Еще до прочтения я удивлялась почему никто не пишет обширных отзывов. Это не поучения святых отцов, не обсуждение библейских истин – это просто бытовые истории, которые произошли с самим автором или с его друзьями/знакомыми. Но порой они значат много больше чем любые поучения и ясно показывают Промысел Божий в нашем мире. И говорить тут действительно особо не о чем, а вот читать – обязательно.
“Этот мир, полный радости и света, жил по своим, совершенно особым законам. Здесь помощь Божия являлась именно тогда, когда это становилось действительно необходимым. Богатство было смешно, а смирение — прекрасно. Здесь великие праведники искренне признавали себя ниже и хуже всякого человека. Здесь самыми почитаемыми были те, кто убегал от человеческой славы. А самыми могущественными — кто от всего сердца осознал свое человеческое бессилие. Здесь сила таилась в немощных старцах, и иногда быть старым и больным было лучше, чем молодым и здоровым. Здесь юные без сожаления оставляли обычные для их сверстников удовольствия, чтобы только не покидать этот мир, без которого они уже не могли жить. Здесь смерть каждого становилась уроком для всех, а конец земной жизни — только началом.”
Любой художественный текст подчиняется жанровым законам литературы, точно так же как определённым канонам следуют жития святых или церковная гимнография. Однако степень осознанности этого подчинения в художественной литературе гораздо ниже, чем в собственно религиозном творчестве, целью которого является не столько реализация творческого потенциала автора, сколько выражение общего церковного учения. Внешняя свобода художника, повествующего о личном опыте, обманчива: попробуй любой из нас начать рассказывать большой аудитории о чём-нибудь личном, как тут же почувствует, что говорит на каком-то не своём языке, не том, на котором привык изъясняться в узком кругу. Мастерство писателя и заключается в умении говорить собственным языком, но даже и в этом случае будут действовать определённые законы, наработанные веками. Не является исключением и так называемая «церковная литература», в которой прихотливо переплетаются черты агиографии, мемуарной литературы, исторического анекдота и эссеистики.
Из общего числа произведений, написанных представителями церковного мира и посвящённых жизни этого мира, выделяется книга архимандрита Тихона Шевкунова «Несвятые святые» — «замечательный образец», по выражению одного рецензента, «подлинно православного современного литературного творчества» [1]. Популярность издания, о котором свидетельствуют его огромные тиражи, делают его событием в литературной жизни России.
Пока читаешь эту книгу, не покидает ощущение, что в руках у тебя медовый монастырский пряник, вкусив которого, совершенно естественно бросить всё и погрузиться в эту чудесную реальность. Есть только одна червоточина, она-то и не позволяет отнестись к этой книге иначе как к беллетристике, а значит и внушает недоверие к общему посылу о том, что монастырь это радостный и таинственный мир: слишком все хорошо и гладко, именно что успешно, сложилось у самого рассказчика, как будто провидению только одного и нужно было, чтобы автор познакомился со всеми великими современниками, чтобы он постоянно спасался из разных передряг, чтобы ангелы охраняли его и относили туда, где больше некому попить исчезающего нектара.
Если говорить вообще о жанрово-стилевых особенностях литературы на церковные сюжеты, создаваемой современными православными авторами, то можно заметить, что здесь мы нередко имеем дело с русской волшебной сказкой в псевдо-византийских тонах. Емеля едет на печи и, ведомый верой в чудо, преодолевает «искушения» и побеждает врагов. Колобок, ушедший от дедки и от бабки, беспорядочно перекатывается с места на место, встречая разных зверей, которые возникают в качестве неких фольклорных «искушений», и только лиса остужает глупца, доверившегося притворной похвале. Такова художественная специфика текста, в котором фольклорная пропедевтика сочетает элементы пикарески и лубка. Вмешательство невидимых сил отвечает суеверной жажде чуда, и сопутствуя в перипетиях, побуждает верить в то, что вовремя перекрестившись, человек спасётся от неприятностей этого и будущего века.
Вот и сам автор рассматриваемой книги, словно бы подтверждая эту мысль, предваряет своё повествование такими словами: «Об этом прекрасном мире, где живут по совершенно иным законам, чем в обычной жизни, мире, бесконечно светлом, полном любви и радостных открытий, надежды и счастья, испытаний, побед и обретения смысла поражений, а самое главное, — о могущественных явлениях силы и помощи Божией я хочу рассказать в этой книге». Таким образом, «самое главное» в книге, по замыслу автора, — это не воспоминания о людях и событиях, а описание «особых законов» религиозного мира, которое на практике превращается в историю о «чудесах Божиих», кропотливо собранных автором на жизненных перекрёстках. Что же происходит на самом деле, когда чудо становится смыслом «радостных открытий» и гвоздём сюжета? Как практически осуществляется данный замысел в рецензируемой книге?
Вот как, скажем, начинается один из рассказов, в котором некоему дьякону падает на голову кирпич: «Что такое случайность? Почему кирпич падает на голову именно этому прохожему — одному из тысяч? Подобного рода глубокомысленные размышления волнуют человечество тысячелетиями. Однажды троице-сергиевский благочинный…» и т.д. По ходу сюжета выясняется, что некий дьякон заставил молодых ребят тяжело работать на солнцепеке, сам уселся в тенёк, и вот только что усевшись, получил кирпичом по голове. Один из знаменитых печёрских старцев объясняет случившееся тем, что дьякон, досадивший молодым людям, годами не причащался. А весь рассказ кончается так: «Мы… отправились в обратный путь, дорогой рассуждая, отчего и зачем в нашей жизни вдруг появились эти горы, новые люди и все эти необычные приключения».
