Обещала – выложила. Эссе в рамках курса Философии
Что такое философия? Дисциплина, изучающая наиболее общие существенные характеристики и фундаментальные принципы реальности и познания, бытия человека, отношения человека и мира, – гласит нам русская википедия. Получается, что это наука? Да, в школе бы меня такое определение вполне устроило. Но на втором курсе университета я ознакомилась с работой Мартина Хайдеггера, немецкого философа, которая заставила меня задуматься: а не является ли вопрос «Что такое философия?» – философским.
Люди разного времени, национальности и сфер деятельности пытались дать определение этому явлению – философия. Платон, например, считал, что философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил. Он считал, что Бог не философ, он не философствует, он просто знает. Мы, в отличии от него, не знаем. Поэтому и запускается этот таинственный процесс – философствование.
Философствование. Что же это за процесс такой? Снова обратимся мудрецам, на этот раз к немецкому философу Иммануилу Канту. Он считал, что философствование – это выход человека из состояния духовного несовершеннолетия, то есть тот момент, когда человек начинает жить своим умом. То есть философия – это своеобразное просвещение, а философ – человек, который мыслит самостоятельно, способный распоряжаться своей жизнью и несущий ответственность за свой выбор. Получается, если человек психологически зрелый, то человек философствует. Но зачем он это делает?
Человек обращается к философии за знанием. Ища истину, человек начинает философствовать. Будь то это моральная, нравственная сторона или вопрос о создании мира – путь начинается с философии. Например, в своё время из философии выделились физика, биология и психология.
Но путь этот у каждой личности свой. Ведь каждый духовно зрелый человек – личность, с собственной индивидуальностью. И каждый человек, философствуя, формирует свое, индивидуальное мировоззрение, основанное на личной системе ценностей, иначе говоря, на представлениях о “благе” – о том, что для человека “хорошо” или “полезно”, к чему он “должен” стремиться. Иначе говоря, свою собственную философию.
Получается, единой философии нет. Мировоззрений ровно столько, сколько личностей было и есть в этом мире. И именно столько понятий и определений философии существует. Ведь каждый трактует ее по-своему. Такое мнение есть и у меня.
Так что такое философия в моем понимании. Однозначного ответа я дать не могу, определение философии зависит скорее от контекста.
Например, философия в рамках университета, как дисциплина, – это все же наука. Точнее мы изучаем лишь только один раздел философии – метафизика. Он исследует первоначальную природу реальности, мира и бытия. То есть объект изучения присутствует. Мы изучаем вполне конкретные понятия, знакомимся с новым языком, узнаем новые факты, анализируем. Чем не наука?
Но вот в реальности такое определение оказывается очень узким и поверхностным. Это происходит хотя бы потому, что нет одного общего философского стандарта, ибо сколько личностей – столько философий. Что же тогда есть философия в реальности? Как и у большинства людей, у меня возникает ассоциация со словом «мировоззрение». И наверное, это одно из самых понятных и точных определений философии. Ведь если подумать, из чего состоит философия? Из взглядов, мнений, принципов. Они определяют наше виденье, нашу картину мира. С помощью мировоззрения человек может найти свое место в мире. В конечном счете, мировоззрение создает жизненный путь человека, придает его жизни осмысленность и целенаправленность.
Но, опять же, не любое мировоззрение – философское. Все же, с какой стороны не посмотри, а философия – нечто рациональное, основанное на каких-либо принципах, например, на банальной логике, отличное от иррационального, то есть от сверхъестественного. Именно рациональное суждение отличает философское мировоззрение от мифологического и религиозного. Ярким примером является философия религий. С одной стороны, она основана на сверхъестественном. Но, она не вытекает из религии, она ее изучает, анализирует как часть духовного мира человека. То есть философия даже иррациональное может превратить в нечто рациональное.
Получается, главное в философии – способность умозаключать и рассуждать, а так же совершать поступки в соответствии со своими понятиями и размышлениями. Рассуждая, человек порождает свободу ума, которая ведет к свободе личности. Живя в соответствии со своими мыслями, человек берет ответственность. Философствуя, человек становится личностью. Если человек не философствует, он удобен для других. Он живет под указания других, по чужим навязанным ценностям. Особенно это хорошо для властей и государства, ибо управлять едино мыслящими массами с одинаковыми ценностями легко, им просто угодить. Но в итоге, государство развивается однобоко.
Поэтому, для меня философия – это инструмент формирования личности. Философствование наделяет человека мудростью, которая является одной из высших добродетелей. И именно она сеет остальные добродетели, такие как мужество, справедливость, умеренность, доброта, скромность. Продолжать можно бесконечно. И, если придерживаться мнению Аристотеля, именно добродетели делают человека счастливым.
Философия – это мудрый путь к счастью. Он долгий и тернистый и пролегает где-то в глубинах человеческой души. Универсального рецепта счастья не существует, иначе мудрецы давно бы его вычислили. Но философствуя, каждый найдет свой секрет.
Ваша Юлия
Эссенатему:
«Какяпонимаюфилософию»
Честно сказать
каждый человек имеет право на
своё мнение, вот и я хочу поделится
своим мнением о том как
я понимаю философию. На мой взгляд
философия это такое явление
которое в принципе до конца изучить
не возможно, вроде тебе кажется что ты
понимаешь о чём рассказывает преподаватель
или какой-нибудь известный учёный
или просто знакомый когда затрагивает
философскую тему и вроде тебе всё понятно
когда твой собеседник стоит перед тобой,
но только тебе стоит выйти на улицу или
пойти по своим делам ты начинаешь размышлять
об этом… а действительно ли это так, как
нам только что толковали или может быть
всё должно быть по другому?! Вот именно
в такие моменты любой человек размышляя
о жизни, о быте, о чём то вокруг и становится
в душе немножко философом. Ведь каждый
из нас хоть раз в жизни задумывался почему
«это» именно так, почему трава зелёная,
почему мы ходим по земле, почему мужчины
и женщины совсем не похожи друг на друга.
Некоторые считают что всё на земле сотворит
Бог, некоторые же считают что жизнь на
земле появилась в ходе революции, лично
я склоняюсь ко второму варианту, потому
что по моему мнению мир с каждым днём
эволюционирует, развивается, люди строят
новые здания, технику, создают новейшие
технологии в области строительства, медицины,
это всё говорит о том что человеческий
мозг не «стоит на месте», он становится
всё более совершенствование. В философии
очень много интересных и увлекательных
тем, эта наука пытается раскрыть нам самые
загадочные тайны, разгадать самые интересные
секреты жизни, человечества, быта. Философы
умнейшие люди в мире, они ещё с древности
интересовались вопросами которые вроде
бы и не актуальны, вроде бы и не волнуют
простых жителей нашей планеты. Но на мой
взгляд философы интереснейшие люди, их
можно слушать бесконечно, а философия
самая загадочная наука, самая интересная
и познавательная. На лекциях философии
студенты не спят как на обычно, потому
что это действительно интересно, и я хочу
чтобы философия развивалась как наука
всё больше и больше.
Санкт-петербургский государсвтенный технологический университет растительных полимеров
Как я понимаю философию
Выполнил: Домашова О.С.
Проверил: Боков Г. Е.
философия мудрость целостный искусство
Санкт-Петербург 2010
Спор о философии можно начинать прямо с ее понятия, ведь сами философы определяют то, чему они в разные времена посвящали свои жизни, по-разному. Платон говорил, что философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил; Гегель понимал философию как эпоху, схваченную в мыслях; Аристотель считал, что философия есть знание об истине; Лейбниц характеризовал философию как преданность мудрости, сравнивая ее при этом с деревом, корень которого – метафизика, наука о принципах, а ветви – специальные отрасли знания. Некое обобщенное, суммарное понятие дает Давид Анахат в своем трактате Определения философии. Согласно ему, имеется шесть определений философии:
.Философия есть не только наука о сущем как таковом, но и о природе сущего;
.Философия есть наука человеческих и божественных вещах, то есть она оперирует крайними категориями;
.Философия есть забота о смерти;
.Философия есть уподобление Богу;
.Философия есть искусство искусств и наука наук;
.Философия есть любовь к мудрости.
Однако, как бы эти определения не разнились, они все, в сущности, сходны в стремлении определить философию как нечто общее, охватывающее всю совокупность человеческого знания, в противовес каким-либо специальным наукам. [1] И мое собственное определение философии, основанное на всех этих высказываниях философов и каком-то личном опыте, может звучать следующим образом: философия – совокупность взглядов, систематизированная мудрость предыдущих поколений, которая может помочь, если, конечно, захотеть к ней обратиться, в формировании собственной целостной картины мира, системы взглядов и ценностей.
Но тут возникает вопрос: что же такое эти взгляды, ценности, что же такое этот мир, я сам, каково мое место здесь и прочее, прочее, прочее. Чисто вербально, комбинируя сказанные кем-то когда-то фразы, эти понятия можно объяснить. Как говорил Декарт, если нет оснований, можно доказать все, то есть на словах можно доказать все. Однако это все будет чистой формальностью, потому что философия есть нечто иное, нежели исключительно набор умных фраз и понятий, а значит, и путь решения ее вопросов должен быть иной. И должен он лежать через личный опыт, испытание, переживание.
Но если говорить о вопросах философии более глобально, то все же первым среди всех, наверное, должен быть вопрос, что же такое, собственно, есть сам вопрос, действительно ли, ломая голову над этими непростыми понятиями и категориями вроде бытия, духа, мировоззрения и прочего, ты мыслишь. Для разрешения этого опять же стоит пользоваться так называемым экспериментальным методом. Этот термин, к слову сказать, ввел Кант. Что же он имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, нужно, считал он, задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Вообще вопрос “как это возможно?” и есть способ существования живой мысли. Но порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. Все снова сходится к тому, что одна половина философии – это личный опыт, т. е. эксперимент, вторая половина – опыт и мудрость всех, кто был до нас, т. е. своего рода теория. [2]
Эта в некотором роде экспериментальность, присущая философии, роднит ее с науками. Но все же полностью наукой философия не является, она скорее следствие из науки, некий вывод, заключение и обобщение, способ расценить значимость того или иного научного открытия, той или иной научной теории на фоне целого мира.
Но несмотря на то, что философия несколько сходна с наукой, изучать ее как науку, на мой взгляд, невозможно, поскольку она не представляет собой систему знаний, которую можно было бы передать другим и тем самым обучить их. Становление философского знания – это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия.
Абсурден, на мой взгляд, учебник по философии. В нем могут быть изложены факты и понятия, но сама суть философии – никогда. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Только встретившись с проблемой, самостоятельно и осознанно задавшись вопросом, придя в движение и пройдя свою экспериментальную половину пути философии, мы получаем шанс в полной мере встретиться со второй половиной, теоретической – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а ты сам нет, но что тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить. [2]
Исторически философия возникает после искусства и прежде естественных наук. Возможно, поэтому она вбирает в себя черты и того, и другого, как бы являясь промежуточным звеном. [3] Цицерон говорил, что философия есть медицина души. Но медициной души можно назвать и искусство. Нет, наверное, человека, которого ни разу в жизни не исцелила бы любимая песня или любимая книга. Как и философский текст, иное произведение искусства заставит задаться всеми этими вечными вопросами, а подчас просто перевернет все прежнее представление о мире. В конце концов, как и философия, искусство стремится рассмотреть мир в целом и рассмотреть мир субъективно, с точки зрения конкретного, отдельно взятого человека.
Да, наверное, каждый человек имеет какое-либо отношение к философии, но каждого ли можно назвать философом? Можно снова провести аналогии с искусством, в котором одни люди, условно скажем, производят, другие потребляют, но тем не менее, все в какой-то мере с прекрасным соприкасаются. Так и в философии – ученые мужи пишут свои труды, а тот, кто чувствует необходимость, потом их читает, получая искомую пищу для ума. Однако, философом в принципе можно назвать любого, кто преумножает мудрость. А чтобы преумножить мудрость, не обязательно писать трактатов, и это очевидно. Можно быть мудрым пусть в менее глобальных, в более житейских вещах, но тем не менее мудрым. А потом, кто знает, может и удастся перейти от земных категорий к божественным.
Но почему же люди обращаются к философии, существует ли вообще необходимость в факте философствования? Если понимать под необходимостью “полезность” для чего-то другого, то философия не является необходимой, по крайней мере на первый взгляд. Однако Аристотель говорил: “Все другие науки более необходимы, нежели философия, но лучше нет ни одной “. Ведь полезность – понятие относительное, она присутствует только по отношению к цели. А первоочередная цель для каждого – существа быть самим собой. [4] А человек, когда он является самим собой, имеет свободный чистый разум, обладающий потребностью мыслить.
Рано или поздно практически каждый человек обращается к философии, чтобы найти ответы на свои вопросы или отыскать начало пути, по которому идти, чтобы попытаться ответить самостоятельно. Как писал Канке, На наш взгляд, во всех случаях, когда человеку приходится принимать ответственные решения, он вынужден становиться философом.
Список использованной литературы
1.Вундт В. Введение в философию, Москва, 1998, стр. 18-23
.Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию, Москва, 1992, стр. 14-27
.Волков Г. Н. У колыбели науки, Москва, 1975, стр. 11-31
.Ортега-и-Гассет Что такое философия, Москва, 1991 (
Санкт-петербургский государсвтенный технологический университет растительных полимеров
«Как я понимаю философию»
Выполнил: Домашова О.С.
Проверил: Боков Г. Е.
философия мудрость целостный искусство
Санкт-Петербург 2010
Спор о философии можно начинать прямо с ее понятия, ведь сами философы определяют то, чему они в разные времена посвящали свои жизни, по-разному. Платон говорил, что «философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил»; Гегель понимал философию как «эпоху, схваченную в мыслях»; Аристотель считал, что «философия есть знание об истине»; Лейбниц характеризовал философию как «преданность мудрости», сравнивая ее при этом с деревом, корень которого – метафизика, наука о принципах, а ветви – специальные отрасли знания. Некое обобщенное, суммарное понятие дает Давид Анахат в своем трактате «Определения философии». Согласно ему, имеется шесть определений философии:
.Философия есть не только наука о сущем как таковом, но и о природе сущего;
.Философия есть наука человеческих и божественных вещах, то есть она оперирует крайними категориями;
.Философия есть забота о смерти;
.Философия есть уподобление Богу;
.Философия есть «искусство искусств» и «наука наук»;
.Философия есть любовь к мудрости.
Однако, как бы эти определения не разнились, они все, в сущности, сходны в стремлении определить философию как нечто общее, охватывающее всю совокупность человеческого знания, в противовес каким-либо специальным наукам. [1] И мое собственное определение философии, основанное на всех этих высказываниях философов и каком-то личном опыте, может звучать следующим образом: философия – совокупность взглядов, систематизированная мудрость предыдущих поколений, которая может помочь, если, конечно, захотеть к ней обратиться, в формировании собственной целостной картины мира, системы взглядов и ценностей.
Но тут возникает вопрос: что же такое эти взгляды, ценности, что же такое этот мир, я сам, каково мое место здесь и прочее, прочее, прочее. Чисто вербально, комбинируя сказанные кем-то когда-то фразы, эти понятия можно объяснить. Как говорил Декарт, если нет оснований, можно доказать все, то есть на словах можно доказать все. Однако это все будет чистой формальностью, потому что философия есть нечто иное, нежели исключительно набор умных фраз и понятий, а значит, и путь решения ее вопросов должен быть иной. И должен он лежать через личный опыт, испытание, переживание.
Но если говорить о вопросах философии более глобально, то все же первым среди всех, наверное, должен быть вопрос, что же такое, собственно, есть сам вопрос, действительно ли, ломая голову над этими непростыми понятиями и категориями вроде бытия, духа, мировоззрения и прочего, ты мыслишь. Для разрешения этого опять же стоит пользоваться так называемым экспериментальным методом. Этот термин, к слову сказать, ввел Кант. Что же он имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, нужно, считал он, задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Вообще вопрос “как это возможно?” и есть способ существования живой мысли. Но порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. Все снова сходится к тому, что одна половина философии – это личный опыт, т. е. эксперимент, вторая половина – опыт и мудрость всех, кто был до нас, т. е. своего рода теория. [2]
Эта в некотором роде экспериментальность, присущая философии, роднит ее с науками. Но все же полностью наукой философия не является, она скорее следствие из науки, некий вывод, заключение и обобщение, способ расценить значимость того или иного научного открытия, той или иной научной теории на фоне целого мира.
Но несмотря на то, что философия несколько сходна с наукой, изучать ее как науку, на мой взгляд, невозможно, поскольку она не представляет собой систему знаний, которую можно было бы передать другим и тем самым обучить их. Становление философского знания – это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия.
Абсурден, на мой взгляд, учебник по философии. В нем могут быть изложены факты и понятия, но сама суть философии – никогда. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Только встретившись с проблемой, самостоятельно и осознанно задавшись вопросом, придя в движение и пройдя свою экспериментальную половину пути философии, мы получаем шанс в полной мере встретиться со второй половиной, теоретической – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а ты сам нет, но что тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить. [2]
Исторически философия возникает после искусства и прежде естественных наук. Возможно, поэтому она вбирает в себя черты и того, и другого, как бы являясь промежуточным звеном. [3] Цицерон говорил, что «философия есть медицина души». Но медициной души можно назвать и искусство. Нет, наверное, человека, которого ни разу в жизни не исцелила бы любимая песня или любимая книга. Как и философский текст, иное произведение искусства заставит задаться всеми этими вечными вопросами, а подчас просто перевернет все прежнее представление о мире. В конце концов, как и философия, искусство стремится рассмотреть мир в целом и рассмотреть мир субъективно, с точки зрения конкретного, отдельно взятого человека.
Да, наверное, каждый человек имеет какое-либо отношение к философии, но каждого ли можно назвать философом? Можно снова провести аналогии с искусством, в котором одни люди, условно скажем, производят, другие потребляют, но тем не менее, все в какой-то мере с прекрасным соприкасаются. Так и в философии – ученые мужи пишут свои труды, а тот, кто чувствует необходимость, потом их читает, получая искомую пищу для ума. Однако, философом в принципе можно назвать любого, кто преумножает мудрость. А чтобы преумножить мудрость, не обязательно писать трактатов, и это очевидно. Можно быть мудрым пусть в менее глобальных, в более житейских вещах, но тем не менее мудрым. А потом, кто знает, может и удастся перейти от земных категорий к божественным.
Но почему же люди обращаются к философии, существует ли вообще необходимость в факте философствования? Если понимать под необходимостью “полезность” для чего-то другого, то философия не является необходимой, по крайней мере на первый взгляд. Однако Аристотель говорил: “Все другие науки более необходимы, нежели философия, но лучше нет ни одной “. Ведь полезность – понятие относительное, она присутствует только по отношению к цели. А первоочередная цель для каждого – существа быть самим собой. [4] А человек, когда он является самим собой, имеет свободный чистый разум, обладающий потребностью мыслить.
Рано или поздно практически каждый человек обращается к философии, чтобы найти ответы на свои вопросы или отыскать начало пути, по которому идти, чтобы попытаться ответить самостоятельно. Как писал Канке, «На наш взгляд, во всех случаях, когда человеку приходится принимать ответственные решения, он вынужден становиться философом».
Список использованной литературы
1.Вундт В. «Введение в философию», Москва, 1998, стр. 18-23
.Мамардашвили М. К. «Как я понимаю философию», Москва, 1992, стр. 14-27
.Волков Г. Н. «У колыбели науки», Москва, 1975, стр. 11-31
.Ортега-и-Гассет «Что такое философия», Москва, 1991 (http://psylib.org.ua/books/orteg01/txt05.htm)
Вообще понятие философского знания, о котором можно говорить даже не воспринимая философию как науку, является понятием загадочным. Может быть, философия – это просто особый вид знаний? знаний, которые направлены на установление сущностных свойств объектов и явлений, а также на осмысление – отыскание смысла, всего, что происходит с человеком. Но ответить, что философия есть просто знание, означает оставить за скобками сам процесс поиска философских истин, его методологию, ценностную ориентацию и т.д. А сказать, что философия тогда есть особый вид деятельности, означает недооценить важность самого знания, как результата такой деятельности.Древние греки определяли философию как любовь к мудрости, и, на мой взгляд, сегодня нет оснований не доверять им в этом вопросе. Философия – это особая, своего рода установка человека по отношению к жизни, когда он выбирает путь осознанного и вдумчивого существования. Мудрость, в отличие от научного знания, например, складывается не из отдельно взятого открытия, а из жизненного опыта, из огромного числа знаний, практик, ценностей и действий. Любовь к мудрости в Античности предполагала признание самоценности и самодостаточности философии – размышление ради самого размышления. С этим сегодня не согласится, например этика, которая скажет, что понимание и принятие основных представлений общества о морали и нравственности не может существовать без применения их человеком в его непосредственной жизни.Это означает, что философия – это не просто знание или мудрость, но еще и применение мудрости на практике – человек должен жить согласно открытым для себя истинам.Философия задается как самыми фундаментальными вопросами относительно устройства мира и человека, например, вопросом о том, что есть бытие, сущее, реальность, так и узкими практическими проблемами, например, каковы механизмы реализации власти в современном российском обществе.Зачастую, процесс поиска ответов на эти вопросы для философии оказывается едва ли не более значимым, чем сам окончательный ответ. Философия предполагает особое напряжение мысли или даже особый склад ума, который позволит не просто проникать в тайны и загадки мироздания, но и уметь различить эти тайны на фоне обыденной бытовой жизни людей.Для меня своего рода «лицом» философии является философский текст. Одного взгляда на труды Гегеля, Платона или Августина достаточно, чтобы понять, что путь к философскому знанию крайне тернист. В рамках философии есть такое направление как герменевтика, мне кажется, оно достаточно точно схватывает основные принципы процесса понимании и интерпретации и философских текстов.
Николай Шавеко. КАК Я ПОНИМАЮ ФИЛОСОФИЮ.
Что такое философия? Наука, изучающая наиболее общие характеристики и фундаментальные принципы бытия… Ну, нет! Оставим сухие и бесполезные определения в словарях. Эти определения могла породить только сама наука, такая же сухая и бесполезная, но не имеющая ничего общего с философией. И действительно, “наукой философии” сегодня принято называть беспорядочную смесь истории мыслей и мыслителей с бессмысленными выкладками задротов, возомнивших себя учеными, но не умеющими создать ни капли нового знания. Академическая философия давно уже превратилась в ненужную игру терминов и выдумывание “оригинальных”, но столь же ненужных абстракций.
Попробуем подойти к поставленному вопросу проще. Слово философия происходит от двух греческих слов – «филия» и «софос» – означающих в переводе «любовь» и «мудрость». Философия – это любовь к мудрости, ни больше, ни меньше. И потому понятие философии зависит лишь от того, что мы подразумеваем под любовью и под мудростью.
Любовь – не столько чувство, сколько состояние души, очищенной от страхов и разрушающих желаний, состояние тотального осознания и безусловного принятия действительности. Любовь тесно связана с оптимизмом и благодеятельностью; она заставляет, не забывая об отрицательных сторонах действительности, увидеть положительные импульсы и потенции во всём сущем, и направлена на их развитие. Немецкий психолог и социолог Эрих Фромм, подчеркивая деятельностный аспект любви, отмечал даже, что любовь не является предметом, который можно “иметь” подобно вещи. В действительности существует лишь “акт любви”, поэтому любовь следует понимать не иначе как вид продуктивной, благонесущей деятельности, которая предполагает “проявление интереса и заботы, познание и душевный отклик”.
Философия же представляет собой любовь с весьма специфическим объектом – мудростью. Понятие мудрости, в свою очередь, имеет два аспекта. Первый – это обладание истинным знанием, второй – умение поступать в соответствии с этим знанием.
При этом мудрость вовсе не означает непременного господства разума, подконтрольности чувств и поведения разуму. Чувства – это как раз то, чем мы живём. Само высшее благо, коим является счастье, представляет собой ни что иное, как чувство высшего удовольствия и душевной гармонии. Жан Жак Руссо писал: “Существовать – значит чувствовать, ибо чувства стоят несравненно выше разума”. Действительно, разум может пониматься лишь как нечто, сдерживающее и уравновешивающее чувства в необходимых случаях, но при этом являющееся по сравнению с ними вторичным. Так и в процессе познания именно чувственный опыт является первичным, а разум упорядочивает его. Словом, разум лишь предотвращает ошибки чувственности, всевозможные вредоносные проявления чувств. Досадно поэтому, что многие религиозные доктрины требуют отречься нас от чувств как от чего-то злого и дьявольского, а многие философы принижают роль чувственной сферы в познании. Конечно, разум не должен терять своего значения хотя бы потому, что для большинства людей актуальной остаётся проблема ограничения чувственной сферы: их ум занят лишь тем, как удовлетворить свои желания. Но как и разнузданность чувств порождает всё новые желания, так же господство разума ведёт к непрекращающимся “вечным вопросам”, необоснованному подавлению чувств ради какой-либо высшей цели.
Как же тогда познать меру чувств и разума? Ведь познавать можно либо чувствами, либо разумом, и третьего не дано; между тем, оба этих способа в данном вопросе оказываются априори субъективными: и тому и другому отводится здесь роль судьей, слушающих собственное дело. Так неужели судья захочет превращаться в осуждённого? В решении этой проблемы и состоит настоящая мудрость, и, кажется, достигается она вовсе не научными исследованиями, а только любовью…
Министерство образования и науки Российской Федерации
Российский Государственный Университет нефти и газа им. И.М. Губкина
Кафедра философии и социально-политических технологий
Сочинение №2
«Что такое философия»
Группа МД-16-11
Выполнил: студент Савенков Л.А.
