Общественная мысль, литература, искусство эпохи Возрождения решительно отбросили средневековые догмы о необходимости ежечасного смирения духа и плоти, отрешенности от всего реального, покорного ожидания того часа, когда человек перейдет в «потусторонний мир», и обратились к человеку с его мыслями, чувствами и страстями, к его земной жизни с ее радостями и страданиями.
Трагедия «Гамлет» – «зеркало», «летопись века». В ней отпечаток времени, в которое не только отдельные личности – целые народы оказались как бы между молотом и наковальней: позади, да и в настоящем, – феодальные отношения, уже в настоящем и впереди – буржуазные отношения; там – суеверие, фанатизм, здесь – вольнодумство, но и всемогущество золота. Общество стало гораздо богаче, но и нищеты стало больше; индивиду куда свободнее, но и произволу стало вольготней.
Государство, в котором живет, изнывая от язв его и пороков, принц Датский, это вымышленная Дания. Писал же Шекспир о современной ему Англии. Все в его пьесе – герои, мысли, проблемы, характеры – принадлежит обществу, в котором жил Шекспир. «Гамлет» наполнен столь глубоким философским содержанием, в трагедии дана такая широкая картина современной Шекспиру жизни, в ней созданы такие грандиозные человеческие характеры, что мысли и чувства писателя, заключенные в этом шедевре шекспировской драматургии, стали близки и созвучны не только его современникам, но и людям иных исторических эпох. II. Гамлет – выразитель взглядов и идей эпохи Возрождения. Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества. Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий «Гамлет». Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: «Взор вельможи, меч солдата, язык ученого».
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые “высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое «раненое имя» в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко.
Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу. Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений. “Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
«Трусами нас делает раздумье…» Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: «Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!»3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – «человек судьбы», к нему сам «рок взывает», его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине «Немейский лев». виновным.
Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
«Из жалости я должен быть жесток», – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: «Я наказан мучительным недугом». Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется. Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, «не дудка в пальцах у Фортуны», из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы. Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром. Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они «расшатали» век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету. Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета.
Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл. Благодаря некоторым «отвлекающим» эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
Трагедия «Гамлет» – «зеркало», «летопись века». В ней отпечаток времени, в которое не только отдельные личности – целые народы оказались как бы между молотом и наковальней: позади, да и в настоящем, – феодальные отношения, уже в настоящем и впереди – буржуазные отношения; там – суеверие, фанатизм, здесь – вольнодумство, но и всемогущество золота. Общество стало гораздо богаче, но и нищеты стало больше; индивиду куда свободнее, но и произволу стало вольготней.
Государство, в котором живет, изнывая от язв его и пороков, принц Датский, это вымышленная Дания. Писал же Шекспир о современной ему Англии. Все в его пьесе – герои, мысли, проблемы, характеры – принадлежит обществу, в котором жил Шекспир. «Гамлет» наполнен столь глубоким философским содержанием, в трагедии дана такая широкая картина современной Шекспиру жизни, в ней созданы такие грандиозные человеческие характеры, что мысли и чувства писателя, заключенные в этом шедевре шекспировской драматургии, стали близки и созвучны не только его современникам, но и людям иных исторических эпох. II. Гамлет – выразитель взглядов и идей эпохи Возрождения. Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества. Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий «Гамлет». Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: «Взор вельможи, меч солдата, язык ученого».
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые “высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое «раненое имя» в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко.
Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу. Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений. “Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
«Трусами нас делает раздумье…» Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: «Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!»3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – «человек судьбы», к нему сам «рок взывает», его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине «Немейский лев». виновным.
Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
«Из жалости я должен быть жесток», – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: «Я наказан мучительным недугом». Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется. Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, «не дудка в пальцах у Фортуны», из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы. Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром. Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они «расшатали» век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету. Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета.
Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл. Благодаря некоторым «отвлекающим» эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч солдата, язык ученого”
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые “высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко. Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений.
“Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”, к нему сам “рок взывает”, его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”. Да и от мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает виновным. Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия (правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием. Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета. Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1, Гамлет уточняет: “Он человек был, человек во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.
Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, – тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово “машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры – Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении, Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2. Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О мщенье! ”3
Гамлет вырвал, наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя, не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить – Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их деяний: “Двух тысяч душ, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен, подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия, который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония. Отказавшийся от мести выступает соучастником ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя, которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или решителен. Всей трагедией подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в мире. Это предмет трудного раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это – первым героем мировой литературы, пережившим трагедию отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета, нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми, с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и, особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было, или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то лишь прекрасная и невоплощенная возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество: ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной, бескомпромиссной, – жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия, чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет” вечно.
Отчужденный от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их, пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй; над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни. И даже инерция собственного характера, как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем, пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг назад, к средневековым понятиям о “совести” и “стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов, первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть, вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка “безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2, чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям, но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства, Гамлет от этой миссии не отказывается. После этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания, умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи, разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели? Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием, подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет, пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет. У Гамлета – нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности. Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы” эпохи. Одну эпоху ему приходится судить по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, – говорит он. Для Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина – двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы ни были популярны другие пьесы, ни одна не может соперничать с “Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II – М., Рипод классик, 2001,
Шекспир вступил в новый
XVII век как
зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее
десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает
цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира
природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в
расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее
полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой
трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в
котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было
иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то
вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой
образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным
содержанием. В образе Гамлета с
определенной силой выражено то состояние,
которое было типично для множества людей шекспировской
эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы.
Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи
трагедии сравнивают Гамлета сегодня
с Гамлетом вчерашним.
Вот таким вспоминает прежнего
Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч
солдата, язык ученого”
Для принца пороки
двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни
государства, и он
так измучен, так раздражен, что едва боковым
зрением улавливает другую
его сторону. Как принц, Гамлет
хорошо знает, чего
стоят так называемые “высокие” звания
и почести, за
которыми всегда срываются
случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой
надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание –
сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается
допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио
–рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все
схватывает на лету. В аристократической среде держится он
непринужденно, отлично зная все
винтики и механизм
ее этикета, к
простым людям не подделывается и не проявляет
никакого высокомерия. Не
только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот,
вследствие чего они кажутся
одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине
с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы
общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие
остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем
ни на йоту, хотя по
старинке он верит, что “душа
бессмертна”, что существуют овеянные небом
“благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает,
что все им
уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн.
Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но
что поделать, эти
душевные качества
встречаются крайне редко.
Иногда он играет
своим остроумием, мастерски пародирует
напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что
ее плутоватая функция сразу выплывает
наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке.
Физически он –
как в железных тисках, во дворце
ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость
суждений.
“Вялодушный дурень”!
Многократные укоры Гамлета самому себе
– симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас
делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета.
Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не
желчен и не опрометчив, но нечто есть
опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет
отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С
обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет
сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”,
к нему сам “рок взывает”, его не
страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”. Да и от
мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает
виновным. Непреклонность,
целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете
полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, –
требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает,
что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу,
сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо
Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же
оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для
тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать
нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не
вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу
не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан
крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно
созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с
порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они
принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета.
Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и
разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они
враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности,
подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы
ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем
к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой
невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное
существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ
Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он
борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на
взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда
Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности
Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц
датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия
(правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли
бы оправдать узурпацию престола Клавдием.
Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на
трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде
всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета.
Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1,
Гамлет уточняет: “Он человек был, человек
во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета.
Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо
враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении
с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует
решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей
кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к
престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не
может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся
красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию
трагедии человека.
Трагедию о Гамлете
все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от
остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что
непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с
нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные,
обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и
когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих
жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы
нашей обычной жизни. И когда мы вместе
с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, –
тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет,
когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта
машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово
“машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в
переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в
сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры –
Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с
каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира,
становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает
мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который
отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он
медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец,
произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с
актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его
пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет
несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении,
Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен
сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2.
Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный
повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О
мщенье! ”3
Гамлет вырвал,
наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел
я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя,
не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в
исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить
– Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов
восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их
деяний: “Двух тысяч душ, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена
клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность
самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен,
подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными
словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия,
который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено
всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония.
Отказавшийся от мести выступает соучастником
ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает
отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он
отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя,
которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для
чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос
этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или
решителен. Всей трагедией
подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в
мире. Это предмет трудного
раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это – первым героем мировой литературы, пережившим трагедию
отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета,
нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми,
с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней
верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и,
особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет
Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос
постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в
котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии
принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным
отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием
Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было,
или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то
лишь прекрасная и невоплощенная
возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического
одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество:
ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую
принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и
еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и
переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек
философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной,
бескомпромиссной, – жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает
невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия,
чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет”
вечно.
Отчужденный
от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и
Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их,
пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет
успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете
монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй;
над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни.
И даже инерция собственного характера,
как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем,
пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в
гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг
назад, к средневековым понятиям о “совести” и
“стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала
современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же
слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего
страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от
которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу
Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их
взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и
трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого
существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов,
первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть,
вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка
“безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но
главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам
яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут,
сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того
же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2,
чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям,
но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное
здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства,
Гамлет от этой миссии не отказывается. После
этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания,
умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные
бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его
временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к
будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в
памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка,
чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг
Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так
страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио
–рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это
оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи,
разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели?
Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и
потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии
Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое
время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием,
подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь
предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в
ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет,
пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет.
У Гамлета – нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не
хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности.
Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой
зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для
опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы”
эпохи. Одну эпоху ему приходится судить
по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел
возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда
Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком
случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а
Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не
упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, – говорит он. Для
Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая
раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина –
двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили
голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы
ни были популярны другие пьесы, ни одна
не может соперничать с
“Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и
свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II – М., Рипод классик, 2001,
Перед нами прошла вся жизнь Гамлета. Хотя трагедия охватывает несколько месяцев, но это был период настоящего превращения героя из мальчика, который никогда не сталкивался с будничной чернотой жизни, в мыслителя, философа, готового к действиям юноши.
Несколько штрихов Шекспир подает для изображения того, каким Гамлет был до того, как возникли в его жизни сложные вопросы.
Гамлет был принцем Датским, наследником королевского трона. Имел ничем не омраченную жизнь, учился в наилучшем Виттенберзском университете, который был символом свободной мысли, «синонимом духовной реформации ХVI века».
Гамлет не только был знаком с научной мыслью в свое время, он хорошо знал литературу, искусство, сам писал стихотворения, знал правила сценического действия. Как настоящий человек в свое время, Гамлет владел и мечом.
Гамлет — настоящий гуманист, он хорошо понимал недостатки в свое время и мог бы быть мудрым правителем.
Как сын своего отца, Гамлет должен отомстить за честь семьи, убить Клавдия, который не только отравил брата-короля, но и виновный в грехе «кровосмешения». Братоубийца плодит вокруг себя только зло. Беда Гамлета в том, что он не хочет быть продолжателем зла — ведь, чтобы искоренить зло, Гамлету придется применить то же зло. Ему трудно ступить на такой путь. Героя раздирает раздвоенность: дух отца призывает к мести, внутренний же голос останавливает «действие зла». Гамлет пытается вывести зло, как говорят, «на чистую воду». Для этого и устраивает он представление.
Гамлет надеялся, что король и сам теперь сознается в совершенном преступлении. Он и сознается, но один на один, только в монологе с собой. Гамлет теряет благоприятный момент и дает возможность выиграть королю, который плетет против него новые сети зла.
Гамлет умеет быть решительным — убивает же он Полония, думая, что то король; отправляет хладнокровно на смерть Гильденстерна и Розенкранца, с горькой иронией, отмечая, что «Жизнь для человека — это сказать: «Раз». Почему же Гамлет так долго не осмеливается отомстить Клавдию, наказать его?
Не только об отплате за личную несправедливость или только месть за убитого отца думает Гамлет — душу его теребят размышления о необходимости битвы с мировым злом.
Гамлет берет на себя ответственность за мировое зло, хочет установить «связь времен», возобновить равновесие добра и зла. Но он бессилен перед миром неправды. Гамлет верит в силу правды, он завещает Горацио сказать о нем «повесть» людям. Значит, он осознает, что побороть зло дано еще не ему, он должен только пролагать путь к «логову» зла.
Пусть буду я жестоким — и не зверем,
Пусть ранит острое слово — не кинжал,
– так думает иногда Гамлет.
Он — человек своей эпохи, который несет в себе ее раздвоенность. С одной стороны, Гамлет понимает, что человек — венец всего живого, украшение природы; с другой — убеждается, что человек недалеко ушел от животного, он обычный «прах», «глина». Гамлет убежден, что потустороннего мира не существует и в то же время убеждается в противоположном: слова Привидения являются правдой. Гамлет может действовать и действует, но его раздирают совесть и сомнения, он готов к мести и бездействует; он не может решиться на одно убийство, а его поведение влечет гибель тех людей, которые не должны были бы быть наказаны.
Вероятно, Гамлет «сам себя перехитрил»: слишком много говорит, размышляет, делает все, кроме главного. Человек — это прекрасное, совершенное создание. Эти убеждения человека своей эпохи столкнулись со старым образом жизни, в котором все средства прекрасны для достижения своей цели, в котором действуют законы негуманные, жестокие. В борьбе с макиавелистами Гамлет погибает. Он похож на Дон Кихота, который тоже вышел на борьбу с целым миром.
Такие герои погибают. Погибают физически. Но духовно живут вечно. Тревожат мнения людей, побуждают их к поискам смысла жизни. Благодаря таким, как Гамлет, человек остается человеком, существом совершенным — «Homo sapiens» находится в постоянном поиске истины, решая вопрос за вопросам: «Быть или не быть?».
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему? Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием.
В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи. Пьеса о датском принце наполнена автобиографическим содержанием из жизни поэта, что становится особенно очевидным, когда заходит речь об актерах, с воспроизведением войны театров, с упоминанием Геркулеса с его ношей, эмблемы театра “Глобус”.