Итак мы видим: «глубокомысленное размышление», нравоучительный сюжет и расплывчатый конец. В действительности, ничего кроме анекдота тут нет, осмысления поверхностны, а трактовки непроверяемы, и всё это приложено к по-настоящему интересной, но на бегу сообщённой истории о нелегальном перевозе одного печёрского монаха в Кавказские горы. История эта оказалась лишь поводом для простого внушения: не будешь причащаться, получишь кирпичом по голове. Именно так и строится русская волшебная сказка: вовремя оказанная помощь оборачивается своевременной удачей, а мораль так же бесхитростна, как механистичны и падающие с неба поощрения и наказания.
В том же ряду «невероятных свидетельств промысла» — рассказ о чёрном пуделе в доме у женщины, увлекавшейся эзотерикой. Пудель этот, который бросился на автора, пришедшего освящать квартиру по просьбе её отца, конечно, не мог не быть чёрным, как Мефистофель, олицетворяя собой демонические увлечения хозяйки (соответственно, у хорошей христианки, по символической сказочной логике, могла бы быть только беленькая болонка, которая, завидев человека в рясе, кротко ложилась бы у его ног). И вот, когда один из гостей привёз в подарок на новоселье статую Мефистофеля, «дорогую скульптуру знаменитого каслинского литья», это совпадение, — ведь только что говорили о Мефистофеле, — не могло не вызвать священного трепета у всех присутствующих. Назидательность истории очевидна: пудель разоблачён, скульптура Мефистофеля утоплена в Яузе, а читатель вздыхает с облегчением, поскольку все эти удивительные комбинации аллегорий и символов приводят к ожидаемому чуду — женщина оставляет занятия эзотерикой, а её отец начинает ходить в храм.
Чудеса сеются золотым дождём через решето авторской памяти, тщательно отбирающей по самому себе положенному закону: где вера, там и чудо, и наоборот. По молитве приезжает спасательная машина, находится проданная букинисту книга, отыскивается вор и Интерпол возвращает деньги и т.д. Разумеется, рассказы непременно сопровождаются соответствующим назиданием. Однако сказка, хотя и содержит долю практического нравоучения, не всегда уместна, потому что жизнь далеко не сказка. Когда плут Чичиков путешествует от одного помещика к другому, непринуждённо болтая, но при этом хитроумно добиваясь своей цели, сама анекдотичность сюжета, очевидная всем читателям, подразумевает абсурд и глупость отношений, построенных на лжи и корысти. Нелепость многих церковных историй в том, что анекдот здесь принимается за чистую монету: это уже не конструирование абсурда ради выявления истины, а сама евангельская истина, рассказанная в виде занимательного анекдота. Так что читатель уже не удивляется встречающимся в книге о. Тихона неуместным шуткам и порой кощунственным аллюзиям, в том числе и легкомысленному истолкованию промысла Божия, который неизменно оказывает автору покровительство на протяжении всего повествования. В контексте такой реализации жанра вполне естественным оказывается и то, что рассказчик создаёт из своей жизни литературную сказку, а затем и сам начинает в неё верить. Пряник съедает пряничника.
В книге много интереснейших фактических данных о церковной жизни 70-х-80-х годов, о традиции, о живых людях и их отношениях. Эта часть повествования, избавленная от неуклюжего обрамления, восхищает и вдохновляет. Но так ли уж необходимы эти неловкие литературные приёмы, когда задача дидактического христианского текста состоит не в том, чтобы увести читателя в несуществующий, придуманный «чудесный» мир, а наоборот, в том, чтобы вывести из сказки и поставить человека лицом к лицу перед миром и самим собой — как бы это ни было болезненно и страшно?
Когда речь идёт о спасении и когда неуместна сказочная правда, тогда появляется необходимость в правде Божией. Евангелие — пожалуй, единственная книга, где с мирской точки зрения всё кончается плохо, не оставляя ни капли психологического или эстетического утешения, но где открываются совершенно новые, практически немыслимые в рамках человеческой природы перспективы, — и в этом смысле Евангелие совсем не увлекательно и не сказочно. Уже в самой непреднамеренной парадоксальности повествования, в котором люди, получающие помощь от Христа, вдруг начинают кричать: «распни, распни Его!», — правда и величие этого текста. Евангелие не приспосабливает слепоту мира к своим целям, а наоборот, дарует зрение слепорождённому. Оно не ищет развлечь унывающего человека, напротив, оно пробуждает тревогу. Но, проигрывая с человеческой точки зрения, Евангелие в конечном счете побеждает мир, потому что Христос побеждает смерть: радость Евангелия — это воскресение из мертвых. В Евангелии совершаются чудеса, но это не «чудеса в решете», подобно историям о «мефистофелевских» пуделях, Интерполе, возвращающем пропавшие деньги, и потерянных и найденных букинистических книгах: евангельские чудеса не бессмысленны и не они составляют суть сюжета. Более того, Христос обещает, что не покажет чудес, кроме чуда «Ионы пророка, который пребывал во чреве кита три дня и три ночи». Единственное настоящее чудо, о котором говорит Господь, таким образом, это чудо воскресения, однако чудо это совершилось втайне от всех, неприметным образом, — чтобы ни у кого не возникло представления о том, что чудеса играют определяющее значение в выборе веры: в чудо воскресения надо было поверить, а поверить в него возможно было только поверив в Самого Христа как Бога и победителя смерти.
