Память сердца
Счастливые мы люди: родились под мирным небом нашей Родины, никогда не слышали грохота снарядов, свиста пуль, воя бомб… Мы не знаем, что такое голод и холод, что такое страх за дальнейшую судьбу своих родственников.
Нам, детям, живущих в мирное время, до конца не ощутить той тяжести, того непоправимого горя, которое выпало на долю всех жителей нашей Родины. На защиту своей страны поднялись все, кто не считал себя трусом.
Люди же старших поколений помнят страшное время Великой Отечественной войны. Почти каждая семья потеряла родного или близкого человека. Ценой величайших лишений и жертв, ценой самоотверженного подвига на фронте и в тылу была завоёвана наша Победа.
Каждый год в мае месяце наша страна отмечает праздник – День Победы. 70 лет прошло с той победной весны, но в памяти миллионов людей этот праздник Великой Победы останется навечно.
Страшная война затронула весь советский народ. В каждой семье есть участники войны: ветераны войны и тыла. И каждый из них внес неоценимый вклад в Великую Победу над фашизмом. Моя семья не исключение.
Два моих прадеда – Яшин Серафим Матвеевич и Замятин Александр Васильевич, и прабабушка Яшина Евдокия Петровна участвовали в боевых действиях. Серафим Матвеевич воевал в железнодорожных войсках, где получил известие о гибели своей жены, и о том, что двоих его сыновей отправили в детский дом. На фронте в 1943 году он познакомился со своей второй женой, и до самой победы они воевали вместе. Вдвоём они дошли до Берлина, а когда возвратились на родину, разыскали пропавших сыновей и стали жить все вместе, а ровно через девять месяцев родилась моя бабушка Валя. После войны прадедушка работал в совхозе. Мне очень жаль, что я не видел его, но я горжусь тем, что он воевал храбро, защищал свою Родину.
Мой второй прадед Александр Васильевич воевал в морской пехоте, был пулемётчиком. Он воевал отчаянно, смело, ведь дома его ждала жена и сын – мой дедушка Толя. Он прошёл долгий военный путь, был награждён орденами и медалями. После победы ему пришлось работать засучив рукава: трудиться и за себя, и за тех, кто сложил голову в боях за освобождение своей Родины от врага. Мой прадедушка очень любил жизнь, радовался, видя, как растут его внуки, но не очень любил рассказывать про тяжести военных лет.
Свой вклад в Победу внесли труженики тыла: это мой прадедушка Королёв Никандр Васильевич и прабабушка Королёва Дарья Алексеевна. Они как и остальные женщины, старики и дети-подростки ковали победу на полях и фермах колхоза. Полуголодные, усталые женщины от ранней зари и до поздней ночи трудились. Всей деревней радовались, когда соседи получали солдатские треугольники и плакали, когда приходили «черные письма» – похоронки. Так они вносили свой посильный вклад в победу. Они пережили все трудности тех военных лет.
Ещё одна моя прабабушка Кузнецова Вера Александровна во время войны жили около железнодорожной станции Зеленец. Она трудилась стрелочницей. Это была очень важная работа, ведь путейцы принимали обязательства внимательно следить за состоянием пути, образцово содержать и своевременно ремонтировать его, обеспечивая безопасность движения.
Наша задача сегодня, не подвести великую память нашего народа, быть достойными наших дедов сохранить и передать историю нашим детям. Особенно актуально это сегодня, в преддверии 70-й годовщины Великой Победы, когда все меньше очевидцев той войны, которые могут рассказать нам о ней.
И хотя я никогда не видел своих прадедушек и прабабушек, я знаю о них, помню их, горжусь их жизнью. А в праздник День Победы непременно участвую в легкоатлетическом пробеге, в память об их ратном и трудовом подвиге.
Война… это слово ассоциируется с чем-то страшным и жутким. Я никогда не видела войны, а знаю о ней из книг, рассказов, фильмов. Всё это потрясло меня до глубины души. А люди, жившие во время войны. Что с ними? Они жили, сражались и пронесли боль войны через всю свою жизнь. Мало осталось тех, кто прошёл эти страшные мучения, но память о них жива всегда.
Прошло уже более шести десятилетий с того памятного июньского утра, когда случилось то, что не только потрясло мир, но и радикально изменило судьбы нескольких поколений.
Всё дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии.
Мы преклоняемся перед теми, кто остаётся в живых…
Тяжёлое время было и для мирных жителей. Об этом я узнала из рассказов своей бабушки, которая живёт в деревни Хутор. Она мне рассказала о том, что случилось:
«Для моей семьи война началась ещё в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Моему отцу дали орден Ленина за труд. Мы жили со страхом, потому что нам угрожали. Если мы не отдадим орден, то что-нибудь случиться с нашей семьёй. В сорок первом, когда началась война, Всех мужчин, забрали на фронт, за исключением инвалидов, стариков и тех мужчин, что нужны были для поддержания жизни в колхозе. В их количество попал и мой отец, так как он был председателем колхоза.