Пьеса по содержанию становится современной, хотя по поэтике, с явлением Призрака, это трагический миф, как у древних греков. Осовременивание содержания пьесы, просто одной из линий сюжета у Шекспира создает глубину и широту, соответствующую миросозерцанию поэта и эпохи Возрождения в целом. Шекспир шутя разложил все по полочкам для сотни книг о театре эпохи Возрождения в Англии. И он же сам мог встретить актеров из своей труппы или других трупп в Тичфилде или Гринвиче с радушием и изысканностью, свойственными ему. Удивительно, с какой живостью встречает Гамлет актеров, ни тени меланхолии, можно подумать, он состоял в труппе, во всяком случае, он был завсегдатаем театров. . И вся сцена с актером, выступающим с монологом о гибели Трои, – это театр в театре, с перспективой до глубин времен и с оценкой значения театра, злободневной и сегодня.
Персонаж из средневековой повести выходит на сцену из современной жизни, неся в себе вершинные ее мысли о человеке и театре, – кто же это? Принц Гамлет? Да, конечно, но таким выдает нам его Шекспир, вкладывая в его уста свои переживания и мысли, ибо сам пребывает в состоянии принца, не потому, что недавно умер его отец, совсем недавно обезглавлен граф Эссекс, а его друг-покровитель граф Саутгемптон в Тауэре, не потому, что королева Елизавета стара и, не назначая наследника, может ввергнуть страну в смуту, а во совокупности всех событий века, столь блестящего еще совсем недавно, но ныне уходящего в ночь Расставшись с актерами, Гамлет задумывается о себе, и звучит удивительный монолог столь же о театре, его воздействии, сколь о смятенье, в каком пребывает его душа. Это рефлексия, какая могла бы коснуться души героя и без видимых причин, но причины вопиют и взывают к мщенью.
Гамлет восторгается вдохновеньем актера, не находя его в себе для свершения мести, поскольку он не злодей, не рвется к власти, это не нерешительность, в чем он упрекает себя, это человечность. А явление Призрака – это из средневекового мировоззрения, не факт, и Гамлет решает прибегнуть к силе искусства, которую столь выразительно продемонстрировал актер. Леонардо да Винчи, кроме искусства, обратился бы к опыту. Далее, уже не ограничивается воспроизведением своих мыслей и переживаний, а схватывает образ героя высокой мысли, который измерил границы земного бытия, но обращает весь пафос горестных раздумий против любимой девушки, которая не переносит перемены в его отношении к ней, сопряженной, к тому же, его безумием. Быть или не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль Обидчицы судьбы иль лучше встретить С оружьем море бед и положить Конец волненьям? Умереть. Забыться.
И все. И знать, что этот сон – предел Сердечных мук и тысячи лишений, Присущих телу. Это ли не цель Желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть.
И видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят? Вот объясненье. …. Здесь весь Гамлет, высокое поэтическое создание, сотканное из чувств и мыслей поэта, высказанных в сонетах; здесь весь человек, каким он предстает уже у древних трагиков.
Основная тема шекспировской трагедии – обличение старого феодального мира, его жестокого, бессердечного отношения к живому человеческому чувству, и нескончаемых междоусобных распрей.
В 1601 году появился шекспировский “Гамлет”.
Дело не в том, что Гамлет будто бы слабый от рождения человек. Ведь он сам говорит, что у него есть “воля и сила”. Вопрос гораздо глубже. Шекспировское время породило гуманистов-мыслителей, которые, видя окружающую ложь и неправду и мечтая о других, справедливых человеческих отношениях, вместе с тем остро чувствовали свое бессилие воплотить эту мечту в действительность. Гамлет называет человека “красой вселенной, венцом всего живущего”. Но вокруг себя в королевском замке он видит людей грубых и закоснелых в своем тупом самодовольстве:
Единственным другом Гамлета является бедный студент Горацио.
Еще до встречи с Призраком Гамлет с отвращением смотрит на окружающую его действительность:
Рассказ Призрака о подлом убийстве окончательно раскрывает глаза Гамлету на преступность окружающего его мира. Он постоянно возвращается к мысли о том, что все вокруг торопит его ускорить месть. Свою личную месть Гамлет выполняет, убив Клавдия. Но большая задача, которую сам Гамлет лишь смутно осознает, – преобразование действительности, – остается для него непосильной. Он не видит пути к этому преобразованию, как не видели этого пути и Шекспир и другие гуманнисты той эпохи. И причина тут заключалась, конечно, не в субъективных их качествах, но в объективно неизбежной и не зависящей от них исторической ограниченности их сознания как людей XVI века. Они могли только мечтать о справедливых человеческих отношениях.
Этот разлад между мечтой и действительностью часто порождал чувство глубокой скорби, мучительного недовольства собой, тревожного беспокойства. Гамлет весь в смятении, весь в искании. Он порывист, легко переходит от одного настроения к другому. Каждый раз он появляется перед нами в новом состоянии: то он скорбит об отце, то, охваченный отчаянием, то тепло приветствует Горацио, то издевается над Полонием, то (после сцены “мышеловки”) хохочет над разоблаченным королем… При этом Гамлет – отнюдь не безрассудный “мечтатель”, смотрящий на жизнь сквозь “романтический туман”. Он ясными глазами видит жизнь: иначе бы он так не страдал. Он проницателен в зоркости своих наблюдений: он, например, сразу догадывается, что Розенкранц и Гильденстерн подосланы к нему Клавдием и что беседу его с Офелией подслушивает Полоний.
В течение всей трагедии Гамлет – страстный, негодующий обличитель. Сила Гамлета не в том, что он разрешил вопрос, но в том, что он поставил вопрос о несправедливости окружающего его мира, который он называет тюрьмой, и как мог и как умел разоблачал этот мир.
Шекспировский герой стал пламенным выразителем тех новых взглядов,которые принесла с собой эпоха Возрождения, когда передовые умычеловечества стремились восстановить не только утраченное за тысячелетиесредневековья понимание искусства древнего мира, но и доверие человека ксобственным силам без упований на милости и помощь неба. Общественная мысль, литература, искусство эпохи Возрождениярешительно отбросили средневековые догмы о необходимости ежечасногосмирения духа и плоти, отрешенности от всего реального, покорного ожиданиятого часа, когда человек перейдет в «потусторонний мир», и обратились кчеловеку с его мыслями, чувствами и страстями, к его земной жизни с еерадостями и страданиями. Трагедия “Гамлет” – “зеркало”, “летопись века”. В ней отпечатоквремени, в которое не только отдельные личности – целые народы оказалиськак бы между молотом и наковальней: позади, да и в настоящем, – феодальныеотношения, уже в настоящем и впереди – буржуазные отношения; там –суеверие, фанатизм, здесь – вольнодумство, но и всемогущество золота.Общество стало гораздо богаче, но и нищеты стало больше; индивиду кудасвободнее, но и произволу стало вольготней.
Площадь перед замком в Эльсиноре. На страже Марцелл и Бернард, датские офицеры. К ним позднее присоединяется Горацио, ученый друг Гамлета, принца Датского. Он пришел удостовериться в рассказе о ночном появлении призрака, схожего с датским королем, недавно умершим. Горацио склонен считать это фантазией. Полночь. И грозный призрак в полном военном облачении появляется. Горацио потрясен, он пытается с ним заговорить. Горацио, размышляя над увиденным,считает появление призрака знаком «каких-то смут для государства». Он решает рассказать о ночном видении принцу Гамлету, прервавшему ученье в Виттенберге в связи с внезапной кончиной отца. Скорбь Гамлета усугубляет то, что мать вскорости после смерти отца вышла замуж за его брата.Она, «башмаков не износив, в которых шла за гробом», бросилась в объятия человека недостойного,«плотный сгусток мяса». Душа Гамлета содрогнулась: «Каким докучным, тусклым и ненужным, / Мне кажется, все, что ни есть на свете! О мерзость!»
Горацио поведал Гамлету о ночном призраке. Гамлет не колеблется: «Дух Гамлета в оружье! Дело плохо; / Здесь что-то кроется. Скорей бы ночь! / Терпи, душа; изоблачится зло, / Хотя б от глаз в подземный мрак ушло».
Призрак отца Гамлета поведал о страшном злодеянии.
Когда король мирно отдыхал в саду, его брат влил ему в ухо смертельный сок белены. «Так я во сне от братственной руки / Утратил жизнь, венец и королеву». Призрак просит Гамлета отомстить за него. «Прощай, прощай. И помни обо мне» — с этими словами призрак удаляется.
Мир перевернулся для Гамлета… Он клянется отомстить за отца. Он просит друзей хранить в тайне эту встречу и не удивляться странности его поведения.
Тем временем ближний вельможа короля Полоний отправляет своего сына Лаэрта на учебу в Париж.Тот дает свои братские наставления сестре Офелии, и мы узнаем о чувстве Гамлета, от которого Лаэрт остерегает Офелию: «Он в подданстве у своего рожденья; / Он сам себе не режет свой кусок, / Как прочие; от выбора его / Зависят жизнь и здравье всей державы».
Его слова подтверждает и отец — Полоний. Он запрещает ей проводить время с Гамлетом. Офелия рассказывает отцу, что к ней приходил принц Гамлет и был он как будто не в себе. Взяв её за руку,«он издал вздох столь скорбный и глубокий, / Как если бы вся грудь его разбилась и гасла жизнь».Полоний решает, что странное поведение Гамлета в последние дни объясняется тем, что он «безумен от любви». Он собирается рассказать об этом королю.
Король, совесть которого отягощена убийством, обеспокоен поведением Гамлета. Что кроется за ним — сумасшествие? Или что иное? Он призывает Розенкранца и Гильдестерна, в прошлом друзей Гамлета, и просит их выведать у принца его тайну. За это он обещает «монаршью милость».Приходит Полоний и высказывает предположение, что безумство Гамлета вызвано любовью.В подтверждение своих слов он показывает письмо Гамлета, взятое им у Офелии. Полоний обещает послать дочь на галерею, где часто гуляет Гамлет, чтобы удостовериться в его чувствах.
Розенкранц и Гильдестерн безуспешно пытаются выведать тайну принца Гамлета. Гамлет понимает,что они подосланы королем.
Гамлет узнает, что приехали актеры, столичные трагики, которые ему так нравились прежде, и ему приходит в голову мысль: использовать актеров для того, чтобы убедиться в виновности короля.Он договаривается с актерами, что они будут играть пьесу о гибели Приама, а он туда вставитдва-три стиха своего сочинения. Актеры согласны. Гамлет просит первого актера прочесть монолог об убиении Приама. Актер читает блистательно. Гамлет взволнован. Поручая актеров заботам Полония, он в одиночестве размышляет. Он должен знать точно о преступлении: «Зрелище — петля,чтоб заарканить совесть короля».
Король расспрашивает Розенкранца и Гильдестерна об успехах их миссии. Они признаются, что не сумели ничего выведать: «Расспрашивать себя он не дает / И с хитростью безумства ускользает…»
Они же докладывают королю, что приехали бродячие актеры, и Гамлет приглашает на представление короля и королеву.
Гамлет прогуливается в одиночестве и произносит, размышляя, свой знаменитый монолог: «Быть или не быть — таков вопрос…» Почему мы так держимся за жизнь? В которой «глумленье века, гнет сильного, насмешка гордеца». И сам отвечает на свой вопрос: «Страх чего-то после смерти — / Безвестный край, откуда нет возврата / Земным скитальцам» — смущает волю.
Полоний подсылает Офелию к Гамлету. Гамлет быстро понимает, что их разговор подслушивают и что Офелия пришла по наущению короля и отца. И он разыгрывает роль сумасшедшего, дает ей совет идти в монастырь. Прямодушная Офелия убита речами Гамлета: «О, что за гордый ум сражен! Вельможи, / Бойца, ученого — взор, меч, язык; / Цвет и надежда радостной державы, / Чекан изящества, зерцало вкуса, / Пример примерных — пал, пал до конца!» Король же удостоверяется, что не любовь причина расстройства принца. Гамлет просит Горацио наблюдать за королем во время спектакля. Начинается представление. Гамлет по ходу пьесы её комментирует.Сцену отравления он сопровождает словами: «Он отравляет его в саду ради его державы. / Его зовут Гонзаго Сейчас вы увидите, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены».
Во время этой сцены король не выдержал. Он встал. Начался переполох. Полоний потребовал прекратить игру. Все уходят. Остаются Гамлет и Горацио. Они убеждены в преступлении короля — он выдал себя с головой.
Возвращаются Розенкранц и Гильдестерн. Они объясняют, как огорчен король и как недоумевает королева по поводу поведения Гамлета. Гамлет берет флейту и предлагает Гильдестерну сыграть на ней. Гильдестерн отказывается: «Я не владею этим искусством». Гамлет говорит с гневом: «Вот видите, что за негодную вещь вы из меня делаете? На мне вы готовы играть, вам кажется, что мои лады вы знаете…»
Полоний зовет Гамлета к матери — королеве.
Короля мучит страх, терзает нечистая совесть. «О, мерзок грех мой, к небу он смердит!» Но он уже совершил преступление, «грудь его чернее смерти». Он встает на колени, пытаясь молиться.
В это время проходит Гамлет — он идет в покои матери. Но он не хочет убивать презренного короля во время молитвы. «Назад, мой меч, узнай страшней обхват».
Полоний прячется за ковром в покоях королевы, чтобы подслушать разговор Гамлета с матерью.
Гамлет полон негодования. Боль, терзающая его сердце, делает дерзким его язык. Королева пугается и вскрикивает. Полоний обнаруживает себя за ковром, Гамлет с криком «Крыса, крыса», пронзает его шпагой, думая, что это король. Королева умоляет Гамлета о пощаде: «Ты мне глаза направил прямо в душу, /И в ней я вижу столько черных пятен, / Что их ничем не вывести…»
Появляется призрак… Он требует пощадить королеву.
Королева не видит и не слышит призрака, ей кажется, что Гамлет разговаривает с пустотой.Он похож на безумца.
Королева рассказывает королю о том, что в припадке безумия Гамлет убил Полония. «Он плачется о том, что совершил». Король решает немедленно отправить Гамлета в Англию в сопровождении Розенкранца и Гильдестерна, которым будет вручено тайное письмо Британцу об умерщвлении Гамлета. Полония он решает тайно похоронить, чтобы избежать слухов.
Гамлет и его друзья-предатели спешат на корабль. Они встречают вооруженных солдат. Гамлет расспрашивает их, чье войско и куда идет. Оказывается, это войско Норвежца, которое идет воевать с Польшей за клочок земли, который «за пять дукатов» жалко взять в аренду. Гамлет поражается тому, что люди не могут «уладить спор об этом пустяке».