Внимание к чудесному и потустороннему воспринимается автором как синоним «духовного» и потому выполняет в повествовании особую роль, создавая у читателя соответствующее понимание православного аскетического опыта: ещё немного, и читатель «поверит», что опыт этот действительно таков, как его описал рассказчик занимательных историй. Но выходит так, что аскетический опыт, отражающий трагедию человеческого существования и преодолевающий её через скорбь, здесь лишь выполняет декоративную функцию — как будто если повесить китайский фонарь на бреши в стене, оттуда будет меньше дуть. Инстументализация духовного опыта здесь оборачивается, на наш взгляд, настоящей духовной подменой. Недаром никто так много не написал об осторожности и недоверии к чудесам, потусторонним явлениям и проявлениям невидимых сил, как святые отцы, авторы монашеских наставлений, оставившие для нас чрезвычайно важный принцип, лежащий в основании всего восточно-православного духовного опыта — лучше отвергнуть чудо от Бога, нежели принять ложное чудо. Так, преп. Григорий Синаит учит: «Внимай, да не поверишь чему-либо, увлекшись тем, хотя бы то было что-нибудь хорошее, прежде вопрошания опытных и полного исследования дела, чтоб не потерпеть вреда; но будь всегда недоволен сим, храня ум безвидным. Часто и то, что было послано Богом, к испытанию для венца, во вред обращалось многим… Бог не негодует на того, кто тщательно внимает себе, если он из опасения прельщения не примет того, что от Него есть, без вопрошания и должного испытания, но, напротив, похваляет его, как мудрого» [2]. И преп. Симеон Новый Богослов объясняет, что Христос радуется, когда христианин не принимает от Него законного чуда из благоразумной осторожности, но благословляет его как Своего истинного ученика [3]. Критический рационализм отцов Церкви в этом вопросе — прямая противоположность некритической всеядности повествований архимандрита Тихона: такое ощущение, будто бы вся его книга, в своей главной идее, выстраивает некую систему ценностей и духовных ориентиров, которая прямо противоположна известной нам православной аскетике…
В конце концов, человечество тысячелетиями волнует вопрос не о том, почему кирпич падает на голову обидчика, а о том, как человеку жить с самим собой, с этим бременем грехов и страстей, как очистить свою душу, чтобы наследовать жизнь вечную. Книга о. Тихона ставит свои вопросы и даёт свои ответы. Опыт человечества, о котором так свободно и поверхностно рассуждает автор, ровно таков, каким мы его себе вообразили, а потому каждый из читателей найдёт для себя тот ответ, к которому внутренне предрасположен и который готов услышать. Детское доверие Богу и зрение Его промысла даётся после многих и великих трудов, а не механически — в силу повторённой, словно заклинание, молитвы. Вера как лёгкий и доступный путь к счастью — вот о чём эта книга, и пусть там есть проблески правды и христианского понимания, особенно в историях о реальных людях и реальных подвижниках веры, но в целом она создаёт именно такое впечатление. «Несвятые святые» — это свидетельство того, как суеверие подменяет собой веру, создавая иллюзию духовной жизни и созерцания неисповедимых «путей Господних», а на практике оборачиваясь элементарным оккультным аутотренингом — неким самовнушением, которое, к сожалению, удовлетворяет многих христиан, но заслоняет от них более глубокие стороны в познании собственной веры.
В одной восточной притче рассказывается о том, как некий человек молился каждое утро, каждый день и каждый вечер: «Господи, научи меня, что мне делать сегодня утром, сегодня днём, сегодня вечером». И делал это так настойчиво, что Всевышний, наконец, сказал ему: «Ну, хорошо, я тебе скажу что ты должен делать, но взамен верни мне ум, который я тебе дал».
Монах Диодор (Ларионов),
Мария Игнатьева
Безусловно, книга интересная. Хорошая беллетристика, выполняющая запрос читателя на тему, что там у них в кельях делается. Занимательные истории из жизни монахов и церковных деятелей, в основном, монастырей и приходов за МКАДом. Добрые, оптимистичные, поучительные истории, трогают за живое, заставляют переживать. Свидетельствуют об участии Бога в делах всякого и каждого, показывают сильных духом и верой людей и их любовь к ближним.
Хорошая попытка. Но целевая аудитория книги, как выяснилось, либо наивная молодежь, тоскующая по подвигам, либо люди, заведомо некритично воспринимающие книгу и видящие знамение в каждом дуновении ветра. Стоит прочесть книгу непредвзято и всё благолепие слетает, как некачественная позолота.
Попробую пояснить, что я имею в виду. Я не оспариваю художественную ценность книги, равно как и ценность биографических и исторических фактов, а хочу порассуждать о глубоком содержании произведения.
Первое, что мне бросилось в глаза это качественное описание автором безбожной советской власти и подборка историй о том, как советские священники, не жалея сил, боролись за веру и традиции. В итоге мы получаем романтизированные истории о гонениях праведников, укрытии инакомыслящих, обмане действующей власти и прочих «подвигах» сопротивления, которыми мы восхищаемся, за успех которых переживаем и в то же время плюемся на совковые порядки и перегибы на местах. Но эти истории, наверное, представляли бы какую-то ценность в 90-е как раз после развала Союза, но, простите, не спустя двадцать лет в 2011 году (и позднее), когда страсти давно улеглись, старожилы перебесились, а молодежь просто не понимает, о чем речь. Если книга преследует цель привлечь новых адептов в лоно РПЦ, то рожденные в СССР, прочитав подобные истории, усомнятся в накале страстей, да и сравнение бесцерковной жизни в СССР с нынешней жизнью среди духовных скреп пойдет совсем не в пользу второго. А юные же читатели воспримут эти рассказы как приключения псевдоисторических персонажей, навроде мушкетеров или разведчиков.
