешенность от конкретных фактов, имен, реалий, театральность и искусственная патетика драматических эпизодов, наличие таких элементов жития святого, о каких у агиографа не было ни малейших сведений. Очень важен для жанра монашеского жития момент чуда, откровения (способность к учению – божий дар). Именно чудо вносит движение и развитие в биографию святого. Жанр жития постепенно претерпевает изменения. Авторы отходят от канонов, впуская в литературу дыхание жизни, решаются на литературный вымысел(«Жития Михаила Клопского»), говорят на простом «мужицком» языке («Житие протопопа Аввакума»). Древнерусская литература развивалась, складывалась вместе с ростом общей образованности общества. Древнерусские авторы донесли до современных читателей свои взгляды на жизнь, размышления о смысле власти и общества, роли религии, поделиться своим жизненным опытом.. На этом общем благоприятном культурном фоне появлялись оригинально и независимо мыслящие писатели, средневековые публицисты, поэты.
Особенности жанра жития (На примере «Жития Сергия Радонежского» Епифания Премудрого)
1. История жанра жития. 2. Особенности жанра. 3. «Житие Сергия Радонежского».
Житие – жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого. Древнерусская литература развивалась в условиях общего подъема Руси, развития русской письменности. В княжеской и церковной среде появилось много образованных людей. Д. С. Лихачев высказывал мнение, что древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и сюжета: «Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни». Ее герои – исторические лица, а не выдуманные персонажи. Жизнеописания святых, агиография, – вид церковной литературы. В этом жанре писались житии-мортирии (о мученической смерти святого) и рассказы о монашеском житии, жизни праведника. Постепенно житие обогащается описанием посмертных чудес святого, рассказами о нем, несколько житий объединяются в одно. Многие из них воспринимаются со временем как документально-исторические. В XI-XII веках были написаны жития Антония и Феодосия Печерских, два жития Бориса и Глеба. Русские книжники, знатоки византийской агиографии, обладали высоким мастерством, проявляли литературный талант и художественную самостоятельность. Создание своих, а не переводных житий является важным событием в идеологии Руси. Князья добились у константинопольского патриарха разрешения канонизировать русских святых, что, в свою очередь, повысило авторитет русской церкви. И непременным условием для канонизации святого стало создание жития. Описания жизни святых получают большое распространение в древнерусской литературе. Церковь собирает факты из биографий подвижников. Сначала пишут о мучениках, первых христианах. В прологах, книгах смешанного содержания, были жития святых и указания, когда празднуются их именины. В минеях рассказы о святых были расположены по месяцам. Потом появляются сборники житий – патерики, затем календари и месяцесловы.
Первые русские агиографы – митрополит Киприан и Пахомий Логофет. Жития русских святых составлялись по образцу греческих. То есть задачей произведения было восхваление святого, описание его чудес и подвигов, недостаток же биографических сведений заменяли общие места и риторические рассуждения, религиозные назидания. Часто из-за этого терялась индивидуальность святого. Епифаний Премудрый, составитель житий Сергия Радонежского и Стефана Пермского, внес в жития еще больше витийства, чем его предшественники. Позже их продолжатели добавили в жития и автобиографические факты, рассказывая о современных общественных, государственных и церковных событиях. Поэтому по житиям XVI века можно узнать о личности автора и месте его проживания. Всего насчитывается сто пятьдесят шесть житий древнерусских святых. Это биографии духовных и светских лиц, христианских мучеников, канонизированных церковью. Среди них и Владимир I Святославович, княгиня Ольга, Александр Невский, Дмитрий Донской.
Характерные черты агиографического канона – отрешенность от конкретных фактов, имен, патетика драматических эпизодов, лишенные живости диалоги и монологи, описания тех моментов из жизни святого, о которых просто нет никаких сведений, например, о детских годах, о времени затворничества. Наблюдается тенденция к абстрагированию повествования, отрыву от конкретности, появляются эпизодические персонажи без имен: просто «муж некто», «некая жена». Это характерно, к примеру, для жития-мортирия, рассказа о мученической смерти святого, где обязательны противопоставление добра и зла, особая напряженность сцены смерти, направленная на то, чтобы вызвать у читателя сопереживание. Но в других житиях и рассказах о жизни праведников появляются реалистические детали, растет психологизм характеров, диалоги становятся более правдоподобными. Чудеса и видения, многочисленные детали быта придают описаниям живость и жизненность.
Рассмотрим подробнее «Житие Сергия Радонежского», созданное пермским епископом Епифанием Премудрым в 1417-1418 годах. По его мнению, основной принцип создания жития – показать исключительность героя, величие его подвига, отрешенность от всего земного. Автор насыщает житие цитатами из Священного писания, находя аналогии в Библии. Язык жития, в отличие от обыденной речи, наполнен восторженной эмоциональностью и украшательством. Автор говорит о тщетности попыток найти нужное слово, и в то же время поражает читателя «плетением словес».
В «Житии Сергия Радонежского» указывается, что Сергий родился «от родителей благородных и благоверных: от отца, которого звали Кириллом, и матери по имени Мария, которые были всякими добродетелями украшены». Первое чудо произошло с ним еще до рождения, он в чреве матери трижды закричал на литургии. Окрестили его Варфоломеем. Родители спросили у иерея, что могли значить эти крики младенца в утробе. Иерей объясняет чудо, говоря, что этот ребенок – «сосуд избранный Бога, обитель и слуга Святой Троицы». Автор указывает, что мальчик медленно учился читать, потому что был божественный промысел получить Варфоломею книжное учение от Бога. Он встретил старца-черноризца, и в тот же час в ответ на его просьбу было даровано ему знание грамоты. То есть способность к учению, по мнению автора, – дар Божий.
Варфоломей стремился к аскетизму, иноческой жизни. Старший его брат женился, а после смерти супруги «стал монахом в монастыре Покрова святой Богородицы в Хотькове». Вместе с Варфоломеем они ушли в пустынь, руководствуясь наставлением Бога и делая все с молитвой. Срубили церковь во имя святой Троицы. Стефан ушел в монастырь, а Варфоломей остался жить, страдая за веру, в нужде и лишениях, приняв постриг и имя Сергий. Его смущают «демонские козни и ужасы», нападения зверей. Говорится в житии о чудесном обращении Сергия с животными. С одним медведем инок всегда делится последним куском хлеба.
За испытания он благодарит Бога и не ропщет на судьбу. Бог заботится о нем и бережет, посылает к нему монахов, они остаются с ним и уговаривают его стать игуменом монастыря. Сергий благочестив, трудится для братии, занимается благотворительностью, привечает нищих и странников.
В этом житии присутствуют исторические реалии: в частности, говорится, что отец мальчика раньше был боярином ростовским, но переселился в Радонеж, потому что обнищал «из-за частых хождений с князем в Орду, из-за набегов татарских, из-за даней тяжких ордынских. Но хуже всех этих бед было великое нашествие татар, и после него продолжалось насилие, потому что княжение великое досталось князю Ивану Даниловичу, и княжение Ростовское отошло к Москве. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали». Потом «ордынский князь Мамай собрал силу великую, всю орду безбожных татар, и идет на Русскую землю». Великий князь Дмитрий приходит спросить у Сергия разрешения «против безбожных выступить». Сергий «благословил его, молитвой вооружил» и велел «заботиться о порученном тебе Богом славном христианском стаде». Князь обещал в случае победы поставить монастырь в честь пречистой Богоматери. Благословения святого помогали одолеть робость воинов, и с помощью Бога они победили врага.
Когда Сергий умирает («отходит, чтобы природе отдать долг, дух же Иисусу передать»), он прощается с братством и, совершив молитву, «предает душу Господу».
Развитие жанра жития выражалось в попытках отойти от канонов в использовании литературного вымысла, избежании прямолинейной дидактики, употреблении более простого и живого языка и происходило вместе с ростом образованности общества.
Житийный жанр занимает особое место в русской литературе. Жития – это жизнеописания людей, причисленных к лику святых. Как правило, жития писали близкие друзья святого с целью “поведать миру” о жизни и подвигах человека, прославить его память, сохранить для потомства воспоминание о необыкновенном человеке.
Составление жития требовало огромных знаний, строгого соблюдения правил и композиции.
Житию свойственна неторопливость, повествование в третьем лице; иногда с отступлениями, обращениями к читателю и похвалами святому.
Житие требует создания четких образов, проведения грани между добром и злом. Мы видим либо резко отрицательных героев, либо резко положительных. Середина отсутствует. Причем отрицательный герой, которого автор обычно именует не иначе как “злодей”, “окаянный”, “треклятый”, служит для контраста с “богоблаженным”, “святым”, подчеркивает безупречность того, о ком идет речь.
