Jurbenko Anastasia
completed 10A grade student
Book review «the Great Gatsby» by F.S.Fitzgerald.
I chose this book, because in this book covers the most important problems, such as relations between rich and poor people, degradation of the individuality, hopes of saving.
The main character in «the Great Gatsby» is Mr. Gatsby. He is shining hope for young people, also he is considered one of the most beautiful persons on the planet. No one in the world had such advantages and opportunities as he has. He is gorgeous. This character differs from any others. Eternal hope, unfading fire of the soul, which only death could stop inside him.
Mr. Gatsby had a friend, whose name was Nick Carraways. In the novel he represented a young man from respectable family. He successfully has graduated Yale University. Shortly before the war, he arrived in New York. Nick became a neighbor of the mysterious Mr. Gatsby. He wasn’t capable of condemning others. Thus this story is told from his face.
Also the main character is Daisy and Tom Buchanan.
Daisy is a relative of Nick, but she doesn’t like he was being raised in a wealthy family. On the one hand this character is alarming, but on the other hand Daisy is mercantile, even selfish.
Tom is Daisy’s husband. Their life includes every problem, which society has got nowadays. I mean the problem of callousness the human soul and a lack of money. The author shows us that with the degradation in society must be fought.
In the novel the action takes place rapidly. Once Mr. Gatsby fell in love with young lady, whose name is Daisy. But she preferred instead of him a wealthy man – Tom. Mr. Gatsby devoted his life to attempt to get rich. Eight years later he mysteriously has returned to the Long-island to influence on life of the local community. He tried to regain his love, but it didn’t happen. Because Daisy wasn’t ready to give up her previous life with rich husband.
At the end of the novel Mr. Gatsby was killed and he called for Daisy’s name at the time of his death. That was the saddest part of the book. The only person, who worried about Mr. Gatsby was Nick.
I believe that every person is obliged to read this book. You will know about different characters, their mistakes, maybe you will recognize yourself.
That’s why I strongly recommend this book for reading.
Основным смыслом романа и становится проникновение в “сущность” Великого Гэтсби, а через него – в смысл самой “американской мечты». Гэтсби – человек, который создал себя по рецептам американской морали, и обладание богатством является неотъемлемым компонентом цели и смысла его жизни. Впрочем, оно облагороджене мечтой, красотой, любовью. Он имеет землю, виллу, машину (светлый лимузин – машина смерти, красноречивый американский символ движения дорогой жизни). Собственно, его имущество описано широкими свободными мазками.
Его самоуважение зависит от тех средств, которыми добыто богатство. Он уверен в правильности собственного пути, считает, что добился всего своим трудом. Совокупность правил, что ею руководствуется подросток Джимми Гетц, очень напоминает франклінівські заветы, заветы батьківпілігримів, основателей американской буржуазной государства.
Гибель Гэтсби происходит не из-за столкновения с реальностью (с ней он находится в полной гармонии!), а от разрушения, краха, опустошение мри, поскольку тиражируемая упрощенная “американская мечта”, которую сведено к богатству, расходится с идеалом батьківпілігримів, не может дать человеку счастье, которая выросла на этих идеалах.
Богатство составляет фетиш и предмет этого романа, оно изображено автором комплексно. Любимая, мечта Гэтсби Дейзи и ее супруг Том Б’юкенени к богатству причастны от рождения, они – его носители и его “контекст”. Том предстает его жестким, сильным, безжалостным телом. Дейзи – изысканный произведение, выросла на богатстве прекрасный цветок. Недаром в ее голосе “звучат деньги”. Дейзи – дальняя родственница, а Том – бывший однокурсник Ника, они живут в фешенебельном районе ІстЕгг, расположенном как раз напротив ВестЕггу (и эта планометрія красноречивая – ведь традиционно считается американский Запад дикого богатства, а Восток – регионом окультуренной состоятельности).
Фицджеральд описывает собственность Б’юкененів подробно и неспешно: “Это была веселая червонобіла сооружение в южном колониальном стиле с видом на залив. Травник, что начинался почти у самой воды, бег с четверть мили к парадной двери, перепрыгивая через солнечные часы, и тропинки, посыпанные толченым кирпичом, и пломеніючі цветники, пока, достигнув дома, словно с разбега поднимался на стену яскравозеленим виноградным лозінням…”.
Дом Бьюкенена – то не просто жилье, а имущество, которое характеризует своих хозяев. Фицджеральд будто вдыхает живой дух в интерьерную картинку, чтобы дальше, в символическом движении, совместить имущество и поступок и тем охарактеризовать его хозяина: “Легкий ветерок гулял по комнате, подхватывая завесы, словно бледные, – то вдувая их внутрь, то выдыхая улицу…, и когда они опускались, по ковру винного цвета перебегала тень, словно жмуры, снятые бризом на морской глади. Единственной неподвижной вещью в той комнате была огромная софа, на которой… сидели две молодые женщины. их белые платья морщились и трепетали, как будто они обе только что взлетели сюда после короткого полета вокруг дома…”. В приведенном отрывке богатство уже не просто достаток и комфорт, а эстетические категории – красота, простор, свет. Именно здесь впервые как часть интерьера появляется Дейзи, она и является самой дорогой и найпринаднішою собственностью Тома Бьюкенена.
Автор в романе “Великий Гэтсби” не столько описывает главного героя, а именно тот мир, к которому он стремится, и, описывая этот мир богатства, он приводит нас к мысли, что Гэтсби обречен на гибель с самого начала! Он к этому шел – он это получил.
Величайшей трагедией Гэтсби является его любовь к Дейзи, напрасная надежда завладеть ею. Именно это любовь толкает его на путь обогащения, до тех людей, которые являются “сердцем” (хоть и прогнившим) мира богатых.
В романе нет подробного портрета героини. Автор обращает наше внимание лишь на обольщении ее голоса. Он акцентирует, что в ее голосе слышится звон денег. Это воплощение той красоты, поэтичности, таинственности, которые окружают богатство. Дейзи органично впитала и присвоила силу денег, стала символом красоты, счастья, олицетворяемый богатством. В этой социальной роли, которая стала ее натуре, она и выступает в романе. Вот до такого богатства всю жизнь стремится Гэтсби. Недаром в его воспоминаниях Дейзи существует только в окружении вещей. В ее доме “Гэтсби постигал тайну юности в плену и под охраной богатства, вдыхая свежие благоухание одежды, которой было так много, – а под ней была Дейзи, светлая, как серебро, благополучная и гордая, бесконечно далека от изнурительной борьбы бедняков” [6]. Такую Те и хочет присвоить как награду за преданную любовь, как высший смысл своей жизни Джей Гэтсби.
Однако “цветок”, что выросла в богатстве, “не тянет” на роль крупнейшей духовной награды. Она недалека по своим умственным развитием (вспомним, как она характеризует малопонятные для нее занятия мужа: “Наш Том становится мыслителем. Он читает разные мудрые книжки с длиннющими словами”). Она фальшивая в своих немногочисленных материнских проявлениях, она равнодушна ко всему, что не касается ее лично.
Видимо, когда юная леди действительно любила безумно влюбленного в нее облаченного в военную форму будущего героя лейтенанта Гэтсби, которому дала обещание дождаться его, но не смогла той обещания сдержать. Молодой женщине чрезвычайно подходит трепетная любовь таинственного богача Гэтсби. Вспомним ту неожиданную “прозу”, которая поразила ее среди богатства Гэтсби: она искренне разрыдалась от вида тех многочисленных высшего сорта рубашек, что их разбрасывает перед ней влюблен претендент. Она была бы согласна ответить на его чувства… но и не более того. ей не сила отказаться от брака с Томом (хоть он и не кроется со своими изменами), она его “любит тоже”, да и зачем? Ведь этот брак абсолютно устраивает обоих, это союз сообщников.
Поразительной является последняя сцена с участием Дейзи. В то время, как взволнован Гэтсби, что принял на себя ответственность за страшный поступок Дейзи, которая сбила человека, сидя за рулем, и проехала, даже не останавливаясь, шляется в усадьбе Б’юкененів, готов провести здесь всю ночь, чтобы при необходимости поддержать пораженную (с его точки зрения) хрупкую возлюбленную, она спокойно ужинает в кухне, и их с Томом тени (признак живых людей и в то же время только их плоские отпечатки) очень смирно просвечивают сквозь оконное стекло… Поэтому если принимать Дейзи за символ высшей красоты, созданной богатством, то всего того, видимо, до сих пор, чтобы убедить читателя в несостоятельности самой американской мечты.
Если Дейзи – душа богатства, то Том – его крепкое тело. Том из клана богатых, богатство окружает его от рождения, оно сформировало его личностные качества: уверенность в себе, тупое удовлетворение, чувство самоуважения и вседозволенности. Даже в разговорах с приятными ему людьми в его голосе слышались нотки презрения, открытой превосходства. Для подтверждения его “телесности” создана и линию его любовницы Миртл Уилсон, дамы вульгарной, для которой служит Том тем символом “красоты богатства”, что для Гэтсби его воплощает Дейзи.
Поигравшись и порадовавшись жизнью других, хозяева жизни Том и Дейзи – виновники смерти Джея – едут искать приключений в других местах. Жизнь в мире роскоши, где “оркестры ежегодно вводили в моду новые ритмы”, “где цвели орхидеи”, лишило их чувство вины и ответственности. Даже в своей смерти Гэтсби остается поразительно одиноким, никем не понятым, никому не нужным.
Эпизод похорон Гэтсби – один из центральных в романе. Дейзи, не говоря уже о множестве людей, которые пользовались гостеприимством Гэтсби, не отдала ему последний долг. Только рассказчик, скептический и рациональный Ник Каррауей, не отступился от человека, который, казалось бы, олицетворяла все то, что он искренне презирал. Нику “… хотілся отыскать для него кого-то. Хотелось войти в комнату, где он лежал, и заверить его: – Я отыщу вам кого-нибудь, Гэтсби. Не волнуйтесь. Доверьтесь мне, а я уже вам кого-то отыщу”.
Ник сбивается с ног, разыскивая в городе этого очередного “кого-то”, и уже совершенно искренне говорит отцу Гэтсби, что они были ближайшими друзьями. НьюЙорк, в котором живет масса людей, знавших Гэтсби, німотствує. Все попытки Каррауея обречены на неудачу, хотя, как нагад, как последняя просьба, в его мозговые колотится: “Слушайте, старик, вы должны найти мне кого-то. Вы должны позаботиться об этом. Я не могу пройти сквозь все это в одиночестве”.
Трагичность Гэтсби в том, что он разрывается между верой в два противоречивые мифы в то же время, что несовместимости желаний и становится причиной гибели – богатство и счастье нетождественные, но прагматизм и мечтательность американца неделимые. Pages: 1 2
Сохрани » Основной смысл романа «Великий Гэтсби» . Появился готов произведение.
Но при этом Гэтсби прекрасно понимал, кто такая Дэзи. Заработать деньги и стать состоятельным человеком стало его главной целью. И даже окружающая жизнь, захватившая Гэтсби в цепкие руки и превратившая в афериста международного масштаба, не смогла отнять и растоптать «мечту». Деньги, состояние, материальное превосходство необходимы были Гэтсби только для достижения своих целей. А его целью была Дэзи, ведь полюбив ее, он воплотил в ней все свои юношеские мечты и стремления.
Таким образом, в душе главного героя на протяжение всего романа разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух совершенно разнородных начал. Одно из этих начал — «наивность», простота сердца, негаснущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой. Другое же — трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре воротилы-бутлегера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом — практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни загородного особняка, ни миллионов. На одном полюсе наивная чистота сердца, на другом — поклонение Богатству, Успеху, Возможностям, почитание тех самых фетишей, которые самому же Гэтсби так ненавистны в Томе Бьюкенене и людях его круга.[3]
Но почему же Гэтсби назван великим? Дело в том, что Джей Гэтсби воплощает ярчайший тип американского «мечтателя», хотя «мечта» и ведет его сначала на опасную тропу бутлегерства, затем — в совершенно чужой его натуре мир Тома Бьюкенена и, наконец, к катастрофе. Гэтсби сочетает в себе чувства и стремления к богатству, любовь и желание поразить, надежду и франтовство. Но все-таки он никогда не перестает верить, и именно это делает его великим.[4]
Повествование в романе «Великий Гэтсби» ведется от лица молодого человека с Запада Ника Каррауэя. Этот герой не участвует в развертывающейся в романе драме, однако именно его глазами мы видим все происходящее, а его оценка событий является важным фактором для восприятия героев. Важно также то, что Ник, как он сам говорит о себе, «один из немногих честных людей, которые ему известны». Поэтому некоторые оценки этого героя мы можем воспринимать в качестве взгляда с позиций общечеловеческой морали.
Несомненно, с образом Ника связаны и авторские симпатии в романе. Ник — писатель и рассказчик — видит двойственность стремлений Гэтсби, сложность его незаурядной натуры и является в сущности единственным человеком, который остается верным ему до конца.[5] При этом, сам Ник делает определенные выводы из этой истории; благодаря Гэтсби, он понимает свое место в жизни. Веселая и богатая жизнь тоже прельщает его – не зря же он влюбляется в подругу Дэзи Джордан. Ему не чужды «мечты» Гэтсби и его романтическое восприятие жизни. Но в отличие от Гэтсби, Ник делает другой выбор: он порывает с эгоистичной и инфантильной Джордан, а на похоронах Гэтсби окончательно осознает ужасную жестокость того общества, которым окружал себя герой.
Именно Ник, пусть и не совсем очевидно, но подводит итог всей этой истории. Крушение «мечты» и иллюзий Гэтсби вскрыло нравственную несостоятельность не только самой «мечты», но и всего американского общества в целом: цивилизация, в которой духовная жизнь подчинена полностью идее материального благополучия, не может быть гуманной. В заключительной главе романа нельзя не заметить у Ника определенные ноты скептицизма и грусти, которые навеяны гибелью Гэтсби и трезвой оценкой всего случившегося.[6]
Конфликт в романе.
Ко времени появления романа «Великий Гэтсби» писатель Скотт Фицджеральд и эпоха настолько отождествились в массовом представлении, что книгу, ставшую высшим завоеванием Фицджеральда, читали как еще одну грустную «сказку века джаза», хотя ее проблематика намного сложнее. Определяя значение этого романа, А. Зверев писал: «Вобрав в себя гамму распространенных тогда настроений, «Великий Гэтсби» резко выделился на фоне всего написанного Фицджеральдом прежде, главным образом за счет обретенного историзма мышления, что позволило автору связать кризис веры, который происходил в 20-е гг., с драматической эволюцией давнего национального мифа-«американской мечты»[7]
По мнению многих критиков, история эволюции и крушения мечты Гэтсби — это история его тщетной и трагической попытки приобщиться к уровню жизни американских богачей, в самом голосе которых «звучат деньги».[8] Гэтсби не удалось войти в этот круг, который для него состоял из одной Дэзи. Дело в том, что, несмотря на приобретенное богатство, для настоящих богачей он навсегда останется простым аферистом. Дэзи не просто так отказывается от него: она это понимает, ведь для нее этот мир – родной, и она не готова его покинуть.
Джей Гэтсби в контексте «американской мечты», владевшей умами людей до Великой депрессии, — не просто герой, он идеал для подражания, с которого должны были бы делать жизнь все обдумывающие житье американские юноши. Но американская мечта рассыпается на глазах. Гэтсби несметно богат, влиятелен, хорош собой — только всего этого недостаточно даже в Америке. Гости, сотнями слетающиеся на его вечеринки, распускают за его спиной гнусные сплетни. И дело вовсе не в том, что они завидуют его богатству. Они ничего не знают о его прошлом и поэтому не доверяют.
И сам Гэтсби не доверяет себе. Когда он выходит по вечерам из своего дома и смотрит на противоположный берег залива, протягивает к нему руки — он тянется не к женщине, которую когда-то знал и которую до сих пор любит. Но при этом он не понимает, что тянется к прошлому, которого не было. Символический смысл его любви прозрачен: он влюблен в Ту, что на другом берегу, он боится, что Она его отвергнет, ради Нее он богатеет и устраивает балы, он любит не только Ее самое, но и память о своем прошлом, связанным с Ней, — о прошлом, которое у него отняли.[9]
Гэтсби пытается жить по законам и правилам мира Дэзи и Тома, однако у него это не получается. Да, он закатывает шикарные вечера, его фигура окружена ореолом таинственности, но он остается слишком наивен для того общества, в которое хочет попасть. «Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда — завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро…»
Но все дело как раз в том, что прекрасного утра наступить не может. Идеал недостижим. Ибо «мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое». Перефразируя метафору, которой заканчивается роман, можно сказать, что все дальше отодвигается осуществление «мечты», а идеал «американской мечты» все больше выглядит лишь обманчивой грезой.[10] [1] Владимир Прозоров «Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Солист «Века Джаза» [2] А. Старцев «Скотт Фицджеральд и его роман «Великий Гэтсби»»
[3] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
[4] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби». [5] М. Петрухина «ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ И МИР ФРЭНСИСА СКОТТА ФИЦДЖЕРАЛЬДА». [6] М. Петрухина «ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ И МИР ФРЭНСИСА СКОТТА ФИЦДЖЕРАЛЬДА». [7] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби». [8] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
[9] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
[10] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
The Great Gatsby
Summary
Chapter One: The
novel begins with a personal note by the narrator, Nick Carraway. He relates
that he has a tendency to reserve all judgments against people and that he has
been conditioned to be understanding toward those who haven’t had his
advantages. Carraway came from a prominent family from the Midwest, graduated
from Yale and fought in the Great War. After the war and a period of
restlessness, he decided to go East to learn the bond business. At the book’s
beginning, Carraway has just arrived in New York, living in West Egg village.
He was going to have dinner with Tom Buchanan and his wife Daisy. Tom was an
enormously wealthy man and a noted football player at Yale, and Daisy was
Carraway’s second cousin. Jordan mentions that, since Carraway lives in West
Egg, he must know Gatsby. Another woman, Jordan Baker, is also there. She tells
Nick that Tom is having an affair with some woman in New York. Tom discusses
the book “The Rise of the Colored Empires,” which claims that the
colored races will submerge the white race eventually. Daisy talks to Carraway
alone, and claims that she has become terribly cynical and sophisticated. After
visiting with the Buchanans, Carraway goes home to West Egg, where he sees
Gatsby come from his mansion alone, looking at the sea. He stretches out his
arms toward the water, looking at a faraway green light.
Chapter Two:
Fitzgerald begins this second chapter with the description of a road running
between West Egg and New York City. A large, decaying billboard showing two
eyes (advertising an optometrist’s practice) overlooks the desolate area. It is
here, at a gas station, where Tom Buchanan introduces Nick Carraway to Myrtle
Wilson, the woman with whom he is having an affair. Myrtle herself is married
to George B. Wilson, an auto mechanic. Tom has Myrtle meet them in the city,
where Tom buys her a dog. They go to visit Myrtle’s sister and also visit her
neighbors, Catherine McKee and her husband, who is an artist. They gossip about
Gatsby, and Myrtle discusses her husband, claiming that she was crazy to marry
him, and how she met Tom. Later, Myrtle and Tom argue about whether or not she
has a right to say Daisy’s name, and he breaks Myrtle’s nose.
Chapter Three: Nick
Carraway describes the customs of Gatsby’s weekly parties: the arrival of
crates of oranges and lemons, a corps of caterers and a large orchestra. On the
first night that Carraway visits Gatsby’s house, he was one of the few guests
who had actually been invited. When he arrives, he sees Jordan Baker, who had
recently lost a golf tournament. They hear more gossip about Jay Gatsby he supposedly killed a man, or was a German
spy. Jordan and Nick look through Gatsby’s library, where she thinks that his
books are not real. Later in the party, a man who recognized Nick from the war
talks to him Nick does not know that it
is Gatsby. Suddenly, after he identifies himself, Gatsby gets a phone call from
Chicago. Afterwards, Gatsby asks to speak to Jordan Baker alone. When she
finishes talking to Gatsby, she tells Nick that she heard the most amazing
thing and says that she wishes to see him. Guests leaving the party have a car
wreck in Gatsby’s driveway. This was merely one event in a crowded summer.
Carraway, who spent most of his time working, began to like New York. For a
while he lost sight of Jordan Baker. He was not in love with her, but had some
curiosity toward her.
Chapter Four: At a
Sunday morning party at Gatsby’s, young women gossip about Gatsby (he’s a
bootlegger who killed a man who found out that he was a nephew to Von
Hindenburg and second cousin to the devil). One morning Gatsby comes to take
Nick for lunch. He shows off his car: it had a rich cream color and was filled
with boxes from Gatsby’s purchases. Gatsby asks Nick what his opinion of him
is, and Nick is evasive. Gatsby gives his story: he is the son of wealthy
people in the Middle West, brought up in America and educated at Oxford.
Carraway does not believe him, for he chokes on his words. Gatsby continues: he
lived in the capitals of Europe, then enlisted in the war effort, where he was
promoted to major and given a number of declarations (from every Allied
government, even Montenegro). Gatsby admits that he usually finds himself among
strangers because he drifts from here to there, and that something happened to
him that Jordan Baker will tell Nick at lunch. They drive out past the valley of
ashes and Nick even glimpses Myrtle Wilson. When Gatsby is stopped for
speeding, he flashes a card to the policeman, who then does not give him a
ticket.
At lunch, Gatsby
introduces Carraway to Meyer Wolfsheim, a small, flat-nosed Jew. He talks of
the days at the Metropole when they shot Rosy Rosenthal, and proudly mentions
his cufflinks, which are made from human molars. Wolfsheim is a gambler, the
man who fixed the 1919 World Series. Tom Buchanan is also there, and Nick
introduces him to Gatsby, who appears quite uncomfortable and then suddenly
disappears. Jordan Baker tells the story about Gatsby: Back in 1917, Daisy was
eighteen and Jordan sixteen. They were volunteering with the Red Cross, making
bandages, and Daisy asked Jordan to cover for her that day. She was meeting
with Jay Gatsby, and there were wild rumors that she was going to run off to
New York with him. On Daisy’s wedding day to Tom, she nearly changes her mind,
and goes into hysterics. According to Jordan, Gatsby bought his house just to be
across the bay from Daisy. Nick becomes more drawn to Jordan, with her scornful
and cynical manner. Jordan tells Nick that he is supposed to arrange a meeting
between Gatsby and Daisy.
Chapter Five: Nick
speaks with Gatsby about arranging a meeting with Daisy, and tries to make it
as convenient for Nick as possible. Gatsby even offers him a job, a
“confidential sort of thing,” although he assures Nick that he would
not have to work with Wolfsheim. On the day that Gatsby and Daisy are to meet, Gatsby
has arranged everything to perfection. They start at Nick’s home, where the
conversation between the three (Nick, Gatsby, Daisy) is stilted and awkward.
They are all embarrassed, and Nick tells Gatsby that he’s behaving like a
little boy. They go over to Gatsby’s house, where Gatsby gives a tour. Nick
asks Gatsby more questions about his business, and he snaps back “that’s
my affair,” before giving a half-hearted explanation. Gatsby shows Daisy
newspaper clippings about his exploits, and has Ewing Klipspringer, a boarder,
play the piano for them. One of the notable mementos that Gatsby shows Daisy is
a photograph of him with Dan Cody, his closest friend, on a yacht. As they
leave, Carraway realizes that there must have been moments when Daisy
disappointed Gatsby during the afternoon, for his dreams and illusions had been
built up to such grandiose levels.
Chapter Six: On a
vague hunch, a reporter comes to Gatsby’s home asking him if he had a statement
to give out. The actual story of Gatsby is revealed: he was born James Gatz in
North Dakota. He had his named legally changed at the age of seventeen. His
parents were shiftless and unsuccessful farm people, and the young man was
consumed by fancies of what he might achieve. His life changed when he rowed
out to Dan Cody’s yacht on Lake Superior. Cody was then fifty, a product of the
Nevada silver fields and of the Yukon gold rush. Cody took Gatsby in and
brought him to the West Indies and the Barbary Coast as a personal assistant.
When Cody died, Gatsby inherited $25,000, but didn’t get it because Cody’s
mistress, Ella Kaye, claimed all of it. Gatsby told Nick this much later.
Nick had not seen
Gatsby for several weeks when he went over to his house. Tom Buchanan arrived
there. He had been horseback riding with a woman and a Mr. Sloane. Gatsby
invites the group to supper, but the lady counters with an offer of supper at
her home. Mr. Sloane seems quite opposed to the idea, so Nick turns down the
offer, but Gatsby accepts. Tom complains about the crazy people that Daisy
meets, presumably meaning Gatsby. On the following Saturday Tom accompanies
Daisy to Gatsby’s party. Tom is unpleasant and rude during the evening. Tom
suspects that Gatsby is a bootlegger, since he is one of the new rich. After
the Buchanans leave, Gatsby is disappointed, thinking that Daisy surely did not
enjoy herself. Nick realizes that Gatsby wanted nothing less of Daisy than that
she should tell Tom that she never loved him. Nick tells Gatsby that he can’t
ask too much of Daisy, and that “you can’t repeat the past,” to which
Gatsby replies: “Of course you can!”
Chapter Seven: It
was when curiosity about Gatsby was at its highest that he failed to give a
Saturday night party. Nick goes over to see if Gatsby is sick, and learns that
Gatsby had dismissed every servant in his house and replaced them with a half
dozen others who would not gossip, for Daisy had been visiting in the
afternoons. Daisy invites Gatsby, Nick and Jordan to lunch. At the lunch, Tom
is supposedly on the telephone with Myrtle Wilson. Daisy shows of her daughter,
who is dressed in white, to her guests. Tom claims that he read that the sun is
getting hotter and soon the earth will fall into it or rather that the sun is getting colder.
Daisy makes an offhand remark that she loves Gatsby, which Tom overhears. When
Tom goes inside to get a drink, Nick remarks that Daisy has an indiscreet
voice. Gatsby says that her voice is “full of money.” They all go to
town: Nick and Jordan in Tom’s car, Daisy in Gatsby’s. On the way, Tom tells
Nick that he has investigated Gatsby, who is certainly no Oxford man, as is
rumored. They stop to get gas at Wilson’s garage. Mr. Wilson wants to buy Tom’s
car, for he has financial troubles and he and Myrtle want to go west. Wilson
tells Tom that he “just got wised up” to something recently, the
reason why he and Myrtle want to get away.
While leaving the
garage, they see Myrtle peering down at the car from her window. Her expression
was one of jealous terror toward Jordan Baker, whom she took to be his wife.
Feeling that both
his wife and mistress are slipping away from him, Tom feels panicked and
impatient. To escape from the summer heat, they go to a suite at the Plaza
Hotel. Tom begins to confront Gatsby, irritated at his constant use of the term
“old sport.” Tom attempts to expose Gatsby as a liar concerning
Gatsby’s experience at Oxford. Tom rambles on about the decline of
civilization, and how there may even be intermarriage between races. Gatsby
tells Tom that Daisy doesn’t love him, and never loved him the only reason why she married him was
because Gatsby was poor and Daisy was tired of waiting. Daisy hints that there
has been trouble in her and Tom’s past, and then tells Tom that she never loved
him. However, she does concede that she did love Tom once. Gatsby tells Tom
that he is not going to take care of Daisy anymore and that Daisy is leaving
him. Tom calls Gatsby a “common swindler” and a bootlegger involved
with Meyer Wolfsheim. Nick realizes that today is his thirtieth birthday.
The young Greek,
Michaelis, who ran the coffee joint next to Wilson’s garage was the principal
witness at the inquest. While Wilson and his wife were fighting, she ran out in
the road and was hit by a light green car. She was killed. Tom and Nick learn
this when they drive past on their way back from the city. Tom realizes that it
was Gatsby who hit Myrtle. When Nick returns home, he sees Gatsby, who explains
what happened. Daisy was driving the car when they hit Myrtle.
Chapter Eight: Nick
cannot sleep that
night. Toward dawn he hears a taxi
go up Gatsby’s drive, and he immediately feels that he has something to warn
Gatsby about. Gatsby is still there, watching Daisy’s mansion across the bay.
Nick warns him to get away for a week, since his car will inevitably be traced,
but he refuses to consider it. He cannot leave Daisy until he knew what she
would do. It was then when Gatsby told his entire history to Nick. Gatsby still
refuses to believe that Daisy ever loved Tom. After the war Gatsby searched for
Daisy, only to find that she had married Tom. Nick leaves reluctantly, having
to go to work that morning. Before he leaves, Nick tells Gatsby that he’s
“worth the whole damn bunch put together.” At work, Nick gets a call
from Jordan, and they have a tense conversation.
That day Michaelis
goes to comfort Wilson, who is convinced that his wife was murdered. He had
found the dog collar that Tom had bought Myrtle hidden the day before, which
prompted their sudden decision to move west. Wilson looks out at the eyes of
T.J. Eckleburg and tells Michaelis that “God sees everything.” Wilson
left, “acting crazy” (according to witnesses), and found his way to
Gatsby’s house. Gatsby had gone out to the pool for one last swim before
draining it for the fall. Wilson shot him, and then shot himself.
Chapter Nine: Most
of the reports of the murder were grotesque and untrue. Nick finds himself
alone on Gatsby’s side. Tom and Daisy suddenly left town. Meyer Wolfsheim is
difficult to contact, and offers assistance, but cannot become too involved
because of current entanglements. Nick tracks down Gatsby’s father, Henry C.
Gatz, a solemn old man, helpless and dismayed by news of the murder. Gatz says
that his son would have “helped build up the country.” Klipspringer,
the boarder, leaves suddenly and only returns to get his tennis shoes. Nick
goes to see Wolfsheim, who claims that he made Gatsby. He tells Nick “let
he learn to show our friendship for a man when he is alive and not after he is
dead,” and politely refuses to attend the funeral. Gatz shows Nick his
son’s daily schedule, in which he has practically every minute of his day
planned. He had a continual interest in self-improvement. At the funeral, one
of the few attendees is the Owl-Eyed man from Gatsby’s first party. Nick thinks
about the differences between the west and the east, and realizes that he, the
Buchanans, Gatsby and Jordan are all Westerners who came east, perhaps
possessing some deficiency which made them unadaptable to Eastern life. After
Gatsby’s death the East was haunted and distorted. He meets with Jordan Baker,
who recalls their conversation about how bad drivers are dangerous only when
two of them meet. She tells Nick that the two of them are both ‘bad drivers.’
Months later Nick saw Tom Buchanan, and Nick scorns him, knowing that he
pointed Wilson toward Gatsby. Nick realizes that all of Tom’s actions were, to
him, justified. Nick leaves New York to return West.
Fitzgerald
concludes the novel with a final note on Gatsby’s beliefs. It is this particular
aspect of his character his optimistic
belief in achievement and the ability to attain one’s dreams that defines Gatsby, in contrast to the
compromising cynicism of his peers. Yet the final symbol contradicts and
deflates the grand optimism that Gatsby held. Fitzgerald ends the book with the
sentence “So we beat on, boats against the current, borne ceaselessly into
the past,” which contradicts Gatsby’s fervent belief that one can escape
his origins and rewrite his past.
Но проблематику романа нельзя свести к коллизиям, характерным для недолговечной «джазовой» эпохи американской жизни. По мнению А. Зверева, «трагедия, описанная в «Великом Гэтсби», оказалась типично американской трагедией, до такой степени не новой, что вину за нее было невозможно возложить лишь на золотой ажиотаж времен «процветания», погубивший не одну жизнь. Корни главного конфликта уходят гораздо глубже. Они тянутся к истокам всего общественного опыта Америки, освященного недостижимой мечтой о «земном святилище для человека-одиночки», о полном равенстве возможностей и безграничном просторе для личности. Они уходят в «американскую мечту», завладевшую и героем романа Джеем Гэтсби. «Правила, которые он с юности для себя установил, – это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в «мечту» и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека» [Зверев, 1982, 39].
Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода – не утилитарные, не своекорыстные. И такие устремления тоже созвучны «мечте». «В некоторых отношениях, – пишет далее А. Зверев, – Гэтсби – это законченный «новый Адам», каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу: от куперовского Натти Бампо до Гека Финна. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в самосознании американцев. Впервые и сама «мечта» начала осознаваться как трагическая иллюзия, не только не возвышающая личность, но, наоборот, отдающая ее во власть губительных индивидуалистических побуждений или обманывающая заведомо пустыми и тщетными надеждами. Это была тема Драйзера и Льюиса. Фицджеральд нашел свой угол зрения и свою тональность. Сказалась его особая чуткость к болезненным явлениям «века джаза». Сказалась «незатухающая ненависть» к богатым, к людям типа Тома Бьюкенена, который олицетворяет в романе мир бездушного утилитаризма, агрессивного своекорыстия, воинствующей буржуазной аморальности. Сказалась способность Фицджеральда безошибочно распознавать трагедию, даже когда она скрыта за блистательным маскарадом. Сказалось, наконец, его недоверие к любым иллюзиям и «легендам», обострившееся и оттого, что «легенда» уже сопутствовала ему самому, став для писателя непереносимой и побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью – «отбросить мое прежнее «я» раз и навсегда» [Зверев, 1982, 40].
«Великий Гэтсби» – книга, где всего полнее раскрылась своеобразная черта дарования Фицджеральда, которую критики определяют как «двойное видение», имея в виду его способность «одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи», вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров; сам он в «Крушении» назвал эту способность критерием подлинной культуры духа.
«В «Гэтсби» авторское сознание «удерживает» всю противоречивость содержания «американской мечты» – и главное – постигнутую Фицджеральдом закономерность ее банкротства» [Старцев, 12].
Когда редактор М. Перкинс, прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя, Фицджеральд ответил ему так: «Странно, но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно» [Фицджеральд, 1971, 162-163].
В «Великом Гэтсби» все и держится на двойственности главного персонажа, неясности его побуждений. Двойственным является сам сюжет, внешне схожий с сюжетами «романа тайн» (таинственная вилла и ее хозяин, о котором ходят разные слухи: «будто он когда-то убил человека» [Фицджеральд, 1985, 53], или же «во время войны был немецким шпионом» [Фицджеральд, 1985, 54]; романтическая интрига, детективное расследование, тайна гибели), но вмещающий серьезное, философское содержание. О том же пишет и А. Зверев: «Роман, построенный как история преступления по бытовым мотивам, перерастал в философское повествование, касающееся болезненной проблематики, сопряженной с деформациями американского нравственного идеала личности, утверждающей самое себя в борьбе за счастье и этой целью оправдывающей собственный индивидуализм» [Зверев, 1990, 517]. Двойственны мотивы действий персонажей второго плана (Джордан Бейкер, гости на приемах Гэтсби), поскольку все они стремятся развеять таинственность, которая окутала равного героя задолго до того, как он появится в рассказе Ника Каррауэя.
Все повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби – и соседствующая с его домом свалка отбросов, «зеленый огонек» счастья, на миг посветивший герою, – и мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита, и т.п. Хрупкая поэзия «века джаза» и его обратная сторона – разгул стяжательских амбиций, порождающих аморализм, – переданы писателем в их нерасторжимом единстве.