Объективно говоря, церковных деятелей в книге можно заменить на советских диссидентов без потери посыла повествования. Или сменить антураж на теократическое государство и рассказывать аналогичным образом про похождения атеистов.
Если мы усилием воли отвлечемся от мироточащей из текста благодати, то увидим, что перед нами слабенький памфлет, рассчитанный на сиюминутную жалость и негодование. Я не смог как следует попереживать об угрозе закрытия монастыря или по случаю отправки монаха на военные сборы. Со мной что-то не так.
Советская власть много кого гоняла, а не только несчастных клириков. И для меня действительно печален опыт ветерана Великой Отечественной Войны, ушедшего в монастырь, подвергающегося унижениям и порицанию, но он заслуживает того же сострадания, что и писатель, который хотел писать что-то своё либеральное или ученый, пытавшийся изучать запрещенные партией темы. Я-то помню и знаю, что в советских лагерях сидели не только исключительно упертые верующие, но и инженер Сергей Королев, и писатель Варлам Шаламов, и тысячи, десятки тысяч других людей разных мировоззрений и специальностей.
Второй момент, который мне не понравился в книге, это собственно «чудеса». Нельзя писать книгу о религии, не упоминая свидетельств о чудесах, иначе никого такая религия не впечатлит, даже если она древняя и всемировая.
Автор книги – архимандрит. Это, конечно, не особый чин, не высший, но и не какой-нибудь пономарь. Автор путешествовал по стране, по монастырям и храмам, общался со своими.. гм.. сообщниками, смотрел, как живет паства в столицах и глухих селах. И вот он взялся рассказать удивительные истории о том, как проявляется Божья воля в миру. Нет, это не случайные совпадения, и (поверим автору полностью) не вымысел, а реальные настоящие чудеса, происходящие то вследствие мудрости иерархов, то из-за качественной молитвы или покаяния, то просто как урок строптивому персонажу.
Но опять же бес во мне нашептывает, посмотри, какие это чудеса. Вот Господь помог найти труп митрополита, вот он послал машину, чтобы монахи не замерзли на ночном шоссе, вот он избавляет умирающего режиссера от кошмаров. И так далее и в таком духе. Не касаясь напрашивающегося рационального объяснения (все еще верим автору), я думаю о том, какие это сомнительные чудеса на фоне массового насилия, болезней, смерти, несправедливости, боли, угнетения в остальном мире. Чудесно, что Бог направил лопаты монахов копать могилу в положенном месте, но почему-то не отправил хотя бы одного прохожего туда, где маньяк измывается над жертвой; круто, что Бог помог автору изобличить церковного вора, но отчего-то не помог остановить кровавый конфликт очередной войны.
Когда я читаю о таких чудесах против ужасов нашего мира, мне видится не Господь, а мелкий пантеистический божок или бытовой дух, типа лепрекона, приносящего удачу при определенных условиях. И опять я делаю акцент на том, что автор книги не простой верующий, у которого за всю жизнь случилось одно чудо (например, успешно закончилась запланированная операция или падающий с крыши кирпич пролетел в сантиметре от нимба), а опытный, искушенный в Божьей Воле человек, который видит (обязан видеть) чудеса чаще, чем мы. А ему нечего рассказать… Как нынче скептически шутят атеисты, раньше Бог раздвигал морскую пучину и сжигал города, а теперь иногда появляется на печеньке. Разумеется, верующий и этому найдет объяснение, но оно меня не устроит.
Третья претензия к книге это рассказы про «несвятых святых». О молодых священниках, истории о которых, составляют заключительную часть книги. Прости Господи, да они только и делают, что катаются к друг другу в гости через всю область и пьют чай. Автор сам в одном из рассказов вдруг спохватывается и объясняет, что со стороны кажется, что эти монахи (включая него) те еще бездельники, но главное Личность и эманация благодати от нее. Объяснения меня не устроили – я читал именно про бездельников, которые сбежали от мирских проблем и страстей. Я бы предпочел внимать христианину – работнику скорой помощи, или участковому милиционеру, или спасателю. Вот где было бы истинное послушание и испытание веры, где можно было бы проверить послушника на крепость соблюдения заповедей.
Новичку в монастыре дают послушание – чистить канализацию, и через некоторое время соглашаются, что это достойный кандидат в монахи. А может следует отправить ищущего бога и испытаний веры в санитары в психбольницу? Или учителем в сельскую школу, или обычным дворником в рабочий квартал. Вот там и проверяйте, как велика вера в людей, как крепка любовь к ближнему.
Меня всегда интересовало, где должен жить Бог, где он должен чаще присутствовать: в монастыре среди «воинов духа», изнывающих от безделья или в операционной при реанимации? В пыльном храме или в хосписе? В затворе схимника или на месте ДТП? Знатоки-богословы скажут: и там и там. Но в книге автор убеждает меня об особом и самом праведном пути к Богу – обретение святости через сомнительный (для меня) духовный подвиг. Такой путь даже близко не кажется мне подвигом, и ассоциируется с разновидностью эскейпизма, получившего законный статус по историческим и иным причинам.
Вот что я хотел бы сказать о прочитанной книге. Кого-то она убедит, но либо я слишком одержим бесами, либо у меня еще всё впереди, либо я вырос из того возраста, когда верят в сказки.