Как только немцы ворвались в Брест, отец и другие мужчины погнали скот к Днепру—там были наши солдаты. Я с матерью, трёхлетним братом и новорождённой сестрой ушли из деревни, а орден для сохранности оставили под кирпичом. Ходили по деревням, но нигде долго не оставались надолго. Люди боялись оставлять себя у себя, потому что, если бы нас нашли бы в их хате, то всех бы расстреляли. Мама это отлично понимала. Всё больше и больше мы ночевали в заброшенных домах, окопах, блиндажах или просто под открытым небом. Не было чего есть».
У бабушки потекли слёзы, но она дрожащим голосом продолжала:
«Помню, как сейчас, я несла Надюшу и услышала скрип двери, а потом голос женщины: «Деточка, иди сюда хоть молочка дам… маленькую хоть накормишь…». Я и пошла. Через полгода мы вернулись домой, и отец тоже вернулся. У сестры началась ветрянка, мама боялась, что она умрёт, но, слава богу, всё обошлось.
Через пол года отец пошёл в партизаны, и мы тоже решили уйти. Больше мы не смогли вернуться домой… Отец несколько раз приходил домой, что бы проверить всё ли в порядке. Его три раза забирали в плен то немцы, то партизаны. Каждый раз его избивали до смерти, требовали орден. Первый раз его отпустили через несколько дней. Второй раз его забрал за выкуп, мой дед Павел. Третий — уже после сожжения деревни — мама отдала орден, и отца отпустили. В сорок третьем году, летом, мы жили в куренях, на болоте. Под вечер, тринадцатого июня, все почти все жители пошли по домам. Мама тоже пошла домой, оставив нас на болоте. Когда она вернулась, то сказала, что пойдём домой завтра. Я, с примесью страха, была на седьмом небе от счастья как я долго мечтала положить голову на мягкую перину, хоть на часок. На утро вообще никого на болоте не стало, но мама ждала до последнего, как будто, что-то чувствовала. Мы все в один голос просили пойти по быстрей домой, даже сестрёнка что-то лепетала., но мама сказала, что будем здесь до обеда. Больше мы ничего не спрашивали. Когда мы собрались и стали выходить из болота… мама вдруг схватила Надюшу на руки, развернула меня с братом противоположную сторону, подталкивая нас впереди себя, в полголоса сказала, что бы мы бежали обратно. Мы бежали окольными путями обратно на болото. Когда мы прибежали, то в курениях уже были люди. Если честно, то я тогда не понимала, что случилось. Я считала себя взрослой и решила, что должна быть в курсе событий. Но сколько бы я не спрашивала, мне ничего не говорили. Тогда я решила пойти на разведку, когда я повернулась, чтобы незаметно уйти, то краем уха я слышала разговор взрослых, что пришли немцы и всех убивают. Они сидели, сколько людей спаслось, а, сколько не смогло, скольких убили, сколько живёлки и домов пропало. Наверное, люди хотели уберечь нас от шока, по этому ничего не говорили. Я тихонько вернулась и села на своё место и стала ждать. В соседнем уголке сидела бабушка и молилась, по её уже загрубевшим щекам катились слёзы боли, за души умерших и за души тех немецких солдат, которые пришли в нашу деревню, она просила Бога простить их. когда она перестала молиться, бабушка обессилено положила руки на колени… подняла, затуманенные от душевной боли от слёз глаза к небу. Она долго смотрела в небо, как будто ждя какого-то знака свыше. Мне показалось, что что-то в небе сверкнуло. Я тихонько встала, подошла к бабушке и села подле её и мне хотелось её утешить, сказать что-нибудь, что бы она перестала плакать. Единственное, что я смогла придумать в ту горькую минуту это слова: «Бабушка не плачь, всё будет хорошо… ты только не плачь…» она перестала смотреть в небо и ласково взглянула на меня. Бабушка долго всматривалась в моё лицо и потом проговорила: «Я верю… тебе, внученька, верю…» она ещё раз ласково на меня взглянула, потом подняла глаза к небу и её губы начали безмолвно, что-то говорить. Теперь мне показалось, что теперь она уже не ждёт знака
свыше, а смотрит сквозь серо-голубую кромку неба и с кем-то разговаривает. А я сидела и ждала. Ждала только что? Я не знаю, что чего я ждала, наверное, я ждала, что вдруг взрослые поднимутся и скажут, что это всё розыгрыш, что никаких немцев здесь нет, что никого не убили, что папу не избивали до смерти и, что никакой войны не было и не будет, что сейчас придут люди, которых захватили в плен, и мы все выйдем с болота, пойдём по домам, и, как заведено, будем отмечать праздник. Люди встали и смотрели в одну точку, я тоже поднялась посмотреть, что там происходит. Матери, бабушки стояли безмолвно, по их щекам покатились слёзы. Молодые девушки улыбались, а мужчины просто смотрели в даль. От слез, они смогли проговорить только несколько слов, а слова, в основном, были одни и те же:
«Миленькие, родненькие, вы вернулись. Спасибо, тебе, Боже». Никто не верил своим глазам… Потом будто по единому гонгу сердца, они побежали к той точке, стали обнимать, целовать людей, которые пришли. Бабушка посмотрела на людей, а потом на меня, улыбнулась и стала снова молиться. Пришедшие люди рассказали, что немцы остались поджигать Пристарань, а их отправили в Останковчи — это был немецкий лагерь. Потом появились ещё люди. Вдали виднелись столбы дыма, но никто не хотел верить, что догорает наша деревня. В сердце каждый надеялся, что она не смогла сгореть, что Бог не дал ей сделать это, но это были лишь надежды…
Через несколько дней мы вернулись в сожженную деревню, что бы похоронить погибших и начать жизнь заново.