Двойственность проявляется в сопоставлении различных мотивов: карнавала и трагедии, праздничности и холодной расчетливости, веселья и холодной мертвенности, любви и продажности.
Так, «магия» карнавала, не прекращающегося на протяжении почти всего действия романа, усиливается и приобретает драматический оттенок ввиду близкого присутствия «гибельного места» – Долины Шлака: здесь, под колесами автомобиля, которым управляет Дэзи, погибнет любовница Бьюкенена, а Гэтсби расплатится жизнью за трагедию, в которой неповинен.
В праздничной атмосфере беспечного разгула гости Гэтсби, словно бы и впрямь вернувшие себе естественную раскованность, праздничность восприятия жизни, разговаривают голосами, в которых «звенят деньги». К дому Гэтсби, в котором, как в загородном увеселительном парке, всегда оживленно и радостно, нужно ехать мимо рекламного щита с нарисованными на нем пустыми и холодными глазами доктора Эклберга – мертвого идола, царящего над свалкой несбывшихся надежд.
Фицджеральд настойчиво стремится создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби, и это стремление, безусловно, не продиктовано лишь требованиями детективного жанра. Дело и не в недостаточно умелой выписанности главного персонажа.
Неясность, «расплывчатость» заключена в самом характере Гэтсби. Как справедливо отмечает А. Зверев, «он «расплывчат» по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух совершенно разнородных начал. Одно из этих начал – «наивность», простота сердца, негаснущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой; типичнейшие черты взращенного американской историей (а в еще большей степени – американской социальной мифологией) «нового Адама». Другое же – трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре вороти-лы-бутлегера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом – практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни загородного особняка, ни миллионов. На одном полюсе наивная чистота сердца, на другом – поклонение Богатству, Успеху, Возможностям, почитание тех самых фетишей, которые самому же Гэтсби так ненавистны в Томе Бьюкенене и людях его круга» [Зверев, 1982, 41-42].
Двойственность заглавного персонажа, в котором стойкая приверженность идеалу «нового Адама», доверяющего лишь голосу сердца, сочетается с оправданием аморализма в борьбе за житейский успех, придает трагический колорит образу этого бутлегера, воплотившего в себе исходное противоречие национального сознания.
Соединение столь полярных начал в образе героя, конечно же, не может не закончиться «взрывом». И гибель Гэтсби, по первому впечатлению нелепая, на деле – закономерный, единственно возможный финал. Дело в том, что средства, избранные героем для завоевания счастья, каким он себе его представляет, неспособны обеспечить его, каким его. «Мечта» рушится – не только потому, что Дэзи оказывается продажной, но и потому, что “непреодолимо духовное заблуждение самого Гэтсби, который «естественное» счастье вознамерился завоевать бесчестным, противоестественным путем, выплатив за Дэзи большую, чем Бьюкенен, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без «мечты» существование «нового Адама» бессмысленно. Выстрел обманутого автомеханика, который должен был настичь Бьюкенена, а угодил в Гэтсби, подобен удару кинжала, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран» [Зверев, 1982, 42].
Возникает правомерный вопрос: почему же в таком случае Фицджеральд назвал своего героя великим? В заглавии романа обычно видят авторскую иронию. И на первый взгляд это так: Гэтсби, человек явно незаурядный, растерял себя в погоне за ничтожной целью – богатством. Ничтожным оказалось и его божество – Дэзи, к чьим ногам положена вся его жизнь, ничтожен и пуст весь оплаченный Гэтсби «праздник жизни» (карнавал), завершающийся – уже после гибели героя – телефонным разговором о туфлях для тенниса, позабытых одним из гостей, и ругательством, нацарапанным на ступеньках лестницы.
Но в определенном смысле Гэтсби действительно велик. Он воплощает ярчайший тип американского «мечтателя», хотя «мечта» и ведет его сначала на опасную тропу бутлегерства, затем – в совершенно чужой его натуре мир Тома Бьюкенена и, наконец, к катастрофе.
Сам повествователь, Ник Каррауэй, для которого Гэтсби до знакомства с ним воплощал все заслуживающие презрения черты: самодовольство нувориша, культ безвкусной роскоши и т. п., – не может не признаться себе в том, что в Гэтсби есть «нечто поистине великолепное». «Должно быть, – рассуждает он, – и в самом деле было что-то романтическое в этом человеке, если слухи, ходившие о нем, повторяли шепотом даже те, кто мало о чем на свете считал нужным говорить, понизив шепот» [Фицджеральд, 1985, 54]. Причиной была не только щедрость Гэтсби, его старания скрасить будни праздничностью. Когда рассказчик впервые своими глазами видит Гэтсби, перед ним – влюбленный, романтик, разглядывающий усыпанное звездами летнее небо. «Второй облик» Гэтсби явно не согласуется с первым, а вместе с тем неспроста у Каррауэя мелькнула мысль, что богатый сосед прикидывает, какой бы кусок небосвода отхватить для одного себя, – подобные побуждения точно так же в натуре Гэтсби, как и мечтательность, романтичность, «естественная» для «нового Адама» доброта, «естественное» для него стремление сделать счастливыми всех. Поэтому так колеблется оценка рассказчиком образа Гэтсби. «И тут улыбка исчезла – и передо мною был просто расфранченный хлыщ, лет тридцати с небольшим, отличающийся почти смехотворным пристрастием к изысканным оборотам речи» [Фицджеральд, 1985, 57]; «За этот месяц я встречался с Гэтсби несколько раз и, к своему разочарованию, убедился, что говорить с ним не о чем. Впечатление незаурядной личности, которое он произвел на меня при первом знакомстве, постепенно стерлось, и он стал для меня просто хозяином великолепного ресторана, расположенного по соседству» [Фицджеральд, 1985, 69].
На протяжении всего романа в Гэтсби будут выявляться совершенно несовместимые качества и побуждения. «Здесь, – по мнению А. Зверева, – не только внутренняя необходимость «расплывчатости» Гэтсби, каким он предстает читателю. Здесь и неопровержимая логика социальных законов, которыми предопределена реальная жизненная судьба и реальная этическая позиция «мечтателя» наподобие Гэтсби. Не случайно Фицджеральд, говоря о своем романе, указывал на «Братьев Карамазовых» как на образец, которому стремился следовать: «Великий Гэтсби» не столько драма отдельной личности, сколько драма идеи, получившей совершенно ложное воплощение» [Зверев, 1982, 43]. Это, безусловно, так, однако тут, по нашему мнению, присутствует в определенной степени и элемент игры, попытка сыграть в разные образы.
Конечно, Гэтсби понимал всю несовместимость этих образов. Но он был «велик» именно своей стойкой приверженностью идеалу «нового Адама». Как пишет Фицджеральд, подводя итог роману, «Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда – завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро…» [Фицджеральд, 1985, 160].
Но все дело как раз в том, что прекрасного утра наступить не может. Идеал недостижим. Ибо «мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое» [Фицджеральд, 1985, 160]. Перефразируя метафору, которой заканчивается роман, можно сказать, что все дальше отодвигается осуществление «мечты», а «новый Адам» все больше выглядит лишь обманчивой грезой.
Сам Идеал оборачивается против Гэтсби, заставляя его следовать правилам Успеха, выгодной коммерции, обогащения, – ведь иначе вершин счастья не покорить, а «стремление к счастью» присуще человеку по самой его природе и, стало быть, оправдывает любые усилия личности для его достижения.
«Великим Гэтсби» было открыто выражено неверие в то, что Америка и впрямь когда-нибудь сделается «земным святилищем для человека-одиночки». В заключительной сцене романа Каррауэй провидит «древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков, – нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный миг человек затаил дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте зрелища, которого он не понимал и не искал, – ведь история в последний раз поставила его лицом к лицу с чем-то, соизмеримым заложенной в нем способности к восхищению» [Фицджеральд, 1985, 159]. Но так и не придет «одно прекрасное утро», как за ним ни гнаться, как бы старательно ни инсценировать его приход разгульным весельем «века джаза». Для Ника Каррауэя это главный вывод из истории, происшедшей у него на глазах. Писательское поколение, выступившее в 30-е годы, уже примет финальные строки «Великого Гэтсби» как аксиому.
Заканчивая «Гэтсби», он писал одному из друзей: «Мой роман – о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном» [Фицджеральд, 1971, 163].
В «Великом Гэтсби» выразился и трагизм «века джаза», и его особая, болезненная красота. Через всю книгу проходят два образных ряда, соотнесенных в грустной и поэтической тональности романа.
Показывая беспочвенность и бесперспективность «мечты» в современном автору американском обществе, вскрывая ее несовместивость с буржуазными идеалами и ценностями, Фицджеральд одновременно оплакивает эту мечту, сожалея о ее недостижимости. Отсюда тот свойственный его произведениям налет грусти и трагизма рядом с внешней праздничной карнавальностью, который придает особое очарование и одновременно метафизичность его художественным текстам.
Как видим, проблематика романа «Великий Гэтсби» далеко выходит за рамки первоначального понимания его лишь как очередной грустной сказки века джаза. Думается, содержание романа не исчерпывается и вышеизложенными мотивами, а будет все более раскрываться по мере его литературного и исторического анализа, со все большим осознаванием роли Фицджеральда в американской литературе ХХ столетия.
«Американская мечта» — это мечта о земном святилище для «человека-одиночки»: в Америке, в этой стране всеобщего равенства рядовому человеку не закрыт путь на самые верхние ступени общественной лестницы. .
Согласно эссе Фолкнера «О частной жизни», каждому человеку дано «право личного достоинства и свободы». И от поколения к поколению передавался этот идеал осуществленного равенства («для любого человека земли здесь найдется место, для бездомного, угнетенного, обезличенного»). Говоря словами Фолкнера, «нам даже не дано было принять или отвергнуть мечту, ибо мечта уже обладала и владела нами с момента рождения».
Так же неосознанно владеет она Джеем Гэтсби. Правила, которые он с юности для себя установил, — это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в «мечту» и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека.
Однако Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода — не утилитарные. И такие устремления тоже созвучны «мечте». Она внушала, что в Америке человек волен сам выбрать себе судьбу и ничто не мешает ему жить в гармонии с самим собой. Она говорила, что в стране, где всем хватает места под солнцем и перед каждым открыто множество нехоженых троп, человек вновь безгранично свободен и может вновь сделаться «естественно» счастлив, как был свободен и счастлив Адам.
И, осуществляя свое право на счастье — на личную независимость, материальный достаток, семейное благополучие, — он тем самым восстанавливает и гармонию социальных отношений. Утверждая себя, он помогает осуществляться человеческой общности, в фундаменте которой, по словам Фолкнера, лежат «личное мужество, честный труд и взаимная ответственность».
В некоторых отношениях Гэтсби — это законченный «новый Адам», каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в представлениях о «мечте». Может быть, впервые и сама «мечта» начала осознаваться как трагическая иллюзия.
«Легенда» сопутствовала самому Фицджеральду, побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью «отбросить мое прежнее „я“ навсегда».
Прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, его редактор М.Перкинс посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя: сказать о его профессии, его прошлом, его интересах. Фицджеральд отказался. «Странно, — ответил он Перкинсу, — но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно». Фицджеральд настойчиво стремился создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби.
Неясность, расплывчатость заключена в самом характере Гэтсби. Он «расплывчат» по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух разнородных начал. Одно из этих начал — «наивность», простота сердца, негастнущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой, — черты «нового Адама». Другое же — трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре воротилы-бутлеггера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом — практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни особняка, ни миллионов. Широта души и беспринципность, переходящие одно в другое. Фицджеральда привлекают энергия, сила и тревожит пустая растрата сил.
Средства, избранные героем для завоевания счастья, не способны обеспечить счастье, каким его себе мыслит фицджеральдовский «новый Адам». «Мечта» рушится — не потому лишь, что Дэзи продажна, а еще и потому, что Гэтсби вознамерился завоевать счастье, выплатив за Дэзи большую, чем Дэзи, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без «мечты» существование «нового Адама» бессмысленно: выстрел Уилсона подобен удару кинжалом, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран.
Чем велик Гэтсби? Он «велик» в своей роли богача с таинственной репутацией, хозяина пышных вечерних празднеств, которые он устраивает в надежде привлечь внимание Дэзи. Он велик силой своего чувства, преданностью мечте, «редкостным даром надежды», душевной щедростью.
Он велик своей стойкой приверженностью идеалу «нового Адама. Но, если воспользоваться метафорой, которой Фицджеральд завершил свой роман, идеал благороден лишь при условии, что человек „плывет вперед“ без всяких помех, словно бы „течения“ не существует. На деле же — »мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое”.
В «Великом Гэтсби» впервые было открыто выражено неверие в то, что Америка и впрямь когда-нибудь сделается «земным святилищем для человека-одиночки». В заключительной сцене «Великого Гэтсби» Каррауэй провидит «древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков, — нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный мир человек затаил дыхание перед новым континентом».
Но так и не наступит «одно прекрасное утро».
Заканчивая «Гэтсби», Фицджеральд писал одному из друзей: «Мой роман — о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном». В «Великом Гэтсби» выразился и трагизм «века джаза», и его особая, болезненная красота. Через всю книгу проходят два образных ряда, соотнесенных по контрасту и тесно переплетающихся в грустной и поэтичной тональности романа.
«Великий Гэтсби» — пример «двойного видения», которое сам автор определял как способность «одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи», вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров. Двойственность заглавного персонажа придает ему трагический колорит. Повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби — соседствующая с его домом свалка отбросов, «зеленый огонек» счастья — мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита и т.п. Хрупкая поэзия «века джаза» — и его обратная сторона: разгул стяжательских инстинктов.
«Одна из желтых девиц сидела за роялем, а рядом стояла рослая молодая особа с рыжими волосами, дива из знаменитого эстрадного ансамбля, и пела. Она выпила много шампанского, и на втором куплете исполняемой песенки жизнь вдруг показалась ей невыносимо печальной — поэтому она не только пела, но еще и плакала навзрыд. Каждую музыкальную паузу она заполняла короткими судорожными всхлипываниями, после чего дрожащим сопрано выводила следующую фразу. Слезы лились у нее из глаз — впрочем, не без препятствий: повиснув на густо накрашенных ресницах, они приобретали чернильный оттенок и дальше стекали по щекам в виде медлительных черных ручейков. Какой-то шутник высказал предположение, что она поет по нотам, написанным у нее на лице; услышав это, она всплеснула руками, повалилась в кресло и тут же уснула мертвецки пьяным сном».
Это пример сознательного использования стиля отчуждения. Мы ясно видим присутствующих, но не можем ощутить их как живых людей с присущей человеку внутренней жизнью. Как будто они из другого мира. И описывая отчуждение людей друг от друга или отчуждение от своей человеческой сущности, Фицджеральд показывает также и собственное отстранение от них.
Фицджеральда признают автором, который с редкой пластичностью смог передать ритмы, краски, верования, иллюзии Америки, в 20-е годы затеявшей, по его словам, «самую дорогостоящую оргию» за всю свою историю. Лихорадочный «джазовый век» нашел в Фицджеральде своего летописца и поэта.
В «Отзвуках века джаза» (1933) Фицджеральд писал об этом времени, полном ликующей жажды жизни, так:
“… самое необузданное из всех поколений, то поколение, которое в смутные годы войны еще переживало отрочество, бесцеремонно отодвинуло в сторону моих ровесников и бодро вышло на авансцену. Их девочки разыгрывали прожженных львиц. Оно подорвало моральные устои старших, но в конце концов раньше времени исчерпало себя, и не потому, что ему не хватало морали, а потому, что ему не хватало вкуса…
К 1923 году взрослые, которым надоело с плохо скрытой завистью наблюдать за этим карнавалом, решили, что молодое вино вполне заменит им молодую кровь, и под вопли и гиканье началась настоящая оргия…
Всю страну охватила жажда наслаждений и погоня за удовольствиями.
Слово «джаз», которое теперь никто не считает неприличным, означало сперва секс, затем стиль танца и, наконец, музыку. Когда говорят о джазе, имеют в виду состояние нервной взвинчинности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта.”
В «Великом Гэтсби» Фицджеральда увлекла противоречивость большой идеи, воплотившейся в главном персонаже и в конце концов его погубившей.
ЛИТЕРАТУРА
Аллен У. Традиция и мечта. М., 1970.
Горбунов А.Н. Романы Скотта Фицджеральда. М., 1974.
Старцев А. Горькая судьба Фицджеральда. «Иностранная литература», №2, 1965.
Мендельсон М. «Второе зрение» Скотта Фицджеральда. «Вопросы литературы», №3, 1965.
Фицджеральд Ф.С. М., 1965.
Проблема Гэтсби, который не сумел отделить свой идеал любви от идеала богатства, сводится в конечном счете к моральной и эстетической капитуляции человека перед мощью денег.
Посмотрев фильм и прочитав книгу «Великий Гэтсби» можно прийти к выводу, что безумно великим по духу был этот человек – Джей Гэтсби, достойный самой высокой буквы. Его величие кроется не в том положении, которое он сумел достичь: огромном особняке, дорогих машинах, шикарных вечеринках, необычных связях с богатым, преступном миром, а в том, что он умел жертвовать и отдавать, в то время, когда многие привыкли брать.
Гэтсби любил свою Дейзи, всё ей прощая, и оправдывая её. Он прошёл ради своей мечты за любимой непреодолимо-сложный путь в бездушный внутренний мир людей, напыщенный внешне бессмысленными идеалами, не рассмотрев тех же качеств в обожаемой особе, – пустоту, беспечность и трусость. Джей остался верен своей любви до конца, и как это не грустно, до последней капли крови, растворившейся с водой в бассейне.
Единственным человеком, оставшимся верным их дружбе, которому Джей доверился, не покупая, ничего не доказывая, просто объясняя и открывая свою тайну, оказался удивительный Ник Каррауэй с тончайшими и чувствительными струнами души. Он – то, в конечном счёте, и разделил с ним всю боль пополам, приняв его трагедию как свою собственную, не предавая, а понимая и помогая ему.
Без трагедии мы никогда не узнали бы о таком великом человеке, как Джей Гэтсби, способного на безумные порывы и поступки.
Однако, люди не идеальны. В романе можно заметить некоторую особенность, почему Джею не повезло с Дейзи, она оказалась для него, как бы, наказанием за всю его прошлую распутную жизнь, на ней он решил остановиться, посчитав её «самой достойной». И дело здесь даже не в прежних связях, а в отношении к самим женщинам, которых он презирал, будучи избалованным их нежностью, любовью и ласками. Над одними он смеялся за неопытность, других ненавидел за честность, откровенность их мнений по отношению к его эгоизму. И вот оно наказание – Дейзи, его сладкая боль. Что ж, велика цена искупления. Как и велик сам Гэтсби. Величие, которого, мы никогда не станем отрицать, не смотря ни на какие обстоятельства и факты его биографии. Нельзя не расположиться к Гэтсби. Он понёс больше, чем натворил, сохранив веру в любовь до последнего биения сердца своей короткой жизни, выдержав тяжелейшие испытания и преграды, оставаясь великодушным и порядочным. Если вспомнить, у Гэтсби и воспитания – то особого не было, его родители приходились всего – лишь неумелыми фермерами, но настолько он был вежлив, учтив, галантен, обходителен, готовый всем помочь и откликнуться на обычную просьбу, что диву даёшься его манерам.
У всех перечисленных примеров есть одна, невидимая на первый взгляд, общая тема – любовь. Никогда не получится создать ничего хорошего, доброго, светлого, тем более, неумирающего, великого, вечного не вложив в это частицу своей души и не проникнувшись к этому любовью.
Кто же этот Джей Гэтсби? В чём его власть? Никто об этом точно не знает. Он ничего не делал напоказ. Гэтсби хватило сил, мужества, ума и фантазии идти к своей цели медленно и верно, завоёвывая любимую. Его неожиданное появление среди богачей того времени многим не давало покоя. Как ни странно, за доброту, отзывчивость и гостеприимство Джея постоянно поливали грязью и сплетнями за спиной, ничего не представляющие из себя, пустые людишки.
Одна из самых значимых проблем в романе «Великий Гэтсби» – это общество. Фицджеральд подразумевает не один слой, присутствующий на приемах у Гэтсби, а все общество вообще. Но для начала рассмотрим гостей Джея Гэтсби:
«Летними вечерами на вилле у моего соседа звучала музыка. Мужские и женские силуэты вились, точно мотыльки, в синеве его сада, среди приглушенных голосов, шампанского и звезд. Днем, в час прилива, мне было видно, как его гости прыгают в воду с вышки, построенной на его причальном плоту, или загорают на раскаленном песке его пляжа, а две его моторки режут водную гладь пролива Лонг-Айленд, и за ними на пенной волне взлетают аквапланы. По субботам и воскресеньям его «роллс-ройс» превращался в рейсовый автобус и с утра до глубокой ночи возил гостей из города или в город, а его многоместный «форд» к приходу каждого поезда торопливо бежал на станцию, точно желтый проворный жук. А в понедельник восьмеро слуг, включая специально нанятого второго садовника, брали тряпки, швабры, молотки и садовые ножницы и трудились весь день, удаляя следы вчерашних разрушений». [5, с.82]
Джаз – это лучшее определение для людей того времени. Мелодия может резко сменить ритм, или вдруг привычный, спокойный ход музыки нарушит саксофон, так и люди «времени джаза» мечутся в поисках себя.
«Я как-то стал записывать на полях железнодорожного расписания имена гостей, бывавших у Гэтсби в то лето. На расписании стоит штамп «Вводится с 5 июля 1922 года», оно давно устарело, и бумага потерлась на сгибах. Но выцветшие записи еще можно разобрать и по ним легче, чем по моим банальным суждениям, представить себе то общество, которое пользовалось гостеприимством Гэтсби, любезно платя хозяину тем, что ровным счетом ничего о нем не знало» – «мрачная свалка». Список имен включает в себя людей, имена которых можно было встретить на страницах светских хроник, киножурналов. Фицджеральд с удивительной точностью воссоздает атмосферу вульгарного американского общества. Если все эти люди знамениты или достигли положения в обществе, почему же они тогда не поступают культурно? Вместо благодарности – неизвестность. Вот чем платит высшее общество Гэтсби за его гостеприимность. Зачем они приходят? Просто ради веселья. И касается это не только гостей Гэтсби, но и среднего класса тоже, да и не только среднего класса, а общества в целом. В послевоенный период, все общество было деморализовано, недаром его называют «потерянным поколением». Виной всему не только стиль жизни «наспех», минутные удовольствия и прочее. Главная цель в жизни каждого человека должна быть не материальная, как это происходило тогда, да и сейчас мы от этого не ушли. Человек создан для того, чтобы обогащать свою душу, высшая цель человека – душа. Это было заложено в высших моральных устоях общества. Фицджеральд видел упадок нравов, характеризующийся уходом человека от истинного предназначения, и поиск больших средств к существованию. Это приводит к краху общества в целом. Каждый человек становиться сам за себя: он может получить деньги, любовь, счастье независимо от состояния души, но то что этот человек породит будет пустотой. [19, с.25]
«Одна из желтых девиц сидела за роялем, а рядом стояла рослая молодая особа с рыжими волосами, дива из знаменитого эстрадного ансамбля, и пела. Она выпила много шампанского, и на втором куплете исполняемой песенки жизнь вдруг показалась ей невыносимо печальной — поэтому она не только пела, но еще и плакала навзрыд. Каждую музыкальную паузу она заполняла короткими судорожными всхлипываниями, после чего дрожащим сопрано выводила следующую фразу. Слезы лились у нее из глаз — впрочем, не без препятствий: повиснув на густо накрашенных ресницах, они приобретали чернильный оттенок и дальше стекали по щекам в виде медлительных черных ручейков. Какой-то шутник высказал предположение, что она поет по нотам, написанным у нее на лице; услышав это, она всплеснула руками, повалилась в кресло и тут же уснула мертвецки пьяным сном».
Фицджеральд специально использовал стиль отчуждения. Мы видим каждого из присутствующих, каждого из описанных людей, но не ощущаем их как живых, с присущей живому человеку внутренней жизнью. Они будто из другого мира. Описывая отчуждение людей друг от друга, от своей человеческой сущности, Фицджеральд показывает свое отстранение от них, от общества «века джаза», от «потерянного поколения».
Фицджеральда законно признают идеальным творцом, который смог передать не только краски, надежды, мечты, мысли и ритмы поколения 20х годов Америки, а к тому же «самую дорогостоящую оргию» за всю свою историю. Лихорадочный «джазовый век» нашел в Фицджеральде своего летописца и поэта. [20, с.205]
Джей Гэтсби, питающий в себе неутолимую веру в «мечту», на протяжении романа поднимается с одного уровня на совершенно другой. Изначально, мы наблюдаем его как человека-загадку, скрывающего в себе что-то возвышенное и великое, а в итоге, приходим к развратному миллионеру-спекулянту. Несмотря на это мы наблюдаем и личностный рост Гэтсби. Его цель, представляет своего рода «Священный Грааль», в котором соединятся богатство, власть, жизненная сила, и «его чудо-света» воплощающееся в хрупкой, красивой, богатенькой Дэйзи. Биография Гэтсби складывается таким образом, что ее можно считать иронической основой для духовного восхождения. Гэтсби гангстер-идеалист, который претендует на то, что имеет в себе такую «силу», чтобы доминировать над пространством и временем, чтобы волей извлекать прошлое, и принести в природу, в мир благополучие под его творческим надзором. Неясность и расплывчатость заключена в самом характере Гэтсби. В душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух разнородных начал. Одно из этих начал — «наивность», простота сердца, негаснущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой. Другое же — трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре воротилы-бутлеггера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэйзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом — практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни особняка, ни миллионов. Широта души и беспринципность, переходящие одно в другое. Фицджеральда привлекают энергия, сила и тревожит пустая растрата сил. Много сомнений вызывает вопрос: чем же велик Гэтсби? Как может быть велик мошенник. Сцена, когда Гэтсби демонстрирует свой великолепный гардероб Дэйзи и Нику, вызывает неприятное ощущение хвастовства. Еще в самом начале произведения образ Гэтсби имеет двойственную натуру, и лишается четкого контура. Ник Каррауэй описывает Гэтсби: «В этом человеке было поистине нечто великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни… редкостный дар надежды, романтический запал…», при всем этом изначально он говорит, что в нем было также все, что он так искренне презирает» в людях его круга. Гэтсби поистине велик своей непоколебимой верой в мечту. То как Гэтсби самоотверженно отвергает, то, что предлагает ему реальность, открывает нам его как человека великого. Также Гэтсби, несомненно, велик, как поучительный герой, на примерах и ошибках которого мы должны учиться. Гэтсби значителен как художественный символ духовной Америки. Человек-миф, дом которого, наполнен джазовой музыкой, украшен цветами, уникален в дизайнерском исполнении, его библиотека с книгами на любой вкус, дом, в котором сосредоточена вся светская тусовка, дом который существует как маленькое государство, защищенное от внешнего воздействия. Фицджеральд как бы противопоставляет ему бунгало Ника Каррауэйя, повествователя истории с ограниченными надеждами, его дом не хранит в себе секретов, а прячет лишь брокерские отсчеты, но, несмотря на это, символы обоих проникают друг в друга. Гэтсби, как бог на колеснице, являющейся дорогим автомобилем, облаченный в свою розово-золотую амуницию, но он же и Джимми Гетц, сделавший себя сам, в противоположность которому поставлен Ник, который является летописцем произошедшего, вместе с тем он представляет тот самый средний класс, и он же является главной соединительной силой, прошлого и настоящего: с Томом Бьюкененом учился в университете, Дэйзи, его дальняя родственница, а Гэтсби сосед. Связь Гэтсби и Ника характеризуется не только их дружескими отношениями, но еще и указывает на значения «американской мечты», как общей, национальной, которая в любом случае затронет каждого. В этом проявляется социальная значимость романа «Великий Гэтсби», изображенные в ней события и характеры, основной конфликт, определяющий действие, имеют прямое и жизненно важное отношение к судьбе всех людей в обществе. «Мой роман — о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном» – в «Великом Гэтсби» выразился и трагизм «века джаза», и его особая, болезненная красота.
Ко времени появления романа “Великий Гэтсби” (The Great Gatsby, 1925) писатель и эпоха, в которую взошла его звезда, настолько отождествились в массовом представлении, что книгу, оказавшуюся высшим завоеванием Фицджеральда, читали как еще одну грустную “сказку века джаза”, хотя ее проблематика намного сложнее. Определяя значение этого романа, А. Зверев писал: “Вобрав в себя гамму распространенных тогда настроений, “Великий Гэтсби” резко выделился на фоне всего написанного Фицджеральдом прежде, главным образом за счет обретенного историзма мышления, что позволило автору связать кризис веры, который происходил в 20-е гг., с драматической эволюцией давнего национального мифа — «американской мечты» [11, c.517].
Замысел “Великого Гэтсби” претерпел долгую эволюцию. Первоначально Фицджеральд намеревался отнести действие к 80-м годам прошлого века, избрав фоном событий Нью-Йорк и Средний Запад того времени. Этот план был изложен в двух письмах издателю М. Перкинсу, датированных июнем 1922 г. С замыслом романа связаны новеллы Фицджеральда “Зимние мечты” и “Отпущение грехов”.
В самом романе “Великий Гэтсби” нашло отражение дело крупного нью-йоркского маклера Фуллера-Макджи, объявившего себя банкротом, о котором много писали в 1923 году американские газеты. Как выяснило следствие, руководство фирмы Фуллера-Макджи незаконно использовало средства своих акционеров для рискованной биржевой игры. По многочисленным уликам, за спиной Фуллера стоял один из крупнейших спекулянтов времен “просперити” А. Ротстайн, однако ему удалось выйти сухим из воды [9, c.695-696]. В 1922 году Фицджеральд провел лето на Лонг-Айленде по соседству с виллой Фуллера, чем объясняется повышенный интерес писателя к этому делу. В облике главного героя Гэтсби есть безусловное сходство с Фуллером, а его взаимоотношения с Вулфшимом напоминают отношения Фуллера и Ротстайна. Прослеживается сходство с биографией Фуллера и в основных коллизиях Гэтсби.
Роман “Великий Гэтсби” появился одновременно с “Американской трагедией” Драйзера. Герои обеих книг стремятся воплотить в жизнь “американскую мечту”, которая сводится для них к богатству и престижности, и терпят сокрушительное поражение. Клайд Грифитс и Джей Гэтсби, как пишет А.Н. Николюкин, “два варианта одного и того же социального типа, молодого человека, готового идти на все ради осуществления своей мечты, прислушивающегося лишь к одному зову – “барабанным зорям своей судьбы”. Роскошные и беспорядочные приемы на вилле Гэтсби – микрокосм американского “века джаза”…, сквозь который просвечивают иллюзии и мечты самого Гэтсби, его смешная вульгарность и мнимое величие” [22, c.49].
История эволюции и крушения мечты Гэтсби – это история его тщетной и трагической попытки приобщиться к уровню жизни американских богачей, в самом голосе которых “звучат деньги”. Краткое содержание проблематики романа А.Н. Николюкин передает такими словами: “Пылкое воображение толкает Гэтсби к самоутверждению по образцу Бенджамина Франклина или героев популярных в свое время романов Хорейшо Элджера о преуспевающем молодом человеке. Он страстно жаждал стать богачом, хотя и не знал еще, что означает на деле богатство и успех. Встреча с миллионером Дэном Коди решает его судьбу. Осознав свой идеал, Гэтсби стремится найти вне себя нечто такое, ради чего стоило бы жить. Эта вторая мечта Гэтсби осуществляется, когда он знакомится с Дэйзи, дочерью богатых родителей, становится ее возлюбленным. Однако связь с миром богатства ведет к гибели Гэтсби с такой же закономерной неизбежностью, как и гибель драйзеровского Клайда, пожалевшего приобщиться к тому же миру богатства. Сама “американская мечта” таит в себе ловушку” [23, c.49-50].
Но проблематику романа нельзя свести к коллизиям, характерным для недолговечной “джазовой” эпохи американской жизни. По мнению А. Зверева, “трагедия, описанная в “Великом Гэтсби”, оказалась типично американской трагедией, до такой степени не новой, что вину за нее было невозможно возложить лишь на золотой ажиотаж времен “процветания”, погубивший не одну жизнь. Корни главного конфликта уходят гораздо глубже. Они тянутся к истокам всего общественного опыта Америки, освященного недостижимой мечтой о “земном святилище для человека-одиночки”, о полном равенстве возможностей и безграничном просторе для личности. Они уходят в “американскую мечту”, завладевшую и героем романа Джеем Гэтсби. Правила, которые он с юности для себя установил,– это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в “мечту” и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека” [24, c.39].
Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода — не утилитарные, не своекорыстные. И такие устремления тоже созвучны “мечте”. “В некоторых отношениях, – пишет далее А. Зверев, – Гэтсби — это законченный “новый Адам”, каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу: от куперовского Натти Бампо до Гека Финна. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в самосознании американцев. Впервые и сама “мечта” начала осознаваться как трагическая иллюзия, не только не возвышающая личность, но, наоборот, отдающая ее во власть губительных индивидуалистических побуждений или обманывающая заведомо пустыми и тщетными надеждами. Это была тема Драйзера и Льюиса. Фицджеральд нашел свой угол зрения и свою тональность. Сказалась его особая чуткость к болезненным явлениям “века джаза”. Сказалась “незатухающая ненависть” к богатым, к людям типа Тома Бьюкенена, который олицетворяет в романе мир бездушного утилитаризма, агрессивного своекорыстия, воинствующей буржуазной аморальности. Сказалась способность Фицджеральда безошибочно распознавать трагедию, даже когда она скрыта за блистательным маскарадом. Сказалось, наконец, его недоверие к любым иллюзиям и “легендам”, обострившееся и оттого, что “легенда” уже сопутствовала ему самому, став для писателя непереносимой и побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью– “отбросить мое прежнее “я” раз и навсегда” [25, c.40]
“Великий Гэтсби” — книга, где всего полнее раскрылась своеобразная черта дарования Фицджеральда, которую критики определяют как “двойное видение”, имея в виду его способность “одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи”, вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров; сам он в “Крушении” назвал эту способность критерием подлинной культуры духа.
“В “Гэтсби” авторское сознание “удерживает” всю противоречивость содержания “американской мечты” — и главное — постигнутую Фицджеральдом закономерность ее банкротства” [25, c.45].
Когда редактор М. Перкинс, прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя,Фицджеральд ответил ему так: “Странно, но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно” [26, c.162-163].