В отличие от биографии, в житиях отсутствует движение, рост героя. Святой уже с рождения – избранник божий. И автор иллюстрирует его святость, выбирая из реальности только те факты, которые бы ее подчеркивали. Остальная жизнь святого не принимается во внимание. Индивидуальность человека устранялась, в повествование вводились у “злодея” – только отрицательные качества, а у святого – только положительные. И вот святой становится обобщенным воплощением добра.
Страница: [ 1 ] 2 3 4 5
Введение
Каждый народ помнит и знает свою историю. В преданиях, легендах, песнях сохранялись и передавались
из поколения в поколение сведения и воспоминания о прошлом. Общий подъем Руси в XI веке, создание
центров письменности, грамотности, появление целой плеяды образованных людей своего времени в
княжеско-боярской, церковно-монастырской среде определили развитие древнерусской литературы. «Русской
литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем
литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого
тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской
литературой». Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного
сюжета. Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни», — пишет Д. С. Лихачев.
Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей. Имена
действующих лиц — исторические: Борис и Глеб, Феодосий Печерский, Александр Невский, Дмитрий Донской,
Сергий Радонежский, Стефан Пермский… Подобно тому, как мы говорим об эпосе в народном творчестве, мы
можем говорить и об эпосе древнерусской литературы. Эпос — это не простая сумма былин и исторических
песен. Былины сюжетно взаимосвязаны. Они рисуют нам целую эпическую эпоху в жизни русского народа.
Эпоха и фантастична, но вместе с тем и исторична. Эта эпоха — время княжения Владимира Красное
Солнышко. Сюда переносится действие многих сюжетов, которые, очевидно, существовали и раньше, а в
некоторых случаях возникли позже. Другое эпическое время — время независимости Новгорода. Исторические
песни рисуют нам если не единую эпоху, то, во всяком случае, единое течение событий: XVI и XVII вв. по
преимуществу. Древняя русская литература — эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси. Ни
одно из произведений Древней Руси — переводное или оригинальное — не стоит обособленно. Все они
дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ — законченное целое, и вместе с тем,
он связан с другими. Это только одна из глав истории мира. Произведения строились по «анфиладному
принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно
могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли
быть соединены в новое единое произведение. Такая судьба нередка для литературных произведений Древней
Руси: многие из рассказов со временем начинают восприниматься как исторические, как документы или
повествования о русской истории. Русские книжники выступают и в агиографическом жанре: в XI – начале XII в.
были написаны жития Антония Печерского (оно не сохранилось), Феодосия Печерского, два варианта жития
Бориса и Глеба. В этих житиях русские авторы, несомненно знакомые с агиографическим каноном и с лучшими
образцами византийской агиографии, проявляют, как мы увидим далее, завидную самостоятельность и
обнаруживают высокое литературное мастерство.
Житие как жанр древнерусской литературы
В XI – начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия
Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не
только литературным фактом, но и важным звеном в идеологической политике Русского государства. В это
время русские князья настойчиво добиваются у константинопольского патриарха прав на канонизацию своих,
русских святых, что существенно повысило бы авторитет русской церкви. Создание жития являлось
непременным условием канонизации святого. Мы рассмотрим здесь одно из житий Бориса и Глеба — «Чтение о
житии и о погублении» Бориса и Глеба и «Житие Феодосия Печерского». Оба жития написаны Нестором.
Сопоставление их особенно интересно, поскольку они представляют два агиографических типа — жития-
мартирия (рассказа о мученической смерти святого) и монашеского жития, в котором повествуется обо всем
жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д. Нестор, разумеется,
учитывал требования византийского агиографического канона. Не вызывает сомнения и то, что он знал
переводные византийские жития. Но при этом он проявил такую художественную самостоятельность, такой
незаурядный талант, что уже создание этих двух шедевров делает его одним из выдающихся древнерусских
писателей.
Особенности жанра жития первых русских святых
«Чтение о Борисе и Глебе» открывается пространным введением, в котором излагается вся история
человеческого рода: сотворение Адама и Евы, их грехопадение, обличается «идолопоклонство» людей,
вспоминается, как учил и был распят Христос, пришедший спасти род человеческий, как стали проповедовать
новое учение апостолы и восторжествовала новая вера. Лишь Русь оставалась «в первой (прежней) прелести
идольской (оставалась языческой)». Владимир крестил Русь, и этот акт изображается как всеобщее торжество
и радость: радуются люди, спешащие принять христианство, и ни один из них не противится и даже не «глаголет»
«вопреки» воле князя, радуется и сам Владимир, видя «теплую веру» новообращенных христиан. Такова
предыстория злодейского убийства Бориса и Глеба Святополком. Святополк помышляет и действует по козням
дьявола. «Историографическое» введение в житие отвечает представлениям о единстве мирового
исторического процесса: события, происшедшие на Руси, лишь частный случай извечной борьбы бога и
дьявола, и каждой ситуации, каждому поступку Нестор подыскивает аналогию, прообраз в прошлой истории.
Поэтому решение Владимира крестить Русь приводит к сопоставлению его с Евстафием Плакидой
(византийским святым, о житии которого речь шла выше) на том основании, что Владимиру, как «древле
Плакиде», бог «спону (в данном случае — болезнь) некаку наведе», после чего князь решил креститься.
Владимир сопоставляется и с Константином Великим, которого христианская историография почитала как
императора, провозгласившего христианство государственной религией Византии. Бориса Нестор сравнивает с
библейским Иосифом, пострадавшим из-за зависти братьев, и т. д. Об особенностях жанра жития можно судить,
сравнив его с летописью. Характеры персонажей традиционны. В летописи ничего не говорится о детстве и
юности Бориса и Глеба. Нестор же, согласно требованиям агиографического канона, повествует, как еще
отроком Борис постоянно читал «жития и мучения святых» и мечтал сподобиться такой же мученической
кончины. Летопись не упоминает о браке Бориса. У Нестора же присутствует традиционный мотив — будущий
святой стремится избежать брака и женится лишь по настоянию отца: «не похоти ради телесныя», а «закона
ради цесарьскаго и послушания отца». Далее сюжеты жития и летописи совпадают. Но как отличаются оба
памятника в трактовке событий! В летописи рассказывается, что Владимир посылает Бориса со своими
воинами против печенегов, в «Чтении» говорится отвлеченно о неких «ратных» (то есть врагах, противнике); в
летописи Борис возвращается в Киев, так как не «обрел» (не встретил) вражеское войско, в «Чтении» враги
обращаются в бегство, так как не решаются «стати против блаженного». В летописи проглядывают живые
человеческие отношения: Святополк привлекает киевлян на свою сторону тем, что раздает им дары («именье»)
, их берут неохотно, так как в войске Бориса находятся те же киевляне («братья их») и — как это совершенно
естественно в реальных условиях того времени — киевляне опасаются братоубийственной войны: Святополк
может поднять киевлян против их родичей, ушедших в поход с Борисом. Наконец, вспомним характер посулов
Святополка («к огню придам ти») или переговоры его с «вышегородскими боярами». Все эти эпизоды в
летописном рассказе выглядят очень жизненно, в «Чтении» они совершенно отсутствуют. В этом проявляется
диктуемая каноном литературного этикета тенденция к абстрагированности.
Страница: [ 1 ] 2 3 4 5
«Житие Сергия Радонежского» (так кратко именуется это произведение) представляет собой ярчайший образец древнерусской литературы. Преподобный Сергий — самый почитаемый и самый любимый русский святой. Не случайно известный историк прошлого В.О. Ключевский сказал, что Россия будет стоять до тех пор, пока теплится лампада у раки преподобного Сергия. Епифаний Премудрый, известный книжник начала XV века, инок Троице-Сергиевой Лавры и ученик Преподобного Сергия, написал самое первое Житие Сергия Радонежского через 26 лет после его смерти — в 1417-1418 годах. Для этого труда Епифаний в течение двадцати лет собирал документальные данные, воспоминания очевидцев и свои собственные записи. Великолепный знаток святоотеческой литературы, византийской и русской агиографии, блестящий стилист, Епифаний ориентировался в своем сочинении на тексты южнославянских и древнерусских Житий, мастерски применив изысканный, насыщенный сравнениями и эпитетами стиль, получиший название «плетение словес». Житие в редакции Епифания Премудрого кончалось преставлением Преподобного Сергия. В самостоятельном виде эта древнейшая редакция Жития не дошла до нашего времени, а ее первоначальный облик ученые реконструировали по позднейшим сводам. Помимо Жития, Епифаний создал также Похвальное слово Сергию.