Еще до прочтения я удивлялась почему никто не пишет обширных отзывов. Это не поучения святых отцов, не обсуждение библейских истин – это просто бытовые истории, которые произошли с самим автором или с его друзьями/знакомыми. Но порой они значат много больше чем любые поучения и ясно показывают Промысел Божий в нашем мире. И говорить тут действительно особо не о чем, а вот читать – обязательно.
“Этот мир, полный радости и света, жил по своим, совершенно особым законам. Здесь помощь Божия являлась именно тогда, когда это становилось действительно необходимым. Богатство было смешно, а смирение — прекрасно. Здесь великие праведники искренне признавали себя ниже и хуже всякого человека. Здесь самыми почитаемыми были те, кто убегал от человеческой славы. А самыми могущественными — кто от всего сердца осознал свое человеческое бессилие. Здесь сила таилась в немощных старцах, и иногда быть старым и больным было лучше, чем молодым и здоровым. Здесь юные без сожаления оставляли обычные для их сверстников удовольствия, чтобы только не покидать этот мир, без которого они уже не могли жить. Здесь смерть каждого становилась уроком для всех, а конец земной жизни — только началом.”
Любой художественный текст подчиняется жанровым законам литературы, точно так же как определённым канонам следуют жития святых или церковная гимнография. Однако степень осознанности этого подчинения в художественной литературе гораздо ниже, чем в собственно религиозном творчестве, целью которого является не столько реализация творческого потенциала автора, сколько выражение общего церковного учения. Внешняя свобода художника, повествующего о личном опыте, обманчива: попробуй любой из нас начать рассказывать большой аудитории о чём-нибудь личном, как тут же почувствует, что говорит на каком-то не своём языке, не том, на котором привык изъясняться в узком кругу. Мастерство писателя и заключается в умении говорить собственным языком, но даже и в этом случае будут действовать определённые законы, наработанные веками. Не является исключением и так называемая «церковная литература», в которой прихотливо переплетаются черты агиографии, мемуарной литературы, исторического анекдота и эссеистики.
Из общего числа произведений, написанных представителями церковного мира и посвящённых жизни этого мира, выделяется книга архимандрита Тихона Шевкунова «Несвятые святые» — «замечательный образец», по выражению одного рецензента, «подлинно православного современного литературного творчества» [1]. Популярность издания, о котором свидетельствуют его огромные тиражи, делают его событием в литературной жизни России.
Пока читаешь эту книгу, не покидает ощущение, что в руках у тебя медовый монастырский пряник, вкусив которого, совершенно естественно бросить всё и погрузиться в эту чудесную реальность. Есть только одна червоточина, она-то и не позволяет отнестись к этой книге иначе как к беллетристике, а значит и внушает недоверие к общему посылу о том, что монастырь это радостный и таинственный мир: слишком все хорошо и гладко, именно что успешно, сложилось у самого рассказчика, как будто провидению только одного и нужно было, чтобы автор познакомился со всеми великими современниками, чтобы он постоянно спасался из разных передряг, чтобы ангелы охраняли его и относили туда, где больше некому попить исчезающего нектара.
Если говорить вообще о жанрово-стилевых особенностях литературы на церковные сюжеты, создаваемой современными православными авторами, то можно заметить, что здесь мы нередко имеем дело с русской волшебной сказкой в псевдо-византийских тонах. Емеля едет на печи и, ведомый верой в чудо, преодолевает «искушения» и побеждает врагов. Колобок, ушедший от дедки и от бабки, беспорядочно перекатывается с места на место, встречая разных зверей, которые возникают в качестве неких фольклорных «искушений», и только лиса остужает глупца, доверившегося притворной похвале. Такова художественная специфика текста, в котором фольклорная пропедевтика сочетает элементы пикарески и лубка. Вмешательство невидимых сил отвечает суеверной жажде чуда, и сопутствуя в перипетиях, побуждает верить в то, что вовремя перекрестившись, человек спасётся от неприятностей этого и будущего века.
Вот и сам автор рассматриваемой книги, словно бы подтверждая эту мысль, предваряет своё повествование такими словами: «Об этом прекрасном мире, где живут по совершенно иным законам, чем в обычной жизни, мире, бесконечно светлом, полном любви и радостных открытий, надежды и счастья, испытаний, побед и обретения смысла поражений, а самое главное, — о могущественных явлениях силы и помощи Божией я хочу рассказать в этой книге». Таким образом, «самое главное» в книге, по замыслу автора, — это не воспоминания о людях и событиях, а описание «особых законов» религиозного мира, которое на практике превращается в историю о «чудесах Божиих», кропотливо собранных автором на жизненных перекрёстках. Что же происходит на самом деле, когда чудо становится смыслом «радостных открытий» и гвоздём сюжета? Как практически осуществляется данный замысел в рецензируемой книге?
Вот как, скажем, начинается один из рассказов, в котором некоему дьякону падает на голову кирпич: «Что такое случайность? Почему кирпич падает на голову именно этому прохожему — одному из тысяч? Подобного рода глубокомысленные размышления волнуют человечество тысячелетиями. Однажды троице-сергиевский благочинный…» и т.д. По ходу сюжета выясняется, что некий дьякон заставил молодых ребят тяжело работать на солнцепеке, сам уселся в тенёк, и вот только что усевшись, получил кирпичом по голове. Один из знаменитых печёрских старцев объясняет случившееся тем, что дьякон, досадивший молодым людям, годами не причащался. А весь рассказ кончается так: «Мы… отправились в обратный путь, дорогой рассуждая, отчего и зачем в нашей жизни вдруг появились эти горы, новые люди и все эти необычные приключения».