В “Великом Гэтсби” все и держится на двойственности главного персонажа, неясности его побуждений. Двойственным является сам сюжет, внешне схожий с сюжетами “романа тайн” (таинственная вилла и ее хозяин, о котором ходят разные слухи: “будто он когда-то убил человека” [18, c.53], или же “во время войны был немецким шпионом” [26, c.54]; романтическая интрига, детективное расследование, тайна гибели), но вмещающий серьезное, философское содержание. О том же пишет и А. Зверев: “Роман, построенный как история преступления по бытовым мотивам, перерастал в философское повествование, касающееся болезненной проблематики, сопряженной с деформациями американского нравственного идеала личности, утверждающей самое себя в борьбе за счастье и этой целью оправдывающей собственный индивидуализм” [27, c.517]. Двойственны мотивы действий персонажей второго плана (Джордан Бейкер, гости на приемах Гэтсби), поскольку все они стремятся развеять таинственность, которая окутала равного героя задолго до того, как он появится в рассказе Ника Каррауэя.
Все повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби – и соседствующая с его домом свалка отбросов, “зеленый огонек” счастья, на миг посветивший герою, – и мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита, и т.п. Хрупкая поэзия “века джаза” и его обратная сторона – разгул стяжательских амбиций, порождающих аморализм, – переданы писателем в их нерасторжимом единстве.
Двойственность проявляется в сопоставлении различных мотивов: карнавала и трагедии, праздничности и холодной расчетливости, веселья и холодной мертвенности, любви и продажности.
Так, “магия” карнавала, не прекращающегося на протяжении почти всего действия романа, усиливается и приобретает драматический оттенок ввиду близкого присутствия “гибельного места” – Долины Шлака: здесь, под колесами автомобиля, которым управляет Дэзи, погибнет любовница Бьюкенена, а Гэтсби расплатится жизнью за трагедию, в которой неповинен.
В праздничной атмосфере беспечного разгула гости Гэтсби, словно бы и впрямь вернувшие себе естественную раскованность, праздничность восприятия жизни, разговаривают голосами, в которых “звенят деньги”. К дому Гэтсби, в котором, как в загородном увеселительном парке, всегда оживленно и радостно, нужно ехать мимо рекламного щита с нарисованными на нем пустыми и холодными глазами доктора Эклберга — мертвого идола, царящего над свалкой несбывшихся надежд.
Фицджеральд настойчиво стремится создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби, и это стремление, безусловно, не продиктовано лишь требованиями детективного жанра. Дело и не в недостаточно умелой выписанности главного персонажа.
Неясность, “расплывчатость” заключена в самом характере Гэтсби. Как справедливо отмечает А. Зверев, “он “расплывчат” по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух совершенно разнородных начал. Одно из этих начал — “наивность”, простота сердца, негаснущий отблеск “зеленого огонька”, звезды “неимоверного будущего счастья”, в которое Гэтсби верит всей душой; типичнейшие черты взращенного американской историей (а в еще большей степени — американской социальной мифологией) “нового Адама”. Другое же — трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре вороти-лы-бутлегера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей “фирмы”. На одном полюсе мечтательность, на другом — практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни загородного особняка, ни миллионов. На одном полюсе наивная чистота сердца, на другом — поклонение Богатству, Успеху, Возможностям, почитание тех самых фетишей, которые самому же Гэтсби так ненавистны в Томе Бьюкенене и людях его круга” [26, c.41-42].
Двойственность заглавного персонажа, в котором стойкая приверженность идеалу “нового Адама”, доверяющего лишь голосу сердца, сочетается с оправданием аморализма в борьбе за житейский успех, придает трагический колорит образу этого бутлегера, воплотившего в себе исходное противоречие национального сознания.
Соединение столь полярных начал в образе героя, конечно же, не может не закончиться “взрывом”. И гибель Гэтсби, по первому впечатлению нелепая, на деле — закономерный, единственно возможный финал. Дело в том, что средства, избранные героем для завоевания счастья, каким он себе его представляет, неспособны обеспечить его, каким его. “Мечта” рушится — не только потому, что Дэзи оказывается продажной, но и потому, что “непреодолимо духовное заблуждение самого Гэтсби, который “естественное” счастье вознамерился завоевать бесчестным, противоестественным путем, выплатив за Дэзи большую, чем Бьюкенен, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без “мечты” существование “нового Адама” бессмысленно. Выстрел обманутого автомеханика, который должен был настичь Бьюкенена, а угодил в Гэтсби, подобен удару кинжала, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран” [27, c.42].
Возникает правомерный вопрос: почему же в таком случае Фицджеральд назвал своего героя великим В заглавии романа обычно видят авторскую иронию. И на первый взгляд это так: Гэтсби, человек явно незаурядный, растерял себя в погоне за ничтожной целью — богатством. Ничтожным оказалось и его божество — Дэзи, к чьим ногам положена вся его жизнь, ничтожен и пуст весь оплаченный Гэтсби “праздник жизни” (карнавал), завершающийся — уже после гибели героя — телефонным разговором о туфлях для тенниса, позабытых одним из гостей, и ругательством, нацарапанным на ступеньках лестницы.
Но в определенном смысле Гэтсби действительно велик. Он воплощает ярчайший тип американского “мечтателя”, хотя “мечта” и ведет его сначала на опасную тропу бутлегерства, затем — в совершенно чужой его натуре мир Тома Бьюкенена и, наконец, к катастрофе.
Сам повествователь, Ник Каррауэй, для которого Гэтсби до знакомства с ним воплощал все заслуживающие презрения черты: самодовольство нувориша, культ безвкусной роскоши и т. п., – не может не признаться себе в том, что в Гэтсби есть “нечто поистине великолепное”. “Должно быть, – рассуждает он, – и в самом деле было что-то романтическое в этом человеке, если слухи, ходившие о нем, повторяли шепотом даже те, кто мало о чем на свете считал нужным говорить, понизив шепот” [28, c.54]. Причиной была не только щедрость Гэтсби, его старания скрасить будни праздничностью. Когда рассказчик впервые своими глазами видит Гэтсби, перед ним — влюбленный, романтик, разглядывающий усыпанное звездами летнее небо. “Второй облик” Гэтсби явно не согласуется с первым, а вместе с тем неспроста у Каррауэя мелькнула мысль, что богатый сосед прикидывает, какой бы кусок небосвода отхватить для одного себя,– подобные побуждения точно так же в натуре Гэтсби, как и мечтательность, романтичность, “естественная” для “нового Адама” доброта, “естественное” для него стремление сделать счастливыми всех. Поэтому так колеблется оценка рассказчиком образа Гэтсби. “И тут улыбка исчезла – и передо мною был просто расфранченный хлыщ, лет тридцати с небольшим, отличающийся почти смехотворным пристрастием к изысканнным оборотам речи” [18, c.57]; “За этот месяц я встречался с Гэтсби несколько раз и, к своему разочарованию, убедился, что говорить с ним не о чем. Впечатление незаурядной личности, которое он произвел на меня при первом знакомстве, постепенно стерлось, и он стал для меня просто хозяином великолепного ресторана, расположенного по соседству” [29, c.69].
На протяжении всего романа в Гэтсби будут выявляться совершенно несовместимые качества и побуждения. “Здесь, – по мнению А. Зверева, – не только внутренняя необходимость “расплывчатости” Гэтсби, каким он предстает читателю. Здесь и неопровержимая логика социальных законов, которыми предопределена реальная жизненная судьба и реальная этическая позиция “мечтателя” наподобие Гэтсби. Не случайно Фицджеральд, говоря о своем романе, указывал на “Братьев Карамазовых” как на образец, которому стремился следовать: “Великий Гэтсби” не столько драма отдельной личности, сколько драма идеи, получившей совершенно ложное воплощение” [9, c.43]. Это, безусловно, так, однако тут, по нашему мнению, присутствует в определенной степени и элемент игры, попытка сыграть в разные образы.
Конечно, Гэтсби понимал всю несовместимость этих образов. Но он был “велик” именно своей стойкой приверженностью идеалу “нового Адама”. Как пишет Фицджеральд, подводя итог роману, “Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда – завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро…” [31, c.160].
Но все дело как раз в том, что прекрасного утра наступить не может. Идеал недостижим. Ибо “мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое” [32, c.160]. Перефразируя метафору, которой заканчивается роман, можно сказать, что все дальше отодвигается осуществление “мечты”, а “новый Адам” все больше выглядит лишь обманчивой грезой.
Сам Идеал оборачивается против Гэтсби, заставляя его следовать правилам Успеха, выгодной коммерции, обогащения,– ведь иначе вершин счастья не покорить, а “стремление к счастью” присуще человеку по самой его природе и, стало быть, оправдывает любые усилия личности для его достижения.
“Великим Гэтсби” было открыто выражено неверие в то, что Америка и впрямь когда-нибудь сделается “земным святилищем для человека-одиночки”. В заключительной сцене романа Каррауэй провидит “древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков,–нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный миг человек затаил дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте зрелища, которого он не понимал и не искал, – ведь история в последний раз поставила его лицом к лицу с чем-то, соизмеримым заложенной в нем способности к восхищению” [32, c.169].
Но так и не придет “одно прекрасное утро”, как за ним ни гнаться, как бы старательно ни инсценировать его приход разгульным весельем “века джаза”. Для Ника Каррауэя это главный вывод из истории, происшедшей у него на глазах. Писательское поколение, выступившее в 30-е годы, уже примет финальные строки “Великого Гэтсби” как аксиому.
Заканчивая “Гэтсби”, он писал одному из друзей: “Мой роман – о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном” [33, p.286].
В “Великом Гэтсби” выразился и трагизм “века джаза”, и его особая, болезненная красота. Через всю книгу проходят два образных ряда, соотнесенных в грустной и поэтической тональности романа.
Показывая беспочвенность и бесперспективность “мечты” в современном автору американском обществе, вскрывая ее несовместивость с буржуазными идеалами и ценностями, Фицджеральд одновременно оплакивает эту мечту, сожалея о ее недостижимости. Отсюда тот свойственный его произведениям налет грусти и трагизма рядом с внешней праздничной карнавальностью, который придает особое очарование и одновременно метафизичность его художественным текстам.
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
БЕЛГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
факультет журналистики
КАФЕДРА КОММУНИКАТИВИСТИКИ, РЕКЛАМЫ И СВЯЗЕЙ С ОБЩЕСТВЕННОСТЬЮ
РЕФЕРАТ
С. Фицджеральд. Американское общество в «век джаза» в романе «Великий Гэтсби»
Выполнила: Крючкова Екатерина
Проверила: кандидат филологических наук Невзорова Н.П.
Белгород, 2014 Оглавление
Введение. Творческий путь Ф. С. Фицджеральда. «Век джаза» в творчестве Ф. С. Фицджеральда
III. Проблематика романа «Великий Гэтсби»
Заключение
Список литературы Введение
Френсис Скотт Кей Фицджеральд – величайший американский писатель, который вошел в историю мировой литературы благодаря своим романам о жизни Америки в 1920-е годы, среди которых особенно известен «The Great Gatsby» («Великий Гэтсби», 1925). В наши дни имя Фрэнсис Скотта Фицджеральда постоянно упоминается наряду с именами других американских классиков ХХ века – Фолкнера, Хемингуэя, Томаса Вулфа, Теодора Драйзера, Шервуда Андерсона и Синклера Льюиса. Среди этих блестящих прозаиков Фицджеральд занимает особое место – равного среди лучших, отличаясь неповторимой самобытностью.
Фицджеральд вошел в американскую литературу как певец «века джаза», того короткого периода в американской истории, который начался вскоре после окончания первой мировой войны и завершился наступлением великой депрессии тридцатых годов. Собственно, и само название этого периода позаимствовано из сборника рассказов Фицджеральда «Сказки века джаза», который один американский критик характеризовал «настолько же раздражающим, насколько и интересным, глупым и глубоким одновременно, поучительным и абсурдным» [Анастасьев, 193].
Пожалуй, в этих словах отразились не только противоречия творчества Фицджеральда, по и причины противоречивого отношения к его творчеству как в США, так я за их рубежами. Вряд ли можно считать случайным, что при жизни писателя его книги не пользовались большим успехом ни у читателей, ни у критиков. Повышенный интерес к его творческому наследию возник уже после второй мировой войны.
Откликаясь на острейшие противоречия времени, Фицджеральд в немалой степени был ими надломлен, однако при всех уступках враждебной ему судьбе сумел как художник подняться над преследовавшими его драмами и выразить пережитое им прощание с иллюзиями, типичными для американского сознания, как главный по значимости процесс, который определяет духовную историю США в ХХ веке. Как известно, Скотт Фицджеральд был автором десятков замечательных произведений, которые и по сей день привлекают читателя актуальностью своих тем, тем, которые и сейчас затрагивают души современных людей, ибо наверняка являются близкими им по духу. Роман «Великий Гэтсби» считается одной из культовых книг XX века. В авторитетном оксфордском списке «Ста главных книг столетия» этот роман занял второе место, уступив только «Улиссу» У. Джойса (и обогнав «В поисках утраченного времени» Пруста).
Объект исследования – роман Ф. С. Фицджеральда «Великий Гэтсби».
Предмет исследования – описание «века джаза» в творчестве Ф.С. Фицджеральда.
Цель: выявить специфику описания «века джаза» в творчестве Ф.С. Фицджеральда (на примере романа «Великий Гэтсби»).
Для достижения цели необходимо решить следующие задачи:
) рассмотреть этапы творческого пути Ф.С. Фицджеральда;
) выяснить, как «век джаза» представлен в творчестве писателя;
) выявить проблематику романа «Великий Гэтсби». I. Творческий путь Ф. С. Фицджеральда
Френсис Скотт Кай Фицджеральд родился 24 сентября 1896 года в небольшом городке на Среднем Западе США. Семья Эдварда Фицджеральда, отца Скотта, происходила из древнего ирландского аристократического рода, одного из самых могущественных в Ирландии. Однако в Америке отец писателя не сумел добиться успеха и во время кризиса окончательно разорился. Фицджеральды были вынуждены продать небольшую мебельную фабрику с аукциона и вскоре, скатываясь всё ниже, оказались одной из самых бедных семей в маленьком и зажиточном Сент-Поле.
С самого детства Скотт ощущал неравенство бедных и богатых. Наблюдал презрение этих особых людей, людей высшего сорта, с которым они относились к его отцу. В университете он сам столкнуться с проблемой богатства и бедности и почувствовал различие между собой и детьми более состоятельных родителей. Он жил и воспитывался в среде, где вера в старые пуританские ценности была сопряжена с верой в «мечту», в мифы американской жизни, согласно которым основой жизненных ценностей является стремление к успеху, а мерило этого успеха – деньги, богатство. Отсюда постоянное внимание и интерес в творчестве писателя к миру богатых, который одновременно манил и отталкивал его. Об этом Фицджеральд неоднократно свидетельствует в своих письмах: «Я постоянно ощущал себя бедным юношей в богатом городе, в школе для детей богатых, в клубе Принстонского университета для студентов из семей богатых… Я никогда не мог простить богатым их богатства, и это ощутимо повлияло на всю мою жизнь и творчество» [Тернбулл, 56]. Внушенное ему с детских лет ощущение собственной неполноценности, писатель пытался преодолеть в течение всей своей жизни. С одной стороны, он всегда хотел внедриться в среду «сильных мира сего», настойчиво преодолевая все препятствия на этом пути. Хрупкий и болезненный от природы, он добился того, что стал лучшим игроком футбольной команды Принстона. А благодаря проявившимся уже тогда литературным талантам, стал членом элитного университетского клуба – он писал либретто для осуществлявшихся в клубе музыкальных спектаклей. С другой стороны, он через всю жизнь пронес острое чувство недоверия к богатым, что с наибольшей полнотой отразилось в его творчестве, начиная с первого опубликованного им романа – «По эту сторону рая» – и ранних рассказов и заканчивая последним, незавершенным, произведением – «Последний магнат».
В самом начале литературной деятельности писателю пришлось столкнуться с серьезными трудностями, что также способствовало развитию в нем чувства разочарования и неверия. Постоянная нужда в деньгах заставляла его искать издателей, способных платить достаточно большие гонорары, а тех совершенно не интересовали проблемные произведения. Часто ему приходилось вопреки своему желанию писать рассказы по заданному издателями шаблону. Конфликт между «незатухающей ненавистью» к богачам, в которой писатель через много лет откровенно признался в автобиографическом очерке «Крушение», и поистине странной зачарованностью стилем жизни людей, «не похожих на нас с вами», стремлением проникнуть в их ряды стал причиной тяжелейших душевных переживаний Фицджеральда. Отсюда, видимо, в значительной степени берут свое начало свойственные всему творчеству писателя пессимизм и даже цинизм.
Ощущение грядущей беды или катастрофы – одна из наиболее характерных черт произведений Фицджеральда. Он признавался, что все идеи, когда-либо приходящие ему в голову имели оттенок катастрофы. Может быть, такое мироощущение являло собой расплату за иллюзии, которые порождались от творческого столкновения суровой реальности и мечты Фицджеральда. Ибо новые вершины давались ему по самой высокой цене. Он вёл изнурительную борьбу за возможность принадлежать к элите. Не замечая, он изменял своим вкусам и себе самому, перенимая манеры поведения и восприятие жизни своего окружения, забывая о своей ненависти к их миру. Всю жизнь он претворял в жизнь иллюзию лёгкости и беззаботности своего существования, в то время как действительность была совсем иной. Но в том, что Фицджеральд писал о богатых людях и их жизни почти всегда присутствовал критический и трезвый взгляд. «Незатухающая ненависть» росла год от года и оттачивала его социальное видение и побуждала оценивать собственные иллюзии и заблуждения с жестокой прямотой. Как истинный художник, он всегда был исключительно честен и открыт для читателей. Его лучшие книги остались в литературе подлинным подтверждением несостоятельности мещанских идеалов, крушением «американской мечты» и трагедия людей, что следовали мнимым нравственным ориентирам.
Фицджеральд умело сочетал чувственную наивность с отчётливой беспристрастностью, так что он почти всегда писал о том, что было глубоко пережито им лично. Он умело рисовал образы тонких переживаний, то преподносил их как человек здравомыслящий и уже неподверженный им. Такой подход требовал от читателя умения четкого разграничения в произведении субъективного и объективного. Необычайно сильно воздействуя на эмоции, он в первую очередь взывал к читательскому интеллекту.
Но не только эмоциональная сторона жизни нашла своё отражение в прозе Фицджеральда. Большинство его произведений имеют автобиографическое начало, в их основе лежат реальные события. Так, например, одна из сюжетных линий «Великого Гэтсби» повторяет эпизод из жизни самого писателя и описывает его взаимоотношения с его женой до их свадьбы. Интересен тот факт, что к опубликованию своей первой книги, Фицджеральда подталкивало стремление жениться на своей возлюбленной, которая требовала от него подтверждения его способности обеспечить её. Позднее Фицджеральд увидит и отразит то, что составит основной трагический конфликт его лучших произведений: слепое следование идеалам «американской мечты» приводит к деградации личности и разрушению таланта человека, использующего его во имя преуспеяния. Сложным оказался вопрос о принадлежности творчества Фицджеральда к какому-либо литературному направлению. Американские литературоведы-модернисты считают, что Фицджеральд рисует жизнь формами метафизическими и трансцендентальными, и рассматривают его творчество с позиции фрейдизма. Некоторые называют лучшие романы Фицджеральда модернистскими, считая, что они не несут никакой социальной нагрузки. Фидлер называет образы, созданные Фицджеральдом, психологическими архетипами. Ричард Чейз, в свою очередь, усматривает в реалистической символике целую систему архетипов и видит в творчестве Фицджеральда проявления иррационализма.
О наличии элементов романтизма в творчестве Фицджеральда немало писалось в советском литературоведении. В его произведениях можно усмотреть следования принципам романтических писателей. Как и они, Фицджеральд часто «сталкивает» романтического героя с реальной действительностью. Об этом писали и А.Н. Горбунов, и Т.Н. Денисова, и М.О. Мендельсон, и М.М. Коренева, и другие отечественные исследователи.
Фицджеральд, в отличие от писателей-романтиков, изображает одиночество человека, его отчуждение от общества, исходя не только из личного, но и социального понимания. В произведениях Фицджеральда органически слиты романтическая и реалистическая тенденции восприятия и отображения действительности. Его творчество рождает традицию, ведущую к «романтическому реализму».
Говоря о творчестве Фицджеральда, невозможно не сказать о проблеме «американской мечты». Проблема эта занимает очень важное место в литературных трудах прозаика. «Вряд ли можно найти другого американского писателя XX века, столь сконцентрированного на этой проблеме и столь глубоко осознавшего и осудившего в своих произведениях зыбкость и фальшивость понятия мечты» [Кухалашвили, 35]. Множество больших и непохожих писателей объединила новая особенность литературы США начала ХХ века. В одном ряду с ними стоит и Скотт Фицджеральд, сумевший обнажить все оттенки человеческой психологии, мастер утончённой и вместе с тем весьма содержательной, богатой композиции. Художник, чьи труды проникнуты то напряженной и драматической поэтичностью, то резким сарказмом, в адрес морально убогого общества. II. «Век джаза» в творчестве Ф. С. Фицджеральда
Основное своеобразие творчества Фицджеральда заключается в том, что американский писатель являлся представителем «века джаза», того короткого периода в американской истории, который начался вскоре после окончания первой мировой войны и завершился наступлением великой депрессии тридцатых годов. Само название этого периода позаимствовано из сборника рассказов Фицджеральда «Сказки века джаза», который один американский критик охарактеризовал «настолько же раздражающим, насколько и интересным, глупым и глубоким одновременно, поучительным и абсурдным» [Анастасьев, 193].
Понятие «век джаза» стало символом, характеризующим массовое увлечение карнавальным стилем жизни, которое стимулировалось безошибочным предчувствием скорого конца послевоенной эпохи бунтов против буржуазного утилитаризма и закабаления личности окаменевшими нормами прагматической морали. «Джаз, – поясняет А. Зверев, – воспринимался как искусство, в котором выразилась самая примечательная черта эпохи – ее динамичность и вместе с тем скрытая за ее хаотичной активностью психологическая надломленность. Вспоминая «век джаза», Томас Вулф напишет в «Паутине и скале» (1939), что «его единственной устойчивой чертой была заряженность переменами… непрерывное и все более напряженное движение». Исчезло чувство, что жизнь держится на прочных основах. Люди «начинали думать, что им остается просто приладиться к ритму века, жить в согласии с этим ритмом», не беспокоясь, что будет завтра» [Зверев, 38]. Век джаза – это середина двадцатых годов, времена страшной нищеты и несметного богатства, это эпоха «новых американцев», чикагских гангстеров и сухого закона, закончившийся «черным четвергом» 1929 года, когда обвальное падение курса ценных бумаг в храме американского бизнеса – нью-йоркской фондовой бирже на Уолл-стрит – погребло под собой обманное процветание «веселых двадцатых».
А американская мечта – это «правосудие для всех», общество равных возможностей, не скованное сословными предрассудками. Именно за Фицджеральдом закрепилась репутация провозвестника «века джаза», творца его обманчивых сказок, его беспочвенных и порою опасных иллюзий. Гертруда Стайн писала о первой книге Фицджеральда, что ею он «создал новое поколение» – то самое, которое Стайн назвала «потерянным» [Николюкин, 29-30]. Чертами этого поколения были бездеятельность, гедонистичность, преклонение перед успехом, заискивание перед богатыми. Согласно «легенде», в самом Фицджеральде все эти качества воплотились всего полнее.
Его первый роман «По эту сторону рая» по сути открывает в американской литературе новый этап – 20-е годы. Характеризуя этот этап, А. Зверев пишет: «На страницах множества книг, вплоть до хемингуэевской «Фиесты» и первых романов Фолкнера, обнаружились тогда отзвуки начавшегося общественного брожения и выразилось специфическое для той поры ощущение распада былого миропорядка, словно бы взорванного войной. Еще не став отчетливым у ранних героев Фицджеральда, это чувство пустоты уже непереносимо для них, и начинаются поиски каких-то хотя бы чисто внешних форм «насыщения» вдруг опустевшей жизни. Заговорили о «беспокойном поколении» [Зверев, 37].
Новая послевоенная действительность вызвала слом в мировоззрении людей, она требовала поисков нетрадиционных форм отображения, воплощения опыта, неизвестного ранее, нового осмысления усложнившейся жизни. В послевоенной американской литературе было утрачено ощущение реального героя, цельной личности. Это было время разочарования, наступившего после мировой войны, крушения многих надежд, время «потерянного поколения», ставшего темой романов многих писателей.
Роман «Великий Гэтсби» появился одновременно с романом Драйзера «Американская трагедия». Сходство между этими произведениями прослеживается в нескольких аспектах: оба героя стремятся к воплощению «американской мечты»; обоих ждет поражение; оба невольно вступают на путь преступления (в случае Гэтсби – сокрытие преступления) и к обоим приходит расплата за совершенное: смерть. Однако Гэтсби, безусловно, гораздо более романтичен, размыт, опоэтизирован, а вместе с ним более опоэтизирована у Фицджеральда великая «американская мечта».Таким образом, типичная американская мечта у обоих писателей завершается типичной американской трагедией.
Гэтсби в контексте «американской мечты», владевшей умами людей до Великой депрессии, – не просто герой, он идеал для подражания, с которого должны были бы делать жизнь все обдумывающие житье американские юноши. Но американская мечта рассыпается на глазах. Гэтсби несметно богат, влиятелен, хорош собой – только всего этого недостаточно даже в Америке. Заглавный герой романа Фицджеральда стал предтечей целой литературной династии загадочно-богатых личностей с непроясненным прошлым (вплоть до Кончиса из «Волхва» Джона Фаулза). Были, конечно, и предшественники: C. Довлатов в свое время говорил, что «Великий Гэтсби», конечно, замечательная книга, но не очень понятно, зачем она нужна после «Графа Монте-Кристо» [Сонькин].
В заключение можно сказать, что роман «Великий Гэтсби» считается одной из культовых книг XX века. В авторитетном оксфордском списке «Ста главных книг столетия» этот роман занял второе место, уступив только «Улиссу» У. Джойса (и обогнав «В поисках утраченного времени» Пруста). III. Проблематика романа «Великий Гэтсби»
Ко времени появления романа «Великий Гэтсби» писатель и эпоха, в которую взошла его звезда, настолько отождествились в массовом представлении, что книгу, оказавшуюся высшим завоеванием Фицджеральда, читали как еще одну грустную «сказку века джаза», хотя ее проблематика намного сложнее.
Определяя значение этого романа, А. Зверев писал: «Вобрав в себя гамму распространенных тогда настроений, «Великий Гэтсби» резко выделился на фоне всего написанного Фицджеральдом прежде, главным образом за счет обретенного историзма мышления, что позволило автору связать кризис веры, который происходил в 20-е гг., с драматической эволюцией давнего национального мифа – «американской мечты» [Зверев, 1990, 517].
Замысел «Великого Гэтсби» претерпел долгую эволюцию. Первоначально Фицджеральд намеревался отнести действие к 80-м годам прошлого века, избрав фоном событий Нью-Йорк и Средний Запад того времени. Этот план был изложен в двух письмах издателю М. Перкинсу, датированных июнем 1922 г. С замыслом романа связаны новеллы Фицджеральда «Зимние мечты» и «Отпущение грехов».
В самом романе «Великий Гэтсби» нашло отражение дело крупного нью-йоркского маклера Фуллера-Макджи, объявившего себя банкротом, о котором много писали в 1923 году американские газеты. Как выяснило следствие, руководство фирмы Фуллера-Макджи незаконно использовало средства своих акционеров для рискованной биржевой игры. По многочисленным уликам, за спиной Фуллера стоял один из крупнейших спекулянтов времен «просперити» А. Ротстайн, однако ему удалось выйти сухим из воды. В 1922 году Фицджеральд провел лето на Лонг-Айленде по соседству с виллой Фуллера, чем объясняется повышенный интерес писателя к этому делу. В облике главного героя Гэтсби есть безусловное сходство с Фуллером, а его взаимоотношения с Вулфшимом напоминают отношения Фуллера и Ротстайна. Прослеживается сходство с биографией Фуллера и в основных коллизиях Гэтсби.
Роман «Великий Гэтсби» появился одновременно с «Американской трагедией» Драйзера. Герои обеих книг стремятся воплотить в жизнь «американскую мечту», которая сводится для них к богатству и престижности, и терпят сокрушительное поражение. Клайд Грифитс и Джей Гэтсби, как пишет А.Н. Николюкин, «два варианта одного и того же социального типа, молодого человека, готового идти на все ради осуществления своей мечты, прислушивающегося лишь к одному зову – «барабанным зорям своей судьбы». Роскошные и беспорядочные приемы на вилле Гэтсби – микрокосм американского «века джаза»…, сквозь который просвечивают иллюзии и мечты самого Гэтсби, его смешная вульгарность и мнимое величие» [Николюкин, 49].
История эволюции и крушения мечты Гэтсби – это история его тщетной и трагической попытки приобщиться к уровню жизни американских богачей, в самом голосе которых «звучат деньги». Краткое содержание проблематики романа А.Н. Николюкин передает такими словами: «Пылкое воображение толкает Гэтсби к самоутверждению по образцу Бенджамина Франклина или героев популярных в свое время романов Хорейшо Элджера о преуспевающем молодом человеке. Он страстно жаждал стать богачом, хотя и не знал еще, что означает на деле богатство и успех. Встреча с миллионером Дэном Коди решает его судьбу. Осознав свой идеал, Гэтсби стремится найти вне себя нечто такое, ради чего стоило бы жить. Эта вторая мечта Гэтсби осуществляется, когда он знакомится с Дэзи, дочерью богатых родителей, становится ее возлюбленным. Однако связь с миром богатства ведет к гибели Гэтсби с такой же закономерной неизбежностью, как и гибель драйзеровского Клайда, пожалевшего приобщиться к тому же миру богатства. Сама «американская мечта» таит в себе ловушку» [Николюкин, 32].
Но проблематику романа нельзя свести к коллизиям, характерным для недолговечной «джазовой» эпохи американской жизни. По мнению А. Зверева, «трагедия, описанная в «Великом Гэтсби», оказалась типично американской трагедией, до такой степени не новой, что вину за нее было невозможно возложить лишь на золотой ажиотаж времен «процветания», погубивший не одну жизнь. Корни главного конфликта уходят гораздо глубже. Они тянутся к истокам всего общественного опыта Америки, освященного недостижимой мечтой о «земном святилище для человека-одиночки», о полном равенстве возможностей и безграничном просторе для личности. Они уходят в «американскую мечту», завладевшую и героем романа Джеем Гэтсби. «Правила, которые он с юности для себя установил, – это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в «мечту» и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека» [Зверев, 1982, 39].
Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода – не утилитарные, не своекорыстные. И такие устремления тоже созвучны «мечте». «В некоторых отношениях, – пишет далее А. Зверев, – Гэтсби – это законченный «новый Адам», каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу: от куперовского Натти Бампо до Гека Финна. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в самосознании американцев. Впервые и сама «мечта» начала осознаваться как трагическая иллюзия, не только не возвышающая личность, но, наоборот, отдающая ее во власть губительных индивидуалистических побуждений или обманывающая заведомо пустыми и тщетными надеждами. Это была тема Драйзера и Льюиса. Фицджеральд нашел свой угол зрения и свою тональность. Сказалась его особая чуткость к болезненным явлениям «века джаза». Сказалась «незатухающая ненависть» к богатым, к людям типа Тома Бьюкенена, который олицетворяет в романе мир бездушного утилитаризма, агрессивного своекорыстия, воинствующей буржуазной аморальности. Сказалась способность Фицджеральда безошибочно распознавать трагедию, даже когда она скрыта за блистательным маскарадом. Сказалось, наконец, его недоверие к любым иллюзиям и «легендам», обострившееся и оттого, что «легенда» уже сопутствовала ему самому, став для писателя непереносимой и побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью – «отбросить мое прежнее «я» раз и навсегда» [Зверев, 1982, 40].
«Великий Гэтсби» – книга, где всего полнее раскрылась своеобразная черта дарования Фицджеральда, которую критики определяют как «двойное видение», имея в виду его способность «одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи», вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров; сам он в «Крушении» назвал эту способность критерием подлинной культуры духа.
«В «Гэтсби» авторское сознание «удерживает» всю противоречивость содержания «американской мечты» – и главное – постигнутую Фицджеральдом закономерность ее банкротства» [Старцев, 12].
Когда редактор М. Перкинс, прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя, Фицджеральд ответил ему так: «Странно, но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно» [Фицджеральд, 1971, 162-163].
В «Великом Гэтсби» все и держится на двойственности главного персонажа, неясности его побуждений. Двойственным является сам сюжет, внешне схожий с сюжетами «романа тайн» (таинственная вилла и ее хозяин, о котором ходят разные слухи: «будто он когда-то убил человека» [Фицджеральд, 1985, 53], или же «во время войны был немецким шпионом» [Фицджеральд, 1985, 54]; романтическая интрига, детективное расследование, тайна гибели), но вмещающий серьезное, философское содержание. О том же пишет и А. Зверев: «Роман, построенный как история преступления по бытовым мотивам, перерастал в философское повествование, касающееся болезненной проблематики, сопряженной с деформациями американского нравственного идеала личности, утверждающей самое себя в борьбе за счастье и этой целью оправдывающей собственный индивидуализм» [Зверев, 1990, 517]. Двойственны мотивы действий персонажей второго плана (Джордан Бейкер, гости на приемах Гэтсби), поскольку все они стремятся развеять таинственность, которая окутала равного героя задолго до того, как он появится в рассказе Ника Каррауэя.
Все повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби – и соседствующая с его домом свалка отбросов, «зеленый огонек» счастья, на миг посветивший герою, – и мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита, и т.п. Хрупкая поэзия «века джаза» и его обратная сторона – разгул стяжательских амбиций, порождающих аморализм, – переданы писателем в их нерасторжимом единстве.
Двойственность проявляется в сопоставлении различных мотивов: карнавала и трагедии, праздничности и холодной расчетливости, веселья и холодной мертвенности, любви и продажности.
Так, «магия» карнавала, не прекращающегося на протяжении почти всего действия романа, усиливается и приобретает драматический оттенок ввиду близкого присутствия «гибельного места» – Долины Шлака: здесь, под колесами автомобиля, которым управляет Дэзи, погибнет любовница Бьюкенена, а Гэтсби расплатится жизнью за трагедию, в которой неповинен.
В праздничной атмосфере беспечного разгула гости Гэтсби, словно бы и впрямь вернувшие себе естественную раскованность, праздничность восприятия жизни, разговаривают голосами, в которых «звенят деньги». К дому Гэтсби, в котором, как в загородном увеселительном парке, всегда оживленно и радостно, нужно ехать мимо рекламного щита с нарисованными на нем пустыми и холодными глазами доктора Эклберга – мертвого идола, царящего над свалкой несбывшихся надежд.
Фицджеральд настойчиво стремится создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби, и это стремление, безусловно, не продиктовано лишь требованиями детективного жанра. Дело и не в недостаточно умелой выписанности главного персонажа.