Первоначальный текст Жития сохранился в переработке Пахомия Логофета (Серба), афонского монаха, жившего в Троице-Сергиевом монастыре с 1440 по 1459 год и создавшего новую редакцию Жития вскоре после канонизации Преподобного Сергия, состоявшейся в 1452 году. Пахомий изменил стилистику, дополнил текст Епифания рассказом об обретении мощей Преподобного, а также рядом посмертных чудес. Пахомий неоднократно исправлял Житие Преподобного Сергия: по мнению исследователей, существует от двух до семи Пахомиевых редакций Жития.
В середине XVII века на основе переработанного Пахоми-ем текста Жития (так называемой Пространной редакции) Симон Азарьин создал новую редакцию. Житие Сергия Радонежского в редакции Симона Азарьина вместе с Житием Игумена Никона, Похвальным словом Сергию и службами обоим святым было напечатано в Москве в 1646 году. В 1653 году по поручению Царя Алексея Михайловича Симон Азарьин доработал и дополнил Житие: он вернулся к неопубликованной части своей книги, добавил в нее ряд новых рассказов о чудесах Преподобного Сергия и снабдил эту вторую часть обширным предисловием, однако эти дополнения не были тогда изданы.
Жанр
На Руси была популярна житийная литература, или агиографическая (от греч. hagios — святой, grapho — пишу) литература. Жанр жития возник в Византии. В древнерусской литературе он появился как жанр заимствованный, переводной. На основе переводной литературы в XI в. на Руси возникает и оригинальная житийная литература. Слово «житие» в церков-но-славянском языке означает «жизнь». Житиями назывались произведения, рассказывающие о жизни святых — государственных и религиозных деятелей, чья жизнь и деяния были расценены как образцовые. Жития имели, прежде всего, религиозно-назидательный смысл. Входящие в них истории — предмет для подражания. Порой факты из жизни изображаемого персонажа искажались. Связано это было с тем, что житийная литература ставила своей целью не достоверное изложение событий, а поучение. В житиях было четкое разграничение персонажей на положительных и отрицательных героев.
Житие повествует о жизни человека, который достиг христианского идеала — святости. Житие свидетельствует о том, что каждый может прожить правильной христианской жизнью. Поэтому героями жития могли быть люди разного происхождения: от князей до крестьян.
Житие пишут после смерти человека, после признания его церковью святым. Первое русское житие Антония Печерского (одного из основателей Киево-Печерской лавры) до нас не дошло. Следующим было создано «Сказание о Борисе и Глебе» (середина XI в.). Житие, повествующее о Сергее Радонежском, явилось настоящим украшением житийного жанра. С древности до нашего времени дошли традиции жития. Из всех древних жанров житие оказался наиболее устойчивым. В наше время канонизированы, то есть признаны святыми, Андрей Рублев, Амвросий Оптинский, Ксения Петербургская, написаны их жития.
Тема
«Житие…» — это повесть о выборе человеческого пути. Значение слова многозначно. Два его значения противостоят друг другу: это путь географический и путь духовный. Объединительная политика Москвы проводилась суровыми мерами. Правда, страдали от неё в первую очередь феодальные верхи тех княжеств, которые Москва подчиняла себе, страдали главным образом за то, что не хотели этого подчинения, боролись против него за сохранение старых феодальных порядков. Епифаний нарисовал правдивую картину русской жизни первой половины XV в., когда память о ней ещё свежа была у современников Епифания, но это отнюдь не выражение «анти-московских» отношений автора. Епифаний показывает, что Сергий, несмотря на то, что родители его.покинули родной город из-за притеснений московского наместника, в дальнейшем делается самым энергичным проводником именно московской объединительной политики. Он решительно поддержал Дмитрия Донского в его борьбе с суздальским князем Дмитрием Константиновичем за великое Владимирское княжение, полностью одобрял Дмитрия в решении начать борьбу с Мамаем, примирил Дмитрия Донского с Олегом Рязанским, когда это стало нужно для Москвы. Признавая Сергия Божьим угодником, Епифаний тем самым освещал в глазах средневековых читателей прежде всего политическую деятельность Сергия. Поэтому враги Сергия упорно и долго мешали Епи-фанию написать житие его учителя, являвшееся предпосылкой к канонизации Сергия.
Идея
Преподобный Сергий поддерживал объединительные усилия Москвы для возвеличивания и укрепления Русского государства. Сергий Радонежский был одним из вдохновителей Руси на Куликовскую битву. Особое значение имела поддержка и благословение его Дмитрию Донскому накануне сражения. Именно это обстоятельство и придало имени Сергия звучание национального единства и согласия. Епифаний Премудрый показал передовые политические взгляды преподобного Сергия, возвеличил деяния старца.
Канонизация в Русской Православной Церкви совершалась при наличии трех условий: святая жизнь, чудеса как прижизненные, так и посмертные, обретение мощей. Сергий Радонежский начал широко почитаться за свою святость еще при жизни. Канонизация преподобного состоялась через тридцать лет после его смерти, в июле 1422 года, когда были обретены мощи. Поводом к открытию мощей преподобного послужило следующее обстоятельство: к одному из монахов Троицкой обители во сне явился Сергий Радонежский и сказал: «Зачем оставляете меня столько времени во гробе?»
Основные герои
Сергий Радонежский является одним из самых популярных героев средневековой русской литературы. «Житие…» подробно рассказывает о его жизни и деяниях. Князья московские и удельные посещали Сергия в его обители, и сам он выходил к ним из ее стен, бывал в Москве, крестил сыновей Дмитрия Донского. Сергий с подачи митрополита Алексия взвалил на себя тяжелый груз политической дипломатии: он неоднократно встречался с русскими князьями, чтобы склонить их к союзу с Дмитрием. Перед Куликовской битвой Сергий дал Дмитрию благословение и двух иноков — Александра (Пересвета) и Андрея (Ослябю). В «Житии» предстает идеальный герой древней литературы, «светоч», «божий сосуд», подвижник, человек, выражающий национальное самосознание русского народа. Произведение построено в соответствии со спецификой жанра жития. С одной стороны, Сергий Радонежский — это историческое лицо, создатель Троице-Сергиева монастыря, наделенный достоверными, реальными чертами, а с другой стороны, — это художественный образ, созданный традиционными художественными средствами житийного жанра. Скромность, душевная чистота, бескорыстие — нравственные черты, присущие преподобному Сергию. Он отказался от архиерейского чина, считая себя недостойным: «Кто я такой — грешный и худший из всех человек?» И был непреклонен. Епифаний пишет, что многие трудности претерпел преподобный, великие подвиги постнического жития творил; добродетелями его были: бдение, сухоядение, на земле возлежание, чистота душевная и телесная, труд, бедность одежды. Даже став игуменом, он не изменил своим правилам: «Если кто хочет быть старейшим, да будет всех меньше и всем слуга!» Он мог пребывать по три-четыре дня без пищи и есть гнилой хлеб. Чтобы заработать еду, брал в руки топор и плотничал, тесал доски с утра до вечера, изготовлял столбы. Непритязателен был Сергий и в одежде. Одежды новой никогда не надевал, «то, что из волос и шерсти овечьей спрядено и соткано, носил». И кто не видел и не знал его, тот не подумал бы, что это игумен Сергий, а принял бы его за одного из чернецов, нищего и убогого, за работника, всякую работу делающего.
Автор подчеркивает «светлость и святость», величие Сергия, описывая его кончину. «Хоть и не хотел святой при жизни славы, но крепкая сила Божия его прославила, перед ним летали ангелы, когда он преставился, провожая его к небесам, двери открывая ему райские и в желанное блаженство вводя, в покои праведные, где свет ангельский и Всесвятской Троицы озарение принял, как подобает постнику. Таково было течение жизни святого, таково дарование, таково чудотворение — и не только при жизни, но и при смерти…».
Сюжет и композиция
Композиционное построение житийной литературы было строго регламентировано. Обычно повествование начиналось вступлением, в котором объяснялись причины, побудившие автора приступить к повествованию. Затем следовала основная часть — собственно сам рассказ о жизни святого, его смерти и посмертных чудесах. Завершалось житие похвалой святому. Композиция жития, повествующего о Сергии Радонежском, соответствует принятым канонам. Житие открывается авторским вступлением: Епифаний благодарит Бога, который даровал святого старца преподобного Сергия русской земле. Автор сожалеет, что никто не написал еще о старце «пречудном и предобром», и с Божьей помощью обращается к написанию «Жития». Называя жизнь Сергия «тихим, дивным и добродетельным» житием, сам он воодушевляется и одержим желанием писать, ссылаясь на слова Василия Великого: «Будь последователем праведных и их житие и деяния запечатлей в сердце своем».