Этот случай для него — повод к глубоким рассуждениям о том, что его мучит, а мучит его собственная нерешительность. Принц Фортинбрас «ради прихоти и вздорной славы» посылает на смерть двадцать тысяч, «как в постель», так как задета его честь. «Так как же я, — восклицает Гамлет, — я, чей отец убит, / чья мать в позоре» и живу, твердя «так надо сделать». «О мысль моя,отныне ты должна кровавой быть, иль прах тебе цена».
Узнав о гибели отца, тайком, из Парижа возвращается Лаэрт. Его ждет и другая беда: Офелия под бременем горя — смерти отца от руки Гамлета — сошла с ума. Лаэрт жаждет мести. Вооруженный,он врывается в покои короля. Король называет Гамлета виновником всех несчастий Лаэрта. В это время гонец приносит королю письмо, в котором Гамлет сообщает о своем возвращении. Король в недоумении, он понимает, что-то произошло. Но тут же у него созревает новый гнусный план,в который он вовлекает вспыльчивого, недалекого Лаэрта.
Он предлагает устроить поединок между Лаэртом и Гамлетом. А чтоб убийство состоялось наверняка,конец шпаги Лаэрта смазать смертельным ядом. Лаэрт согласен.
Королева со скорбью сообщает о гибели Офелии. Она «старалась по ветвям развесить свои венки,коварный сук сломался, она упала в рыдающий поток».
…Двое могильщиков роют могилу. И пробрасываются шуточками.
Появляются Гамлет и Горацио. О тщете всего живого рассуждает Гамлет. «Александр (Македонский.— Е. Ш.) умер, Александра похоронили, Александр превращается в прах; прах есть земля; из земли делают глину; и почему этой глиной, в которую он обратился, не могут заткнуть пивную бочку?»
Приближается похоронная процессия. Король, королева, Лаэрт, двор. Хоронят Офелию. Лаэрт прыгает в могилу и просит закопать его вместе с сестрой, фальшивой ноты не выносит Гамлет. Они схватываются с Лаэртом. «Её любил я; сорок тысяч братьев / всем множеством своей любви со мною не уравнялись бы», — в этих знаменитых словах Гамлета подлинное, глубокое чувство.
Король их разнимает. Его не устраивает непредсказуемый поединок. Он напоминает Лаэрту: «Будь терпелив и помни о вчерашнем; / Мы двинем дело к быстрому концу».
Горацио и Гамлет одни. Гамлет рассказывает Горацио, что ему удалось прочесть письмо короля.В нем содержалась просьба немедленно казнить Гамлета. Провидение хранило принца, и,воспользовавшись печаткой отца, он подменил письмо, в котором написал: «Подателей немедля умертвить». И с этим посланием Розенкранц и Гильдестерн плывут навстречу своей гибели.На корабль напали разбойники, Гамлет попал в плен и был доставлен в Данию. Теперь он готов к мщению.
Появляется Озрик — приближенный короля — и сообщает о том, что король побился об заклад, что Гамлет победит Лаэрта в поединке. Гамлет соглашается на поединок, но на сердце у него тяжесть,оно предчувствует ловушку.
Перед поединком он просит извинения у Лаэрта: «Мой поступок, задевший вашу честь, природу,чувство, / — Я это заявляю, — был безумным».
Король приготовил для верности ещё одну западню — он поставил кубок с отравленным вином, чтоб дать его Гамлету, когда тот захочет пить. Лаэрт ранит Гамлета, они меняются рапирами, Гамлет ранит Лаэрта. Королева выпивает отравленное вино за победу Гамлета. Король не сумел её остановить. Королева умирает, но успевает сказать: «О, Гамлет мой, — питье! Я отравилась». Лаэрт признается Гамлету в предательстве: «Король, король виновен…»
Гамлет отравленным клинком поражает короля, и сам умирает. Горацио хочет допить отравленное вино, чтобы последовать за принцем. Но умирающий Гамлет просит: «Дыши в суровом мире, чтоб мою / Поведать повесть». Горацио сообщает Фортинбрасу и английским послам о произошедшей трагедии.
Фортинбрас дает распоряжение: «Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина…» Пересказала Е. С. Шипова
Гамлет – выразитель
взглядов и идей эпохи Возрождения
Шекспир вступил в новый
XVII век как
зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее
десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает
цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира
природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в
расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее
полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой
трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в
котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было
иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то
вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой
образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным
содержанием. В образе Гамлета с
определенной силой выражено то состояние,
которое было типично для множества людей шекспировской
эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы.
Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи
трагедии сравнивают Гамлета сегодня
с Гамлетом вчерашним.
Вот таким вспоминает прежнего
Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч
солдата, язык ученого”
Для принца пороки
двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни
государства, и он
так измучен, так раздражен, что едва боковым
зрением улавливает другую
его сторону. Как принц, Гамлет
хорошо знает, чего
стоят так называемые “высокие” звания
и почести, за
которыми всегда срываются
случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой
надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание –
сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается
допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио
–рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все
схватывает на лету. В аристократической среде держится он
непринужденно, отлично зная все
винтики и механизм
ее этикета, к
простым людям не подделывается и не проявляет
никакого высокомерия. Не
только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот,
вследствие чего они кажутся
одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине
с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы
общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие
остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем
ни на йоту, хотя по
старинке он верит, что “душа
бессмертна”, что существуют овеянные небом
“благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает,
что все им
уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн.
Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но
что поделать, эти
душевные качества
встречаются крайне редко.
Иногда он играет
своим остроумием, мастерски пародирует
напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что
ее плутоватая функция сразу выплывает
наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке.
Физически он –
как в железных тисках, во дворце
ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость
суждений.
“Вялодушный дурень”!
Многократные укоры Гамлета самому себе
– симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас
делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета.
Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не
желчен и не опрометчив, но нечто есть
опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет
отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С
обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет
сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”,
к нему сам “рок взывает”, его не
страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”. Да и от
мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает
виновным. Непреклонность,
целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете
полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, –
требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает,
что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу,
сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо
Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же
оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для
тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать
нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не
вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу
не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан
крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно
созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с
порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они
принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета.
Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и
разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они
враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности,
подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы
ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем
к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой
невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное
существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ
Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он
борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на
взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда
Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности
Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц
датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия
(правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли
бы оправдать узурпацию престола Клавдием.
Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на
трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде
всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета.
Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1,
Гамлет уточняет: “Он человек был, человек
во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета.
Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо
враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении
с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует
решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей
кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к
престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не
может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся
красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию
трагедии человека.
Трагедию о Гамлете
все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от
остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что
непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с
нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные,
обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и
когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих
жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы
нашей обычной жизни. И когда мы вместе
с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, –
тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет,
когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта
машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово
“машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в
переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в
сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры –
Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с
каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира,
становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает
мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который
отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он
медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец,
произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с
актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его
пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет
несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении,
Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен
сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2.
Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный
повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О
мщенье! ”3
Гамлет вырвал,
наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел
я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя,
не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в
исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить
– Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов
восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их
деяний: “Двух тысяч душ, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена
клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность
самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен,
подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными
словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия,
который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено
всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония.
Отказавшийся от мести выступает соучастником
ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает
отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он
отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя,
которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для
чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос
этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или
решителен. Всей трагедией
подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в
мире. Это предмет трудного
раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это – первым героем мировой литературы, пережившим трагедию
отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета,
нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми,
с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней
верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и,
особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет
Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос
постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в
котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии
принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным
отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием
Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было,
или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то
лишь прекрасная и невоплощенная
возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического
одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество:
ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую
принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и
еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и
переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек
философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной,
бескомпромиссной, – жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает
невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия,
чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет”
вечно.
Отчужденный
от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и
Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их,
пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет
успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете
монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй;
над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни.
И даже инерция собственного характера,
как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем,
пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в
гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг
назад, к средневековым понятиям о “совести” и
“стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала
современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же
слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего
страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от
которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу
Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их
взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и
трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого
существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов,
первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть,
вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка
“безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но
главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам
яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут,
сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того
же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2,
чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям,
но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное
здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства,
Гамлет от этой миссии не отказывается. После
этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания,
умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные
бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его
временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к
будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в
памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка,
чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг
Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так
страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио
–рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это
оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи,
разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели?
Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и
потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии
Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое
время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием,
подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь
предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в
ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет,
пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет.
У Гамлета – нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не
хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности.
Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой
зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для
опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы”
эпохи. Одну эпоху ему приходится судить
по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел
возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда
Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком
случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а
Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не
упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, – говорит он. Для
Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая
раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина –
двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили
голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы
ни были популярны другие пьесы, ни одна
не может соперничать с
“Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и
свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II – М., Рипод классик, 2001,
Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения
передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета
сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч солдата, язык ученого”
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как
принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые
“высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету.
В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все
винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие
умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он
верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что
поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко. Иногда он
играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру
своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке. Физически
он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений.
“Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”, к нему сам
“рок взывает”, его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”. Да и от мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает виновным. Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия (правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием. Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета. Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1, Гамлет уточняет: “Он человек был, человек во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.
Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, – тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово “машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры – Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении, Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2. Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О мщенье! ”3
Гамлет вырвал, наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя, не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить – Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их деяний: “Двух тысяч душ, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен, подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия, который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония. Отказавшийся от мести выступает соучастником ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя, которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или решителен. Всей трагедией подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в мире. Это предмет трудного раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это – первым героем мировой литературы, пережившим трагедию отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета, нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми, с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и, особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было, или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то лишь прекрасная и невоплощенная возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество: ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной, бескомпромиссной, – жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия, чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет” вечно.
Отчужденный от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их, пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй; над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни. И даже инерция собственного характера, как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем, пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг назад, к средневековым понятиям о “совести” и
“стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам
уже очень трудно представить себе, как то же слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов, первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть, вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка “безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2, чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям, но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства, Гамлет от этой миссии не отказывается. После этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания, умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи, разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели? Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием, подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет, пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет. У Гамлета – нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности. Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы” эпохи. Одну эпоху ему приходится судить по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, – говорит он. Для Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина – двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы ни были популярны другие пьесы, ни одна не может соперничать с “Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II – М., Рипод классик, 2001,
Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет — не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч солдата, язык ученого”
Для принца пороки двора — концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые «высокие» звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум — все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что «душа бессмертна», что существуют овеянные небом «благочестивые духи» и «дышащие гиеной проклятые» духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано — напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко. Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он — как в железных тисках, во дворце ему — как в тюрьме, единственная его опора против всего света — независимость суждений.
«Вялодушный дурень»! Многократные укоры Гамлета самому себе — симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас делает раздумье…”2 Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”, к нему сам “рок взывает”, его не страшат никакие предвестия, он полон отваги — поистине “Немейский лев”. Да и от мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает виновным. Непреклонность, целостность, пластичность — черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, — таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия (правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием. Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета. Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1, Гамлет уточняет: “Он человек был, человек во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.
Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, — тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово “машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1 ).
Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры – Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении, Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2. Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О мщенье! ”3
Гамлет вырвал, наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя, не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить – Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их деяний: “Двух тысячдуш, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен, подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия, который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония. Отказавшийся от мести выступает соучастником ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя, которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или решителен. Всей трагедией подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в мире. Это предмет трудного раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это — первым героем мировой литературы, пережившим трагедию отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета, нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми, с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешныйбрак матери положил начало его разочарованию в человеке и, особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было, или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то лишь прекрасная и невоплощенная возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество: ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной, бескомпромиссной, — жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия, чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет” вечно.
Отчужденный от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их, пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй; над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни. И даже инерция собственного характера, как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем, пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг назад, к средневековым понятиям о “совести” и “стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов, первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть, вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка “безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2, чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям, но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства, Гамлет от этой миссии не отказывается. После этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания, умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи, разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели? Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием, подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет, пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет. У Гамлета — нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности. Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы” эпохи. Одну эпоху ему приходится судить по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, — говорит он. Для Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина – двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы ни были популярны другие пьесы, ни одна не может соперничать с “Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II — М., Рипод классик, 2001,
Что такое нравственный выбор? Мне кажется, многие люди задумывались об этом. Для себя я это вижу как выбор между правильным и неправильным, хорошим и плохим. С этим выбором, скорее всего, сталкивались все, и, наверное, он не из очень-то лёгких. Ведь бывают ситуации, когда правильным кажется и то, и то, а последствия наш выбор влечёт за собой разные, и порой они бывают весьма серьёзные.
Нравственный выбор может решить вопрос жизни и смерти. Например спасти друга или другого человека ценой собственной жизни. Бывает и наоборот – выбор малький, кажущийся совсем неважным, но он тоже показывает, каков человек на самом деле. Банальная помощь другу на контрольной. Ты можешь помочь ему, но не успеть сам, или же наоборот отказать ему и получить свою пятёрку.
В трагедии Уильяма Шекспира “Гамлет” примеров морального выбора очень много. Почти все герои пьесы решают, как правильно поступить в каких-то важных для них ситуациях. Это и Гамлет, и Лаэрт, и Офелия, и Розенкранц и Гильденстерн, Клавдий и Гертруда.
Например, выбор Лаэрта заключался в том, отравлять свою шпагу перед поединком с Гамлетом или нет? От этого зависил исход сражения, а также зависела и честность проходящего боя, честь самого Лаэрта. Розенкранц и Гильденстерн могли не предавать своего друга и помочь Гамлету отомстить за смерть своего отца Клавдию.
Однако самые главные решения для себя принимает Гамлет. На протяжении всех действий он пытается понять, как же ему поступить в той или иной ситуации, что это за собой повлечёт и что после этого может произойти. Нужно ли ему было мстить за своего отца собственному дяде и собственному матери?
Гамлет способен на решительные действия, но всё-таки он много обо всём думает, что могло бы стать с королевством после убийства нынешнего короля, что случилось бы с его матерью, если бы он хладнокровно убил своего дядю. Он устраивает спектакль, проверяет тем самым подлинность слов призрака отца насчёт своей смерти и только потом твёрдо принимает решение мстить. Однако Гамлет хочет не просто исправить преступление своего дяди, а в принципе изменить людей: “Век расшатался – и скверней всего, что я рожден восстановить его!”
