Сочинение на тему анализ стихотворения пушкина пророк и лермонтова
7 вариантов
Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века – Пушкин и Лермонтов – также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества.
Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).
В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят «толпой», не способен изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
(«Поэт и толпа»).
Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…
(«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»)
Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией («Дума»). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.
У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием – «Пророк», которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.
Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы…
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет…
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой…
И угль пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул…
После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные способности, он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: «Глаголом жги сердца людей».
Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой – «Духовной жаждою томим» – отделяет «искателя» от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет «толпу» и «творца». Поэт уходит от общества: «В пустыне мрачной я влачился…»
В лермонтовском же стихотворении «Пророк» 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же способности, что и у Пушкина) не понят «ближними». Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Поэт расширяет понятие «толпа», которое становится синонимом слова «народ». Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: «Глаголом жги сердца людей». То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.
У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: «любви и правды чистые ученья» дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.
Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня…
Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не «жжет глаголом», оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.
В русской литературе, имели место существования, величайшие мастера пера и строки. К таким, несомненно, относятся А.С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов. Эти поэты, не только прожили, хотя и короткую, но достойную жизнь, оставив после себя разнообразное творческое наследие. Каждый из них по своему понимал тему назначения личности, а точнее, поэта-творца. Так, появились у них, программные строки – стихотворение «Пророк».
Александр Пушкин создал его после приговора декабристам, восставшим на Сенатской площади. Многие из них были его друзьями. В своих строках Александр Сергеевич, сожалеет, что его не было с ними, что ни его слова, тогда, подняли их на борьбу. Созданная, согласно классическим канонам, эта исповедь- ода, повествует о библейских сюжетах. Все, что ему кажется важным, автор вложил в уста серафима, который, по библейским сюжетам, близок к Богу. Он считает, что поэт, как и пророк, должен своим словом, не только «зажигать сердца», но и вести за собой. Пушкин мастерски использует в произведении многочисленные метафоры, эпитеты, сравнения. Они помогают ему наиболее ярко раскрыть главную идею и мысль творения.
Лермонтов, через четырнадцать лет, после Пушкина, тоже обратился к теме пророка в творчестве. Его стихотворение, это легенда- « откровение», как бы продолжает лейтмотив, начатый Александром Сергеевичем. Произведение Михаила Юрьевича начинается с пушкинских строк. А далее мы узнаем, что его герой, так и не получил признания. Он гоним и преследуем. Его не слушают, кидают в него камни, над ним смеются и издеваются, а его «вещие слова» не принимались всерьез. Трудна и терниста дорога творца.
У Михаила Юрьевича общество, как бы, противостоит поэту. Герой Лермонтова, как и многие другие его образы – романтик. Для раскрытия его внутреннего и внешнего мира, показывая, как непрост и труден путь поэта, автор «призывает на помощь» выразительные средства, такие как анафора, опоясывающие рифмы, все стихотворение разделено на строфы.
Глаголом жги сердца людей! сим…
И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился…
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный И лукавый…
И уголь, пылающий огнем…
Как труп в пустыне я лежал.
Конечно, славянский текст стихов Исайи творчески переосмыслен поэтом, и мы не можем говорить о простом заимствовании. Переложение псалмов и других библейских текстов — устойчивая традиция русской поэзии XVIII— XIX веков. В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин — поэты русского классицизма — вспоминаются нам в связи с этой традицией. И А. Пушкин, сохраняя завораживающе торжественный стиль, свойственный классицистическим переложениям священных текстов, создает величайший философский манифест. По-моему, не столько перелагающий смысл Библии, сколько утверждающий мысль самого Александра Сергеевича Пушкина о жертвенном служении народу мудреца и поэта-пророка. Пушкинское стихотворение разные исследователи прочитывали по-своему. Некоторые ставили его в один ряд со стихотворениями о роли поэта и поэзии (“Поэт”, “Поэту”, “Поэт и толпа”), кое-кто рад был расценить пушкинского “Пророка” как политический демарш. Глубоко верующие люди видят в образе поэта-пророка посредника между Богом и людьми.
Проблему взаимоотношения пророка со всеми людьми, а не только с “мирской властью” решает и М. Ю. Лермонтов в своем стихотворении “Пророк”, являющемся откликом на пушкинское (написано спустя 15 лет, в 1841 г.). Лермонтов начинает с того, чем закончил Пушкин:
С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка…
Лермонтовский пророк уже не посредник между Богом и людьми. У М. Лермонтова пророк — гонимый людьми гений. Главная мысль стихотворения в том, что “нет пророка в отечестве своем”. Отверженный, не понятый людьми “прорицатель”, “дух изгнанья” Демон, гордый Мцыри — это герой Лермонтова-романтика. Отказываясь от смысловой соотнесенности с “Книгой Исайи”, где высшим долгом пророка является донесение до людей гласа Божьего, М. Лермонтов рисует своего пророка как романтического героя-изгнанника. (Хотя некоторые, возможно не осознанные самим М. Лермонтовым заимствования из “Плача” пророка Иеремии недавно отмечены исследователями.)