Проверил: доцент, к.филос.н. Желнова А.М.
Москва 2017
Что такое философия?
Что же такое философия? Над этим вопросом задумывались многие учёные, такие как Аристотель, Сократ, Гегель, Кант, Маркс, Соловьев и многие-многие другие. Слово «философия» происходит из древнегреческого языка и означает «любомудрие» или «любовь к мудрости». По определению философия – это такая любовь к мудрости, которая заставляет человека в его обостренно совестливом отношении к окружающему миру вести поиск и находить ответы на главные вопросы своего бытия.
Аристотель говорил, что «философия – это знание об истине». Сократ считал, что «философия – это поиск истины». Гегель полагал, что « философия – это эпоха, схваченная в мыслях». Кант думал, что философия – это метод исследования разума человека. В.С. Соловьев предполагал, что философия – это познание через веру. Маркс же гласил, что « философия – духовная квинтэссенция своего времени», призванная вносить в общество мудрость и разум и тем самым содействовать общественно – историческому прогрессу. Как мы видим, учёные из разных эпох трактовали понятие «философия» по-своему. У каждого из них была своя любовь к мудрости. Но при этом все они хотели отыскать истину, смысл, сущность, закономерность существования человека в мире.
Предметом философии, то есть общим в системе « Человек – мир», являются природа, человек или общество. То есть при помощи философии мы можем выявить общие закономерности существования природы и общества, а также найти тенденцию развития мышления человека.
Человек в процессе своей жизни задается множеством вопросов, таких как: откуда появилась жизнь? Как устроен мир? Зачем мы живем? Как человек относится к миру? Как он познает этот мир? Что такое человек? и многие другие. Философия помогает людям найти ответы на эти сложнейшие вопросы. У философии, разумеется, существуют свои функции: мировоззренческая (философия дает картину мира в целом, объединяет данные наук, искусств, практик), критическая (философия стремится разрушить старые идеалы и взгляды человека, пытается сформировать новое мировоззрение), гуманистическая (самоценность человека как личности, право на свободу, счастье), методологическая (философия определяет способы достижения какой-либо цели), творчески-конструктивная (философия помогает мысленно моделировать будущее), аксиологическая (философия определяет истинные ценности и идеалы людей), прогностическая (философия прогнозирует этапы развития человека, общества, природы (материи) на основе знаний об окружающем мире).
Ведь с чем прежде всего сталкивается студент и насколько он готов к философии?
Когда студент встречается с философией – а это и есть исходная точка понимания ее, – он встречается прежде всего с книгами, с текстами. Эти тексты содержат в себе какую-то совокупность понятий и идей, связанных по законам логики. Уже сам факт соприкосновения с их словесной и книжной формой как бы возвышает тебя, и ты задаешься вопросами, которые возникают в силу индукции из самих же понятий. Они сами как бы индуцируют из себя вопросы. Но, очевидно, первым среди них должен бы быть вопрос, а что же, собственно, является вопросом? Действительно ли, схватив себя в задумчивости за голову, я мыслю? Действительно ли в этот момент я задаю вопрос, имеющий какой-либо подлинный интеллектуальный смысл? Каждый из нас прекрасно знаком с феноменом ненужной и выморочной рассудочности, возвышенного умонастроения, когда, столкнувшись с чем-то возвышенным, смутно ощущаешь, что здесь что-то не так. А что здесь не так? И что есть, если действительно что-то произошло и это что-то заставило использовать тебя какие-то понятия, имеющие привлекательную и магическую силу собственной эляции, возвышенности?
Например, часто мы спрашиваем себя: что такое жизнь? что такое бытие? что такое субстанция? что такое сущность? что такое время? что такое причина? и т.д. И перед нами выстраиваются какие-то понятийные, интеллектуальные сущности, одетые в языковую оболочку. И мы начинаем их комбинировать. Один мой земляк, Зураб Какабадзе, называл этот процесс разновидностью охоты на экзотичных зверей под названием “субстанция”, “причина”, “время”. Конечно, он говорил об этом иронически. Но ирония тут вполне оправданна, потому что в действительности на вопрос, что такое субстанция, ответа просто нет. Ибо все ответы уже существуют в самом языке. Я хочу сказать, что в языке существует некоторое потенциальное вербальное присутствие философской мысли. И незаметно для себя мы оказываемся в плену этой вербальной реальности.
Между прочим, именно в этой связи, о которой я сейчас говорю, у Канта появилось странное выражение “экспериментальный метод”, причем он имел в виду его приложение к философии, пользуясь аналогией с экспериментальным методом в физике. Что Кант имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, что такое время, нужно, считал он, обратиться к экспериментальному бытию этих представлений. Нужно задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Как возможен и как должен быть
16
устроен мир, чтобы были возможны этот акт и это событие, например время? Как возможно событие под названием “причинная связь” и произойдет ли наше восприятие этой связи, если нам удастся ее узреть или воспринять? Мы философствуем в той мере, в какой пытаемся выяснить условия, при которых мысль может состояться как состояние живого сознания. Только в этом случае можно узнать, что такое мысль, и начать постигать законы, по каким она есть; они выступают в этой разновидности эксперимента. Это и называл Кант экспериментальным или трансцендентальным методом, что одно и тоже.
Вообще вопрос “как это возможно?” и есть метод и одновременно способ существования живой мысли. Но если это так, то, следовательно, порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. То есть те вопросы, которые вырастают из этого опыта и являются вопросами, на которые можно искать ответ, обращаясь к философским понятиям. До возникновения такого вопроса не имеет смысла читать философские книги. И совершенно иллюзорно то ощущение якобы понимания, которое мы можем испытывать, встречая в них такие высокие понятия, как бытие, дух и т.д.
Следовательно, есть какой-то путь к философии, который пролегает через собственные наши испытания, благодаря которым мы обретаем незаменимый уникальный опыт. И его нельзя понять с помощью дедукции из имеющихся слов, а можно только, повторяю, испытать или, если угодно, пройти какой-то путь страдания. И тогда окажется, что испытанное нами имеет отношение к философии.
– Поясните, если можно, это подробнее, поскольку вы вновь заговорили об испытании.
– Чаще всего наше переживание сопровождается отрешенным взглядом на мир: мир как бы выталкивает тебя в момент переживания из самого себя, отчуждает, и ты вдруг ясно что-то ощущаешь, сознаешь. Это и есть осмысленная, истинная возможность этого мира. Но именно в видении этой возможности ты окаменел, застыл. Оказался как бы отрешенно вынесенным из мира. В этом состоянии тебе многое способно открыться. Но для того, чтобы это открытие состоялось, нужно не только остановиться, а оказаться под светом или в горизонте вопроса: почему тебя это так впечатляет? Например, почему я раздражен? Или наоборот: почему я так рад? Застыть в радости или страдании. В этом состоянии – радости или страдания – и скрыт наш шанс: что-то понять. Назовем это половиной пути или половиной дуги в геометрическом смысле этого понятия. Полпути…
17
Так вот, в крайней точке этого полпути мы и можем встретиться с философским постижением мира. Ибо по другой половине дуги нам идет навстречу философия уже существующих понятий. То есть, с одной стороны, философ должен как бы пройти полпути вниз, к самому опыту, в том числе и к своему личному опыту, который я назвал экспериментом, а не просто эмпирическим опытом. А с другой стороны, философские понятия позволяют продолжать этот путь познания, поскольку дальше переживать без их помощи уже невозможно. Дальше, например, мы можем ударить того, кто нас обидел, или же самовлюбленно нести свою обиду и обвинять во всем окружающий мир, лишившись тем самым возможности заглянуть в себя и спросить: а почему, собственно, я злюсь? Ведь в самой злобе есть что-то и обо мне. Направленная на внешние предметы, в действительности она что-то говорит или пытается сказать и о нас самих, о том, что есть на самом деле; что происходит и в нас и вне нас. И вот наше дальнейшее движение, связанное с продолжением переживания, оторвавшись от наших реактивных изживаний, идет уже на костылях, на помочах понятий.
А теперь вернусь к характеристике переживания, к тому, почему я коснулся вопроса о страдании. Понимаете, та точка, в которой ты остановился, – это, грубо говоря, не геометрически идеальная точка. Эта точка как бы является началом какого-то колодца, колодца страданий. И в жизни мы часто проходим мимо такого колодца, видя на его месте просто точку. Хотя на самом деле эта точка и была знаком остановки, знаком того, что в другом измерении, в другой перспективе, там – колодец. Для того, чтобы пояснить свою мысль, сошлюсь на “Божественную комедию”. Как известно, поэма Данте – это не что иное, как символическая запись странствий души, или один из первых европейских романов, посвященных воспитанию чувств. Уже в самом начале этой поэмы мы сталкиваемся с потрясающим образом. Как вы помните, она начинается с фразы, что ее герой в середине жизненного пути оказывается в темном сумрачном лесу. Середина пути – важная пометка. Веха. 33 года – это возраст Христа. Когда его распяли. Этот возраст часто фиксируется в поэзии.
И вот герой поэмы, оказавшись в лесу, видит перед собой светлую точку на вершине горы. Гора – символ возвышенного, духовного рая. Но достичь его можно, только пройдя лес. Казалось бы, один шаг, протянутая рука отделяют героя от вершины. Вершина – как бы преднамеренная его цель. Но все то, что происходит с героем дальше, говорит о том, что то, к чему идешь, не может быть получено преднамеренно.
18
Нельзя прийти к тому, что вроде бы лежит перед самым носом, продолжением самого себя. Если вы помните, вначале дорогу герою преграждает волчица. Символы – орудия нашей сознательной жизни. Они – вещи нашего сознания, а вовсе не аналогии, не сопоставления, не метафоры. Волчица – символ скупости, жадности. Какая же скупость имеется в виду? Естественно, наша предельная, действительная скупость в отношении нас самих. Мы бережем себя как самое драгоценное сокровище. Но какого себя? В данном случае – устремленного к возвышенному, сознающего себя возвышенным, ищущего высшего смысла жизни, высшей морали. А на поверку -все это просто скупость и жадность. И что же происходит с героем дальше? Он пошел. Но куда? Вовнутрь. Спустился в колодец страдания и, перевернувшись, возвратился обратно. И при этом оказался там же, но только уже под другим небом. Он – на горе.
О чем говорит этот символ? Если ты не готов расстаться с самим собой, самым большим для себя возлюбленным, то ничего не произойдет. Кстати, не случаен в этой связи и евангельский символ: тот, кто отдает свою душу, ее обретет, а кто боится потерять, тот теряет.
Значение такого рода символов для единственно возможного режима, в котором могут совершаться и совершаются события нашей сознательной жизни, – очевидно.
Ведь очевидно, например, что то состояние, которое мне кажется столь возвышенным, мне нужно изменить. Что к моменту, когда должно что-то произойти, я должен стать иным, чем был до этого. И тогда в трансформированном состоянии моего сознания может что-то возникнуть, появиться. Сыграет какая-то самосогласованная жизнь бытия, реальности, как она есть на самом деле. Но для этого я должен быть открыт, не беречь, отдать себя, быть готовым к чему-то, к чему я не смог бы прийти собственными силами; чего не смог бы добиться простым сложением механических усилий. По определению. Ведь анализу поддается только то, что может быть нами создано самими. То, что мы можем создать, то можем и проанализировать. А здесь попробуй получить это. Невозможно. И, более того, происшедшее, вспыхнувшее (помните, я сказал, что философский акт – это некая вспышка сознания), невозможно повторить: раз нельзя выразить словами, значит, нельзя и повторить. Поэтому отсюда появляется еще один символ – символ мига, мгновения. Но не в смысле краткости времени. Это мгновение как пик, вершина, господствующая над всем миром. И только оказавшись в этом миге сознания и осознав вопросы, мы можем считать, что они осмысленны, т.е. не относятся к той категории вопросов, о которых сказано, что один дурак может задать их столько, что и миллион мудрецов не ответит. Такова опасность дурацких состояний возвышенного, в которых мы самоудовлетворяемся, самоисчерпываемся. Или полны гордости, раз вообще способны судить, что такое жизнь, каков смысл жизни или что такое субстанция.
19
– И что же советуют философы? Как они выходят из этого положения?
– Декарт говорил, что если нет оснований, то можно доказать все. В его жизни, кстати говоря, был такой случай. Как-то его, еще совсем молодого, пригласили в дом одного кардинала. И там было устроено что-то вроде диспута, в ходе которого Декарт взялся доказать, что можно доказать все что угодно. При этом он указал на существование вербального мира – того, о котором я уже упоминал, и дал понять, что в принципе всегда на любой данный момент есть все нужные слова. И если заниматься словами, то в общем-то можно создать безупречную конструкцию чего угодно. Все, что случается в действительности, будет на эту конструкцию похоже, поскольку в ней есть все слова. Но нужны основания. А что он понимал под основаниями? Конечно, не нечто натуральное, не какую-то общую причину мира, субстанцию субстанций и т.д. Основанием для него являлось наше невербальное состояние очевидности, но кем-то обязательно уникально испытанное.
Он говорил, я есть, из убеждения, из очевидности мысли. Я есть, и, следовательно, есть бытие. И наоборот: бытие, мир устроены так, что акт такого рода моей непосредственной очевидности, казалось бы, невозможен как логическое предположение или вывод из наличных знаний. Возможность, что это все-таки может случиться, есть всегда допущение, условность, случайность, присущая самому устройству мира. Мир устроен так, что такая непосредственная очевидность возможна без знания всего мира. Или, чтобы было понятнее, скажу иначе: мир устроен так, что в нем всегда возможна, например, непосредственная очевидность нравственного сознания, не нуждающегося в обосновании и объяснениях. И, скажем, Кант не случайно видел заслугу Руссо в том, что тот поставил этику выше всего на свете. В том смысле, что есть некоторые этические достоверности, которые не зависят от прогресса науки и знания. Но они возможны в силу устройства мира. Главное – не считать себя лишним в этом мире.
Представим себе, что мир был бы завершен и к тому же существовала бы некая великая теория, объясняющая нам, что такое любовь, что такое мысль, что такое причина и т.д. Ведь ясно, что если бы это было так, то было бы совершенно лишним переживать, например, чувство любви. Но мы же все-таки любим. Несмотря на то, что, казалось бы, все давно известно, все пережито, все испытано! Зачем же еще мои чувства, если все это уже было и было миллионы раз? Зачем?! Но перевернем вопрос: значит, мир не устроен как закончен-
20
нал целостность? И я в своем чувстве уникален, неповторим. Мое чувство не выводится из других чувств. В противном случае не нужно было бы ни моей любви, ни всех этих переживаний – они были бы заместимы предшествующими знаниями о любви. Мои переживания могли бы быть только идиотическими. Действительность была бы тогда, как говорил Шекспир, сказкой, полной ярости и шума, рассказываемой идиотом. Значит, мир устроен как нечто, находящееся в постоянном становлении, в нем всегда найдется мне место, если я действительно готов начать все сначала.
Интересное совпадение: в своих действительно философских работах Декарт никогда не приводил цитат, не ссылался на других, но говорил, например, что всегда есть время в жизни, когда нужно решиться стереть все записи прошлого опыта, не улучшать, не дополнять что-то, не чинить, например дом, по основанию которого прошла трещина, а строить его заново. Эта мысль текстуально совпадает с первым монологом Гамлета. Слова клятвы Гамлета перед тенью отца звучат по смыслу так: под твоим знаком я сотру все записи опыта на доске моего сознания и построю все сначала и в итоге, под знаком Бога, узнаю истину.
– Наша сегодняшняя практика преподавания философии, пожалуй, полностью пренебрегает первой половиной дуги, связанной, как вы говорите, с человеческим индивидуальным переживанием в жизни. Овладевая категориями философии, человек не наполняет их соответствующим содержанием и поэтому волей-неволей вынужден впадать в состояние возвышенного умонастроения. Но, с другой стороны, как эти категории можно помыслить? Или мы имеем здесь дело просто с немыслимыми мыслями? Но тогда что это?..
– Да, верно, и я думаю, что существует все же некий пробный камень, с помощью которого можно определить, мыслимо ли что-то, реальна ли возможность моего собственного мышления. Например, есть какая-то мысль Платона или Канта. Но мыслима ли она как возможность моего собственного мышления? Могу ли я ее помыслить как реально выполненную, не как вербально существующую, а как реально выполненное состояние моего мышления? Некоторые вербальные записи мыслеподобных состояний такого испытания не выдерживают, показывая тем самым, что хотя и есть мыслеподобие, но, строго говоря, это не мысли, потому что я не могу их исполнять. Ведь мысль существует только в исполнении, как и всякое явление сознания, как и всякое духовное явление. Она существует, повторяю, только в момент и внутри своего собственного вновь-исполнения. Ну так же, как, скажем, симфония, нотная запись которой, конечно же, еще не является музыкой. Чтобы была музыка, ее надо испол-
21
нить. Бытие симфонии, как и бытие книги, – это бытие смысла внутри существ, способных выполнить смысл. А какие мысли оказываются не-мыслями? Те, которые помыслены так, что исключен тот, кому эта мысль сообщается. Как выражался по этому поводу Мандельштам, необходим “дальний собеседник”. Не ближний, а дальний, для понимания, например, поэтического акта. Поэтический акт, который не имитирует дальнего собеседника, не может и совершиться в качестве поэтического. Это будет квазипоэтический акт.
– Что вы имеете в виду под таким собеседником?
– Другую точку человеческого пространства и времени, человеческого бытия, в которой твой акт может заново возродиться как возможность мышления, выполненного другим человеком. Возрождение – вот опять символ, указывающий на некое устойчивое образование. Я уже говорил, что нужно отказаться от себя, чтобы что-то понять. Отказаться, чтобы возродиться, или, как писал Декарт, – “родиться второй раз”. А это связано, конечно, с некоторым фундаментально дискретным устройством нашей сознательной жизни. Акты сознания в том разрезе, о котором я говорю, явно дискретны. Дискретен, например, опыт религиозного переживания. Если помните, Христос в Евангелии от Иоанна говорит: вот сейчас я есть перед вами и исчезну, потом снова появлюсь и снова исчезну. То есть перед нами как бы серия дискретных вспышек, дискретных мигов.
Что же касается псевдомыслей, то к ним относятся мысли, помысленные как бы с неуважением к мыслительной способности людей, мысли, опекающие их, мысли, являющиеся мыслями других, неспособных на мысль. Примеров таких немыслимых мыслей немало в нашем лексиконе. Скажем, когда современная пресса пытается понять, что с нами происходит, обсуждая проблемы нэпа, коллективизации, индивидуального и общественного труда, какое между ними соотношение и т.д., то в этих терминах и с их помощью едва ли что-то можно понять. Здесь заведомо не может состояться акт мысли, удовлетворяющей своим собственным критериям или совершенной по своим собственным законам. Пытаясь ее выполнить, я просто распадаюсь как мыслящее существо и могу показать, опираясь на уже сказанное, что тот, кто пытается эти проблемы помыслить, распадается сам.
– А как вы понимаете различие события философской мысли и события художественного образа?
– Различие, конечно, есть. Но я не могу его провести. По какой причине? То, что я говорил о философии, фактически означало следующее. Я полагаю, что наша сознательная жизнь устроена таким образом, что все, что осуществляется посредством актов сознания или является проявлением жиз-
22
ни сознания, будь то мастерское создание ремесленного шедевра (скажем, стула) или поэмы или поступок нравственный и т.д., – все это некоторая последовательность шагов. И вместе с тем во всем этом есть нечто, еще один ход, который, не являясь ни одним из них, как бы заполняет интервалы между ними. Этот элемент нашей сознательной жизни, жизни нашего сознания, и имеет отношение к философской мысли, его и можно эксплицировать с помощью того, что оказывается затем философским понятием. То есть это не само художественное . произведение или художественное творчество; философия не сводится к ним, хотя и является их опосредующим элементом. Но это и не философия понятий или учений, а философия, которую я назвал бы реальной. Следовательно, есть некая реальная философия как элемент устройства нашего сознания, и есть философия понятий и учений, предметом которой является экспликация реальной философии. Предметом философии является философия же, как это ни покажется, возможно, парадоксальным. Но этот элемент, эквивалентный философскому доказательству, – я мыслю, я существую, – выполняется и при создании художественного образа. Помните, как Пруст определял поэзию? Поэзия есть чувство собственного существования. Это философский акт. Но он философский, когда осуществлен с применением философских понятий. Тогда это философия, а не поэзия, конечно. Поэтому я и говорю, что отличить их очень трудно, если анализ осуществляется на уровне события, как вы сказали.
– Можно ли говорить о соотнесенности философии и стиля жизни? Реально ли такое сопоставление?
– Я склонен сказать, да; есть такая соотнесенность философии и стиля жизни. Эта соотнесенность сама есть реальность. Но в то же время хотел бы предупредить об искушении жить только философией. Эмпирическая жизнь в смысле своего внутреннего дыхания может совпадать с философской жизнью, но внешне может и отличаться. Иногда человек носит, например, маску почтенного гражданина, считая (и считал справедливо), что формальное выполнение ритуала гражданской жизни делает возможным его мирное сосуществование с другими людьми. Только такая “скованность” формой и является условием раскованности в творчестве и в мысли, поскольку при этом не уходит энергия на то, чтобы заниматься сведением счетов, борьбой, участием в склоках. Здесь ведь тоже имеются свои призраки, свои иллюзии, которые мы воспринимаем как серьезные проблемы на уровне вкусовой интуиции, на уровне музыкального слуха: что-то скрипит, а что-то делается со скрипом. Американцы говорят: “Легко это сделать можно, а если напрячься – нельзя”. Так вот, эмпирически, поверхностно жизнь может совпадать с тем, что является философией; лучше философствовать, не нося колпак философа в жизни, а нося просто шляпу или кепку. Такую же, какую носят другие. Колпак может быть весьма тяжелым одеянием.
23
– Так все-таки какой путь ведет к овладению философией?
– В философии в качестве предмета изучения существуют только оригинальные тексты. Немыслим учебник философии, немыслим и учебник по истории философии; они немыслимы как предметы, посредством которых мы изучили бы философию. Трактат по истории философии возможен лишь как некоторая реконструкция какой-то совокупности реальных философских событий. Орудием научения может явиться оригинал в руках читателя, который читает. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Ведь если философ идет нам навстречу, то и мы должны идти к философу; мы можем встретиться только в точке обоюдного движения. А если я не пошел, сижу, схватившись за голову, над текстом, ничего не получится. Только придя в движение и пройдя свою половину пути, мы получаем шанс встретиться с философией – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а я нет, но что я тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить.
– А как дальше это может быть продолжено?
– Так же, как переживание радости, скажем, от цветка продолжается посредством его художественного изображения. В этом смысле натюрморт ведь есть тоже продолжение средствами натюрморта нашей возможности переживать цветок. Но здесь важно отдавать себе отчет в существовании культурных эквивалентов или копий философских актов. Есть Кант действительный, а есть культурный эквивалент того, что было сделано Кантом и стало циркулировать под его именем. Есть Декарт, выполнивший акт философствования, и есть образ Декарта, существующий в культуре. Или, иначе говоря, есть символы, и они хороши тем, что многозначны. То, что происходит в культуре и в наших головах, есть способ существования этих символов. Не наша их интерпретация, а то, как эти вечные события или вечные акты существуют. И один из таких символов – символ распятия Христа. О чем он говорит? Христос распят на образе самого себя, на образе ожиданий, адресованных ему его собственным народом. Среди многих значений креста есть и это значение – распятости на собственном образе.
24
Так вот, научиться читать философские тексты и что-то извлекать из них мы можем только в том случае, если будем относиться к ним на уровне совершаемых актов философствования, а не эквивалентов, на уровне актов, соотносимых с жизненным смыслом философских понятий, даже самых отвлеченных. Если мы будем относиться к ним поверх и помимо их культурно-исторических смыслов, то нам и откроется заключенное в них содержание. Но если это так, то оправданна ли принятая практика преподавания философии? Не порочна ли она? Я уверен, что те, кто вводил преподавание философии на нефилософских факультетах, преследовали решение совершенно иной задачи, чем та, что диктуется самой философией. Они просто стремились создать охваченную единой дисциплиной (но не в научном смысле дисциплиной) некоторую совокупность мыслей и убеждений у части членов общества. И люди знали, что они преподают вовсе не философию; их задача была другой – создать некоторое единомыслие. Отсюда, по этой схеме, выросла внешняя структура преподавания философии в высшей школе. Была выстроена концепция философии, которая с природой философии не считалась. И на основе этой концепции, повторяю, появилась структура образования. Когда же начали считаться с реальностью, то оказалось, что концепция не выдерживает критики, что заложенные в нее принципы уже не срабатывают. Жизнь ушла вперед, но структура осталась. И что же? Например, мне нужно рассказать о Платоне. Но о Платоне нельзя рассказывать в рамках сохранившейся системы образования. О Платоне нельзя рассказать, следя за посещаемостью занятий, проставляя оценки и т.п. Все это выглядит крайне нелогично.
– Но все-таки курс философии преследовал и цель создания предпосылок для формирования мышления.