Итак мы видим: «глубокомысленное размышление», нравоучительный сюжет и расплывчатый конец. В действительности, ничего кроме анекдота тут нет, осмысления поверхностны, а трактовки непроверяемы, и всё это приложено к по-настоящему интересной, но на бегу сообщённой истории о нелегальном перевозе одного печёрского монаха в Кавказские горы. История эта оказалась лишь поводом для простого внушения: не будешь причащаться, получишь кирпичом по голове. Именно так и строится русская волшебная сказка: вовремя оказанная помощь оборачивается своевременной удачей, а мораль так же бесхитростна, как механистичны и падающие с неба поощрения и наказания.
В том же ряду «невероятных свидетельств промысла» — рассказ о чёрном пуделе в доме у женщины, увлекавшейся эзотерикой. Пудель этот, который бросился на автора, пришедшего освящать квартиру по просьбе её отца, конечно, не мог не быть чёрным, как Мефистофель, олицетворяя собой демонические увлечения хозяйки (соответственно, у хорошей христианки, по символической сказочной логике, могла бы быть только беленькая болонка, которая, завидев человека в рясе, кротко ложилась бы у его ног). И вот, когда один из гостей привёз в подарок на новоселье статую Мефистофеля, «дорогую скульптуру знаменитого каслинского литья», это совпадение, — ведь только что говорили о Мефистофеле, — не могло не вызвать священного трепета у всех присутствующих. Назидательность истории очевидна: пудель разоблачён, скульптура Мефистофеля утоплена в Яузе, а читатель вздыхает с облегчением, поскольку все эти удивительные комбинации аллегорий и символов приводят к ожидаемому чуду — женщина оставляет занятия эзотерикой, а её отец начинает ходить в храм.
Чудеса сеются золотым дождём через решето авторской памяти, тщательно отбирающей по самому себе положенному закону: где вера, там и чудо, и наоборот. По молитве приезжает спасательная машина, находится проданная букинисту книга, отыскивается вор и Интерпол возвращает деньги и т.д. Разумеется, рассказы непременно сопровождаются соответствующим назиданием. Однако сказка, хотя и содержит долю практического нравоучения, не всегда уместна, потому что жизнь далеко не сказка. Когда плут Чичиков путешествует от одного помещика к другому, непринуждённо болтая, но при этом хитроумно добиваясь своей цели, сама анекдотичность сюжета, очевидная всем читателям, подразумевает абсурд и глупость отношений, построенных на лжи и корысти. Нелепость многих церковных историй в том, что анекдот здесь принимается за чистую монету: это уже не конструирование абсурда ради выявления истины, а сама евангельская истина, рассказанная в виде занимательного анекдота. Так что читатель уже не удивляется встречающимся в книге о. Тихона неуместным шуткам и порой кощунственным аллюзиям, в том числе и легкомысленному истолкованию промысла Божия, который неизменно оказывает автору покровительство на протяжении всего повествования. В контексте такой реализации жанра вполне естественным оказывается и то, что рассказчик создаёт из своей жизни литературную сказку, а затем и сам начинает в неё верить. Пряник съедает пряничника.
В книге много интереснейших фактических данных о церковной жизни 70-х-80-х годов, о традиции, о живых людях и их отношениях. Эта часть повествования, избавленная от неуклюжего обрамления, восхищает и вдохновляет. Но так ли уж необходимы эти неловкие литературные приёмы, когда задача дидактического христианского текста состоит не в том, чтобы увести читателя в несуществующий, придуманный «чудесный» мир, а наоборот, в том, чтобы вывести из сказки и поставить человека лицом к лицу перед миром и самим собой — как бы это ни было болезненно и страшно?
Когда речь идёт о спасении и когда неуместна сказочная правда, тогда появляется необходимость в правде Божией. Евангелие — пожалуй, единственная книга, где с мирской точки зрения всё кончается плохо, не оставляя ни капли психологического или эстетического утешения, но где открываются совершенно новые, практически немыслимые в рамках человеческой природы перспективы, — и в этом смысле Евангелие совсем не увлекательно и не сказочно. Уже в самой непреднамеренной парадоксальности повествования, в котором люди, получающие помощь от Христа, вдруг начинают кричать: «распни, распни Его!», — правда и величие этого текста. Евангелие не приспосабливает слепоту мира к своим целям, а наоборот, дарует зрение слепорождённому. Оно не ищет развлечь унывающего человека, напротив, оно пробуждает тревогу. Но, проигрывая с человеческой точки зрения, Евангелие в конечном счете побеждает мир, потому что Христос побеждает смерть: радость Евангелия — это воскресение из мертвых. В Евангелии совершаются чудеса, но это не «чудеса в решете», подобно историям о «мефистофелевских» пуделях, Интерполе, возвращающем пропавшие деньги, и потерянных и найденных букинистических книгах: евангельские чудеса не бессмысленны и не они составляют суть сюжета. Более того, Христос обещает, что не покажет чудес, кроме чуда «Ионы пророка, который пребывал во чреве кита три дня и три ночи». Единственное настоящее чудо, о котором говорит Господь, таким образом, это чудо воскресения, однако чудо это совершилось втайне от всех, неприметным образом, — чтобы ни у кого не возникло представления о том, что чудеса играют определяющее значение в выборе веры: в чудо воскресения надо было поверить, а поверить в него возможно было только поверив в Самого Христа как Бога и победителя смерти.