Мой отец умер в тысяча девятьсот сорок четвёртом году от многочисленных побоев и ран. Где орден я не знаю до сих пор…”
Бабушка замолчала, по её щекам катились большие капли слёз. Я была уверенна, что она снова прожила этот момент. У меня перед глазами проносились картинки, тех слов, что она произнесла. Мне показалось, что передо мной сидит та самая бабушка, что молилась за души людей и своих, и чужих.
Бабушка стёрла слёзы, загрубевшей от работы рукой, и посмотрела своим всегда ласковым взглядом.
А закончить можно только словами из стихотворения Роберта Рождественского:
«Вспомним всех поименно,
горем
вспомним
своим…
Это нужно—не мёртвым!
Это надо—живым!»
Память сердца.
«Всю правду о войне знает только народ”
К. Симонов
Великая Отечественная Война – это огромная душевная рана в человеческих сердцах. Эта трагедия началась двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, а закончилась через четыре года, через четыре тяжелых года -девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.
В тот воскресный день двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года миллионы советских людей прильнули к радиоприемникам, миллионы сердец словно остановились: «Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…»
Первый удар приняла на себя Брестская крепость. В три пятнадцать утра по крепости был открыт ураганный артиллерийский огонь, заставший гарнизон врасплох. В результате были уничтожены склады, водопровод, прервана связь, нанесены крупные потери гарнизону. В три сорок пять начался штурм. Неожиданность атаки привела к тому, что единого сопротивления гарнизон оказать не смог. Но только к вечеру двадцать четвертого немцы овладели крепостью. Но даже после этого оставались одиночные бойцы.
Одна из надписей в крепости гласит: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина. 20.VII.41 г.» Стрельба слышалась из крепости до начала августа.
Такой же героизм проявляли советские солдаты и просто обычные люди при отстаивании блокадного Ленинграда. Когда немцы неожиданно быстро подошли к городу, женщинам и подросткам пришлось строить оборонительные сооружения. Немецкая армия окружила город кольцом блокады. Своим решением Гитлер обрек город на голодную смерть. Но Ленинград был готов к обороне. Всё лето день и ночь около полумиллиона человек создавали в городе рубежи обороны. Но даже руководство нашей стране не было уверено, что город удастся отстоять. Единственным средством сообщения Ленинграда с Большой землей была Дорога жизни,
Ледяная дорога через Ладожское озеро. Когда немецкое командование осознало, что захватить город им не удастся, количество снарядов, упавших на город, увеличилось в шесть раз – они просто решили стереть ненавистный город с лица земли. Русская армия перешла в наступление. К моменту прорыва блокады в городе оставалось восемьсот тысяч человек.
Примеров подобного героизма великое множество. Когда от разрывов снарядов горела земля, чернело небо, воины советской армии, презирая смерть, храбро сражались за Родину, отстаивая каждый сантиметр земли. Даже страшно вспомнить, что пережили на войне наши солдаты. По сравнению с немцами они были плохо вооружены, некоторые солдаты шли в бои голыми руками, если рядом кто-то погибал, они брали его оружие и шли на врага. Они мстили товарищей, и это придавало им сил.
Враг не щадил никого. Примеры истязаний фашистов над советскими людьми можно приводить бесконечно. Об этом больно вспоминать, но забывать об этом нельзя. Немногие дошли до Берлина, но слава погибших, их имена живут в наших сердцах. В Великую Отечественную войну люди показали, на что способен российский народ и какая великая и могущественная наша страна.
Россия не только изгнала фашистов из своих пределов, она освободила другие страны, находящиеся под гнетом фашизма.
Война прокатилась по просторам нашей огромной страны, неся с собой смерть и разрушения. Но все верили и знали, что победа будет за нами. Страна не выдержала бы такого страшного испытания, если бы не жила одной мыслью: «Все для фронта, все для победы!»
Сколько вытерпел русский народ в это время, люди выдерживали мороз, голод, вражеские бомбардировки, не спали, ночевали на улицах, даже города стояли против врагов. Мы обязаны склонить головы перед этими подвигами.
Эта война осталась в нашей памяти, как величайшая война в истории. Война: как много значит это слово. Война – страдание матерей, сотни тысяч погибших солдат, тысячи сирот и семей без отцов: Мы – дети мирного времени, и нам трудно представить, как на войне могли воевать наши сверстники. Но они воевали, умея смотреть в глаза смертельной опасности. Они отдавали жизни за судьбу Родины, за свои семьи.
Вся страна готовится к празднованию 71 годовщины Победы. Всё дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии.
Мы преклоняемся перед теми, кто остался в живых… Память сердца говорит нам: «Мы должны помнить тех, кто совершил этот подвиг!»
Савина Анна.
6 класс.
Великая отечественная война (Васин Сергей 4 класс)
Великая Отечественная Война – это огромная душевная рана в человеческих сердцах. Началась эта страшная трагедия двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, а закончилась только через четыре года, через четыре тяжелых года – девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.