– Нет, не мышления, а единообразной системы представления, которую можно было бы представить как мышление…
– Сегодня у нас хуже всего, пожалуй, с грамотным мышлением, которое практически во многих областях жизни действительно отсутствует. Например, это касается политического мышления, политической культуры мысли. Тот вид мышления, который мы называем таковым, – это мышление репродуктивное, клишированное, связанное с воспроизводством одного и того же. И все-таки, каким путем можно повлиять на становление подлинно человеческого мышления, сознания, мировоззрения?..
– Вузам необходимы условия академических свобод. Университетам нужна автономия. Сегодня главное – создать почву, которая может породить нужные нам формы и т.д. Без этого нельзя ничего добиться. Нужно, чтобы в течение какого-то времени это закрепилось, была академическая свобода. Она должна войти в плоть и кровь университетов, решающих задачу просвещения и образования в современном смысле этого слова. Иного выхода нет. Нужно просвещенное общество. Ведь что такое социализм? Это общество просвещенных кооператоров. А кто кооперируется? Не крепостные же. Кооператоры, по определению, – независимые производители.
25
– В условиях ограниченных возможностей и культура как целостное образование не может воспроизводиться. В силу ограничения числа свобод – воспользуюсь понятием механики – культура вырождается.
– Потому что культура изначально является как бы бесцельным движением, результат которого никто не может предсказать. Это движение, которое лишь в движении само себя узнает и познает, к чему шло. Только тогда оно является информативным, если под информацией понимать, конечно, некий порядок, в отличие от хаоса. Тогда есть рост культуры. Словом, когда трата является причиной и желанием тратить, т.е. духовным семенем, тогда удовлетворение желания не исчерпывает желания, а поддерживает и увеличивает его. А иначе все начинает уходить в энтропию, хаос.
Но оказывается, что чувства человеческие как элемент культуры как раз и работают – в условиях свободного пространства – так, что люди способны узнавать себя, а не повторять, как роботы, одно и то же.
– То есть автономия, в том числе и университетов, в принципе означает появление того свободного пространства, пространства гражданского общества, где ты просто обязан выполнять свой гражданский долг, участвуя в дискуссиях, спорах, выражая тем самым свою позицию по волнующим всех вопросам.
– Да, и тогда накатывается тот снежный ком, из которого потом можно лепить снежную бабу. Без этого же снег рассыпается. И ничего не сделаешь.
– Есть цели, которые просто нельзя ставить. Эта логика запретов часто не учитывается. Например, в некоторых религиях не называется имя Бога. О нем говорят опосредованно. В связи с этим возникает вопрос, можно ли в операциональных категориях поставить цель – сформировать мышление – и достичь этой цели? Или мышление является косвенным результатом некоторого процесса взаимодействия и познавательных действий?
– Нельзя. Вы привели хороший пример неназывания Бога. Всякая философия должна строиться таким образом, чтобы она оставляла место для неизвестной философии. Этому требованию и должна отвечать любая подлинно философская работа.
Беседу вел О. Долженко
Философия призвана давать ответы на эти вопросы человеку, привыкшего опираться при поиске истины на разум. В философии нет места религиозным догматам, мифам, убеждениям, которые не доказаны, но преподносятся как истина. Философия с помощью человеческого разума ищет ответы на вопросы. То есть, философия – это исключительно рациональная наука, которая тем не менее, помогает развитию человеческого духа. В философском знании всегда хранится собственная память о себе, своя история, традиции.
Что касается сравнения философского и собственно научного знания, то они во многом совпадают. В первую очередь, в этих знаниях присутствует следующая важная черта: требование к обоснованности, доказательности выдвигаемых ими положений. Однако необходимо выделить и различия: в рамках научного знания не рассматриваются смыслы, цели, ценности и интересы человека в окружающем его мире.
В целом, невозможно смотреть на философию с чисто рационалистических и просветительских позиций. В таком случае философия будет представляться только как обычная наука, помогающая человеку удовлетворить свою любознательность, а этого недостаточно. В философских концепциях различных эпох великие мудрецы стремились дать достойный ответ на вызовы времени, а также осмыслить, что представляет собой человек один на один с бесконечной Вселенной.
Уникальность и специфика философского знания заключается в том, что в этой науке синтезируются научно-теоретической и ценностный, духовно-практический способы жизнедеятельности человека. Благодаря этому философия стремится как к более полному и всестороннему знанию, так и сосредоточивает в себе нравственный и социальный опыт человечества в его развитии на протяжении различных эпох. Философские выводы вечны, их нельзя поставить в зависимость от такой категории, как время. В этом отношении достижения великих философов можно сравнить с шедеврами мирового искусства, кроме того, они являются достоянием человечества и величайшей ценностью.
Наконец, важно отметить глубокую и органичную связь философии с исторической эпохой (философия, по утверждению Гегеля, является «эпохой, схваченной в мысли»). Для философии характерно изучать реальность, действительность в глобальном масштабе. На сегодняшний день мы можем говорить о том, что философия занимается освоением действительности в космических масштабах, так как проблемы взаимодействия человека и Вселенной во все времена волновали мыслителей. Таким образом, философское знание является знанием о всеобщих процессах.
Список литературы
Кохановский В.П., Яковлев В.П. История философии. – М., 2002./Электронный ресурс// http://www.gumer.info/
Цит. по: Кохановский В.П., Яковлев В.П. История философии. – М., 2002./Электронный ресурс// http://www.gumer.info/
8
Эссе на тему «Как я понимаю философию»
Люди всех времен и народов всегда пытались дать определение философии, но никто толком так и не смог объяснить, что же это за наука-тотакая. Архимед говорил, что философия это
когда слушающий не понимает говорящего, а говорящий не знает, что он имеет в виду. А. Аврелий утверждал, что философией называетсяне сама мудрость, а любовь к мудрости. Похоже говорил и Иоанн Дамаскин: “Философия – есть любовь к мудрости”. Уверен, что из многих изречений, так или иначе определяющих этотпредмет, можно вынести для себя что-то отдельное. В чем-то согласиться, а что-то оспорить. Но я, пожалуй, остановлюсь на последнем.
Я склоняюсь к определению Иоанна Дамаскина потому, чтоэто наиболее краткое, и, в то же самое время, широкое, на мой взгляд, определение. А ведь это по своей сути, всего лишь перевод самого слова философия. ????? — люблю и ????? —мудрость. Воистину, всё гениальное – просто! А краткость – сестра таланта!
Для меня философия, это не наука, для меня это – нечто особое. Именно любовь, и именно к мудрости!Это не такой предмет, над которым задумываются дяденьки в белых халатах в больших лабораториях. Это то, что может быть открыто для каждого. Для каждого кто умеет мыслить больше, чемв двух плоскостях. Философия может быть везде. Думать можно обо всем, и как душе угодно! Разве это не поражает?!
А ведь самое потрясающее в том, что Вы запросто можете несогласиться и оспорить мои мысли, и выразить своё мнение на этот счет. Другой же, скажет что мы оба неправы, и на самом деле всё так, как думает еще кто-то! И так до бесконечности! И это,очень интересно
Если бы меня попросили дать собственное понятие философии, то я бы сказал, что это мир, в котором каждый находит что-то уникальное для…
Чаще всего наше переживание сопровождается отрешенным взглядом на мир: мир как бы выталкивает тебя в момент переживания из самого себя, отчуждает, и ты вдруг ясно что-то ощущаешь, осознаешь. Это и есть осмысленная, истинная возможность этого мира. Но именно в видении возможности ты окаменел, застыл. Оказался как бы отрешенно вынесенным из мира. В этом состоянии тебе многое способно открыться. Но для того чтобы это открытие состоялось, нужно не только остановиться, а оказаться под светом или в горизонте вопроса: почему тебя так это впечатляет? Например, почему я раздражён? Или наоборот: почему я рад? Застыть в радости или страдании. В этом состоянии – радости или страдания – и скрыт наш шанс: что-то понять.
Назовём это половиной пути или половиной дуги в геометрическом смысле этого понятия. Полпути…Так вот, в крайней точке этого полпути мы и можем встретиться с философским постижением мира. Ибо по другой половине дуги нам идёт навстречу философия уже существующих понятий. То есть, с одной стороны, философ должен как бы пройти полпути вниз, к самому опыту, в том числе к своему личному опыту, который я назвал экспериментом, а не просто эмпирическим опытом. А с другой стороны, философские понятия позволяют продолжить этот путь познания, поскольку дальше переживать без их помощи уже не возможно. Дальше, например, мы можем ударить того, кто нас обидел, или же самовлюбленно нанести свою обиду и обвинить во всём окружающий мир, лишившись тем самым возможности заглянуть в себя и спросить: А почему, собственно, я злюсь? Ведь в самой злобе есть что-то и обо мне. Направленная на внешние предметы, в действительности она что-то говорит или пытается сказать и о нас самих, о том, что есть на самом деле; что происходит и в нас и вне нас. И вот наше дальнейшее движение, связанное с продолжением переживания, оторвавшись от наших реактивных изживаний, идет уже на костылях, на помочах понятий.
А теперь вернусь к характеристике переживания, к тому, почему я коснулся вопроса о страдании. Понимаете, та точка, на которой ты остановился,- это, грубо говоря, не геометрически идеальная точка. Эта точка как бы является началом какого-то колодца, колодца страданий. И в жизни мы часто проходим мимо такого колодца, видя на его месте просто точку. Хотя на самом деле эта точка и была знаком остановки, знаком того, что в другом измерении, в другой перспективе, там — колодец. Для того чтобы пояснить свою мысль, сошлюсь на «Божественную комедию». Как известно поэма Данте — это не что иное, как символическая запись странствий души, или один из первых европейских романов, посвященных воспитанию чувств. Уже в самом начале этой поэмы мы сталкиваемся с потрясающим образом. Как вы помните, она начинается с фразы, что её герой в середине жизненного пути оказывается в тёмном сумрачном лесу. Середина пути — важная пометка. Веха. 33 года — возраст Христа. Когда его распяли. Этот возраст часто фиксируется в поэзии. И вот герой поэмы, оказавшись в лесу, видит перед собой светлую точку на вершине горы. Гора — символ возвышенного, духовного рая. Но достичь его можно, только пройдя лес. Казалось бы, один шаг, протянутая рука отделяют героя от вершины. Но всё то, что происходит с героем дальше, говорит о том, что то, к чему идешь, не может быть получено преднамеренно.Нельзя прийти к тому, что вроде бы лежит перед самим носом, продолжением самого себя. Если вы помните, вначале дорогу герою преграждала волчица. Символы — орудия нашей сознательной жизни. Они — вещи нашего сознания, а вовсе не аналогии, не сопоставления, не метафоры. Волчица — символ скупости, жадности. Какая же скупость имеется в виду? Естественно, наша предельная, действительная скупость в отношении нас самих. Мы бережём себя как самое драгоценное сокровище. Но какого себя? В данном случае — устремлённого к возвышенному, создающего себя возвышенным, ищущего высшего смысла жизни, высшей морали. А на поверку — всё это просто скупость и жадность. И что же происходит с героем дальше? Он пошёл. Куда? Вовнутрь. Спустился в колодец страдания и, перевернувшись, возвратился обратно. И при этом оказался там же, но только уже под другим небом. Он — на горе.
О чём говорит этот символ? Если ты не готов расстаться с самим собой, самым большим для тебя возлюбленным, то ничего не произойдёт. Кстати, не случаен в этой связи и евангельский символ: тот, кто отдаёт свою душу, её обретает, а кто боится потерять, тот теряет. Но для этого я должен быть открыт, не беречь, отдать себя, быть готовым к чему-то, к чему бы я не смог прийти собственными силами; чего бы не смог добиться простыми сложениями механических усилий. По определению. Ведь анализу поддаётся только то, что может быть создано нами самими. То, что мы можем создать, то можем и проанализировать. А здесь попробуй получить это. Невозможно. И, более того, происшедшее, вспыхнувшее (помните, я сказал, что философский акт — некая вспышка сознания), невозможно повторить: раз нельзя выразить словами, значит нельзя и повторить. Поэтому отсюда появляется ещё один символ — символ мига, мгновения. Но не в смысле краткости времени. Это мгновение как пик, вершина, господствующая над всем миром. И только оказавшись на этом миге сознания и осознав вопросы, мы можем считать, что они осмысленны.
Представим себе, что мир был бы завершен и, к тому же, существовала бы некая великая теория, объясняющая нам, что такое любовь, что такое мысль, причина и т.д. Ведь ясно, что если бы это было так, то было бы совершенно лишним переживать, например, чувство любви. Но мы же всё-таки любим. Несмотря на то, что, казалось бы, всё давно известно, всё испытанно. Зачем же ещё мои чувства, если всё это уже было и было миллионы раз? Зачем? Но перевернём вопрос: значит, мир не устроен как законченная целостность? И я в своём чувстве уникален, не повторим. Моё чувство не выводится из других чувств. В противном случае не нужно было бы ни моей любви, ни всех этих переживаний—они были бы заместимы предшествующими знаниями о любви. Мои переживания могли быть только идиотической сказкой, полной ярости и шума, рассказываемой идиотом. Значит, мир устроен как нечто, находящееся в постоянном становлении, в нём всегда найдётся мне место, если я действительно готов начать всё сначала.
– Наша сегодняшняя практика преподавания философии, пожалуй, полностью пренебрегает первой половиной дуги, связанной, как вы говорите, с человеческим индивидуальным переживанием в жизни. Овладевая категориями философии, человек не наполняет их соответствующим содержанием и поэтому волей-неволей вынужден впадать в состояние возвышенного умонастроения. Но, с другой стороны, как эти категории можно помыслить? или мы имеем здесь дело просто с немыслимыми мыслями? Но тогда что это?..
– Да, верно, и я думаю, что существует всё же некий пробный камень, с помощью которого можно определить мыслимо ли что-то, реальна ли возможность моего собственного мышления? Могу ли я её помыслить как реально выполненную, не как вербально существующую, а как реально выполненное состояние моего мышления? Некоторые вербальные записи мыслеподобных состояний такого испытания не выдерживают, показывая тем самым, что хотя и есть мыслеподобие, но, строго говоря, это не мысли, потому что я не могу их исполнять. Ведь мысли существуют только в исполнении, как и всякое явление сознания, как и всякое духовное явление. Она существует, повторяю, только в момент и внутри своего собственного вновь исполнения.
– А как вы понимаете различия события философской мысли и события художественного образа?
– Различие, конечно есть. Но я не могу его провести. По какой причине? То, что я говорил о философии, фактически означало следующее. Я полагаю, что наша сознательная жизнь устроена таким образом, что всё, что осуществляется посредством актов сознания или является проявлением жизни сознания, будь то мастерское создание ремесленного шедевра (скажем, стула) или поэмы, или поступок нравственный и т. д. – всё это некоторая последовательность шагов. И вместе с тем, во всём этом есть нечто, ещё один ход, который, не является ни одним из них, как бы заполняет интервалы между ними. Это элемент нашей сознательной жизни, нашего сознания, и имеет отношение к философской мысли, его можно эксплицировать с помощью того, что оказывается затем философским понятием. То есть это не само художественное произведение или художественное творчество; философия не сводится к ним, хотя и является их опосредующим элементом. Но это и не философия понятий или учений, а философия, которую я назвал бы реальной. Следовательно, есть реальная философия как элемент устройства нашего сознания, и есть философия понятий или учений, предметом которой является экспликация реальной философии. Предметом философии является философия же, как это не покажется парадоксальным. Но этот элемент, эквивалентный философскому доказательству, – Я мыслю, я существую,- выполняется и при создании художественного образа. Помните, как Пруст определял поэзию? Поэзия есть чувство собственного существования. Это философский акт. Но он философский, когда осуществлён с применением философских понятий. Тогда это философия, а не поэзия, конечно. Поэтому я и говорю, что отличить их трудно, если анализ осуществляется на уровне событий…
-Так все-таки, какой путь ведёт к овладению философией?
– В философии в качестве предмета изучения существуют только оригинальные тексты. Немыслим учебник по философии, немыслим учебник по истории философии; они немыслимы как предметы, посредством которых мы изучили бы философию. Трактат по истории философии возможен лишь как некоторая реконструкция какой-то совокупности реальных физических событий. Орудием научения может явиться оригинал в руках читателя, который читает. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учёба. Ведь если философ идёт нам на встречу, то и мы должны идти к философу, мы можем встретиться только в точке обоюдного движения, если я не пошёл, сижу, схватившись за голову, над текстом, ничего не получится. Только прейдя в движение и пройдя свою половину пути, мы получаем шанс встретиться с философией – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а я нет, но что я пережил, хотя и знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом можно так говорить.
Так вот, научится читать философские тексты и что-то извлекать из них, мы можем только в том случае, если будем относиться к ним на уровне совершаемых актов философствования, а не эквивалентов, на уровне актов, соотносимых с жизненным смыслом философских понятий, даже самых отвлечённых. Если мы будем относиться к ним поверх и помимо их культурно-исторических смыслов, то нам и откроется заключённое в них содержание.
Мамардашвили М.К.Как я понимаю философию // Мамардашвили М.К.
Как я понимаю философию.-2-е изд.
Изм.и доп.-М.,1992.-С.16-26
Вопросы и задания к статье:
1. С какими трудностями, по мнению автора, сталкивается студент, приступающий к изучению философии?
2. Почему с точки зрения автора преподавание философии в ВУЗе можно назвать «антифилософским приобщением к философии»?
3. Что означают слова автора: «путь к философии, который пролегает через собственные наши испытания»?
4. Как, в связи с этим пониманием смысла философии, автором истолковываются некоторые символы из «Божественной комедии» Данте?
5. Как видит автор возможность «события философской мысли» для человека, только начинающего изучать философию?
6. Каким образом разъясняет автор различия философской мысли и события художественного образа, то есть, философии и искусства?
Как вы поняли из статьи М.К.Мамардашвили, наряду с «реальной философией», реальным событием философствования, органичным для жизни индивидуального сознания и присущим человеческой личности как таковой, существует «профессионнальная» философия, философия учений и систем, вырабатывающая те понятия, с помощью которых реализуется содержание «живой» философии. В следующей статье современного испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета «Почему мы вновь пришли к философии?» предлагается несколько иной поход к трактовке сущности философиине столько личностно-экзистенциальный,сколько гносеологический, познавательный.Так, Ортега-и-Гассетопределяет философию как «основную потребность нашего разума», до конца никогда не реализуемую. Прочитайте статью и попытайтесь разобраться, почему для автора «философская проблема…это не только проблема абсолютного, но абсолютная проблема».
Санкт-петербургский государсвтенный технологический университет растительных полимеров
«Как я понимаю философию»
Выполнил: Домашова О.С.
Проверил: Боков Г. Е.
философия мудрость целостный искусство
Санкт-Петербург 2010
Спор о философии можно начинать прямо с ее понятия, ведь сами философы определяют то, чему они в разные времена посвящали свои жизни, по-разному. Платон говорил, что «философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил»; Гегель понимал философию как «эпоху, схваченную в мыслях»; Аристотель считал, что «философия есть знание об истине»; Лейбниц характеризовал философию как «преданность мудрости», сравнивая ее при этом с деревом, корень которого – метафизика, наука о принципах, а ветви – специальные отрасли знания. Некое обобщенное, суммарное понятие дает Давид Анахат в своем трактате «Определения философии». Согласно ему, имеется шесть определений философии:
.Философия есть не только наука о сущем как таковом, но и о природе сущего;
.Философия есть наука человеческих и божественных вещах, то есть она оперирует крайними категориями;
.Философия есть забота о смерти;
.Философия есть уподобление Богу;
.Философия есть «искусство искусств» и «наука наук»;
.Философия есть любовь к мудрости.
Однако, как бы эти определения не разнились, они все, в сущности, сходны в стремлении определить философию как нечто общее, охватывающее всю совокупность человеческого знания, в противовес каким-либо специальным наукам. [1] И мое собственное определение философии, основанное на всех этих высказываниях философов и каком-то личном опыте, может звучать следующим образом: философия – совокупность взглядов, систематизированная мудрость предыдущих поколений, которая может помочь, если, конечно, захотеть к ней обратиться, в формировании собственной целостной картины мира, системы взглядов и ценностей.
Но тут возникает вопрос: что же такое эти взгляды, ценности, что же такое этот мир, я сам, каково мое место здесь и прочее, прочее, прочее. Чисто вербально, комбинируя сказанные кем-то когда-то фразы, эти понятия можно объяснить. Как говорил Декарт, если нет оснований, можно доказать все, то есть на словах можно доказать все. Однако это все будет чистой формальностью, потому что философия есть нечто иное, нежели исключительно набор умных фраз и понятий, а значит, и путь решения ее вопросов должен быть иной. И должен он лежать через личный опыт, испытание, переживание.
Но если говорить о вопросах философии более глобально, то все же первым среди всех, наверное, должен быть вопрос, что же такое, собственно, есть сам вопрос, действительно ли, ломая голову над этими непростыми понятиями и категориями вроде бытия, духа, мировоззрения и прочего, ты мыслишь. Для разрешения этого опять же стоит пользоваться так называемым экспериментальным методом. Этот термин, к слову сказать, ввел Кант. Что же он имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, нужно, считал он, задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Вообще вопрос “как это возможно?” и есть способ существования живой мысли. Но порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. Все снова сходится к тому, что одна половина философии – это личный опыт, т. е. эксперимент, вторая половина – опыт и мудрость всех, кто был до нас, т. е. своего рода теория. [2]
Эта в некотором роде экспериментальность, присущая философии, роднит ее с науками. Но все же полностью наукой философия не является, она скорее следствие из науки, некий вывод, заключение и обобщение, способ расценить значимость того или иного научного открытия, той или иной научной теории на фоне целого мира.
Но несмотря на то, что философия несколько сходна с наукой, изучать ее как науку, на мой взгляд, невозможно, поскольку она не представляет собой систему знаний, которую можно было бы передать другим и тем самым обучить их. Становление философского знания – это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия.
Абсурден, на мой взгляд, учебник по философии. В нем могут быть изложены факты и понятия, но сама суть философии – никогда. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Только встретившись с проблемой, самостоятельно и осознанно задавшись вопросом, придя в движение и пройдя свою экспериментальную половину пути философии, мы получаем шанс в полной мере встретиться со второй половиной, теоретической – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а ты сам нет, но что тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить. [2]
Исторически философия возникает после искусства и прежде естественных наук. Возможно, поэтому она вбирает в себя черты и того, и другого, как бы являясь промежуточным звеном. [3] Цицерон говорил, что «философия есть медицина души». Но медициной души можно назвать и искусство. Нет, наверное, человека, которого ни разу в жизни не исцелила бы любимая песня или любимая книга. Как и философский текст, иное произведение искусства заставит задаться всеми этими вечными вопросами, а подчас просто перевернет все прежнее представление о мире. В конце концов, как и философия, искусство стремится рассмотреть мир в целом и рассмотреть мир субъективно, с точки зрения конкретного, отдельно взятого человека.
Да, наверное, каждый человек имеет какое-либо отношение к философии, но каждого ли можно назвать философом? Можно снова провести аналогии с искусством, в котором одни люди, условно скажем, производят, другие потребляют, но тем не менее, все в какой-то мере с прекрасным соприкасаются. Так и в философии – ученые мужи пишут свои труды, а тот, кто чувствует необходимость, потом их читает, получая искомую пищу для ума. Однако, философом в принципе можно назвать любого, кто преумножает мудрость. А чтобы преумножить мудрость, не обязательно писать трактатов, и это очевидно. Можно быть мудрым пусть в менее глобальных, в более житейских вещах, но тем не менее мудрым. А потом, кто знает, может и удастся перейти от земных категорий к божественным.
Но почему же люди обращаются к философии, существует ли вообще необходимость в факте философствования? Если понимать под необходимостью “полезность” для чего-то другого, то философия не является необходимой, по крайней мере на первый взгляд. Однако Аристотель говорил: “Все другие науки более необходимы, нежели философия, но лучше нет ни одной “. Ведь полезность – понятие относительное, она присутствует только по отношению к цели. А первоочередная цель для каждого – существа быть самим собой. [4] А человек, когда он является самим собой, имеет свободный чистый разум, обладающий потребностью мыслить.
Рано или поздно практически каждый человек обращается к философии, чтобы найти ответы на свои вопросы или отыскать начало пути, по которому идти, чтобы попытаться ответить самостоятельно. Как писал Канке, «На наш взгляд, во всех случаях, когда человеку приходится принимать ответственные решения, он вынужден становиться философом».
Список использованной литературы
1.Вундт В. «Введение в философию», Москва, 1998, стр. 18-23
.Мамардашвили М. К. «Как я понимаю философию», Москва, 1992, стр. 14-27
.Волков Г. Н. «У колыбели науки», Москва, 1975, стр. 11-31
.Ортега-и-Гассет «Что такое философия», Москва, 1991 (http://psylib.org.ua/books/orteg01/txt05.htm)
Санкт-петербургский государсвтенный технологический университет растительных полимеров
«Как я понимаю фи Больше работ по теме:
Разумеется, подобный подход, или акт понимания, из которого исходит М.К.Мамардашвили, развивая свою философию, заметно отличается от других форм и способов постижения «невидимого». Например, от религиозной формы, основывающейся на откровении и вере в Бога. В религии, с тех пор как существует Библия, вера, как правило, не предполагает рефлексии. Об этом свидетельствует хотя бы судьба одной из первых формулировок известной в богословии проблемы так называемого герменевтического круга, принадлежащей Августину: «Надо верить, чтобы понимать, и понимать, чтобы верить». Спустя примерно семь столетий у Ансельма Кентерберийского (XI в.) эта формула приняла уже такой вид: «Я не стремлюсь понять, чтобы уверовать, но верую, чтобы понять» (курс. мой. – Ю.С.). То есть рефлексии здесь может и не быть, хотя мистический опыт, питающий и поддерживающий религиозное сознание, может сохраняться. Точно так же как не обязательна рефлексивно-экзистенциальная процедура и для ученого, имеющего дело с конструированием теории. Акт самосознания или понимания и в данном случае носит обычно догматический характер.