Внимание к чудесному и потустороннему воспринимается автором как синоним «духовного» и потому выполняет в повествовании особую роль, создавая у читателя соответствующее понимание православного аскетического опыта: ещё немного, и читатель «поверит», что опыт этот действительно таков, как его описал рассказчик занимательных историй. Но выходит так, что аскетический опыт, отражающий трагедию человеческого существования и преодолевающий её через скорбь, здесь лишь выполняет декоративную функцию — как будто если повесить китайский фонарь на бреши в стене, оттуда будет меньше дуть. Инстументализация духовного опыта здесь оборачивается, на наш взгляд, настоящей духовной подменой. Недаром никто так много не написал об осторожности и недоверии к чудесам, потусторонним явлениям и проявлениям невидимых сил, как святые отцы, авторы монашеских наставлений, оставившие для нас чрезвычайно важный принцип, лежащий в основании всего восточно-православного духовного опыта — лучше отвергнуть чудо от Бога, нежели принять ложное чудо. Так, преп. Григорий Синаит учит: «Внимай, да не поверишь чему-либо, увлекшись тем, хотя бы то было что-нибудь хорошее, прежде вопрошания опытных и полного исследования дела, чтоб не потерпеть вреда; но будь всегда недоволен сим, храня ум безвидным. Часто и то, что было послано Богом, к испытанию для венца, во вред обращалось многим… Бог не негодует на того, кто тщательно внимает себе, если он из опасения прельщения не примет того, что от Него есть, без вопрошания и должного испытания, но, напротив, похваляет его, как мудрого» [2]. И преп. Симеон Новый Богослов объясняет, что Христос радуется, когда христианин не принимает от Него законного чуда из благоразумной осторожности, но благословляет его как Своего истинного ученика [3]. Критический рационализм отцов Церкви в этом вопросе — прямая противоположность некритической всеядности повествований архимандрита Тихона: такое ощущение, будто бы вся его книга, в своей главной идее, выстраивает некую систему ценностей и духовных ориентиров, которая прямо противоположна известной нам православной аскетике…
В конце концов, человечество тысячелетиями волнует вопрос не о том, почему кирпич падает на голову обидчика, а о том, как человеку жить с самим собой, с этим бременем грехов и страстей, как очистить свою душу, чтобы наследовать жизнь вечную. Книга о. Тихона ставит свои вопросы и даёт свои ответы. Опыт человечества, о котором так свободно и поверхностно рассуждает автор, ровно таков, каким мы его себе вообразили, а потому каждый из читателей найдёт для себя тот ответ, к которому внутренне предрасположен и который готов услышать. Детское доверие Богу и зрение Его промысла даётся после многих и великих трудов, а не механически — в силу повторённой, словно заклинание, молитвы. Вера как лёгкий и доступный путь к счастью — вот о чём эта книга, и пусть там есть проблески правды и христианского понимания, особенно в историях о реальных людях и реальных подвижниках веры, но в целом она создаёт именно такое впечатление. «Несвятые святые» — это свидетельство того, как суеверие подменяет собой веру, создавая иллюзию духовной жизни и созерцания неисповедимых «путей Господних», а на практике оборачиваясь элементарным оккультным аутотренингом — неким самовнушением, которое, к сожалению, удовлетворяет многих христиан, но заслоняет от них более глубокие стороны в познании собственной веры.
В одной восточной притче рассказывается о том, как некий человек молился каждое утро, каждый день и каждый вечер: «Господи, научи меня, что мне делать сегодня утром, сегодня днём, сегодня вечером». И делал это так настойчиво, что Всевышний, наконец, сказал ему: «Ну, хорошо, я тебе скажу что ты должен делать, но взамен верни мне ум, который я тебе дал».
Монах Диодор (Ларионов),
Мария Игнатьева
Безусловно, книга интересная. Хорошая беллетристика, выполняющая запрос читателя на тему, что там у них в кельях делается. Занимательные истории из жизни монахов и церковных деятелей, в основном, монастырей и приходов за МКАДом. Добрые, оптимистичные, поучительные истории, трогают за живое, заставляют переживать. Свидетельствуют об участии Бога в делах всякого и каждого, показывают сильных духом и верой людей и их любовь к ближним.
Хорошая попытка. Но целевая аудитория книги, как выяснилось, либо наивная молодежь, тоскующая по подвигам, либо люди, заведомо некритично воспринимающие книгу и видящие знамение в каждом дуновении ветра. Стоит прочесть книгу непредвзято и всё благолепие слетает, как некачественная позолота.
Попробую пояснить, что я имею в виду. Я не оспариваю художественную ценность книги, равно как и ценность биографических и исторических фактов, а хочу порассуждать о глубоком содержании произведения.
Первое, что мне бросилось в глаза это качественное описание автором безбожной советской власти и подборка историй о том, как советские священники, не жалея сил, боролись за веру и традиции. В итоге мы получаем романтизированные истории о гонениях праведников, укрытии инакомыслящих, обмане действующей власти и прочих «подвигах» сопротивления, которыми мы восхищаемся, за успех которых переживаем и в то же время плюемся на совковые порядки и перегибы на местах. Но эти истории, наверное, представляли бы какую-то ценность в 90-е как раз после развала Союза, но, простите, не спустя двадцать лет в 2011 году (и позднее), когда страсти давно улеглись, старожилы перебесились, а молодежь просто не понимает, о чем речь. Если книга преследует цель привлечь новых адептов в лоно РПЦ, то рожденные в СССР, прочитав подобные истории, усомнятся в накале страстей, да и сравнение бесцерковной жизни в СССР с нынешней жизнью среди духовных скреп пойдет совсем не в пользу второго. А юные же читатели воспримут эти рассказы как приключения псевдоисторических персонажей, навроде мушкетеров или разведчиков.