Неясность, «расплывчатость» заключена в самом характере Гэтсби. Как справедливо отмечает А. Зверев, «он «расплывчат» по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух совершенно разнородных начал. Одно из этих начал – «наивность», простота сердца, негаснущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой; типичнейшие черты взращенного американской историей (а в еще большей степени – американской социальной мифологией) «нового Адама». Другое же – трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре вороти-лы-бутлегера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом – практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни загородного особняка, ни миллионов. На одном полюсе наивная чистота сердца, на другом – поклонение Богатству, Успеху, Возможностям, почитание тех самых фетишей, которые самому же Гэтсби так ненавистны в Томе Бьюкенене и людях его круга» [Зверев, 1982, 41-42].
Двойственность заглавного персонажа, в котором стойкая приверженность идеалу «нового Адама», доверяющего лишь голосу сердца, сочетается с оправданием аморализма в борьбе за житейский успех, придает трагический колорит образу этого бутлегера, воплотившего в себе исходное противоречие национального сознания.
Соединение столь полярных начал в образе героя, конечно же, не может не закончиться «взрывом». И гибель Гэтсби, по первому впечатлению нелепая, на деле – закономерный, единственно возможный финал. Дело в том, что средства, избранные героем для завоевания счастья, каким он себе его представляет, неспособны обеспечить его, каким его. «Мечта» рушится – не только потому, что Дэзи оказывается продажной, но и потому, что непреодолимо духовное заблуждение самого Гэтсби, который «естественное» счастье вознамерился завоевать бесчестным, противоестественным путем, выплатив за Дэзи большую, чем Бьюкенен, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без «мечты» существование «нового Адама» бессмысленно. Выстрел обманутого автомеханика, который должен был настичь Бьюкенена, а угодил в Гэтсби, подобен удару кинжала, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран» [Зверев, 1982, 42].
Возникает правомерный вопрос: почему же в таком случае Фицджеральд назвал своего героя великим? В заглавии романа обычно видят авторскую иронию. И на первый взгляд это так: Гэтсби, человек явно незаурядный, растерял себя в погоне за ничтожной целью – богатством. Ничтожным оказалось и его божество – Дэзи, к чьим ногам положена вся его жизнь, ничтожен и пуст весь оплаченный Гэтсби «праздник жизни» (карнавал), завершающийся – уже после гибели героя – телефонным разговором о туфлях для тенниса, позабытых одним из гостей, и ругательством, нацарапанным на ступеньках лестницы.
Но в определенном смысле Гэтсби действительно велик. Он воплощает ярчайший тип американского «мечтателя», хотя «мечта» и ведет его сначала на опасную тропу бутлегерства, затем – в совершенно чужой его натуре мир Тома Бьюкенена и, наконец, к катастрофе.
Сам повествователь, Ник Каррауэй, для которого Гэтсби до знакомства с ним воплощал все заслуживающие презрения черты: самодовольство нувориша, культ безвкусной роскоши и т. п., – не может не признаться себе в том, что в Гэтсби есть «нечто поистине великолепное». «Должно быть, – рассуждает он, – и в самом деле было что-то романтическое в этом человеке, если слухи, ходившие о нем, повторяли шепотом даже те, кто мало о чем на свете считал нужным говорить, понизив шепот» [Фицджеральд, 1985, 54]. Причиной была не только щедрость Гэтсби, его старания скрасить будни праздничностью. Когда рассказчик впервые своими глазами видит Гэтсби, перед ним – влюбленный, романтик, разглядывающий усыпанное звездами летнее небо. «Второй облик» Гэтсби явно не согласуется с первым, а вместе с тем неспроста у Каррауэя мелькнула мысль, что богатый сосед прикидывает, какой бы кусок небосвода отхватить для одного себя, – подобные побуждения точно так же в натуре Гэтсби, как и мечтательность, романтичность, «естественная» для «нового Адама» доброта, «естественное» для него стремление сделать счастливыми всех. Поэтому так колеблется оценка рассказчиком образа Гэтсби. «И тут улыбка исчезла – и передо мною был просто расфранченный хлыщ, лет тридцати с небольшим, отличающийся почти смехотворным пристрастием к изысканным оборотам речи» [Фицджеральд, 1985, 57]; «За этот месяц я встречался с Гэтсби несколько раз и, к своему разочарованию, убедился, что говорить с ним не о чем. Впечатление незаурядной личности, которое он произвел на меня при первом знакомстве, постепенно стерлось, и он стал для меня просто хозяином великолепного ресторана, расположенного по соседству» [Фицджеральд, 1985, 69].
На протяжении всего романа в Гэтсби будут выявляться совершенно несовместимые качества и побуждения. «Здесь, – по мнению А. Зверева, – не только внутренняя необходимость «расплывчатости» Гэтсби, каким он предстает читателю. Здесь и неопровержимая логика социальных законов, которыми предопределена реальная жизненная судьба и реальная этическая позиция «мечтателя» наподобие Гэтсби. Не случайно Фицджеральд, говоря о своем романе, указывал на «Братьев Карамазовых» как на образец, которому стремился следовать: «Великий Гэтсби» не столько драма отдельной личности, сколько драма идеи, получившей совершенно ложное воплощение» [Зверев, 1982, 43]. Это, безусловно, так, однако тут, по нашему мнению, присутствует в определенной степени и элемент игры, попытка сыграть в разные образы.
Краткое содержание Великий Гэтсби Фицджеральд Ф.С.
«Если мерить личность её умением себя проявлять, то в Гэтсби было нечто воистину великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни… Это был редкостный дар надежды, романтический запал, какого я ни в ком больше не встречал».
Ник Каррауэй принадлежит к почтенному зажиточному семейству одного из небольших городков Среднего Запада. В 1915 г. он закончил Йельский университет, затем воевал в Европе; вернувшись после войны в родной городок, «не мог найти себе места» и в 1922 г. подался на восток — в Нью-Йорк, изучать кредитное дело. Он поселился в пригороде: на задворках пролива Лонг-Айленд вдаются в воду два совершенно одинаковых мыса, разделенные неширокой бухточкой: Ист-Эгг и Уэст-Эгг; в Уэст-Эгге, между двумя роскошными виллами, и притулился домик, который он снял за восемьдесят долларов в месяц. В более фешенебельном Ист-Эгге живет его троюродная сестра Дэзи. Она замужем за Томом Бьюкененом. Том баснословно богат, учился в Йеле одновременно с Ником, и уже тогда Нику была весьма несимпатична его агрессивно-ущербная манера поведения. Том начал изменять жене еще в медовый месяц; и сейчас он не считает нужным скрывать от Ника свою связь с Миртл Уилсон, женой владельца заправочной станции и ремонта автомобилей, что расположена на полпути между Уэст-Эггом и Нью-Йорком, там, где шоссе почти вплотную подбегает к железной дороге и с четверть мили бежит с ней рядом. Дэзи тоже знает об изменах мужа, это мучает ее; от первого визита к ним у Ника осталось впечатление, что Дэзи нужно бежать из этого дома немедленно.
Летними вечерами на вилле у соседа Ника звучит музыка; по уик-эндам его «роллс-ройс» превращается в рейсовый автобус до Нью-Йорка, перевозя огромные количества гостей, а многоместный «форд» курсирует между виллой и станцией. По понедельникам восемь слуг и специально нанятый второй садовник весь день удаляют следы разрушений.
Скоро Ник получает официальное приглашение на вечеринку к мистеру Гэтсби и оказывается одним из весьма немногих приглашенных: туда не ждали приглашения, туда просто приезжали. Никто в толпе гостей не знаком с хозяином близко; не все знают его в лицо. Его таинственная, романтическая фигура вызывает острый интерес — и в толпе множатся домыслы: одни утверждают, что Гэтсби убил человека, другие — что он бутлеггер, племянник фон Гинденбурга и троюродный брат дьявола, а во время войны был немецким шпионом. Говорят также, что он учился в Оксфорде. В толпе своих гостей он одинок, трезв и сдержан. Общество, которое пользовалось гостеприимством Гэтсби, платило ему тем, что ничего о нем не знало. Ник знакомится с Гэтсби почти случайно: разговорившись с каким-то мужчиной — они оказались однополчанами, — он заметил, что его несколько стесняет положение гостя, незнакомого с хозяином, и получает в ответ: «Так это же я — Гэтсби».
После нескольких встреч Гэтсби просит Ника об услуге. Смущаясь, он долго ходит вокруг да около, в доказательство своей респектабельности предъявляет медаль от Черногории, которой был награжден на войне, и свою оксфордскую фотографию; наконец совсем по-детски говорит, что его просьбу изложит Джордан Бейкер — Ник встретился с нею в гостях у Гэтсби, а познакомился в доме своей сестры Дэзи: Джордан была её подругой. Просьба была проста — пригласить как-нибудь Дэзи к себе на чай, чтобы, зайдя якобы случайно, по-соседски, Гэтсби смог увидеться с нею, Джордан рассказала, что осенью 1917 г. в Луисвилле, их с Дэзи родном городе, Дэзи и Гэтсби, тогда молодой лейтенант, любили друг друга, но вынуждены были расстаться; его отправили в Европу, а она через полтора года вышла замуж за Тома Бьюкенена. Но перед свадебным обедом, выбросив в мусорную корзину подарок жениха — жемчужное ожерелье за триста пятьдесят тысяч долларов, Дэзи напилась, как сапожник, и, сжимая в одной руке какое-то письмо, а в другой — бутылку сотерна, умоляла подругу отказать от её имени жениху. Однако её засунули в холодную ванну, дали понюхать нашатырю, надели на шею ожерелье, и она «обвенчалась как миленькая».
Встреча произошла; Дэзи увидела его дом (для Гэтсби это было очень важно); празднества на вилле прекратились, и Гэтсби заменил всех слуг на других, «которые умеют молчать», ибо Дэзи стала часто бывать у него. Гэтсби познакомился также и с Томом, который выказал активное неприятие его самого, его дома, его гостей и заинтересовался источником его доходов, наверняка сомнительных.
-Однажды после ленча у Тома и Дэзи Ник, Джордан и Гэтсби с хозяевами отправляются развлечься в Нью-Йорк. Всем понятно, что Том и Гэтсби вступили в решающую схватку за Дэзи. При этом Том, Ник и Джордан едут в кремовом «роллс-ройсе» Гэтсби, а сам он с Дэзи — в темно-синем «фордике» Тома. На полпути Том заезжает заправиться к Уидсону — тот объявляет, что намерен уехать навсегда и увезти жену: он заподозрил неладное, но не связывает её измены с Томом. Том приходит в неистовство, поняв, что может одновременно лишиться и жены, и любовницы. В Нью-Йорке объяснение состоялось: Гэтсби говорит Тому, что Дэзи не любит его и никогда не любила, просто он был беден и она устала ждать; в ответ на это Том разоблачает источник его доходов, действительно незаконный: бутлеггерство очень большого размаха. Дэзи потрясена; она склонна остаться с Томом. Понимая, что выиграл, на обратном пути Том велит жене ехать в кремовой машине с Гэтсби; за ней в отставшем темно-синем «форде» следуют остальные. Подъехав к заправке, они видят толпу и тело сбитой Миртл. Из окна она видела Тома с Джордан, которую приняла за Дэзи, в большой кремовой машине, но муж запер её, и она не могла подойти; когда машина возвращалась, Миртл, освободившись из-под замка, ринулась к ней. Все произошло очень быстро, свидетелей практически не было, машина даже не притормозила. От Гэтсби Ник узнал, что за рулем была Дэзи.
До утра Гэтсби пробыл под её окнами, чтобы оказаться рядом, если вдруг ей понадобится. Ник заглянул в окно — Том и Дэзи сидели вдвоем, как нечто единое — супруги или, может быть, сообщники; но у него не хватило духу отнять у Гэтсби последнюю надежду.
Лишь в четыре утра Ник услышал, как подъехало такси с Гэтсби. Ник не хотел оставлять его одного, а поскольку в то утро Гэтсби хотелось говорить о Дэзи, и только о Дэзи, именно тогда Ник узнал странную историю его юности и его любви.
Джеймс Гетц — таково было его настоящее имя. Он его изменил в семнадцать лет, когда увидел яхту Дэна Коди и предупредил Дэна о начале бури. Его родители были простые фермеры — в мечтах он никогда не признавал их своими родителями. Он выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца. Он рано узнал женщин и, избалованный ими, научился их презирать. В душе его постоянно царило смятение; он верил в нереальность реального, в то, что мир прочно и надежно покоится на крылышках феи. Когда он, привстав на веслах, глядел снизу вверх на белый корпус яхты Коди, ему казалось, что в ней воплощено все прекрасное и удивительное, что только есть в мире. Дэн Коди, миллионер, разбогатевший на серебряных приисках Невады и операциях с монтанской нефтью, взял его на яхту — сначала стюардом, потом он стал старшим помощником, капитаном, секретарем; пять лет они плавали вокруг континента; потом Дэн умер. Из наследства в двадцать пять тысяч долларов, которое оставил ему Дэн, он не получил ни цента, так и не поняв, в силу каких юридических хитросплетений. И он остался с тем, что дал ему своеобразный опыт этих пяти лет: отвлеченная схема Джея Гэтсби облеклась в плоть и кровь и стала человеком. Дэзи была первой «девушкой из общества» на его пути. С первого раза она показалась ему головокружительно желанной. Он стал бывать у нее в доме — сначала в компании других офицеров, потом один. Он никогда не видал такого прекрасного дома, но он хорошо понимал, что попал в этот дом не по праву. Военный мундир, служивший ему плащом-невидимкой, в любую минуту мог свалиться с его плеч, а под ним он был всего лишь молодым человеком без роду и племени и без гроша в кармане. И потому он старался не упускать времени. Вероятно, он рассчитывал взять что можно и уйти, а оказалось, обрек себя на вечное служение святыне. Она исчезла в своем богатом доме, в своей богатой, до краев наполненной жизни, а он остался ни с чем — если не считать странного чувства, что они теперь муж и жена. С ошеломительной ясностью Гэтсби постигал тайну юности в плену и под охраной богатства…
Военная карьера удалась ему: в конце войны он был уже майором. Он рвался домой, но в силу недоразумения оказался в Оксфорде — любой желающий из армий стран-победительниц мог бесплатно прослушать курс в любом университете Европы. В письмах Дэзи сквозила нервозность и тоска; она была молода; она хотела устроить свою жизнь сейчас, сегодня; ей нужно было принять решение, и чтобы оно пришло, требовалась какая-то сила — любви, денег, неоспоримой выгоды; возник Том. Письмо Гэтсби получил еще в Оксфорде.
Прощаясь с Гэтсби в это утро, Ник, уже отойдя, крикнул: «Ничтожество на ничтожестве, вот они кто! Вы один стоите их всех, вместе взятых!» Как он потом радовался, что сказал эти слова!
Не надеясь на правосудие, обезумевший Уилсон пришел к Тому, узнал от него, кому принадлежит машина, и убил Гэтсби, а затем и себя.
На похоронах присутствовали три человека: Ник, мистер Гетц — отец Гэтсби, и лишь один из многочисленных гостей, хотя Ник обзвонил всех завсегдатаев вечеринок Гэтсби. Когда он звонил Дэзи, ему сказали, что она и Том уехали и не оставили адреса.
Они были беспечными существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними.
Следующая >
С начала и до конца Фицджеральд отказывается от идеализации Гэтсби однако очевидно, что хотя во многих ключевых пунктах авторская позиция выражена в точке зрения и в высказываниях Ника Каррауэя, крепки и эмоциональные нити, привязывающие автора непосредственно к Гэтсби. Однажды Фицджеральд назвал Гэтсби своим «старшим братом». В письме, касающемся создания романа, он признает, что, хотя начал изображать Гэтсби, имея в виду некоего знакомого ему постороннего человека, потом вдруг стал писать его с себя. Проблема Гэтсби, который не сумел отделить свой идеал любви от идеала богатства, сводится в конечном счете к моральной и эстетической капитуляции человека перед мощью денег. Если ее обобщить применительно к проблемам, встающим перед художником в буржуазном обществе, то речь может идти о вторжении характерного для этого общества «фетишизирующего» — по известному определению Маркса — взгляда на деньги и богатство в собственно эмоциональную сферу человеческого опыта, включая и область художественного восприятия и постижения мира. Как уже было сказано, возникающая в этой связи совокупность вопросов имела первостепенное (и в чем-то «роковое») значение для молодого Фицджеральда.
В «Великом Гэтсби» Фицджеральд привлекает внимание читателя к тому внешнему чувственному блеску, который приобретают вещи и люда в оправе богатства и материального комфорта. Достаточно напомнить описание молодых женщин (Дэзи и ее приятельницы Джордан) в богатом доме Бьюкененов или удивительный по выразительности эпизод в доме Гэтсби, когда, швыряя в груду свои’ новые рубашки — одна красивее другой, — Гэтсби доводит Дэзи до слёз.
Таинственное обаяние, связанное с ореолом роскоши и богатства, излучают и дом Гэтсби, и его фантастические празднества; даже скептический Ник Каррауэй первоначально поддается этому пьянящему чувству.
Но Фицджеральд также показывает, как иллюзорен этот блеск и как непрочно обаяние, если проникнуть взглядом за его слепящую поверхность. Как только вступают в действие неподдельные человеческие чувства, ставятся под удар душевно важные интересы и привязанности, бутафория рушится. Замечательна в этом смысле «расшифровка» голоса Дэзи, описание необыкновенной, трудно уловимой прелести которого составляет одну из главных черт ее характеристики в романе. Расшифровка, как ни странно, принадлежит не Каррауэю, а Гэтсби, которого любовь делает проницательным почти до «гениальности»,
«– …В нем звенит… — Я запнулся.
— В нем звенят деньги, — неожиданно сказал он.
Ну конечно же. Как я не понял раньше. Деньги звенели в этом голосе — вот что так пленяло в его бесконечных переливах, звон металла, победная песнь кимвал…»
Последнее посещение празднества в доме Гэтсби проходит у Ника Каррауэя под знаком разочарования. Все, что недавно казалось веселым и увлекательным, предстает в мишурном и вульгарном виде. Далее, по мере трагического нарастания событий, Ник, как уже говорилось, отступает на позицию «стоического пессимизма». Для Гэтсби нет такого выхода; он не имеет ни интеллектуальной, ни моральной подготовки, чтобы анализировать окружающую действительность, противостоять ее фальшивым ценностям. Предательство Дэзи затмевает для него разом весь свет.
Лирическая насыщенность прозы Фицджеральда в «Великом Гэтсби» временами приближается к лирической насыщенности стиха. Не только душевное движение героя, но и каждый физический жест получает интенсивную эмоциональную характеристику. Это относится и к центральным действующим лицам романа, — к Гэтсби, Бьюкененам, Уилсонам, Джордан Бейкер, — и к персонажам второго и третьего плана, к таким, например, полугротескным в освещении Ника Каррауэя, но в то же время сильно и точно выполненным фигурам, как Вулфшим, темный делец, впервые введший Гэтсби в мир нелегальной наживы, или всегда пьяный безымянный гость, проходящий в романе под кличкой «Филин» и — один изо всех бесчисленных гостей Гэтсби — присутствующий на его похоронах. Эмоциональная атмосфера романа далеко не проста; это всегда «сплав» внутреннего голоса героев и сперва равнодушно-насмешливого, а потом грустного и посуровевшего голоса рассказчика.
Особая роль в системе романа принадлежит морально-лирическим отступлениям, в которых Фицджеральд хочет передать основное настроение «Великого Гэтсби», внутреннее ощущение непрочности, социальной и нравственной беспочвенности этой построенной на ложном принципе цивилизации, предчувствие ее близящегося краха, материального и духовного. Принадлежа рассказчику, Нику Каррауэю, они в то же время принадлежат и автору, служат приговором изображаемой жизни. В особенности важны в этом смысле последние страницы романа, две морально-философские концовки, из которых первая касается шумного карнавала нью-йоркской жизни, показной витрины американской цивилизации; вторая же — американской истории и жизни в целом.
Следует заметить, что уже с первых глав романа в изображении Нью-Йорка у Фицджеральда присутствует сумрачное и в чем-то зловещее начало. Оно связано с Долиной Шлака, городской свалкой, мимо которой ежедневно проезжает на поезде, направляясь на службу в банк, Ник Каррауэй и где царит как символ безличного, равнодушно-жестокого к людским судьбам рока старая вывеска никому не ведомого окулиста с огромными, устремленными на зрителя глазами в очках. Долина Шлака и сопутствующие ей тематические мотивы конкурируют в романе с поэзией большого города, которую так сильно чувствует Фицджеральд, и постепенно затмевают, оттесняют ее.
Приняв решение вернуться домой, к провинциальной жизни, томительной и душной, но все же чем-то дорогой ему по воспоминаниям детских и юношеских лет, Ник Каррауэй уносит с собой владеющее им под конец видение Нью-Йорка:
«Уэст-Эгг я до сих пор часто вижу во сне. Это скорей не сон, а фантастическое видение, напоминающее ночные пейзажи Эль Греко: сотни домов банальной и в то же время причудливой архитектуры, сгорбившихся под хмурым, низко нависшим небом, в котором плывет тусклая луна; а на переднем плане четверо мрачных мужчин во фраках несут носилки, на которых лежит пьяная женщина в белом вечернем платье. Она пьяна, ее рука, свесилась с носилок, и на пальцах холодным огнем сверкают бриллианты. В сосредоточенном безмолвии мужчины сворачивают к дому — это не тот, что им нужен. Но никто не знает имени женщины, и никто не стремится узнать».
Символика этой картины передает ощущение томительной пустоты и тревоги, проникнута почти «апокалиптическим» предчувствием неминуемого краха «Нового Вавилона».
Накануне отъезда, вечером, лежа на прибрежном песке перед опустевшим домом. Гэтсби, Ник Каррауэй снова раздумывает о причинах и обстоятельствах гибели Гэтсби и от мыслей о его судьбе переходит к мыслям о жизни и судьбе американского народа. Зеленый огонек на причале у Бьюкененов, манивший Гэтсби и питавший в нем его мечту, он сравнивает с тем «нетронутым зеленым лоном нового мира», которое пленило людей, открывших новый континент и связавших с ним мечту об избавлении от всех и всяческих невзгод, о безоблачном счастье навек. Как и Гэтсби, они верили в достижимость этого невообразимого счастья, как и Гэтсби, они не в силах понять, что мечта осталась позади, что они протягивают руки лишь за призраком былых иллюзий, живут невозвратимыми воспоминаниями.
«Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое».
Этими словами кончается роман.
***
«Великий Гэтсби» — шедевр Фицджеральда; в дальнейшем новые его достижения сопровождались слишком большими потерями. В романе «Ночь нежна» читатель найдет более глубокие наблюдения над психологией современного человека, во фрагментах «Последнего магната» появляется тот аналитический подход к американской буржуазной действительности, который, будь роман закончен, явился бы, вероятно, новым словом в творчестве Фицджеральда. Но «Великий Гэтсби» имеет черты, более не повторявшиеся. Несмотря на печальный смысл событий, изображенных в книге, в ней в высокой степени воплощена ликующая жажда жизни и безграничная вера в свои силы, столь характерные для молодого Фицджеральда. В творчество писателя еще не проникли ни горечь его среднего периода, ни резиньяция и холодок «Последнего магната». При желании можно, конечно, найти в «Великом Гэтсби» зачаточные черты и того и другого, но роман еще весь на подъеме; торжество художника, создавшего произведение искусства, слышится в «Великом Гэтсби», как нигде у Фицджеральда.
На фоне американского социального романа 20-х годов «Великий Гэтсби» выделяется своим эмоционально-лирическим строем. Однако в общелитературном развитии Запада он не одинок.
Атмосфера романтического ожидания в романе, необыкновенная впечатлительность художника, острое ощущение обманутой надежды, неудержимо манящего и ускользающего, неподлинного на поверку счастья роднят «Великого Гэтсби» с другим выдающимся произведением, стоящим у преддверия ‘новейшей западной литературы и тоже написанным молодым писателем — с «Большим Мольном» француза Ален-Фуриье. Книга Ален-Фурнье вышла в 1913 году и своим «нравственным максимализмом» оказала глубокое воздействие на целое поколение французских писателей.
Наполненное огромными социальными событиями десятилетие, отделяющее «Великого Гэтсби» от «Большого Мольна», не могло не сказаться решающим образом на содержании романа Фицджеральда. И там и здесь неутоленная жажда поэтического восприятия мира наталкивается на косную и враждебную действительность, и там и здесь герой терпит поражение, сталкивается с крахом своих иллюзий. Однако у Фицджеральда конфликт романтика, борющегося за свою мечту, уже «вдвинут» глубоко в пекло социальных и имущественных противоречий современности, и сам герой — Гэтсби — забрызган грязью бесчестной наживы.
Если «Большой Мольн», по формулировке Луи Арагона, есть, в конечном счете, «страшный суд над обществом», иными словами — имеет антикапиталистический смысл и антикапиталистическую направленность, то в отношении «Великого Гэтсби» это можно сказать с еще большим правом и основанием.
— Что вы, напротив.
— Нет, не понравилось».
Ей было скучно. Он замолчал, но и без слов было ясно, как он подавлен.
«— Она как будто далеко-далеко от меня»,
— сказал он — Я не могу заставить ее понять.
— Вы о бале?
— О бале? — Одним щелчком пальцев он смахнул со счетов все когда-либо данные им балы. — При чем тут бал, старина?
Ему хотелось, чтобы Дэйзи ни больше ни меньше, как пришла к Тому и сказала: «Я тебя не люблю и никогда не любила», а уж после того, как она перечеркнет этой фразой четыре последних года, можно будет перейти к более практическим делам. Так, например, как только она формально получит свободу, они уедут в Луисвилл и отпразднуют свадьбу в ее родном доме, словно бы пять лет назад.
«— А она не понимает», — сказал он. — Раньше она все умела понять. Мы, бывало, часами сидим и…».
МЁТЁОР-СЙТИ №3/2017
НАУКА РАЗБИТИЯ
Второй отрывок из книги:
«Она была первой «девушкой из общества» на его пути. То есть ему и прежде при разных обстоятельствах случалось иметь дело с подобными людьми, но всегда он общался с ними как бы через невидимое проволочное заграждение. С первого раза она показалась ему головокружительно желанной. Он стал бывать у нее в доме, сначала в компании других офицеров из Кэмп-Тэйлор, потом один. Он был поражен — никогда еще он не видел такого прекрасного дома. Но самым удивительным, дух захватывающим было то, что Дэзи жила в этом доме — жила запросто, все равно как он в своей лагерной палатке. Все здесь манило готовой раскрыться тайной, заставляло думать о спальнях наверху, красивых и прохладных, непохожих на другие знакомые ему спальни, о беззаботном веселье, выплескивающемся в длинные коридоры, о любовных интригах — не линялых от времени и пропахших сухою лавандой, но живых, трепетных, неотделимых от блеска автомобилей последнего выпуска и шума балов, после которых еще не увяли цветы. Его волновало и то, что немало мужчин любили Дэзи до него — это еще повышало ей цену в его глазах. Повсюду он чувствовал их незримое присутствие; казалось, в воздухе дрожат отголоски еще не замерших томлений».
Обратим внимание на то, что Гэтсби использует слова «должна», «заставить». Все эти вечеринки, знаменитости, деньги, долгий путь к успеху — всё ради женщины, которую он любит, ради того, чтобы быть её достойным. Он столько сделал для неё, что чувствует, что она не может поступить иначе. Гэтсби требует благодарности, он столько сделал для того, чтобы они были вместе. Но если он действительно её любит, то зачем требует от неё «платы» за свою любовь? Я думаю, что по-настоящему любящий человек не замечает, сколько он отдает, а готов пожертвовать всем, ничего не требуя взамен. Если же другой человек не любит также сильно в ответ или не может сделать желаемого выбора, то нужно суметь его отпустить.
В Дэйзи воплотилась мечта Гэтсби о богатстве. При этом богатство стало не целью, а средством достижения этой мечты. Дэйзи — олицетворением той жизни, к которой он так стремился. Но за всем этим он не видел настоящей Дэйзи, которая стала для него идеалом без изъянов. Ему льстило внимание других мужчин к ней (если столько мужчин любили её, значит, в ней действительно есть что-то особенное и она непременно очень хороша). Любовь ли это или желание обладать?
The Great Gatsby: Gatsby’s Illusion Of Himself Essay, Research Paper
The Great Gatsby: Gatsby’s Illusion of Himself
F. Scott Fitzgerald’s The Great Gatsby is considered a novel that
embodies America in the 1920s. In it, the narrator, Nick Carroway, helps his
neighbor Jay Gatsby reunite with Daisy Buchanan, with whom he has been in love
with since 5 years before, during World War I. The affair between the two fails,
however, and ends in Gatsby being shot and killed. The reason that this was
inevitable is that Gatsby created a fantasy so thoroughly that he became part of
it, and he fell with it when reality came crashing down.
The basis of all of this is Gatsby’s obsession with Daisy and with
meeting her. He did not want to deal with the reality that confronted him upon
returning from the war. Fortunately, he had “an extraordinary gift, a romantic
readiness,” and he found in Daisy someone to focus this on. She is perfection
to him, something for which he can strive, so he puts all of his energy into
finding her again. He uses his inherited money to travel around the country,
searching; when he runs out, he goes into the drug business, then oil, then
liquor. He clips out articles about Daisy from every newspaper he can find; he
buys a huge, romantic house that he hopes will merit her approval. The parties
that he throws every night in hopes that she will come become almost famous for
their extravagance and the variety of people that come.
A result of this is that Gatsby creates an illusion around himself,
also. His past is shrouded in mystery and speculation: some favorites of the
party-goers’ theories on why he is so free and generous with his resources are
that he once killed a man and that he was a German spy during the war. He does
nothing to discourage these rumours; rather, he often adds to them. He lets
people believe that he was an Oxford man and that his money was inherited from
his father, when in fact he only attended Oxford for a short time and his money
all came from outside his family. Jay Gatsby is not even is real name, but part
of the illusion of his identity; his real name is James Gatz.
This involved deception does result in a meeting with Daisy. After years
of staring at the green ight at the end of her dock like a symbol of all of his
yearning, he arranges for a meeting at Nick’s house. Gatsby of course tries to
make it perfect, hiring men to cut Nick’s lawm and decorate his house with
flowers, and “unexpectedly” showing up after Daisy’s arrival. At this first
reunion Gatsby is childishly nervous and embarrassed. He has decorated his house
with lights, and he takes her on a tour of it. When later she does come to one
of his parties and he detects that she is not enjoying herself, he discontinues
them.
Gatsby, however, cannot plan for reality. While he and Daisy are driving
in his car, Daisy accidentally hits Myrtle Wilson, a woman who lives above a
service station in New York. Her husband, George, thinking that Gatsby was
driving, comes and shoots him in the pool. This, however, is merely symbolic of
reality crashing down on what Gatsby had created. Firstly, his fantasy could not
have ever worked because Daisy is not perfect. She is instead more like her
husbad, Tom: reckless and spontaneous. In fact, Daisy was probably planning on
leaving with Tom anyway. He had suspected her and Gatsby’s affair and found out
about his bootlegging operation. This darker side of him is what primarily
destroyed her illusion about Gatsby. He, on the other hand, probably still
believed in her to the end; the knowledge that Daisy was leaving with Tom would
have ha devastating effects perhaps equal to even his murder.
This hopefulness was the basis of what made Gatsby great and why the novel
was so representative of the 1920s. The American attitude was one of hopes and
dreams and the illusions created fromt hem. And oftentimes the meeting with
reality had tragic consequences as it did with Gatsby.
ГЭТСБИ (англ. Jay Gatsby) – герой романа Ф.Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби» (1925). В судьбе Г. иронически переиначивается средневековый сюжет поисков священного Грааля (см. Парсифаль). Правда, странствия и подвиги Г. приводят к трагическому итогу. Уроженец Северной Дакоты, сын бедных фермеров-неудачников, Джеймс Гэтц, как пишет автор, «выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца». Однажды он попал на борт роскошной яхты, великолепие которой так поразило воображение фермерского сына, что он поклялся себе стать таким же богатым, как яхтовладелец. Другим судьбоносным событием его юности стало увлечение молоденькой аристократкой Дэзи. Внушив себе любовь к «прекрасной даме», он решает посвя тить свою жизнь обретению богатства, мирской славы и сердца Дэзи.
Превратившись из ординарного Джеймса Гэтца в преуспевающего дельца с якобы оксфордским образованием, Г. приезжает в громокипящий Нью-Йорк. Там его неуемное поклонение богатству быстро приносит успех, выражением которого становится вилла-дворец в престижном районе Лонг-Айленда и чуть не ежедневно устраиваемые им роскошные вечеринки для местных знаменитостей. Наивно мечтая стать притчей во языцех у сильных мира сего, он напускает на себя ореол демонической таинственности. Не случайно многие знакомые Г. распускают о нем сплетни, будто этот нувориш – «немецкий шпион», «племянник Гинденбурга», а то и беглый убийца. Никому неведомо, что все эти широкие жесты эксцентричного богача преследуют единственную цель – привлечь к себе внимание Дэзи. Ныне она жена Тома Бьюкенена, ближайшего соседа Г. В конце концов Г. добивается своей главной жизненной цели и тайком завладевает Дэзи, точно так же, как он приобрел модный гардероб, элегантный автомобиль и роскошную виллу на побережье. Но финал стремительно-эфемерного взлета Г. к богатству и счастью нелепо-трагичен: его убивает муж любовницы Тома Бьюкенена.
Трагедия жизни Г. состоит в том, что он оказался чужд тому классу, к которому он мечтал и пытался приобщиться. Г. обречен на одиночество. Он был одинок в жизни, когда, покинутый своими гостями, стоял вечерами на берегу и тоскливо всматривался в далекий зеленый огонек у дома Бьюкененов. И так же одинок он оказался после смерти: никто из бесчисленных приятелей и знакомцев – в том числе и «прекрасная дама» – не пришел проводить его в последний путь.
Образ «великого Г.» нарисован автором с искренней симпатией, но в то же время и с изрядной долей иронии. Г,- американский «герой нашего времени», так называемого «века джаза», легкомысленно-веселой, но недолгой поры послевоенного процветания Америки. Г., как тип «века джаза», олицетворяет мечтательный идеализм бедных провинциалов и неминуемый крах их мечтаний после жестокой сшибки с безжалостной реальностью. В этом Г. можно сравнить с драйзеровским Клайдом Гриффитсам. Г.- «великий», потому что он типичный для американской мифологии 1920-х гг. «человек-который-сам-себя-сделал». Но его «величие» несколько пародийного свойства. Этот лонг-айлендский Трималъхион внутренне так и остался плебеем, и его тяга к утонченному аристократизму обернулась лишь любовью к «помпезной, вульгарной и мишурной красоте». Не зря критик М.Гайсмар остроумно сравнил Г. с босяком Гекльберри Финном, поставившим себе целью повторить путь мультимиллиардера Вандербильта.
В одноименных экранизациях романа заглавную роль исполняли Уоррен Бакстер (1926), Алан Лэдд (1949) и Роберт Редфорд (1974).
Лит.: Гайсмар М. Американские современники. М. 1976. С.144-152; Аллен У. Традиция и мечта. М., 1970. С.263-267.
Jurbenko Anastasia
completed 10A grade student
Book review «the Great Gatsby» by F.S.Fitzgerald.