Духовная “пустыня мрачная” из пушкинского стихотворения приобретает у М. Лермонтова черты некой романтической пустыни, неведомой экзотической земли, освещенной звездами и противопоставленной “шумному граду”.
Таким образом, сопоставив два стихотворения, мы видим их безусловную связь и общие черты: метафоричность, обращение к библейскому образу. Однако по стилю пушкинское стихотворение более философическое, в нем больше церковнославянизмов, оно ближе к традициям классицизма, хотя ни в коей мере не сводится к ним. М.Лермонтов же раскрывает тему пророка, как тему трагического непонимания людьми свободной творческой личности, намеренно отказываясь от архаизмов и используя глубоко проникновенные печальные разговорные интонации, свойственные романтикам.
В 1826 Александр Сергеевич написал стихотворение «Пророк», через пятнадцать лет эту тему перенял Михаил Юрьевич, произведение которого стало, можно сказать, ответом, продолжением творения солнца русской поэзии. Несмотря на одинаковые названия, у двух произведений много различий. В чём же они заключаются?
Лермонтовский сюжет начинается там же, где заканчивается пушкинский. Человек, получивший от Всевышнего дар всеведенья, отправляется нести знания людям. Если у Пушкина описывалось становление пророка-поэта, его особенности, силы, предназначение, то Лермонтов повествует об отвержении обществом такого человека, отдалении от людей. Пушкин верит в великое дело поэта, в его пользу для народа, видимо, предполагает, что его пророка непременно услышат. Стихотворение Лермонтова наполнено разочарованием, он не надеется, что человечество способно принять слова пророка, слова поэта. Его герой обречён на одиночество и изгнание.
Стихотворение Пушкина звучит торжественно, возвышенно. Он использует церковную лексику для того, чтобы передать атмосферу сюжета, взятого из Библии. Лексика Лермонтова не напоминает о церкви, хотя сюжет из той же книги. Создаётся впечатление, что пророк – это современник писателя.
Два разных поэта – два разных пророка. При жизни Пушкина поэты благодаря своему дарованию несли мысли в массы, гений самого Александра Сергеевича признавался, поэт был важным, нужным человеком, проповедующим мораль, философию, просвещение. Но всё изменилось, когда декабристы подняли восстание. Вольнодумство пресекалось гораздо жёстче: царям не нужны были новые бунты. Лермонтов писал в это время, и потому его пророк, несущий истину, не признается обществом.
Таким образом, отличие двух стихотворений отображает разницу двух поколений России – до и после декабристского восстания. Добавил: EVN99
Беру!
Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века – Пушкин и Лермонтов – также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества.
Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).
В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят «толпой», не способен изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
(«Поэт и толпа»).
Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…
(«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»)
Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией («Дума»). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.
У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием – «Пророк», которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.
Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы…
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет…
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой…
И угль пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул…
После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные способности, он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: «Глаголом жги сердца людей».
Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой – «Духовной жаждою томим» – отделяет «искателя» от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет «толпу» и «творца». Поэт уходит от общества: «В пустыне мрачной я влачился…»
В лермонтовском же стихотворении «Пророк» 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же способности, что и у Пушкина) не понят «ближними». Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Поэт расширяет понятие «толпа», которое становится синонимом слова «народ». Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: «Глаголом жги сердца людей». То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.
У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: «любви и правды чистые ученья» дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.
Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня…
Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не «жжет глаголом», оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.
В 1826 году А. С. Пушкин, находясь в ссылке
в Михайловском, пишет стихотворение
“Пророк”. Чуть позже, отправляясь на
аудиенцию к Николаю I, который вызвал
А. Пушкина из Михайловского в Петербург,
поэт захватывает листок со стихотворением
с собой. Почему же Пушкин придал такое
важное значение этому стихотворению?
После расправы над декабристами Пушкин
переживает сильное потрясение и долгое
время не пишет стихов. Находясь в ссылке
в Михайловском, преследуемый мыслью “о
друзьях, братьях, товарищах”, он
обдумывает свою новую роль в обществе
и свои возможности влияния на ход русской
истории через фигуру Николая I. Поэт
сознает, что обладает огромной властью
над современниками. Образ библейского
пророка, поучающего и спасающего свой
народ, служит для А. Пушкина
примером.
Стихотворение сложилось
под непосредственным впечатлением от
службы в церкви. Готовность к жертве,
выраженная в библейской “Книге Исайи”,
служит А. Пушкину примером. В отчаянном
письме к Плетневу Пушкин восклицает:
“Душа! Я пророк, ей-богу, пророк!”
Вживаясь
в образ пророка, А. Пушкин почти текстуально
следует за теми главами “Книги Исайи”,
где Исайя рассказывает нам, как
обыкновенный человек превращается в
пророка. Библейская лексика, обилие
церковнославянизмов создают высокую
торжественность стиля и сообщают
пушкинскому стихотворению сакральный
смысл. Ведь пророк доносит до людей не
свои собственные мысли, а то, что он
услышал от Бога.
Подтвердим прямую
связь пушкинского и библейского пророка
текстуально.