Объективно говоря, церковных деятелей в книге можно заменить на советских диссидентов без потери посыла повествования. Или сменить антураж на теократическое государство и рассказывать аналогичным образом про похождения атеистов.
Если мы усилием воли отвлечемся от мироточащей из текста благодати, то увидим, что перед нами слабенький памфлет, рассчитанный на сиюминутную жалость и негодование. Я не смог как следует попереживать об угрозе закрытия монастыря или по случаю отправки монаха на военные сборы. Со мной что-то не так.
Советская власть много кого гоняла, а не только несчастных клириков. И для меня действительно печален опыт ветерана Великой Отечественной Войны, ушедшего в монастырь, подвергающегося унижениям и порицанию, но он заслуживает того же сострадания, что и писатель, который хотел писать что-то своё либеральное или ученый, пытавшийся изучать запрещенные партией темы. Я-то помню и знаю, что в советских лагерях сидели не только исключительно упертые верующие, но и инженер Сергей Королев, и писатель Варлам Шаламов, и тысячи, десятки тысяч других людей разных мировоззрений и специальностей.
Второй момент, который мне не понравился в книге, это собственно «чудеса». Нельзя писать книгу о религии, не упоминая свидетельств о чудесах, иначе никого такая религия не впечатлит, даже если она древняя и всемировая.
Автор книги – архимандрит. Это, конечно, не особый чин, не высший, но и не какой-нибудь пономарь. Автор путешествовал по стране, по монастырям и храмам, общался со своими.. гм.. сообщниками, смотрел, как живет паства в столицах и глухих селах. И вот он взялся рассказать удивительные истории о том, как проявляется Божья воля в миру. Нет, это не случайные совпадения, и (поверим автору полностью) не вымысел, а реальные настоящие чудеса, происходящие то вследствие мудрости иерархов, то из-за качественной молитвы или покаяния, то просто как урок строптивому персонажу.
Но опять же бес во мне нашептывает, посмотри, какие это чудеса. Вот Господь помог найти труп митрополита, вот он послал машину, чтобы монахи не замерзли на ночном шоссе, вот он избавляет умирающего режиссера от кошмаров. И так далее и в таком духе. Не касаясь напрашивающегося рационального объяснения (все еще верим автору), я думаю о том, какие это сомнительные чудеса на фоне массового насилия, болезней, смерти, несправедливости, боли, угнетения в остальном мире. Чудесно, что Бог направил лопаты монахов копать могилу в положенном месте, но почему-то не отправил хотя бы одного прохожего туда, где маньяк измывается над жертвой; круто, что Бог помог автору изобличить церковного вора, но отчего-то не помог остановить кровавый конфликт очередной войны.
Когда я читаю о таких чудесах против ужасов нашего мира, мне видится не Господь, а мелкий пантеистический божок или бытовой дух, типа лепрекона, приносящего удачу при определенных условиях. И опять я делаю акцент на том, что автор книги не простой верующий, у которого за всю жизнь случилось одно чудо (например, успешно закончилась запланированная операция или падающий с крыши кирпич пролетел в сантиметре от нимба), а опытный, искушенный в Божьей Воле человек, который видит (обязан видеть) чудеса чаще, чем мы. А ему нечего рассказать… Как нынче скептически шутят атеисты, раньше Бог раздвигал морскую пучину и сжигал города, а теперь иногда появляется на печеньке. Разумеется, верующий и этому найдет объяснение, но оно меня не устроит.
Третья претензия к книге это рассказы про «несвятых святых». О молодых священниках, истории о которых, составляют заключительную часть книги. Прости Господи, да они только и делают, что катаются к друг другу в гости через всю область и пьют чай. Автор сам в одном из рассказов вдруг спохватывается и объясняет, что со стороны кажется, что эти монахи (включая него) те еще бездельники, но главное Личность и эманация благодати от нее. Объяснения меня не устроили – я читал именно про бездельников, которые сбежали от мирских проблем и страстей. Я бы предпочел внимать христианину – работнику скорой помощи, или участковому милиционеру, или спасателю. Вот где было бы истинное послушание и испытание веры, где можно было бы проверить послушника на крепость соблюдения заповедей.
Новичку в монастыре дают послушание – чистить канализацию, и через некоторое время соглашаются, что это достойный кандидат в монахи. А может следует отправить ищущего бога и испытаний веры в санитары в психбольницу? Или учителем в сельскую школу, или обычным дворником в рабочий квартал. Вот там и проверяйте, как велика вера в людей, как крепка любовь к ближнему.
Меня всегда интересовало, где должен жить Бог, где он должен чаще присутствовать: в монастыре среди «воинов духа», изнывающих от безделья или в операционной при реанимации? В пыльном храме или в хосписе? В затворе схимника или на месте ДТП? Знатоки-богословы скажут: и там и там. Но в книге автор убеждает меня об особом и самом праведном пути к Богу – обретение святости через сомнительный (для меня) духовный подвиг. Такой путь даже близко не кажется мне подвигом, и ассоциируется с разновидностью эскейпизма, получившего законный статус по историческим и иным причинам.
Вот что я хотел бы сказать о прочитанной книге. Кого-то она убедит, но либо я слишком одержим бесами, либо у меня еще всё впереди, либо я вырос из того возраста, когда верят в сказки.