I chose this book, because in this book covers the most important problems, such as relations between rich and poor people, degradation of the individuality, hopes of saving.
The main character in «the Great Gatsby» is Mr. Gatsby. He is shining hope for young people, also he is considered one of the most beautiful persons on the planet. No one in the world had such advantages and opportunities as he has. He is gorgeous. This character differs from any others. Eternal hope, unfading fire of the soul, which only death could stop inside him.
Mr. Gatsby had a friend, whose name was Nick Carraways. In the novel he represented a young man from respectable family. He successfully has graduated Yale University. Shortly before the war, he arrived in New York. Nick became a neighbor of the mysterious Mr. Gatsby. He wasn’t capable of condemning others. Thus this story is told from his face.
Also the main character is Daisy and Tom Buchanan.
Daisy is a relative of Nick, but she doesn’t like he was being raised in a wealthy family. On the one hand this character is alarming, but on the other hand Daisy is mercantile, even selfish.
Tom is Daisy’s husband. Their life includes every problem, which society has got nowadays. I mean the problem of callousness the human soul and a lack of money. The author shows us that with the degradation in society must be fought.
In the novel the action takes place rapidly. Once Mr. Gatsby fell in love with young lady, whose name is Daisy. But she preferred instead of him a wealthy man – Tom. Mr. Gatsby devoted his life to attempt to get rich. Eight years later he mysteriously has returned to the Long-island to influence on life of the local community. He tried to regain his love, but it didn’t happen. Because Daisy wasn’t ready to give up her previous life with rich husband.
At the end of the novel Mr. Gatsby was killed and he called for Daisy’s name at the time of his death. That was the saddest part of the book. The only person, who worried about Mr. Gatsby was Nick.
I believe that every person is obliged to read this book. You will know about different characters, their mistakes, maybe you will recognize yourself.
That’s why I strongly recommend this book for reading.
Основным смыслом романа и становится проникновение в “сущность” Великого Гэтсби, а через него – в смысл самой “американской мечты». Гэтсби – человек, который создал себя по рецептам американской морали, и обладание богатством является неотъемлемым компонентом цели и смысла его жизни. Впрочем, оно облагороджене мечтой, красотой, любовью. Он имеет землю, виллу, машину (светлый лимузин – машина смерти, красноречивый американский символ движения дорогой жизни). Собственно, его имущество описано широкими свободными мазками.
Его самоуважение зависит от тех средств, которыми добыто богатство. Он уверен в правильности собственного пути, считает, что добился всего своим трудом. Совокупность правил, что ею руководствуется подросток Джимми Гетц, очень напоминает франклінівські заветы, заветы батьківпілігримів, основателей американской буржуазной государства.
Гибель Гэтсби происходит не из-за столкновения с реальностью (с ней он находится в полной гармонии!), а от разрушения, краха, опустошение мри, поскольку тиражируемая упрощенная “американская мечта”, которую сведено к богатству, расходится с идеалом батьківпілігримів, не может дать человеку счастье, которая выросла на этих идеалах.
Богатство составляет фетиш и предмет этого романа, оно изображено автором комплексно. Любимая, мечта Гэтсби Дейзи и ее супруг Том Б’юкенени к богатству причастны от рождения, они – его носители и его “контекст”. Том предстает его жестким, сильным, безжалостным телом. Дейзи – изысканный произведение, выросла на богатстве прекрасный цветок. Недаром в ее голосе “звучат деньги”. Дейзи – дальняя родственница, а Том – бывший однокурсник Ника, они живут в фешенебельном районе ІстЕгг, расположенном как раз напротив ВестЕггу (и эта планометрія красноречивая – ведь традиционно считается американский Запад дикого богатства, а Восток – регионом окультуренной состоятельности).
Фицджеральд описывает собственность Б’юкененів подробно и неспешно: “Это была веселая червонобіла сооружение в южном колониальном стиле с видом на залив. Травник, что начинался почти у самой воды, бег с четверть мили к парадной двери, перепрыгивая через солнечные часы, и тропинки, посыпанные толченым кирпичом, и пломеніючі цветники, пока, достигнув дома, словно с разбега поднимался на стену яскравозеленим виноградным лозінням…”.
Дом Бьюкенена – то не просто жилье, а имущество, которое характеризует своих хозяев. Фицджеральд будто вдыхает живой дух в интерьерную картинку, чтобы дальше, в символическом движении, совместить имущество и поступок и тем охарактеризовать его хозяина: “Легкий ветерок гулял по комнате, подхватывая завесы, словно бледные, – то вдувая их внутрь, то выдыхая улицу…, и когда они опускались, по ковру винного цвета перебегала тень, словно жмуры, снятые бризом на морской глади. Единственной неподвижной вещью в той комнате была огромная софа, на которой… сидели две молодые женщины. их белые платья морщились и трепетали, как будто они обе только что взлетели сюда после короткого полета вокруг дома…”. В приведенном отрывке богатство уже не просто достаток и комфорт, а эстетические категории – красота, простор, свет. Именно здесь впервые как часть интерьера появляется Дейзи, она и является самой дорогой и найпринаднішою собственностью Тома Бьюкенена.
Автор в романе “Великий Гэтсби” не столько описывает главного героя, а именно тот мир, к которому он стремится, и, описывая этот мир богатства, он приводит нас к мысли, что Гэтсби обречен на гибель с самого начала! Он к этому шел – он это получил.
Величайшей трагедией Гэтсби является его любовь к Дейзи, напрасная надежда завладеть ею. Именно это любовь толкает его на путь обогащения, до тех людей, которые являются “сердцем” (хоть и прогнившим) мира богатых.
В романе нет подробного портрета героини. Автор обращает наше внимание лишь на обольщении ее голоса. Он акцентирует, что в ее голосе слышится звон денег. Это воплощение той красоты, поэтичности, таинственности, которые окружают богатство. Дейзи органично впитала и присвоила силу денег, стала символом красоты, счастья, олицетворяемый богатством. В этой социальной роли, которая стала ее натуре, она и выступает в романе. Вот до такого богатства всю жизнь стремится Гэтсби. Недаром в его воспоминаниях Дейзи существует только в окружении вещей. В ее доме “Гэтсби постигал тайну юности в плену и под охраной богатства, вдыхая свежие благоухание одежды, которой было так много, – а под ней была Дейзи, светлая, как серебро, благополучная и гордая, бесконечно далека от изнурительной борьбы бедняков” [6]. Такую Те и хочет присвоить как награду за преданную любовь, как высший смысл своей жизни Джей Гэтсби.
Однако “цветок”, что выросла в богатстве, “не тянет” на роль крупнейшей духовной награды. Она недалека по своим умственным развитием (вспомним, как она характеризует малопонятные для нее занятия мужа: “Наш Том становится мыслителем. Он читает разные мудрые книжки с длиннющими словами”). Она фальшивая в своих немногочисленных материнских проявлениях, она равнодушна ко всему, что не касается ее лично.
Видимо, когда юная леди действительно любила безумно влюбленного в нее облаченного в военную форму будущего героя лейтенанта Гэтсби, которому дала обещание дождаться его, но не смогла той обещания сдержать. Молодой женщине чрезвычайно подходит трепетная любовь таинственного богача Гэтсби. Вспомним ту неожиданную “прозу”, которая поразила ее среди богатства Гэтсби: она искренне разрыдалась от вида тех многочисленных высшего сорта рубашек, что их разбрасывает перед ней влюблен претендент. Она была бы согласна ответить на его чувства… но и не более того. ей не сила отказаться от брака с Томом (хоть он и не кроется со своими изменами), она его “любит тоже”, да и зачем? Ведь этот брак абсолютно устраивает обоих, это союз сообщников.
Поразительной является последняя сцена с участием Дейзи. В то время, как взволнован Гэтсби, что принял на себя ответственность за страшный поступок Дейзи, которая сбила человека, сидя за рулем, и проехала, даже не останавливаясь, шляется в усадьбе Б’юкененів, готов провести здесь всю ночь, чтобы при необходимости поддержать пораженную (с его точки зрения) хрупкую возлюбленную, она спокойно ужинает в кухне, и их с Томом тени (признак живых людей и в то же время только их плоские отпечатки) очень смирно просвечивают сквозь оконное стекло… Поэтому если принимать Дейзи за символ высшей красоты, созданной богатством, то всего того, видимо, до сих пор, чтобы убедить читателя в несостоятельности самой американской мечты.
Если Дейзи – душа богатства, то Том – его крепкое тело. Том из клана богатых, богатство окружает его от рождения, оно сформировало его личностные качества: уверенность в себе, тупое удовлетворение, чувство самоуважения и вседозволенности. Даже в разговорах с приятными ему людьми в его голосе слышались нотки презрения, открытой превосходства. Для подтверждения его “телесности” создана и линию его любовницы Миртл Уилсон, дамы вульгарной, для которой служит Том тем символом “красоты богатства”, что для Гэтсби его воплощает Дейзи.
Поигравшись и порадовавшись жизнью других, хозяева жизни Том и Дейзи – виновники смерти Джея – едут искать приключений в других местах. Жизнь в мире роскоши, где “оркестры ежегодно вводили в моду новые ритмы”, “где цвели орхидеи”, лишило их чувство вины и ответственности. Даже в своей смерти Гэтсби остается поразительно одиноким, никем не понятым, никому не нужным.
Эпизод похорон Гэтсби – один из центральных в романе. Дейзи, не говоря уже о множестве людей, которые пользовались гостеприимством Гэтсби, не отдала ему последний долг. Только рассказчик, скептический и рациональный Ник Каррауей, не отступился от человека, который, казалось бы, олицетворяла все то, что он искренне презирал. Нику “… хотілся отыскать для него кого-то. Хотелось войти в комнату, где он лежал, и заверить его: – Я отыщу вам кого-нибудь, Гэтсби. Не волнуйтесь. Доверьтесь мне, а я уже вам кого-то отыщу”.
Ник сбивается с ног, разыскивая в городе этого очередного “кого-то”, и уже совершенно искренне говорит отцу Гэтсби, что они были ближайшими друзьями. НьюЙорк, в котором живет масса людей, знавших Гэтсби, німотствує. Все попытки Каррауея обречены на неудачу, хотя, как нагад, как последняя просьба, в его мозговые колотится: “Слушайте, старик, вы должны найти мне кого-то. Вы должны позаботиться об этом. Я не могу пройти сквозь все это в одиночестве”.
Трагичность Гэтсби в том, что он разрывается между верой в два противоречивые мифы в то же время, что несовместимости желаний и становится причиной гибели – богатство и счастье нетождественные, но прагматизм и мечтательность американца неделимые.
Pages: 1 2
Сохрани » Основной смысл романа «Великий Гэтсби» . Появился готов произведение.
Но при этом Гэтсби прекрасно понимал, кто такая Дэзи. Заработать деньги и стать состоятельным человеком стало его главной целью. И даже окружающая жизнь, захватившая Гэтсби в цепкие руки и превратившая в афериста международного масштаба, не смогла отнять и растоптать «мечту». Деньги, состояние, материальное превосходство необходимы были Гэтсби только для достижения своих целей. А его целью была Дэзи, ведь полюбив ее, он воплотил в ней все свои юношеские мечты и стремления.
Таким образом, в душе главного героя на протяжение всего романа разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух совершенно разнородных начал. Одно из этих начал — «наивность», простота сердца, негаснущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой. Другое же — трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре воротилы-бутлегера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом — практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни загородного особняка, ни миллионов. На одном полюсе наивная чистота сердца, на другом — поклонение Богатству, Успеху, Возможностям, почитание тех самых фетишей, которые самому же Гэтсби так ненавистны в Томе Бьюкенене и людях его круга.[3]
Но почему же Гэтсби назван великим? Дело в том, что Джей Гэтсби воплощает ярчайший тип американского «мечтателя», хотя «мечта» и ведет его сначала на опасную тропу бутлегерства, затем — в совершенно чужой его натуре мир Тома Бьюкенена и, наконец, к катастрофе. Гэтсби сочетает в себе чувства и стремления к богатству, любовь и желание поразить, надежду и франтовство. Но все-таки он никогда не перестает верить, и именно это делает его великим.[4]
Повествование в романе «Великий Гэтсби» ведется от лица молодого человека с Запада Ника Каррауэя. Этот герой не участвует в развертывающейся в романе драме, однако именно его глазами мы видим все происходящее, а его оценка событий является важным фактором для восприятия героев. Важно также то, что Ник, как он сам говорит о себе, «один из немногих честных людей, которые ему известны». Поэтому некоторые оценки этого героя мы можем воспринимать в качестве взгляда с позиций общечеловеческой морали.
Несомненно, с образом Ника связаны и авторские симпатии в романе. Ник — писатель и рассказчик — видит двойственность стремлений Гэтсби, сложность его незаурядной натуры и является в сущности единственным человеком, который остается верным ему до конца.[5] При этом, сам Ник делает определенные выводы из этой истории; благодаря Гэтсби, он понимает свое место в жизни. Веселая и богатая жизнь тоже прельщает его – не зря же он влюбляется в подругу Дэзи Джордан. Ему не чужды «мечты» Гэтсби и его романтическое восприятие жизни. Но в отличие от Гэтсби, Ник делает другой выбор: он порывает с эгоистичной и инфантильной Джордан, а на похоронах Гэтсби окончательно осознает ужасную жестокость того общества, которым окружал себя герой.
Именно Ник, пусть и не совсем очевидно, но подводит итог всей этой истории. Крушение «мечты» и иллюзий Гэтсби вскрыло нравственную несостоятельность не только самой «мечты», но и всего американского общества в целом: цивилизация, в которой духовная жизнь подчинена полностью идее материального благополучия, не может быть гуманной. В заключительной главе романа нельзя не заметить у Ника определенные ноты скептицизма и грусти, которые навеяны гибелью Гэтсби и трезвой оценкой всего случившегося.[6]
Конфликт в романе.
Ко времени появления романа «Великий Гэтсби» писатель Скотт Фицджеральд и эпоха настолько отождествились в массовом представлении, что книгу, ставшую высшим завоеванием Фицджеральда, читали как еще одну грустную «сказку века джаза», хотя ее проблематика намного сложнее. Определяя значение этого романа, А. Зверев писал: «Вобрав в себя гамму распространенных тогда настроений, «Великий Гэтсби» резко выделился на фоне всего написанного Фицджеральдом прежде, главным образом за счет обретенного историзма мышления, что позволило автору связать кризис веры, который происходил в 20-е гг., с драматической эволюцией давнего национального мифа-«американской мечты»[7]
По мнению многих критиков, история эволюции и крушения мечты Гэтсби — это история его тщетной и трагической попытки приобщиться к уровню жизни американских богачей, в самом голосе которых «звучат деньги».[8] Гэтсби не удалось войти в этот круг, который для него состоял из одной Дэзи. Дело в том, что, несмотря на приобретенное богатство, для настоящих богачей он навсегда останется простым аферистом. Дэзи не просто так отказывается от него: она это понимает, ведь для нее этот мир – родной, и она не готова его покинуть.
Джей Гэтсби в контексте «американской мечты», владевшей умами людей до Великой депрессии, — не просто герой, он идеал для подражания, с которого должны были бы делать жизнь все обдумывающие житье американские юноши. Но американская мечта рассыпается на глазах. Гэтсби несметно богат, влиятелен, хорош собой — только всего этого недостаточно даже в Америке. Гости, сотнями слетающиеся на его вечеринки, распускают за его спиной гнусные сплетни. И дело вовсе не в том, что они завидуют его богатству. Они ничего не знают о его прошлом и поэтому не доверяют.
И сам Гэтсби не доверяет себе. Когда он выходит по вечерам из своего дома и смотрит на противоположный берег залива, протягивает к нему руки — он тянется не к женщине, которую когда-то знал и которую до сих пор любит. Но при этом он не понимает, что тянется к прошлому, которого не было. Символический смысл его любви прозрачен: он влюблен в Ту, что на другом берегу, он боится, что Она его отвергнет, ради Нее он богатеет и устраивает балы, он любит не только Ее самое, но и память о своем прошлом, связанным с Ней, — о прошлом, которое у него отняли.[9]
Гэтсби пытается жить по законам и правилам мира Дэзи и Тома, однако у него это не получается. Да, он закатывает шикарные вечера, его фигура окружена ореолом таинственности, но он остается слишком наивен для того общества, в которое хочет попасть. «Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда — завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро…»
Но все дело как раз в том, что прекрасного утра наступить не может. Идеал недостижим. Ибо «мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое». Перефразируя метафору, которой заканчивается роман, можно сказать, что все дальше отодвигается осуществление «мечты», а идеал «американской мечты» все больше выглядит лишь обманчивой грезой.[10]
[1] Владимир Прозоров «Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Солист «Века Джаза»
[2] А. Старцев «Скотт Фицджеральд и его роман «Великий Гэтсби»»
[3] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
[4] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
[5] М. Петрухина «ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ И МИР ФРЭНСИСА СКОТТА ФИЦДЖЕРАЛЬДА».
[6] М. Петрухина «ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ И МИР ФРЭНСИСА СКОТТА ФИЦДЖЕРАЛЬДА».
[7] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
[8] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
[9] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
[10] Л. Романчук «Проблематика героя в романе Фитцджеральда «Великий Гэтсби».
The Great Gatsby
Summary
Chapter One: The
novel begins with a personal note by the narrator, Nick Carraway. He relates
that he has a tendency to reserve all judgments against people and that he has
been conditioned to be understanding toward those who haven’t had his
advantages. Carraway came from a prominent family from the Midwest, graduated
from Yale and fought in the Great War. After the war and a period of
restlessness, he decided to go East to learn the bond business. At the book’s
beginning, Carraway has just arrived in New York, living in West Egg village.
He was going to have dinner with Tom Buchanan and his wife Daisy. Tom was an
enormously wealthy man and a noted football player at Yale, and Daisy was
Carraway’s second cousin. Jordan mentions that, since Carraway lives in West
Egg, he must know Gatsby. Another woman, Jordan Baker, is also there. She tells
Nick that Tom is having an affair with some woman in New York. Tom discusses
the book “The Rise of the Colored Empires,” which claims that the
colored races will submerge the white race eventually. Daisy talks to Carraway
alone, and claims that she has become terribly cynical and sophisticated. After
visiting with the Buchanans, Carraway goes home to West Egg, where he sees
Gatsby come from his mansion alone, looking at the sea. He stretches out his
arms toward the water, looking at a faraway green light.
Chapter Two:
Fitzgerald begins this second chapter with the description of a road running
between West Egg and New York City. A large, decaying billboard showing two
eyes (advertising an optometrist’s practice) overlooks the desolate area. It is
here, at a gas station, where Tom Buchanan introduces Nick Carraway to Myrtle
Wilson, the woman with whom he is having an affair. Myrtle herself is married
to George B. Wilson, an auto mechanic. Tom has Myrtle meet them in the city,
where Tom buys her a dog. They go to visit Myrtle’s sister and also visit her
neighbors, Catherine McKee and her husband, who is an artist. They gossip about
Gatsby, and Myrtle discusses her husband, claiming that she was crazy to marry
him, and how she met Tom. Later, Myrtle and Tom argue about whether or not she
has a right to say Daisy’s name, and he breaks Myrtle’s nose.
Chapter Three: Nick
Carraway describes the customs of Gatsby’s weekly parties: the arrival of
crates of oranges and lemons, a corps of caterers and a large orchestra. On the
first night that Carraway visits Gatsby’s house, he was one of the few guests
who had actually been invited. When he arrives, he sees Jordan Baker, who had
recently lost a golf tournament. They hear more gossip about Jay Gatsby he supposedly killed a man, or was a German
spy. Jordan and Nick look through Gatsby’s library, where she thinks that his
books are not real. Later in the party, a man who recognized Nick from the war
talks to him Nick does not know that it
is Gatsby. Suddenly, after he identifies himself, Gatsby gets a phone call from
Chicago. Afterwards, Gatsby asks to speak to Jordan Baker alone. When she
finishes talking to Gatsby, she tells Nick that she heard the most amazing
thing and says that she wishes to see him. Guests leaving the party have a car
wreck in Gatsby’s driveway. This was merely one event in a crowded summer.
Carraway, who spent most of his time working, began to like New York. For a
while he lost sight of Jordan Baker. He was not in love with her, but had some
curiosity toward her.
Chapter Four: At a
Sunday morning party at Gatsby’s, young women gossip about Gatsby (he’s a
bootlegger who killed a man who found out that he was a nephew to Von
Hindenburg and second cousin to the devil). One morning Gatsby comes to take
Nick for lunch. He shows off his car: it had a rich cream color and was filled
with boxes from Gatsby’s purchases. Gatsby asks Nick what his opinion of him
is, and Nick is evasive. Gatsby gives his story: he is the son of wealthy
people in the Middle West, brought up in America and educated at Oxford.
Carraway does not believe him, for he chokes on his words. Gatsby continues: he
lived in the capitals of Europe, then enlisted in the war effort, where he was
promoted to major and given a number of declarations (from every Allied
government, even Montenegro). Gatsby admits that he usually finds himself among
strangers because he drifts from here to there, and that something happened to
him that Jordan Baker will tell Nick at lunch. They drive out past the valley of
ashes and Nick even glimpses Myrtle Wilson. When Gatsby is stopped for
speeding, he flashes a card to the policeman, who then does not give him a
ticket.
At lunch, Gatsby
introduces Carraway to Meyer Wolfsheim, a small, flat-nosed Jew. He talks of
the days at the Metropole when they shot Rosy Rosenthal, and proudly mentions
his cufflinks, which are made from human molars. Wolfsheim is a gambler, the
man who fixed the 1919 World Series. Tom Buchanan is also there, and Nick
introduces him to Gatsby, who appears quite uncomfortable and then suddenly
disappears. Jordan Baker tells the story about Gatsby: Back in 1917, Daisy was
eighteen and Jordan sixteen. They were volunteering with the Red Cross, making
bandages, and Daisy asked Jordan to cover for her that day. She was meeting
with Jay Gatsby, and there were wild rumors that she was going to run off to
New York with him. On Daisy’s wedding day to Tom, she nearly changes her mind,
and goes into hysterics. According to Jordan, Gatsby bought his house just to be
across the bay from Daisy. Nick becomes more drawn to Jordan, with her scornful
and cynical manner. Jordan tells Nick that he is supposed to arrange a meeting
between Gatsby and Daisy.
Chapter Five: Nick
speaks with Gatsby about arranging a meeting with Daisy, and tries to make it
as convenient for Nick as possible. Gatsby even offers him a job, a
“confidential sort of thing,” although he assures Nick that he would
not have to work with Wolfsheim. On the day that Gatsby and Daisy are to meet, Gatsby
has arranged everything to perfection. They start at Nick’s home, where the
conversation between the three (Nick, Gatsby, Daisy) is stilted and awkward.
They are all embarrassed, and Nick tells Gatsby that he’s behaving like a
little boy. They go over to Gatsby’s house, where Gatsby gives a tour. Nick
asks Gatsby more questions about his business, and he snaps back “that’s
my affair,” before giving a half-hearted explanation. Gatsby shows Daisy
newspaper clippings about his exploits, and has Ewing Klipspringer, a boarder,
play the piano for them. One of the notable mementos that Gatsby shows Daisy is
a photograph of him with Dan Cody, his closest friend, on a yacht. As they
leave, Carraway realizes that there must have been moments when Daisy
disappointed Gatsby during the afternoon, for his dreams and illusions had been
built up to such grandiose levels.
Chapter Six: On a
vague hunch, a reporter comes to Gatsby’s home asking him if he had a statement
to give out. The actual story of Gatsby is revealed: he was born James Gatz in
North Dakota. He had his named legally changed at the age of seventeen. His
parents were shiftless and unsuccessful farm people, and the young man was
consumed by fancies of what he might achieve. His life changed when he rowed
out to Dan Cody’s yacht on Lake Superior. Cody was then fifty, a product of the
Nevada silver fields and of the Yukon gold rush. Cody took Gatsby in and
brought him to the West Indies and the Barbary Coast as a personal assistant.
When Cody died, Gatsby inherited $25,000, but didn’t get it because Cody’s
mistress, Ella Kaye, claimed all of it. Gatsby told Nick this much later.
Nick had not seen
Gatsby for several weeks when he went over to his house. Tom Buchanan arrived
there. He had been horseback riding with a woman and a Mr. Sloane. Gatsby
invites the group to supper, but the lady counters with an offer of supper at
her home. Mr. Sloane seems quite opposed to the idea, so Nick turns down the
offer, but Gatsby accepts. Tom complains about the crazy people that Daisy
meets, presumably meaning Gatsby. On the following Saturday Tom accompanies
Daisy to Gatsby’s party. Tom is unpleasant and rude during the evening. Tom
suspects that Gatsby is a bootlegger, since he is one of the new rich. After
the Buchanans leave, Gatsby is disappointed, thinking that Daisy surely did not
enjoy herself. Nick realizes that Gatsby wanted nothing less of Daisy than that
she should tell Tom that she never loved him. Nick tells Gatsby that he can’t
ask too much of Daisy, and that “you can’t repeat the past,” to which
Gatsby replies: “Of course you can!”
Chapter Seven: It
was when curiosity about Gatsby was at its highest that he failed to give a
Saturday night party. Nick goes over to see if Gatsby is sick, and learns that
Gatsby had dismissed every servant in his house and replaced them with a half
dozen others who would not gossip, for Daisy had been visiting in the
afternoons. Daisy invites Gatsby, Nick and Jordan to lunch. At the lunch, Tom
is supposedly on the telephone with Myrtle Wilson. Daisy shows of her daughter,
who is dressed in white, to her guests. Tom claims that he read that the sun is
getting hotter and soon the earth will fall into it or rather that the sun is getting colder.
Daisy makes an offhand remark that she loves Gatsby, which Tom overhears. When
Tom goes inside to get a drink, Nick remarks that Daisy has an indiscreet
voice. Gatsby says that her voice is “full of money.” They all go to
town: Nick and Jordan in Tom’s car, Daisy in Gatsby’s. On the way, Tom tells
Nick that he has investigated Gatsby, who is certainly no Oxford man, as is
rumored. They stop to get gas at Wilson’s garage. Mr. Wilson wants to buy Tom’s
car, for he has financial troubles and he and Myrtle want to go west. Wilson
tells Tom that he “just got wised up” to something recently, the
reason why he and Myrtle want to get away.
While leaving the
garage, they see Myrtle peering down at the car from her window. Her expression
was one of jealous terror toward Jordan Baker, whom she took to be his wife.
Feeling that both
his wife and mistress are slipping away from him, Tom feels panicked and
impatient. To escape from the summer heat, they go to a suite at the Plaza
Hotel. Tom begins to confront Gatsby, irritated at his constant use of the term
“old sport.” Tom attempts to expose Gatsby as a liar concerning
Gatsby’s experience at Oxford. Tom rambles on about the decline of
civilization, and how there may even be intermarriage between races. Gatsby
tells Tom that Daisy doesn’t love him, and never loved him the only reason why she married him was
because Gatsby was poor and Daisy was tired of waiting. Daisy hints that there
has been trouble in her and Tom’s past, and then tells Tom that she never loved
him. However, she does concede that she did love Tom once. Gatsby tells Tom
that he is not going to take care of Daisy anymore and that Daisy is leaving
him. Tom calls Gatsby a “common swindler” and a bootlegger involved
with Meyer Wolfsheim. Nick realizes that today is his thirtieth birthday.
The young Greek,
Michaelis, who ran the coffee joint next to Wilson’s garage was the principal
witness at the inquest. While Wilson and his wife were fighting, she ran out in
the road and was hit by a light green car. She was killed. Tom and Nick learn
this when they drive past on their way back from the city. Tom realizes that it
was Gatsby who hit Myrtle. When Nick returns home, he sees Gatsby, who explains
what happened. Daisy was driving the car when they hit Myrtle.
Chapter Eight: Nick
cannot sleep that
night. Toward dawn he hears a taxi
go up Gatsby’s drive, and he immediately feels that he has something to warn
Gatsby about. Gatsby is still there, watching Daisy’s mansion across the bay.
Nick warns him to get away for a week, since his car will inevitably be traced,
but he refuses to consider it. He cannot leave Daisy until he knew what she
would do. It was then when Gatsby told his entire history to Nick. Gatsby still
refuses to believe that Daisy ever loved Tom. After the war Gatsby searched for
Daisy, only to find that she had married Tom. Nick leaves reluctantly, having
to go to work that morning. Before he leaves, Nick tells Gatsby that he’s
“worth the whole damn bunch put together.” At work, Nick gets a call
from Jordan, and they have a tense conversation.
That day Michaelis
goes to comfort Wilson, who is convinced that his wife was murdered. He had
found the dog collar that Tom had bought Myrtle hidden the day before, which
prompted their sudden decision to move west. Wilson looks out at the eyes of
T.J. Eckleburg and tells Michaelis that “God sees everything.” Wilson
left, “acting crazy” (according to witnesses), and found his way to
Gatsby’s house. Gatsby had gone out to the pool for one last swim before
draining it for the fall. Wilson shot him, and then shot himself.
Chapter Nine: Most
of the reports of the murder were grotesque and untrue. Nick finds himself
alone on Gatsby’s side. Tom and Daisy suddenly left town. Meyer Wolfsheim is
difficult to contact, and offers assistance, but cannot become too involved
because of current entanglements. Nick tracks down Gatsby’s father, Henry C.
Gatz, a solemn old man, helpless and dismayed by news of the murder. Gatz says
that his son would have “helped build up the country.” Klipspringer,
the boarder, leaves suddenly and only returns to get his tennis shoes. Nick
goes to see Wolfsheim, who claims that he made Gatsby. He tells Nick “let
he learn to show our friendship for a man when he is alive and not after he is
dead,” and politely refuses to attend the funeral. Gatz shows Nick his
son’s daily schedule, in which he has practically every minute of his day
planned. He had a continual interest in self-improvement. At the funeral, one
of the few attendees is the Owl-Eyed man from Gatsby’s first party. Nick thinks
about the differences between the west and the east, and realizes that he, the
Buchanans, Gatsby and Jordan are all Westerners who came east, perhaps
possessing some deficiency which made them unadaptable to Eastern life. After
Gatsby’s death the East was haunted and distorted. He meets with Jordan Baker,
who recalls their conversation about how bad drivers are dangerous only when
two of them meet. She tells Nick that the two of them are both ‘bad drivers.’
Months later Nick saw Tom Buchanan, and Nick scorns him, knowing that he
pointed Wilson toward Gatsby. Nick realizes that all of Tom’s actions were, to
him, justified. Nick leaves New York to return West.
Fitzgerald
concludes the novel with a final note on Gatsby’s beliefs. It is this particular
aspect of his character his optimistic
belief in achievement and the ability to attain one’s dreams that defines Gatsby, in contrast to the
compromising cynicism of his peers. Yet the final symbol contradicts and
deflates the grand optimism that Gatsby held. Fitzgerald ends the book with the
sentence “So we beat on, boats against the current, borne ceaselessly into
the past,” which contradicts Gatsby’s fervent belief that one can escape
his origins and rewrite his past.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://doklad.referatoff.ru/
Но проблематику романа нельзя свести к коллизиям, характерным для недолговечной «джазовой» эпохи американской жизни. По мнению А. Зверева, «трагедия, описанная в «Великом Гэтсби», оказалась типично американской трагедией, до такой степени не новой, что вину за нее было невозможно возложить лишь на золотой ажиотаж времен «процветания», погубивший не одну жизнь. Корни главного конфликта уходят гораздо глубже. Они тянутся к истокам всего общественного опыта Америки, освященного недостижимой мечтой о «земном святилище для человека-одиночки», о полном равенстве возможностей и безграничном просторе для личности. Они уходят в «американскую мечту», завладевшую и героем романа Джеем Гэтсби. «Правила, которые он с юности для себя установил, – это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в «мечту» и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека» [Зверев, 1982, 39].
Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода – не утилитарные, не своекорыстные. И такие устремления тоже созвучны «мечте». «В некоторых отношениях, – пишет далее А. Зверев, – Гэтсби – это законченный «новый Адам», каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу: от куперовского Натти Бампо до Гека Финна. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в самосознании американцев. Впервые и сама «мечта» начала осознаваться как трагическая иллюзия, не только не возвышающая личность, но, наоборот, отдающая ее во власть губительных индивидуалистических побуждений или обманывающая заведомо пустыми и тщетными надеждами. Это была тема Драйзера и Льюиса. Фицджеральд нашел свой угол зрения и свою тональность. Сказалась его особая чуткость к болезненным явлениям «века джаза». Сказалась «незатухающая ненависть» к богатым, к людям типа Тома Бьюкенена, который олицетворяет в романе мир бездушного утилитаризма, агрессивного своекорыстия, воинствующей буржуазной аморальности. Сказалась способность Фицджеральда безошибочно распознавать трагедию, даже когда она скрыта за блистательным маскарадом. Сказалось, наконец, его недоверие к любым иллюзиям и «легендам», обострившееся и оттого, что «легенда» уже сопутствовала ему самому, став для писателя непереносимой и побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью – «отбросить мое прежнее «я» раз и навсегда» [Зверев, 1982, 40].
«Великий Гэтсби» – книга, где всего полнее раскрылась своеобразная черта дарования Фицджеральда, которую критики определяют как «двойное видение», имея в виду его способность «одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи», вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров; сам он в «Крушении» назвал эту способность критерием подлинной культуры духа.
«В «Гэтсби» авторское сознание «удерживает» всю противоречивость содержания «американской мечты» – и главное – постигнутую Фицджеральдом закономерность ее банкротства» [Старцев, 12].
Когда редактор М. Перкинс, прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя, Фицджеральд ответил ему так: «Странно, но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно» [Фицджеральд, 1971, 162-163].
В «Великом Гэтсби» все и держится на двойственности главного персонажа, неясности его побуждений. Двойственным является сам сюжет, внешне схожий с сюжетами «романа тайн» (таинственная вилла и ее хозяин, о котором ходят разные слухи: «будто он когда-то убил человека» [Фицджеральд, 1985, 53], или же «во время войны был немецким шпионом» [Фицджеральд, 1985, 54]; романтическая интрига, детективное расследование, тайна гибели), но вмещающий серьезное, философское содержание. О том же пишет и А. Зверев: «Роман, построенный как история преступления по бытовым мотивам, перерастал в философское повествование, касающееся болезненной проблематики, сопряженной с деформациями американского нравственного идеала личности, утверждающей самое себя в борьбе за счастье и этой целью оправдывающей собственный индивидуализм» [Зверев, 1990, 517]. Двойственны мотивы действий персонажей второго плана (Джордан Бейкер, гости на приемах Гэтсби), поскольку все они стремятся развеять таинственность, которая окутала равного героя задолго до того, как он появится в рассказе Ника Каррауэя.
Все повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби – и соседствующая с его домом свалка отбросов, «зеленый огонек» счастья, на миг посветивший герою, – и мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита, и т.п. Хрупкая поэзия «века джаза» и его обратная сторона – разгул стяжательских амбиций, порождающих аморализм, – переданы писателем в их нерасторжимом единстве.