Библия:
И послан
бысть по мне един от
Серафимов…
И
прикоснулся к устам моим и рече:
се
прекоснуся сие устам
твоим, и…
беззакония твоя, и
грехи твоя очистит.
В
руце своей имаше угль горяшь…
О,
окаянный аз, яко…….
И рече: или, и рцы
людям
У Пушкина:
Глаголом жги
сердца людей! сим…
И шестикрылый
Серафим на перепутье мне явился…
И
он к устам моим приник,
И вырвал грешный
мой язык,
И празднословный И лукавый…
И
уголь, пылающий огнем…
Как труп в
пустыне я лежал.
Конечно, славянский
текст стихов Исайи творчески переосмыслен
поэтом, и мы не можем говорить о простом
заимствовании. Переложение псалмов и
других библейских текстов — устойчивая
традиция русской поэзии XVIII— XIX веков.
В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, Г.
Р. Державин — поэты русского классицизма
— вспоминаются нам в связи с этой
традицией. И А. Пушкин, сохраняя
завораживающе торжественный стиль,
свойственный классицистическим
переложениям священных текстов, создает
величайший философский манифест.
По-моему, не столько перелагающий смысл
Библии, сколько утверждающий мысль
самого Александра Сергеевича Пушкина
о жертвенном служении народу мудреца
и поэта-пророка. Пушкинское стихотворение
разные исследователи прочитывали
по-своему. Некоторые ставили его в один
ряд со стихотворениями о роли поэта и
поэзии (“Поэт”, “Поэту”, “Поэт и
толпа”), кое-кто рад был расценить
пушкинского “Пророка” как политический
демарш. Глубоко верующие люди видят в
образе поэта-пророка посредника между
Богом и людьми.
Проблему взаимоотношения
пророка со всеми людьми, а не только с
“мирской властью” решает и М. Ю. Лермонтов
в своем стихотворении “Пророк”,
являющемся откликом на пушкинское
(написано спустя 15 лет, в 1841 г.). Лермонтов
начинает с того, чем закончил Пушкин:
С
тех пор как Вечный Судия
Мне дал
всеведенье пророка…
Лермонтовский
пророк уже не посредник между Богом и
людьми. У М. Лермонтова пророк — гонимый
людьми гений. Главная мысль стихотворения
в том, что “нет пророка в отечестве
своем”. Отверженный, не понятый людьми
“прорицатель”, “дух изгнанья” Демон,
гордый Мцыри — это герой Лермонтова-романтика.
Отказываясь от смысловой соотнесенности
с “Книгой Исайи”, где высшим долгом
пророка является донесение до людей
гласа Божьего, М. Лермонтов рисует своего
пророка как романтического героя-изгнанника.
(Хотя некоторые, возможно не осознанные
самим М. Лермонтовым заимствования из
“Плача” пророка Иеремии недавно
отмечены исследователями.)
Духовная
“пустыня мрачная” из пушкинского
стихотворения приобретает у М. Лермонтова
черты некой романтической пустыни,
неведомой экзотической земли, освещенной
звездами и противопоставленной “шумному
граду”.
Таким образом, сопоставив два
стихотворения, мы видим их безусловную
связь и общие черты: метафоричность,
обращение к библейскому образу. Однако
по стилю пушкинское стихотворение более
философическое, в нем больше
церковнославянизмов, оно ближе к
традициям классицизма, хотя ни в коей
мере не сводится к ним. М.Лермонтов же
раскрывает тему пророка, как тему
трагического непонимания людьми
свободной творческой личности, намеренно
отказываясь от архаизмов и используя
глубоко проникновенные печальные
разговорные интонации, свойственные
романтикам.
А.С.Пушкин
Используя библейские образы (пророк,
Серафим, пустыня), поэт изображает
прозрение пророка, рождение вдохновения,
свойственного пророкам и поэтам.
В основе
сюжета стихотворения встреча поэта
с Серафимом.
Духовной
жаждою томим
В пустыне
мрачной я влачился
И шестикрылый
Серафим
На перепутье
мне явился.
Автор
обращается к церковно-славянской
лексике, которая наиболее полно может
воссоздать колорит легенды из Книги
Исайи.
использование
неполногласных сочетаний:
влачился
/волочился/
угль /уголь/
глас /голос/
окончание
прилагательных:
мудрыя /мудрое/
старославянская
лексика:
духовная жажда
– жажда мудрости, открытия, приобщения
к высшему знанию
томиться –
испытывать сильные душевные мучения,
страдания
перепутье –
«быть на перепутье» – находиться в
состоянии сомнения
зеницы – глаза
вещий – мудрый
горний (уст.)
– небесный
лукавый –
лживый
внимать –
понимать, слышать, впитывать
уста – губы
восстань –
возродись
виждь – видеть
Серафим
– шестикрылый ангел, посланник Бога
на землю
Пустыня мрачная
– до встречи с Серафимом поэт одинок,
кругом мрак, он слеп, не знает куда
идти. Возникает перепутье – момент
сомнения и поиска. Только после встречи
с Серафимом и своим преображением все
вокруг просветлело, наступает момент
прозрения физического и духовного.