Это была самая величайшая война за всю историю человечества.
Огромное количество людей погибло в этой войне. Ужасно подумать, что в этой трагедии принимали участие наши сверстники – дети тринадцати-четырнадцати лет. Люди отдавали свои жизни за судьбу своей Родины, за близких и родных людей, за своих товарищей. Даже городам, которые выстояли весь напор гитлеровской армии, присвоили звание городов- героев.
Очень много вытерпел российский народ в эти четыре года. Вспомните
героический подвиг Ленинграда – девятьсот дней держались люди в окруженном городе и отстояли его! Люди выдерживали мороз, холод, голод, вражеские бомбардировки, не спали. Вспомните Сталинград…!
Вспомните другие города! Перед этими подвигами мы должны, обязаны склонить голову и и хранить эту победу в наших сердцах.
Скоро мы будем отмечать 70-летие Победы, но задумайтесь – какой
ценой досталось нам эта победа! Россия в это время отдавала все для дела
победы. Люди считали святым – отдать жизнь для победы. Сколько миллионов людей погибло в эту войну. Матерям и женам некогда было оплакивать своих родных, воевавших в окопах, они сами брали в руки оружие и шли на врага.
Россию считали страной – освободительницей. Она не только изгнала фашистскую армию из своих пределов, а освободила другие страны, находящиеся под гнетом фашизма.
Немногие дошли до Берлина, но слава погибших, их имена живут в наших сердцах.
В Великую Отечественную Войну люди показали, на что способен российский народ и какая могущественная наша страна. И теперь, в наше время, я просто ненавижу тех людей, которые насмехаются над событиями минувших дней. Я считаю, что наше поколение никогда не смогло бы повторить подвиг наших предков. Хотя если подумать, ведь не так давно это было, и страшно то, что многие уже забывают это. А жаль…очень жаль
Люди! Вы должны помнить тех, кто совершил этот подвиг во имя нашей Родины!
Нет, наверное, такой семьи, где война не затронула бы жизни людей. За годы Великой Отечественной войны в стране погибло около двадцати семи миллионов человек. Война оставила глубокую и кровоточащую рану в душе каждого человека. И те люди, которые прошли через суровые испытания войны, через ад, будут помнить эти страшные тысяча четыреста восемнадцать дней, которые перевернули весь мир с ног на голову. Очень много людей погибло за эти годы. Кто-то пал на поле боя, кто-то был зверски замучен в гестапо и концентрационных лагерях, кто-то пропал без вести,кто-то был сожжен в огне, например, как в деревне Хатынь Минской области, где фашисты сожгли эту небольшую деревушку вместе с ее жителями. Немцы пытались захватить власть. Но недолго им пришлось властвовать. Девятого мая – это день, когда люди победили фашизм.
И этот день будет всегда праздником. Праздник Победы навсегда вписан в историю человечества золотыми буквами.
Сколько трагических страниц было записано в Книге Памяти нашего столетия! И, пожалуй, наиболее трагическими являются страницы Великой Отечественной войны. Четыре страшных года, унесших жизни миллионов ни в чем не повинных людей. Четыре года голода, холода, предательства, постоянного страха смерти. Четыре года ненависти. Ненависти к тем, кто посягнул на самое святое — человеческую жизнь, к тем, кто затопил слезами и кровью многострадальную нашу землю.
Ты, знаешь, наверное, все-таки Родина
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Но вместе с этой ненавистью жила любовь к тем, кто с надеждой ждал возвращения с фронта родных, кто своей верой помог им выжить в пекле этой кровавой войны.. Эти долгие годы ожидания, веры и надежды…
…Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Эти строки принадлежат не только автору этого произведения, но и каждому русскому человеку нашей великой страны!
Особенно нам дорог Праздник Победы. Дорог памятью о тех, кто ценою своей жизни отстаивал свободу и независимость нашей Родины. Мы должны всегда помнить о людях, отдавших свои жизни за свободу и светлое будущее нашей страны. Бессмертен подвиг тех, кто боролся и победил фашистских захватчиков. Память об их подвиге будет вечно жить в наших сердцах. Мы должны знать, какой ценой было завоевано наше счастье и наша независимость.
Память о войне
Я родился в счастливое, мирное время, но я очень много слышал о войне, ведь горе и беда не обошли стороной моих родных и близких. Мой прадед, Котов Василий Никитович 1920 г.р. проживал в Рязанской области, Шиловского района, с.Пустынь. В октябре 1940 г. Призван Шиловским РВК, Рязанской области, воинское звание красноармеец. К большому сожалению, в августе 1941 года он пропал без вести. Недавно, мы с моей мамой, зашли на сайт «МЕМОРИАЛ», и нашли там информацию из документов, уточняющих потери и все это было зарегистрировано в КНИГЕ ПАМЯТИ. Своего прадеда Василия, я знаю лишь по рассказам моей бабушки, а ей рассказала про него ее бабушка. Наша семья хранит и будет хранить память о нашем герое. О нашем прадеде..Да, хоть, он и не заслужил медалей и орденов..не успел..Он для нас и в наших сердцах настоящий герой.
Список использованной литературы.