Философствование же в принципе, по мнению М.К.Мамардашвили, исключает подобную ситуацию. В философии нужно мыслить, чтобы существовать, быть. Лишь это является гарантией удержания себя в структуре рефлексии. Но что значит быть? Или, как уже сказано, обладать неким горизонтом возможностей, чтобы рассуждать философски?
Допустим, что бытие выражается в терминах оккультного знания, то есть неких тайных природных сил, во взаимоотношение с которыми человек вступает. С точки зрения философа, в этом нет ничего предосудительного, если личность действительно обладает уникальными способностями. Но он вправе спросить: а не связывает ли это ее свободу воли и не лишает ли ума ее поклонников? Ведь они начинают в таком случае вести себя в зависимости от бытия «потусторонних» сил, которым приписываются некие особые качества. Между тем для философа «бытие-в-мысли» исключает возможность наделения последнего какими-либо качествами. Об этом важно помнить, поскольку и в христианской религии (в форме допущения откровения) проблема рефлексии также нашла, естественно, если и не сходное с философией, то яркое разрешение, на что указывает и что подтверждает культурная устойчивость и своего рода демократическая доступность структуры христианского божества и связанного с ним религиозного акта самосознания человека. Ведь что такое личностное ощущение и познание в христианстве бытия Божьего? Согласно богословию, это обоюдно заинтересованная встреча Бога и человека во имя спасения человечества, запечатленная в символе креста. Подобная выразительность и, если угодно, метафизическая ясность символа веры, основой которой является искупленное страдание, для философа очевидна. Однако и в данном случае он вправе (теперь уже себе) сказать следующее. Но ведь вера, вырастающая из откровения, легко догматизируется, становится фактом культуры. А философ не мистик, хотя порой он может, видимо, сожалеть об этом, и не богослов. Мир «невидимого», трансцендентного, видится ему иначе, и верить в это «иначе», как гражданин, он считает абсурдным. (Кстати говоря, это последнее обстоятельство станет для М.К.Мамардашвили в какой-то момент, на что читатель, несомненно, обратит внимание, тем не менее и своего рода истоком понимания равнозначности, эквифинальности духовного усилия философа религиозной свободе мистика, в бытийно-личностном акте раскрывающего предельные возможности «обожения» человека.)
Итак, философская рефлексия всегда начинается с тайны невидимого и кончается невидимым. Философ, по определению, – «Фома неверующий». И его удел – продолжать спрашивать либо молчать.
Всякое серьезное философствование подобно попыткам барона Мюнхгаузена вытащить себя из болота за волосы. Но философия возможна! Философ неизбежно приходит и решает свою жизненную задачу в той мере, в какой он выталкивается своим предназначением на границу культуры и открывает сквозное, большое время, «тайну времени». Он один переживает в этот момент всю муку с трудом выговариваемого слова, ибо только ему известна вся мера его неведения.
Свою конкретную жизненную задачу, реализуемую средствами философии, М.К.Мамардашвили определяет как поиск «гражданства неизвестной родины» (см. «Проблема сознания и философское призвание». – «ВФ.», 1988, № 8). После сказанного выше, мне думается, направленность и путь такого поиска очевидны. Но интересно и важно другое – каким образом он осуществляет этот поиск в историческом контексте развития философского знания. Попытаемся, хотя бы в общих чертах, реконструировать этот путь.
По мере знакомства с работами М.К.Мамардашвили невольно поражаешься не столько легко просматриваемому в них замыслу раскрыть существование преемственности в европейской философии, сколько мастерству, с которым это делается. Философ убежден, что традиция – это не просто подражание прошлому, когда-либо случившемуся, что связь, если она существует, между «старым» знанием и новым, создающая видимость непрерывности в его развитии, в действительности случается как бы поверх или, точнее, вне знания, на основе рефлексивной процедуры. Он исходит из того, что в истоках европейской культуры лежат два исторических начала: античное и христианское. Если античность оставила в наследство Европе веру в завоевания человеческого ума, то христианство внесло в западное сознание не менее динамичный элемент – идею нравственного восхождения человека. Именно эти два начала определяют своеобразие европейской культуры: ее динамизм, специфическую, гибкую систему интеллектуальных и духовных ценностей и понятий, ее способность к проектированию и регулированию социальных процессов. Целеполагание предметной мыслительной деятельности в Европе шло сразу как бы по нескольким направлениям, в нескольких измерениях. Если в Индии оно шло преимущественно на основе психологических смысловых различительных знаков, в Китае – социально-упорядочивающих, то в странах Европы – на основе и тех, и других, и третьих, которые можно назвать научно-порождающими. А поскольку к тому же напряженность экзистенциальной ситуации разрешилась здесь в свое время по направляющей, а не круговой, внеисторической схеме, то это и позволяет, очевидно, более легко психологически изобретать европейцу во имя «спасения» разные предметы мысли, касается ли это сферы науки, искусства, философии и т.д. То есть более широко и свободно ориентироваться в социально-историческом пространстве и времени.
Но это как бы одна сторона проблемы, рассматриваемая М.К.Мамардашвили на примере жизни и творчества Платона, Декарта, Канта, Маркса и других европейских мыслителей, а также на основе обращения к текстам Евангелия и их философского анализа. А есть и иная, фактически выходящая за рамки философии и имеющая отношение уже к ее социальной функции, социальной форме.
Развивая духовную традицию европейской мысли, М.К.Мамардашвили не устает повторять в своих работах, что следование этой традиции неизбежно предполагает не только знание того, что становление гражданского общества и появление философии – вещи взаимосвязанные, но и реализацию этого знания. Кроме того, философия является, по определению, свободным занятием и лишь в этом своем качестве становится созидательной силой, помогая совершенствованию людей. В истории Нового времени он выделяет особо две фигуры – Декарта и Канта, – считая, что каждый из них внес свой вклад именно в такое понимание традиции. При этом в Декарте он видит прямого наследника античной философии (утратившей некогда характер «откровения»), с ее интересом к природе бытия и познания, а в Канте – великого продолжателя этой же линии в философии, но взявшего уже на себя труд обоснования вообще всякой человеческой претензии на то, чтобы что-то познавать, морально судить и т.д., и тем самым сделавшего фактически эту традицию необратимой. Характеризуя основания их философии, в своей статье «Сознание и цивилизация» он пишет («Природа», 1988, № 11): в жизни всегда «случается некоторое простейшее и непосредственно очевидное бытие – «я есть». Оно, подвергая все остальное сомнению, не только обнаруживает определенную зависимость всего происходящего в мире (в том числе в знании) от собственных действий человека, но и является исходным пунктом абсолютной достоверности и очевидности для любого мыслимого знания». В этом смысле человек, замечает философ, как раз и способен сказать «я мыслю, я существую, я могу». Если же этот принцип «не реализуется или каждый раз не устанавливается заново, то все неизбежно заполняется нигилизмом, который можно коротко определить как принцип «только не я могу» (могут все остальные – другие люди, Бог, обстоятельства, естественные необходимости и т.д.). Т.е… принцип cogito утверждает, что возможность способна реализоваться только мной при условии моего собственного труда и духовного усилия к своему освобождению и развитию…» (с. 110)
И второе, столь же важное обстоятельство, раскрываемое уже на примере Канта. «В устройстве мира, – пишет он далее, – есть особые «интеллигибельные» (умопостигаемые) объекты (измерения), являющиеся в то же время непосредственно, опытно констатируемыми, хотя и далее неразложимыми образами целостностей, как бы замыслами или проектами развития. Сила этого принципа в том, что он указывает на условия, при которых конечное в пространстве и времени существо… может осмысленно (курс. мой. – Ю.С.) совершать акты познания, морального действия, оценки, получать удовлетворение от поиска и т.п.».
Обратимся для иллюстрации этого положения к таким умопостигаемым объектам, как жизнь и сознание, поскольку они наиболее часто фигурируют в текстах М.К.Мамардашвили, когда он говорит или рассуждает о возможностях осмысленного понимания.
В самом деле, что такое жизнь? Ведь не все, что мы испытываем или думаем, живо. Уже на уровне нашей интуиции, подчеркивает М.К.Мамардашвили, мы знаем, что не все живо, что кажется живым, хотя бы потому, что мы кому-то подражаем, говорим чужими словами, повторяем чужие мысли и т.д. То есть в жизни подчас очень трудно отличить то, что мы переживаем или испытываем сами, от того, что испытывают другие. Хотя словесная оболочка нашего чувства одна и та же, в ней может и не присутствовать наше личное жизненное переживание. Более того, как было сказано в самом начале, практически каждое наше жизненное состояние неизбежно дублируется и на уровне уже слова, жеста, поступка умирает.
Следовательно, «мертвое» может существовать не только в каком-то ином мире, не после того, как мы умираем, а оно участвует в самой нашей жизни, является ее частью. Как говорил Гераклит, жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь. Они взаимопереплетены. В нашей душевной жизни всегда присутствуют некие мертвые отходы или мертвые продукты самой жизни. И часто они могут занимать все ее пространство, не оставляя места для проявления непосредственного живого чувства, живой мысли или поступка. Это едва ли не основной, доминирующий мотив и нерв всей философии М.К.Мамардашвили, связанной с его настойчивым и страстным поиском «гражданства неизвестной родины», то есть жизни.
Так что же такое жизнь? Биолог скажет, что фундаментальное свойство живого – это воспроизведение себе подобного, и будет несомненно прав, поскольку его интересует научная сторона проблемы. Философ же ответит, что жизнь есть усилие во времени. Что нужно совершать постоянное духовное усилие, чтобы оставаться живым, и также будет прав, ибо отождествление жизни с духовным, сознательным принципом, являющимся продуктом рефлексии, лежит в самой основе философского акта. Чувство жизни равносильно фактически чувству бесконечности (неопределенности), и лишь духовное усилие – в момент «встречи» такого чувства или переживания с мыслью – претворяет неопределенность в некую гармонию, способную облагораживать человека, его поведение, психику, социальные отношения и т.д.
По мнению М.К.Мамардашвили, декартовское cogito одно из ярких проявлений именно такой гармонии в новой европейской культуре, не случайно получившее название рациональности (от лат. ratio – «пропорция», «мера»). Это как бы пример или образец символа схождения конечного и бесконечного в нашей жизни, соразмерного человеку в том смысле, что это возможно. Если такое схождение грамотное (неважно, случается ли это в сфере философии, науки, религии или искусства), то оно обязательно воспроизведет тот же символ (красоты, веры, закона, мысли), который существовал и раньше. Это как бы заложено в самой природе сознательного опыта человека, к которому обращен философ в своих занятиях.
М.К.Мамардашвили считает, что философия никогда не стремилась к конструированию догматических познавательных схем мирового развития, предполагающих к тому же радикальное изменение общественных форм человеческого существования. Напротив, ее интерес был направлен скорее на объяснение, расшифровку происходящих изменений с целью обретения человеком устойчивости в меняющемся мире, что имеет сегодня, безусловно, и свое историческое оправдание перед лицом последствий от внедрения в общественное производство всей той суммы научно-технических и социальных изобретений и открытий, которые были сделаны в последние два столетия.
Если духовные и интеллектуальные усилия мыслящего европейца еще сравнительно недавно были так или иначе связаны с задачей социального освобождения человека и овладения силами природы (и именно это вызвало к жизни деятельный тип личности, реализовавшей себя в научно-техническом и социальном творчестве), то сегодня эти усилия подчинены задаче нового самоопределения, поиску новой гармонии, но теперь уже в условиях порожденного им и противостоящего ему мира. Отсюда – растущий и все более глубокий интерес современного философа и специалиста к гуманитарным и метафизическим аспектам жизнедеятельности человека, выражением чего является в том числе и творчество М.К.Мамардашвили.
За тридцать лет работы в области философии, помимо опубликованного, им подготовлено более десяти книг (часть из которых пока не издана, другие готовятся к печати), посвященных истории философии и философским проблемам сознания[i][1]. В них раскрывается своеобразие и уникальность философии в человеческой жизни, ее место в культуре, подчеркивается непреходящее значение, которое она продолжает сохранять и в наше время в качестве фундаментального средства познания и освоения мира.
В таких работах, как «Античная философия», «Картезианские размышления» и «Кантианские вариации», обращаясь соответственно к Платону, Декарту и Канту, М.К.Мамардашвили показывает, что у философии есть свой собственный язык и сфера деятельности, связанные прежде всего с выявлением познавательных возможностей человека, которые он сводит к «первоэлементам мысли» и считает, что последние добываются философом всякий раз заново в процессе работы с самой же мыслью. Философия, по его мнению, есть мысль мысли, или сознание возможности большего сознания.
В работах «Сознание и культура» и «Беседы о мышлении», развивая этот последний тезис, он подчеркивает, что сам язык разрешил некогда вопрос о со?знании, соединив в этом слове значения двух слов: «состояние» и «знание». То есть, хотя любое новое знание появляется в виде локализуемого объекта, на уровне предметного выражения, однако само его появление, связанное с определенным духовным состоянием человека, всегда остается тайной, которую и стремится раскрыть философ, создавая для этого специальный язык и аппарат анализа. Две указанные книги являются самостоятельным, оригинальным вкладом М.К.Мамардашвили в разработку этой сложной и важной проблемы.
Свое дальнейшее развернутое обоснование на примере науки и искусства эта точка зрения находит в его книгах: «Символ и культура», «Трактат о развивающемся знании» и «Психологическая топология пути». Центральная идея этих работ – выявление онтологических оснований возможного «примирения» традиционного и нетрадиционного подходов к познанию мира и человека.
Кроме того, на основе прочитанных в разные годы и в разных учебных заведениях страны лекций М.К.Мамардашвили подготовлены учебные курсы: «Беседы по философии для начинающих», «Критика экзистенциалистского сознания», «Введение в «Феноменологию духа» Гегеля», «Опыт физической метафизики (Лекции по социальной философии)» и ряд других.
Настоящее издание избранных работ М.К.Мамардашвили дает, на мой взгляд, возможность читателю самостоятельно оценить творчество этого видного современного философа.
Ю.П.Сенокосов.
О чём говорит этот символ? Если ты не готов расстаться с самим собой, самым большим для тебя возлюбленным, то ничего не произойдёт. Кстати, не случаен в этой связи и евангельский символ: тот, кто отдаёт свою душу, её обретает, а кто боится потерять, тот теряет. Но для этого я должен быть открыт, не беречь, отдать себя, быть готовым к чему-то, к чему бы я не смог прийти собственными силами; чего бы не смог добиться простыми сложениями механических усилий. По определению. Ведь анализу поддаётся только то, что может быть создано нами самими. То, что мы можем создать, то можем и проанализировать. А здесь попробуй получить это. Невозможно. И, более того, происшедшее, вспыхнувшее (помните, я сказал, что философский акт — некая вспышка сознания), невозможно повторить: раз нельзя выразить словами, значит нельзя и повторить. Поэтому отсюда появляется ещё один символ — символ мига, мгновения. Но не в смысле краткости времени. Это мгновение как пик, вершина, господствующая над всем миром. И только оказавшись на этом миге сознания и осознав вопросы, мы можем считать, что они осмысленны.
Представим себе, что мир был бы завершен и, к тому же, существовала бы некая великая теория, объясняющая нам, что такое любовь, что такое мысль, причина и т.д. Ведь ясно, что если бы это было так, то было бы совершенно лишним переживать, например, чувство любви. Но мы же всё-таки любим. Несмотря на то, что, казалось бы, всё давно известно, всё испытанно. Зачем же ещё мои чувства, если всё это уже было и было миллионы раз? Зачем? Но перевернём вопрос: значит, мир не устроен как законченная целостность? И я в своём чувстве уникален, не повторим. Моё чувство не выводится из других чувств. В противном случае не нужно было бы ни моей любви, ни всех этих переживаний—они были бы заместимы предшествующими знаниями о любви. Мои переживания могли быть только идиотической сказкой, полной ярости и шума, рассказываемой идиотом. Значит, мир устроен как нечто, находящееся в постоянном становлении, в нём всегда найдётся мне место, если я действительно готов начать всё сначала.
– Наша сегодняшняя практика преподавания философии, пожалуй, полностью пренебрегает первой половиной дуги, связанной, как вы говорите, с человеческим индивидуальным переживанием в жизни. Овладевая категориями философии, человек не наполняет их соответствующим содержанием и поэтому волей-неволей вынужден впадать в состояние возвышенного умонастроения. Но, с другой стороны, как эти категории можно помыслить? или мы имеем здесь дело просто с немыслимыми мыслями? Но тогда что это?..
– Да, верно, и я думаю, что существует всё же некий пробный камень, с помощью которого можно определить мыслимо ли что-то, реальна ли возможность моего собственного мышления? Могу ли я её помыслить как реально выполненную, не как вербально существующую, а как реально выполненное состояние моего мышления? Некоторые вербальные записи мыслеподобных состояний такого испытания не выдерживают, показывая тем самым, что хотя и есть мыслеподобие, но, строго говоря, это не мысли, потому что я не могу их исполнять. Ведь мысли существуют только в исполнении, как и всякое явление сознания, как и всякое духовное явление. Она существует, повторяю, только в момент и внутри своего собственного вновь исполнения.
– А как вы понимаете различия события философской мысли и события художественного образа?
– Различие, конечно есть. Но я не могу его провести. По какой причине? То, что я говорил о философии, фактически означало следующее. Я полагаю, что наша сознательная жизнь устроена таким образом, что всё, что осуществляется посредством актов сознания или является проявлением жизни сознания, будь то мастерское создание ремесленного шедевра (скажем, стула) или поэмы, или поступок нравственный и т. д. – всё это некоторая последовательность шагов. И вместе с тем, во всём этом есть нечто, ещё один ход, который, не является ни одним из них, как бы заполняет интервалы между ними. Это элемент нашей сознательной жизни, нашего сознания, и имеет отношение к философской мысли, его можно эксплицировать с помощью того, что оказывается затем философским понятием. То есть это не само художественное произведение или художественное творчество; философия не сводится к ним, хотя и является их опосредующим элементом. Но это и не философия понятий или учений, а философия, которую я назвал бы реальной. Следовательно, есть реальная философия как элемент устройства нашего сознания, и есть философия понятий или учений, предметом которой является экспликация реальной философии. Предметом философии является философия же, как это не покажется парадоксальным. Но этот элемент, эквивалентный философскому доказательству, – Я мыслю, я существую,- выполняется и при создании художественного образа. Помните, как Пруст определял поэзию? Поэзия есть чувство собственного существования. Это философский акт. Но он философский, когда осуществлён с применением философских понятий. Тогда это философия, а не поэзия, конечно. Поэтому я и говорю, что отличить их трудно, если анализ осуществляется на уровне событий…
-Так все-таки, какой путь ведёт к овладению философией?
– В философии в качестве предмета изучения существуют только оригинальные тексты. Немыслим учебник по философии, немыслим учебник по истории философии; они немыслимы как предметы, посредством которых мы изучили бы философию. Трактат по истории философии возможен лишь как некоторая реконструкция какой-то совокупности реальных физических событий. Орудием научения может явиться оригинал в руках читателя, который читает. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учёба. Ведь если философ идёт нам на встречу, то и мы должны идти к философу, мы можем встретиться только в точке обоюдного движения, если я не пошёл, сижу, схватившись за голову, над текстом, ничего не получится. Только прейдя в движение и пройдя свою половину пути, мы получаем шанс встретиться с философией – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а я нет, но что я пережил, хотя и знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом можно так говорить.
Так вот, научится читать философские тексты и что-то извлекать из них, мы можем только в том случае, если будем относиться к ним на уровне совершаемых актов философствования, а не эквивалентов, на уровне актов, соотносимых с жизненным смыслом философских понятий, даже самых отвлечённых. Если мы будем относиться к ним поверх и помимо их культурно-исторических смыслов, то нам и откроется заключённое в них содержание.
Мамардашвили М.К.Как я понимаю философию // Мамардашвили М.К.
Как я понимаю философию.-2-е изд.
Изм.и доп.-М.,1992.-С.16-26
Вопросы и задания к статье:
1. С какими трудностями, по мнению автора, сталкивается студент, приступающий к изучению философии?
2. Почему с точки зрения автора преподавание философии в ВУЗе можно назвать «антифилософским приобщением к философии»?
3. Что означают слова автора: «путь к философии, который пролегает через собственные наши испытания»?
4. Как, в связи с этим пониманием смысла философии, автором истолковываются некоторые символы из «Божественной комедии» Данте?
5. Как видит автор возможность «события философской мысли» для человека, только начинающего изучать философию?
6. Каким образом разъясняет автор различия философской мысли и события художественного образа, то есть, философии и искусства?
Как вы поняли из статьи М.К.Мамардашвили, наряду с «реальной философией», реальным событием философствования, органичным для жизни индивидуального сознания и присущим человеческой личности как таковой, существует «профессионнальная» философия, философия учений и систем, вырабатывающая те понятия, с помощью которых реализуется содержание «живой» философии. В следующей статье современного испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета «Почему мы вновь пришли к философии?» предлагается несколько иной поход к трактовке сущности философиине столько личностно-экзистенциальный,сколько гносеологический, познавательный.Так, Ортега-и-Гассетопределяет философию как «основную потребность нашего разума», до конца никогда не реализуемую. Прочитайте статью и попытайтесь разобраться, почему для автора «философская проблема…это не только проблема абсолютного, но абсолютная проблема». Х. Ортега-и-Гассет
Обещала – выложила. Эссе в рамках курса Философии
Что такое философия? Дисциплина, изучающая наиболее общие существенные характеристики и фундаментальные принципы реальности и познания, бытия человека, отношения человека и мира, – гласит нам русская википедия. Получается, что это наука? Да, в школе бы меня такое определение вполне устроило. Но на втором курсе университета я ознакомилась с работой Мартина Хайдеггера, немецкого философа, которая заставила меня задуматься: а не является ли вопрос «Что такое философия?» – философским.
Люди разного времени, национальности и сфер деятельности пытались дать определение этому явлению – философия. Платон, например, считал, что философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил. Он считал, что Бог не философ, он не философствует, он просто знает. Мы, в отличии от него, не знаем. Поэтому и запускается этот таинственный процесс – философствование.
Философствование. Что же это за процесс такой? Снова обратимся мудрецам, на этот раз к немецкому философу Иммануилу Канту. Он считал, что философствование – это выход человека из состояния духовного несовершеннолетия, то есть тот момент, когда человек начинает жить своим умом. То есть философия – это своеобразное просвещение, а философ – человек, который мыслит самостоятельно, способный распоряжаться своей жизнью и несущий ответственность за свой выбор. Получается, если человек психологически зрелый, то человек философствует. Но зачем он это делает?
Человек обращается к философии за знанием. Ища истину, человек начинает философствовать. Будь то это моральная, нравственная сторона или вопрос о создании мира – путь начинается с философии. Например, в своё время из философии выделились физика, биология и психология.
Но путь этот у каждой личности свой. Ведь каждый духовно зрелый человек – личность, с собственной индивидуальностью. И каждый человек, философствуя, формирует свое, индивидуальное мировоззрение, основанное на личной системе ценностей, иначе говоря, на представлениях о “благе” – о том, что для человека “хорошо” или “полезно”, к чему он “должен” стремиться. Иначе говоря, свою собственную философию.
Получается, единой философии нет. Мировоззрений ровно столько, сколько личностей было и есть в этом мире. И именно столько понятий и определений философии существует. Ведь каждый трактует ее по-своему. Такое мнение есть и у меня.
Так что такое философия в моем понимании. Однозначного ответа я дать не могу, определение философии зависит скорее от контекста.
Например, философия в рамках университета, как дисциплина, – это все же наука. Точнее мы изучаем лишь только один раздел философии – метафизика. Он исследует первоначальную природу реальности, мира и бытия. То есть объект изучения присутствует. Мы изучаем вполне конкретные понятия, знакомимся с новым языком, узнаем новые факты, анализируем. Чем не наука?
Но вот в реальности такое определение оказывается очень узким и поверхностным. Это происходит хотя бы потому, что нет одного общего философского стандарта, ибо сколько личностей – столько философий. Что же тогда есть философия в реальности? Как и у большинства людей, у меня возникает ассоциация со словом «мировоззрение». И наверное, это одно из самых понятных и точных определений философии. Ведь если подумать, из чего состоит философия? Из взглядов, мнений, принципов. Они определяют наше виденье, нашу картину мира. С помощью мировоззрения человек может найти свое место в мире. В конечном счете, мировоззрение создает жизненный путь человека, придает его жизни осмысленность и целенаправленность.
Но, опять же, не любое мировоззрение – философское. Все же, с какой стороны не посмотри, а философия – нечто рациональное, основанное на каких-либо принципах, например, на банальной логике, отличное от иррационального, то есть от сверхъестественного. Именно рациональное суждение отличает философское мировоззрение от мифологического и религиозного. Ярким примером является философия религий. С одной стороны, она основана на сверхъестественном. Но, она не вытекает из религии, она ее изучает, анализирует как часть духовного мира человека. То есть философия даже иррациональное может превратить в нечто рациональное.