Основная
идея стихотворения заключается в
том, что одного внешнего преображения
совсем недостаточно, чтобы стать
настоящим поэтом
«Как труп в
пустыне я лежал…»
Нужна еще
высокая цель, высокая идея, во имя
которой поэт творит и которая оживляет,
дает смысл, содержание всему тому, что
он так глубоко и точно видит и слышит,
и так тонко и мудро умеет выразить в
слове. Эта «цель» поэтически обозначена
как «Бога глас», взывающий к пророку:
Восстань пророк
И виждь, и
внемли,
Исполнись
волею моей,
И, обходя моря
и земли,
Глаголом жги
сердца людей.
Основное
предназначение поэта, по мысли автора,
– это словом направлять людей на
истинный путь, на путь добра. Истинное
слово – великая сила, которой поэт
способен воздействовать на умы людей.
М.Ю.Лермонтов
Поэт
заимствовал из Библии образ пророка
и стремился быть верен библейскому
сказанию. Отсюда:
изгнание
пророка
выражение
скорби
/голову посыпали
пеплом/
наказание
«отступников» от веры предков /их
забрасывали камнями/
В основе сюжета
стихотворения встреча поэта с людьми,
ради которых он претерпел все изменения,
«восстал» и мечтал «глаголом жечь
сердца людей».
С тех пор как
Вечный Судия
Мне дал
всеведенье пророка,
В очах людей
читаю я
Страницы злобы
и порока.
Лексика,
отдельные выражения воссоздают
колорит легенды, передают стилистику
речи Пророка.
использование
неполногласных сочетаний:
град /город/
глава /голова/
гласить
/говорить/
устаревшие
книжные и церковно-славянские слова,
афористичные выражения:
Вечный Судия
– Бог, Всевышний
всеведенье –
обладание знанием обо всем. Именно
это помогло Пророку понять тайные
страсти и побуждения людей
очи – глаза
любовь – это
не только любовь к близким, но и любовь
к человеку, любовь активная, оказывающая
помощь и поддержку тому, кто в ней
нуждается
чистые ученья
– утверждение высокой нравственности
и добродетели /Словарь Д.Н.Ушакова/
ближние мои –
(не близкие, т.е. ограниченный круг
людей), по религиозно-нравственным
представлениям – всякий человек для
другого близок
глава – голова
дар Божьей
пищи – духовная
завет – наказ
Предвечный –
извечно существующий /а не Всевышний
– выше сущего/, философское осмысление
Бога
тварь – живое
существо
старцы – /не
отцы в значении родоначальники/ –
старейшины, где явно подчеркивается
преклонный возраст старейшин, их
приверженность к устоявшимся каноном
самолюбивый
– человек, который любит почет и лесть,
везде хочет быть первым /уст., словарь
В.Даля/; порок, ослепляющий разум
/словарь Академии Российской XIX в./
Пророк
находит для себя единственное
пристанище – пустыню. Там – покой и
полное единение с миром природы:
И звезды слушают
меня,
Лучами радостно
играя.
Здесь воплотилась
мечта самого поэта: гармония природы,
в которой душа лирического героя
обретает покой, счастье.
Оценку
деятельности Пророка дают старцы,
самодовольно и безжалостно судящие
поэта. Он для них – глупей! И не только
глупец, а глупец наказанный Богом. Об
этом говорит его бедственное положение
Как он угрюм,
и худ, и бледен!
Смотрите, как
он наг и беден,
Как презирают
все его!
к которому они
не испытывают никакого сочувствия.
Это подтверждается словом «презирают».
Они наоборот, удовлетворены тем, что
перед ними изможденный человек, нищий,
которого они изгоняют вторично.
В речи старцев
нет образности выражений, присущих
Пророку. Убогая мудрость старцев к
этому не располагает. Для них характерны
простота лексики, присущие разговорной
речи интонации, односоставные
предложения и повторения слов:
«смотрите: вот
пример для вас!»,
«смотрите ж,
дети, на него…»,
«смотрите, как
он наг и беден…».
Основная
идея стихотворения – это судьба поэта
в пору, когда он, обновленный,
возрожденный и прозревший, обратился
к людям с проповедью любви и
справедливости, которые обществу
оказались не нужны.
Это стихотворение о
изгнаннической судьбе, одиночестве,
бесперспективности участи поэта в
обществе, в котором царит «самолюбие».
Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века – Пушкин и Лермонтов – также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества.
Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).
В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят «толпой», не способен изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
(«Поэт и толпа»).
Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…
(«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»)
Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией («Дума»). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.
У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием – «Пророк», которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.
Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы…
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет…
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой…
И угль пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул…
После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные способности, он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: «Глаголом жги сердца людей».
Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой – «Духовной жаждою томим» – отделяет «искателя» от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет «толпу» и «творца». Поэт уходит от общества: «В пустыне мрачной я влачился…»
В лермонтовском же стихотворении «Пророк» 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же способности, что и у Пушкина) не понят «ближними». Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Поэт расширяет понятие «толпа», которое становится синонимом слова «народ». Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: «Глаголом жги сердца людей». То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.
У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: «любви и правды чистые ученья» дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.
Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня…
Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не «жжет глаголом», оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.
Беру!
Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века – Пушкин и Лермонтов – также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества.
Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).
В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят «толпой», не способен изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
(«Поэт и толпа»).
Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…
(«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»)
Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией («Дума»). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.
У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием – «Пророк», которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.
Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы…
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет…
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой…
И угль пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул…
После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные способности, он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: «Глаголом жги сердца людей».
Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой – «Духовной жаждою томим» – отделяет «искателя» от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет «толпу» и «творца». Поэт уходит от общества: «В пустыне мрачной я влачился…»
В лермонтовском же стихотворении «Пророк» 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же способности, что и у Пушкина) не понят «ближними». Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Поэт расширяет понятие «толпа», которое становится синонимом слова «народ». Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: «Глаголом жги сердца людей». То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.
У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: «любви и правды чистые ученья» дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.
Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня…
Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не «жжет глаголом», оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.
В русской литературе, имели место существования, величайшие мастера пера и строки. К таким, несомненно, относятся А.С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов. Эти поэты, не только прожили, хотя и короткую, но достойную жизнь, оставив после себя разнообразное творческое наследие. Каждый из них по своему понимал тему назначения личности, а точнее, поэта-творца. Так, появились у них, программные строки – стихотворение «Пророк».
Александр Пушкин создал его после приговора декабристам, восставшим на Сенатской площади. Многие из них были его друзьями. В своих строках Александр Сергеевич, сожалеет, что его не было с ними, что ни его слова, тогда, подняли их на борьбу. Созданная, согласно классическим канонам, эта исповедь- ода, повествует о библейских сюжетах. Все, что ему кажется важным, автор вложил в уста серафима, который, по библейским сюжетам, близок к Богу. Он считает, что поэт, как и пророк, должен своим словом, не только «зажигать сердца», но и вести за собой. Пушкин мастерски использует в произведении многочисленные метафоры, эпитеты, сравнения. Они помогают ему наиболее ярко раскрыть главную идею и мысль творения.
Лермонтов, через четырнадцать лет, после Пушкина, тоже обратился к теме пророка в творчестве. Его стихотворение, это легенда- « откровение», как бы продолжает лейтмотив, начатый Александром Сергеевичем. Произведение Михаила Юрьевича начинается с пушкинских строк. А далее мы узнаем, что его герой, так и не получил признания. Он гоним и преследуем. Его не слушают, кидают в него камни, над ним смеются и издеваются, а его «вещие слова» не принимались всерьез. Трудна и терниста дорога творца.
У Михаила Юрьевича общество, как бы, противостоит поэту. Герой Лермонтова, как и многие другие его образы – романтик. Для раскрытия его внутреннего и внешнего мира, показывая, как непрост и труден путь поэта, автор «призывает на помощь» выразительные средства, такие как анафора, опоясывающие рифмы, все стихотворение разделено на строфы.
Глаголом жги сердца людей! сим…
И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился…
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный И лукавый…
И уголь, пылающий огнем…
Как труп в пустыне я лежал.
Конечно, славянский текст стихов Исайи творчески переосмыслен поэтом, и мы не можем говорить о простом заимствовании. Переложение псалмов и других библейских текстов — устойчивая традиция русской поэзии XVIII— XIX веков. В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин — поэты русского классицизма — вспоминаются нам в связи с этой традицией. И А. Пушкин, сохраняя завораживающе торжественный стиль, свойственный классицистическим переложениям священных текстов, создает величайший философский манифест. По-моему, не столько перелагающий смысл Библии, сколько утверждающий мысль самого Александра Сергеевича Пушкина о жертвенном служении народу мудреца и поэта-пророка. Пушкинское стихотворение разные исследователи прочитывали по-своему. Некоторые ставили его в один ряд со стихотворениями о роли поэта и поэзии (“Поэт”, “Поэту”, “Поэт и толпа”), кое-кто рад был расценить пушкинского “Пророка” как политический демарш. Глубоко верующие люди видят в образе поэта-пророка посредника между Богом и людьми.
Проблему взаимоотношения пророка со всеми людьми, а не только с “мирской властью” решает и М. Ю. Лермонтов в своем стихотворении “Пророк”, являющемся откликом на пушкинское (написано спустя 15 лет, в 1841 г.). Лермонтов начинает с того, чем закончил Пушкин:
С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка…
Лермонтовский пророк уже не посредник между Богом и людьми. У М. Лермонтова пророк — гонимый людьми гений. Главная мысль стихотворения в том, что “нет пророка в отечестве своем”. Отверженный, не понятый людьми “прорицатель”, “дух изгнанья” Демон, гордый Мцыри — это герой Лермонтова-романтика. Отказываясь от смысловой соотнесенности с “Книгой Исайи”, где высшим долгом пророка является донесение до людей гласа Божьего, М. Лермонтов рисует своего пророка как романтического героя-изгнанника. (Хотя некоторые, возможно не осознанные самим М. Лермонтовым заимствования из “Плача” пророка Иеремии недавно отмечены исследователями.)