Центральная часть «Жития» повествует о деяниях Сергия и о божественном предназначении ребенка, о чуде, произошедшем до рождения его: когда его мать пришла в церковь, он трижды прокричал в ее утробе. Мать же носила его «как сокровище, как драгоценный камень, как чудный бисер, как сосуд избранный».
Сергий родился в окрестностях Ростова Великого в семье знатного, но бедного боярина. В семилетием возрасте Варфоломея (так его звали до пострижения в монахи) отдали в школу, которая была в попечении епископа Ростовского Прохора. По легенде, сначала мальчику грамота давалась трудно, но вскоре он увлекся учебой и показал отличные способности. Родители с семьей вскоре переселились в Радонеж. В конце своей жизни Кирилл и Мария постриглись в монашество в Покровском монастыре в Хотьково. После их смерти второй сын Варфоломей решил тоже начать иноческую жизнь. Вместе со старшим братом Стефаном, который уже принял монашеский постриг в связи со смертью жены, Варфоломей ушел на речку Кончуру, протекавшую в 15 км севернее Радонежа. Здесь братья построили церковь во имя святой Троицы. Вскоре, не справившись с трудностями жизни в пустыне, Стефан ушел в Москву. Варфоломей, оставшись один, начал готовиться в монахи. 7 октября 1342 года он был пострижен в монахи, получив имя Сергия. А так как Троицкий монастырь был основан на территории Радонежской волости, за преподобным Сергием закрепилось прозвище «Радонежский». Кроме Троице-Сергиевой, Сергий основал еще Благовещенскую обитель на Киржаче, Борисоглебский монастырь близ Ростова и другие обители, а его ученики учредили около 40 монастырей.
Художественное своеобразие
В произведениях агиографического жанра предполагается описание как внешних событий, так и событий внутренней духовной жизни святого. Епифаний не только использовал всё богатство книжной средневековой русской культуры, созданное до него, но и развил далее, создал новые приёмы литературно-художественного изображения, раскрыл неисчерпаемую сокровищницу русского языка, получившего под пером Епифания особый блеск и выразительность. Поэтическая речь его при всём своём разнообразии нигде не обнаруживает произвольной игры словами, но всегда подчинена идейному замыслу писателя.
Непосредственный лиризм и теплота чувства, психологическая наблюдательность, умение подмечать и запечатлевать окружающий человека пейзаж, неожиданные для литературы подобного рода образно-выразительные средства — все это характеризует художественную манеру письма Епифания Премудрого. В «Житии Сергия Радонежского» чувствуется большая художественная зрелость писателя, выражающаяся в сдержанности и выразительности описаний.
Литературная деятельность Епифания Премудрого способствовала утверждению в литературе стиля «плетения словес». Этот стиль обогащал литературный язык, содействовал дальнейшему развитию литературы.
Д.С. Лихачев отмечал в «Житии…» «особую музыкальность». Длинные перечисления применяются там особенно, где требуется подчеркнуть многочисленные добродетели Сергия, многочисленные его подвиги или трудности, с которыми он борется в пустыне. Чтобы подчеркнуть перечисление, сделать его заметным для читающего и слушающего, автор часто пользуется единоначатиями. И опять-таки эти единоначатия имеют не столько формально риторическое значение, сколько смысловое. Повторяющееся в начале каждого предложения слово подчеркивает основную мысль. Когда это единоначатие употреблено слишком большое число раз и может утомить читателя, оно заменяется синонимическим выражением. Значит, важно не само слово, а повторение мысли. Так, например, указывая на причину написания Жития Сергия и устраняя возможную мысль о том, что он принял на себя непосильную задачу, автор пишет: «…да не забвено будет житие святого тихое и кроткое и не злобивое, да не забвено будет житие его честное и непорочное и безмятежное, да не забвено будет житие его добродетелное и чюдное и преизящное, да не забвены будут многыя его добродетели и великаа исправлениа, да не забвены будуть благыа обычаа и добронравныя образы, да не будут бес памяти сладкаа его словеса и любезныа глаголы, да не останет бес памяти таковое удивление, иже на немъ удиви богь…» Наиболее часто в стиле «плетения слов» участвует удвоение понятия: повторение слова, повторение корня слова, соединение двух синонимов, противопоставление двух понятий и т.д. Принцип двойственности имеет миро-воззренческое значение в стиле «плетения словес». Весь мир как бы двоится между добром и злом, небесным и земным, материальным и нематериальным, телесным и духовным. Поэтому бинар-ность играет роль не простого формально-стилистического приема — повтора, а противопоставления двух начал в мире. В сложных, многословесных бинарных сочетаниях нередко используются одинаковые слова и целые выражения. Общность слов усиливает сопоставление или противопоставление, делает его в смысловом отношении более ясным.
ет сопоставление или противопоставление, делает его в смысловом отношении более ясным. Даже в тех случаях, когда перечисление захватывает целый ряд компонентов, оно часто делится на пары: «…житие скръбно, житие жестко, отвсюду теснота, отвсюду недостаткы, ни имущим ни откуду ни ястиа, ни питиа».
Значение произведения
«Сергий явился, как свет светильник, и своим с покойным светом озарил всю историю Русской земли — на много веков вперед. Сергий принес на Русь возрождение духа. Того духа, который вскоре поднял и отстроил огромную православную державу. Сперва вокруг него отстроились двенадцать келий (апостольское число!). Пройдет еще несколько десятков лет, и вокруг него, затаив дыхание, будет стоять вся Россия», — читаем в книге Д. Орехова. Поддерживая политику централизации, которую проводили московские князья, Сергий Радонежский оказался в центре общественно-политической жизни Руси второй половины XIV в., был сподвижником московского великого князя Дмитрия Донского в его подготовке к Куликовской битве 1380 г.
Сергий, а вслед за ним и его ученики несли веру в неосвоенные земли, строили лесные монастыри. Епифаний Премудрый, создатель храмов Никон, переводчик греческих книг Афанасий Высоцкий, иконописец Андрей Рублев — все они явились последователями духовного пути Сергия Радонежского.
С именем Сергия Радонежского непосредственно связана Свято-Троицкая Сергиева Лавра — уникальный памятник архитектуры XVI-XVII веков. На ее территории находится несколько храмов, в том числе Собор в честь Успения Пресвятой Богородицы, Михеевский храм, Храм во имя Преподобного Сергия Радонежского. Тысячи паломников посещают Лавру, чтобы прикоснуться к святыням русского народа, обрести душевный покой. А самый главный и самый древний памятник Троице-Сергиевой лавры — Троицкий собор. Ему более пятисот лет. В этом соборе находится гробница Сергия Радонежского.
Русские цари считали за великую честь крестить своих детей в Троицком соборе. Перед военными походами молились Сергию и просили у него помощи. До сих пор огромный поток людей приходит в собор, тем самым выражая глубокое уважение, почтение русскому святому Сергию Радонежскому.
“Повесть…” посвящена теме мужества и противостояния захватчикам. Она вызывает чувство гордости за наше историческое прошлое. Рассказчик называет себя “ничтожным, многогрешным и неразумным” и стремиться подчеркнуть этим разницу между собой, простым человеком, и святым князем Александром Невским. Автор повести говорит о том, что был его современником, так: “…И был самовидец деяний. его, потому и рад поведать о честной и славной жизни его”.
Для того чтобы подчеркнуть достоинства Александра Невского, рассказчик уподобляет князя библейским героям: “прекрасному” Иосифу, сильному Самсону, мудрому царю Соломону и храброму Веспасиану. Мощную же дружину князя автор уподобляет храбрым войнам царя Давида. Автор повествует о трёх подвигах Александра Невского: о Невской битве, о Ледовом побоище и о поездке в Орду. Два первых подвига посвящены борьбе с иноземными захватчиками – шведами на реке Неве в 1240 году и немецкими крестоносцами на Чудском озере в 1242 году, а последний – попытке ослабить влияние Золотой Орды на Русь, “отмолить людей от беды той”. Александр Невский прославился такими словами, которым старался соответствовать в жизни: “Не в силе Бог, но в правде”.