Гамлет постоянно выбирает – “быть или не быть”, то есть действовать или нет. Благодаря трагедии Шекспира в мировой литературе появился герой, который совершает самый главный в своей жизни нравственный выбор.
В образе Гамлета показана мощная сила чувств, которой отличались люди эпохи Возрождения. Он горячо любит отца, гибель которого вместе с позорным браком матери вызывают в нем беспредельную боль и гнев. Гамлет любит Офелию, но разочаровывается в ней. Его жестокость и оскорбительные слова в обращении с девушкой свидетельствуют о силе его любви и разочарования.
Принц благороден и исходит из высоких гуманистических представлений о человеке. Он видит в людях сначала хорошие черты. Именно отсюда его желчное озлобление, когда он сталкивается с миром лжи и злодейства.
Гамлет способен на большую и верную дружбу. Ему чужды феодальные предрассудки. Людей он ценит по личным качествам, а не по положению, которое они занимают. Единственным его другом оказывается бедный студент Горацио. Гамлет презирает придворных-царедворцев, но дружески и радостно встречает людей искусства – нищих актеров. Гамлета любит народ. Об этом с тревогой говорит король Клавдий.
Гамлету свойственны сила воли, способность увлекаться борьбой, также характерная для людей эпохи Возрождения. Разгадав замысел своих врагов, он говорит матери, что согласен вступить в бой с ними. Высказывания его весьма решительны. Гамлет способен на смелые поступки. На корабле, когда его везут в Англию на смерть, он с молниеносной находчивостью изобретает способ спастись и вместо себя послать на казнь предателей.
Гамлет – человек философской мысли. В отдельных фактах он умеет видеть выражение больших общих явлений. В результате глубоких размышлений он приходит к мрачным выводам. Он называет мир «буйным садом, плодящим лишь дикое и злое семя». Принц заявляет, что «Дания – тюрьма, и весь мир – тюрьма». В знаменитом монологе «Быть или не быть» Гамлет высказывает сомнения в ценности самой жизни, он перечисляет различные бедствия человека, рисует нравы общества, где царят гнет и несправедливость. Трагедия Гамлета в том, что он одинок. Он не в силах противостоять системе, в которой ведущими являются отношения злобы и ненависти.
Образ Гамлета намного опередил свое время. Проблемы, которые поднимаются в пьесе, до сих пор не решены человечеством. Трагедия Шекспира сохраняет свою актуальность и остроту и в наши дни. Она с успехом идет на сценах лучших театров мира.
Гамлет выразитель взглядов и идей эпохи Возрождения
Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч солдата, язык ученого”
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые “высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко. Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений.
“Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет “человек судьбы”, к нему сам “рок взывает”, его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”.Да и от мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает виновным. Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо Гамлета то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они “расшатали” век. Они конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия (правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием. Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета. Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1, Гамлет уточняет: “Он человек был, человек во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.
Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, – тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово “машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном
Похожие работы
В трагедии Шекспира «Гамлет» показывается жизнь эпохи Возрождения. Гамлет — человек своего времени, потому не всегда его понимает нынешний читатель. В то же время Гамлет поза временами, потому что проблемы, которые он решает, – вечные, они волновали разных людей в разные времена. Вероятно, от появления на этом свете первого человека возник вопрос о добре и зле. Между этими двумя понятиями идет вечная борьба. Человеку же выпало на судьбу выбирать между добром и злом. Кому-то удается уравновесить их, найти «золотую середину», кто-то постоянно изменяет свою позицию, потому что никак не поймет, что же действительно есть зло, а что — добро. Так и Гамлет, ведь и он говорил, что искоренить зло можно только злом.
Гамлет проходить путь духовного самопознания, путь роста, внутреннего возмужания. Ему непросто покинуть свет розовых детских мечтаний, в плену которых он жил, и воспринять жизнь такой, какой оно есть в действительности. У Гамлета была любящая семья, он получил в жизни все лучшее. И вот наступает конец сказки. Волшебный мир приятных мечтаний и сюрпризов окончился — перед Гамлетом появилась настоящая жизнь во всей своей неприкрытой черноте. Он теряет родного отца, вместо трона имеет другое наследство — льстивого дядю-убийцу; даже мать теперь он увидел совсем другой: способной на измену, измену памяти отца и чести семьи. Гамлету очень трудно. Как быть? Принять ли мир таким, каким он есть, стать ли на бой с злом? Жить ли за общими правилами и делать вид, что все в порядке, назвать ли все своими именами? Гамлет знает, как должно быть в идеале, он хочет идеала. В одном из монологов принц говорит, что человек — самое драгоценное сокровище, «венец природы». Кто же, как ни человек, должен быть наиболее добропорядочным, высокопорядочным, благородным?
Гамлет с болью в душе убеждается, что большинство людей — не такие уже и высокогуманные личности, потому в отчаянии выкрикивает.
Гамлет становится свидетелем и участником человеческой трагедии: ему одному открывается то, чего не замечают другие, – приходит в упадок мораль, разрушается понятие чести и обязанности, теряются идеалы добра и правды. Как и ради чего жить человеку в этом мире? Что более благородно? «Быть или не быть» значит «Как жить?», «Во имя чего жить?». И этот вопрос принадлежит к разряду вечных. И ответ на него ищет каждый для себя. Здесь не могут быть готовых рецептов, указаний, справочников. Кому-то эти вопросы решить проще, кому-то сложнее, а кому-то они и в голову не приходят. Эти вопросы близки тем, кто умеет задумываться, кто пытается не просто жить «день до вечера».
В течение трагедии Гамлет будто растет, мужает, он познает мудрость жизни и его непростые законы. Гамлет погибает. Но он погибает не через свою слабость или ошибки, а через свою интеллигентность, добропорядочность. Пытаясь вывести на чистую воду зло, погибает сам и погибают вокруг него люди.
В трагедии поражает то, что приходит к выводу: человек — подлое создание. Если такие люди, которые должны быть мудрее, лучшими, не могут цивилизованно решить вопрос, то чего же ожидать от необразованного, невоспитанного простонародья? Так и хочется сказать словами современной рекламы: «Если власть не может помочь человеку…».
Я считаю, что это нет так и если не допускать в сердце «черные пятна, то можно достичь многого»
Общественная мысль, литература, искусство эпохи Возрождения решительно отбросили средневековые догмы о необходимости ежечасного смирения духа и плоти, отрешенности от всего реального, покорного ожидания того часа, когда человек перейдет в «потусторонний мир», и обратились к человеку с его мыслями, чувствами и страстями, к его земной жизни с ее радостями и страданиями.
Трагедия «Гамлет» – «зеркало», «летопись века». В ней отпечаток времени, в которое не только отдельные личности – целые народы оказались как бы между молотом и наковальней: позади, да и в настоящем, – феодальные отношения, уже в настоящем и впереди – буржуазные отношения; там – суеверие, фанатизм, здесь – вольнодумство, но и всемогущество золота. Общество стало гораздо богаче, но и нищеты стало больше; индивиду куда свободнее, но и произволу стало вольготней.
Государство, в котором живет, изнывая от язв его и пороков, принц Датский, это вымышленная Дания. Писал же Шекспир о современной ему Англии. Все в его пьесе – герои, мысли, проблемы, характеры – принадлежит обществу, в котором жил Шекспир. «Гамлет» наполнен столь глубоким философским содержанием, в трагедии дана такая широкая картина современной Шекспиру жизни, в ней созданы такие грандиозные человеческие характеры, что мысли и чувства писателя, заключенные в этом шедевре шекспировской драматургии, стали близки и созвучны не только его современникам, но и людям иных исторических эпох. II. Гамлет – выразитель взглядов и идей эпохи Возрождения. Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества. Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий «Гамлет». Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: «Взор вельможи, меч солдата, язык ученого».
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые “высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое «раненое имя» в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко.
Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу. Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений. “Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
«Трусами нас делает раздумье…» Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: «Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!»3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – «человек судьбы», к нему сам «рок взывает», его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине «Немейский лев». виновным.
Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
«Из жалости я должен быть жесток», – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: «Я наказан мучительным недугом». Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется. Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, «не дудка в пальцах у Фортуны», из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы. Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром. Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они «расшатали» век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету. Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета.
Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл. Благодаря некоторым «отвлекающим» эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
Трагедия «Гамлет» – «зеркало», «летопись века». В ней отпечаток времени, в которое не только отдельные личности – целые народы оказались как бы между молотом и наковальней: позади, да и в настоящем, – феодальные отношения, уже в настоящем и впереди – буржуазные отношения; там – суеверие, фанатизм, здесь – вольнодумство, но и всемогущество золота. Общество стало гораздо богаче, но и нищеты стало больше; индивиду куда свободнее, но и произволу стало вольготней.
Государство, в котором живет, изнывая от язв его и пороков, принц Датский, это вымышленная Дания. Писал же Шекспир о современной ему Англии. Все в его пьесе – герои, мысли, проблемы, характеры – принадлежит обществу, в котором жил Шекспир. «Гамлет» наполнен столь глубоким философским содержанием, в трагедии дана такая широкая картина современной Шекспиру жизни, в ней созданы такие грандиозные человеческие характеры, что мысли и чувства писателя, заключенные в этом шедевре шекспировской драматургии, стали близки и созвучны не только его современникам, но и людям иных исторических эпох. II. Гамлет – выразитель взглядов и идей эпохи Возрождения. Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества. Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий «Гамлет». Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: «Взор вельможи, меч солдата, язык ученого».
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые “высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое «раненое имя» в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко.
Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу. Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений. “Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
«Трусами нас делает раздумье…» Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: «Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!»3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – «человек судьбы», к нему сам «рок взывает», его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине «Немейский лев». виновным.
Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
«Из жалости я должен быть жесток», – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: «Я наказан мучительным недугом». Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется. Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, «не дудка в пальцах у Фортуны», из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы. Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром. Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они «расшатали» век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету. Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета.
Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл. Благодаря некоторым «отвлекающим» эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч солдата, язык ученого”
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые “высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко. Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений.
“Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”, к нему сам “рок взывает”, его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”. Да и от мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает виновным. Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия (правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием. Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета. Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1, Гамлет уточняет: “Он человек был, человек во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.
Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, – тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово “машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры – Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении, Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2. Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О мщенье! ”3
Гамлет вырвал, наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя, не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить – Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их деяний: “Двух тысяч душ, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен, подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия, который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония. Отказавшийся от мести выступает соучастником ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя, которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или решителен. Всей трагедией подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в мире. Это предмет трудного раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это – первым героем мировой литературы, пережившим трагедию отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета, нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми, с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и, особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было, или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то лишь прекрасная и невоплощенная возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество: ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной, бескомпромиссной, – жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия, чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет” вечно.
Отчужденный от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их, пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй; над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни. И даже инерция собственного характера, как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем, пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг назад, к средневековым понятиям о “совести” и “стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов, первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть, вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка “безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2, чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям, но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства, Гамлет от этой миссии не отказывается. После этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания, умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи, разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели? Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием, подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет, пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет. У Гамлета – нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности. Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы” эпохи. Одну эпоху ему приходится судить по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, – говорит он. Для Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина – двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы ни были популярны другие пьесы, ни одна не может соперничать с “Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II – М., Рипод классик, 2001,
Шекспир вступил в новый
XVII век как
зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее
десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает
цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира
природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в
расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее
полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой
трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в
котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было
иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то
вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой
образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным
содержанием. В образе Гамлета с
определенной силой выражено то состояние,
которое было типично для множества людей шекспировской
эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы.
Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи
трагедии сравнивают Гамлета сегодня
с Гамлетом вчерашним.
Вот таким вспоминает прежнего
Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч
солдата, язык ученого”
Для принца пороки
двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни
государства, и он
так измучен, так раздражен, что едва боковым
зрением улавливает другую
его сторону. Как принц, Гамлет
хорошо знает, чего
стоят так называемые “высокие” звания
и почести, за
которыми всегда срываются
случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой
надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание –
сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается
допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио
–рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все
схватывает на лету. В аристократической среде держится он
непринужденно, отлично зная все
винтики и механизм
ее этикета, к
простым людям не подделывается и не проявляет
никакого высокомерия. Не
только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот,
вследствие чего они кажутся
одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине
с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы
общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие
остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем
ни на йоту, хотя по
старинке он верит, что “душа
бессмертна”, что существуют овеянные небом
“благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает,
что все им
уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн.
Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но
что поделать, эти
душевные качества
встречаются крайне редко.
Иногда он играет
своим остроумием, мастерски пародирует
напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что
ее плутоватая функция сразу выплывает
наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке.
Физически он –
как в железных тисках, во дворце
ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость
суждений.
“Вялодушный дурень”!
Многократные укоры Гамлета самому себе
– симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас
делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета.
Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не
желчен и не опрометчив, но нечто есть
опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет
отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С
обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет
сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”,
к нему сам “рок взывает”, его не
страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”. Да и от
мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает
виновным. Непреклонность,
целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете
полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, –
требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает,
что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу,
сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо
Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же
оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для
тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать
нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не
вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу
не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан
крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно
созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с
порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они
принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета.
Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и
разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они
враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности,
подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы
ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем
к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой
невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное
существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ
Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он
борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на
взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда
Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности
Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц
датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия
(правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли
бы оправдать узурпацию престола Клавдием.
Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на
трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде
всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета.
Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1,
Гамлет уточняет: “Он человек был, человек
во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета.
Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо
враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении
с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует
решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей
кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к
престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не
может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся
красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию
трагедии человека.
Трагедию о Гамлете
все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от
остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что
непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с
нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные,
обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и
когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих
жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы
нашей обычной жизни. И когда мы вместе
с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, –
тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет,
когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта
машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово
“машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в
переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в
сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры –
Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с
каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира,
становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает
мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который
отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он
медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец,
произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с
актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его
пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет
несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении,
Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен
сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2.
Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный
повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О
мщенье! ”3
Гамлет вырвал,
наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел
я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя,
не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в
исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить
– Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов
восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их
деяний: “Двух тысяч душ, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена
клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность
самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен,
подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными
словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия,
который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено
всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония.