Духовная “пустыня мрачная” из пушкинского стихотворения приобретает у М. Лермонтова черты некой романтической пустыни, неведомой экзотической земли, освещенной звездами и противопоставленной “шумному граду”.
Таким образом, сопоставив два стихотворения, мы видим их безусловную связь и общие черты: метафоричность, обращение к библейскому образу. Однако по стилю пушкинское стихотворение более философическое, в нем больше церковнославянизмов, оно ближе к традициям классицизма, хотя ни в коей мере не сводится к ним. М.Лермонтов же раскрывает тему пророка, как тему трагического непонимания людьми свободной творческой личности, намеренно отказываясь от архаизмов и используя глубоко проникновенные печальные разговорные интонации, свойственные романтикам.
В 1826 Александр Сергеевич написал стихотворение «Пророк», через пятнадцать лет эту тему перенял Михаил Юрьевич, произведение которого стало, можно сказать, ответом, продолжением творения солнца русской поэзии. Несмотря на одинаковые названия, у двух произведений много различий. В чём же они заключаются?
Лермонтовский сюжет начинается там же, где заканчивается пушкинский. Человек, получивший от Всевышнего дар всеведенья, отправляется нести знания людям. Если у Пушкина описывалось становление пророка-поэта, его особенности, силы, предназначение, то Лермонтов повествует об отвержении обществом такого человека, отдалении от людей. Пушкин верит в великое дело поэта, в его пользу для народа, видимо, предполагает, что его пророка непременно услышат. Стихотворение Лермонтова наполнено разочарованием, он не надеется, что человечество способно принять слова пророка, слова поэта. Его герой обречён на одиночество и изгнание.
Стихотворение Пушкина звучит торжественно, возвышенно. Он использует церковную лексику для того, чтобы передать атмосферу сюжета, взятого из Библии. Лексика Лермонтова не напоминает о церкви, хотя сюжет из той же книги. Создаётся впечатление, что пророк – это современник писателя.
Два разных поэта – два разных пророка. При жизни Пушкина поэты благодаря своему дарованию несли мысли в массы, гений самого Александра Сергеевича признавался, поэт был важным, нужным человеком, проповедующим мораль, философию, просвещение. Но всё изменилось, когда декабристы подняли восстание. Вольнодумство пресекалось гораздо жёстче: царям не нужны были новые бунты. Лермонтов писал в это время, и потому его пророк, несущий истину, не признается обществом.
Таким образом, отличие двух стихотворений отображает разницу двух поколений России – до и после декабристского восстания.
Добавил: EVN99
Беру!
Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века – Пушкин и Лермонтов – также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества.
Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).
В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят «толпой», не способен изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
(«Поэт и толпа»).
Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…
(«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»)
Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией («Дума»). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.
У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием – «Пророк», которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.
Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы…
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет…
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой…
И угль пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул…
После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные способности, он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: «Глаголом жги сердца людей».
Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой – «Духовной жаждою томим» – отделяет «искателя» от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет «толпу» и «творца». Поэт уходит от общества: «В пустыне мрачной я влачился…»
В лермонтовском же стихотворении «Пророк» 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же способности, что и у Пушкина) не понят «ближними». Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Поэт расширяет понятие «толпа», которое становится синонимом слова «народ». Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: «Глаголом жги сердца людей». То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.
У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: «любви и правды чистые ученья» дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.
Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня…
Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не «жжет глаголом», оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.
В 1826 году А. С. Пушкин, находясь в ссылке
в Михайловском, пишет стихотворение
“Пророк”. Чуть позже, отправляясь на
аудиенцию к Николаю I, который вызвал
А. Пушкина из Михайловского в Петербург,
поэт захватывает листок со стихотворением
с собой. Почему же Пушкин придал такое
важное значение этому стихотворению?
После расправы над декабристами Пушкин
переживает сильное потрясение и долгое
время не пишет стихов. Находясь в ссылке
в Михайловском, преследуемый мыслью “о
друзьях, братьях, товарищах”, он
обдумывает свою новую роль в обществе
и свои возможности влияния на ход русской
истории через фигуру Николая I. Поэт
сознает, что обладает огромной властью
над современниками. Образ библейского
пророка, поучающего и спасающего свой
народ, служит для А. Пушкина
примером.
Стихотворение сложилось
под непосредственным впечатлением от
службы в церкви. Готовность к жертве,
выраженная в библейской “Книге Исайи”,
служит А. Пушкину примером. В отчаянном
письме к Плетневу Пушкин восклицает:
“Душа! Я пророк, ей-богу, пророк!”
Вживаясь
в образ пророка, А. Пушкин почти текстуально
следует за теми главами “Книги Исайи”,
где Исайя рассказывает нам, как
обыкновенный человек превращается в
пророка. Библейская лексика, обилие
церковнославянизмов создают высокую
торжественность стиля и сообщают
пушкинскому стихотворению сакральный
смысл. Ведь пророк доносит до людей не
свои собственные мысли, а то, что он
услышал от Бога.
Подтвердим прямую
связь пушкинского и библейского пророка
текстуально.
Библия:
И послан
бысть по мне един от
Серафимов…
И
прикоснулся к устам моим и рече:
се
прекоснуся сие устам
твоим, и…
беззакония твоя, и
грехи твоя очистит.