1. Боффа, Д. История Советского Союза. Т. 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 – 1964 гг. / Д. Боффа. М., 1990.
2. Балашов, РудаковИстория Великой отечественной войны (1941 – 1945). – СПБ.: Питер, 2006.
3. Семененко, В. И.Великая Отечественная Война: как это было… – Харьков: Книжный клуб «Клуб семейного досуга», 2008.
4. Современная энциклопедия / под редакцией А.А. Кузнецова и М. В. Рыжакова. – М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010.
Война… это слово ассоциируется с чем-то страшным и жутким. Я никогда не видела войны, а знаю о ней из книг, рассказов, фильмов. Всё это потрясло меня до глубины души. А люди, жившие во время войны. Что с ними? Они жили, сражались и пронесли боль войны через всю свою жизнь. Мало осталось тех, кто прошёл эти страшные мучения, но память о них жива всегда.
Прошло уже более шести десятилетий с того памятного июньского утра, когда случилось то, что не только потрясло мир, но и радикально изменило судьбы нескольких поколений.
Всё дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии.
Мы преклоняемся перед теми, кто остаётся в живых…
Тяжёлое время было и для мирных жителей. Об этом я узнала из рассказов своей бабушки, которая живёт в деревни Хутор. Она мне рассказала о том, что случилось:
«Для моей семьи война началась ещё в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Моему отцу дали орден Ленина за труд. Мы жили со страхом, потому что нам угрожали. Если мы не отдадим орден, то что-нибудь случиться с нашей семьёй. В сорок первом, когда началась война, Всех мужчин, забрали на фронт, за исключением инвалидов, стариков и тех мужчин, что нужны были для поддержания жизни в колхозе. В их количество попал и мой отец, так как он был председателем колхоза.
Как только немцы ворвались в Брест, отец и другие мужчины погнали скот к Днепру—там были наши солдаты. Я с матерью, трёхлетним братом и новорождённой сестрой ушли из деревни, а орден для сохранности оставили под кирпичом. Ходили по деревням, но нигде долго не оставались надолго. Люди боялись оставлять себя у себя, потому что, если бы нас нашли бы в их хате, то всех бы расстреляли. Мама это отлично понимала. Всё больше и больше мы ночевали в заброшенных домах, окопах, блиндажах или просто под открытым небом. Не было чего есть».
У бабушки потекли слёзы, но она дрожащим голосом продолжала:
«Помню, как сейчас, я несла Надюшу и услышала скрип двери, а потом голос женщины: «Деточка, иди сюда хоть молочка дам… маленькую хоть накормишь…». Я и пошла. Через полгода мы вернулись домой, и отец тоже вернулся. У сестры началась ветрянка, мама боялась, что она умрёт, но, слава богу, всё обошлось.
Через пол года отец пошёл в партизаны, и мы тоже решили уйти. Больше мы не смогли вернуться домой… Отец несколько раз приходил домой, что бы проверить всё ли в порядке. Его три раза забирали в плен то немцы, то партизаны. Каждый раз его избивали до смерти, требовали орден. Первый раз его отпустили через несколько дней. Второй раз его забрал за выкуп, мой дед Павел. Третий — уже после сожжения деревни — мама отдала орден, и отца отпустили. В сорок третьем году, летом, мы жили в куренях, на болоте. Под вечер, тринадцатого июня, все почти все жители пошли по домам. Мама тоже пошла домой, оставив нас на болоте. Когда она вернулась, то сказала, что пойдём домой завтра. Я, с примесью страха, была на седьмом небе от счастья как я долго мечтала положить голову на мягкую перину, хоть на часок. На утро вообще никого на болоте не стало, но мама ждала до последнего, как будто, что-то чувствовала. Мы все в один голос просили пойти по быстрей домой, даже сестрёнка что-то лепетала., но мама сказала, что будем здесь до обеда. Больше мы ничего не спрашивали. Когда мы собрались и стали выходить из болота… мама вдруг схватила Надюшу на руки, развернула меня с братом противоположную сторону, подталкивая нас впереди себя, в полголоса сказала, что бы мы бежали обратно. Мы бежали окольными путями обратно на болото. Когда мы прибежали, то в курениях уже были люди. Если честно, то я тогда не понимала, что случилось. Я считала себя взрослой и решила, что должна быть в курсе событий. Но сколько бы я не спрашивала, мне ничего не говорили. Тогда я решила пойти на разведку, когда я повернулась, чтобы незаметно уйти, то краем уха я слышала разговор взрослых, что пришли немцы и всех убивают. Они сидели, сколько людей спаслось, а, сколько не смогло, скольких убили, сколько живёлки и домов пропало. Наверное, люди хотели уберечь нас от шока, по этому ничего не говорили. Я тихонько вернулась и села на своё место и стала ждать. В соседнем уголке сидела бабушка и молилась, по её уже загрубевшим щекам катились слёзы боли, за души умерших и за души тех немецких солдат, которые пришли в нашу деревню, она просила Бога простить их. когда она перестала молиться, бабушка обессилено положила руки на колени… подняла, затуманенные от душевной боли от слёз глаза к небу. Она долго смотрела в небо, как будто ждя какого-то знака свыше. Мне показалось, что что-то в небе сверкнуло. Я тихонько встала, подошла к бабушке и села подле её и мне хотелось её утешить, сказать что-нибудь, что бы она перестала плакать. Единственное, что я смогла придумать в ту горькую минуту это слова: «Бабушка не плачь, всё будет хорошо… ты только не плачь…» она перестала смотреть в небо и ласково взглянула на меня. Бабушка долго всматривалась в моё лицо и потом проговорила: «Я верю… тебе, внученька, верю…» она ещё раз ласково на меня взглянула, потом подняла глаза к небу и её губы начали безмолвно, что-то говорить. Теперь мне показалось, что теперь она уже не ждёт знака