Отказавшийся от мести выступает соучастником
ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает
отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он
отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя,
которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для
чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос
этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или
решителен. Всей трагедией
подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в
мире. Это предмет трудного
раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это – первым героем мировой литературы, пережившим трагедию
отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета,
нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми,
с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней
верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и,
особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет
Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос
постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в
котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии
принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным
отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием
Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было,
или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то
лишь прекрасная и невоплощенная
возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического
одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество:
ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую
принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и
еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и
переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек
философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной,
бескомпромиссной, – жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает
невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия,
чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет”
вечно.
Отчужденный
от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и
Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их,
пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет
успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете
монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй;
над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни.
И даже инерция собственного характера,
как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем,
пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в
гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг
назад, к средневековым понятиям о “совести” и
“стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала
современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же
слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего
страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от
которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу
Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их
взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и
трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого
существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов,
первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть,
вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка
“безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но
главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам
яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут,
сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того
же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2,
чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям,
но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное
здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства,
Гамлет от этой миссии не отказывается. После
этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания,
умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные
бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его
временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к
будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в
памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка,
чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг
Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так
страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио
–рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это
оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи,
разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели?
Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и
потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии
Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое
время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием,
подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь
предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в
ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет,
пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет.
У Гамлета – нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не
хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности.
Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой
зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для
опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы”
эпохи. Одну эпоху ему приходится судить
по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел
возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда
Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком
случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а
Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не
упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, – говорит он. Для
Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая
раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина –
двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили
голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы
ни были популярны другие пьесы, ни одна
не может соперничать с
“Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и
свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II – М., Рипод классик, 2001,
Перед нами прошла вся жизнь Гамлета. Хотя трагедия охватывает несколько месяцев, но это был период настоящего превращения героя из мальчика, который никогда не сталкивался с будничной чернотой жизни, в мыслителя, философа, готового к действиям юноши.
Несколько штрихов Шекспир подает для изображения того, каким Гамлет был до того, как возникли в его жизни сложные вопросы.
Гамлет был принцем Датским, наследником королевского трона. Имел ничем не омраченную жизнь, учился в наилучшем Виттенберзском университете, который был символом свободной мысли, «синонимом духовной реформации ХVI века».
Гамлет не только был знаком с научной мыслью в свое время, он хорошо знал литературу, искусство, сам писал стихотворения, знал правила сценического действия. Как настоящий человек в свое время, Гамлет владел и мечом.
Гамлет — настоящий гуманист, он хорошо понимал недостатки в свое время и мог бы быть мудрым правителем.
Как сын своего отца, Гамлет должен отомстить за честь семьи, убить Клавдия, который не только отравил брата-короля, но и виновный в грехе «кровосмешения». Братоубийца плодит вокруг себя только зло. Беда Гамлета в том, что он не хочет быть продолжателем зла — ведь, чтобы искоренить зло, Гамлету придется применить то же зло. Ему трудно ступить на такой путь. Героя раздирает раздвоенность: дух отца призывает к мести, внутренний же голос останавливает «действие зла». Гамлет пытается вывести зло, как говорят, «на чистую воду». Для этого и устраивает он представление.
Гамлет надеялся, что король и сам теперь сознается в совершенном преступлении. Он и сознается, но один на один, только в монологе с собой. Гамлет теряет благоприятный момент и дает возможность выиграть королю, который плетет против него новые сети зла.
Гамлет умеет быть решительным — убивает же он Полония, думая, что то король; отправляет хладнокровно на смерть Гильденстерна и Розенкранца, с горькой иронией, отмечая, что «Жизнь для человека — это сказать: «Раз». Почему же Гамлет так долго не осмеливается отомстить Клавдию, наказать его?
Не только об отплате за личную несправедливость или только месть за убитого отца думает Гамлет — душу его теребят размышления о необходимости битвы с мировым злом.
Гамлет берет на себя ответственность за мировое зло, хочет установить «связь времен», возобновить равновесие добра и зла. Но он бессилен перед миром неправды. Гамлет верит в силу правды, он завещает Горацио сказать о нем «повесть» людям. Значит, он осознает, что побороть зло дано еще не ему, он должен только пролагать путь к «логову» зла.
Пусть буду я жестоким — и не зверем,
Пусть ранит острое слово — не кинжал,
– так думает иногда Гамлет.
Он — человек своей эпохи, который несет в себе ее раздвоенность. С одной стороны, Гамлет понимает, что человек — венец всего живого, украшение природы; с другой — убеждается, что человек недалеко ушел от животного, он обычный «прах», «глина». Гамлет убежден, что потустороннего мира не существует и в то же время убеждается в противоположном: слова Привидения являются правдой. Гамлет может действовать и действует, но его раздирают совесть и сомнения, он готов к мести и бездействует; он не может решиться на одно убийство, а его поведение влечет гибель тех людей, которые не должны были бы быть наказаны.
Вероятно, Гамлет «сам себя перехитрил»: слишком много говорит, размышляет, делает все, кроме главного. Человек — это прекрасное, совершенное создание. Эти убеждения человека своей эпохи столкнулись со старым образом жизни, в котором все средства прекрасны для достижения своей цели, в котором действуют законы негуманные, жестокие. В борьбе с макиавелистами Гамлет погибает. Он похож на Дон Кихота, который тоже вышел на борьбу с целым миром.
Такие герои погибают. Погибают физически. Но духовно живут вечно. Тревожат мнения людей, побуждают их к поискам смысла жизни. Благодаря таким, как Гамлет, человек остается человеком, существом совершенным — «Homo sapiens» находится в постоянном поиске истины, решая вопрос за вопросам: «Быть или не быть?».
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему? Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием.
В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи. Пьеса о датском принце наполнена автобиографическим содержанием из жизни поэта, что становится особенно очевидным, когда заходит речь об актерах, с воспроизведением войны театров, с упоминанием Геркулеса с его ношей, эмблемы театра “Глобус”.
Пьеса по содержанию становится современной, хотя по поэтике, с явлением Призрака, это трагический миф, как у древних греков. Осовременивание содержания пьесы, просто одной из линий сюжета у Шекспира создает глубину и широту, соответствующую миросозерцанию поэта и эпохи Возрождения в целом. Шекспир шутя разложил все по полочкам для сотни книг о театре эпохи Возрождения в Англии. И он же сам мог встретить актеров из своей труппы или других трупп в Тичфилде или Гринвиче с радушием и изысканностью, свойственными ему. Удивительно, с какой живостью встречает Гамлет актеров, ни тени меланхолии, можно подумать, он состоял в труппе, во всяком случае, он был завсегдатаем театров. . И вся сцена с актером, выступающим с монологом о гибели Трои, – это театр в театре, с перспективой до глубин времен и с оценкой значения театра, злободневной и сегодня.
Персонаж из средневековой повести выходит на сцену из современной жизни, неся в себе вершинные ее мысли о человеке и театре, – кто же это? Принц Гамлет? Да, конечно, но таким выдает нам его Шекспир, вкладывая в его уста свои переживания и мысли, ибо сам пребывает в состоянии принца, не потому, что недавно умер его отец, совсем недавно обезглавлен граф Эссекс, а его друг-покровитель граф Саутгемптон в Тауэре, не потому, что королева Елизавета стара и, не назначая наследника, может ввергнуть страну в смуту, а во совокупности всех событий века, столь блестящего еще совсем недавно, но ныне уходящего в ночь Расставшись с актерами, Гамлет задумывается о себе, и звучит удивительный монолог столь же о театре, его воздействии, сколь о смятенье, в каком пребывает его душа. Это рефлексия, какая могла бы коснуться души героя и без видимых причин, но причины вопиют и взывают к мщенью.
Гамлет восторгается вдохновеньем актера, не находя его в себе для свершения мести, поскольку он не злодей, не рвется к власти, это не нерешительность, в чем он упрекает себя, это человечность. А явление Призрака – это из средневекового мировоззрения, не факт, и Гамлет решает прибегнуть к силе искусства, которую столь выразительно продемонстрировал актер. Леонардо да Винчи, кроме искусства, обратился бы к опыту. Далее, уже не ограничивается воспроизведением своих мыслей и переживаний, а схватывает образ героя высокой мысли, который измерил границы земного бытия, но обращает весь пафос горестных раздумий против любимой девушки, которая не переносит перемены в его отношении к ней, сопряженной, к тому же, его безумием. Быть или не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль Обидчицы судьбы иль лучше встретить С оружьем море бед и положить Конец волненьям? Умереть. Забыться.
И все. И знать, что этот сон – предел Сердечных мук и тысячи лишений, Присущих телу. Это ли не цель Желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть.
И видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят? Вот объясненье. …. Здесь весь Гамлет, высокое поэтическое создание, сотканное из чувств и мыслей поэта, высказанных в сонетах; здесь весь человек, каким он предстает уже у древних трагиков.
Основная тема шекспировской трагедии – обличение старого феодального мира, его жестокого, бессердечного отношения к живому человеческому чувству, и нескончаемых междоусобных распрей.
В 1601 году появился шекспировский “Гамлет”.
Дело не в том, что Гамлет будто бы слабый от рождения человек. Ведь он сам говорит, что у него есть “воля и сила”. Вопрос гораздо глубже. Шекспировское время породило гуманистов-мыслителей, которые, видя окружающую ложь и неправду и мечтая о других, справедливых человеческих отношениях, вместе с тем остро чувствовали свое бессилие воплотить эту мечту в действительность. Гамлет называет человека “красой вселенной, венцом всего живущего”. Но вокруг себя в королевском замке он видит людей грубых и закоснелых в своем тупом самодовольстве:
Единственным другом Гамлета является бедный студент Горацио.
Еще до встречи с Призраком Гамлет с отвращением смотрит на окружающую его действительность:
Рассказ Призрака о подлом убийстве окончательно раскрывает глаза Гамлету на преступность окружающего его мира. Он постоянно возвращается к мысли о том, что все вокруг торопит его ускорить месть. Свою личную месть Гамлет выполняет, убив Клавдия. Но большая задача, которую сам Гамлет лишь смутно осознает, – преобразование действительности, – остается для него непосильной. Он не видит пути к этому преобразованию, как не видели этого пути и Шекспир и другие гуманнисты той эпохи. И причина тут заключалась, конечно, не в субъективных их качествах, но в объективно неизбежной и не зависящей от них исторической ограниченности их сознания как людей XVI века. Они могли только мечтать о справедливых человеческих отношениях.
Этот разлад между мечтой и действительностью часто порождал чувство глубокой скорби, мучительного недовольства собой, тревожного беспокойства. Гамлет весь в смятении, весь в искании. Он порывист, легко переходит от одного настроения к другому. Каждый раз он появляется перед нами в новом состоянии: то он скорбит об отце, то, охваченный отчаянием, то тепло приветствует Горацио, то издевается над Полонием, то (после сцены “мышеловки”) хохочет над разоблаченным королем… При этом Гамлет – отнюдь не безрассудный “мечтатель”, смотрящий на жизнь сквозь “романтический туман”. Он ясными глазами видит жизнь: иначе бы он так не страдал. Он проницателен в зоркости своих наблюдений: он, например, сразу догадывается, что Розенкранц и Гильденстерн подосланы к нему Клавдием и что беседу его с Офелией подслушивает Полоний.
В течение всей трагедии Гамлет – страстный, негодующий обличитель. Сила Гамлета не в том, что он разрешил вопрос, но в том, что он поставил вопрос о несправедливости окружающего его мира, который он называет тюрьмой, и как мог и как умел разоблачал этот мир.
Шекспировский герой стал пламенным выразителем тех новых взглядов,которые принесла с собой эпоха Возрождения, когда передовые умычеловечества стремились восстановить не только утраченное за тысячелетиесредневековья понимание искусства древнего мира, но и доверие человека ксобственным силам без упований на милости и помощь неба. Общественная мысль, литература, искусство эпохи Возрождениярешительно отбросили средневековые догмы о необходимости ежечасногосмирения духа и плоти, отрешенности от всего реального, покорного ожиданиятого часа, когда человек перейдет в «потусторонний мир», и обратились кчеловеку с его мыслями, чувствами и страстями, к его земной жизни с еерадостями и страданиями. Трагедия “Гамлет” – “зеркало”, “летопись века”. В ней отпечатоквремени, в которое не только отдельные личности – целые народы оказалиськак бы между молотом и наковальней: позади, да и в настоящем, – феодальныеотношения, уже в настоящем и впереди – буржуазные отношения; там –суеверие, фанатизм, здесь – вольнодумство, но и всемогущество золота.Общество стало гораздо богаче, но и нищеты стало больше; индивиду кудасвободнее, но и произволу стало вольготней.
Площадь перед замком в Эльсиноре. На страже Марцелл и Бернард, датские офицеры. К ним позднее присоединяется Горацио, ученый друг Гамлета, принца Датского. Он пришел удостовериться в рассказе о ночном появлении призрака, схожего с датским королем, недавно умершим. Горацио склонен считать это фантазией. Полночь. И грозный призрак в полном военном облачении появляется. Горацио потрясен, он пытается с ним заговорить. Горацио, размышляя над увиденным,считает появление призрака знаком «каких-то смут для государства». Он решает рассказать о ночном видении принцу Гамлету, прервавшему ученье в Виттенберге в связи с внезапной кончиной отца. Скорбь Гамлета усугубляет то, что мать вскорости после смерти отца вышла замуж за его брата.Она, «башмаков не износив, в которых шла за гробом», бросилась в объятия человека недостойного,«плотный сгусток мяса». Душа Гамлета содрогнулась: «Каким докучным, тусклым и ненужным, / Мне кажется, все, что ни есть на свете! О мерзость!»
Горацио поведал Гамлету о ночном призраке. Гамлет не колеблется: «Дух Гамлета в оружье! Дело плохо; / Здесь что-то кроется. Скорей бы ночь! / Терпи, душа; изоблачится зло, / Хотя б от глаз в подземный мрак ушло».
Призрак отца Гамлета поведал о страшном злодеянии.
Когда король мирно отдыхал в саду, его брат влил ему в ухо смертельный сок белены. «Так я во сне от братственной руки / Утратил жизнь, венец и королеву». Призрак просит Гамлета отомстить за него. «Прощай, прощай. И помни обо мне» — с этими словами призрак удаляется.