В
руце своей имаше угль горяшь…
О,
окаянный аз, яко…….
И рече: или, и рцы
людям
У Пушкина:
Глаголом жги
сердца людей! сим…
И шестикрылый
Серафим на перепутье мне явился…
И
он к устам моим приник,
И вырвал грешный
мой язык,
И празднословный И лукавый…
И
уголь, пылающий огнем…
Как труп в
пустыне я лежал.
Конечно, славянский
текст стихов Исайи творчески переосмыслен
поэтом, и мы не можем говорить о простом
заимствовании. Переложение псалмов и
других библейских текстов — устойчивая
традиция русской поэзии XVIII— XIX веков.
В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, Г.
Р. Державин — поэты русского классицизма
— вспоминаются нам в связи с этой
традицией. И А. Пушкин, сохраняя
завораживающе торжественный стиль,
свойственный классицистическим
переложениям священных текстов, создает
величайший философский манифест.
По-моему, не столько перелагающий смысл
Библии, сколько утверждающий мысль
самого Александра Сергеевича Пушкина
о жертвенном служении народу мудреца
и поэта-пророка. Пушкинское стихотворение
разные исследователи прочитывали
по-своему. Некоторые ставили его в один
ряд со стихотворениями о роли поэта и
поэзии (“Поэт”, “Поэту”, “Поэт и
толпа”), кое-кто рад был расценить
пушкинского “Пророка” как политический
демарш. Глубоко верующие люди видят в
образе поэта-пророка посредника между
Богом и людьми.
Проблему взаимоотношения
пророка со всеми людьми, а не только с
“мирской властью” решает и М. Ю. Лермонтов
в своем стихотворении “Пророк”,
являющемся откликом на пушкинское
(написано спустя 15 лет, в 1841 г.). Лермонтов
начинает с того, чем закончил Пушкин:
С
тех пор как Вечный Судия
Мне дал
всеведенье пророка…
Лермонтовский
пророк уже не посредник между Богом и
людьми. У М. Лермонтова пророк — гонимый
людьми гений. Главная мысль стихотворения
в том, что “нет пророка в отечестве
своем”. Отверженный, не понятый людьми
“прорицатель”, “дух изгнанья” Демон,
гордый Мцыри — это герой Лермонтова-романтика.
Отказываясь от смысловой соотнесенности
с “Книгой Исайи”, где высшим долгом
пророка является донесение до людей
гласа Божьего, М. Лермонтов рисует своего
пророка как романтического героя-изгнанника.
(Хотя некоторые, возможно не осознанные
самим М. Лермонтовым заимствования из
“Плача” пророка Иеремии недавно
отмечены исследователями.)
Духовная
“пустыня мрачная” из пушкинского
стихотворения приобретает у М. Лермонтова
черты некой романтической пустыни,
неведомой экзотической земли, освещенной
звездами и противопоставленной “шумному
граду”.
Таким образом, сопоставив два
стихотворения, мы видим их безусловную
связь и общие черты: метафоричность,
обращение к библейскому образу. Однако
по стилю пушкинское стихотворение более
философическое, в нем больше
церковнославянизмов, оно ближе к
традициям классицизма, хотя ни в коей
мере не сводится к ним. М.Лермонтов же
раскрывает тему пророка, как тему
трагического непонимания людьми
свободной творческой личности, намеренно
отказываясь от архаизмов и используя
глубоко проникновенные печальные
разговорные интонации, свойственные
романтикам.
А.С.Пушкин
Используя библейские образы (пророк,
Серафим, пустыня), поэт изображает
прозрение пророка, рождение вдохновения,
свойственного пророкам и поэтам.
В основе
сюжета стихотворения встреча поэта
с Серафимом.
Духовной
жаждою томим
В пустыне
мрачной я влачился
И шестикрылый
Серафим
На перепутье
мне явился.
Автор
обращается к церковно-славянской
лексике, которая наиболее полно может
воссоздать колорит легенды из Книги
Исайи.
использование
неполногласных сочетаний:
влачился
/волочился/
угль /уголь/
глас /голос/
окончание
прилагательных:
мудрыя /мудрое/
старославянская
лексика:
духовная жажда
– жажда мудрости, открытия, приобщения
к высшему знанию
томиться –
испытывать сильные душевные мучения,
страдания
перепутье –
«быть на перепутье» – находиться в
состоянии сомнения
зеницы – глаза
вещий – мудрый
горний (уст.)
– небесный
лукавый –
лживый
внимать –
понимать, слышать, впитывать
уста – губы
восстань –
возродись
виждь – видеть
Серафим
– шестикрылый ангел, посланник Бога
на землю
Пустыня мрачная
– до встречи с Серафимом поэт одинок,
кругом мрак, он слеп, не знает куда
идти. Возникает перепутье – момент
сомнения и поиска. Только после встречи
с Серафимом и своим преображением все
вокруг просветлело, наступает момент
прозрения физического и духовного.