Двойственность проявляется в сопоставлении различных мотивов: карнавала и трагедии, праздничности и холодной расчетливости, веселья и холодной мертвенности, любви и продажности.
Так, «магия» карнавала, не прекращающегося на протяжении почти всего действия романа, усиливается и приобретает драматический оттенок ввиду близкого присутствия «гибельного места» – Долины Шлака: здесь, под колесами автомобиля, которым управляет Дэзи, погибнет любовница Бьюкенена, а Гэтсби расплатится жизнью за трагедию, в которой неповинен.
В праздничной атмосфере беспечного разгула гости Гэтсби, словно бы и впрямь вернувшие себе естественную раскованность, праздничность восприятия жизни, разговаривают голосами, в которых «звенят деньги». К дому Гэтсби, в котором, как в загородном увеселительном парке, всегда оживленно и радостно, нужно ехать мимо рекламного щита с нарисованными на нем пустыми и холодными глазами доктора Эклберга – мертвого идола, царящего над свалкой несбывшихся надежд.
Фицджеральд настойчиво стремится создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби, и это стремление, безусловно, не продиктовано лишь требованиями детективного жанра. Дело и не в недостаточно умелой выписанности главного персонажа.
Неясность, «расплывчатость» заключена в самом характере Гэтсби. Как справедливо отмечает А. Зверев, «он «расплывчат» по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух совершенно разнородных начал. Одно из этих начал – «наивность», простота сердца, негаснущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой; типичнейшие черты взращенного американской историей (а в еще большей степени – американской социальной мифологией) «нового Адама». Другое же – трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре вороти-лы-бутлегера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом – практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни загородного особняка, ни миллионов. На одном полюсе наивная чистота сердца, на другом – поклонение Богатству, Успеху, Возможностям, почитание тех самых фетишей, которые самому же Гэтсби так ненавистны в Томе Бьюкенене и людях его круга» [Зверев, 1982, 41-42].
Двойственность заглавного персонажа, в котором стойкая приверженность идеалу «нового Адама», доверяющего лишь голосу сердца, сочетается с оправданием аморализма в борьбе за житейский успех, придает трагический колорит образу этого бутлегера, воплотившего в себе исходное противоречие национального сознания.
Соединение столь полярных начал в образе героя, конечно же, не может не закончиться «взрывом». И гибель Гэтсби, по первому впечатлению нелепая, на деле – закономерный, единственно возможный финал. Дело в том, что средства, избранные героем для завоевания счастья, каким он себе его представляет, неспособны обеспечить его, каким его. «Мечта» рушится – не только потому, что Дэзи оказывается продажной, но и потому, что “непреодолимо духовное заблуждение самого Гэтсби, который «естественное» счастье вознамерился завоевать бесчестным, противоестественным путем, выплатив за Дэзи большую, чем Бьюкенен, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без «мечты» существование «нового Адама» бессмысленно. Выстрел обманутого автомеханика, который должен был настичь Бьюкенена, а угодил в Гэтсби, подобен удару кинжала, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран» [Зверев, 1982, 42].
Возникает правомерный вопрос: почему же в таком случае Фицджеральд назвал своего героя великим? В заглавии романа обычно видят авторскую иронию. И на первый взгляд это так: Гэтсби, человек явно незаурядный, растерял себя в погоне за ничтожной целью – богатством. Ничтожным оказалось и его божество – Дэзи, к чьим ногам положена вся его жизнь, ничтожен и пуст весь оплаченный Гэтсби «праздник жизни» (карнавал), завершающийся – уже после гибели героя – телефонным разговором о туфлях для тенниса, позабытых одним из гостей, и ругательством, нацарапанным на ступеньках лестницы.
Но в определенном смысле Гэтсби действительно велик. Он воплощает ярчайший тип американского «мечтателя», хотя «мечта» и ведет его сначала на опасную тропу бутлегерства, затем – в совершенно чужой его натуре мир Тома Бьюкенена и, наконец, к катастрофе.
Сам повествователь, Ник Каррауэй, для которого Гэтсби до знакомства с ним воплощал все заслуживающие презрения черты: самодовольство нувориша, культ безвкусной роскоши и т. п., – не может не признаться себе в том, что в Гэтсби есть «нечто поистине великолепное». «Должно быть, – рассуждает он, – и в самом деле было что-то романтическое в этом человеке, если слухи, ходившие о нем, повторяли шепотом даже те, кто мало о чем на свете считал нужным говорить, понизив шепот» [Фицджеральд, 1985, 54]. Причиной была не только щедрость Гэтсби, его старания скрасить будни праздничностью. Когда рассказчик впервые своими глазами видит Гэтсби, перед ним – влюбленный, романтик, разглядывающий усыпанное звездами летнее небо. «Второй облик» Гэтсби явно не согласуется с первым, а вместе с тем неспроста у Каррауэя мелькнула мысль, что богатый сосед прикидывает, какой бы кусок небосвода отхватить для одного себя, – подобные побуждения точно так же в натуре Гэтсби, как и мечтательность, романтичность, «естественная» для «нового Адама» доброта, «естественное» для него стремление сделать счастливыми всех. Поэтому так колеблется оценка рассказчиком образа Гэтсби. «И тут улыбка исчезла – и передо мною был просто расфранченный хлыщ, лет тридцати с небольшим, отличающийся почти смехотворным пристрастием к изысканным оборотам речи» [Фицджеральд, 1985, 57]; «За этот месяц я встречался с Гэтсби несколько раз и, к своему разочарованию, убедился, что говорить с ним не о чем. Впечатление незаурядной личности, которое он произвел на меня при первом знакомстве, постепенно стерлось, и он стал для меня просто хозяином великолепного ресторана, расположенного по соседству» [Фицджеральд, 1985, 69].
На протяжении всего романа в Гэтсби будут выявляться совершенно несовместимые качества и побуждения. «Здесь, – по мнению А. Зверева, – не только внутренняя необходимость «расплывчатости» Гэтсби, каким он предстает читателю. Здесь и неопровержимая логика социальных законов, которыми предопределена реальная жизненная судьба и реальная этическая позиция «мечтателя» наподобие Гэтсби. Не случайно Фицджеральд, говоря о своем романе, указывал на «Братьев Карамазовых» как на образец, которому стремился следовать: «Великий Гэтсби» не столько драма отдельной личности, сколько драма идеи, получившей совершенно ложное воплощение» [Зверев, 1982, 43]. Это, безусловно, так, однако тут, по нашему мнению, присутствует в определенной степени и элемент игры, попытка сыграть в разные образы.
Конечно, Гэтсби понимал всю несовместимость этих образов. Но он был «велик» именно своей стойкой приверженностью идеалу «нового Адама». Как пишет Фицджеральд, подводя итог роману, «Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда – завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро…» [Фицджеральд, 1985, 160].
Но все дело как раз в том, что прекрасного утра наступить не может. Идеал недостижим. Ибо «мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое» [Фицджеральд, 1985, 160]. Перефразируя метафору, которой заканчивается роман, можно сказать, что все дальше отодвигается осуществление «мечты», а «новый Адам» все больше выглядит лишь обманчивой грезой.
Сам Идеал оборачивается против Гэтсби, заставляя его следовать правилам Успеха, выгодной коммерции, обогащения, – ведь иначе вершин счастья не покорить, а «стремление к счастью» присуще человеку по самой его природе и, стало быть, оправдывает любые усилия личности для его достижения.
«Великим Гэтсби» было открыто выражено неверие в то, что Америка и впрямь когда-нибудь сделается «земным святилищем для человека-одиночки». В заключительной сцене романа Каррауэй провидит «древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков, – нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный миг человек затаил дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте зрелища, которого он не понимал и не искал, – ведь история в последний раз поставила его лицом к лицу с чем-то, соизмеримым заложенной в нем способности к восхищению» [Фицджеральд, 1985, 159]. Но так и не придет «одно прекрасное утро», как за ним ни гнаться, как бы старательно ни инсценировать его приход разгульным весельем «века джаза». Для Ника Каррауэя это главный вывод из истории, происшедшей у него на глазах. Писательское поколение, выступившее в 30-е годы, уже примет финальные строки «Великого Гэтсби» как аксиому.
Заканчивая «Гэтсби», он писал одному из друзей: «Мой роман – о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном» [Фицджеральд, 1971, 163].
В «Великом Гэтсби» выразился и трагизм «века джаза», и его особая, болезненная красота. Через всю книгу проходят два образных ряда, соотнесенных в грустной и поэтической тональности романа.
Показывая беспочвенность и бесперспективность «мечты» в современном автору американском обществе, вскрывая ее несовместивость с буржуазными идеалами и ценностями, Фицджеральд одновременно оплакивает эту мечту, сожалея о ее недостижимости. Отсюда тот свойственный его произведениям налет грусти и трагизма рядом с внешней праздничной карнавальностью, который придает особое очарование и одновременно метафизичность его художественным текстам.
Как видим, проблематика романа «Великий Гэтсби» далеко выходит за рамки первоначального понимания его лишь как очередной грустной сказки века джаза. Думается, содержание романа не исчерпывается и вышеизложенными мотивами, а будет все более раскрываться по мере его литературного и исторического анализа, со все большим осознаванием роли Фицджеральда в американской литературе ХХ столетия.
«Американская мечта» — это мечта о земном святилище для «человека-одиночки»: в Америке, в этой стране всеобщего равенства рядовому человеку не закрыт путь на самые верхние ступени общественной лестницы. .
Согласно эссе Фолкнера «О частной жизни», каждому человеку дано «право личного достоинства и свободы». И от поколения к поколению передавался этот идеал осуществленного равенства («для любого человека земли здесь найдется место, для бездомного, угнетенного, обезличенного»). Говоря словами Фолкнера, «нам даже не дано было принять или отвергнуть мечту, ибо мечта уже обладала и владела нами с момента рождения».
Так же неосознанно владеет она Джеем Гэтсби. Правила, которые он с юности для себя установил, — это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в «мечту» и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека.
Однако Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода — не утилитарные. И такие устремления тоже созвучны «мечте». Она внушала, что в Америке человек волен сам выбрать себе судьбу и ничто не мешает ему жить в гармонии с самим собой. Она говорила, что в стране, где всем хватает места под солнцем и перед каждым открыто множество нехоженых троп, человек вновь безгранично свободен и может вновь сделаться «естественно» счастлив, как был свободен и счастлив Адам.
И, осуществляя свое право на счастье — на личную независимость, материальный достаток, семейное благополучие, — он тем самым восстанавливает и гармонию социальных отношений. Утверждая себя, он помогает осуществляться человеческой общности, в фундаменте которой, по словам Фолкнера, лежат «личное мужество, честный труд и взаимная ответственность».
В некоторых отношениях Гэтсби — это законченный «новый Адам», каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в представлениях о «мечте». Может быть, впервые и сама «мечта» начала осознаваться как трагическая иллюзия.
«Легенда» сопутствовала самому Фицджеральду, побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью «отбросить мое прежнее „я“ навсегда».
Прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, его редактор М.Перкинс посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя: сказать о его профессии, его прошлом, его интересах. Фицджеральд отказался. «Странно, — ответил он Перкинсу, — но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно». Фицджеральд настойчиво стремился создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби.
Неясность, расплывчатость заключена в самом характере Гэтсби. Он «расплывчат» по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух разнородных начал. Одно из этих начал — «наивность», простота сердца, негастнущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой, — черты «нового Адама». Другое же — трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре воротилы-бутлеггера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом — практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни особняка, ни миллионов. Широта души и беспринципность, переходящие одно в другое. Фицджеральда привлекают энергия, сила и тревожит пустая растрата сил.
Средства, избранные героем для завоевания счастья, не способны обеспечить счастье, каким его себе мыслит фицджеральдовский «новый Адам». «Мечта» рушится — не потому лишь, что Дэзи продажна, а еще и потому, что Гэтсби вознамерился завоевать счастье, выплатив за Дэзи большую, чем Дэзи, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без «мечты» существование «нового Адама» бессмысленно: выстрел Уилсона подобен удару кинжалом, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран.
Чем велик Гэтсби? Он «велик» в своей роли богача с таинственной репутацией, хозяина пышных вечерних празднеств, которые он устраивает в надежде привлечь внимание Дэзи. Он велик силой своего чувства, преданностью мечте, «редкостным даром надежды», душевной щедростью.
Он велик своей стойкой приверженностью идеалу «нового Адама. Но, если воспользоваться метафорой, которой Фицджеральд завершил свой роман, идеал благороден лишь при условии, что человек „плывет вперед“ без всяких помех, словно бы „течения“ не существует. На деле же — »мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое”.
В «Великом Гэтсби» впервые было открыто выражено неверие в то, что Америка и впрямь когда-нибудь сделается «земным святилищем для человека-одиночки». В заключительной сцене «Великого Гэтсби» Каррауэй провидит «древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков, — нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный мир человек затаил дыхание перед новым континентом».
Но так и не наступит «одно прекрасное утро».
Заканчивая «Гэтсби», Фицджеральд писал одному из друзей: «Мой роман — о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном». В «Великом Гэтсби» выразился и трагизм «века джаза», и его особая, болезненная красота. Через всю книгу проходят два образных ряда, соотнесенных по контрасту и тесно переплетающихся в грустной и поэтичной тональности романа.
«Великий Гэтсби» — пример «двойного видения», которое сам автор определял как способность «одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи», вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров. Двойственность заглавного персонажа придает ему трагический колорит. Повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби — соседствующая с его домом свалка отбросов, «зеленый огонек» счастья — мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита и т.п. Хрупкая поэзия «века джаза» — и его обратная сторона: разгул стяжательских инстинктов.
«Одна из желтых девиц сидела за роялем, а рядом стояла рослая молодая особа с рыжими волосами, дива из знаменитого эстрадного ансамбля, и пела. Она выпила много шампанского, и на втором куплете исполняемой песенки жизнь вдруг показалась ей невыносимо печальной — поэтому она не только пела, но еще и плакала навзрыд. Каждую музыкальную паузу она заполняла короткими судорожными всхлипываниями, после чего дрожащим сопрано выводила следующую фразу. Слезы лились у нее из глаз — впрочем, не без препятствий: повиснув на густо накрашенных ресницах, они приобретали чернильный оттенок и дальше стекали по щекам в виде медлительных черных ручейков. Какой-то шутник высказал предположение, что она поет по нотам, написанным у нее на лице; услышав это, она всплеснула руками, повалилась в кресло и тут же уснула мертвецки пьяным сном».
Это пример сознательного использования стиля отчуждения. Мы ясно видим присутствующих, но не можем ощутить их как живых людей с присущей человеку внутренней жизнью. Как будто они из другого мира. И описывая отчуждение людей друг от друга или отчуждение от своей человеческой сущности, Фицджеральд показывает также и собственное отстранение от них.
Фицджеральда признают автором, который с редкой пластичностью смог передать ритмы, краски, верования, иллюзии Америки, в 20-е годы затеявшей, по его словам, «самую дорогостоящую оргию» за всю свою историю. Лихорадочный «джазовый век» нашел в Фицджеральде своего летописца и поэта.
В «Отзвуках века джаза» (1933) Фицджеральд писал об этом времени, полном ликующей жажды жизни, так:
“… самое необузданное из всех поколений, то поколение, которое в смутные годы войны еще переживало отрочество, бесцеремонно отодвинуло в сторону моих ровесников и бодро вышло на авансцену. Их девочки разыгрывали прожженных львиц. Оно подорвало моральные устои старших, но в конце концов раньше времени исчерпало себя, и не потому, что ему не хватало морали, а потому, что ему не хватало вкуса…
К 1923 году взрослые, которым надоело с плохо скрытой завистью наблюдать за этим карнавалом, решили, что молодое вино вполне заменит им молодую кровь, и под вопли и гиканье началась настоящая оргия…
Всю страну охватила жажда наслаждений и погоня за удовольствиями.
Слово «джаз», которое теперь никто не считает неприличным, означало сперва секс, затем стиль танца и, наконец, музыку. Когда говорят о джазе, имеют в виду состояние нервной взвинчинности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта.”
В «Великом Гэтсби» Фицджеральда увлекла противоречивость большой идеи, воплотившейся в главном персонаже и в конце концов его погубившей.
ЛИТЕРАТУРА
Аллен У. Традиция и мечта. М., 1970.
Горбунов А.Н. Романы Скотта Фицджеральда. М., 1974.
Старцев А. Горькая судьба Фицджеральда. «Иностранная литература», №2, 1965.
Мендельсон М. «Второе зрение» Скотта Фицджеральда. «Вопросы литературы», №3, 1965.
Фицджеральд Ф.С. М., 1965.
Проблема Гэтсби, который не сумел отделить свой идеал любви от идеала богатства, сводится в конечном счете к моральной и эстетической капитуляции человека перед мощью денег.
Посмотрев фильм и прочитав книгу «Великий Гэтсби» можно прийти к выводу, что безумно великим по духу был этот человек – Джей Гэтсби, достойный самой высокой буквы. Его величие кроется не в том положении, которое он сумел достичь: огромном особняке, дорогих машинах, шикарных вечеринках, необычных связях с богатым, преступном миром, а в том, что он умел жертвовать и отдавать, в то время, когда многие привыкли брать.
Гэтсби любил свою Дейзи, всё ей прощая, и оправдывая её. Он прошёл ради своей мечты за любимой непреодолимо-сложный путь в бездушный внутренний мир людей, напыщенный внешне бессмысленными идеалами, не рассмотрев тех же качеств в обожаемой особе, – пустоту, беспечность и трусость. Джей остался верен своей любви до конца, и как это не грустно, до последней капли крови, растворившейся с водой в бассейне.
Единственным человеком, оставшимся верным их дружбе, которому Джей доверился, не покупая, ничего не доказывая, просто объясняя и открывая свою тайну, оказался удивительный Ник Каррауэй с тончайшими и чувствительными струнами души. Он – то, в конечном счёте, и разделил с ним всю боль пополам, приняв его трагедию как свою собственную, не предавая, а понимая и помогая ему.
Без трагедии мы никогда не узнали бы о таком великом человеке, как Джей Гэтсби, способного на безумные порывы и поступки.
Однако, люди не идеальны. В романе можно заметить некоторую особенность, почему Джею не повезло с Дейзи, она оказалась для него, как бы, наказанием за всю его прошлую распутную жизнь, на ней он решил остановиться, посчитав её «самой достойной». И дело здесь даже не в прежних связях, а в отношении к самим женщинам, которых он презирал, будучи избалованным их нежностью, любовью и ласками. Над одними он смеялся за неопытность, других ненавидел за честность, откровенность их мнений по отношению к его эгоизму. И вот оно наказание – Дейзи, его сладкая боль. Что ж, велика цена искупления. Как и велик сам Гэтсби. Величие, которого, мы никогда не станем отрицать, не смотря ни на какие обстоятельства и факты его биографии. Нельзя не расположиться к Гэтсби.
Он понёс больше, чем натворил, сохранив веру в любовь до последнего биения сердца своей короткой жизни, выдержав тяжелейшие испытания и преграды, оставаясь великодушным и порядочным. Если вспомнить, у Гэтсби и воспитания – то особого не было, его родители приходились всего – лишь неумелыми фермерами, но настолько он был вежлив, учтив, галантен, обходителен, готовый всем помочь и откликнуться на обычную просьбу, что диву даёшься его манерам.
У всех перечисленных примеров есть одна, невидимая на первый взгляд, общая тема – любовь. Никогда не получится создать ничего хорошего, доброго, светлого, тем более, неумирающего, великого, вечного не вложив в это частицу своей души и не проникнувшись к этому любовью.
Кто же этот Джей Гэтсби? В чём его власть? Никто об этом точно не знает. Он ничего не делал напоказ. Гэтсби хватило сил, мужества, ума и фантазии идти к своей цели медленно и верно, завоёвывая любимую. Его неожиданное появление среди богачей того времени многим не давало покоя. Как ни странно, за доброту, отзывчивость и гостеприимство Джея постоянно поливали грязью и сплетнями за спиной, ничего не представляющие из себя, пустые людишки.
Одна из самых значимых проблем в романе «Великий Гэтсби» – это общество. Фицджеральд подразумевает не один слой, присутствующий на приемах у Гэтсби, а все общество вообще. Но для начала рассмотрим гостей Джея Гэтсби:
«Летними вечерами на вилле у моего соседа звучала музыка. Мужские и женские силуэты вились, точно мотыльки, в синеве его сада, среди приглушенных голосов, шампанского и звезд. Днем, в час прилива, мне было видно, как его гости прыгают в воду с вышки, построенной на его причальном плоту, или загорают на раскаленном песке его пляжа, а две его моторки режут водную гладь пролива Лонг-Айленд, и за ними на пенной волне взлетают аквапланы. По субботам и воскресеньям его «роллс-ройс» превращался в рейсовый автобус и с утра до глубокой ночи возил гостей из города или в город, а его многоместный «форд» к приходу каждого поезда торопливо бежал на станцию, точно желтый проворный жук. А в понедельник восьмеро слуг, включая специально нанятого второго садовника, брали тряпки, швабры, молотки и садовые ножницы и трудились весь день, удаляя следы вчерашних разрушений». [5, с.82]
Джаз – это лучшее определение для людей того времени. Мелодия может резко сменить ритм, или вдруг привычный, спокойный ход музыки нарушит саксофон, так и люди «времени джаза» мечутся в поисках себя.
«Я как-то стал записывать на полях железнодорожного расписания имена гостей, бывавших у Гэтсби в то лето. На расписании стоит штамп «Вводится с 5 июля 1922 года», оно давно устарело, и бумага потерлась на сгибах. Но выцветшие записи еще можно разобрать и по ним легче, чем по моим банальным суждениям, представить себе то общество, которое пользовалось гостеприимством Гэтсби, любезно платя хозяину тем, что ровным счетом ничего о нем не знало» – «мрачная свалка». Список имен включает в себя людей, имена которых можно было встретить на страницах светских хроник, киножурналов. Фицджеральд с удивительной точностью воссоздает атмосферу вульгарного американского общества. Если все эти люди знамениты или достигли положения в обществе, почему же они тогда не поступают культурно? Вместо благодарности – неизвестность. Вот чем платит высшее общество Гэтсби за его гостеприимность. Зачем они приходят? Просто ради веселья. И касается это не только гостей Гэтсби, но и среднего класса тоже, да и не только среднего класса, а общества в целом.
В послевоенный период, все общество было деморализовано, недаром его называют «потерянным поколением». Виной всему не только стиль жизни «наспех», минутные удовольствия и прочее. Главная цель в жизни каждого человека должна быть не материальная, как это происходило тогда, да и сейчас мы от этого не ушли. Человек создан для того, чтобы обогащать свою душу, высшая цель человека – душа. Это было заложено в высших моральных устоях общества. Фицджеральд видел упадок нравов, характеризующийся уходом человека от истинного предназначения, и поиск больших средств к существованию. Это приводит к краху общества в целом. Каждый человек становиться сам за себя: он может получить деньги, любовь, счастье независимо от состояния души, но то что этот человек породит будет пустотой. [19, с.25]
«Одна из желтых девиц сидела за роялем, а рядом стояла рослая молодая особа с рыжими волосами, дива из знаменитого эстрадного ансамбля, и пела. Она выпила много шампанского, и на втором куплете исполняемой песенки жизнь вдруг показалась ей невыносимо печальной — поэтому она не только пела, но еще и плакала навзрыд. Каждую музыкальную паузу она заполняла короткими судорожными всхлипываниями, после чего дрожащим сопрано выводила следующую фразу. Слезы лились у нее из глаз — впрочем, не без препятствий: повиснув на густо накрашенных ресницах, они приобретали чернильный оттенок и дальше стекали по щекам в виде медлительных черных ручейков. Какой-то шутник высказал предположение, что она поет по нотам, написанным у нее на лице; услышав это, она всплеснула руками, повалилась в кресло и тут же уснула мертвецки пьяным сном».
Фицджеральд специально использовал стиль отчуждения. Мы видим каждого из присутствующих, каждого из описанных людей, но не ощущаем их как живых, с присущей живому человеку внутренней жизнью. Они будто из другого мира. Описывая отчуждение людей друг от друга, от своей человеческой сущности, Фицджеральд показывает свое отстранение от них, от общества «века джаза», от «потерянного поколения».
Фицджеральда законно признают идеальным творцом, который смог передать не только краски, надежды, мечты, мысли и ритмы поколения 20х годов Америки, а к тому же «самую дорогостоящую оргию» за всю свою историю. Лихорадочный «джазовый век» нашел в Фицджеральде своего летописца и поэта. [20, с.205]
Джей Гэтсби, питающий в себе неутолимую веру в «мечту», на протяжении романа поднимается с одного уровня на совершенно другой. Изначально, мы наблюдаем его как человека-загадку, скрывающего в себе что-то возвышенное и великое, а в итоге, приходим к развратному миллионеру-спекулянту. Несмотря на это мы наблюдаем и личностный рост Гэтсби. Его цель, представляет своего рода «Священный Грааль», в котором соединятся богатство, власть, жизненная сила, и «его чудо-света» воплощающееся в хрупкой, красивой, богатенькой Дэйзи. Биография Гэтсби складывается таким образом, что ее можно считать иронической основой для духовного восхождения. Гэтсби гангстер-идеалист, который претендует на то, что имеет в себе такую «силу», чтобы доминировать над пространством и временем, чтобы волей извлекать прошлое, и принести в природу, в мир благополучие под его творческим надзором. Неясность и расплывчатость заключена в самом характере Гэтсби. В душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух разнородных начал. Одно из этих начал — «наивность», простота сердца, негаснущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой. Другое же — трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре воротилы-бутлеггера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэйзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом — практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни особняка, ни миллионов. Широта души и беспринципность, переходящие одно в другое. Фицджеральда привлекают энергия, сила и тревожит пустая растрата сил. Много сомнений вызывает вопрос: чем же велик Гэтсби? Как может быть велик мошенник. Сцена, когда Гэтсби демонстрирует свой великолепный гардероб Дэйзи и Нику, вызывает неприятное ощущение хвастовства. Еще в самом начале произведения образ Гэтсби имеет двойственную натуру, и лишается четкого контура. Ник Каррауэй описывает Гэтсби: «В этом человеке было поистине нечто великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни… редкостный дар надежды, романтический запал…», при всем этом изначально он говорит, что в нем было также все, что он так искренне презирает» в людях его круга. Гэтсби поистине велик своей непоколебимой верой в мечту. То как Гэтсби самоотверженно отвергает, то, что предлагает ему реальность, открывает нам его как человека великого. Также Гэтсби, несомненно, велик, как поучительный герой, на примерах и ошибках которого мы должны учиться. Гэтсби значителен как художественный символ духовной Америки. Человек-миф, дом которого, наполнен джазовой музыкой, украшен цветами, уникален в дизайнерском исполнении, его библиотека с книгами на любой вкус, дом, в котором сосредоточена вся светская тусовка, дом который существует как маленькое государство, защищенное от внешнего воздействия. Фицджеральд как бы противопоставляет ему бунгало Ника Каррауэйя, повествователя истории с ограниченными надеждами, его дом не хранит в себе секретов, а прячет лишь брокерские отсчеты, но, несмотря на это, символы обоих проникают друг в друга. Гэтсби, как бог на колеснице, являющейся дорогим автомобилем, облаченный в свою розово-золотую амуницию, но он же и Джимми Гетц, сделавший себя сам, в противоположность которому поставлен Ник, который является летописцем произошедшего, вместе с тем он представляет тот самый средний класс, и он же является главной соединительной силой, прошлого и настоящего: с Томом Бьюкененом учился в университете, Дэйзи, его дальняя родственница, а Гэтсби сосед. Связь Гэтсби и Ника характеризуется не только их дружескими отношениями, но еще и указывает на значения «американской мечты», как общей, национальной, которая в любом случае затронет каждого. В этом проявляется социальная значимость романа «Великий Гэтсби», изображенные в ней события и характеры, основной конфликт, определяющий действие, имеют прямое и жизненно важное отношение к судьбе всех людей в обществе. «Мой роман — о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном» – в «Великом Гэтсби» выразился и трагизм «века джаза», и его особая, болезненная красота.
Ко времени появления романа “Великий Гэтсби” (The Great Gatsby, 1925) писатель и эпоха, в которую взошла его звезда, настолько отождествились в массовом представлении, что книгу, оказавшуюся высшим завоеванием Фицджеральда, читали как еще одну грустную “сказку века джаза”, хотя ее проблематика намного сложнее. Определяя значение этого романа, А. Зверев писал: “Вобрав в себя гамму распространенных тогда настроений, “Великий Гэтсби” резко выделился на фоне всего написанного Фицджеральдом прежде, главным образом за счет обретенного историзма мышления, что позволило автору связать кризис веры, который происходил в 20-е гг., с драматической эволюцией давнего национального мифа — «американской мечты» [11, c.517].
Замысел “Великого Гэтсби” претерпел долгую эволюцию. Первоначально Фицджеральд намеревался отнести действие к 80-м годам прошлого века, избрав фоном событий Нью-Йорк и Средний Запад того времени. Этот план был изложен в двух письмах издателю М. Перкинсу, датированных июнем 1922 г. С замыслом романа связаны новеллы Фицджеральда “Зимние мечты” и “Отпущение грехов”.
В самом романе “Великий Гэтсби” нашло отражение дело крупного нью-йоркского маклера Фуллера-Макджи, объявившего себя банкротом, о котором много писали в 1923 году американские газеты. Как выяснило следствие, руководство фирмы Фуллера-Макджи незаконно использовало средства своих акционеров для рискованной биржевой игры. По многочисленным уликам, за спиной Фуллера стоял один из крупнейших спекулянтов времен “просперити” А. Ротстайн, однако ему удалось выйти сухим из воды [9, c.695-696]. В 1922 году Фицджеральд провел лето на Лонг-Айленде по соседству с виллой Фуллера, чем объясняется повышенный интерес писателя к этому делу. В облике главного героя Гэтсби есть безусловное сходство с Фуллером, а его взаимоотношения с Вулфшимом напоминают отношения Фуллера и Ротстайна. Прослеживается сходство с биографией Фуллера и в основных коллизиях Гэтсби.
Роман “Великий Гэтсби” появился одновременно с “Американской трагедией” Драйзера. Герои обеих книг стремятся воплотить в жизнь “американскую мечту”, которая сводится для них к богатству и престижности, и терпят сокрушительное поражение. Клайд Грифитс и Джей Гэтсби, как пишет А.Н. Николюкин, “два варианта одного и того же социального типа, молодого человека, готового идти на все ради осуществления своей мечты, прислушивающегося лишь к одному зову – “барабанным зорям своей судьбы”. Роскошные и беспорядочные приемы на вилле Гэтсби – микрокосм американского “века джаза”…, сквозь который просвечивают иллюзии и мечты самого Гэтсби, его смешная вульгарность и мнимое величие” [22, c.49].
История эволюции и крушения мечты Гэтсби – это история его тщетной и трагической попытки приобщиться к уровню жизни американских богачей, в самом голосе которых “звучат деньги”. Краткое содержание проблематики романа А.Н. Николюкин передает такими словами: “Пылкое воображение толкает Гэтсби к самоутверждению по образцу Бенджамина Франклина или героев популярных в свое время романов Хорейшо Элджера о преуспевающем молодом человеке. Он страстно жаждал стать богачом, хотя и не знал еще, что означает на деле богатство и успех. Встреча с миллионером Дэном Коди решает его судьбу. Осознав свой идеал, Гэтсби стремится найти вне себя нечто такое, ради чего стоило бы жить. Эта вторая мечта Гэтсби осуществляется, когда он знакомится с Дэйзи, дочерью богатых родителей, становится ее возлюбленным. Однако связь с миром богатства ведет к гибели Гэтсби с такой же закономерной неизбежностью, как и гибель драйзеровского Клайда, пожалевшего приобщиться к тому же миру богатства. Сама “американская мечта” таит в себе ловушку” [23, c.49-50].
Но проблематику романа нельзя свести к коллизиям, характерным для недолговечной “джазовой” эпохи американской жизни. По мнению А. Зверева, “трагедия, описанная в “Великом Гэтсби”, оказалась типично американской трагедией, до такой степени не новой, что вину за нее было невозможно возложить лишь на золотой ажиотаж времен “процветания”, погубивший не одну жизнь. Корни главного конфликта уходят гораздо глубже. Они тянутся к истокам всего общественного опыта Америки, освященного недостижимой мечтой о “земном святилище для человека-одиночки”, о полном равенстве возможностей и безграничном просторе для личности. Они уходят в “американскую мечту”, завладевшую и героем романа Джеем Гэтсби. Правила, которые он с юности для себя установил,– это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в “мечту” и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека” [24, c.39].
Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода — не утилитарные, не своекорыстные. И такие устремления тоже созвучны “мечте”. “В некоторых отношениях, – пишет далее А. Зверев, – Гэтсби — это законченный “новый Адам”, каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу: от куперовского Натти Бампо до Гека Финна. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в самосознании американцев. Впервые и сама “мечта” начала осознаваться как трагическая иллюзия, не только не возвышающая личность, но, наоборот, отдающая ее во власть губительных индивидуалистических побуждений или обманывающая заведомо пустыми и тщетными надеждами. Это была тема Драйзера и Льюиса. Фицджеральд нашел свой угол зрения и свою тональность. Сказалась его особая чуткость к болезненным явлениям “века джаза”. Сказалась “незатухающая ненависть” к богатым, к людям типа Тома Бьюкенена, который олицетворяет в романе мир бездушного утилитаризма, агрессивного своекорыстия, воинствующей буржуазной аморальности. Сказалась способность Фицджеральда безошибочно распознавать трагедию, даже когда она скрыта за блистательным маскарадом. Сказалось, наконец, его недоверие к любым иллюзиям и “легендам”, обострившееся и оттого, что “легенда” уже сопутствовала ему самому, став для писателя непереносимой и побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью– “отбросить мое прежнее “я” раз и навсегда” [25, c.40]
“Великий Гэтсби” — книга, где всего полнее раскрылась своеобразная черта дарования Фицджеральда, которую критики определяют как “двойное видение”, имея в виду его способность “одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи”, вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров; сам он в “Крушении” назвал эту способность критерием подлинной культуры духа.
“В “Гэтсби” авторское сознание “удерживает” всю противоречивость содержания “американской мечты” — и главное — постигнутую Фицджеральдом закономерность ее банкротства” [25, c.45].
Когда редактор М. Перкинс, прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя,Фицджеральд ответил ему так: “Странно, но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно” [26, c.162-163].