Получается, главное в философии – способность умозаключать и рассуждать, а так же совершать поступки в соответствии со своими понятиями и размышлениями. Рассуждая, человек порождает свободу ума, которая ведет к свободе личности. Живя в соответствии со своими мыслями, человек берет ответственность. Философствуя, человек становится личностью. Если человек не философствует, он удобен для других. Он живет под указания других, по чужим навязанным ценностям. Особенно это хорошо для властей и государства, ибо управлять едино мыслящими массами с одинаковыми ценностями легко, им просто угодить. Но в итоге, государство развивается однобоко.
Поэтому, для меня философия – это инструмент формирования личности. Философствование наделяет человека мудростью, которая является одной из высших добродетелей. И именно она сеет остальные добродетели, такие как мужество, справедливость, умеренность, доброта, скромность. Продолжать можно бесконечно. И, если придерживаться мнению Аристотеля, именно добродетели делают человека счастливым.
Философия – это мудрый путь к счастью. Он долгий и тернистый и пролегает где-то в глубинах человеческой души. Универсального рецепта счастья не существует, иначе мудрецы давно бы его вычислили. Но философствуя, каждый найдет свой секрет.
Ваша Юлия
Эссе на тему «В чем философский смысл смерти Сократа?»
Сократ был приговорен к смертной казни по официальному обвинению за “введение новых божеств и за развращение молодежи в новом духе”, то есть за то, что мы сейчас называем инакомыслием. В процессе над философом приняло участие около 600 судей. За смертную казнь проголосовали 300 человек, против 250. Сократ должен был выпить “государственный яд” – цикуту . Ядовитым началом в нем является алкалоид конин. Этот яд вызывает паралич окончаний двигательных нервов, очевидно, мало затрагивающий полушария головного мозга. Смерть наступила из-за судорог, приводящих к удушью.
Накануне казни-самоубийства Сократ признался своим друзьям в том, что он полон радостной надежды,- ведь умерших, как гласят старинные предания, ждет некое будущее. Сократ твердо надеялся, что за свою справедливую жизнь он после смерти попадет в общество мудрых богов и знаменитых людей. Смерть и то, что за ней последует, представляют собой награду за муки жизни. Как надлежащая подготовка к смерти, жизнь – трудное и мучительное дело.
“Те, кто подлинно предан философии,- говорил Сократ,- заняты, по сути вещей, только одним – умиранием и смертью. Люди, как правило, это не замечают, но если это все же так, было бы, разумеется, нелепо всю жизнь стремиться к одной цели, а потом, когда она оказывается рядом, негодовать на то, в чем так долго и с таким рвением упражнялся”.
Смерть Сократа всколыхнула Афинян и приковала к нему их внимание. После смерти Сократа не только этика, но и философия вынужденно сталкиваются с проблемой выявления смысла и значения смерти.
Смерть Сократа явилась последним и самым обличительным, самым
гениальным его философским произведением, вызвавшим глубокое брожение умов и могучий общественный резонанс на протяжении многих веков человеческой истории. Юный ученик Сократа – Платон, присутствовавший на судебном процессе, испытал настолько сильное нравственное потрясение, что тяжело заболел. “Как жить дальше в обществе, которое карает за мудрость”? – вот вопрос, который встал перед Платоном во всей своей драматичности и который породил другой вопрос: ” Каким должно быть общество, построенное в полном соответствии с мудростью? ” Так родилась первая философская утопия о “справедливом” (для своего времени) общественном строе, оказавшая впоследствии большое влияние на возникновение и развитие утопического социализма.
Эссе на тему « Как я понимаю философию»
Спор о философии можно начинать прямо с ее понятия, ведь сами философы определяют то, чему они в разные времена посвящали свои жизни, по-разному. Платон говорил, что «философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил»; Гегель понимал философию как «эпоху, схваченную в мыслях»; Аристотель считал, что «философия есть знание об истине»; Лейбниц характеризовал философию как «преданность мудрости», сравнивая ее при этом с деревом, корень которого – метафизика, наука о принципах, а ветви – специальные отрасли знания. Имеются 6 разных понятий философии:
.Философия есть не только наука о сущем как таковом, но и о природе сущего;
.Философия есть наука человеческих и божественных вещах, то есть она оперирует крайними категориями;
.Философия есть забота о смерти;
.Философия есть уподобление Богу;
.Философия есть «искусство искусств» и «наука наук»;
.Философия есть любовь к мудрости.
Однако, как бы эти определения не отличались, они все, в сущности, сходны в стремлении определить философию как нечто общее, охватывающее всю совокупность человеческого знания, в противовес каким-либо специальным наукам. И мое собственное определение философии, основанное на всех этих высказываниях философов и каком-то личном опыте, может звучать следующим образом: философия – совокупность взглядов, систематизированная мудрость предыдущих поколений, которая может помочь, если, конечно, захотеть к ней обратиться, в формировании собственной целостной картины мира, системы взглядов и ценностей.
Но тут возникает вопрос: что же такое эти взгляды, ценности, что же такое этот мир, я сам, каково мое место здесь и прочее, прочее, прочее. Чисто вербально, комбинируя сказанные кем-то когда-то фразы, эти понятия можно объяснить. Как говорил Декарт, если нет оснований, можно доказать все, то есть на словах можно доказать все. Однако это все будет чистой формальностью, потому что философия есть нечто иное, нежели исключительно набор умных фраз и понятий, а значит, и путь решения ее вопросов должен быть иной. И должен он лежать через личный опыт, испытание, переживание.
Но если говорить о вопросах философии более глобально, то все же первым среди всех, наверное, должен быть вопрос, что же такое, собственно, есть сам вопрос, действительно ли, ломая голову над этими непростыми понятиями и категориями вроде бытия, духа, мировоззрения и прочего, ты мыслишь. Для разрешения этого опять же стоит пользоваться так называемым экспериментальным методом. Этот термин, к слову сказать, ввел Кант. Что же он имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, нужно, считал он, задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Вообще вопрос “как это возможно?” и есть способ существования живой мысли. Но порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. Все снова сходится к тому, что одна половина философии – это личный опыт, т. е. эксперимент, вторая половина – опыт и мудрость всех, кто был до нас, т. е. своего рода теория.
Эта в некотором роде экспериментальность, присущая философии, роднит ее с науками. Но все же полностью наукой философия не является, она скорее следствие из науки, некий вывод, заключение и обобщение, способ расценить значимость того или иного научного открытия, той или иной научной теории на фоне целого мира.
Но несмотря на то, что философия несколько сходна с наукой, изучать ее как науку, на мой взгляд, невозможно, поскольку она не представляет собой систему знаний, которую можно было бы передать другим и тем самым обучить их. Становление философского знания – это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия.
Исторически философия возникает после искусства и прежде естественных наук. Возможно, поэтому она вбирает в себя черты и того, и другого, как бы являясь промежуточным звеном. Цицерон говорил, что «философия есть медицина души». Но медициной души можно назвать и искусство. Нет, наверное, человека, которого ни разу в жизни не исцелила бы любимая песня или любимая книга. Как и философский текст, иное произведение искусства заставит задаться всеми этими вечными вопросами, а подчас просто перевернет все прежнее представление о мире. В конце концов, как и философия, искусство стремится рассмотреть мир в целом и рассмотреть мир субъективно, с точки зрения конкретного, отдельно взятого человека.
Да, наверное, каждый человек имеет какое-либо отношение к философии, но каждого ли можно назвать философом? Можно снова провести аналогии с искусством, в котором одни люди, условно скажем, производят, другие потребляют, но тем не менее, все в какой-то мере с прекрасным соприкасаются. Так и в философии – ученые мужи пишут свои труды, а тот, кто чувствует необходимость, потом их читает, получая искомую пищу для ума. Однако, философом в принципе можно назвать любого, кто преумножает мудрость. А чтобы преумножить мудрость, не обязательно писать трактатов, и это очевидно. Можно быть мудрым пусть в менее глобальных, в более житейских вещах, но тем не менее мудрым. А потом, кто знает, может и удастся перейти от земных категорий к божественным.
Рекомендуемые страницы:
Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015- 2019 megalektsii.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Эссе на тему:
«Как я понимаю философию»
Честно сказать
каждый человек имеет право на
своё мнение, вот и я хочу поделится
своим мнением о том как
я понимаю философию. На мой взгляд
философия это такое явление
которое в принципе до конца изучить
не возможно, вроде тебе кажется что ты
понимаешь о чём рассказывает преподаватель
или какой-нибудь известный учёный
или просто знакомый когда затрагивает
философскую тему и вроде тебе всё понятно
когда твой собеседник стоит перед тобой,
но только тебе стоит выйти на улицу или
пойти по своим делам ты начинаешь размышлять
об этом… а действительно ли это так, как
нам только что толковали или может быть
всё должно быть по другому?! Вот именно
в такие моменты любой человек размышляя
о жизни, о быте, о чём то вокруг и становится
в душе немножко философом. Ведь каждый
из нас хоть раз в жизни задумывался почему
«это» именно так, почему трава зелёная,
почему мы ходим по земле, почему мужчины
и женщины совсем не похожи друг на друга.
Некоторые считают что всё на земле сотворит
Бог, некоторые же считают что жизнь на
земле появилась в ходе революции, лично
я склоняюсь ко второму варианту, потому
что по моему мнению мир с каждым днём
эволюционирует, развивается, люди строят
новые здания, технику, создают новейшие
технологии в области строительства, медицины,
это всё говорит о том что человеческий
мозг не «стоит на месте», он становится
всё более совершенствование. В философии
очень много интересных и увлекательных
тем, эта наука пытается раскрыть нам самые
загадочные тайны, разгадать самые интересные
секреты жизни, человечества, быта. Философы
умнейшие люди в мире, они ещё с древности
интересовались вопросами которые вроде
бы и не актуальны, вроде бы и не волнуют
простых жителей нашей планеты. Но на мой
взгляд философы интереснейшие люди, их
можно слушать бесконечно, а философия
самая загадочная наука, самая интересная
и познавательная. На лекциях философии
студенты не спят как на обычно, потому
что это действительно интересно, и я хочу
чтобы философия развивалась как наука
всё больше и больше.
Санкт-петербургский государсвтенный технологический университет растительных полимеров
Как я понимаю философию
Выполнил: Домашова О.С.
Проверил: Боков Г. Е.
философия мудрость целостный искусство
Санкт-Петербург 2010
Спор о философии можно начинать прямо с ее понятия, ведь сами философы определяют то, чему они в разные времена посвящали свои жизни, по-разному. Платон говорил, что философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил; Гегель понимал философию как эпоху, схваченную в мыслях; Аристотель считал, что философия есть знание об истине; Лейбниц характеризовал философию как преданность мудрости, сравнивая ее при этом с деревом, корень которого – метафизика, наука о принципах, а ветви – специальные отрасли знания. Некое обобщенное, суммарное понятие дает Давид Анахат в своем трактате Определения философии. Согласно ему, имеется шесть определений философии:
.Философия есть не только наука о сущем как таковом, но и о природе сущего;
.Философия есть наука человеческих и божественных вещах, то есть она оперирует крайними категориями;
.Философия есть забота о смерти;
.Философия есть уподобление Богу;
.Философия есть искусство искусств и наука наук;
.Философия есть любовь к мудрости.
Однако, как бы эти определения не разнились, они все, в сущности, сходны в стремлении определить философию как нечто общее, охватывающее всю совокупность человеческого знания, в противовес каким-либо специальным наукам. [1] И мое собственное определение философии, основанное на всех этих высказываниях философов и каком-то личном опыте, может звучать следующим образом: философия – совокупность взглядов, систематизированная мудрость предыдущих поколений, которая может помочь, если, конечно, захотеть к ней обратиться, в формировании собственной целостной картины мира, системы взглядов и ценностей.
Но тут возникает вопрос: что же такое эти взгляды, ценности, что же такое этот мир, я сам, каково мое место здесь и прочее, прочее, прочее. Чисто вербально, комбинируя сказанные кем-то когда-то фразы, эти понятия можно объяснить. Как говорил Декарт, если нет оснований, можно доказать все, то есть на словах можно доказать все. Однако это все будет чистой формальностью, потому что философия есть нечто иное, нежели исключительно набор умных фраз и понятий, а значит, и путь решения ее вопросов должен быть иной. И должен он лежать через личный опыт, испытание, переживание.
Но если говорить о вопросах философии более глобально, то все же первым среди всех, наверное, должен быть вопрос, что же такое, собственно, есть сам вопрос, действительно ли, ломая голову над этими непростыми понятиями и категориями вроде бытия, духа, мировоззрения и прочего, ты мыслишь. Для разрешения этого опять же стоит пользоваться так называемым экспериментальным методом. Этот термин, к слову сказать, ввел Кант. Что же он имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, нужно, считал он, задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Вообще вопрос “как это возможно?” и есть способ существования живой мысли. Но порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. Все снова сходится к тому, что одна половина философии – это личный опыт, т. е. эксперимент, вторая половина – опыт и мудрость всех, кто был до нас, т. е. своего рода теория. [2]
Эта в некотором роде экспериментальность, присущая философии, роднит ее с науками. Но все же полностью наукой философия не является, она скорее следствие из науки, некий вывод, заключение и обобщение, способ расценить значимость того или иного научного открытия, той или иной научной теории на фоне целого мира.
Но несмотря на то, что философия несколько сходна с наукой, изучать ее как науку, на мой взгляд, невозможно, поскольку она не представляет собой систему знаний, которую можно было бы передать другим и тем самым обучить их. Становление философского знания – это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия.
Абсурден, на мой взгляд, учебник по философии. В нем могут быть изложены факты и понятия, но сама суть философии – никогда. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Только встретившись с проблемой, самостоятельно и осознанно задавшись вопросом, придя в движение и пройдя свою экспериментальную половину пути философии, мы получаем шанс в полной мере встретиться со второй половиной, теоретической – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а ты сам нет, но что тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить. [2]
Исторически философия возникает после искусства и прежде естественных наук. Возможно, поэтому она вбирает в себя черты и того, и другого, как бы являясь промежуточным звеном. [3] Цицерон говорил, что философия есть медицина души. Но медициной души можно назвать и искусство. Нет, наверное, человека, которого ни разу в жизни не исцелила бы любимая песня или любимая книга. Как и философский текст, иное произведение искусства заставит задаться всеми этими вечными вопросами, а подчас просто перевернет все прежнее представление о мире. В конце концов, как и философия, искусство стремится рассмотреть мир в целом и рассмотреть мир субъективно, с точки зрения конкретного, отдельно взятого человека.
Да, наверное, каждый человек имеет какое-либо отношение к философии, но каждого ли можно назвать философом? Можно снова провести аналогии с искусством, в котором одни люди, условно скажем, производят, другие потребляют, но тем не менее, все в какой-то мере с прекрасным соприкасаются. Так и в философии – ученые мужи пишут свои труды, а тот, кто чувствует необходимость, потом их читает, получая искомую пищу для ума. Однако, философом в принципе можно назвать любого, кто преумножает мудрость. А чтобы преумножить мудрость, не обязательно писать трактатов, и это очевидно. Можно быть мудрым пусть в менее глобальных, в более житейских вещах, но тем не менее мудрым. А потом, кто знает, может и удастся перейти от земных категорий к божественным.
Но почему же люди обращаются к философии, существует ли вообще необходимость в факте философствования? Если понимать под необходимостью “полезность” для чего-то другого, то философия не является необходимой, по крайней мере на первый взгляд. Однако Аристотель говорил: “Все другие науки более необходимы, нежели философия, но лучше нет ни одной “. Ведь полезность – понятие относительное, она присутствует только по отношению к цели. А первоочередная цель для каждого – существа быть самим собой. [4] А человек, когда он является самим собой, имеет свободный чистый разум, обладающий потребностью мыслить.
Рано или поздно практически каждый человек обращается к философии, чтобы найти ответы на свои вопросы или отыскать начало пути, по которому идти, чтобы попытаться ответить самостоятельно. Как писал Канке, На наш взгляд, во всех случаях, когда человеку приходится принимать ответственные решения, он вынужден становиться философом.
Список использованной литературы
1.Вундт В. Введение в философию, Москва, 1998, стр. 18-23
.Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию, Москва, 1992, стр. 14-27
.Волков Г. Н. У колыбели науки, Москва, 1975, стр. 11-31
.Ортега-и-Гассет Что такое философия, Москва, 1991 (
Санкт-петербургский государсвтенный технологический университет растительных полимеров
«Как я понимаю философию»
Выполнил: Домашова О.С.
Проверил: Боков Г. Е.
философия мудрость целостный искусство
Санкт-Петербург 2010
Спор о философии можно начинать прямо с ее понятия, ведь сами философы определяют то, чему они в разные времена посвящали свои жизни, по-разному. Платон говорил, что «философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил»; Гегель понимал философию как «эпоху, схваченную в мыслях»; Аристотель считал, что «философия есть знание об истине»; Лейбниц характеризовал философию как «преданность мудрости», сравнивая ее при этом с деревом, корень которого – метафизика, наука о принципах, а ветви – специальные отрасли знания. Некое обобщенное, суммарное понятие дает Давид Анахат в своем трактате «Определения философии». Согласно ему, имеется шесть определений философии:
.Философия есть не только наука о сущем как таковом, но и о природе сущего;
.Философия есть наука человеческих и божественных вещах, то есть она оперирует крайними категориями;
.Философия есть забота о смерти;
.Философия есть уподобление Богу;
.Философия есть «искусство искусств» и «наука наук»;
.Философия есть любовь к мудрости.
Однако, как бы эти определения не разнились, они все, в сущности, сходны в стремлении определить философию как нечто общее, охватывающее всю совокупность человеческого знания, в противовес каким-либо специальным наукам. [1] И мое собственное определение философии, основанное на всех этих высказываниях философов и каком-то личном опыте, может звучать следующим образом: философия – совокупность взглядов, систематизированная мудрость предыдущих поколений, которая может помочь, если, конечно, захотеть к ней обратиться, в формировании собственной целостной картины мира, системы взглядов и ценностей.
Но тут возникает вопрос: что же такое эти взгляды, ценности, что же такое этот мир, я сам, каково мое место здесь и прочее, прочее, прочее. Чисто вербально, комбинируя сказанные кем-то когда-то фразы, эти понятия можно объяснить. Как говорил Декарт, если нет оснований, можно доказать все, то есть на словах можно доказать все. Однако это все будет чистой формальностью, потому что философия есть нечто иное, нежели исключительно набор умных фраз и понятий, а значит, и путь решения ее вопросов должен быть иной. И должен он лежать через личный опыт, испытание, переживание.
Но если говорить о вопросах философии более глобально, то все же первым среди всех, наверное, должен быть вопрос, что же такое, собственно, есть сам вопрос, действительно ли, ломая голову над этими непростыми понятиями и категориями вроде бытия, духа, мировоззрения и прочего, ты мыслишь. Для разрешения этого опять же стоит пользоваться так называемым экспериментальным методом. Этот термин, к слову сказать, ввел Кант. Что же он имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, нужно, считал он, задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Вообще вопрос “как это возможно?” и есть способ существования живой мысли. Но порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. Все снова сходится к тому, что одна половина философии – это личный опыт, т. е. эксперимент, вторая половина – опыт и мудрость всех, кто был до нас, т. е. своего рода теория. [2]
Эта в некотором роде экспериментальность, присущая философии, роднит ее с науками. Но все же полностью наукой философия не является, она скорее следствие из науки, некий вывод, заключение и обобщение, способ расценить значимость того или иного научного открытия, той или иной научной теории на фоне целого мира.
Но несмотря на то, что философия несколько сходна с наукой, изучать ее как науку, на мой взгляд, невозможно, поскольку она не представляет собой систему знаний, которую можно было бы передать другим и тем самым обучить их. Становление философского знания – это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия.
Абсурден, на мой взгляд, учебник по философии. В нем могут быть изложены факты и понятия, но сама суть философии – никогда. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Только встретившись с проблемой, самостоятельно и осознанно задавшись вопросом, придя в движение и пройдя свою экспериментальную половину пути философии, мы получаем шанс в полной мере встретиться со второй половиной, теоретической – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а ты сам нет, но что тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить. [2]
Исторически философия возникает после искусства и прежде естественных наук. Возможно, поэтому она вбирает в себя черты и того, и другого, как бы являясь промежуточным звеном. [3] Цицерон говорил, что «философия есть медицина души». Но медициной души можно назвать и искусство. Нет, наверное, человека, которого ни разу в жизни не исцелила бы любимая песня или любимая книга. Как и философский текст, иное произведение искусства заставит задаться всеми этими вечными вопросами, а подчас просто перевернет все прежнее представление о мире. В конце концов, как и философия, искусство стремится рассмотреть мир в целом и рассмотреть мир субъективно, с точки зрения конкретного, отдельно взятого человека.
Да, наверное, каждый человек имеет какое-либо отношение к философии, но каждого ли можно назвать философом? Можно снова провести аналогии с искусством, в котором одни люди, условно скажем, производят, другие потребляют, но тем не менее, все в какой-то мере с прекрасным соприкасаются. Так и в философии – ученые мужи пишут свои труды, а тот, кто чувствует необходимость, потом их читает, получая искомую пищу для ума. Однако, философом в принципе можно назвать любого, кто преумножает мудрость. А чтобы преумножить мудрость, не обязательно писать трактатов, и это очевидно. Можно быть мудрым пусть в менее глобальных, в более житейских вещах, но тем не менее мудрым. А потом, кто знает, может и удастся перейти от земных категорий к божественным.
Но почему же люди обращаются к философии, существует ли вообще необходимость в факте философствования? Если понимать под необходимостью “полезность” для чего-то другого, то философия не является необходимой, по крайней мере на первый взгляд. Однако Аристотель говорил: “Все другие науки более необходимы, нежели философия, но лучше нет ни одной “. Ведь полезность – понятие относительное, она присутствует только по отношению к цели. А первоочередная цель для каждого – существа быть самим собой. [4] А человек, когда он является самим собой, имеет свободный чистый разум, обладающий потребностью мыслить.
Рано или поздно практически каждый человек обращается к философии, чтобы найти ответы на свои вопросы или отыскать начало пути, по которому идти, чтобы попытаться ответить самостоятельно. Как писал Канке, «На наш взгляд, во всех случаях, когда человеку приходится принимать ответственные решения, он вынужден становиться философом».
Список использованной литературы
1.Вундт В. «Введение в философию», Москва, 1998, стр. 18-23
.Мамардашвили М. К. «Как я понимаю философию», Москва, 1992, стр. 14-27
.Волков Г. Н. «У колыбели науки», Москва, 1975, стр. 11-31
.Ортега-и-Гассет «Что такое философия», Москва, 1991 (http://psylib.org.ua/books/orteg01/txt05.htm)
Вообще понятие философского знания, о котором можно говорить даже не воспринимая философию как науку, является понятием загадочным. Может быть, философия – это просто особый вид знаний? знаний, которые направлены на установление сущностных свойств объектов и явлений, а также на осмысление – отыскание смысла, всего, что происходит с человеком. Но ответить, что философия есть просто знание, означает оставить за скобками сам процесс поиска философских истин, его методологию, ценностную ориентацию и т.д. А сказать, что философия тогда есть особый вид деятельности, означает недооценить важность самого знания, как результата такой деятельности.Древние греки определяли философию как любовь к мудрости, и, на мой взгляд, сегодня нет оснований не доверять им в этом вопросе. Философия – это особая, своего рода установка человека по отношению к жизни, когда он выбирает путь осознанного и вдумчивого существования. Мудрость, в отличие от научного знания, например, складывается не из отдельно взятого открытия, а из жизненного опыта, из огромного числа знаний, практик, ценностей и действий. Любовь к мудрости в Античности предполагала признание самоценности и самодостаточности философии – размышление ради самого размышления. С этим сегодня не согласится, например этика, которая скажет, что понимание и принятие основных представлений общества о морали и нравственности не может существовать без применения их человеком в его непосредственной жизни.Это означает, что философия – это не просто знание или мудрость, но еще и применение мудрости на практике – человек должен жить согласно открытым для себя истинам.Философия задается как самыми фундаментальными вопросами относительно устройства мира и человека, например, вопросом о том, что есть бытие, сущее, реальность, так и узкими практическими проблемами, например, каковы механизмы реализации власти в современном российском обществе.Зачастую, процесс поиска ответов на эти вопросы для философии оказывается едва ли не более значимым, чем сам окончательный ответ. Философия предполагает особое напряжение мысли или даже особый склад ума, который позволит не просто проникать в тайны и загадки мироздания, но и уметь различить эти тайны на фоне обыденной бытовой жизни людей.Для меня своего рода «лицом» философии является философский текст. Одного взгляда на труды Гегеля, Платона или Августина достаточно, чтобы понять, что путь к философскому знанию крайне тернист. В рамках философии есть такое направление как герменевтика, мне кажется, оно достаточно точно схватывает основные принципы процесса понимании и интерпретации и философских текстов.
Николай Шавеко. КАК Я ПОНИМАЮ ФИЛОСОФИЮ.