свыше, а смотрит сквозь серо-голубую кромку неба и с кем-то разговаривает. А я сидела и ждала. Ждала только что? Я не знаю, что чего я ждала, наверное, я ждала, что вдруг взрослые поднимутся и скажут, что это всё розыгрыш, что никаких немцев здесь нет, что никого не убили, что папу не избивали до смерти и, что никакой войны не было и не будет, что сейчас придут люди, которых захватили в плен, и мы все выйдем с болота, пойдём по домам, и, как заведено, будем отмечать праздник. Люди встали и смотрели в одну точку, я тоже поднялась посмотреть, что там происходит. Матери, бабушки стояли безмолвно, по их щекам покатились слёзы. Молодые девушки улыбались, а мужчины просто смотрели в даль. От слез, они смогли проговорить только несколько слов, а слова, в основном, были одни и те же:
«Миленькие, родненькие, вы вернулись. Спасибо, тебе, Боже». Никто не верил своим глазам… Потом будто по единому гонгу сердца, они побежали к той точке, стали обнимать, целовать людей, которые пришли. Бабушка посмотрела на людей, а потом на меня, улыбнулась и стала снова молиться. Пришедшие люди рассказали, что немцы остались поджигать Пристарань, а их отправили в Останковчи — это был немецкий лагерь. Потом появились ещё люди. Вдали виднелись столбы дыма, но никто не хотел верить, что догорает наша деревня. В сердце каждый надеялся, что она не смогла сгореть, что Бог не дал ей сделать это, но это были лишь надежды…
Через несколько дней мы вернулись в сожженную деревню, что бы похоронить погибших и начать жизнь заново.
Мой отец умер в тысяча девятьсот сорок четвёртом году от многочисленных побоев и ран. Где орден я не знаю до сих пор…”
Бабушка замолчала, по её щекам катились большие капли слёз. Я была уверенна, что она снова прожила этот момент. У меня перед глазами проносились картинки, тех слов, что она произнесла. Мне показалось, что передо мной сидит та самая бабушка, что молилась за души людей и своих, и чужих.
Бабушка стёрла слёзы, загрубевшей от работы рукой, и посмотрела своим всегда ласковым взглядом.
А закончить можно только словами из стихотворения Роберта Рождественского:
«Вспомним всех поименно,
горем
вспомним
своим…
Это нужно—не мёртвым!
Это надо—живым!»
Война… это слово ассоциируется с чем-то страшным и жутким. Я никогда не видела войны, а знаю о ней из книг, рассказов, фильмов. Всё это потрясло меня до глубины души. А люди, жившие во время войны. Что с ними? Они жили, сражались и пронесли боль войны через всю свою жизнь. Мало осталось тех, кто прошёл эти страшные мучения, но память о них жива всегда.
Прошло уже более шести десятилетий с того памятного июньского утра, когда случилось то, что не только потрясло мир, но и радикально изменило судьбы нескольких поколений.
Всё дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии.
Мы преклоняемся перед теми, кто остаётся в живых…
Тяжёлое время было и для мирных жителей. Об этом я узнала из рассказов своей бабушки, которая живёт в деревни Хутор. Она мне рассказала о том, что случилось:
« Для моей семьи война началась ещё в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Моему отцу дали орден Ленина за труд. Мы жили со страхом, потому что нам угрожали. Если мы не отдадим орден, то что-нибудь случиться с нашей семьёй. В сорок первом, когда началась война, Всех мужчин, забрали на фронт, за исключением инвалидов, стариков и тех мужчин, что нужны были для поддержания жизни в колхозе. В их количество попал и мой отец, так как он был председателем колхоза.
Как только немцы ворвались в Брест, отец и другие мужчины погнали скот к Днепру—там были наши солдаты. Я с матерью, трёхлетним братом и новорождённой сестрой ушли из деревни, а орден для сохранности оставили под кирпичом. Ходили по деревням, но нигде долго не оставались надолго. Люди боялись оставлять себя у себя, потому что, если бы нас нашли бы в их хате, то всех бы расстреляли. Мама это отлично понимала. Всё больше и больше мы ночевали в заброшенных домах, окопах, блиндажах или просто под открытым небом. Не было чего есть».
У бабушки потекли слёзы, но она дрожащим голосом продолжала:
« Помню, как сейчас, я несла Надюшу и услышала скрип двери, а потом голос женщины: « Деточка, иди сюда хоть молочка дам… маленькую хоть накормишь…». Я и пошла. Через полгода мы вернулись домой, и отец тоже вернулся. У сестры началась ветрянка, мама боялась, что она умрёт, но, слава богу, всё обошлось.