Основная
идея стихотворения заключается в
том, что одного внешнего преображения
совсем недостаточно, чтобы стать
настоящим поэтом
«Как труп в
пустыне я лежал…»
Нужна еще
высокая цель, высокая идея, во имя
которой поэт творит и которая оживляет,
дает смысл, содержание всему тому, что
он так глубоко и точно видит и слышит,
и так тонко и мудро умеет выразить в
слове. Эта «цель» поэтически обозначена
как «Бога глас», взывающий к пророку:
Восстань пророк
И виждь, и
внемли,
Исполнись
волею моей,
И, обходя моря
и земли,
Глаголом жги
сердца людей.
Основное
предназначение поэта, по мысли автора,
– это словом направлять людей на
истинный путь, на путь добра. Истинное
слово – великая сила, которой поэт
способен воздействовать на умы людей.
М.Ю.Лермонтов
Поэт
заимствовал из Библии образ пророка
и стремился быть верен библейскому
сказанию. Отсюда:
изгнание
пророка
выражение
скорби
/голову посыпали
пеплом/
наказание
«отступников» от веры предков /их
забрасывали камнями/
В основе сюжета
стихотворения встреча поэта с людьми,
ради которых он претерпел все изменения,
«восстал» и мечтал «глаголом жечь
сердца людей».
С тех пор как
Вечный Судия
Мне дал
всеведенье пророка,
В очах людей
читаю я
Страницы злобы
и порока.
Лексика,
отдельные выражения воссоздают
колорит легенды, передают стилистику
речи Пророка.
использование
неполногласных сочетаний:
град /город/
глава /голова/
гласить
/говорить/
устаревшие
книжные и церковно-славянские слова,
афористичные выражения:
Вечный Судия
– Бог, Всевышний
всеведенье –
обладание знанием обо всем. Именно
это помогло Пророку понять тайные
страсти и побуждения людей
очи – глаза
любовь – это
не только любовь к близким, но и любовь
к человеку, любовь активная, оказывающая
помощь и поддержку тому, кто в ней
нуждается
чистые ученья
– утверждение высокой нравственности
и добродетели /Словарь Д.Н.Ушакова/
ближние мои –
(не близкие, т.е. ограниченный круг
людей), по религиозно-нравственным
представлениям – всякий человек для
другого близок
глава – голова
дар Божьей
пищи – духовная
завет – наказ
Предвечный –
извечно существующий /а не Всевышний
– выше сущего/, философское осмысление
Бога
тварь – живое
существо
старцы – /не
отцы в значении родоначальники/ –
старейшины, где явно подчеркивается
преклонный возраст старейшин, их
приверженность к устоявшимся каноном
самолюбивый
– человек, который любит почет и лесть,
везде хочет быть первым /уст., словарь
В.Даля/; порок, ослепляющий разум
/словарь Академии Российской XIX в./
Пророк
находит для себя единственное
пристанище – пустыню. Там – покой и
полное единение с миром природы:
И звезды слушают
меня,
Лучами радостно
играя.
Здесь воплотилась
мечта самого поэта: гармония природы,
в которой душа лирического героя
обретает покой, счастье.
Оценку
деятельности Пророка дают старцы,
самодовольно и безжалостно судящие
поэта. Он для них – глупей! И не только
глупец, а глупец наказанный Богом. Об
этом говорит его бедственное положение
Как он угрюм,
и худ, и бледен!
Смотрите, как
он наг и беден,
Как презирают
все его!
к которому они
не испытывают никакого сочувствия.
Это подтверждается словом «презирают».
Они наоборот, удовлетворены тем, что
перед ними изможденный человек, нищий,
которого они изгоняют вторично.
В речи старцев
нет образности выражений, присущих
Пророку. Убогая мудрость старцев к
этому не располагает. Для них характерны
простота лексики, присущие разговорной
речи интонации, односоставные
предложения и повторения слов:
«смотрите: вот
пример для вас!»,
«смотрите ж,
дети, на него…»,
«смотрите, как
он наг и беден…».
Основная
идея стихотворения – это судьба поэта
в пору, когда он, обновленный,
возрожденный и прозревший, обратился
к людям с проповедью любви и
справедливости, которые обществу
оказались не нужны.
Это стихотворение о
изгнаннической судьбе, одиночестве,
бесперспективности участи поэта в
обществе, в котором царит «самолюбие».
Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века – Пушкин и Лермонтов – также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества.
Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).
В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят «толпой», не способен изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
(«Поэт и толпа»).
Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…
(«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»)
Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией («Дума»). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.
У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием – «Пророк», которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.
Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы…
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет…
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой…
И угль пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул…
После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные способности, он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: «Глаголом жги сердца людей».
Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой – «Духовной жаждою томим» – отделяет «искателя» от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет «толпу» и «творца». Поэт уходит от общества: «В пустыне мрачной я влачился…»
В лермонтовском же стихотворении «Пророк» 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же способности, что и у Пушкина) не понят «ближними». Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Поэт расширяет понятие «толпа», которое становится синонимом слова «народ». Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: «Глаголом жги сердца людей». То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.
У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: «любви и правды чистые ученья» дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.
Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня…
Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не «жжет глаголом», оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.
Беру!