Мир перевернулся для Гамлета… Он клянется отомстить за отца. Он просит друзей хранить в тайне эту встречу и не удивляться странности его поведения.
Тем временем ближний вельможа короля Полоний отправляет своего сына Лаэрта на учебу в Париж.Тот дает свои братские наставления сестре Офелии, и мы узнаем о чувстве Гамлета, от которого Лаэрт остерегает Офелию: «Он в подданстве у своего рожденья; / Он сам себе не режет свой кусок, / Как прочие; от выбора его / Зависят жизнь и здравье всей державы».
Его слова подтверждает и отец — Полоний. Он запрещает ей проводить время с Гамлетом. Офелия рассказывает отцу, что к ней приходил принц Гамлет и был он как будто не в себе. Взяв её за руку,«он издал вздох столь скорбный и глубокий, / Как если бы вся грудь его разбилась и гасла жизнь».Полоний решает, что странное поведение Гамлета в последние дни объясняется тем, что он «безумен от любви». Он собирается рассказать об этом королю.
Король, совесть которого отягощена убийством, обеспокоен поведением Гамлета. Что кроется за ним — сумасшествие? Или что иное? Он призывает Розенкранца и Гильдестерна, в прошлом друзей Гамлета, и просит их выведать у принца его тайну. За это он обещает «монаршью милость».Приходит Полоний и высказывает предположение, что безумство Гамлета вызвано любовью.В подтверждение своих слов он показывает письмо Гамлета, взятое им у Офелии. Полоний обещает послать дочь на галерею, где часто гуляет Гамлет, чтобы удостовериться в его чувствах.
Розенкранц и Гильдестерн безуспешно пытаются выведать тайну принца Гамлета. Гамлет понимает,что они подосланы королем.
Гамлет узнает, что приехали актеры, столичные трагики, которые ему так нравились прежде, и ему приходит в голову мысль: использовать актеров для того, чтобы убедиться в виновности короля.Он договаривается с актерами, что они будут играть пьесу о гибели Приама, а он туда вставитдва-три стиха своего сочинения. Актеры согласны. Гамлет просит первого актера прочесть монолог об убиении Приама. Актер читает блистательно. Гамлет взволнован. Поручая актеров заботам Полония, он в одиночестве размышляет. Он должен знать точно о преступлении: «Зрелище — петля,чтоб заарканить совесть короля».
Король расспрашивает Розенкранца и Гильдестерна об успехах их миссии. Они признаются, что не сумели ничего выведать: «Расспрашивать себя он не дает / И с хитростью безумства ускользает…»
Они же докладывают королю, что приехали бродячие актеры, и Гамлет приглашает на представление короля и королеву.
Гамлет прогуливается в одиночестве и произносит, размышляя, свой знаменитый монолог: «Быть или не быть — таков вопрос…» Почему мы так держимся за жизнь? В которой «глумленье века, гнет сильного, насмешка гордеца». И сам отвечает на свой вопрос: «Страх чего-то после смерти — / Безвестный край, откуда нет возврата / Земным скитальцам» — смущает волю.
Полоний подсылает Офелию к Гамлету. Гамлет быстро понимает, что их разговор подслушивают и что Офелия пришла по наущению короля и отца. И он разыгрывает роль сумасшедшего, дает ей совет идти в монастырь. Прямодушная Офелия убита речами Гамлета: «О, что за гордый ум сражен! Вельможи, / Бойца, ученого — взор, меч, язык; / Цвет и надежда радостной державы, / Чекан изящества, зерцало вкуса, / Пример примерных — пал, пал до конца!» Король же удостоверяется, что не любовь причина расстройства принца. Гамлет просит Горацио наблюдать за королем во время спектакля. Начинается представление. Гамлет по ходу пьесы её комментирует.Сцену отравления он сопровождает словами: «Он отравляет его в саду ради его державы. / Его зовут Гонзаго Сейчас вы увидите, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены».
Во время этой сцены король не выдержал. Он встал. Начался переполох. Полоний потребовал прекратить игру. Все уходят. Остаются Гамлет и Горацио. Они убеждены в преступлении короля — он выдал себя с головой.
Возвращаются Розенкранц и Гильдестерн. Они объясняют, как огорчен король и как недоумевает королева по поводу поведения Гамлета. Гамлет берет флейту и предлагает Гильдестерну сыграть на ней. Гильдестерн отказывается: «Я не владею этим искусством». Гамлет говорит с гневом: «Вот видите, что за негодную вещь вы из меня делаете? На мне вы готовы играть, вам кажется, что мои лады вы знаете…»
Полоний зовет Гамлета к матери — королеве.
Короля мучит страх, терзает нечистая совесть. «О, мерзок грех мой, к небу он смердит!» Но он уже совершил преступление, «грудь его чернее смерти». Он встает на колени, пытаясь молиться.
В это время проходит Гамлет — он идет в покои матери. Но он не хочет убивать презренного короля во время молитвы. «Назад, мой меч, узнай страшней обхват».
Полоний прячется за ковром в покоях королевы, чтобы подслушать разговор Гамлета с матерью.
Гамлет полон негодования. Боль, терзающая его сердце, делает дерзким его язык. Королева пугается и вскрикивает. Полоний обнаруживает себя за ковром, Гамлет с криком «Крыса, крыса», пронзает его шпагой, думая, что это король. Королева умоляет Гамлета о пощаде: «Ты мне глаза направил прямо в душу, /И в ней я вижу столько черных пятен, / Что их ничем не вывести…»
Появляется призрак… Он требует пощадить королеву.
Королева не видит и не слышит призрака, ей кажется, что Гамлет разговаривает с пустотой.Он похож на безумца.
Королева рассказывает королю о том, что в припадке безумия Гамлет убил Полония. «Он плачется о том, что совершил». Король решает немедленно отправить Гамлета в Англию в сопровождении Розенкранца и Гильдестерна, которым будет вручено тайное письмо Британцу об умерщвлении Гамлета. Полония он решает тайно похоронить, чтобы избежать слухов.
Гамлет и его друзья-предатели спешат на корабль. Они встречают вооруженных солдат. Гамлет расспрашивает их, чье войско и куда идет. Оказывается, это войско Норвежца, которое идет воевать с Польшей за клочок земли, который «за пять дукатов» жалко взять в аренду. Гамлет поражается тому, что люди не могут «уладить спор об этом пустяке».
Этот случай для него — повод к глубоким рассуждениям о том, что его мучит, а мучит его собственная нерешительность. Принц Фортинбрас «ради прихоти и вздорной славы» посылает на смерть двадцать тысяч, «как в постель», так как задета его честь. «Так как же я, — восклицает Гамлет, — я, чей отец убит, / чья мать в позоре» и живу, твердя «так надо сделать». «О мысль моя,отныне ты должна кровавой быть, иль прах тебе цена».
Узнав о гибели отца, тайком, из Парижа возвращается Лаэрт. Его ждет и другая беда: Офелия под бременем горя — смерти отца от руки Гамлета — сошла с ума. Лаэрт жаждет мести. Вооруженный,он врывается в покои короля. Король называет Гамлета виновником всех несчастий Лаэрта. В это время гонец приносит королю письмо, в котором Гамлет сообщает о своем возвращении. Король в недоумении, он понимает, что-то произошло. Но тут же у него созревает новый гнусный план,в который он вовлекает вспыльчивого, недалекого Лаэрта.
Он предлагает устроить поединок между Лаэртом и Гамлетом. А чтоб убийство состоялось наверняка,конец шпаги Лаэрта смазать смертельным ядом. Лаэрт согласен.
Королева со скорбью сообщает о гибели Офелии. Она «старалась по ветвям развесить свои венки,коварный сук сломался, она упала в рыдающий поток».
…Двое могильщиков роют могилу. И пробрасываются шуточками.
Появляются Гамлет и Горацио. О тщете всего живого рассуждает Гамлет. «Александр (Македонский.— Е. Ш.) умер, Александра похоронили, Александр превращается в прах; прах есть земля; из земли делают глину; и почему этой глиной, в которую он обратился, не могут заткнуть пивную бочку?»
Приближается похоронная процессия. Король, королева, Лаэрт, двор. Хоронят Офелию. Лаэрт прыгает в могилу и просит закопать его вместе с сестрой, фальшивой ноты не выносит Гамлет. Они схватываются с Лаэртом. «Её любил я; сорок тысяч братьев / всем множеством своей любви со мною не уравнялись бы», — в этих знаменитых словах Гамлета подлинное, глубокое чувство.
Король их разнимает. Его не устраивает непредсказуемый поединок. Он напоминает Лаэрту: «Будь терпелив и помни о вчерашнем; / Мы двинем дело к быстрому концу».
Горацио и Гамлет одни. Гамлет рассказывает Горацио, что ему удалось прочесть письмо короля.В нем содержалась просьба немедленно казнить Гамлета. Провидение хранило принца, и,воспользовавшись печаткой отца, он подменил письмо, в котором написал: «Подателей немедля умертвить». И с этим посланием Розенкранц и Гильдестерн плывут навстречу своей гибели.На корабль напали разбойники, Гамлет попал в плен и был доставлен в Данию. Теперь он готов к мщению.
Появляется Озрик — приближенный короля — и сообщает о том, что король побился об заклад, что Гамлет победит Лаэрта в поединке. Гамлет соглашается на поединок, но на сердце у него тяжесть,оно предчувствует ловушку.
Перед поединком он просит извинения у Лаэрта: «Мой поступок, задевший вашу честь, природу,чувство, / — Я это заявляю, — был безумным».
Король приготовил для верности ещё одну западню — он поставил кубок с отравленным вином, чтоб дать его Гамлету, когда тот захочет пить. Лаэрт ранит Гамлета, они меняются рапирами, Гамлет ранит Лаэрта. Королева выпивает отравленное вино за победу Гамлета. Король не сумел её остановить. Королева умирает, но успевает сказать: «О, Гамлет мой, — питье! Я отравилась». Лаэрт признается Гамлету в предательстве: «Король, король виновен…»
Гамлет отравленным клинком поражает короля, и сам умирает. Горацио хочет допить отравленное вино, чтобы последовать за принцем. Но умирающий Гамлет просит: «Дыши в суровом мире, чтоб мою / Поведать повесть». Горацио сообщает Фортинбрасу и английским послам о произошедшей трагедии.
Фортинбрас дает распоряжение: «Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина…» Пересказала Е. С. Шипова
Гамлет – выразитель
взглядов и идей эпохи Возрождения
Шекспир вступил в новый
XVII век как
зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее
десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает
цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира
природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в
расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее
полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой
трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в
котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было
иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то
вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой
образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным
содержанием. В образе Гамлета с
определенной силой выражено то состояние,
которое было типично для множества людей шекспировской
эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы.
Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи
трагедии сравнивают Гамлета сегодня
с Гамлетом вчерашним.
Вот таким вспоминает прежнего
Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч
солдата, язык ученого”
Для принца пороки
двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни
государства, и он
так измучен, так раздражен, что едва боковым
зрением улавливает другую
его сторону. Как принц, Гамлет
хорошо знает, чего
стоят так называемые “высокие” звания
и почести, за
которыми всегда срываются
случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой
надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание –
сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается
допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио
–рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все
схватывает на лету. В аристократической среде держится он
непринужденно, отлично зная все
винтики и механизм
ее этикета, к
простым людям не подделывается и не проявляет
никакого высокомерия. Не
только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот,
вследствие чего они кажутся
одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине
с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы
общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие
остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем
ни на йоту, хотя по
старинке он верит, что “душа
бессмертна”, что существуют овеянные небом
“благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает,
что все им
уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн.
Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но
что поделать, эти
душевные качества
встречаются крайне редко.
Иногда он играет
своим остроумием, мастерски пародирует
напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что
ее плутоватая функция сразу выплывает
наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке.
Физически он –
как в железных тисках, во дворце
ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость
суждений.
“Вялодушный дурень”!
Многократные укоры Гамлета самому себе
– симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас
делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета.
Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не
желчен и не опрометчив, но нечто есть
опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет
отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С
обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет
сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”,
к нему сам “рок взывает”, его не
страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”. Да и от
мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает
виновным. Непреклонность,
целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете
полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, –
требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает,
что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу,
сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо
Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же
оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для
тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать
нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не
вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу
не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан
крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно
созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с
порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они
принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета.
Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и
разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они
враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности,
подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы
ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем
к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой
невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное
существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ
Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он
борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на
взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда
Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности
Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц
датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия
(правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли
бы оправдать узурпацию престола Клавдием.
Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на
трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде
всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета.
Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1,
Гамлет уточняет: “Он человек был, человек
во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета.
Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо
враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении
с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует
решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей
кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к
престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не
может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся
красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию
трагедии человека.
Трагедию о Гамлете
все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от
остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что
непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с
нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные,
обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и
когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих
жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы
нашей обычной жизни. И когда мы вместе
с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, –
тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет,
когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта
машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово
“машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в
переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в
сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры –
Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с
каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира,
становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает
мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который
отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он
медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец,
произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с
актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его
пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет
несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении,
Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен
сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2.
Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный
повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О
мщенье! ”3
Гамлет вырвал,
наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел
я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя,
не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в
исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить
– Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов
восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их
деяний: “Двух тысяч душ, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена
клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность
самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен,
подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными
словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия,
который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено
всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония.
Отказавшийся от мести выступает соучастником
ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает
отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он
отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя,
которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для
чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос
этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или
решителен. Всей трагедией
подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в
мире. Это предмет трудного
раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это – первым героем мировой литературы, пережившим трагедию
отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета,
нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми,
с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней
верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и,
особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет
Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос
постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в
котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии
принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным
отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием
Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было,
или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то
лишь прекрасная и невоплощенная
возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического
одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество:
ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую
принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и
еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и
переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек
философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной,
бескомпромиссной, – жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает
невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия,
чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет”
вечно.
Отчужденный
от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и
Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их,
пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет
успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете
монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй;
над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни.
И даже инерция собственного характера,
как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем,
пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в
гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг
назад, к средневековым понятиям о “совести” и
“стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала
современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же
слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего
страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от
которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу
Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их
взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и
трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого
существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов,
первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть,
вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка
“безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но
главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам
яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут,
сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того
же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2,
чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям,
но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное
здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства,
Гамлет от этой миссии не отказывается. После
этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания,
умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные
бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его
временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к
будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в
памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка,
чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг
Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так
страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио
–рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это
оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи,
разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели?
Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и
потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии
Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое
время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием,
подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь
предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в
ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет,
пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет.
У Гамлета – нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не
хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности.
Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой
зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для
опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы”
эпохи. Одну эпоху ему приходится судить
по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел
возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда
Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком
случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а
Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не
упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, – говорит он. Для
Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая
раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина –
двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили
голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы
ни были популярны другие пьесы, ни одна
не может соперничать с
“Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и
свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II – М., Рипод классик, 2001,
Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения
передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета
сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч солдата, язык ученого”
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как
принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые
“высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету.
В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все
винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие
умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он
верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что
поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко. Иногда он
играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру
своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке. Физически
он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений.
“Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”, к нему сам
“рок взывает”, его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”. Да и от мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает виновным. Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия (правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием. Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета. Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1, Гамлет уточняет: “Он человек был, человек во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.
Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, – тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово “машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры – Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении, Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2. Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О мщенье! ”3
Гамлет вырвал, наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя, не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить – Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их деяний: “Двух тысяч душ, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен, подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия, который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония. Отказавшийся от мести выступает соучастником ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя, которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или решителен. Всей трагедией подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в мире. Это предмет трудного раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это – первым героем мировой литературы, пережившим трагедию отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета, нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми, с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешный брак матери положил начало его разочарованию в человеке и, особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было, или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то лишь прекрасная и невоплощенная возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество: ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной, бескомпромиссной, – жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия, чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет” вечно.
Отчужденный от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их, пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй; над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни. И даже инерция собственного характера, как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем, пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг назад, к средневековым понятиям о “совести” и
“стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам
уже очень трудно представить себе, как то же слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов, первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть, вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка “безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2, чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям, но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства, Гамлет от этой миссии не отказывается. После этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания, умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи, разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели? Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием, подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет, пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет. У Гамлета – нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности. Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы” эпохи. Одну эпоху ему приходится судить по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, – говорит он. Для Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина – двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы ни были популярны другие пьесы, ни одна не может соперничать с “Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II – М., Рипод классик, 2001,
Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет — не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч солдата, язык ученого”
Для принца пороки двора — концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые «высокие» звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум — все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что «душа бессмертна», что существуют овеянные небом «благочестивые духи» и «дышащие гиеной проклятые» духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано — напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко. Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он — как в железных тисках, во дворце ему — как в тюрьме, единственная его опора против всего света — независимость суждений.
«Вялодушный дурень»! Многократные укоры Гамлета самому себе — симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас делает раздумье…”2 Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет – “человек судьбы”, к нему сам “рок взывает”, его не страшат никакие предвестия, он полон отваги — поистине “Немейский лев”. Да и от мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает виновным. Непреклонность, целостность, пластичность — черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо Гамлета – то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они “расшатали” век. Они – конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, — таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия (правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием. Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета. Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1, Гамлет уточняет: “Он человек был, человек во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.
Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно – мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, — тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово “машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1 ).
Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры – Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном тоне – в монологе после сцены с актерами, согласившимися сыграть пред королем-узурпатором изобличающую его пьесу. Для полноты сходства событий, с убийством его отца Гамлет допишет несколько строк, и “мышеловка” будет готова. Договорившись об ее исполнении, Гамлет остается один, вспоминает актера, читавшего ему монолог, восхищен сыгранной тем страстью, хотя, казалось бы “что он Гекубе? Что ему Гекуба?”2. Но это – достойный пример для подражания ему, Гамлету, имеющему действительный повод потрясти небо и землю. Он же молчит, когда ему следует воскликнуть: “О мщенье! ”3
Гамлет вырвал, наконец, у себя это слово, чтобы тут же одуматься и одернуть себя: “Ну и осел я, нечего сказать”.
Гамлет откровенно идет на разрыв с ролью трагического героя, не умея и, как оказывается, не желая выступить привычным публике героем-мстителем.
Тем более что эту роль есть, кому сыграть. Показать ее в исполнении сможет актер, участвующий в “мышеловке”, а непосредственно воплотить – Лаэрт, Фортинбрас… Гамлет готов восхититься их решимостью, их чувством чести, но не может не ощущать бессмысленность их деяний: “Двух тысячдуш, десятков тысяч денег / Не жалко за какой-то сена клок!”. Так Гамлет отзывается на поход Фортинбраса в Польшу.
На этом героическом фоне отчетливее проступает бездеятельность самого Гамлета, диагноз которой ставят уже два столетия: слаб, нерешителен, подавлен обстоятельствами, наконец, болен.
Иными словами, такова божественная справедливость, воплощенная мировым законом бытия, который может быть подорван: если кому-то причинено зло, значит, зло причинено всем, зло проникло в мир. В акте мщения восстанавливается гармония. Отказавшийся от мести выступает соучастником ее уничтожения.
Таков закон, от которого дерзает отступить Гамлет. Шекспир и зрители его эпохи, безусловно, понимали, от чего он отступил в своей медлительности. И сам Гамлет хорошо знает роль мстителя, которую он никак на себя не примет.
Гамлет знает, для чего он рожден, но найдет ли он силы исполнить свое предназначение? И вопрос этот относится не к его человеческим качествам: силен он или слаб, вял или решителен. Всей трагедией подразумевается вопрос не о том, каков Гамлет, а о том, каково его место в мире. Это предмет трудного раздумья, его смутных догадок.
Гамлет выбрал мысль, сделавшись “первым рефлектирующим”, а через это — первым героем мировой литературы, пережившим трагедию отчуждения и одиночества, погруженным в самого себя и свои мысли.
Катастрофично отчуждение Гамлета, нарастающее по ходу действия. Довершается его разрыв с прежде близкими людьми, с прежним собой, со всем миром представлений, в котором он жил, с прежней верой… Смерть отца потрясла его и породила подозрения. Поспешныйбрак матери положил начало его разочарованию в человеке и, особенно – в женщине, разрушил его собственную любовь.
Любил ли Гамлет Офелию? Любила ли она его? Этот вопрос постоянно возникает при прочтении трагедии, но не имеет ответа в ее сюжете, в котором отношения героев не строятся как любовные. Они сказываются иными мотивами: отцовским запретом Офелии принимать сердечные излияния Гамлета и ее повиновением родительской воле; любовным отчаянием Гамлета, подсказанным его ролью сумасшедшего; подлинным безумием Офелии, сквозь которое словами песен прорываются воспоминания о том, что было, или о том, что не было между ними. Если любовь Офелии и Гамлета существует, то лишь прекрасная и невоплощенная возможность, намеченная до начала сюжета и уничтоженная в нем.
Офелия не разбивает круг трагического одиночества Гамлета, напротив, дает ему острее почувствовать это одиночество: ее превращают в послушное орудие интриги и делают опасной приманкой, на которую принца пытаются поймать. Судьба Офелии не менее трагична, чем судьба Гамлета, и еще более трогательна, но каждый из них отдельно встречает свою судьбу и переживает свою трагедию.
Офелии не дано понять, что Гамлет – человек философской мысли, что в страданиях мысли, правдивой, требовательной, бескомпромиссной, — жребий Гамлета, что гамлетовское “я обвиняю” передает невыносимость его положения в конкретном мире, где извращены все понятия, чувства, связи, где кажется ему, что время остановилось и “так есть, так будет” вечно.
Отчужденный от семьи, от любви, Гамлет теряет веру и в дружбу, преданный Розенкранцем и Гильденстерном. Их он отправляет на смерть, которая была уготовлена ему при их, пусть невольном, содействии. Все время казнящий себя за бездеятельность, Гамлет успевает немало совершить в трагедии.
Говорят даже о двух Гамлетах: Гамлете действия и Гамлете монологов, весьма между собой различных. Колеблющийся и размышляющий – второй; над первым же еще сохраняет власть инерция общепринятого, инерция самой жизни. И даже инерция собственного характера, как мы можем судить, по своей природе отнюдь не слабого, решительного во всем, пока дело не касается главного решения – мстить. Гамлет – просветившийся в гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг назад, к средневековым понятиям о “совести” и “стране, откуда никто не возвращался”. “Совесть”, как и гуманизм, стала современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от которого новое сознание стремилось освободиться. К людям народа влечет душу Гамлета, к Гамлету – их души, “к нему пристрастна буйная толпа”, но это их взаимное тяготение не приводит к их соединению. Трагедия Гамлета – это и трагедия народа.
Задумываясь о смысле человеческого существования, Гамлет произносит самый волнующий и глубокий из своих монологов, первые слова которого давно уже стали крылатым выражением: “Быть или не быть, вот в чем вопрос”. Этот монолог содержит целый клубок вопросов. Тут загадка “безвестного края, откуда нет возврата земным скитальцам”, и многое другое. Но главное – выбор поведения в жизни. Быть может, “покорятся пращам и стрелам яростной судьбы?” – спрашивает себя Гамлет. “Иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?”. Вот выход, в самом деле, героический. Не для того же создан человек “с мыслью столь обширной, глядящей и вперед и вспять”2, чтобы “богоподобный разум… праздно плесневел”!
Гамлета чаще влечет к философским раздумьям, но уж если судьба вручила ему титаническую миссию восстановить нравственное здоровье рода человеческого, навсегда избавить людей от подлости и негодяйства, Гамлет от этой миссии не отказывается. После этого не слабохарактерностью Гамлета объяснять надо его метания, колебания, умственные и эмоциональные тупики, а историческими условиями, когда народные бунты кончались поражением. Слиться с народом – ни в его борьбе, ни в его временной покорности – Гамлет не мог.
Гамлет несет в себе луч великой надежды – горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание – сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом, Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио –рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
Трагичен ли образ Гамлета? Ведь так часто это оспаривается. Спрашивают, разве Гамлет не падает духом от малейшей неудачи, разве не растрачивается впустую весь его пыл, не попадают удары его мимо цели? Да, но это потому, что хочется ему большего, чем он в состоянии выполнить, и потому отвага его растрачивается впустую. Ведь самое страшное в трагедии Гамлета – не столько преступление Клавдия, сколько то, что в Дании за короткое время свыклись с деспотизмом и рабством, грубой силой и тупым послушанием, подлостью и трусостью. Самое страшное в том, что свершившееся злодейство теперь предано забвению теми, кто знает обстоятельства смерти короля. Вот пред чем в ужасе Гамлет.
Прежде чем совершить злое дело, человек ждет, пока у него “совесть” утихомирится, пройдет, словно немочь. У кого-то пройдет. У Гамлета — нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности. Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы” эпохи. Одну эпоху ему приходится судить по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.
Гамлет не раз на протяжении песни имел возможность покарать Клавдия. Почему, например, он не наносит удар, когда Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а Гамлету необходимо отправить ее в ад. Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не упустил случая. “Оба света для меня презренны”1, — говорит он. Для Гамлета – не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая раздвоенность гамлетовского характера носит исторический характер: ее причина – двойственное состояние “современника”, в сознании которого вдруг заговорили голоса и стали действовать силы других времен.
Как бы ни были популярны другие пьесы, ни одна не может соперничать с “Гамлетом”, в котором человек современной эпохи впервые узнавал себя и свои проблемы.
Список литературы
Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, собр. в 2-х томах, т.II — М., Рипод классик, 2001,
Что такое нравственный выбор? Мне кажется, многие люди задумывались об этом. Для себя я это вижу как выбор между правильным и неправильным, хорошим и плохим. С этим выбором, скорее всего, сталкивались все, и, наверное, он не из очень-то лёгких. Ведь бывают ситуации, когда правильным кажется и то, и то, а последствия наш выбор влечёт за собой разные, и порой они бывают весьма серьёзные.
Нравственный выбор может решить вопрос жизни и смерти. Например спасти друга или другого человека ценой собственной жизни. Бывает и наоборот – выбор малький, кажущийся совсем неважным, но он тоже показывает, каков человек на самом деле. Банальная помощь другу на контрольной. Ты можешь помочь ему, но не успеть сам, или же наоборот отказать ему и получить свою пятёрку.
В трагедии Уильяма Шекспира “Гамлет” примеров морального выбора очень много. Почти все герои пьесы решают, как правильно поступить в каких-то важных для них ситуациях. Это и Гамлет, и Лаэрт, и Офелия, и Розенкранц и Гильденстерн, Клавдий и Гертруда.
Например, выбор Лаэрта заключался в том, отравлять свою шпагу перед поединком с Гамлетом или нет? От этого зависил исход сражения, а также зависела и честность проходящего боя, честь самого Лаэрта. Розенкранц и Гильденстерн могли не предавать своего друга и помочь Гамлету отомстить за смерть своего отца Клавдию.
Однако самые главные решения для себя принимает Гамлет. На протяжении всех действий он пытается понять, как же ему поступить в той или иной ситуации, что это за собой повлечёт и что после этого может произойти. Нужно ли ему было мстить за своего отца собственному дяде и собственному матери?
Гамлет способен на решительные действия, но всё-таки он много обо всём думает, что могло бы стать с королевством после убийства нынешнего короля, что случилось бы с его матерью, если бы он хладнокровно убил своего дядю. Он устраивает спектакль, проверяет тем самым подлинность слов призрака отца насчёт своей смерти и только потом твёрдо принимает решение мстить. Однако Гамлет хочет не просто исправить преступление своего дяди, а в принципе изменить людей: “Век расшатался – и скверней всего, что я рожден восстановить его!”
Гамлет постоянно выбирает – “быть или не быть”, то есть действовать или нет. Благодаря трагедии Шекспира в мировой литературе появился герой, который совершает самый главный в своей жизни нравственный выбор.
В образе Гамлета показана мощная сила чувств, которой отличались люди эпохи Возрождения. Он горячо любит отца, гибель которого вместе с позорным браком матери вызывают в нем беспредельную боль и гнев. Гамлет любит Офелию, но разочаровывается в ней. Его жестокость и оскорбительные слова в обращении с девушкой свидетельствуют о силе его любви и разочарования.
Принц благороден и исходит из высоких гуманистических представлений о человеке. Он видит в людях сначала хорошие черты. Именно отсюда его желчное озлобление, когда он сталкивается с миром лжи и злодейства.