Через пол года отец пошёл в партизаны, и мы тоже решили уйти. Больше мы не смогли вернуться домой… Отец несколько раз приходил домой, что бы проверить всё ли в порядке. Его три раза забирали в плен то немцы, то партизаны. Каждый раз его избивали до смерти, требовали орден. Первый раз его отпустили через несколько дней. Второй раз его забрал за выкуп, мой дед Павел. Третий — уже после сожжения деревни — мама отдала орден, и отца отпустили. В сорок третьем году, летом, мы жили в куренях, на болоте. Под вечер, тринадцатого июня, все почти все жители пошли по домам. Мама тоже пошла домой, оставив нас на болоте. Когда она вернулась, то сказала, что пойдём домой завтра. Я, с примесью страха, была на седьмом небе от счастья как я долго мечтала положить голову на мягкую перину, хоть на часок. На утро вообще никого на болоте не стало, но мама ждала до последнего, как будто, что-то чувствовала. Мы все в один голос просили пойти по быстрей домой, даже сестрёнка что-то лепетала., но мама сказала, что будем здесь до обеда. Больше мы ничего не спрашивали. Когда мы собрались и стали выходить из болота… мама вдруг схватила Надюшу на руки, развернула меня с братом противоположную сторону, подталкивая нас впереди себя, в полголоса сказала, что бы мы бежали обратно. Мы бежали окольными путями обратно на болото. Когда мы прибежали, то в курениях уже были люди. Если честно, то я тогда не понимала, что случилось. Я считала себя взрослой и решила, что должна быть в курсе событий. Но сколько бы я не спрашивала, мне ничего не говорили. Тогда я решила пойти на разведку, когда я повернулась, чтобы незаметно уйти, то краем уха я слышала разговор взрослых, что пришли немцы и всех убивают. Они сидели, сколько людей спаслось, а, сколько не смогло, скольких убили, сколько живёлки и домов пропало. Наверное, люди хотели уберечь нас от шока, по этому ничего не говорили. Я тихонько вернулась и села на своё место и стала ждать. В соседнем уголке сидела бабушка и молилась, по её уже загрубевшим щекам катились слёзы боли, за души умерших и за души тех немецких солдат, которые пришли в нашу деревню, она просила Бога простить их.. когда она перестала молиться, бабушка обессилено положила руки на колени… подняла, затуманенные от душевной боли от слёз глаза к небу. Она долго смотрела в небо, как будто ждя какого-то знака свыше. Мне показалось, что что-то в небе сверкнуло. Я тихонько встала, подошла к бабушке и села подле её и мне хотелось её утешить, сказать что-нибудь, что бы она перестала плакать. Единственное, что я смогла придумать в ту горькую минуту это слова: « Бабушка не плачь, всё будет хорошо… ты только не плачь…» она перестала смотреть в небо и ласково взглянула на меня. Бабушка долго всматривалась в моё лицо и потом проговорила: « Я верю… тебе, внученька, верю…» она ещё раз ласково на меня взглянула, потом подняла глаза к небу и её губы начали безмолвно, что-то говорить. Теперь мне показалось, что теперь она уже не ждёт знака
свыше, а смотрит сквозь серо-голубую кромку неба и с кем-то разговаривает. А я сидела и ждала. Ждала только что? Я не знаю, что чего я ждала, наверное, я ждала, что вдруг взрослые поднимутся и скажут, что это всё розыгрыш, что никаких немцев здесь нет, что никого не убили, что папу не избивали до смерти и, что никакой войны не было и не будет, что сейчас придут люди, которых захватили в плен, и мы все выйдем с болота, пойдём по домам, и, как заведено, будем отмечать праздник. Люди встали и смотрели в одну точку, я тоже поднялась посмотреть, что там происходит. Матери, бабушки стояли безмолвно, по их щекам покатились слёзы. Молодые девушки улыбались, а мужчины просто смотрели в даль. От слез, они смогли проговорить только несколько слов, а слова, в основном, были одни и те же:
« Миленькие, родненькие, вы вернулись. Спасибо, тебе, Боже». Никто не верил своим глазам… Потом будто по единому гонгу сердца, они побежали к той точке, стали обнимать, целовать людей, которые пришли. Бабушка посмотрела на людей, а потом на меня, улыбнулась и стала снова молиться. Пришедшие люди рассказали, что немцы остались поджигать Пристарань, а их отправили в Останковчи — это был немецкий лагерь. Потом появились ещё люди. Вдали виднелись столбы дыма, но никто не хотел верить, что догорает наша деревня. В сердце каждый надеялся, что она не смогла сгореть, что Бог не дал ей сделать это, но это были лишь надежды…
Через несколько дней мы вернулись в сожженную деревню, что бы похоронить погибших и начать жизнь заново.
Мой отец умер в тысяча девятьсот сорок четвёртом году от многочисленных побоев и ран. Где орден я не знаю до сих пор…»
Бабушка замолчала, по её щекам катились большие капли слёз. Я была уверенна, что она снова прожила этот момент. У меня перед глазами проносились картинки, тех слов, что она произнесла. Мне показалось, что передо мной сидит та самая бабушка, что молилась за души людей и своих, и чужих.