Что такое философия? Наука, изучающая наиболее общие характеристики и фундаментальные принципы бытия… Ну, нет! Оставим сухие и бесполезные определения в словарях. Эти определения могла породить только сама наука, такая же сухая и бесполезная, но не имеющая ничего общего с философией. И действительно, “наукой философии” сегодня принято называть беспорядочную смесь истории мыслей и мыслителей с бессмысленными выкладками задротов, возомнивших себя учеными, но не умеющими создать ни капли нового знания. Академическая философия давно уже превратилась в ненужную игру терминов и выдумывание “оригинальных”, но столь же ненужных абстракций.
Попробуем подойти к поставленному вопросу проще. Слово философия происходит от двух греческих слов – «филия» и «софос» – означающих в переводе «любовь» и «мудрость». Философия – это любовь к мудрости, ни больше, ни меньше. И потому понятие философии зависит лишь от того, что мы подразумеваем под любовью и под мудростью.
Любовь – не столько чувство, сколько состояние души, очищенной от страхов и разрушающих желаний, состояние тотального осознания и безусловного принятия действительности. Любовь тесно связана с оптимизмом и благодеятельностью; она заставляет, не забывая об отрицательных сторонах действительности, увидеть положительные импульсы и потенции во всём сущем, и направлена на их развитие. Немецкий психолог и социолог Эрих Фромм, подчеркивая деятельностный аспект любви, отмечал даже, что любовь не является предметом, который можно “иметь” подобно вещи. В действительности существует лишь “акт любви”, поэтому любовь следует понимать не иначе как вид продуктивной, благонесущей деятельности, которая предполагает “проявление интереса и заботы, познание и душевный отклик”.
Философия же представляет собой любовь с весьма специфическим объектом – мудростью. Понятие мудрости, в свою очередь, имеет два аспекта. Первый – это обладание истинным знанием, второй – умение поступать в соответствии с этим знанием.
При этом мудрость вовсе не означает непременного господства разума, подконтрольности чувств и поведения разуму. Чувства – это как раз то, чем мы живём. Само высшее благо, коим является счастье, представляет собой ни что иное, как чувство высшего удовольствия и душевной гармонии. Жан Жак Руссо писал: “Существовать – значит чувствовать, ибо чувства стоят несравненно выше разума”. Действительно, разум может пониматься лишь как нечто, сдерживающее и уравновешивающее чувства в необходимых случаях, но при этом являющееся по сравнению с ними вторичным. Так и в процессе познания именно чувственный опыт является первичным, а разум упорядочивает его. Словом, разум лишь предотвращает ошибки чувственности, всевозможные вредоносные проявления чувств. Досадно поэтому, что многие религиозные доктрины требуют отречься нас от чувств как от чего-то злого и дьявольского, а многие философы принижают роль чувственной сферы в познании. Конечно, разум не должен терять своего значения хотя бы потому, что для большинства людей актуальной остаётся проблема ограничения чувственной сферы: их ум занят лишь тем, как удовлетворить свои желания. Но как и разнузданность чувств порождает всё новые желания, так же господство разума ведёт к непрекращающимся “вечным вопросам”, необоснованному подавлению чувств ради какой-либо высшей цели.
Как же тогда познать меру чувств и разума? Ведь познавать можно либо чувствами, либо разумом, и третьего не дано; между тем, оба этих способа в данном вопросе оказываются априори субъективными: и тому и другому отводится здесь роль судьей, слушающих собственное дело. Так неужели судья захочет превращаться в осуждённого? В решении этой проблемы и состоит настоящая мудрость, и, кажется, достигается она вовсе не научными исследованиями, а только любовью…
Министерство образования и науки Российской Федерации
Российский Государственный Университет нефти и газа им. И.М. Губкина
Кафедра философии и социально-политических технологий
Сочинение №2
«Что такое философия»
Группа МД-16-11
Выполнил: студент Савенков Л.А.
Проверил: доцент, к.филос.н. Желнова А.М.
Москва 2017
Что такое философия?
Что же такое философия? Над этим вопросом задумывались многие учёные, такие как Аристотель, Сократ, Гегель, Кант, Маркс, Соловьев и многие-многие другие. Слово «философия» происходит из древнегреческого языка и означает «любомудрие» или «любовь к мудрости». По определению философия – это такая любовь к мудрости, которая заставляет человека в его обостренно совестливом отношении к окружающему миру вести поиск и находить ответы на главные вопросы своего бытия.
Аристотель говорил, что «философия – это знание об истине». Сократ считал, что «философия – это поиск истины». Гегель полагал, что « философия – это эпоха, схваченная в мыслях». Кант думал, что философия – это метод исследования разума человека. В.С. Соловьев предполагал, что философия – это познание через веру. Маркс же гласил, что « философия – духовная квинтэссенция своего времени», призванная вносить в общество мудрость и разум и тем самым содействовать общественно – историческому прогрессу. Как мы видим, учёные из разных эпох трактовали понятие «философия» по-своему. У каждого из них была своя любовь к мудрости. Но при этом все они хотели отыскать истину, смысл, сущность, закономерность существования человека в мире.
Предметом философии, то есть общим в системе « Человек – мир», являются природа, человек или общество. То есть при помощи философии мы можем выявить общие закономерности существования природы и общества, а также найти тенденцию развития мышления человека.
Человек в процессе своей жизни задается множеством вопросов, таких как: откуда появилась жизнь? Как устроен мир? Зачем мы живем? Как человек относится к миру? Как он познает этот мир? Что такое человек? и многие другие. Философия помогает людям найти ответы на эти сложнейшие вопросы. У философии, разумеется, существуют свои функции: мировоззренческая (философия дает картину мира в целом, объединяет данные наук, искусств, практик), критическая (философия стремится разрушить старые идеалы и взгляды человека, пытается сформировать новое мировоззрение), гуманистическая (самоценность человека как личности, право на свободу, счастье), методологическая (философия определяет способы достижения какой-либо цели), творчески-конструктивная (философия помогает мысленно моделировать будущее), аксиологическая (философия определяет истинные ценности и идеалы людей), прогностическая (философия прогнозирует этапы развития человека, общества, природы (материи) на основе знаний об окружающем мире).
Ведь с чем прежде всего сталкивается студент и насколько он готов к философии?
Когда студент встречается с философией – а это и есть исходная точка понимания ее, – он встречается прежде всего с книгами, с текстами. Эти тексты содержат в себе какую-то совокупность понятий и идей, связанных по законам логики. Уже сам факт соприкосновения с их словесной и книжной формой как бы возвышает тебя, и ты задаешься вопросами, которые возникают в силу индукции из самих же понятий. Они сами как бы индуцируют из себя вопросы. Но, очевидно, первым среди них должен бы быть вопрос, а что же, собственно, является вопросом? Действительно ли, схватив себя в задумчивости за голову, я мыслю? Действительно ли в этот момент я задаю вопрос, имеющий какой-либо подлинный интеллектуальный смысл? Каждый из нас прекрасно знаком с феноменом ненужной и выморочной рассудочности, возвышенного умонастроения, когда, столкнувшись с чем-то возвышенным, смутно ощущаешь, что здесь что-то не так. А что здесь не так? И что есть, если действительно что-то произошло и это что-то заставило использовать тебя какие-то понятия, имеющие привлекательную и магическую силу собственной эляции, возвышенности?
Например, часто мы спрашиваем себя: что такое жизнь? что такое бытие? что такое субстанция? что такое сущность? что такое время? что такое причина? и т.д. И перед нами выстраиваются какие-то понятийные, интеллектуальные сущности, одетые в языковую оболочку. И мы начинаем их комбинировать. Один мой земляк, Зураб Какабадзе, называл этот процесс разновидностью охоты на экзотичных зверей под названием “субстанция”, “причина”, “время”. Конечно, он говорил об этом иронически. Но ирония тут вполне оправданна, потому что в действительности на вопрос, что такое субстанция, ответа просто нет. Ибо все ответы уже существуют в самом языке. Я хочу сказать, что в языке существует некоторое потенциальное вербальное присутствие философской мысли. И незаметно для себя мы оказываемся в плену этой вербальной реальности.
Между прочим, именно в этой связи, о которой я сейчас говорю, у Канта появилось странное выражение “экспериментальный метод”, причем он имел в виду его приложение к философии, пользуясь аналогией с экспериментальным методом в физике. Что Кант имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, что такое время, нужно, считал он, обратиться к экспериментальному бытию этих представлений. Нужно задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Как возможен и как должен быть
16
устроен мир, чтобы были возможны этот акт и это событие, например время? Как возможно событие под названием “причинная связь” и произойдет ли наше восприятие этой связи, если нам удастся ее узреть или воспринять? Мы философствуем в той мере, в какой пытаемся выяснить условия, при которых мысль может состояться как состояние живого сознания. Только в этом случае можно узнать, что такое мысль, и начать постигать законы, по каким она есть; они выступают в этой разновидности эксперимента. Это и называл Кант экспериментальным или трансцендентальным методом, что одно и тоже.
Вообще вопрос “как это возможно?” и есть метод и одновременно способ существования живой мысли. Но если это так, то, следовательно, порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. То есть те вопросы, которые вырастают из этого опыта и являются вопросами, на которые можно искать ответ, обращаясь к философским понятиям. До возникновения такого вопроса не имеет смысла читать философские книги. И совершенно иллюзорно то ощущение якобы понимания, которое мы можем испытывать, встречая в них такие высокие понятия, как бытие, дух и т.д.
Следовательно, есть какой-то путь к философии, который пролегает через собственные наши испытания, благодаря которым мы обретаем незаменимый уникальный опыт. И его нельзя понять с помощью дедукции из имеющихся слов, а можно только, повторяю, испытать или, если угодно, пройти какой-то путь страдания. И тогда окажется, что испытанное нами имеет отношение к философии.
– Поясните, если можно, это подробнее, поскольку вы вновь заговорили об испытании.
– Чаще всего наше переживание сопровождается отрешенным взглядом на мир: мир как бы выталкивает тебя в момент переживания из самого себя, отчуждает, и ты вдруг ясно что-то ощущаешь, сознаешь. Это и есть осмысленная, истинная возможность этого мира. Но именно в видении этой возможности ты окаменел, застыл. Оказался как бы отрешенно вынесенным из мира. В этом состоянии тебе многое способно открыться. Но для того, чтобы это открытие состоялось, нужно не только остановиться, а оказаться под светом или в горизонте вопроса: почему тебя это так впечатляет? Например, почему я раздражен? Или наоборот: почему я так рад? Застыть в радости или страдании. В этом состоянии – радости или страдания – и скрыт наш шанс: что-то понять. Назовем это половиной пути или половиной дуги в геометрическом смысле этого понятия. Полпути…
17
Так вот, в крайней точке этого полпути мы и можем встретиться с философским постижением мира. Ибо по другой половине дуги нам идет навстречу философия уже существующих понятий. То есть, с одной стороны, философ должен как бы пройти полпути вниз, к самому опыту, в том числе и к своему личному опыту, который я назвал экспериментом, а не просто эмпирическим опытом. А с другой стороны, философские понятия позволяют продолжать этот путь познания, поскольку дальше переживать без их помощи уже невозможно. Дальше, например, мы можем ударить того, кто нас обидел, или же самовлюбленно нести свою обиду и обвинять во всем окружающий мир, лишившись тем самым возможности заглянуть в себя и спросить: а почему, собственно, я злюсь? Ведь в самой злобе есть что-то и обо мне. Направленная на внешние предметы, в действительности она что-то говорит или пытается сказать и о нас самих, о том, что есть на самом деле; что происходит и в нас и вне нас. И вот наше дальнейшее движение, связанное с продолжением переживания, оторвавшись от наших реактивных изживаний, идет уже на костылях, на помочах понятий.
А теперь вернусь к характеристике переживания, к тому, почему я коснулся вопроса о страдании. Понимаете, та точка, в которой ты остановился, – это, грубо говоря, не геометрически идеальная точка. Эта точка как бы является началом какого-то колодца, колодца страданий. И в жизни мы часто проходим мимо такого колодца, видя на его месте просто точку. Хотя на самом деле эта точка и была знаком остановки, знаком того, что в другом измерении, в другой перспективе, там – колодец. Для того, чтобы пояснить свою мысль, сошлюсь на “Божественную комедию”. Как известно, поэма Данте – это не что иное, как символическая запись странствий души, или один из первых европейских романов, посвященных воспитанию чувств. Уже в самом начале этой поэмы мы сталкиваемся с потрясающим образом. Как вы помните, она начинается с фразы, что ее герой в середине жизненного пути оказывается в темном сумрачном лесу. Середина пути – важная пометка. Веха. 33 года – это возраст Христа. Когда его распяли. Этот возраст часто фиксируется в поэзии.
И вот герой поэмы, оказавшись в лесу, видит перед собой светлую точку на вершине горы. Гора – символ возвышенного, духовного рая. Но достичь его можно, только пройдя лес. Казалось бы, один шаг, протянутая рука отделяют героя от вершины. Вершина – как бы преднамеренная его цель. Но все то, что происходит с героем дальше, говорит о том, что то, к чему идешь, не может быть получено преднамеренно.
18
Нельзя прийти к тому, что вроде бы лежит перед самым носом, продолжением самого себя. Если вы помните, вначале дорогу герою преграждает волчица. Символы – орудия нашей сознательной жизни. Они – вещи нашего сознания, а вовсе не аналогии, не сопоставления, не метафоры. Волчица – символ скупости, жадности. Какая же скупость имеется в виду? Естественно, наша предельная, действительная скупость в отношении нас самих. Мы бережем себя как самое драгоценное сокровище. Но какого себя? В данном случае – устремленного к возвышенному, сознающего себя возвышенным, ищущего высшего смысла жизни, высшей морали. А на поверку -все это просто скупость и жадность. И что же происходит с героем дальше? Он пошел. Но куда? Вовнутрь. Спустился в колодец страдания и, перевернувшись, возвратился обратно. И при этом оказался там же, но только уже под другим небом. Он – на горе.
О чем говорит этот символ? Если ты не готов расстаться с самим собой, самым большим для себя возлюбленным, то ничего не произойдет. Кстати, не случаен в этой связи и евангельский символ: тот, кто отдает свою душу, ее обретет, а кто боится потерять, тот теряет.
Значение такого рода символов для единственно возможного режима, в котором могут совершаться и совершаются события нашей сознательной жизни, – очевидно.
Ведь очевидно, например, что то состояние, которое мне кажется столь возвышенным, мне нужно изменить. Что к моменту, когда должно что-то произойти, я должен стать иным, чем был до этого. И тогда в трансформированном состоянии моего сознания может что-то возникнуть, появиться. Сыграет какая-то самосогласованная жизнь бытия, реальности, как она есть на самом деле. Но для этого я должен быть открыт, не беречь, отдать себя, быть готовым к чему-то, к чему я не смог бы прийти собственными силами; чего не смог бы добиться простым сложением механических усилий. По определению. Ведь анализу поддается только то, что может быть нами создано самими. То, что мы можем создать, то можем и проанализировать. А здесь попробуй получить это. Невозможно. И, более того, происшедшее, вспыхнувшее (помните, я сказал, что философский акт – это некая вспышка сознания), невозможно повторить: раз нельзя выразить словами, значит, нельзя и повторить. Поэтому отсюда появляется еще один символ – символ мига, мгновения. Но не в смысле краткости времени. Это мгновение как пик, вершина, господствующая над всем миром. И только оказавшись в этом миге сознания и осознав вопросы, мы можем считать, что они осмысленны, т.е. не относятся к той категории вопросов, о которых сказано, что один дурак может задать их столько, что и миллион мудрецов не ответит. Такова опасность дурацких состояний возвышенного, в которых мы самоудовлетворяемся, самоисчерпываемся. Или полны гордости, раз вообще способны судить, что такое жизнь, каков смысл жизни или что такое субстанция.
19
– И что же советуют философы? Как они выходят из этого положения?
– Декарт говорил, что если нет оснований, то можно доказать все. В его жизни, кстати говоря, был такой случай. Как-то его, еще совсем молодого, пригласили в дом одного кардинала. И там было устроено что-то вроде диспута, в ходе которого Декарт взялся доказать, что можно доказать все что угодно. При этом он указал на существование вербального мира – того, о котором я уже упоминал, и дал понять, что в принципе всегда на любой данный момент есть все нужные слова. И если заниматься словами, то в общем-то можно создать безупречную конструкцию чего угодно. Все, что случается в действительности, будет на эту конструкцию похоже, поскольку в ней есть все слова. Но нужны основания. А что он понимал под основаниями? Конечно, не нечто натуральное, не какую-то общую причину мира, субстанцию субстанций и т.д. Основанием для него являлось наше невербальное состояние очевидности, но кем-то обязательно уникально испытанное.
Он говорил, я есть, из убеждения, из очевидности мысли. Я есть, и, следовательно, есть бытие. И наоборот: бытие, мир устроены так, что акт такого рода моей непосредственной очевидности, казалось бы, невозможен как логическое предположение или вывод из наличных знаний. Возможность, что это все-таки может случиться, есть всегда допущение, условность, случайность, присущая самому устройству мира. Мир устроен так, что такая непосредственная очевидность возможна без знания всего мира. Или, чтобы было понятнее, скажу иначе: мир устроен так, что в нем всегда возможна, например, непосредственная очевидность нравственного сознания, не нуждающегося в обосновании и объяснениях. И, скажем, Кант не случайно видел заслугу Руссо в том, что тот поставил этику выше всего на свете. В том смысле, что есть некоторые этические достоверности, которые не зависят от прогресса науки и знания. Но они возможны в силу устройства мира. Главное – не считать себя лишним в этом мире.
Представим себе, что мир был бы завершен и к тому же существовала бы некая великая теория, объясняющая нам, что такое любовь, что такое мысль, что такое причина и т.д. Ведь ясно, что если бы это было так, то было бы совершенно лишним переживать, например, чувство любви. Но мы же все-таки любим. Несмотря на то, что, казалось бы, все давно известно, все пережито, все испытано! Зачем же еще мои чувства, если все это уже было и было миллионы раз? Зачем?! Но перевернем вопрос: значит, мир не устроен как закончен-
20
нал целостность? И я в своем чувстве уникален, неповторим. Мое чувство не выводится из других чувств. В противном случае не нужно было бы ни моей любви, ни всех этих переживаний – они были бы заместимы предшествующими знаниями о любви. Мои переживания могли бы быть только идиотическими. Действительность была бы тогда, как говорил Шекспир, сказкой, полной ярости и шума, рассказываемой идиотом. Значит, мир устроен как нечто, находящееся в постоянном становлении, в нем всегда найдется мне место, если я действительно готов начать все сначала.
Интересное совпадение: в своих действительно философских работах Декарт никогда не приводил цитат, не ссылался на других, но говорил, например, что всегда есть время в жизни, когда нужно решиться стереть все записи прошлого опыта, не улучшать, не дополнять что-то, не чинить, например дом, по основанию которого прошла трещина, а строить его заново. Эта мысль текстуально совпадает с первым монологом Гамлета. Слова клятвы Гамлета перед тенью отца звучат по смыслу так: под твоим знаком я сотру все записи опыта на доске моего сознания и построю все сначала и в итоге, под знаком Бога, узнаю истину.
– Наша сегодняшняя практика преподавания философии, пожалуй, полностью пренебрегает первой половиной дуги, связанной, как вы говорите, с человеческим индивидуальным переживанием в жизни. Овладевая категориями философии, человек не наполняет их соответствующим содержанием и поэтому волей-неволей вынужден впадать в состояние возвышенного умонастроения. Но, с другой стороны, как эти категории можно помыслить? Или мы имеем здесь дело просто с немыслимыми мыслями? Но тогда что это?..
– Да, верно, и я думаю, что существует все же некий пробный камень, с помощью которого можно определить, мыслимо ли что-то, реальна ли возможность моего собственного мышления. Например, есть какая-то мысль Платона или Канта. Но мыслима ли она как возможность моего собственного мышления? Могу ли я ее помыслить как реально выполненную, не как вербально существующую, а как реально выполненное состояние моего мышления? Некоторые вербальные записи мыслеподобных состояний такого испытания не выдерживают, показывая тем самым, что хотя и есть мыслеподобие, но, строго говоря, это не мысли, потому что я не могу их исполнять. Ведь мысль существует только в исполнении, как и всякое явление сознания, как и всякое духовное явление. Она существует, повторяю, только в момент и внутри своего собственного вновь-исполнения. Ну так же, как, скажем, симфония, нотная запись которой, конечно же, еще не является музыкой. Чтобы была музыка, ее надо испол-
21
нить. Бытие симфонии, как и бытие книги, – это бытие смысла внутри существ, способных выполнить смысл. А какие мысли оказываются не-мыслями? Те, которые помыслены так, что исключен тот, кому эта мысль сообщается. Как выражался по этому поводу Мандельштам, необходим “дальний собеседник”. Не ближний, а дальний, для понимания, например, поэтического акта. Поэтический акт, который не имитирует дальнего собеседника, не может и совершиться в качестве поэтического. Это будет квазипоэтический акт.
– Что вы имеете в виду под таким собеседником?
– Другую точку человеческого пространства и времени, человеческого бытия, в которой твой акт может заново возродиться как возможность мышления, выполненного другим человеком. Возрождение – вот опять символ, указывающий на некое устойчивое образование. Я уже говорил, что нужно отказаться от себя, чтобы что-то понять. Отказаться, чтобы возродиться, или, как писал Декарт, – “родиться второй раз”. А это связано, конечно, с некоторым фундаментально дискретным устройством нашей сознательной жизни. Акты сознания в том разрезе, о котором я говорю, явно дискретны. Дискретен, например, опыт религиозного переживания. Если помните, Христос в Евангелии от Иоанна говорит: вот сейчас я есть перед вами и исчезну, потом снова появлюсь и снова исчезну. То есть перед нами как бы серия дискретных вспышек, дискретных мигов.
Что же касается псевдомыслей, то к ним относятся мысли, помысленные как бы с неуважением к мыслительной способности людей, мысли, опекающие их, мысли, являющиеся мыслями других, неспособных на мысль. Примеров таких немыслимых мыслей немало в нашем лексиконе. Скажем, когда современная пресса пытается понять, что с нами происходит, обсуждая проблемы нэпа, коллективизации, индивидуального и общественного труда, какое между ними соотношение и т.д., то в этих терминах и с их помощью едва ли что-то можно понять. Здесь заведомо не может состояться акт мысли, удовлетворяющей своим собственным критериям или совершенной по своим собственным законам. Пытаясь ее выполнить, я просто распадаюсь как мыслящее существо и могу показать, опираясь на уже сказанное, что тот, кто пытается эти проблемы помыслить, распадается сам.
– А как вы понимаете различие события философской мысли и события художественного образа?
– Различие, конечно, есть. Но я не могу его провести. По какой причине? То, что я говорил о философии, фактически означало следующее. Я полагаю, что наша сознательная жизнь устроена таким образом, что все, что осуществляется посредством актов сознания или является проявлением жиз-
22
ни сознания, будь то мастерское создание ремесленного шедевра (скажем, стула) или поэмы или поступок нравственный и т.д., – все это некоторая последовательность шагов. И вместе с тем во всем этом есть нечто, еще один ход, который, не являясь ни одним из них, как бы заполняет интервалы между ними. Этот элемент нашей сознательной жизни, жизни нашего сознания, и имеет отношение к философской мысли, его и можно эксплицировать с помощью того, что оказывается затем философским понятием. То есть это не само художественное . произведение или художественное творчество; философия не сводится к ним, хотя и является их опосредующим элементом. Но это и не философия понятий или учений, а философия, которую я назвал бы реальной. Следовательно, есть некая реальная философия как элемент устройства нашего сознания, и есть философия понятий и учений, предметом которой является экспликация реальной философии. Предметом философии является философия же, как это ни покажется, возможно, парадоксальным. Но этот элемент, эквивалентный философскому доказательству, – я мыслю, я существую, – выполняется и при создании художественного образа. Помните, как Пруст определял поэзию? Поэзия есть чувство собственного существования. Это философский акт. Но он философский, когда осуществлен с применением философских понятий. Тогда это философия, а не поэзия, конечно. Поэтому я и говорю, что отличить их очень трудно, если анализ осуществляется на уровне события, как вы сказали.
– Можно ли говорить о соотнесенности философии и стиля жизни? Реально ли такое сопоставление?
– Я склонен сказать, да; есть такая соотнесенность философии и стиля жизни. Эта соотнесенность сама есть реальность. Но в то же время хотел бы предупредить об искушении жить только философией. Эмпирическая жизнь в смысле своего внутреннего дыхания может совпадать с философской жизнью, но внешне может и отличаться. Иногда человек носит, например, маску почтенного гражданина, считая (и считал справедливо), что формальное выполнение ритуала гражданской жизни делает возможным его мирное сосуществование с другими людьми. Только такая “скованность” формой и является условием раскованности в творчестве и в мысли, поскольку при этом не уходит энергия на то, чтобы заниматься сведением счетов, борьбой, участием в склоках. Здесь ведь тоже имеются свои призраки, свои иллюзии, которые мы воспринимаем как серьезные проблемы на уровне вкусовой интуиции, на уровне музыкального слуха: что-то скрипит, а что-то делается со скрипом. Американцы говорят: “Легко это сделать можно, а если напрячься – нельзя”. Так вот, эмпирически, поверхностно жизнь может совпадать с тем, что является философией; лучше философствовать, не нося колпак философа в жизни, а нося просто шляпу или кепку. Такую же, какую носят другие. Колпак может быть весьма тяжелым одеянием.
23
– Так все-таки какой путь ведет к овладению философией?