Гамлет способен на большую и верную дружбу. Ему чужды феодальные предрассудки. Людей он ценит по личным качествам, а не по положению, которое они занимают. Единственным его другом оказывается бедный студент Горацио. Гамлет презирает придворных-царедворцев, но дружески и радостно встречает людей искусства – нищих актеров. Гамлета любит народ. Об этом с тревогой говорит король Клавдий.
Гамлету свойственны сила воли, способность увлекаться борьбой, также характерная для людей эпохи Возрождения. Разгадав замысел своих врагов, он говорит матери, что согласен вступить в бой с ними. Высказывания его весьма решительны. Гамлет способен на смелые поступки. На корабле, когда его везут в Англию на смерть, он с молниеносной находчивостью изобретает способ спастись и вместо себя послать на казнь предателей.
Гамлет – человек философской мысли. В отдельных фактах он умеет видеть выражение больших общих явлений. В результате глубоких размышлений он приходит к мрачным выводам. Он называет мир «буйным садом, плодящим лишь дикое и злое семя». Принц заявляет, что «Дания – тюрьма, и весь мир – тюрьма». В знаменитом монологе «Быть или не быть» Гамлет высказывает сомнения в ценности самой жизни, он перечисляет различные бедствия человека, рисует нравы общества, где царят гнет и несправедливость. Трагедия Гамлета в том, что он одинок. Он не в силах противостоять системе, в которой ведущими являются отношения злобы и ненависти.
Образ Гамлета намного опередил свое время. Проблемы, которые поднимаются в пьесе, до сих пор не решены человечеством. Трагедия Шекспира сохраняет свою актуальность и остроту и в наши дни. Она с успехом идет на сценах лучших театров мира.
Гамлет выразитель взглядов и идей эпохи Возрождения
Шекспир вступил в новый XVII век как зрелый и овеянный славой художник. Началось последнее десятилетие его творчества.
Художник с огромной силой выражает мысли и настроения передовых людей своего времени, он создает цикл своих великих трагедий.
По мысли Шекспира природа человека неотрывна от добра. И истоки трагедии писатель видит в расхождении природы человека и его поведения. Этот конфликт Шекспир наиболее полно и ярко показал в одной из самых своих значительных трагедий “Гамлет”.
Каждое время по-новому переживало ситуации и проблемы этой трагедии. В течении почти четырех веков она служила человечеству зеркалом, в котором каждое поколение рассматривало свое лицо. И всякий раз это лицо было иным. Сохраняя свой строгий костюм, датский принц представал то пылким, то вялым, то гуманным, то холодным. Почему?
Гамлет – не узко-бытовой образ, но характер, наполненный огромным философским и жизненным содержанием. В образе Гамлета с определенной силой выражено то состояние, которое было типично для множества людей шекспировской эпохи.
Понять героя любой драмы можно исходя из логики самой драмы. Не то с Гамлетом. Недаром другие персонажи трагедии сравнивают Гамлета сегодня с Гамлетом вчерашним. Вот таким вспоминает прежнего Гамлета Офелия: “Взор вельможи, меч солдата, язык ученого”
Для принца пороки двора – концентрация нравов всей парадной, официальной жизни государства, и он так измучен, так раздражен, что едва боковым зрением улавливает другую его сторону. Как принц, Гамлет хорошо знает, чего стоят так называемые “высокие” звания и почести, за которыми всегда срываются случайности рождения или прихоти властелина. Гамлет несет в себе луч великой надежды горячий интерес к будущему человечества. Последнее его желание сохранить свое “раненое имя” в памяти потомства, и, когда Горацио намеревается допить остаток яда из кубка, чтобы умереть вслед за другом
Гамлет молит его не делать это. Отныне долг Горацио рассказать людям о том, что произошло с Гамлетом и почему он так страдал.
У Гамлета глубокий и подвижный ум – все схватывает на лету. В аристократической среде держится он непринужденно, отлично зная все винтики и механизм ее этикета, к простым людям не подделывается и не проявляет никакого высокомерия. Не только серьезным своим речам, даже каламбурам, шуткам, остротам всегда придает он глубокомысленный поворот, вследствие чего они кажутся одновременно и доходчивыми, и замысловатыми. Оставаясь наедине с самим собой, Гамлет как бы импровизирует; его раздумья не перепевы общих истин обихода житейского, а самобытные, давно выстраданные и вот здесь, сейчас родившиеся, не успевшие остыть, превратиться в сухие умозаключения. Благочестия в нем ни на йоту, хотя по старинке он верит, что “душа бессмертна”, что существуют овеянные небом “благочестивые духи” и “дышащие гиеной проклятые” духи. Он далек от самодовольства, не считает, что все им уже познано – напротив, в окружающем его мире, уверен он, бесконечно много еще неразгаданных тайн. Доверчивый к людям, Гамлет ждет от них откровенности и прямоты, но что поделать, эти душевные качества встречаются крайне редко. Иногда он играет своим остроумием, мастерски пародирует напыщенную манеру своих собеседников и делает это так, что ее плутоватая функция сразу выплывает наружу.
Думает Гамлет не по чужой указке. Физически он – как в железных тисках, во дворце ему – как в тюрьме, единственная его опора против всего света – независимость суждений.
“Вялодушный дурень”! Многократные укоры Гамлета самому себе – симптомы разобщенности мысли и воли.
“Трусами нас делает раздумье…”2Между тем вялость и трусость не в натуре Гамлета. Вспомним, перед дуэлью с Лаэртом Гамлет страшит его, говоря: “Хоть я не желчен и не опрометчив, но нечто есть опасное во мне, чего мудрей стеречься. Руки прочь!”3. Что Гамлет отважен, он докажет на пути в Англию, когда на его корабль нападут пираты. С обнаженной шпагой в руке, он перескочит на палубу разбойничьего судна и будет сражаться один против целого экипажа.
Неудивительно, ведь Гамлет “человек судьбы”, к нему сам “рок взывает”, его не страшат никакие предвестия, он полон отваги – поистине “Немейский лев”.Да и от мщения за отца Гамлет вовсе не уклоняется: безжалостен ко всем, кого считает виновным. Непреклонность, целостность, пластичность – черты подлинно героического характера, и как раз эти черты в Гамлете полностью отсутствуют.
“Из жалости я должен быть жесток”, – требует от самого себя Гамлет, когда обвинят свою мать в утрате женского достоинства.
Бывает, что Гамлет теряет над собой контроль, становится невменяем и, подобно врачу, сам себе ставит диагноз: “Я наказан мучительным недугом”2. Лицо Гамлета то холодная застывшая маска, то по нему скользят гримасы, улыбкой же оно никогда не озаряется.
Саркастические, даже грубые каламбуры Гамлета унизительны для тех, кому они адресованы. Веселых, безобидных каламбуров от Гамлета ждать нечего. Притом он самобытен, “не дудка в пальцах у Фортуны”, из уст его не вылетают стертые, банальные, ходячие словечки, даже грубости его неповторимы.
Гамлет последовательно осознает свою трагедию и ведет борьбу не вслепую, а отчетливо представляя себе, какой перед ним противник.
Герой Шекспира дан крупным планом. Масштаб личности Гамлета возрастает оттого, что не одно созерцание всеобъемлющего зла характеризует героя, но также единоборство с порочным миром.
Противники Гамлета, в свою очередь, не бездействуют, они принимают вызов. Их нельзя недооценивать. Они обусловили трагедию Гамлета. Они “расшатали” век. Они конкретные носители порока, виновники беззаконий и разврата, в совокупности своей составляющие враждебный Гамлету мир зла. Они враждебны не только Гамлету.
Гамлет, видно, не освобожден от суеверий, что, в частности, подтверждается его нежеланием убить Клавдия во время молитвы. Но было бы ошибкой искать религиозные мотивы в трагедии Гамлета. Гораздо ближе мы подойдем к истине, если сосредоточим свое внимание на другом. Жизнь стала такой невыносимой, что для умного, честного и бескорыстного Гамлета земное существование теряет смысл.
Благодаря некоторым “отвлекающим” эпизодам углубляется образ Гамлета, его человечность становится не столь суровой, как в тех сценах, где он борется. Теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание, – таковы те новые штрихи, которые появляются в портрете, когда Шекспир показывает Гамлета, беседующего с актерами.
О целеустремленности Шекспира свидетельствует одна важная деталь в построении образа Гамлета. Принц датский после смерти отца имеет право на престол, он достиг совершеннолетия (правда, не совсем ясно сколько ему лет). Никакие ссылки на незрелость не могли бы оправдать узурпацию престола Клавдием. Но Гамлет ни разу не заявляет о своих правах, он не стремится сесть на трон. Включи Шекспир этот мотив в трагедию, она бы потеряла многое, прежде всего не столь отчетливо бы выявлялась социальная сущность борьбы Гамлета. Когда Горацио говорит об умершем монархе, что это “истый был король”1, Гамлет уточняет: “Он человек был, человек во всем”. Вот истинная мера всех вещей, высший критерий для Гамлета. Сколько границ в этом сложном образе?
Он непримиримо враждебен к Клавдию. Он по-дружески расположен к актерам. Он грубоват в общении с Офелией. Он обходителен с Горацио. Он сомневается в себе. Он действует решительно и быстро. Он остроумен. Он умело владеет шпагой. Он боится божьей кары. Он богохульствует. Он обличает свою мать и любит ее. Он равнодушен к престолонаследию. Он с гордостью вспоминает отца-короля. Он много думает. Он не может и не хочет сдержать свою ненависть. Вся эта богатейшая гамма меняющихся красок воспроизводит величие человеческой личности, подчинена раскрытию трагедии человека.
Трагедию о Гамлете все единогласно считают загадочной. Всем кажется, что она отличается от остальных трагедий самого Шекспира и других авторов прежде всего тем, что непременно вызывает некоторое непонимание и удивление зрителя.
Трагедия может совершать невероятные эффекты с нашими чувствами, она заставляет их постоянно превращаться в противоположные, обманываться в своих ожиданиях, наталкиваться на противоречия, раздваиваться; и когда мы переживаем “Гамлета”, нам кажется, что мы пережили тысячи человеческих жизней в один вечер, и точно мы успели почувствовать больше, чем в целые годы нашей обычной жизни. И когда мы вместе с героем начинаем чувствовать, что он более не принадлежит себе, что он делает не то, что он делать был бы должен, – тогда именно трагедия вступает в свою силу. Замечательно выражает это Гамлет, когда в письме к Офелии клянется ей в вечной любви до тех пор, пока “эта машина” принадлежит ему. Русские переводчики обыкновенно передают слово “машина” словом “тело”, не понимая, что в этом слове самая суть трагедии (в переводе Б. Пастернака: “Твой навеки, драгоценнейшая, пока цела эта машина”1).
Самое ужасное в сознании эпохи было то, что перерождался объект ее самой глубокой веры Человек. Вместе с этим сознанием приходила боязнь поступка, действия, ибо с каждым шагом человек все далее продвигался в глубь несовершенного мира, становился причастным его несовершенствам: «Так всех нас в трусов превращает мысль…” 1
Почему медлит Гамлет? Сакраментальный вопрос, на который отчасти уже дан ответ. Поэтому зададим другой: “А откуда нам известно, что он медлит?” Прежде всего, от Гамлета, казнящего, понукающего себя к действию.
Завершая второй акт, Гамлет, наконец, произнесет нужное слово и как будто в нужном
Похожие работы
В трагедии Шекспира «Гамлет» показывается жизнь эпохи Возрождения. Гамлет — человек своего времени, потому не всегда его понимает нынешний читатель. В то же время Гамлет поза временами, потому что проблемы, которые он решает, – вечные, они волновали разных людей в разные времена. Вероятно, от появления на этом свете первого человека возник вопрос о добре и зле. Между этими двумя понятиями идет вечная борьба. Человеку же выпало на судьбу выбирать между добром и злом. Кому-то удается уравновесить их, найти «золотую середину», кто-то постоянно изменяет свою позицию, потому что никак не поймет, что же действительно есть зло, а что — добро. Так и Гамлет, ведь и он говорил, что искоренить зло можно только злом.
Гамлет проходить путь духовного самопознания, путь роста, внутреннего возмужания. Ему непросто покинуть свет розовых детских мечтаний, в плену которых он жил, и воспринять жизнь такой, какой оно есть в действительности. У Гамлета была любящая семья, он получил в жизни все лучшее. И вот наступает конец сказки. Волшебный мир приятных мечтаний и сюрпризов окончился — перед Гамлетом появилась настоящая жизнь во всей своей неприкрытой черноте. Он теряет родного отца, вместо трона имеет другое наследство — льстивого дядю-убийцу; даже мать теперь он увидел совсем другой: способной на измену, измену памяти отца и чести семьи. Гамлету очень трудно. Как быть? Принять ли мир таким, каким он есть, стать ли на бой с злом? Жить ли за общими правилами и делать вид, что все в порядке, назвать ли все своими именами? Гамлет знает, как должно быть в идеале, он хочет идеала. В одном из монологов принц говорит, что человек — самое драгоценное сокровище, «венец природы». Кто же, как ни человек, должен быть наиболее добропорядочным, высокопорядочным, благородным?
Гамлет с болью в душе убеждается, что большинство людей — не такие уже и высокогуманные личности, потому в отчаянии выкрикивает.
Гамлет становится свидетелем и участником человеческой трагедии: ему одному открывается то, чего не замечают другие, – приходит в упадок мораль, разрушается понятие чести и обязанности, теряются идеалы добра и правды. Как и ради чего жить человеку в этом мире? Что более благородно? «Быть или не быть» значит «Как жить?», «Во имя чего жить?». И этот вопрос принадлежит к разряду вечных. И ответ на него ищет каждый для себя. Здесь не могут быть готовых рецептов, указаний, справочников. Кому-то эти вопросы решить проще, кому-то сложнее, а кому-то они и в голову не приходят. Эти вопросы близки тем, кто умеет задумываться, кто пытается не просто жить «день до вечера».
В течение трагедии Гамлет будто растет, мужает, он познает мудрость жизни и его непростые законы. Гамлет погибает. Но он погибает не через свою слабость или ошибки, а через свою интеллигентность, добропорядочность. Пытаясь вывести на чистую воду зло, погибает сам и погибают вокруг него люди.
В трагедии поражает то, что приходит к выводу: человек — подлое создание. Если такие люди, которые должны быть мудрее, лучшими, не могут цивилизованно решить вопрос, то чего же ожидать от необразованного, невоспитанного простонародья? Так и хочется сказать словами современной рекламы: «Если власть не может помочь человеку…».
Я считаю, что это нет так и если не допускать в сердце «черные пятна, то можно достичь многого»