Введение
Каждый народ помнит и знает свою историю. В преданиях, легендах, песнях сохранялись и передавались
из поколения в поколение сведения и воспоминания о прошлом. Общий подъем Руси в XI веке, создание
центров письменности, грамотности, появление целой плеяды образованных людей своего времени в
княжеско-боярской, церковно-монастырской среде определили развитие древнерусской литературы. «Русской
литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем
литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого
тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской
литературой». Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного
сюжета. Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни», — пишет Д. С. Лихачев.
Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей. Имена
действующих лиц — исторические: Борис и Глеб, Феодосий Печерский, Александр Невский, Дмитрий Донской,
Сергий Радонежский, Стефан Пермский. . . Подобно тому, как мы говорим об эпосе в народном творчестве, мы
можем говорить и об эпосе древнерусской литературы. Эпос — это не простая сумма былин и исторических
песен. Былины сюжетно взаимосвязаны. Они рисуют нам целую эпическую эпоху в жизни русского народа.
Эпоха и фантастична, но вместе с тем и исторична. Эта эпоха — время княжения Владимира Красное
Солнышко. Сюда переносится действие многих сюжетов, которые, очевидно, существовали и раньше, а в
некоторых случаях возникли позже. Другое эпическое время — время независимости Новгорода. Исторические
песни рисуют нам если не единую эпоху, то, во всяком случае, единое течение событий: XVI и XVII вв. по
преимуществу. Древняя русская литература — эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси. Ни
одно из произведений Древней Руси — переводное или оригинальное — не стоит обособленно. Все они
дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ — законченное целое, и вместе с тем,
он связан с другими. Это только одна из глав истории мира. Произведения строились по «анфиладному
принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно
могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли
быть соединены в новое единое произведение. Такая судьба нередка для литературных произведений Древней
Руси: многие из рассказов со временем начинают восприниматься как исторические, как документы или
повествования о русской истории. Русские книжники выступают и в агиографическом жанре: в XI – начале XII в.
были написаны жития Антония Печерского (оно не сохранилось), Феодосия Печерского, два варианта жития
Бориса и Глеба. В этих житиях русские авторы, несомненно знакомые с агиографическим каноном и с лучшими
образцами византийской агиографии, проявляют, как мы увидим далее, завидную самостоятельность и
обнаруживают высокое литературное мастерство.
Житие как жанр древнерусской литературы
В XI – начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия
Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не
только литературным фактом, но и важным звеном в идеологической политике Русского государства. В это
время русские князья настойчиво добиваются у константинопольского патриарха прав на канонизацию своих,
русских святых, что существенно повысило бы авторитет русской церкви. Создание жития являлось
непременным условием канонизации святого. Мы рассмотрим здесь одно из житий Бориса и Глеба — «Чтение о
житии и о погублении» Бориса и Глеба и «Житие Феодосия Печерского». Оба жития написаны Нестором.
Сопоставление их особенно интересно, поскольку они представляют два агиографических типа — жития-
мартирия (рассказа о мученической смерти святого) и монашеского жития, в котором повествуется обо всем
жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д. Нестор, разумеется,
учитывал требования византийского агиографического канона.
«
1
2
3
4
5
6
7
8
»
Кириллин В. М.
Перу преподобного Нестора Летописца принадлежит замечательное литературное произведение – “Житие преподобнаго отьца нашего Феодосия, игумена Печерьскаго”. Древнейший список этого сочинения относится к рубежу XII-XIII вв. и содержится в Успенском сборнике. Относительно времени создания “Жития” ведутся споры: одни исследователи полагают, что оно было написано спустя несколько лет после смерти Феодосия (1074) и связывают работу над “Житием” с началом его местного монастырского почитания и до перенесения его мощей в печерскую церковь Успения пресв. Богородицы в 1091 г., другие приурочивают написание “Жития” ко времени общерусской канонизации знаменитого игумена в 1108 г. Кроме того, сам Нестор в предисловии к своему труду указывает, что осуществил его после создания “Чтения о Борисе и Глебе”.
Нестор пришел в монастырь, когда Феодосия уже не было среди живых, но зато живо было устное предание о нем. Оно и послужило “списателю” основным источником при работе над “Житием”. Он также использовал рассказы печерского келаря Феодора, который хорошо знал мать подвижника и многое узнал от нее о доиноческих годах жизни подвижника. Наряду с этим Нестор пользовался богатейшим наследием восточно-христианской агиографии, известной ему по уже имевшимся славяно-русским переводам. Последняя служила ему не только идейно-содержательным и композиционно-стилистическим примером для литературного подражания, но и сокровищницей, из которой он черпал отдельные образы и выражения. Исследователи выявили значительный комплекс литературных источников Нестора, – это, прежде всего, “Жития” палестинских (Евфимия Великого, Саввы Освященного, Феодосия Киновиарха, Иоанна Молчальника) и собственно греко-византийских святых (Антония Великого, Иоанна Златоуста, Феодора Эдесского, Феодора Студита), подвизавшихся в IV-VI вв. Из некоторых переводных агиографических сочинений Нестор заимствовал даже значительные текстовые фрагменты (“Жития” преподобных Саввы, Евфимия и Антония), восполняя таким образом биографические пробелы в устном предании о Феодосии Печерском.
Структурно труд Нестора представляет собой классическое, “правильное” житие: в нем есть вступление, основная часть и заключение. Вступление безукоризненно следует литературной традиции. В нем выражены благодарность Богу и самоуничижение: “Благодарю тя, Владыко мой, Господи Иисусе Христе, яко съподобил мя ecи недостойнаго съповедателя быти святыим Твоим въгодьником, се бо испьрва писавъшю ми о житии и о погублении и о чюдесьх святою и блаженою страстотрьпьцю Бориса и Глеба, понудих ся и на другое исповедание приити, еже выше моея силы, ему же не бех достоин – груб сы и неразумичьн”. В нем есть изъяснение целей, ради которых автор взялся за перо. Во-первых, он решал учительно-религиозную задачу: “Да и по нас сущие чьрноризьци, приимьше писание, и почитающе, и тако видяще мужа доблесть, въсхвалять Бога, и, въгодника Его прославляюще, на прочия подвиги укрепляються”. Во-вторых, Нестор руководствовался национально-патриотическими интересами, ибо “Житие Феодосия Печерского” является свидетельством перед всем миром, “яко и в стране сей таков мужь явися и угодьник Божий”, что ставило Русь в равное положение с другими христианскими государствами. Вступление содержит просительное обращение автора к читателям: “Молю же вы, о возлюблении, да не зазьрите пакы грубости моей, съдержим бо сый любъвию еже к преподобьнууму, сего ради окусихъся съписати вься си яже о святем”. Наконец во вступлении имеется предначинательная молитва автора: “Владыко мой, Господи Вьседрьжителю, благым подателю, Отче Господа нашего Исус Христа, прииди на помощь мне и просвети сьрдце мое на разумение заповедий Твоих и отвьрзи устьне мои на исповедание чюдес Твоих и на похваление святааго въгодника Твоего, да прославиться имя Твое, яко Ты ecи помощьннк всем уповающим на Тя въ векы. Аминь”.
Основное повествование “Жития” двучастно: в первой части весьма подробно рассказано о жизни отрока Феодосия до его прихода в пещеру к святому Антонию, во второй – о его иноческих деяниях. Повествуя о юности своего героя, Нестор смело вышел за рамки агиографической традиции и остался в этом оригинален, поскольку у него так и не нашлось подражателей среди последующих русских агиографов. Сочинение Нестора единственное, которое содержит столь фактологически богатую биографию подвижника применительно к ранним годам его жизни и при этом лишенную малейших элементов легендарности. Главной темой рассказа о юности Феодосия является его борьба за собственное духовное призвание. Все приводимые Нестором факты как бы подчеркивают мысль о божественном предопределении подвижничества Феодосия. Сын в общем благочестивых родителей, Феодосий уже в раннем возрасте почувствовал влечение к подвижничеству и отличался необычным поведением: “хожаше по вся дьни в цьркъвь божию, послушая божествьных книг съ въниманиемь. Еще же и к детьмъ играющим не приближашеся, яко же обычай есть уным, нъ и гнушашеся играм их”, вопреки уговорам родителей предпочел вместо нарядной носить “худую” одежду и в заплатах, так как “изволи быти яко един от убогых”, кроме того, “дати ся веля на учение божьствьнных книг единому от учитель… и вскоре извыче вся грамматикия”, вызвав общее удивление своей “премудростью и разумом”. Впоследствии, уже будучи игуменом, Феодосий сохранил любовь к книгам: Нестор свидетельствует, что в его келье денно и нощно писал книги некий инок Иларион, что и сам он смиренно занимался прядением ниток для переплетов, помогая книжному мастеру Никону. Размышляя об этом, Г. П. Федотов поставил Нестору в заслугу то именно, что он утвердил в русской агиографии мотив книголюбия подвижника и любовь к духовному просвещению и тем самым пресек “с самого начала на Руси соблазн аскетического отвержения культуры”. В течение всей жизни Феодосий сохранял и тяготение к чрезвычайно скромным одеяниям, а также к трудничеству, являя этим свое смирение.