– В философии в качестве предмета изучения существуют только оригинальные тексты. Немыслим учебник философии, немыслим и учебник по истории философии; они немыслимы как предметы, посредством которых мы изучили бы философию. Трактат по истории философии возможен лишь как некоторая реконструкция какой-то совокупности реальных философских событий. Орудием научения может явиться оригинал в руках читателя, который читает. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Ведь если философ идет нам навстречу, то и мы должны идти к философу; мы можем встретиться только в точке обоюдного движения. А если я не пошел, сижу, схватившись за голову, над текстом, ничего не получится. Только придя в движение и пройдя свою половину пути, мы получаем шанс встретиться с философией – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а я нет, но что я тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить.
– А как дальше это может быть продолжено?
– Так же, как переживание радости, скажем, от цветка продолжается посредством его художественного изображения. В этом смысле натюрморт ведь есть тоже продолжение средствами натюрморта нашей возможности переживать цветок. Но здесь важно отдавать себе отчет в существовании культурных эквивалентов или копий философских актов. Есть Кант действительный, а есть культурный эквивалент того, что было сделано Кантом и стало циркулировать под его именем. Есть Декарт, выполнивший акт философствования, и есть образ Декарта, существующий в культуре. Или, иначе говоря, есть символы, и они хороши тем, что многозначны. То, что происходит в культуре и в наших головах, есть способ существования этих символов. Не наша их интерпретация, а то, как эти вечные события или вечные акты существуют. И один из таких символов – символ распятия Христа. О чем он говорит? Христос распят на образе самого себя, на образе ожиданий, адресованных ему его собственным народом. Среди многих значений креста есть и это значение – распятости на собственном образе.
24
Так вот, научиться читать философские тексты и что-то извлекать из них мы можем только в том случае, если будем относиться к ним на уровне совершаемых актов философствования, а не эквивалентов, на уровне актов, соотносимых с жизненным смыслом философских понятий, даже самых отвлеченных. Если мы будем относиться к ним поверх и помимо их культурно-исторических смыслов, то нам и откроется заключенное в них содержание. Но если это так, то оправданна ли принятая практика преподавания философии? Не порочна ли она? Я уверен, что те, кто вводил преподавание философии на нефилософских факультетах, преследовали решение совершенно иной задачи, чем та, что диктуется самой философией. Они просто стремились создать охваченную единой дисциплиной (но не в научном смысле дисциплиной) некоторую совокупность мыслей и убеждений у части членов общества. И люди знали, что они преподают вовсе не философию; их задача была другой – создать некоторое единомыслие. Отсюда, по этой схеме, выросла внешняя структура преподавания философии в высшей школе. Была выстроена концепция философии, которая с природой философии не считалась. И на основе этой концепции, повторяю, появилась структура образования. Когда же начали считаться с реальностью, то оказалось, что концепция не выдерживает критики, что заложенные в нее принципы уже не срабатывают. Жизнь ушла вперед, но структура осталась. И что же? Например, мне нужно рассказать о Платоне. Но о Платоне нельзя рассказывать в рамках сохранившейся системы образования. О Платоне нельзя рассказать, следя за посещаемостью занятий, проставляя оценки и т.п. Все это выглядит крайне нелогично.
– Но все-таки курс философии преследовал и цель создания предпосылок для формирования мышления.
– Нет, не мышления, а единообразной системы представления, которую можно было бы представить как мышление…
– Сегодня у нас хуже всего, пожалуй, с грамотным мышлением, которое практически во многих областях жизни действительно отсутствует. Например, это касается политического мышления, политической культуры мысли. Тот вид мышления, который мы называем таковым, – это мышление репродуктивное, клишированное, связанное с воспроизводством одного и того же. И все-таки, каким путем можно повлиять на становление подлинно человеческого мышления, сознания, мировоззрения?..
– Вузам необходимы условия академических свобод. Университетам нужна автономия. Сегодня главное – создать почву, которая может породить нужные нам формы и т.д. Без этого нельзя ничего добиться. Нужно, чтобы в течение какого-то времени это закрепилось, была академическая свобода. Она должна войти в плоть и кровь университетов, решающих задачу просвещения и образования в современном смысле этого слова. Иного выхода нет. Нужно просвещенное общество. Ведь что такое социализм? Это общество просвещенных кооператоров. А кто кооперируется? Не крепостные же. Кооператоры, по определению, – независимые производители.
25
– В условиях ограниченных возможностей и культура как целостное образование не может воспроизводиться. В силу ограничения числа свобод – воспользуюсь понятием механики – культура вырождается.
– Потому что культура изначально является как бы бесцельным движением, результат которого никто не может предсказать. Это движение, которое лишь в движении само себя узнает и познает, к чему шло. Только тогда оно является информативным, если под информацией понимать, конечно, некий порядок, в отличие от хаоса. Тогда есть рост культуры. Словом, когда трата является причиной и желанием тратить, т.е. духовным семенем, тогда удовлетворение желания не исчерпывает желания, а поддерживает и увеличивает его. А иначе все начинает уходить в энтропию, хаос.
Но оказывается, что чувства человеческие как элемент культуры как раз и работают – в условиях свободного пространства – так, что люди способны узнавать себя, а не повторять, как роботы, одно и то же.
– То есть автономия, в том числе и университетов, в принципе означает появление того свободного пространства, пространства гражданского общества, где ты просто обязан выполнять свой гражданский долг, участвуя в дискуссиях, спорах, выражая тем самым свою позицию по волнующим всех вопросам.
– Да, и тогда накатывается тот снежный ком, из которого потом можно лепить снежную бабу. Без этого же снег рассыпается. И ничего не сделаешь.
– Есть цели, которые просто нельзя ставить. Эта логика запретов часто не учитывается. Например, в некоторых религиях не называется имя Бога. О нем говорят опосредованно. В связи с этим возникает вопрос, можно ли в операциональных категориях поставить цель – сформировать мышление – и достичь этой цели? Или мышление является косвенным результатом некоторого процесса взаимодействия и познавательных действий?
– Нельзя. Вы привели хороший пример неназывания Бога. Всякая философия должна строиться таким образом, чтобы она оставляла место для неизвестной философии. Этому требованию и должна отвечать любая подлинно философская работа.
Беседу вел О. Долженко
Философия призвана давать ответы на эти вопросы человеку, привыкшего опираться при поиске истины на разум. В философии нет места религиозным догматам, мифам, убеждениям, которые не доказаны, но преподносятся как истина. Философия с помощью человеческого разума ищет ответы на вопросы. То есть, философия – это исключительно рациональная наука, которая тем не менее, помогает развитию человеческого духа. В философском знании всегда хранится собственная память о себе, своя история, традиции.
Что касается сравнения философского и собственно научного знания, то они во многом совпадают. В первую очередь, в этих знаниях присутствует следующая важная черта: требование к обоснованности, доказательности выдвигаемых ими положений. Однако необходимо выделить и различия: в рамках научного знания не рассматриваются смыслы, цели, ценности и интересы человека в окружающем его мире.
В целом, невозможно смотреть на философию с чисто рационалистических и просветительских позиций. В таком случае философия будет представляться только как обычная наука, помогающая человеку удовлетворить свою любознательность, а этого недостаточно. В философских концепциях различных эпох великие мудрецы стремились дать достойный ответ на вызовы времени, а также осмыслить, что представляет собой человек один на один с бесконечной Вселенной.
Уникальность и специфика философского знания заключается в том, что в этой науке синтезируются научно-теоретической и ценностный, духовно-практический способы жизнедеятельности человека. Благодаря этому философия стремится как к более полному и всестороннему знанию, так и сосредоточивает в себе нравственный и социальный опыт человечества в его развитии на протяжении различных эпох. Философские выводы вечны, их нельзя поставить в зависимость от такой категории, как время. В этом отношении достижения великих философов можно сравнить с шедеврами мирового искусства, кроме того, они являются достоянием человечества и величайшей ценностью.
Наконец, важно отметить глубокую и органичную связь философии с исторической эпохой (философия, по утверждению Гегеля, является «эпохой, схваченной в мысли»). Для философии характерно изучать реальность, действительность в глобальном масштабе. На сегодняшний день мы можем говорить о том, что философия занимается освоением действительности в космических масштабах, так как проблемы взаимодействия человека и Вселенной во все времена волновали мыслителей. Таким образом, философское знание является знанием о всеобщих процессах.
Список литературы
Кохановский В.П., Яковлев В.П. История философии. – М., 2002./Электронный ресурс// http://www.gumer.info/
Цит. по: Кохановский В.П., Яковлев В.П. История философии. – М., 2002./Электронный ресурс// http://www.gumer.info/
8
Эссе на тему «Как я понимаю философию»
Люди всех времен и народов всегда пытались дать определение философии, но никто толком так и не смог объяснить, что же это за наука-тотакая. Архимед говорил, что философия это
когда слушающий не понимает говорящего, а говорящий не знает, что он имеет в виду. А. Аврелий утверждал, что философией называетсяне сама мудрость, а любовь к мудрости. Похоже говорил и Иоанн Дамаскин: “Философия – есть любовь к мудрости”. Уверен, что из многих изречений, так или иначе определяющих этотпредмет, можно вынести для себя что-то отдельное. В чем-то согласиться, а что-то оспорить. Но я, пожалуй, остановлюсь на последнем.
Я склоняюсь к определению Иоанна Дамаскина потому, чтоэто наиболее краткое, и, в то же самое время, широкое, на мой взгляд, определение. А ведь это по своей сути, всего лишь перевод самого слова философия. ????? — люблю и ????? —мудрость. Воистину, всё гениальное – просто! А краткость – сестра таланта!
Для меня философия, это не наука, для меня это – нечто особое. Именно любовь, и именно к мудрости!Это не такой предмет, над которым задумываются дяденьки в белых халатах в больших лабораториях. Это то, что может быть открыто для каждого. Для каждого кто умеет мыслить больше, чемв двух плоскостях. Философия может быть везде. Думать можно обо всем, и как душе угодно! Разве это не поражает?!
А ведь самое потрясающее в том, что Вы запросто можете несогласиться и оспорить мои мысли, и выразить своё мнение на этот счет. Другой же, скажет что мы оба неправы, и на самом деле всё так, как думает еще кто-то! И так до бесконечности! И это,очень интересно
Если бы меня попросили дать собственное понятие философии, то я бы сказал, что это мир, в котором каждый находит что-то уникальное для…
Чаще всего наше переживание сопровождается отрешенным взглядом на мир: мир как бы выталкивает тебя в момент переживания из самого себя, отчуждает, и ты вдруг ясно что-то ощущаешь, осознаешь. Это и есть осмысленная, истинная возможность этого мира. Но именно в видении возможности ты окаменел, застыл. Оказался как бы отрешенно вынесенным из мира. В этом состоянии тебе многое способно открыться. Но для того чтобы это открытие состоялось, нужно не только остановиться, а оказаться под светом или в горизонте вопроса: почему тебя так это впечатляет? Например, почему я раздражён? Или наоборот: почему я рад? Застыть в радости или страдании. В этом состоянии – радости или страдания – и скрыт наш шанс: что-то понять.
Назовём это половиной пути или половиной дуги в геометрическом смысле этого понятия. Полпути…Так вот, в крайней точке этого полпути мы и можем встретиться с философским постижением мира. Ибо по другой половине дуги нам идёт навстречу философия уже существующих понятий. То есть, с одной стороны, философ должен как бы пройти полпути вниз, к самому опыту, в том числе к своему личному опыту, который я назвал экспериментом, а не просто эмпирическим опытом. А с другой стороны, философские понятия позволяют продолжить этот путь познания, поскольку дальше переживать без их помощи уже не возможно. Дальше, например, мы можем ударить того, кто нас обидел, или же самовлюбленно нанести свою обиду и обвинить во всём окружающий мир, лишившись тем самым возможности заглянуть в себя и спросить: А почему, собственно, я злюсь? Ведь в самой злобе есть что-то и обо мне. Направленная на внешние предметы, в действительности она что-то говорит или пытается сказать и о нас самих, о том, что есть на самом деле; что происходит и в нас и вне нас. И вот наше дальнейшее движение, связанное с продолжением переживания, оторвавшись от наших реактивных изживаний, идет уже на костылях, на помочах понятий.
А теперь вернусь к характеристике переживания, к тому, почему я коснулся вопроса о страдании. Понимаете, та точка, на которой ты остановился,- это, грубо говоря, не геометрически идеальная точка. Эта точка как бы является началом какого-то колодца, колодца страданий. И в жизни мы часто проходим мимо такого колодца, видя на его месте просто точку. Хотя на самом деле эта точка и была знаком остановки, знаком того, что в другом измерении, в другой перспективе, там — колодец. Для того чтобы пояснить свою мысль, сошлюсь на «Божественную комедию». Как известно поэма Данте — это не что иное, как символическая запись странствий души, или один из первых европейских романов, посвященных воспитанию чувств. Уже в самом начале этой поэмы мы сталкиваемся с потрясающим образом. Как вы помните, она начинается с фразы, что её герой в середине жизненного пути оказывается в тёмном сумрачном лесу. Середина пути — важная пометка. Веха. 33 года — возраст Христа. Когда его распяли. Этот возраст часто фиксируется в поэзии. И вот герой поэмы, оказавшись в лесу, видит перед собой светлую точку на вершине горы. Гора — символ возвышенного, духовного рая. Но достичь его можно, только пройдя лес. Казалось бы, один шаг, протянутая рука отделяют героя от вершины. Но всё то, что происходит с героем дальше, говорит о том, что то, к чему идешь, не может быть получено преднамеренно.Нельзя прийти к тому, что вроде бы лежит перед самим носом, продолжением самого себя. Если вы помните, вначале дорогу герою преграждала волчица. Символы — орудия нашей сознательной жизни. Они — вещи нашего сознания, а вовсе не аналогии, не сопоставления, не метафоры. Волчица — символ скупости, жадности. Какая же скупость имеется в виду? Естественно, наша предельная, действительная скупость в отношении нас самих. Мы бережём себя как самое драгоценное сокровище. Но какого себя? В данном случае — устремлённого к возвышенному, создающего себя возвышенным, ищущего высшего смысла жизни, высшей морали. А на поверку — всё это просто скупость и жадность. И что же происходит с героем дальше? Он пошёл. Куда? Вовнутрь. Спустился в колодец страдания и, перевернувшись, возвратился обратно. И при этом оказался там же, но только уже под другим небом. Он — на горе.
О чём говорит этот символ? Если ты не готов расстаться с самим собой, самым большим для тебя возлюбленным, то ничего не произойдёт. Кстати, не случаен в этой связи и евангельский символ: тот, кто отдаёт свою душу, её обретает, а кто боится потерять, тот теряет. Но для этого я должен быть открыт, не беречь, отдать себя, быть готовым к чему-то, к чему бы я не смог прийти собственными силами; чего бы не смог добиться простыми сложениями механических усилий. По определению. Ведь анализу поддаётся только то, что может быть создано нами самими. То, что мы можем создать, то можем и проанализировать. А здесь попробуй получить это. Невозможно. И, более того, происшедшее, вспыхнувшее (помните, я сказал, что философский акт — некая вспышка сознания), невозможно повторить: раз нельзя выразить словами, значит нельзя и повторить. Поэтому отсюда появляется ещё один символ — символ мига, мгновения. Но не в смысле краткости времени. Это мгновение как пик, вершина, господствующая над всем миром. И только оказавшись на этом миге сознания и осознав вопросы, мы можем считать, что они осмысленны.
Представим себе, что мир был бы завершен и, к тому же, существовала бы некая великая теория, объясняющая нам, что такое любовь, что такое мысль, причина и т.д. Ведь ясно, что если бы это было так, то было бы совершенно лишним переживать, например, чувство любви. Но мы же всё-таки любим. Несмотря на то, что, казалось бы, всё давно известно, всё испытанно. Зачем же ещё мои чувства, если всё это уже было и было миллионы раз? Зачем? Но перевернём вопрос: значит, мир не устроен как законченная целостность? И я в своём чувстве уникален, не повторим. Моё чувство не выводится из других чувств. В противном случае не нужно было бы ни моей любви, ни всех этих переживаний—они были бы заместимы предшествующими знаниями о любви. Мои переживания могли быть только идиотической сказкой, полной ярости и шума, рассказываемой идиотом. Значит, мир устроен как нечто, находящееся в постоянном становлении, в нём всегда найдётся мне место, если я действительно готов начать всё сначала.
– Наша сегодняшняя практика преподавания философии, пожалуй, полностью пренебрегает первой половиной дуги, связанной, как вы говорите, с человеческим индивидуальным переживанием в жизни. Овладевая категориями философии, человек не наполняет их соответствующим содержанием и поэтому волей-неволей вынужден впадать в состояние возвышенного умонастроения. Но, с другой стороны, как эти категории можно помыслить? или мы имеем здесь дело просто с немыслимыми мыслями? Но тогда что это?..
– Да, верно, и я думаю, что существует всё же некий пробный камень, с помощью которого можно определить мыслимо ли что-то, реальна ли возможность моего собственного мышления? Могу ли я её помыслить как реально выполненную, не как вербально существующую, а как реально выполненное состояние моего мышления? Некоторые вербальные записи мыслеподобных состояний такого испытания не выдерживают, показывая тем самым, что хотя и есть мыслеподобие, но, строго говоря, это не мысли, потому что я не могу их исполнять. Ведь мысли существуют только в исполнении, как и всякое явление сознания, как и всякое духовное явление. Она существует, повторяю, только в момент и внутри своего собственного вновь исполнения.
– А как вы понимаете различия события философской мысли и события художественного образа?
– Различие, конечно есть. Но я не могу его провести. По какой причине? То, что я говорил о философии, фактически означало следующее. Я полагаю, что наша сознательная жизнь устроена таким образом, что всё, что осуществляется посредством актов сознания или является проявлением жизни сознания, будь то мастерское создание ремесленного шедевра (скажем, стула) или поэмы, или поступок нравственный и т. д. – всё это некоторая последовательность шагов. И вместе с тем, во всём этом есть нечто, ещё один ход, который, не является ни одним из них, как бы заполняет интервалы между ними. Это элемент нашей сознательной жизни, нашего сознания, и имеет отношение к философской мысли, его можно эксплицировать с помощью того, что оказывается затем философским понятием. То есть это не само художественное произведение или художественное творчество; философия не сводится к ним, хотя и является их опосредующим элементом. Но это и не философия понятий или учений, а философия, которую я назвал бы реальной. Следовательно, есть реальная философия как элемент устройства нашего сознания, и есть философия понятий или учений, предметом которой является экспликация реальной философии. Предметом философии является философия же, как это не покажется парадоксальным. Но этот элемент, эквивалентный философскому доказательству, – Я мыслю, я существую,- выполняется и при создании художественного образа. Помните, как Пруст определял поэзию? Поэзия есть чувство собственного существования. Это философский акт. Но он философский, когда осуществлён с применением философских понятий. Тогда это философия, а не поэзия, конечно. Поэтому я и говорю, что отличить их трудно, если анализ осуществляется на уровне событий…
-Так все-таки, какой путь ведёт к овладению философией?
– В философии в качестве предмета изучения существуют только оригинальные тексты. Немыслим учебник по философии, немыслим учебник по истории философии; они немыслимы как предметы, посредством которых мы изучили бы философию. Трактат по истории философии возможен лишь как некоторая реконструкция какой-то совокупности реальных физических событий. Орудием научения может явиться оригинал в руках читателя, который читает. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учёба. Ведь если философ идёт нам на встречу, то и мы должны идти к философу, мы можем встретиться только в точке обоюдного движения, если я не пошёл, сижу, схватившись за голову, над текстом, ничего не получится. Только прейдя в движение и пройдя свою половину пути, мы получаем шанс встретиться с философией – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а я нет, но что я пережил, хотя и знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом можно так говорить.
Так вот, научится читать философские тексты и что-то извлекать из них, мы можем только в том случае, если будем относиться к ним на уровне совершаемых актов философствования, а не эквивалентов, на уровне актов, соотносимых с жизненным смыслом философских понятий, даже самых отвлечённых. Если мы будем относиться к ним поверх и помимо их культурно-исторических смыслов, то нам и откроется заключённое в них содержание.
Мамардашвили М.К.Как я понимаю философию // Мамардашвили М.К.
Как я понимаю философию.-2-е изд.
Изм.и доп.-М.,1992.-С.16-26
Вопросы и задания к статье:
1. С какими трудностями, по мнению автора, сталкивается студент, приступающий к изучению философии?
2. Почему с точки зрения автора преподавание философии в ВУЗе можно назвать «антифилософским приобщением к философии»?
3. Что означают слова автора: «путь к философии, который пролегает через собственные наши испытания»?
4. Как, в связи с этим пониманием смысла философии, автором истолковываются некоторые символы из «Божественной комедии» Данте?
5. Как видит автор возможность «события философской мысли» для человека, только начинающего изучать философию?
6. Каким образом разъясняет автор различия философской мысли и события художественного образа, то есть, философии и искусства?
Как вы поняли из статьи М.К.Мамардашвили, наряду с «реальной философией», реальным событием философствования, органичным для жизни индивидуального сознания и присущим человеческой личности как таковой, существует «профессионнальная» философия, философия учений и систем, вырабатывающая те понятия, с помощью которых реализуется содержание «живой» философии. В следующей статье современного испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета «Почему мы вновь пришли к философии?» предлагается несколько иной поход к трактовке сущности философиине столько личностно-экзистенциальный,сколько гносеологический, познавательный.Так, Ортега-и-Гассетопределяет философию как «основную потребность нашего разума», до конца никогда не реализуемую. Прочитайте статью и попытайтесь разобраться, почему для автора «философская проблема…это не только проблема абсолютного, но абсолютная проблема».
Санкт-петербургский государсвтенный технологический университет растительных полимеров
«Как я понимаю философию»
Выполнил: Домашова О.С.
Проверил: Боков Г. Е.
философия мудрость целостный искусство
Санкт-Петербург 2010
Спор о философии можно начинать прямо с ее понятия, ведь сами философы определяют то, чему они в разные времена посвящали свои жизни, по-разному. Платон говорил, что «философия – это уподобление Богу в меру человеческих сил»; Гегель понимал философию как «эпоху, схваченную в мыслях»; Аристотель считал, что «философия есть знание об истине»; Лейбниц характеризовал философию как «преданность мудрости», сравнивая ее при этом с деревом, корень которого – метафизика, наука о принципах, а ветви – специальные отрасли знания. Некое обобщенное, суммарное понятие дает Давид Анахат в своем трактате «Определения философии». Согласно ему, имеется шесть определений философии:
.Философия есть не только наука о сущем как таковом, но и о природе сущего;
.Философия есть наука человеческих и божественных вещах, то есть она оперирует крайними категориями;
.Философия есть забота о смерти;
.Философия есть уподобление Богу;
.Философия есть «искусство искусств» и «наука наук»;
.Философия есть любовь к мудрости.
Однако, как бы эти определения не разнились, они все, в сущности, сходны в стремлении определить философию как нечто общее, охватывающее всю совокупность человеческого знания, в противовес каким-либо специальным наукам. [1] И мое собственное определение философии, основанное на всех этих высказываниях философов и каком-то личном опыте, может звучать следующим образом: философия – совокупность взглядов, систематизированная мудрость предыдущих поколений, которая может помочь, если, конечно, захотеть к ней обратиться, в формировании собственной целостной картины мира, системы взглядов и ценностей.
Но тут возникает вопрос: что же такое эти взгляды, ценности, что же такое этот мир, я сам, каково мое место здесь и прочее, прочее, прочее. Чисто вербально, комбинируя сказанные кем-то когда-то фразы, эти понятия можно объяснить. Как говорил Декарт, если нет оснований, можно доказать все, то есть на словах можно доказать все. Однако это все будет чистой формальностью, потому что философия есть нечто иное, нежели исключительно набор умных фраз и понятий, а значит, и путь решения ее вопросов должен быть иной. И должен он лежать через личный опыт, испытание, переживание.
Но если говорить о вопросах философии более глобально, то все же первым среди всех, наверное, должен быть вопрос, что же такое, собственно, есть сам вопрос, действительно ли, ломая голову над этими непростыми понятиями и категориями вроде бытия, духа, мировоззрения и прочего, ты мыслишь. Для разрешения этого опять же стоит пользоваться так называемым экспериментальным методом. Этот термин, к слову сказать, ввел Кант. Что же он имел в виду? Вместо того чтобы спрашивать, что такое мышление, что такое причина, нужно, считал он, задаться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием “мысль” могло произойти? Вообще вопрос “как это возможно?” и есть способ существования живой мысли. Но порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. Все снова сходится к тому, что одна половина философии – это личный опыт, т. е. эксперимент, вторая половина – опыт и мудрость всех, кто был до нас, т. е. своего рода теория. [2]
Эта в некотором роде экспериментальность, присущая философии, роднит ее с науками. Но все же полностью наукой философия не является, она скорее следствие из науки, некий вывод, заключение и обобщение, способ расценить значимость того или иного научного открытия, той или иной научной теории на фоне целого мира.
Но несмотря на то, что философия несколько сходна с наукой, изучать ее как науку, на мой взгляд, невозможно, поскольку она не представляет собой систему знаний, которую можно было бы передать другим и тем самым обучить их. Становление философского знания – это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия.