В “Великом Гэтсби” все и держится на двойственности главного персонажа, неясности его побуждений. Двойственным является сам сюжет, внешне схожий с сюжетами “романа тайн” (таинственная вилла и ее хозяин, о котором ходят разные слухи: “будто он когда-то убил человека” [18, c.53], или же “во время войны был немецким шпионом” [26, c.54]; романтическая интрига, детективное расследование, тайна гибели), но вмещающий серьезное, философское содержание. О том же пишет и А. Зверев: “Роман, построенный как история преступления по бытовым мотивам, перерастал в философское повествование, касающееся болезненной проблематики, сопряженной с деформациями американского нравственного идеала личности, утверждающей самое себя в борьбе за счастье и этой целью оправдывающей собственный индивидуализм” [27, c.517]. Двойственны мотивы действий персонажей второго плана (Джордан Бейкер, гости на приемах Гэтсби), поскольку все они стремятся развеять таинственность, которая окутала равного героя задолго до того, как он появится в рассказе Ника Каррауэя.
Все повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби – и соседствующая с его домом свалка отбросов, “зеленый огонек” счастья, на миг посветивший герою, – и мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита, и т.п. Хрупкая поэзия “века джаза” и его обратная сторона – разгул стяжательских амбиций, порождающих аморализм, – переданы писателем в их нерасторжимом единстве.
Двойственность проявляется в сопоставлении различных мотивов: карнавала и трагедии, праздничности и холодной расчетливости, веселья и холодной мертвенности, любви и продажности.
Так, “магия” карнавала, не прекращающегося на протяжении почти всего действия романа, усиливается и приобретает драматический оттенок ввиду близкого присутствия “гибельного места” – Долины Шлака: здесь, под колесами автомобиля, которым управляет Дэзи, погибнет любовница Бьюкенена, а Гэтсби расплатится жизнью за трагедию, в которой неповинен.
В праздничной атмосфере беспечного разгула гости Гэтсби, словно бы и впрямь вернувшие себе естественную раскованность, праздничность восприятия жизни, разговаривают голосами, в которых “звенят деньги”. К дому Гэтсби, в котором, как в загородном увеселительном парке, всегда оживленно и радостно, нужно ехать мимо рекламного щита с нарисованными на нем пустыми и холодными глазами доктора Эклберга — мертвого идола, царящего над свалкой несбывшихся надежд.
Фицджеральд настойчиво стремится создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби, и это стремление, безусловно, не продиктовано лишь требованиями детективного жанра. Дело и не в недостаточно умелой выписанности главного персонажа.
Неясность, “расплывчатость” заключена в самом характере Гэтсби. Как справедливо отмечает А. Зверев, “он “расплывчат” по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух совершенно разнородных начал. Одно из этих начал — “наивность”, простота сердца, негаснущий отблеск “зеленого огонька”, звезды “неимоверного будущего счастья”, в которое Гэтсби верит всей душой; типичнейшие черты взращенного американской историей (а в еще большей степени — американской социальной мифологией) “нового Адама”. Другое же — трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре вороти-лы-бутлегера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей “фирмы”. На одном полюсе мечтательность, на другом — практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни загородного особняка, ни миллионов. На одном полюсе наивная чистота сердца, на другом — поклонение Богатству, Успеху, Возможностям, почитание тех самых фетишей, которые самому же Гэтсби так ненавистны в Томе Бьюкенене и людях его круга” [26, c.41-42].
Двойственность заглавного персонажа, в котором стойкая приверженность идеалу “нового Адама”, доверяющего лишь голосу сердца, сочетается с оправданием аморализма в борьбе за житейский успех, придает трагический колорит образу этого бутлегера, воплотившего в себе исходное противоречие национального сознания.
Соединение столь полярных начал в образе героя, конечно же, не может не закончиться “взрывом”. И гибель Гэтсби, по первому впечатлению нелепая, на деле — закономерный, единственно возможный финал. Дело в том, что средства, избранные героем для завоевания счастья, каким он себе его представляет, неспособны обеспечить его, каким его. “Мечта” рушится — не только потому, что Дэзи оказывается продажной, но и потому, что “непреодолимо духовное заблуждение самого Гэтсби, который “естественное” счастье вознамерился завоевать бесчестным, противоестественным путем, выплатив за Дэзи большую, чем Бьюкенен, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без “мечты” существование “нового Адама” бессмысленно. Выстрел обманутого автомеханика, который должен был настичь Бьюкенена, а угодил в Гэтсби, подобен удару кинжала, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран” [27, c.42].
Возникает правомерный вопрос: почему же в таком случае Фицджеральд назвал своего героя великим В заглавии романа обычно видят авторскую иронию. И на первый взгляд это так: Гэтсби, человек явно незаурядный, растерял себя в погоне за ничтожной целью — богатством. Ничтожным оказалось и его божество — Дэзи, к чьим ногам положена вся его жизнь, ничтожен и пуст весь оплаченный Гэтсби “праздник жизни” (карнавал), завершающийся — уже после гибели героя — телефонным разговором о туфлях для тенниса, позабытых одним из гостей, и ругательством, нацарапанным на ступеньках лестницы.
Но в определенном смысле Гэтсби действительно велик. Он воплощает ярчайший тип американского “мечтателя”, хотя “мечта” и ведет его сначала на опасную тропу бутлегерства, затем — в совершенно чужой его натуре мир Тома Бьюкенена и, наконец, к катастрофе.
Сам повествователь, Ник Каррауэй, для которого Гэтсби до знакомства с ним воплощал все заслуживающие презрения черты: самодовольство нувориша, культ безвкусной роскоши и т. п., – не может не признаться себе в том, что в Гэтсби есть “нечто поистине великолепное”. “Должно быть, – рассуждает он, – и в самом деле было что-то романтическое в этом человеке, если слухи, ходившие о нем, повторяли шепотом даже те, кто мало о чем на свете считал нужным говорить, понизив шепот” [28, c.54]. Причиной была не только щедрость Гэтсби, его старания скрасить будни праздничностью. Когда рассказчик впервые своими глазами видит Гэтсби, перед ним — влюбленный, романтик, разглядывающий усыпанное звездами летнее небо. “Второй облик” Гэтсби явно не согласуется с первым, а вместе с тем неспроста у Каррауэя мелькнула мысль, что богатый сосед прикидывает, какой бы кусок небосвода отхватить для одного себя,– подобные побуждения точно так же в натуре Гэтсби, как и мечтательность, романтичность, “естественная” для “нового Адама” доброта, “естественное” для него стремление сделать счастливыми всех. Поэтому так колеблется оценка рассказчиком образа Гэтсби. “И тут улыбка исчезла – и передо мною был просто расфранченный хлыщ, лет тридцати с небольшим, отличающийся почти смехотворным пристрастием к изысканнным оборотам речи” [18, c.57]; “За этот месяц я встречался с Гэтсби несколько раз и, к своему разочарованию, убедился, что говорить с ним не о чем. Впечатление незаурядной личности, которое он произвел на меня при первом знакомстве, постепенно стерлось, и он стал для меня просто хозяином великолепного ресторана, расположенного по соседству” [29, c.69].
На протяжении всего романа в Гэтсби будут выявляться совершенно несовместимые качества и побуждения. “Здесь, – по мнению А. Зверева, – не только внутренняя необходимость “расплывчатости” Гэтсби, каким он предстает читателю. Здесь и неопровержимая логика социальных законов, которыми предопределена реальная жизненная судьба и реальная этическая позиция “мечтателя” наподобие Гэтсби. Не случайно Фицджеральд, говоря о своем романе, указывал на “Братьев Карамазовых” как на образец, которому стремился следовать: “Великий Гэтсби” не столько драма отдельной личности, сколько драма идеи, получившей совершенно ложное воплощение” [9, c.43]. Это, безусловно, так, однако тут, по нашему мнению, присутствует в определенной степени и элемент игры, попытка сыграть в разные образы.
Конечно, Гэтсби понимал всю несовместимость этих образов. Но он был “велик” именно своей стойкой приверженностью идеалу “нового Адама”. Как пишет Фицджеральд, подводя итог роману, “Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда – завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро…” [31, c.160].
Но все дело как раз в том, что прекрасного утра наступить не может. Идеал недостижим. Ибо “мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое” [32, c.160]. Перефразируя метафору, которой заканчивается роман, можно сказать, что все дальше отодвигается осуществление “мечты”, а “новый Адам” все больше выглядит лишь обманчивой грезой.
Сам Идеал оборачивается против Гэтсби, заставляя его следовать правилам Успеха, выгодной коммерции, обогащения,– ведь иначе вершин счастья не покорить, а “стремление к счастью” присуще человеку по самой его природе и, стало быть, оправдывает любые усилия личности для его достижения.
“Великим Гэтсби” было открыто выражено неверие в то, что Америка и впрямь когда-нибудь сделается “земным святилищем для человека-одиночки”. В заключительной сцене романа Каррауэй провидит “древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков,–нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный миг человек затаил дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте зрелища, которого он не понимал и не искал, – ведь история в последний раз поставила его лицом к лицу с чем-то, соизмеримым заложенной в нем способности к восхищению” [32, c.169].
Но так и не придет “одно прекрасное утро”, как за ним ни гнаться, как бы старательно ни инсценировать его приход разгульным весельем “века джаза”. Для Ника Каррауэя это главный вывод из истории, происшедшей у него на глазах. Писательское поколение, выступившее в 30-е годы, уже примет финальные строки “Великого Гэтсби” как аксиому.
Заканчивая “Гэтсби”, он писал одному из друзей: “Мой роман – о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном” [33, p.286].
В “Великом Гэтсби” выразился и трагизм “века джаза”, и его особая, болезненная красота. Через всю книгу проходят два образных ряда, соотнесенных в грустной и поэтической тональности романа.
Показывая беспочвенность и бесперспективность “мечты” в современном автору американском обществе, вскрывая ее несовместивость с буржуазными идеалами и ценностями, Фицджеральд одновременно оплакивает эту мечту, сожалея о ее недостижимости. Отсюда тот свойственный его произведениям налет грусти и трагизма рядом с внешней праздничной карнавальностью, который придает особое очарование и одновременно метафизичность его художественным текстам.
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
БЕЛГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
факультет журналистики
КАФЕДРА КОММУНИКАТИВИСТИКИ, РЕКЛАМЫ И СВЯЗЕЙ С ОБЩЕСТВЕННОСТЬЮ
РЕФЕРАТ
С. Фицджеральд. Американское общество в «век джаза» в романе «Великий Гэтсби»
Выполнила: Крючкова Екатерина
Проверила: кандидат филологических наук Невзорова Н.П.
Белгород, 2014
Оглавление
Введение. Творческий путь Ф. С. Фицджеральда. «Век джаза» в творчестве Ф. С. Фицджеральда
III. Проблематика романа «Великий Гэтсби»
Заключение
Список литературы
Введение
Френсис Скотт Кей Фицджеральд – величайший американский писатель, который вошел в историю мировой литературы благодаря своим романам о жизни Америки в 1920-е годы, среди которых особенно известен «The Great Gatsby» («Великий Гэтсби», 1925). В наши дни имя Фрэнсис Скотта Фицджеральда постоянно упоминается наряду с именами других американских классиков ХХ века – Фолкнера, Хемингуэя, Томаса Вулфа, Теодора Драйзера, Шервуда Андерсона и Синклера Льюиса. Среди этих блестящих прозаиков Фицджеральд занимает особое место – равного среди лучших, отличаясь неповторимой самобытностью.
Фицджеральд вошел в американскую литературу как певец «века джаза», того короткого периода в американской истории, который начался вскоре после окончания первой мировой войны и завершился наступлением великой депрессии тридцатых годов. Собственно, и само название этого периода позаимствовано из сборника рассказов Фицджеральда «Сказки века джаза», который один американский критик характеризовал «настолько же раздражающим, насколько и интересным, глупым и глубоким одновременно, поучительным и абсурдным» [Анастасьев, 193].
Пожалуй, в этих словах отразились не только противоречия творчества Фицджеральда, по и причины противоречивого отношения к его творчеству как в США, так я за их рубежами. Вряд ли можно считать случайным, что при жизни писателя его книги не пользовались большим успехом ни у читателей, ни у критиков. Повышенный интерес к его творческому наследию возник уже после второй мировой войны.
Откликаясь на острейшие противоречия времени, Фицджеральд в немалой степени был ими надломлен, однако при всех уступках враждебной ему судьбе сумел как художник подняться над преследовавшими его драмами и выразить пережитое им прощание с иллюзиями, типичными для американского сознания, как главный по значимости процесс, который определяет духовную историю США в ХХ веке. Как известно, Скотт Фицджеральд был автором десятков замечательных произведений, которые и по сей день привлекают читателя актуальностью своих тем, тем, которые и сейчас затрагивают души современных людей, ибо наверняка являются близкими им по духу. Роман «Великий Гэтсби» считается одной из культовых книг XX века. В авторитетном оксфордском списке «Ста главных книг столетия» этот роман занял второе место, уступив только «Улиссу» У. Джойса (и обогнав «В поисках утраченного времени» Пруста).
Объект исследования – роман Ф. С. Фицджеральда «Великий Гэтсби».
Предмет исследования – описание «века джаза» в творчестве Ф.С. Фицджеральда.
Цель: выявить специфику описания «века джаза» в творчестве Ф.С. Фицджеральда (на примере романа «Великий Гэтсби»).
Для достижения цели необходимо решить следующие задачи:
) рассмотреть этапы творческого пути Ф.С. Фицджеральда;
) выяснить, как «век джаза» представлен в творчестве писателя;
) выявить проблематику романа «Великий Гэтсби».
I. Творческий путь Ф. С. Фицджеральда
Френсис Скотт Кай Фицджеральд родился 24 сентября 1896 года в небольшом городке на Среднем Западе США. Семья Эдварда Фицджеральда, отца Скотта, происходила из древнего ирландского аристократического рода, одного из самых могущественных в Ирландии. Однако в Америке отец писателя не сумел добиться успеха и во время кризиса окончательно разорился. Фицджеральды были вынуждены продать небольшую мебельную фабрику с аукциона и вскоре, скатываясь всё ниже, оказались одной из самых бедных семей в маленьком и зажиточном Сент-Поле.
С самого детства Скотт ощущал неравенство бедных и богатых. Наблюдал презрение этих особых людей, людей высшего сорта, с которым они относились к его отцу. В университете он сам столкнуться с проблемой богатства и бедности и почувствовал различие между собой и детьми более состоятельных родителей. Он жил и воспитывался в среде, где вера в старые пуританские ценности была сопряжена с верой в «мечту», в мифы американской жизни, согласно которым основой жизненных ценностей является стремление к успеху, а мерило этого успеха – деньги, богатство. Отсюда постоянное внимание и интерес в творчестве писателя к миру богатых, который одновременно манил и отталкивал его. Об этом Фицджеральд неоднократно свидетельствует в своих письмах: «Я постоянно ощущал себя бедным юношей в богатом городе, в школе для детей богатых, в клубе Принстонского университета для студентов из семей богатых… Я никогда не мог простить богатым их богатства, и это ощутимо повлияло на всю мою жизнь и творчество» [Тернбулл, 56]. Внушенное ему с детских лет ощущение собственной неполноценности, писатель пытался преодолеть в течение всей своей жизни. С одной стороны, он всегда хотел внедриться в среду «сильных мира сего», настойчиво преодолевая все препятствия на этом пути. Хрупкий и болезненный от природы, он добился того, что стал лучшим игроком футбольной команды Принстона. А благодаря проявившимся уже тогда литературным талантам, стал членом элитного университетского клуба – он писал либретто для осуществлявшихся в клубе музыкальных спектаклей. С другой стороны, он через всю жизнь пронес острое чувство недоверия к богатым, что с наибольшей полнотой отразилось в его творчестве, начиная с первого опубликованного им романа – «По эту сторону рая» – и ранних рассказов и заканчивая последним, незавершенным, произведением – «Последний магнат».
В самом начале литературной деятельности писателю пришлось столкнуться с серьезными трудностями, что также способствовало развитию в нем чувства разочарования и неверия. Постоянная нужда в деньгах заставляла его искать издателей, способных платить достаточно большие гонорары, а тех совершенно не интересовали проблемные произведения. Часто ему приходилось вопреки своему желанию писать рассказы по заданному издателями шаблону. Конфликт между «незатухающей ненавистью» к богачам, в которой писатель через много лет откровенно признался в автобиографическом очерке «Крушение», и поистине странной зачарованностью стилем жизни людей, «не похожих на нас с вами», стремлением проникнуть в их ряды стал причиной тяжелейших душевных переживаний Фицджеральда. Отсюда, видимо, в значительной степени берут свое начало свойственные всему творчеству писателя пессимизм и даже цинизм.
Ощущение грядущей беды или катастрофы – одна из наиболее характерных черт произведений Фицджеральда. Он признавался, что все идеи, когда-либо приходящие ему в голову имели оттенок катастрофы. Может быть, такое мироощущение являло собой расплату за иллюзии, которые порождались от творческого столкновения суровой реальности и мечты Фицджеральда. Ибо новые вершины давались ему по самой высокой цене. Он вёл изнурительную борьбу за возможность принадлежать к элите. Не замечая, он изменял своим вкусам и себе самому, перенимая манеры поведения и восприятие жизни своего окружения, забывая о своей ненависти к их миру. Всю жизнь он претворял в жизнь иллюзию лёгкости и беззаботности своего существования, в то время как действительность была совсем иной. Но в том, что Фицджеральд писал о богатых людях и их жизни почти всегда присутствовал критический и трезвый взгляд. «Незатухающая ненависть» росла год от года и оттачивала его социальное видение и побуждала оценивать собственные иллюзии и заблуждения с жестокой прямотой. Как истинный художник, он всегда был исключительно честен и открыт для читателей. Его лучшие книги остались в литературе подлинным подтверждением несостоятельности мещанских идеалов, крушением «американской мечты» и трагедия людей, что следовали мнимым нравственным ориентирам.
Фицджеральд умело сочетал чувственную наивность с отчётливой беспристрастностью, так что он почти всегда писал о том, что было глубоко пережито им лично. Он умело рисовал образы тонких переживаний, то преподносил их как человек здравомыслящий и уже неподверженный им. Такой подход требовал от читателя умения четкого разграничения в произведении субъективного и объективного. Необычайно сильно воздействуя на эмоции, он в первую очередь взывал к читательскому интеллекту.
Но не только эмоциональная сторона жизни нашла своё отражение в прозе Фицджеральда. Большинство его произведений имеют автобиографическое начало, в их основе лежат реальные события. Так, например, одна из сюжетных линий «Великого Гэтсби» повторяет эпизод из жизни самого писателя и описывает его взаимоотношения с его женой до их свадьбы. Интересен тот факт, что к опубликованию своей первой книги, Фицджеральда подталкивало стремление жениться на своей возлюбленной, которая требовала от него подтверждения его способности обеспечить её. Позднее Фицджеральд увидит и отразит то, что составит основной трагический конфликт его лучших произведений: слепое следование идеалам «американской мечты» приводит к деградации личности и разрушению таланта человека, использующего его во имя преуспеяния. Сложным оказался вопрос о принадлежности творчества Фицджеральда к какому-либо литературному направлению. Американские литературоведы-модернисты считают, что Фицджеральд рисует жизнь формами метафизическими и трансцендентальными, и рассматривают его творчество с позиции фрейдизма. Некоторые называют лучшие романы Фицджеральда модернистскими, считая, что они не несут никакой социальной нагрузки. Фидлер называет образы, созданные Фицджеральдом, психологическими архетипами. Ричард Чейз, в свою очередь, усматривает в реалистической символике целую систему архетипов и видит в творчестве Фицджеральда проявления иррационализма.
О наличии элементов романтизма в творчестве Фицджеральда немало писалось в советском литературоведении. В его произведениях можно усмотреть следования принципам романтических писателей. Как и они, Фицджеральд часто «сталкивает» романтического героя с реальной действительностью. Об этом писали и А.Н. Горбунов, и Т.Н. Денисова, и М.О. Мендельсон, и М.М. Коренева, и другие отечественные исследователи.
Фицджеральд, в отличие от писателей-романтиков, изображает одиночество человека, его отчуждение от общества, исходя не только из личного, но и социального понимания. В произведениях Фицджеральда органически слиты романтическая и реалистическая тенденции восприятия и отображения действительности. Его творчество рождает традицию, ведущую к «романтическому реализму».
Говоря о творчестве Фицджеральда, невозможно не сказать о проблеме «американской мечты». Проблема эта занимает очень важное место в литературных трудах прозаика. «Вряд ли можно найти другого американского писателя XX века, столь сконцентрированного на этой проблеме и столь глубоко осознавшего и осудившего в своих произведениях зыбкость и фальшивость понятия мечты» [Кухалашвили, 35]. Множество больших и непохожих писателей объединила новая особенность литературы США начала ХХ века. В одном ряду с ними стоит и Скотт Фицджеральд, сумевший обнажить все оттенки человеческой психологии, мастер утончённой и вместе с тем весьма содержательной, богатой композиции. Художник, чьи труды проникнуты то напряженной и драматической поэтичностью, то резким сарказмом, в адрес морально убогого общества.
II. «Век джаза» в творчестве Ф. С. Фицджеральда
Основное своеобразие творчества Фицджеральда заключается в том, что американский писатель являлся представителем «века джаза», того короткого периода в американской истории, который начался вскоре после окончания первой мировой войны и завершился наступлением великой депрессии тридцатых годов. Само название этого периода позаимствовано из сборника рассказов Фицджеральда «Сказки века джаза», который один американский критик охарактеризовал «настолько же раздражающим, насколько и интересным, глупым и глубоким одновременно, поучительным и абсурдным» [Анастасьев, 193].
Понятие «век джаза» стало символом, характеризующим массовое увлечение карнавальным стилем жизни, которое стимулировалось безошибочным предчувствием скорого конца послевоенной эпохи бунтов против буржуазного утилитаризма и закабаления личности окаменевшими нормами прагматической морали. «Джаз, – поясняет А. Зверев, – воспринимался как искусство, в котором выразилась самая примечательная черта эпохи – ее динамичность и вместе с тем скрытая за ее хаотичной активностью психологическая надломленность. Вспоминая «век джаза», Томас Вулф напишет в «Паутине и скале» (1939), что «его единственной устойчивой чертой была заряженность переменами… непрерывное и все более напряженное движение». Исчезло чувство, что жизнь держится на прочных основах. Люди «начинали думать, что им остается просто приладиться к ритму века, жить в согласии с этим ритмом», не беспокоясь, что будет завтра» [Зверев, 38]. Век джаза – это середина двадцатых годов, времена страшной нищеты и несметного богатства, это эпоха «новых американцев», чикагских гангстеров и сухого закона, закончившийся «черным четвергом» 1929 года, когда обвальное падение курса ценных бумаг в храме американского бизнеса – нью-йоркской фондовой бирже на Уолл-стрит – погребло под собой обманное процветание «веселых двадцатых».
А американская мечта – это «правосудие для всех», общество равных возможностей, не скованное сословными предрассудками. Именно за Фицджеральдом закрепилась репутация провозвестника «века джаза», творца его обманчивых сказок, его беспочвенных и порою опасных иллюзий. Гертруда Стайн писала о первой книге Фицджеральда, что ею он «создал новое поколение» – то самое, которое Стайн назвала «потерянным» [Николюкин, 29-30]. Чертами этого поколения были бездеятельность, гедонистичность, преклонение перед успехом, заискивание перед богатыми. Согласно «легенде», в самом Фицджеральде все эти качества воплотились всего полнее.
Его первый роман «По эту сторону рая» по сути открывает в американской литературе новый этап – 20-е годы. Характеризуя этот этап, А. Зверев пишет: «На страницах множества книг, вплоть до хемингуэевской «Фиесты» и первых романов Фолкнера, обнаружились тогда отзвуки начавшегося общественного брожения и выразилось специфическое для той поры ощущение распада былого миропорядка, словно бы взорванного войной. Еще не став отчетливым у ранних героев Фицджеральда, это чувство пустоты уже непереносимо для них, и начинаются поиски каких-то хотя бы чисто внешних форм «насыщения» вдруг опустевшей жизни. Заговорили о «беспокойном поколении» [Зверев, 37].
Новая послевоенная действительность вызвала слом в мировоззрении людей, она требовала поисков нетрадиционных форм отображения, воплощения опыта, неизвестного ранее, нового осмысления усложнившейся жизни. В послевоенной американской литературе было утрачено ощущение реального героя, цельной личности. Это было время разочарования, наступившего после мировой войны, крушения многих надежд, время «потерянного поколения», ставшего темой романов многих писателей.
Роман «Великий Гэтсби» появился одновременно с романом Драйзера «Американская трагедия». Сходство между этими произведениями прослеживается в нескольких аспектах: оба героя стремятся к воплощению «американской мечты»; обоих ждет поражение; оба невольно вступают на путь преступления (в случае Гэтсби – сокрытие преступления) и к обоим приходит расплата за совершенное: смерть. Однако Гэтсби, безусловно, гораздо более романтичен, размыт, опоэтизирован, а вместе с ним более опоэтизирована у Фицджеральда великая «американская мечта».Таким образом, типичная американская мечта у обоих писателей завершается типичной американской трагедией.
Гэтсби в контексте «американской мечты», владевшей умами людей до Великой депрессии, – не просто герой, он идеал для подражания, с которого должны были бы делать жизнь все обдумывающие житье американские юноши. Но американская мечта рассыпается на глазах. Гэтсби несметно богат, влиятелен, хорош собой – только всего этого недостаточно даже в Америке. Заглавный герой романа Фицджеральда стал предтечей целой литературной династии загадочно-богатых личностей с непроясненным прошлым (вплоть до Кончиса из «Волхва» Джона Фаулза). Были, конечно, и предшественники: C. Довлатов в свое время говорил, что «Великий Гэтсби», конечно, замечательная книга, но не очень понятно, зачем она нужна после «Графа Монте-Кристо» [Сонькин].
В заключение можно сказать, что роман «Великий Гэтсби» считается одной из культовых книг XX века. В авторитетном оксфордском списке «Ста главных книг столетия» этот роман занял второе место, уступив только «Улиссу» У. Джойса (и обогнав «В поисках утраченного времени» Пруста).
III. Проблематика романа «Великий Гэтсби»
Ко времени появления романа «Великий Гэтсби» писатель и эпоха, в которую взошла его звезда, настолько отождествились в массовом представлении, что книгу, оказавшуюся высшим завоеванием Фицджеральда, читали как еще одну грустную «сказку века джаза», хотя ее проблематика намного сложнее.
Определяя значение этого романа, А. Зверев писал: «Вобрав в себя гамму распространенных тогда настроений, «Великий Гэтсби» резко выделился на фоне всего написанного Фицджеральдом прежде, главным образом за счет обретенного историзма мышления, что позволило автору связать кризис веры, который происходил в 20-е гг., с драматической эволюцией давнего национального мифа – «американской мечты» [Зверев, 1990, 517].
Замысел «Великого Гэтсби» претерпел долгую эволюцию. Первоначально Фицджеральд намеревался отнести действие к 80-м годам прошлого века, избрав фоном событий Нью-Йорк и Средний Запад того времени. Этот план был изложен в двух письмах издателю М. Перкинсу, датированных июнем 1922 г. С замыслом романа связаны новеллы Фицджеральда «Зимние мечты» и «Отпущение грехов».
В самом романе «Великий Гэтсби» нашло отражение дело крупного нью-йоркского маклера Фуллера-Макджи, объявившего себя банкротом, о котором много писали в 1923 году американские газеты. Как выяснило следствие, руководство фирмы Фуллера-Макджи незаконно использовало средства своих акционеров для рискованной биржевой игры. По многочисленным уликам, за спиной Фуллера стоял один из крупнейших спекулянтов времен «просперити» А. Ротстайн, однако ему удалось выйти сухим из воды. В 1922 году Фицджеральд провел лето на Лонг-Айленде по соседству с виллой Фуллера, чем объясняется повышенный интерес писателя к этому делу. В облике главного героя Гэтсби есть безусловное сходство с Фуллером, а его взаимоотношения с Вулфшимом напоминают отношения Фуллера и Ротстайна. Прослеживается сходство с биографией Фуллера и в основных коллизиях Гэтсби.
Роман «Великий Гэтсби» появился одновременно с «Американской трагедией» Драйзера. Герои обеих книг стремятся воплотить в жизнь «американскую мечту», которая сводится для них к богатству и престижности, и терпят сокрушительное поражение. Клайд Грифитс и Джей Гэтсби, как пишет А.Н. Николюкин, «два варианта одного и того же социального типа, молодого человека, готового идти на все ради осуществления своей мечты, прислушивающегося лишь к одному зову – «барабанным зорям своей судьбы». Роскошные и беспорядочные приемы на вилле Гэтсби – микрокосм американского «века джаза»…, сквозь который просвечивают иллюзии и мечты самого Гэтсби, его смешная вульгарность и мнимое величие» [Николюкин, 49].
История эволюции и крушения мечты Гэтсби – это история его тщетной и трагической попытки приобщиться к уровню жизни американских богачей, в самом голосе которых «звучат деньги». Краткое содержание проблематики романа А.Н. Николюкин передает такими словами: «Пылкое воображение толкает Гэтсби к самоутверждению по образцу Бенджамина Франклина или героев популярных в свое время романов Хорейшо Элджера о преуспевающем молодом человеке. Он страстно жаждал стать богачом, хотя и не знал еще, что означает на деле богатство и успех. Встреча с миллионером Дэном Коди решает его судьбу. Осознав свой идеал, Гэтсби стремится найти вне себя нечто такое, ради чего стоило бы жить. Эта вторая мечта Гэтсби осуществляется, когда он знакомится с Дэзи, дочерью богатых родителей, становится ее возлюбленным. Однако связь с миром богатства ведет к гибели Гэтсби с такой же закономерной неизбежностью, как и гибель драйзеровского Клайда, пожалевшего приобщиться к тому же миру богатства. Сама «американская мечта» таит в себе ловушку» [Николюкин, 32].
Но проблематику романа нельзя свести к коллизиям, характерным для недолговечной «джазовой» эпохи американской жизни. По мнению А. Зверева, «трагедия, описанная в «Великом Гэтсби», оказалась типично американской трагедией, до такой степени не новой, что вину за нее было невозможно возложить лишь на золотой ажиотаж времен «процветания», погубивший не одну жизнь. Корни главного конфликта уходят гораздо глубже. Они тянутся к истокам всего общественного опыта Америки, освященного недостижимой мечтой о «земном святилище для человека-одиночки», о полном равенстве возможностей и безграничном просторе для личности. Они уходят в «американскую мечту», завладевшую и героем романа Джеем Гэтсби. «Правила, которые он с юности для себя установил, – это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в «мечту» и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека» [Зверев, 1982, 39].
Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода – не утилитарные, не своекорыстные. И такие устремления тоже созвучны «мечте». «В некоторых отношениях, – пишет далее А. Зверев, – Гэтсби – это законченный «новый Адам», каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу: от куперовского Натти Бампо до Гека Финна. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в самосознании американцев. Впервые и сама «мечта» начала осознаваться как трагическая иллюзия, не только не возвышающая личность, но, наоборот, отдающая ее во власть губительных индивидуалистических побуждений или обманывающая заведомо пустыми и тщетными надеждами. Это была тема Драйзера и Льюиса. Фицджеральд нашел свой угол зрения и свою тональность. Сказалась его особая чуткость к болезненным явлениям «века джаза». Сказалась «незатухающая ненависть» к богатым, к людям типа Тома Бьюкенена, который олицетворяет в романе мир бездушного утилитаризма, агрессивного своекорыстия, воинствующей буржуазной аморальности. Сказалась способность Фицджеральда безошибочно распознавать трагедию, даже когда она скрыта за блистательным маскарадом. Сказалось, наконец, его недоверие к любым иллюзиям и «легендам», обострившееся и оттого, что «легенда» уже сопутствовала ему самому, став для писателя непереносимой и побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью – «отбросить мое прежнее «я» раз и навсегда» [Зверев, 1982, 40].
«Великий Гэтсби» – книга, где всего полнее раскрылась своеобразная черта дарования Фицджеральда, которую критики определяют как «двойное видение», имея в виду его способность «одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи», вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров; сам он в «Крушении» назвал эту способность критерием подлинной культуры духа.
«В «Гэтсби» авторское сознание «удерживает» всю противоречивость содержания «американской мечты» – и главное – постигнутую Фицджеральдом закономерность ее банкротства» [Старцев, 12].
Когда редактор М. Перкинс, прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя, Фицджеральд ответил ему так: «Странно, но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно» [Фицджеральд, 1971, 162-163].
В «Великом Гэтсби» все и держится на двойственности главного персонажа, неясности его побуждений. Двойственным является сам сюжет, внешне схожий с сюжетами «романа тайн» (таинственная вилла и ее хозяин, о котором ходят разные слухи: «будто он когда-то убил человека» [Фицджеральд, 1985, 53], или же «во время войны был немецким шпионом» [Фицджеральд, 1985, 54]; романтическая интрига, детективное расследование, тайна гибели), но вмещающий серьезное, философское содержание. О том же пишет и А. Зверев: «Роман, построенный как история преступления по бытовым мотивам, перерастал в философское повествование, касающееся болезненной проблематики, сопряженной с деформациями американского нравственного идеала личности, утверждающей самое себя в борьбе за счастье и этой целью оправдывающей собственный индивидуализм» [Зверев, 1990, 517]. Двойственны мотивы действий персонажей второго плана (Джордан Бейкер, гости на приемах Гэтсби), поскольку все они стремятся развеять таинственность, которая окутала равного героя задолго до того, как он появится в рассказе Ника Каррауэя.
Все повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби – и соседствующая с его домом свалка отбросов, «зеленый огонек» счастья, на миг посветивший герою, – и мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита, и т.п. Хрупкая поэзия «века джаза» и его обратная сторона – разгул стяжательских амбиций, порождающих аморализм, – переданы писателем в их нерасторжимом единстве.
Двойственность проявляется в сопоставлении различных мотивов: карнавала и трагедии, праздничности и холодной расчетливости, веселья и холодной мертвенности, любви и продажности.
Так, «магия» карнавала, не прекращающегося на протяжении почти всего действия романа, усиливается и приобретает драматический оттенок ввиду близкого присутствия «гибельного места» – Долины Шлака: здесь, под колесами автомобиля, которым управляет Дэзи, погибнет любовница Бьюкенена, а Гэтсби расплатится жизнью за трагедию, в которой неповинен.
В праздничной атмосфере беспечного разгула гости Гэтсби, словно бы и впрямь вернувшие себе естественную раскованность, праздничность восприятия жизни, разговаривают голосами, в которых «звенят деньги». К дому Гэтсби, в котором, как в загородном увеселительном парке, всегда оживленно и радостно, нужно ехать мимо рекламного щита с нарисованными на нем пустыми и холодными глазами доктора Эклберга – мертвого идола, царящего над свалкой несбывшихся надежд.
Фицджеральд настойчиво стремится создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби, и это стремление, безусловно, не продиктовано лишь требованиями детективного жанра. Дело и не в недостаточно умелой выписанности главного персонажа.