С идеальным по-христиански образом подвижника контрастирует образ его матери. Он передает прямо противоположную идею – идею земного, материального начала. Последняя подчеркнута Нестором портретной характеристикой: мать Феодосия была “телъмь крепъка и сильна, якоже мужь; аще бо кто не видевъ еа ти слышааше ю беседующу, то начьняше мьнети мужа ю суща”. Вместе с тем, она преисполнена любви к своему сыну, но любовь ее по-человечески страстна и слепа, эгоистична и требовательна. Поэтому она не понимает и не принимает его духовных устремлений. Отсюда и возникает первый зафиксированный русской литературой конфликт “отцов и детей”. Нестор свидетельствует о длившемся несколько лет противоборстве Феодосия с матерью и в связи с этим рассказывает о нескольких эпизодах.
Когда семья Феодосия после смерти отца переехала из Василева под Киевом в Курск, “божьствьный уноша”, непрестанно помышляя о том, “како и кымь образом спастися”, возжаждал побывать в святых местах, “иде же Господь нашь Иисусъ Христосъ плътию походи”. А было ему тогда 13 лет. И вот однажды в Курске появились “страньници”, направлявшиеся в Палестину, их Феодосий и упросил, чтобы взяли его с собой. Никому не говоря ни слова, ночью, юный подвижник “тай изиде из дому своего”, не взяв с собой ничего, кроме одежды, “въ ней же хожаше, и та бе худа”. Но “благый Богъ не попусти ему отъити отъ страны сея, его же и щрева матерьня и пастуха быти въ стране сей”. Спустя три дня его мать, узнав, что он ушел со странниками, пустилась за ним в погоню. Когда она догнала Феодосия, то “от ярости же и гнева многа” схватила его “за власы, и повеьже и на земли, и своима ногама пъхашети и”, а затем “много коривъши” странников, вернула его домой, “яко некоего зълодея ведуще съвязана”. Но и дома, “гневом одержима”, она продолжала жестоко бить его, “дондеже изнеможе”. После этого она связала Феодосия и оставила его в запертой горнице. “Божьствьный же уноша вься си съ радостию приимаше и, Бога моля, благодаряше о всьхъ сихъ”. Через два дня мать выпустила сына на волю и накормила его, но поскольку была все еще “гневом одержима”, то “възложи на нозе его железа”, “блюдущи, да не пакы отъбежить отъ нея”. По прошествии многих дней она “пакы умилосрьдишися на нь” и начала “съ мольбою увещавати и, да не отъбежить отъ нея, любляше бо его паче инех и того ради не терпяше без него быти” и, получив таким образом обещание, сняла с сына железную цепь. Однако Феодосий не изменил своей жизни. Он продолжал ходить в церковь каждый день и, более того, начал “пещи проскуры и продаяти, и еже аще прибудяше ему къ цене, то дадяше нищимъ, ценою же пакы купяше жито и, своима рукама измълъ, пакы проскуры творяше”. И так продолжалось 12 лет, несмотря на укоры и насмешки его сверстников. В конце концов мать подвижника не выдержала этого и стала “съ любъвию” его просить: “Молю ти ся, чадо, останися таковааго дела, хулу бо наносиши на родъ свой, и не трьплю бо слышати отъ вьсехъ укаряему ти сущю о таковемь деле, и несть бо ти лепо, отроку сущу, таковаго дела делати”. Но Феодосий отказал своей матери, сославшись на пример смирения, данный самим Спасителем, и оправдывая свое занятие не столько любовью к богослужению, сколько любовью к телу Христову: “Лепо есть мне радоватися, яко съдельника мя сподоби Господь плъти Своей быти”. Мать было успокоилась, но спустя год вновь начала “бранити ему – овогда ласкою, овогда же грозою, другоицы же биющи и, да ся останет таковаго дела”. После этого Феодосий предпринял вторую попытку уйти из дома, какое-то время он жил в другом городе у какого-то священника, продолжая делать “по обычаю дело свое”, но вновь был найден матерью и возвращен с побоями назад. На сей раз свои подвиги смирения и трудничества Феодосий решил усугубить подвигом сурового аскетического умерщвления плоти. Он “шедъ къ единому от кузньць, повеле ему железо съчепито, иже и възьмъ и препоясася имь въ чресла своя, и тако хожаше. Железу же узъку сущю и грызущюся въ тело его, онъ же пребываше, яко ничьсо же скьрбьна от него приемля телу своему”. Однако это не долго скрывалось. По случаю какого-то праздника “властелин” Курска устраивал пир, на котором дети всех именитых граждан должны были прислуживать гостям. Соответственно, и Феодосию надлежало там быть. Мать приказала ему переодеться “въ одежу чисту”, и он, “простъ же сы умъмъ”, стал переодеваться прямо при ней. Разумеется, все было обнаружено. Мать “раждьгъшися гневъмь” на своего сына, “съ яростию въставъши и растьрзавъши сорочицю на немь, биющи же и, отъя железо от чреслъ его. Божий же отрокъ, яко ничьсо же зъла приятъ от нея, обълкъся и, шедъ, служаше предъ възлежащими съ вьсякою тихостию”.
Прошло еще какое-то время. И вот однажды, будучи на богослужении, Феодосий обратил внимание на слова Евангелия: “Аще кто не оставить отьца или матере и въследъ мене не идеть, то несть мене достоинъ”. Они так поразили его, что он твердо решил принять иноческий постриг “и утаитися матере своея”. Вскоре подвернулся удобный слчайя: мать Феодосия уехала на несколько дней на село. Тогда “блаженый” “и изиде отай изъ дому”, взяв с собой только немного хлеба “немощи деля телесныя”. Он отправился в Киев, следуя за купцами “не являяся имъ”, и так за три недели достиг своей цели. В Киеве он обошел все монастыри. Однако нигде его не приняли, “видевъше отрока простость и ризами же худами облечена”, а более всего по промыслу Божию. Во время своего обхода Феодосий услышал “о блаженемь Антонии”, который живет за городом в пещере и отправился к нему. Антоний поначалу отговаривал Феодосия, видя его молодость и боясь, что он не выдержит суровой жизни в тесной пещере, но Феодосий уговорил его. По повелению Антония великий Никон, священник и искусный черноризец, постриг Феодосия “и облече и въ мьнишскую одежю”. Исследователи полагают, что это произошло в 1032 году. Вскоре новопостриженный инок удивил и Антония и Никона своим подвижничеством. Однако этим его борьба с матерью не закончилась.
Четыре года мать пыталась найти своего сына, “плакаашеся по немь люте, биющи въ пьрси своя яко и по мрьтвемь”. Случайно она узнала, что его видели в Киеве, когда он искал пристанище в монастыре, и сразу же отправилась в путь: “нимало же помьдьливъши, ни длъготы же пути убоявъшися въ прежереченый градъ иде на възискание сына свего”. Обойдя все киевские монастыри, она наконец узнала, что сын ее находится в пещере у “преподобнааго Антония”. Она к пещере, “лестью”, то есть хитростью вызвала старца и после долгой беседы с ним “последи же обави вину, ея же ради прииде”. “Молю ти ся, – сказала она, – отьче, повежь ми, аще сде есть сынъ мой. Много же си жалю его ради, не ведущи, аще убо живъ есть”. По простоте ума и не подозревая хитрости, Антоний подтвердил подозрения матери. Тогда она изъявила желание увидеть сына, после чего обещала уйти “въ градъ свой”. Антоний предложил ей вновь вернуться к пещере на “утрей дьнь”, пообещав уговорить Феодосия выйти. Но как он ни старался, подвижник не захотел нарушить свой обет отречения от мира и выйти к матери. На другой день последняя уже не со смирением, а с угрозой стала требовать, чтобы Антоний показал ей сына: “Изведи ми, старьче, сына моего, да си его вижю! И не трьплю бо жива быти, аще не вижю его! Яви ми сына моего, да не зъле умру, се бо сама ся погублю предъ двьрьми печеры сея, аще ми не покажеши его!” В скорби спустился Антоний в пещеру к Феодосию, и на этот раз подвижник, “не хотя ослушатися старьца”, вышел к матери. Мать едва узнала своего сына, – так сильно он изменился “от многааго его труда и въздрьжания, и охопивъшися емь плакашеся горко”. Чуть успокоившись, она взмолилась: “Поиде, чадо, въ домъ свой! И еже ти на потребе и на спасение души, да делаеши в дому си по воли своей, тъкмо да не отълучайся мене! И егда ти умьру, ты же погребеши тело мое, ти тъгда възвратишися въ пещеру сию, якоже хощеши. Не трьплю бо жива быти не видящи тебе”. Но Феодосий выразил твердый отказ, лишь посоветовав ей, коль скоро она хочет с ним видеться, принять постриг в одном из киевских женских монастырей. Несколько дней он уговаривал свою мать, поучал ее и молился о ее спасении “и обращении сьрьдьца ея на послушание”. Наконец Бог услышал его молитвы, и мать сдалась. После наставлений преподобного Антония она ушла в женский монастырь, “именуемь святааго Николы”. Здесь она “въ добре исповедании” прожила много лет и “съ миром успе”.