Абсурден, на мой взгляд, учебник по философии. В нем могут быть изложены факты и понятия, но сама суть философии – никогда. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Только встретившись с проблемой, самостоятельно и осознанно задавшись вопросом, придя в движение и пройдя свою экспериментальную половину пути философии, мы получаем шанс в полной мере встретиться со второй половиной, теоретической – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а ты сам нет, но что тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить. [2]
Исторически философия возникает после искусства и прежде естественных наук. Возможно, поэтому она вбирает в себя черты и того, и другого, как бы являясь промежуточным звеном. [3] Цицерон говорил, что «философия есть медицина души». Но медициной души можно назвать и искусство. Нет, наверное, человека, которого ни разу в жизни не исцелила бы любимая песня или любимая книга. Как и философский текст, иное произведение искусства заставит задаться всеми этими вечными вопросами, а подчас просто перевернет все прежнее представление о мире. В конце концов, как и философия, искусство стремится рассмотреть мир в целом и рассмотреть мир субъективно, с точки зрения конкретного, отдельно взятого человека.
Да, наверное, каждый человек имеет какое-либо отношение к философии, но каждого ли можно назвать философом? Можно снова провести аналогии с искусством, в котором одни люди, условно скажем, производят, другие потребляют, но тем не менее, все в какой-то мере с прекрасным соприкасаются. Так и в философии – ученые мужи пишут свои труды, а тот, кто чувствует необходимость, потом их читает, получая искомую пищу для ума. Однако, философом в принципе можно назвать любого, кто преумножает мудрость. А чтобы преумножить мудрость, не обязательно писать трактатов, и это очевидно. Можно быть мудрым пусть в менее глобальных, в более житейских вещах, но тем не менее мудрым. А потом, кто знает, может и удастся перейти от земных категорий к божественным.
Но почему же люди обращаются к философии, существует ли вообще необходимость в факте философствования? Если понимать под необходимостью “полезность” для чего-то другого, то философия не является необходимой, по крайней мере на первый взгляд. Однако Аристотель говорил: “Все другие науки более необходимы, нежели философия, но лучше нет ни одной “. Ведь полезность – понятие относительное, она присутствует только по отношению к цели. А первоочередная цель для каждого – существа быть самим собой. [4] А человек, когда он является самим собой, имеет свободный чистый разум, обладающий потребностью мыслить.
Рано или поздно практически каждый человек обращается к философии, чтобы найти ответы на свои вопросы или отыскать начало пути, по которому идти, чтобы попытаться ответить самостоятельно. Как писал Канке, «На наш взгляд, во всех случаях, когда человеку приходится принимать ответственные решения, он вынужден становиться философом».
Список использованной литературы
1.Вундт В. «Введение в философию», Москва, 1998, стр. 18-23
.Мамардашвили М. К. «Как я понимаю философию», Москва, 1992, стр. 14-27
.Волков Г. Н. «У колыбели науки», Москва, 1975, стр. 11-31
.Ортега-и-Гассет «Что такое философия», Москва, 1991 (http://psylib.org.ua/books/orteg01/txt05.htm)
Санкт-петербургский государсвтенный технологический университет растительных полимеров
«Как я понимаю фи
Больше работ по теме:
Разумеется, подобный подход, или акт понимания, из которого исходит М.К.Мамардашвили, развивая свою философию, заметно отличается от других форм и способов постижения «невидимого». Например, от религиозной формы, основывающейся на откровении и вере в Бога. В религии, с тех пор как существует Библия, вера, как правило, не предполагает рефлексии. Об этом свидетельствует хотя бы судьба одной из первых формулировок известной в богословии проблемы так называемого герменевтического круга, принадлежащей Августину: «Надо верить, чтобы понимать, и понимать, чтобы верить». Спустя примерно семь столетий у Ансельма Кентерберийского (XI в.) эта формула приняла уже такой вид: «Я не стремлюсь понять, чтобы уверовать, но верую, чтобы понять» (курс. мой. – Ю.С.). То есть рефлексии здесь может и не быть, хотя мистический опыт, питающий и поддерживающий религиозное сознание, может сохраняться. Точно так же как не обязательна рефлексивно-экзистенциальная процедура и для ученого, имеющего дело с конструированием теории. Акт самосознания или понимания и в данном случае носит обычно догматический характер.
Философствование же в принципе, по мнению М.К.Мамардашвили, исключает подобную ситуацию. В философии нужно мыслить, чтобы существовать, быть. Лишь это является гарантией удержания себя в структуре рефлексии. Но что значит быть? Или, как уже сказано, обладать неким горизонтом возможностей, чтобы рассуждать философски?
Допустим, что бытие выражается в терминах оккультного знания, то есть неких тайных природных сил, во взаимоотношение с которыми человек вступает. С точки зрения философа, в этом нет ничего предосудительного, если личность действительно обладает уникальными способностями. Но он вправе спросить: а не связывает ли это ее свободу воли и не лишает ли ума ее поклонников? Ведь они начинают в таком случае вести себя в зависимости от бытия «потусторонних» сил, которым приписываются некие особые качества. Между тем для философа «бытие-в-мысли» исключает возможность наделения последнего какими-либо качествами. Об этом важно помнить, поскольку и в христианской религии (в форме допущения откровения) проблема рефлексии также нашла, естественно, если и не сходное с философией, то яркое разрешение, на что указывает и что подтверждает культурная устойчивость и своего рода демократическая доступность структуры христианского божества и связанного с ним религиозного акта самосознания человека. Ведь что такое личностное ощущение и познание в христианстве бытия Божьего? Согласно богословию, это обоюдно заинтересованная встреча Бога и человека во имя спасения человечества, запечатленная в символе креста. Подобная выразительность и, если угодно, метафизическая ясность символа веры, основой которой является искупленное страдание, для философа очевидна. Однако и в данном случае он вправе (теперь уже себе) сказать следующее. Но ведь вера, вырастающая из откровения, легко догматизируется, становится фактом культуры. А философ не мистик, хотя порой он может, видимо, сожалеть об этом, и не богослов. Мир «невидимого», трансцендентного, видится ему иначе, и верить в это «иначе», как гражданин, он считает абсурдным. (Кстати говоря, это последнее обстоятельство станет для М.К.Мамардашвили в какой-то момент, на что читатель, несомненно, обратит внимание, тем не менее и своего рода истоком понимания равнозначности, эквифинальности духовного усилия философа религиозной свободе мистика, в бытийно-личностном акте раскрывающего предельные возможности «обожения» человека.)
Итак, философская рефлексия всегда начинается с тайны невидимого и кончается невидимым. Философ, по определению, – «Фома неверующий». И его удел – продолжать спрашивать либо молчать.
Всякое серьезное философствование подобно попыткам барона Мюнхгаузена вытащить себя из болота за волосы. Но философия возможна! Философ неизбежно приходит и решает свою жизненную задачу в той мере, в какой он выталкивается своим предназначением на границу культуры и открывает сквозное, большое время, «тайну времени». Он один переживает в этот момент всю муку с трудом выговариваемого слова, ибо только ему известна вся мера его неведения.
Свою конкретную жизненную задачу, реализуемую средствами философии, М.К.Мамардашвили определяет как поиск «гражданства неизвестной родины» (см. «Проблема сознания и философское призвание». – «ВФ.», 1988, № 8). После сказанного выше, мне думается, направленность и путь такого поиска очевидны. Но интересно и важно другое – каким образом он осуществляет этот поиск в историческом контексте развития философского знания. Попытаемся, хотя бы в общих чертах, реконструировать этот путь.
По мере знакомства с работами М.К.Мамардашвили невольно поражаешься не столько легко просматриваемому в них замыслу раскрыть существование преемственности в европейской философии, сколько мастерству, с которым это делается. Философ убежден, что традиция – это не просто подражание прошлому, когда-либо случившемуся, что связь, если она существует, между «старым» знанием и новым, создающая видимость непрерывности в его развитии, в действительности случается как бы поверх или, точнее, вне знания, на основе рефлексивной процедуры. Он исходит из того, что в истоках европейской культуры лежат два исторических начала: античное и христианское. Если античность оставила в наследство Европе веру в завоевания человеческого ума, то христианство внесло в западное сознание не менее динамичный элемент – идею нравственного восхождения человека. Именно эти два начала определяют своеобразие европейской культуры: ее динамизм, специфическую, гибкую систему интеллектуальных и духовных ценностей и понятий, ее способность к проектированию и регулированию социальных процессов. Целеполагание предметной мыслительной деятельности в Европе шло сразу как бы по нескольким направлениям, в нескольких измерениях. Если в Индии оно шло преимущественно на основе психологических смысловых различительных знаков, в Китае – социально-упорядочивающих, то в странах Европы – на основе и тех, и других, и третьих, которые можно назвать научно-порождающими. А поскольку к тому же напряженность экзистенциальной ситуации разрешилась здесь в свое время по направляющей, а не круговой, внеисторической схеме, то это и позволяет, очевидно, более легко психологически изобретать европейцу во имя «спасения» разные предметы мысли, касается ли это сферы науки, искусства, философии и т.д. То есть более широко и свободно ориентироваться в социально-историческом пространстве и времени.
Но это как бы одна сторона проблемы, рассматриваемая М.К.Мамардашвили на примере жизни и творчества Платона, Декарта, Канта, Маркса и других европейских мыслителей, а также на основе обращения к текстам Евангелия и их философского анализа. А есть и иная, фактически выходящая за рамки философии и имеющая отношение уже к ее социальной функции, социальной форме.
Развивая духовную традицию европейской мысли, М.К.Мамардашвили не устает повторять в своих работах, что следование этой традиции неизбежно предполагает не только знание того, что становление гражданского общества и появление философии – вещи взаимосвязанные, но и реализацию этого знания. Кроме того, философия является, по определению, свободным занятием и лишь в этом своем качестве становится созидательной силой, помогая совершенствованию людей. В истории Нового времени он выделяет особо две фигуры – Декарта и Канта, – считая, что каждый из них внес свой вклад именно в такое понимание традиции. При этом в Декарте он видит прямого наследника античной философии (утратившей некогда характер «откровения»), с ее интересом к природе бытия и познания, а в Канте – великого продолжателя этой же линии в философии, но взявшего уже на себя труд обоснования вообще всякой человеческой претензии на то, чтобы что-то познавать, морально судить и т.д., и тем самым сделавшего фактически эту традицию необратимой. Характеризуя основания их философии, в своей статье «Сознание и цивилизация» он пишет («Природа», 1988, № 11): в жизни всегда «случается некоторое простейшее и непосредственно очевидное бытие – «я есть». Оно, подвергая все остальное сомнению, не только обнаруживает определенную зависимость всего происходящего в мире (в том числе в знании) от собственных действий человека, но и является исходным пунктом абсолютной достоверности и очевидности для любого мыслимого знания». В этом смысле человек, замечает философ, как раз и способен сказать «я мыслю, я существую, я могу». Если же этот принцип «не реализуется или каждый раз не устанавливается заново, то все неизбежно заполняется нигилизмом, который можно коротко определить как принцип «только не я могу» (могут все остальные – другие люди, Бог, обстоятельства, естественные необходимости и т.д.). Т.е… принцип cogito утверждает, что возможность способна реализоваться только мной при условии моего собственного труда и духовного усилия к своему освобождению и развитию…» (с. 110)
И второе, столь же важное обстоятельство, раскрываемое уже на примере Канта. «В устройстве мира, – пишет он далее, – есть особые «интеллигибельные» (умопостигаемые) объекты (измерения), являющиеся в то же время непосредственно, опытно констатируемыми, хотя и далее неразложимыми образами целостностей, как бы замыслами или проектами развития. Сила этого принципа в том, что он указывает на условия, при которых конечное в пространстве и времени существо… может осмысленно (курс. мой. – Ю.С.) совершать акты познания, морального действия, оценки, получать удовлетворение от поиска и т.п.».
Обратимся для иллюстрации этого положения к таким умопостигаемым объектам, как жизнь и сознание, поскольку они наиболее часто фигурируют в текстах М.К.Мамардашвили, когда он говорит или рассуждает о возможностях осмысленного понимания.
В самом деле, что такое жизнь? Ведь не все, что мы испытываем или думаем, живо. Уже на уровне нашей интуиции, подчеркивает М.К.Мамардашвили, мы знаем, что не все живо, что кажется живым, хотя бы потому, что мы кому-то подражаем, говорим чужими словами, повторяем чужие мысли и т.д. То есть в жизни подчас очень трудно отличить то, что мы переживаем или испытываем сами, от того, что испытывают другие. Хотя словесная оболочка нашего чувства одна и та же, в ней может и не присутствовать наше личное жизненное переживание. Более того, как было сказано в самом начале, практически каждое наше жизненное состояние неизбежно дублируется и на уровне уже слова, жеста, поступка умирает.
Следовательно, «мертвое» может существовать не только в каком-то ином мире, не после того, как мы умираем, а оно участвует в самой нашей жизни, является ее частью. Как говорил Гераклит, жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь. Они взаимопереплетены. В нашей душевной жизни всегда присутствуют некие мертвые отходы или мертвые продукты самой жизни. И часто они могут занимать все ее пространство, не оставляя места для проявления непосредственного живого чувства, живой мысли или поступка. Это едва ли не основной, доминирующий мотив и нерв всей философии М.К.Мамардашвили, связанной с его настойчивым и страстным поиском «гражданства неизвестной родины», то есть жизни.
Так что же такое жизнь? Биолог скажет, что фундаментальное свойство живого – это воспроизведение себе подобного, и будет несомненно прав, поскольку его интересует научная сторона проблемы. Философ же ответит, что жизнь есть усилие во времени. Что нужно совершать постоянное духовное усилие, чтобы оставаться живым, и также будет прав, ибо отождествление жизни с духовным, сознательным принципом, являющимся продуктом рефлексии, лежит в самой основе философского акта. Чувство жизни равносильно фактически чувству бесконечности (неопределенности), и лишь духовное усилие – в момент «встречи» такого чувства или переживания с мыслью – претворяет неопределенность в некую гармонию, способную облагораживать человека, его поведение, психику, социальные отношения и т.д.
По мнению М.К.Мамардашвили, декартовское cogito одно из ярких проявлений именно такой гармонии в новой европейской культуре, не случайно получившее название рациональности (от лат. ratio – «пропорция», «мера»). Это как бы пример или образец символа схождения конечного и бесконечного в нашей жизни, соразмерного человеку в том смысле, что это возможно. Если такое схождение грамотное (неважно, случается ли это в сфере философии, науки, религии или искусства), то оно обязательно воспроизведет тот же символ (красоты, веры, закона, мысли), который существовал и раньше. Это как бы заложено в самой природе сознательного опыта человека, к которому обращен философ в своих занятиях.
М.К.Мамардашвили считает, что философия никогда не стремилась к конструированию догматических познавательных схем мирового развития, предполагающих к тому же радикальное изменение общественных форм человеческого существования. Напротив, ее интерес был направлен скорее на объяснение, расшифровку происходящих изменений с целью обретения человеком устойчивости в меняющемся мире, что имеет сегодня, безусловно, и свое историческое оправдание перед лицом последствий от внедрения в общественное производство всей той суммы научно-технических и социальных изобретений и открытий, которые были сделаны в последние два столетия.
Если духовные и интеллектуальные усилия мыслящего европейца еще сравнительно недавно были так или иначе связаны с задачей социального освобождения человека и овладения силами природы (и именно это вызвало к жизни деятельный тип личности, реализовавшей себя в научно-техническом и социальном творчестве), то сегодня эти усилия подчинены задаче нового самоопределения, поиску новой гармонии, но теперь уже в условиях порожденного им и противостоящего ему мира. Отсюда – растущий и все более глубокий интерес современного философа и специалиста к гуманитарным и метафизическим аспектам жизнедеятельности человека, выражением чего является в том числе и творчество М.К.Мамардашвили.
За тридцать лет работы в области философии, помимо опубликованного, им подготовлено более десяти книг (часть из которых пока не издана, другие готовятся к печати), посвященных истории философии и философским проблемам сознания[i][1]. В них раскрывается своеобразие и уникальность философии в человеческой жизни, ее место в культуре, подчеркивается непреходящее значение, которое она продолжает сохранять и в наше время в качестве фундаментального средства познания и освоения мира.
В таких работах, как «Античная философия», «Картезианские размышления» и «Кантианские вариации», обращаясь соответственно к Платону, Декарту и Канту, М.К.Мамардашвили показывает, что у философии есть свой собственный язык и сфера деятельности, связанные прежде всего с выявлением познавательных возможностей человека, которые он сводит к «первоэлементам мысли» и считает, что последние добываются философом всякий раз заново в процессе работы с самой же мыслью. Философия, по его мнению, есть мысль мысли, или сознание возможности большего сознания.
В работах «Сознание и культура» и «Беседы о мышлении», развивая этот последний тезис, он подчеркивает, что сам язык разрешил некогда вопрос о со?знании, соединив в этом слове значения двух слов: «состояние» и «знание». То есть, хотя любое новое знание появляется в виде локализуемого объекта, на уровне предметного выражения, однако само его появление, связанное с определенным духовным состоянием человека, всегда остается тайной, которую и стремится раскрыть философ, создавая для этого специальный язык и аппарат анализа. Две указанные книги являются самостоятельным, оригинальным вкладом М.К.Мамардашвили в разработку этой сложной и важной проблемы.
Свое дальнейшее развернутое обоснование на примере науки и искусства эта точка зрения находит в его книгах: «Символ и культура», «Трактат о развивающемся знании» и «Психологическая топология пути». Центральная идея этих работ – выявление онтологических оснований возможного «примирения» традиционного и нетрадиционного подходов к познанию мира и человека.
Кроме того, на основе прочитанных в разные годы и в разных учебных заведениях страны лекций М.К.Мамардашвили подготовлены учебные курсы: «Беседы по философии для начинающих», «Критика экзистенциалистского сознания», «Введение в «Феноменологию духа» Гегеля», «Опыт физической метафизики (Лекции по социальной философии)» и ряд других.
Настоящее издание избранных работ М.К.Мамардашвили дает, на мой взгляд, возможность читателю самостоятельно оценить творчество этого видного современного философа.
Ю.П.Сенокосов.
О чём говорит этот символ? Если ты не готов расстаться с самим собой, самым большим для тебя возлюбленным, то ничего не произойдёт. Кстати, не случаен в этой связи и евангельский символ: тот, кто отдаёт свою душу, её обретает, а кто боится потерять, тот теряет. Но для этого я должен быть открыт, не беречь, отдать себя, быть готовым к чему-то, к чему бы я не смог прийти собственными силами; чего бы не смог добиться простыми сложениями механических усилий. По определению. Ведь анализу поддаётся только то, что может быть создано нами самими. То, что мы можем создать, то можем и проанализировать. А здесь попробуй получить это. Невозможно. И, более того, происшедшее, вспыхнувшее (помните, я сказал, что философский акт — некая вспышка сознания), невозможно повторить: раз нельзя выразить словами, значит нельзя и повторить. Поэтому отсюда появляется ещё один символ — символ мига, мгновения. Но не в смысле краткости времени. Это мгновение как пик, вершина, господствующая над всем миром. И только оказавшись на этом миге сознания и осознав вопросы, мы можем считать, что они осмысленны.
Представим себе, что мир был бы завершен и, к тому же, существовала бы некая великая теория, объясняющая нам, что такое любовь, что такое мысль, причина и т.д. Ведь ясно, что если бы это было так, то было бы совершенно лишним переживать, например, чувство любви. Но мы же всё-таки любим. Несмотря на то, что, казалось бы, всё давно известно, всё испытанно. Зачем же ещё мои чувства, если всё это уже было и было миллионы раз? Зачем? Но перевернём вопрос: значит, мир не устроен как законченная целостность? И я в своём чувстве уникален, не повторим. Моё чувство не выводится из других чувств. В противном случае не нужно было бы ни моей любви, ни всех этих переживаний—они были бы заместимы предшествующими знаниями о любви. Мои переживания могли быть только идиотической сказкой, полной ярости и шума, рассказываемой идиотом. Значит, мир устроен как нечто, находящееся в постоянном становлении, в нём всегда найдётся мне место, если я действительно готов начать всё сначала.
– Наша сегодняшняя практика преподавания философии, пожалуй, полностью пренебрегает первой половиной дуги, связанной, как вы говорите, с человеческим индивидуальным переживанием в жизни. Овладевая категориями философии, человек не наполняет их соответствующим содержанием и поэтому волей-неволей вынужден впадать в состояние возвышенного умонастроения. Но, с другой стороны, как эти категории можно помыслить? или мы имеем здесь дело просто с немыслимыми мыслями? Но тогда что это?..
– Да, верно, и я думаю, что существует всё же некий пробный камень, с помощью которого можно определить мыслимо ли что-то, реальна ли возможность моего собственного мышления? Могу ли я её помыслить как реально выполненную, не как вербально существующую, а как реально выполненное состояние моего мышления? Некоторые вербальные записи мыслеподобных состояний такого испытания не выдерживают, показывая тем самым, что хотя и есть мыслеподобие, но, строго говоря, это не мысли, потому что я не могу их исполнять. Ведь мысли существуют только в исполнении, как и всякое явление сознания, как и всякое духовное явление. Она существует, повторяю, только в момент и внутри своего собственного вновь исполнения.
– А как вы понимаете различия события философской мысли и события художественного образа?
– Различие, конечно есть. Но я не могу его провести. По какой причине? То, что я говорил о философии, фактически означало следующее. Я полагаю, что наша сознательная жизнь устроена таким образом, что всё, что осуществляется посредством актов сознания или является проявлением жизни сознания, будь то мастерское создание ремесленного шедевра (скажем, стула) или поэмы, или поступок нравственный и т. д. – всё это некоторая последовательность шагов. И вместе с тем, во всём этом есть нечто, ещё один ход, который, не является ни одним из них, как бы заполняет интервалы между ними. Это элемент нашей сознательной жизни, нашего сознания, и имеет отношение к философской мысли, его можно эксплицировать с помощью того, что оказывается затем философским понятием. То есть это не само художественное произведение или художественное творчество; философия не сводится к ним, хотя и является их опосредующим элементом. Но это и не философия понятий или учений, а философия, которую я назвал бы реальной. Следовательно, есть реальная философия как элемент устройства нашего сознания, и есть философия понятий или учений, предметом которой является экспликация реальной философии. Предметом философии является философия же, как это не покажется парадоксальным. Но этот элемент, эквивалентный философскому доказательству, – Я мыслю, я существую,- выполняется и при создании художественного образа. Помните, как Пруст определял поэзию? Поэзия есть чувство собственного существования. Это философский акт. Но он философский, когда осуществлён с применением философских понятий. Тогда это философия, а не поэзия, конечно. Поэтому я и говорю, что отличить их трудно, если анализ осуществляется на уровне событий…
-Так все-таки, какой путь ведёт к овладению философией?
– В философии в качестве предмета изучения существуют только оригинальные тексты. Немыслим учебник по философии, немыслим учебник по истории философии; они немыслимы как предметы, посредством которых мы изучили бы философию. Трактат по истории философии возможен лишь как некоторая реконструкция какой-то совокупности реальных физических событий. Орудием научения может явиться оригинал в руках читателя, который читает. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учёба. Ведь если философ идёт нам на встречу, то и мы должны идти к философу, мы можем встретиться только в точке обоюдного движения, если я не пошёл, сижу, схватившись за голову, над текстом, ничего не получится. Только прейдя в движение и пройдя свою половину пути, мы получаем шанс встретиться с философией – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а я нет, но что я пережил, хотя и знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом можно так говорить.
Так вот, научится читать философские тексты и что-то извлекать из них, мы можем только в том случае, если будем относиться к ним на уровне совершаемых актов философствования, а не эквивалентов, на уровне актов, соотносимых с жизненным смыслом философских понятий, даже самых отвлечённых. Если мы будем относиться к ним поверх и помимо их культурно-исторических смыслов, то нам и откроется заключённое в них содержание.
Мамардашвили М.К.Как я понимаю философию // Мамардашвили М.К.
Как я понимаю философию.-2-е изд.
Изм.и доп.-М.,1992.-С.16-26
Вопросы и задания к статье:
1. С какими трудностями, по мнению автора, сталкивается студент, приступающий к изучению философии?
2. Почему с точки зрения автора преподавание философии в ВУЗе можно назвать «антифилософским приобщением к философии»?
3. Что означают слова автора: «путь к философии, который пролегает через собственные наши испытания»?
4. Как, в связи с этим пониманием смысла философии, автором истолковываются некоторые символы из «Божественной комедии» Данте?
5. Как видит автор возможность «события философской мысли» для человека, только начинающего изучать философию?
6. Каким образом разъясняет автор различия философской мысли и события художественного образа, то есть, философии и искусства?
Как вы поняли из статьи М.К.Мамардашвили, наряду с «реальной философией», реальным событием философствования, органичным для жизни индивидуального сознания и присущим человеческой личности как таковой, существует «профессионнальная» философия, философия учений и систем, вырабатывающая те понятия, с помощью которых реализуется содержание «живой» философии. В следующей статье современного испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета «Почему мы вновь пришли к философии?» предлагается несколько иной поход к трактовке сущности философиине столько личностно-экзистенциальный,сколько гносеологический, познавательный.Так, Ортега-и-Гассетопределяет философию как «основную потребность нашего разума», до конца никогда не реализуемую. Прочитайте статью и попытайтесь разобраться, почему для автора «философская проблема…это не только проблема абсолютного, но абсолютная проблема».
Х. Ортега-и-Гассет