Неясность, «расплывчатость» заключена в самом характере Гэтсби. Как справедливо отмечает А. Зверев, «он «расплывчат» по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух совершенно разнородных начал. Одно из этих начал – «наивность», простота сердца, негаснущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой; типичнейшие черты взращенного американской историей (а в еще большей степени – американской социальной мифологией) «нового Адама». Другое же – трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре вороти-лы-бутлегера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом – практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни загородного особняка, ни миллионов. На одном полюсе наивная чистота сердца, на другом – поклонение Богатству, Успеху, Возможностям, почитание тех самых фетишей, которые самому же Гэтсби так ненавистны в Томе Бьюкенене и людях его круга» [Зверев, 1982, 41-42].
Двойственность заглавного персонажа, в котором стойкая приверженность идеалу «нового Адама», доверяющего лишь голосу сердца, сочетается с оправданием аморализма в борьбе за житейский успех, придает трагический колорит образу этого бутлегера, воплотившего в себе исходное противоречие национального сознания.
Соединение столь полярных начал в образе героя, конечно же, не может не закончиться «взрывом». И гибель Гэтсби, по первому впечатлению нелепая, на деле – закономерный, единственно возможный финал. Дело в том, что средства, избранные героем для завоевания счастья, каким он себе его представляет, неспособны обеспечить его, каким его. «Мечта» рушится – не только потому, что Дэзи оказывается продажной, но и потому, что непреодолимо духовное заблуждение самого Гэтсби, который «естественное» счастье вознамерился завоевать бесчестным, противоестественным путем, выплатив за Дэзи большую, чем Бьюкенен, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без «мечты» существование «нового Адама» бессмысленно. Выстрел обманутого автомеханика, который должен был настичь Бьюкенена, а угодил в Гэтсби, подобен удару кинжала, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран» [Зверев, 1982, 42].
Возникает правомерный вопрос: почему же в таком случае Фицджеральд назвал своего героя великим? В заглавии романа обычно видят авторскую иронию. И на первый взгляд это так: Гэтсби, человек явно незаурядный, растерял себя в погоне за ничтожной целью – богатством. Ничтожным оказалось и его божество – Дэзи, к чьим ногам положена вся его жизнь, ничтожен и пуст весь оплаченный Гэтсби «праздник жизни» (карнавал), завершающийся – уже после гибели героя – телефонным разговором о туфлях для тенниса, позабытых одним из гостей, и ругательством, нацарапанным на ступеньках лестницы.
Но в определенном смысле Гэтсби действительно велик. Он воплощает ярчайший тип американского «мечтателя», хотя «мечта» и ведет его сначала на опасную тропу бутлегерства, затем – в совершенно чужой его натуре мир Тома Бьюкенена и, наконец, к катастрофе.
Сам повествователь, Ник Каррауэй, для которого Гэтсби до знакомства с ним воплощал все заслуживающие презрения черты: самодовольство нувориша, культ безвкусной роскоши и т. п., – не может не признаться себе в том, что в Гэтсби есть «нечто поистине великолепное». «Должно быть, – рассуждает он, – и в самом деле было что-то романтическое в этом человеке, если слухи, ходившие о нем, повторяли шепотом даже те, кто мало о чем на свете считал нужным говорить, понизив шепот» [Фицджеральд, 1985, 54]. Причиной была не только щедрость Гэтсби, его старания скрасить будни праздничностью. Когда рассказчик впервые своими глазами видит Гэтсби, перед ним – влюбленный, романтик, разглядывающий усыпанное звездами летнее небо. «Второй облик» Гэтсби явно не согласуется с первым, а вместе с тем неспроста у Каррауэя мелькнула мысль, что богатый сосед прикидывает, какой бы кусок небосвода отхватить для одного себя, – подобные побуждения точно так же в натуре Гэтсби, как и мечтательность, романтичность, «естественная» для «нового Адама» доброта, «естественное» для него стремление сделать счастливыми всех. Поэтому так колеблется оценка рассказчиком образа Гэтсби. «И тут улыбка исчезла – и передо мною был просто расфранченный хлыщ, лет тридцати с небольшим, отличающийся почти смехотворным пристрастием к изысканным оборотам речи» [Фицджеральд, 1985, 57]; «За этот месяц я встречался с Гэтсби несколько раз и, к своему разочарованию, убедился, что говорить с ним не о чем. Впечатление незаурядной личности, которое он произвел на меня при первом знакомстве, постепенно стерлось, и он стал для меня просто хозяином великолепного ресторана, расположенного по соседству» [Фицджеральд, 1985, 69].
На протяжении всего романа в Гэтсби будут выявляться совершенно несовместимые качества и побуждения. «Здесь, – по мнению А. Зверева, – не только внутренняя необходимость «расплывчатости» Гэтсби, каким он предстает читателю. Здесь и неопровержимая логика социальных законов, которыми предопределена реальная жизненная судьба и реальная этическая позиция «мечтателя» наподобие Гэтсби. Не случайно Фицджеральд, говоря о своем романе, указывал на «Братьев Карамазовых» как на образец, которому стремился следовать: «Великий Гэтсби» не столько драма отдельной личности, сколько драма идеи, получившей совершенно ложное воплощение» [Зверев, 1982, 43]. Это, безусловно, так, однако тут, по нашему мнению, присутствует в определенной степени и элемент игры, попытка сыграть в разные образы.
Краткое содержание Великий Гэтсби Фицджеральд Ф.С.
«Если мерить личность её умением себя проявлять, то в Гэтсби было нечто воистину великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни… Это был редкостный дар надежды, романтический запал, какого я ни в ком больше не встречал».
Ник Каррауэй принадлежит к почтенному зажиточному семейству одного из небольших городков Среднего Запада. В 1915 г. он закончил Йельский университет, затем воевал в Европе; вернувшись после войны в родной городок, «не мог найти себе места» и в 1922 г. подался на восток — в Нью-Йорк, изучать кредитное дело. Он поселился в пригороде: на задворках пролива Лонг-Айленд вдаются в воду два совершенно одинаковых мыса, разделенные неширокой бухточкой: Ист-Эгг и Уэст-Эгг; в Уэст-Эгге, между двумя роскошными виллами, и притулился домик, который он снял за восемьдесят долларов в месяц. В более фешенебельном Ист-Эгге живет его троюродная сестра Дэзи. Она замужем за Томом Бьюкененом. Том баснословно богат, учился в Йеле одновременно с Ником, и уже тогда Нику была весьма несимпатична его агрессивно-ущербная манера поведения. Том начал изменять жене еще в медовый месяц; и сейчас он не считает нужным скрывать от Ника свою связь с Миртл Уилсон, женой владельца заправочной станции и ремонта автомобилей, что расположена на полпути между Уэст-Эггом и Нью-Йорком, там, где шоссе почти вплотную подбегает к железной дороге и с четверть мили бежит с ней рядом. Дэзи тоже знает об изменах мужа, это мучает ее; от первого визита к ним у Ника осталось впечатление, что Дэзи нужно бежать из этого дома немедленно.
Летними вечерами на вилле у соседа Ника звучит музыка; по уик-эндам его «роллс-ройс» превращается в рейсовый автобус до Нью-Йорка, перевозя огромные количества гостей, а многоместный «форд» курсирует между виллой и станцией. По понедельникам восемь слуг и специально нанятый второй садовник весь день удаляют следы разрушений.
Скоро Ник получает официальное приглашение на вечеринку к мистеру Гэтсби и оказывается одним из весьма немногих приглашенных: туда не ждали приглашения, туда просто приезжали. Никто в толпе гостей не знаком с хозяином близко; не все знают его в лицо. Его таинственная, романтическая фигура вызывает острый интерес — и в толпе множатся домыслы: одни утверждают, что Гэтсби убил человека, другие — что он бутлеггер, племянник фон Гинденбурга и троюродный брат дьявола, а во время войны был немецким шпионом. Говорят также, что он учился в Оксфорде. В толпе своих гостей он одинок, трезв и сдержан. Общество, которое пользовалось гостеприимством Гэтсби, платило ему тем, что ничего о нем не знало. Ник знакомится с Гэтсби почти случайно: разговорившись с каким-то мужчиной — они оказались однополчанами, — он заметил, что его несколько стесняет положение гостя, незнакомого с хозяином, и получает в ответ: «Так это же я — Гэтсби».
После нескольких встреч Гэтсби просит Ника об услуге. Смущаясь, он долго ходит вокруг да около, в доказательство своей респектабельности предъявляет медаль от Черногории, которой был награжден на войне, и свою оксфордскую фотографию; наконец совсем по-детски говорит, что его просьбу изложит Джордан Бейкер — Ник встретился с нею в гостях у Гэтсби, а познакомился в доме своей сестры Дэзи: Джордан была её подругой. Просьба была проста — пригласить как-нибудь Дэзи к себе на чай, чтобы, зайдя якобы случайно, по-соседски, Гэтсби смог увидеться с нею, Джордан рассказала, что осенью 1917 г. в Луисвилле, их с Дэзи родном городе, Дэзи и Гэтсби, тогда молодой лейтенант, любили друг друга, но вынуждены были расстаться; его отправили в Европу, а она через полтора года вышла замуж за Тома Бьюкенена. Но перед свадебным обедом, выбросив в мусорную корзину подарок жениха — жемчужное ожерелье за триста пятьдесят тысяч долларов, Дэзи напилась, как сапожник, и, сжимая в одной руке какое-то письмо, а в другой — бутылку сотерна, умоляла подругу отказать от её имени жениху. Однако её засунули в холодную ванну, дали понюхать нашатырю, надели на шею ожерелье, и она «обвенчалась как миленькая».
Встреча произошла; Дэзи увидела его дом (для Гэтсби это было очень важно); празднества на вилле прекратились, и Гэтсби заменил всех слуг на других, «которые умеют молчать», ибо Дэзи стала часто бывать у него. Гэтсби познакомился также и с Томом, который выказал активное неприятие его самого, его дома, его гостей и заинтересовался источником его доходов, наверняка сомнительных.
-Однажды после ленча у Тома и Дэзи Ник, Джордан и Гэтсби с хозяевами отправляются развлечься в Нью-Йорк. Всем понятно, что Том и Гэтсби вступили в решающую схватку за Дэзи. При этом Том, Ник и Джордан едут в кремовом «роллс-ройсе» Гэтсби, а сам он с Дэзи — в темно-синем «фордике» Тома. На полпути Том заезжает заправиться к Уидсону — тот объявляет, что намерен уехать навсегда и увезти жену: он заподозрил неладное, но не связывает её измены с Томом. Том приходит в неистовство, поняв, что может одновременно лишиться и жены, и любовницы. В Нью-Йорке объяснение состоялось: Гэтсби говорит Тому, что Дэзи не любит его и никогда не любила, просто он был беден и она устала ждать; в ответ на это Том разоблачает источник его доходов, действительно незаконный: бутлеггерство очень большого размаха. Дэзи потрясена; она склонна остаться с Томом. Понимая, что выиграл, на обратном пути Том велит жене ехать в кремовой машине с Гэтсби; за ней в отставшем темно-синем «форде» следуют остальные. Подъехав к заправке, они видят толпу и тело сбитой Миртл. Из окна она видела Тома с Джордан, которую приняла за Дэзи, в большой кремовой машине, но муж запер её, и она не могла подойти; когда машина возвращалась, Миртл, освободившись из-под замка, ринулась к ней. Все произошло очень быстро, свидетелей практически не было, машина даже не притормозила. От Гэтсби Ник узнал, что за рулем была Дэзи.
До утра Гэтсби пробыл под её окнами, чтобы оказаться рядом, если вдруг ей понадобится. Ник заглянул в окно — Том и Дэзи сидели вдвоем, как нечто единое — супруги или, может быть, сообщники; но у него не хватило духу отнять у Гэтсби последнюю надежду.
Лишь в четыре утра Ник услышал, как подъехало такси с Гэтсби. Ник не хотел оставлять его одного, а поскольку в то утро Гэтсби хотелось говорить о Дэзи, и только о Дэзи, именно тогда Ник узнал странную историю его юности и его любви.
Джеймс Гетц — таково было его настоящее имя. Он его изменил в семнадцать лет, когда увидел яхту Дэна Коди и предупредил Дэна о начале бури. Его родители были простые фермеры — в мечтах он никогда не признавал их своими родителями. Он выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца. Он рано узнал женщин и, избалованный ими, научился их презирать. В душе его постоянно царило смятение; он верил в нереальность реального, в то, что мир прочно и надежно покоится на крылышках феи. Когда он, привстав на веслах, глядел снизу вверх на белый корпус яхты Коди, ему казалось, что в ней воплощено все прекрасное и удивительное, что только есть в мире. Дэн Коди, миллионер, разбогатевший на серебряных приисках Невады и операциях с монтанской нефтью, взял его на яхту — сначала стюардом, потом он стал старшим помощником, капитаном, секретарем; пять лет они плавали вокруг континента; потом Дэн умер. Из наследства в двадцать пять тысяч долларов, которое оставил ему Дэн, он не получил ни цента, так и не поняв, в силу каких юридических хитросплетений. И он остался с тем, что дал ему своеобразный опыт этих пяти лет: отвлеченная схема Джея Гэтсби облеклась в плоть и кровь и стала человеком. Дэзи была первой «девушкой из общества» на его пути. С первого раза она показалась ему головокружительно желанной. Он стал бывать у нее в доме — сначала в компании других офицеров, потом один. Он никогда не видал такого прекрасного дома, но он хорошо понимал, что попал в этот дом не по праву. Военный мундир, служивший ему плащом-невидимкой, в любую минуту мог свалиться с его плеч, а под ним он был всего лишь молодым человеком без роду и племени и без гроша в кармане. И потому он старался не упускать времени. Вероятно, он рассчитывал взять что можно и уйти, а оказалось, обрек себя на вечное служение святыне. Она исчезла в своем богатом доме, в своей богатой, до краев наполненной жизни, а он остался ни с чем — если не считать странного чувства, что они теперь муж и жена. С ошеломительной ясностью Гэтсби постигал тайну юности в плену и под охраной богатства…
Военная карьера удалась ему: в конце войны он был уже майором. Он рвался домой, но в силу недоразумения оказался в Оксфорде — любой желающий из армий стран-победительниц мог бесплатно прослушать курс в любом университете Европы. В письмах Дэзи сквозила нервозность и тоска; она была молода; она хотела устроить свою жизнь сейчас, сегодня; ей нужно было принять решение, и чтобы оно пришло, требовалась какая-то сила — любви, денег, неоспоримой выгоды; возник Том. Письмо Гэтсби получил еще в Оксфорде.
Прощаясь с Гэтсби в это утро, Ник, уже отойдя, крикнул: «Ничтожество на ничтожестве, вот они кто! Вы один стоите их всех, вместе взятых!» Как он потом радовался, что сказал эти слова!
Не надеясь на правосудие, обезумевший Уилсон пришел к Тому, узнал от него, кому принадлежит машина, и убил Гэтсби, а затем и себя.
На похоронах присутствовали три человека: Ник, мистер Гетц — отец Гэтсби, и лишь один из многочисленных гостей, хотя Ник обзвонил всех завсегдатаев вечеринок Гэтсби. Когда он звонил Дэзи, ему сказали, что она и Том уехали и не оставили адреса.
Они были беспечными существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними.
Следующая >
С начала и до конца Фицджеральд отказывается от идеализации Гэтсби однако очевидно, что хотя во многих ключевых пунктах авторская позиция выражена в точке зрения и в высказываниях Ника Каррауэя, крепки и эмоциональные нити, привязывающие автора непосредственно к Гэтсби. Однажды Фицджеральд назвал Гэтсби своим «старшим братом». В письме, касающемся создания романа, он признает, что, хотя начал изображать Гэтсби, имея в виду некоего знакомого ему постороннего человека, потом вдруг стал писать его с себя. Проблема Гэтсби, который не сумел отделить свой идеал любви от идеала богатства, сводится в конечном счете к моральной и эстетической капитуляции человека перед мощью денег. Если ее обобщить применительно к проблемам, встающим перед художником в буржуазном обществе, то речь может идти о вторжении характерного для этого общества «фетишизирующего» — по известному определению Маркса — взгляда на деньги и богатство в собственно эмоциональную сферу человеческого опыта, включая и область художественного восприятия и постижения мира. Как уже было сказано, возникающая в этой связи совокупность вопросов имела первостепенное (и в чем-то «роковое») значение для молодого Фицджеральда.
В «Великом Гэтсби» Фицджеральд привлекает внимание читателя к тому внешнему чувственному блеску, который приобретают вещи и люда в оправе богатства и материального комфорта. Достаточно напомнить описание молодых женщин (Дэзи и ее приятельницы Джордан) в богатом доме Бьюкененов или удивительный по выразительности эпизод в доме Гэтсби, когда, швыряя в груду свои’ новые рубашки — одна красивее другой, — Гэтсби доводит Дэзи до слёз.
Таинственное обаяние, связанное с ореолом роскоши и богатства, излучают и дом Гэтсби, и его фантастические празднества; даже скептический Ник Каррауэй первоначально поддается этому пьянящему чувству.
Но Фицджеральд также показывает, как иллюзорен этот блеск и как непрочно обаяние, если проникнуть взглядом за его слепящую поверхность. Как только вступают в действие неподдельные человеческие чувства, ставятся под удар душевно важные интересы и привязанности, бутафория рушится. Замечательна в этом смысле «расшифровка» голоса Дэзи, описание необыкновенной, трудно уловимой прелести которого составляет одну из главных черт ее характеристики в романе. Расшифровка, как ни странно, принадлежит не Каррауэю, а Гэтсби, которого любовь делает проницательным почти до «гениальности»,
«– …В нем звенит… — Я запнулся.
— В нем звенят деньги, — неожиданно сказал он.
Ну конечно же. Как я не понял раньше. Деньги звенели в этом голосе — вот что так пленяло в его бесконечных переливах, звон металла, победная песнь кимвал…»
Последнее посещение празднества в доме Гэтсби проходит у Ника Каррауэя под знаком разочарования. Все, что недавно казалось веселым и увлекательным, предстает в мишурном и вульгарном виде. Далее, по мере трагического нарастания событий, Ник, как уже говорилось, отступает на позицию «стоического пессимизма». Для Гэтсби нет такого выхода; он не имеет ни интеллектуальной, ни моральной подготовки, чтобы анализировать окружающую действительность, противостоять ее фальшивым ценностям. Предательство Дэзи затмевает для него разом весь свет.
Лирическая насыщенность прозы Фицджеральда в «Великом Гэтсби» временами приближается к лирической насыщенности стиха. Не только душевное движение героя, но и каждый физический жест получает интенсивную эмоциональную характеристику. Это относится и к центральным действующим лицам романа, — к Гэтсби, Бьюкененам, Уилсонам, Джордан Бейкер, — и к персонажам второго и третьего плана, к таким, например, полугротескным в освещении Ника Каррауэя, но в то же время сильно и точно выполненным фигурам, как Вулфшим, темный делец, впервые введший Гэтсби в мир нелегальной наживы, или всегда пьяный безымянный гость, проходящий в романе под кличкой «Филин» и — один изо всех бесчисленных гостей Гэтсби — присутствующий на его похоронах. Эмоциональная атмосфера романа далеко не проста; это всегда «сплав» внутреннего голоса героев и сперва равнодушно-насмешливого, а потом грустного и посуровевшего голоса рассказчика.
Особая роль в системе романа принадлежит морально-лирическим отступлениям, в которых Фицджеральд хочет передать основное настроение «Великого Гэтсби», внутреннее ощущение непрочности, социальной и нравственной беспочвенности этой построенной на ложном принципе цивилизации, предчувствие ее близящегося краха, материального и духовного. Принадлежа рассказчику, Нику Каррауэю, они в то же время принадлежат и автору, служат приговором изображаемой жизни. В особенности важны в этом смысле последние страницы романа, две морально-философские концовки, из которых первая касается шумного карнавала нью-йоркской жизни, показной витрины американской цивилизации; вторая же — американской истории и жизни в целом.
Следует заметить, что уже с первых глав романа в изображении Нью-Йорка у Фицджеральда присутствует сумрачное и в чем-то зловещее начало. Оно связано с Долиной Шлака, городской свалкой, мимо которой ежедневно проезжает на поезде, направляясь на службу в банк, Ник Каррауэй и где царит как символ безличного, равнодушно-жестокого к людским судьбам рока старая вывеска никому не ведомого окулиста с огромными, устремленными на зрителя глазами в очках. Долина Шлака и сопутствующие ей тематические мотивы конкурируют в романе с поэзией большого города, которую так сильно чувствует Фицджеральд, и постепенно затмевают, оттесняют ее.
Приняв решение вернуться домой, к провинциальной жизни, томительной и душной, но все же чем-то дорогой ему по воспоминаниям детских и юношеских лет, Ник Каррауэй уносит с собой владеющее им под конец видение Нью-Йорка:
«Уэст-Эгг я до сих пор часто вижу во сне. Это скорей не сон, а фантастическое видение, напоминающее ночные пейзажи Эль Греко: сотни домов банальной и в то же время причудливой архитектуры, сгорбившихся под хмурым, низко нависшим небом, в котором плывет тусклая луна; а на переднем плане четверо мрачных мужчин во фраках несут носилки, на которых лежит пьяная женщина в белом вечернем платье. Она пьяна, ее рука, свесилась с носилок, и на пальцах холодным огнем сверкают бриллианты. В сосредоточенном безмолвии мужчины сворачивают к дому — это не тот, что им нужен. Но никто не знает имени женщины, и никто не стремится узнать».
Символика этой картины передает ощущение томительной пустоты и тревоги, проникнута почти «апокалиптическим» предчувствием неминуемого краха «Нового Вавилона».
Накануне отъезда, вечером, лежа на прибрежном песке перед опустевшим домом. Гэтсби, Ник Каррауэй снова раздумывает о причинах и обстоятельствах гибели Гэтсби и от мыслей о его судьбе переходит к мыслям о жизни и судьбе американского народа. Зеленый огонек на причале у Бьюкененов, манивший Гэтсби и питавший в нем его мечту, он сравнивает с тем «нетронутым зеленым лоном нового мира», которое пленило людей, открывших новый континент и связавших с ним мечту об избавлении от всех и всяческих невзгод, о безоблачном счастье навек. Как и Гэтсби, они верили в достижимость этого невообразимого счастья, как и Гэтсби, они не в силах понять, что мечта осталась позади, что они протягивают руки лишь за призраком былых иллюзий, живут невозвратимыми воспоминаниями.
«Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое».
Этими словами кончается роман.
***
«Великий Гэтсби» — шедевр Фицджеральда; в дальнейшем новые его достижения сопровождались слишком большими потерями. В романе «Ночь нежна» читатель найдет более глубокие наблюдения над психологией современного человека, во фрагментах «Последнего магната» появляется тот аналитический подход к американской буржуазной действительности, который, будь роман закончен, явился бы, вероятно, новым словом в творчестве Фицджеральда. Но «Великий Гэтсби» имеет черты, более не повторявшиеся. Несмотря на печальный смысл событий, изображенных в книге, в ней в высокой степени воплощена ликующая жажда жизни и безграничная вера в свои силы, столь характерные для молодого Фицджеральда. В творчество писателя еще не проникли ни горечь его среднего периода, ни резиньяция и холодок «Последнего магната». При желании можно, конечно, найти в «Великом Гэтсби» зачаточные черты и того и другого, но роман еще весь на подъеме; торжество художника, создавшего произведение искусства, слышится в «Великом Гэтсби», как нигде у Фицджеральда.
На фоне американского социального романа 20-х годов «Великий Гэтсби» выделяется своим эмоционально-лирическим строем. Однако в общелитературном развитии Запада он не одинок.
Атмосфера романтического ожидания в романе, необыкновенная впечатлительность художника, острое ощущение обманутой надежды, неудержимо манящего и ускользающего, неподлинного на поверку счастья роднят «Великого Гэтсби» с другим выдающимся произведением, стоящим у преддверия ‘новейшей западной литературы и тоже написанным молодым писателем — с «Большим Мольном» француза Ален-Фуриье. Книга Ален-Фурнье вышла в 1913 году и своим «нравственным максимализмом» оказала глубокое воздействие на целое поколение французских писателей.
Наполненное огромными социальными событиями десятилетие, отделяющее «Великого Гэтсби» от «Большого Мольна», не могло не сказаться решающим образом на содержании романа Фицджеральда. И там и здесь неутоленная жажда поэтического восприятия мира наталкивается на косную и враждебную действительность, и там и здесь герой терпит поражение, сталкивается с крахом своих иллюзий. Однако у Фицджеральда конфликт романтика, борющегося за свою мечту, уже «вдвинут» глубоко в пекло социальных и имущественных противоречий современности, и сам герой — Гэтсби — забрызган грязью бесчестной наживы.
Если «Большой Мольн», по формулировке Луи Арагона, есть, в конечном счете, «страшный суд над обществом», иными словами — имеет антикапиталистический смысл и антикапиталистическую направленность, то в отношении «Великого Гэтсби» это можно сказать с еще большим правом и основанием.
— Что вы, напротив.
— Нет, не понравилось».
Ей было скучно. Он замолчал, но и без слов было ясно, как он подавлен.
«— Она как будто далеко-далеко от меня»,
— сказал он — Я не могу заставить ее понять.
— Вы о бале?
— О бале? — Одним щелчком пальцев он смахнул со счетов все когда-либо данные им балы. — При чем тут бал, старина?
Ему хотелось, чтобы Дэйзи ни больше ни меньше, как пришла к Тому и сказала: «Я тебя не люблю и никогда не любила», а уж после того, как она перечеркнет этой фразой четыре последних года, можно будет перейти к более практическим делам. Так, например, как только она формально получит свободу, они уедут в Луисвилл и отпразднуют свадьбу в ее родном доме, словно бы пять лет назад.
«— А она не понимает», — сказал он. — Раньше она все умела понять. Мы, бывало, часами сидим и…».
МЁТЁОР-СЙТИ №3/2017
НАУКА РАЗБИТИЯ
Второй отрывок из книги:
«Она была первой «девушкой из общества» на его пути. То есть ему и прежде при разных обстоятельствах случалось иметь дело с подобными людьми, но всегда он общался с ними как бы через невидимое проволочное заграждение. С первого раза она показалась ему головокружительно желанной. Он стал бывать у нее в доме, сначала в компании других офицеров из Кэмп-Тэйлор, потом один. Он был поражен — никогда еще он не видел такого прекрасного дома. Но самым удивительным, дух захватывающим было то, что Дэзи жила в этом доме — жила запросто, все равно как он в своей лагерной палатке. Все здесь манило готовой раскрыться тайной, заставляло думать о спальнях наверху, красивых и прохладных, непохожих на другие знакомые ему спальни, о беззаботном веселье, выплескивающемся в длинные коридоры, о любовных интригах — не линялых от времени и пропахших сухою лавандой, но живых, трепетных, неотделимых от блеска автомобилей последнего выпуска и шума балов, после которых еще не увяли цветы. Его волновало и то, что немало мужчин любили Дэзи до него — это еще повышало ей цену в его глазах. Повсюду он чувствовал их незримое присутствие; казалось, в воздухе дрожат отголоски еще не замерших томлений».
Обратим внимание на то, что Гэтсби использует слова «должна», «заставить». Все эти вечеринки, знаменитости, деньги, долгий путь к успеху — всё ради женщины, которую он любит, ради того, чтобы быть её достойным. Он столько сделал для неё, что чувствует, что она не может поступить иначе. Гэтсби требует благодарности, он столько сделал для того, чтобы они были вместе. Но если он действительно её любит, то зачем требует от неё «платы» за свою любовь? Я думаю, что по-настоящему любящий человек не замечает, сколько он отдает, а готов пожертвовать всем, ничего не требуя взамен. Если же другой человек не любит также сильно в ответ или не может сделать желаемого выбора, то нужно суметь его отпустить.
В Дэйзи воплотилась мечта Гэтсби о богатстве. При этом богатство стало не целью, а средством достижения этой мечты. Дэйзи — олицетворением той жизни, к которой он так стремился. Но за всем этим он не видел настоящей Дэйзи, которая стала для него идеалом без изъянов. Ему льстило внимание других мужчин к ней (если столько мужчин любили её, значит, в ней действительно есть что-то особенное и она непременно очень хороша). Любовь ли это или желание обладать?
The Great Gatsby: Gatsby’s Illusion Of Himself Essay, Research Paper
The Great Gatsby: Gatsby’s Illusion of Himself
F. Scott Fitzgerald’s The Great Gatsby is considered a novel that
embodies America in the 1920s. In it, the narrator, Nick Carroway, helps his
neighbor Jay Gatsby reunite with Daisy Buchanan, with whom he has been in love
with since 5 years before, during World War I. The affair between the two fails,
however, and ends in Gatsby being shot and killed. The reason that this was
inevitable is that Gatsby created a fantasy so thoroughly that he became part of
it, and he fell with it when reality came crashing down.
The basis of all of this is Gatsby’s obsession with Daisy and with
meeting her. He did not want to deal with the reality that confronted him upon
returning from the war. Fortunately, he had “an extraordinary gift, a romantic
readiness,” and he found in Daisy someone to focus this on. She is perfection
to him, something for which he can strive, so he puts all of his energy into
finding her again. He uses his inherited money to travel around the country,
searching; when he runs out, he goes into the drug business, then oil, then
liquor. He clips out articles about Daisy from every newspaper he can find; he
buys a huge, romantic house that he hopes will merit her approval. The parties
that he throws every night in hopes that she will come become almost famous for
their extravagance and the variety of people that come.
A result of this is that Gatsby creates an illusion around himself,
also. His past is shrouded in mystery and speculation: some favorites of the
party-goers’ theories on why he is so free and generous with his resources are
that he once killed a man and that he was a German spy during the war. He does
nothing to discourage these rumours; rather, he often adds to them. He lets
people believe that he was an Oxford man and that his money was inherited from
his father, when in fact he only attended Oxford for a short time and his money
all came from outside his family. Jay Gatsby is not even is real name, but part
of the illusion of his identity; his real name is James Gatz.
This involved deception does result in a meeting with Daisy. After years
of staring at the green ight at the end of her dock like a symbol of all of his
yearning, he arranges for a meeting at Nick’s house. Gatsby of course tries to
make it perfect, hiring men to cut Nick’s lawm and decorate his house with
flowers, and “unexpectedly” showing up after Daisy’s arrival. At this first
reunion Gatsby is childishly nervous and embarrassed. He has decorated his house
with lights, and he takes her on a tour of it. When later she does come to one
of his parties and he detects that she is not enjoying herself, he discontinues
them.
Gatsby, however, cannot plan for reality. While he and Daisy are driving
in his car, Daisy accidentally hits Myrtle Wilson, a woman who lives above a
service station in New York. Her husband, George, thinking that Gatsby was
driving, comes and shoots him in the pool. This, however, is merely symbolic of
reality crashing down on what Gatsby had created. Firstly, his fantasy could not
have ever worked because Daisy is not perfect. She is instead more like her
husbad, Tom: reckless and spontaneous. In fact, Daisy was probably planning on
leaving with Tom anyway. He had suspected her and Gatsby’s affair and found out
about his bootlegging operation. This darker side of him is what primarily
destroyed her illusion about Gatsby. He, on the other hand, probably still
believed in her to the end; the knowledge that Daisy was leaving with Tom would
have ha devastating effects perhaps equal to even his murder.
This hopefulness was the basis of what made Gatsby great and why the novel
was so representative of the 1920s. The American attitude was one of hopes and
dreams and the illusions created fromt hem. And oftentimes the meeting with
reality had tragic consequences as it did with Gatsby.
ГЭТСБИ (англ. Jay Gatsby) – герой романа Ф.Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби» (1925). В судьбе Г. иронически переиначивается средневековый сюжет поисков священного Грааля (см. Парсифаль). Правда, странствия и подвиги Г. приводят к трагическому итогу. Уроженец Северной Дакоты, сын бедных фермеров-неудачников, Джеймс Гэтц, как пишет автор, «выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца». Однажды он попал на борт роскошной яхты, великолепие которой так поразило воображение фермерского сына, что он поклялся себе стать таким же богатым, как яхтовладелец. Другим судьбоносным событием его юности стало увлечение молоденькой аристократкой Дэзи. Внушив себе любовь к «прекрасной даме», он решает посвя тить свою жизнь обретению богатства, мирской славы и сердца Дэзи.
Превратившись из ординарного Джеймса Гэтца в преуспевающего дельца с якобы оксфордским образованием, Г. приезжает в громокипящий Нью-Йорк. Там его неуемное поклонение богатству быстро приносит успех, выражением которого становится вилла-дворец в престижном районе Лонг-Айленда и чуть не ежедневно устраиваемые им роскошные вечеринки для местных знаменитостей. Наивно мечтая стать притчей во языцех у сильных мира сего, он напускает на себя ореол демонической таинственности. Не случайно многие знакомые Г. распускают о нем сплетни, будто этот нувориш – «немецкий шпион», «племянник Гинденбурга», а то и беглый убийца. Никому неведомо, что все эти широкие жесты эксцентричного богача преследуют единственную цель – привлечь к себе внимание Дэзи. Ныне она жена Тома Бьюкенена, ближайшего соседа Г. В конце концов Г. добивается своей главной жизненной цели и тайком завладевает Дэзи, точно так же, как он приобрел модный гардероб, элегантный автомобиль и роскошную виллу на побережье. Но финал стремительно-эфемерного взлета Г. к богатству и счастью нелепо-трагичен: его убивает муж любовницы Тома Бьюкенена.
Трагедия жизни Г. состоит в том, что он оказался чужд тому классу, к которому он мечтал и пытался приобщиться. Г. обречен на одиночество. Он был одинок в жизни, когда, покинутый своими гостями, стоял вечерами на берегу и тоскливо всматривался в далекий зеленый огонек у дома Бьюкененов. И так же одинок он оказался после смерти: никто из бесчисленных приятелей и знакомцев – в том числе и «прекрасная дама» – не пришел проводить его в последний путь.
Образ «великого Г.» нарисован автором с искренней симпатией, но в то же время и с изрядной долей иронии. Г,- американский «герой нашего времени», так называемого «века джаза», легкомысленно-веселой, но недолгой поры послевоенного процветания Америки. Г., как тип «века джаза», олицетворяет мечтательный идеализм бедных провинциалов и неминуемый крах их мечтаний после жестокой сшибки с безжалостной реальностью. В этом Г. можно сравнить с драйзеровским Клайдом Гриффитсам. Г.- «великий», потому что он типичный для американской мифологии 1920-х гг. «человек-который-сам-себя-сделал». Но его «величие» несколько пародийного свойства. Этот лонг-айлендский Трималъхион внутренне так и остался плебеем, и его тяга к утонченному аристократизму обернулась лишь любовью к «помпезной, вульгарной и мишурной красоте». Не зря критик М.Гайсмар остроумно сравнил Г. с босяком Гекльберри Финном, поставившим себе целью повторить путь мультимиллиардера Вандербильта.
В одноименных экранизациях романа заглавную роль исполняли Уоррен Бакстер (1926), Алан Лэдд (1949) и Роберт Редфорд (1974).
Лит.: Гайсмар М. Американские современники. М. 1976. С.144-152; Аллен У. Традиция и мечта. М., 1970. С.263-267.