Второй раздел основной части “Жития Феодосия”, значительно более объемный, посвящен собственно монашеским трудам подвижника. Повествовательная структура этой части представаляет собой сцепление отдельных рассказов об отдельных эпизодах из жизни Феодосия и некоторых знаменитых печерских насельников, а также из истории монастыря.
Прежде всего, Нестор описывает аскетические упражнения святого, связанные, вероятно, с умерщвлением плоти. Так, Феодосий имел обыкновение отдавать свое тело на съедение оводам и комарам, а сам тем временем терпеливо занимался рукоделием и пел псалмы (подобный подвиг совершал некогда Макарий Александрийский, о котором расказывалось в Египетском патерике). По свидетельству агиографа, Феодосий непрерывно носил под верхней одеждой власяницу; никогда не спал “на ребрах”, лежа, но только сидя на стуле; никогда не возливал “воду на тело”, то есть не мылся; питался исключительно сухим хлебом и вареными овощами без масла, но при этом на общей трапезе всегда пребывал с веселым лицом. Нестор утверждает потаенный характер аскезы подвижника, намеренно скрытый от братии монастыря. Например, проводя ночи в молитвенных бдениях, Феодосий всякий раз замолкал и притворялся спящим, когда слышал приближение кого-нибудь из иноков к его келии.
В “Житии” неоднократно говорится о молитвенных трудах Феодосия. Он молился обычно с плачем, “часто к земле колена преклоняя”, и чаще всего предметом его молитв было спасение вверенного ему “стада”. В дни великого поста подвижник всегда удалялся от братии в пещеру для полного уединения. Его молитвенные подвиги были сопряжены также и с преодолением бесовских “страхований”. Согласно Нестору, молитвой и твердостью духа Феодосий достиг полного бесстрашия перед темными силами; более того, с его помощью другие насельники монастыря избавлялись от ночных наваждений. “Яко храбръ воинъ и сильнъ”, святой побеждал “злые духи, пакоствующиа в области его”.
Немало сил положил Феодосий на организацию жизни иноков в ограде монастыря. Так, он построил для братии келии поверх земли, а пещеры оставил лишь для немногих затворников; он заимствовал из Константинополя Студийский устав и ввел его в монастырский богослужебный и дисциплинарный обиходы, устранив таким образом киновийный, или особножительный, порядок жизни в монастыре; наконец, по его инициативе была заложена большая каменная церковь Успения пресвятой Богородицы.
Рассказывая об иноческих трудах Феодосия, Нестор постоянно подчеркивает его нравственные добродетели: “смиренный смысл и послушание”, “смирение и кротость”. Даже став игуменом, подвижник не изменил своего нрава: “не бо николи же бе напраси, ни гневлив, ни яр очима, но милосерд и тих”. Святой оставался мягким даже по отношению к нарушителям монастырских правил, он не наказаниями, а “притчами” стремился вразумить таких нарушителей и привести их к раскаянию.
В своей заботе о монастыре Феодосий творит чудеса. Но все они лишены религиозной мистики, они связаны обычно с пополнением монастырских припасов и, будучи по цели хозяйственными, по сути имеют характер естественной закономерности. Так, недостающие хлеб и вино вдруг появляются в монастыре благодаря какому-нибудь благодетелю, и именно в тот момент, когда эконом уже отчаялся найти какой-либо выход из трудного положения.
Нестор показывает в “Житии”, что Печерский монастырь существовал исключительно милостыней мира. При этом, однако, стараниями Феодосия жизнь монастыря, в свою очередь, была ориентирована на общественное служение, на дела милосердия. Так, святой игумен построил близ монастыря богадельню и на ее содержание отпускал десятину от всех монастырских доходов; каждую субботу он посылал в город воз хлеба для заключенных в тюрьмах. Кроме того, подвижник был духовником многих мирян – князей и бояр, и таким образом оказывал очень сильное нравственное воздействие на жизнь светского общества современной ему Руси. В этой роли Феодосий выступал и как заступник за обиженных, и как непримиримый обличитель общественных пороков.
Приведу несколько примеров, иллюстрирующих содержание “Жития” в части, посвященной иноческим трудам Феодосия.
Характеризуя исключительные смирение и незлобивость святого, Нестор рассказывает о таком эпизоде. Как-то игумен оказался в гостях у князя Изяслава, когда последний находился довольно далеко от Печерского монастыря. Когда наступило время расставания, князь приказал “нощьнааго ради несъпания” отвезти Феодосия в монастырь “на возе”. Возница, увидев ветхую одежду своего пассажира, решил, что он простой монах, “един отъ убогыхъ”, и обратился к нему с язвительной речью: “Черноризьче, Се бо ты по вься дьни порозденъ еси, азъ же труден сый. Се не могу на кони ехати, но сицеве сотвориве: да азъ ти лягу на возе, ты же могый на кони ехати”. Феодосий, услышав это, послушно слез с телеги и сел на коня, а возница улегся спать. Всю ночь они так и ехали. Когда Феодосия одолевала дремота, он шел рядом с конем. Наступил рассвет, и навстречу им все чаще начали попадаться проезжие бояре, направлявшиеся к князю. Они почтительно приветствовали Феодосия. Дабы не смущать возницу, подвижник предложил ему поменяться местами, и постепенно того охватывает тревога: видя уважение, с каким встречали его пассажира проезжие, он понимает как грубо обошелся с ним. Наконец они подъехали к монастырю. У врат иноки приветствовали своего игумена земным поклоном. Возницу охватывает ужас. Но Феодосий радушно приказал накормить его и, щедро одарив, отпустил с миром. Бесспорен нравоучительный смысл этого рассказа. Однако его живые детали настолько естественны и достоверны, что кажется, будто задача сюжета состоит не столько в прославлении добродетельности Феодосия, сколько в изображении постепенного прозрения незадачливого возницы, так что назидательная история в наглядную бытовую сценку. Подобных эпизодов в “Житии” немало. Все они придают повествованию сюжетную занимательность и художественную убедительность.
Замечателен также рассказ об общественном столкновении преподобного Феодосия с великим князем Святославом. Сыновья Ярослава Мудрого, Святослав и Всеволод изгоняют с Киевского великокняжеского стола своего старшего брата Изяслава, тем самым нарушив заветы своего отца. Овладев Киевом (1073 г.), они приглашают Феодосия Печерского к себе на обед. Однако последний, “разумевъ, еже неправедно суще изгнание еже о христолюбци, глаголет посланому, яко не имам ити на трапезу Вельзавелину и причаститися брашна того, исполнь суща крови и убийства”. С этого времени Феодосий начинает обличать Святослава за то, что он, став великим князем, “неправедно сотворивша и не по закону седша на столе том и яко отца си и брата старейшаго прогневавша”. В таком духе игумен посылает князю “епистолии”, неустанно и неотступно обличая его. Нестор вспоминает в частности об одной. В ней Феодосий писал так: “Глас крови брата твоего вопи-еть на тя к Богу, яко Авелева на Каина!” и при этом вспоминал других “древних гонителей”, “убойников” и “братоненавидников”. Послание это так сильно разгневало князя, что он “яко лев рикнув на праведнааго и удари тою (“епистолией”) о землю”. Тогда же распространился слух, будто бы “блаженый” осужден князем “на поточение”. Близкие – и монахи, и бояре – пытались уговорить Феодосия, чтобы он больше не обличал князя. Но подвижник изъявил готовность даже к смерти и потому продолжал укорять Святослава “о братоненавидении”. Тем не менее, постепенно острота конфликта сглаживается: Феодосий перестает обличать князя, а последний, чувствуя правоту этих обличений, стремится к примирению с игуменом: с его благсловения он приезжает в монастырь и игумен поясняет ему мотивы своего поведения: “Что бо, благый владыко, успеет гнев наш еже на державу твою. Но се нам подобает обличити и глаголати вам еже на спасение души. И вам лепо есть посолушати того!”. Далее Феодосий поучает князя о любви к брату, пытаясь склонить его к примирению. После этого отношения между Святославом и игуменом возобновились. Однако князь все еще не хотел последовать наставлениям святого старца: “тольми бо бе и враг радегл гневом на брата своего, яко ни слухом хотяше, того слышати. Феодосий же “по вся дьни и нощи моля Бога о христолюбци Изяславе и еще же в ектении веля того поминати, яко стольному тому князю и старейшу всехъ. Сего же (Святослава), якоже рече чрез закон седшу на столе томь, не веляше поминати в своем монастыри”. И лишь спустя еще какое-то время игумен, “едва умолен быв от братии”, согласился поминать Святослава, но все же на втором месте после Изяслава. Рассказ этот по существу раскрывает характер отношений между Церковью и Государством в домонгольской Руси. Из него видно, что авторитетный служитель Божий не считает мирских и политических дел неподсудными своему духовному суду, однако в отношении участников этих дел он не выступает, как власть имущий; напротив, он выступает, как воплощение кроткой силы Христовой, подчиняя в конце концов закон земной правды закону божественной любви.
Последняя часть “Жития” посвящена подробному рассказу о смерти преподобного Феодосия Печерского, последовавшей 3 мая 1074 г. Незадолго до кончины игумен явил чудо прозорливости, предсказав ее день и час: “в суботу, по възитии солнца, душа моя отлучится от телесе моего”. Перед смертью святой в последний раз обратился к братии с поучением, простился со всеми и назначил своим преемником Стефана. На рассвете он остался один в келии. Лишь келейник тайно наблюдал за ним сквозь приоткрытую дверь. Предсмертная молитва его была о своей душе и о монастыре, видимо в откровении ему была предуказана судьбы обители, ибо он со словами радости предал свою душу Богу: “Благословен Бог, аще тако есть! Уже не боюся, нъ паче радуяся отхожю света сего”. Смерть подвижника была ознаменована чудесным видением. Великий князь Святослав находился тогда вдалеке от монастыря “и се виде столп огнен до небесе сущь над монастыремь темь. Сего же никто же не виде, но токмо князь един”. Святославом это видение было воспринято как знамение: “Се яко же мьню, дьньсь блаженый Феодосий умре”.
В небольшом заключении Нестор сообщает о жизни монастыря после смерти Феодосия, отмечая его процветание. Здесь же он оставляет и автобиографические сведения: сообщает о своем приходе в монастырь, о пострижении, о посвящении в дьякона и, наконец, о своей работе по составлению “Жития”.
Итак, “Житие преподобного Феодосия Печерского” является замечательным па-мятником литературы, для него характерны большая живость повествования, правдоподобное изображение монастырского быта, яркие зарисовки житейских ситуаций. При этом весьма нетрадиционен образ матери подвижника – женщины благочестивой, но вместе с тем властной, суровой, противящейся желанию сына посвятить себя Богу. Неоднозначен и характер самого Феодосия: будучи лично идеально смиренным, он однако решительно выступает против князя, когда тот нарушает общественные законы. Исследователи обнаружили в “Житии”, наряду с текстуальными заимствованиями, немало сюжетных мотивов, заимствованных Нестором из памятников переводной агиографии. Однако, несомненно, можно говорить лишь о сходстве ситуаций, обусловленных типологическим единством подвижничества во Христе, явленного Феодосием: повествование же Нестора отнюдь не является простым набором традиционных агиографических штампов, – умело строя диалог, широко используя бытовые подробности и детали, прибегая к различным стилистическим средствам, он достигает большой сюжетной занимательности и художественной выразительности. Кроме того, Нестор, богато уснащает свой текст библейскими цитатами, молитвословными текстами и собственными назидательными размышлениями, что придает его сочинению богословскую глубину и силу христианской мысли. Это и обусловило огромную популярность “Жития”. Оно бытовало как в отдельных сборниках, так и в составе Киево-Печерского патерика. И целый ряд северно-русских агиографов в своей работе использовали мотивы, образы и пассажи “Жития”.
Список литературы
Житие Феодосия Печерского // ПЛДР. XI-начало XII в. М., 1978. С. 304-391.
Приселков М. Д. Нестор-летописец: Опыт историко-литературной характеристики. Пб., 1923.
Житие – это повествование о жизни человека, который достиг христианского идеала – святости, дает образцы правильной христианской жизни, убеждает, что так прожить ее может каждый. Герои жития – простые крестьяне, горожане, князья, которые однажды избрали этот путь, идут по нему и стараются уподобиться Иисусу Христу.
Жития святых создавались на протяжении всего периода древнерусской литературы. Большинство авторов нам неизвестны. Житийный канон оказался самым устойчивым из всех жанров древнерусской литературы.
Агиографическая повесть Епифания Премудрого “Житие преподобного отца нашего Сергия, игумена Радонежского, нового чудотворца” рассказывает о выдающемся религиозном деятеле. Она содержит сведения об устройстве и быте монастырской жизни, о духовной помощи братии Дмитрию Донскому во время войны с татарами.
Произведение начинается с самоуничижения автора и с благодарности Богу.
Автор наполняет описание жизни преподобного Сергия чудесами. Всеми мерами он пытается доказать врожденную праведность учителя, прославить его как угодника Божия, как истинного служителя Божественной троицы. Рассказывая о жизни и деяниях великого подвижника, автор проповедует исполнившиеся на нем “дела Божии”. Причем проповедует, как сам признается, с помощью самого Бога, Богоматери и Сергия. Отсюда и мистико символический подтекст его произведения.
Епифаний с большим мастерством использует библейские числа. Наиболее заметно в “Житии Сергия Радонежского” использование числа “три”. Автор придавал ему особое значение. Фон троичной символики неравномерен. Особой насыщенностью отличаются первые три главы. Вступление в жизнь будущего основателя Троицкого монастыря было ознаменовано чудесами, что предвещало ему необыкновенную судьбу. В главе “Начало житию Сергиеву” рассказывается о четырех таких предзнаменованиях. Самое значительное предвестие произошло тогда, когда еще не родившийся ребенок прокричал из чрева матери во время ее пребывания в церкви. “И свершилось некоторое чудо до рождения его. Когда ребенок был еще в утробе матери, однажды в воскресенье мать его вошла в церковь во время пения святой литургии. И стояла она с другими женщинами, когда должны были приступить к чтению святого Евангелия, и все стояли молча, младенец начал кричать в утробе матери. Перед тем как начать петь херувимскую песнь, младенец начал кричать вторично. Когда же иерей возгласил: “Вонмем, святая святым!” младенец в третий раз закричал. Когда наступил сороковой день после рождения его, родители принесли ребенка в церковь Божию… Иерей окрестил его именем Варфоломей… Отец и мать рассказали иерею, как их сын еще в утробе матери в церкви три раза прокричал: “Не знаем, что означает это”. Иерей сказал: “Радуйтесь, ибо будет ребенок, избранный Бога, обитель и слуга Святой Троицы””.
Создавая “Житие Сергия Радонежского”, автор использует не только сокровенные изобразительные средства для выражения троической идеи. В процессе написания повести “Житие Сергия Радонежского” Епифаний Премудрый проявил себя вдохновеннейшим и тончайшим богословом. Создавая данное житие, он размышлял о литературно художественных образах, о Святой Троице. Сергий Радонежский при жизни скрывал свой истинный лик, не позволял ученикам рассказывать о чудесах, связанных с ним.
В повести не описываются бурные переживания, сдержанно рассказывается о тяжелых испытаниях, умалчивается о внутренней борьбе. Житие, как икона, показывает нам образец святости, не лицо, а лик.
Ключевский В. О. в своей речи “Значение преподобного Сергия Радонежского для русского народа и государства” назвал Сергия Радонежского носителем чудодейственной искры, способной вызвать действие нравственной силы, скрытой в людях, утверждал, что нравственный подвиг Сергия Радонежского очень высок и достоин подражания.