Бабушка стёрла слёзы, загрубевшей от работы рукой, и посмотрела своим всегда ласковым взглядом.
А закончить можно только словами из стихотворения Роберта Рождественского:
« Вспомним всех поименно,
горем
вспомним
своим…
Это нужно—не мёртвым!
Это надо—живым!»
Мария Сетюкова-Кузнецова
Существует категория книг, равно, кажется, интересная и для взрослых, и для детей. Первое знакомство с этими книгами зачастую происходит в столь нежном возрасте, что свидание могло бы и не состояться, если бы на помощь не пришёл тихий мамин голос, озвучивший шуршащие страницы. С не меньшим интересом чтение происходит и много позже, в юном, зрелом и даже весьма пожилом возрасте. Так о чём же повествуют эти почти вневременные, почти универсальные тома? Они – о детстве.
Взрослый человек прочтёт (перечтёт) эти книги особым образом. И они помогут воскрешению памяти о его собственном детстве. А ребёнок, буквально раздираемый противоречиями своего переходного или предпереходного возраста, бесспорно, попытается сравнить опыт своего детства с чужим, находя иногда в почти параллельно выверенном, иногда – до неузнаваемости непохожем детстве ответы на свои жизненно важные вопросы. И, может быть, то, что сегодня кажется настоящей трагедией, в сравнении, в сопоставлении с чужим окажется лишь горестным переживанием – не более того.
Детство, конечно же, не чистый белый лист бумаги, бестревожно ожидающий перепачканной чернилами вечности руки судьбы. Скорее, это лист, уже исписанный симпатическими, проявляющимися на свету чернилами. На какие слова и абзацы попадут свет и тепло – дело случая. Но не только его. Этот свет может иметь разную природу. Например, свет, излучаемый чудесными классическими (и не только) книгами о детстве. Постараемся об этом не забыть.
Сколько героев скольких “детств”, просыпаясь поутру в пронизанной солнечными лучами или обесцвеченной хмурым рассветом комнате, неторопливо разглядывая потолок, встречали свой новый день? Примеров множество. Вот один из них.
“Просыпаясь в том дошкольном детстве, я долго лежала, разглядывая узоры на обоях, и Бог знает о чём думала. Потом, слушая детскую передачу, плавала где-то наверху, разглядывая мельчайшие трещины на потолке моей комнаты. Он был низковат, обшит крашеной белой фанерой с идущей поверх неё витой электропроводкой; прямо над моей кроватью в потолке притаилась особая трещинка в виде сидящей птички; она была изучена мной досконально. Мне казалось, что за ночь она всякий раз чуточку меняет своё положение…”
Это маленький отрывок из повести нашей современницы Марины Палей. Повесть называется «Поминовение» и наряду с другими прозаическими произведениями писательницы входит в книгу «Месторождение ветра» (СПб.: Лимбус Пресс, 1998). «Поминовение» открывает эту книгу, и именно это произведение хотелось бы рекомендовать старшеклассникам если не для изучения в классе, то хотя бы для списка дополнительной литературы.
Тому есть несколько причин. Проза Марины Палей – это хороший русский язык, чистый и простой по своей конструкции – не “мусорный”, как, наверное, сказали бы героини других её повестей и рассказов, так или иначе связанных с “темой коммуналки”. И в то же время это не нейтральное, не выхолощенное письмо, а язык конкретного писателя, узнаваемый и несущий в себе чувство стиля. (Не случайно книжка вышла в серии «Мастер».)
Кроме того, повесть, наряду со своей оригинальностью, очень традиционна и, да простит меня автор, очень “удобна” для учителя-словесника в том положительном смысле, что она буквально пропитана разного рода литературными аллюзиями, реминисценциями, ассоциациями. Да автор, собственно, этого и не скрывает, упоминая книги своего детства: “«Жизнь Арсеньева», «Детские годы Багрова-внука», «Детство» обоих Толстых и Гарина- Михайловского, и ещё множество прочих детств, отрочеств и юностей”.
Традиции и новаторство внутри автобиографической прозы о детстве в XIX–XX столетиях – чем не тема для долгого серьёзного разговора? Чем не тема для домашнего сочинения? Не станем, однако, надолго останавливаться на всех возможных способах подачи материала на уроке. Они у каждого словесника окажутся своими. Постараемся, насколько это возможно, ощутить тонкий аромат повествования.
В тексте Палей среди прочих встречается одна весьма любопытная мысль; мысль, как признаётся сама писательница, принадлежащая вовсе не ей, – “любовь требует праздности”. “«Любовь требует праздности», – говорили древние, подразумевая, что любовь – это такая трудная работа, для которой нужны все силы. Такой же праздности требует творчество – в том числе постижение мира своей души, а «праздность», то есть предельная сосредоточенность, предполагает свободу”.
Сейчас всерьёз заговорили об убыстрении темпа нашей жизни, практически об ускорении времени. Мы стараемся как можно больше успеть всего сделать. И вроде бы иногда нам это удаётся. Но в целом стали ли мы образованнее, добрее, терпимее, прибавляет ли это ускорение современному человеку мудрости и жизненной силы? Попробуем обратиться с этим вопросом к детям. К детям поколения сына Марины Палей, которая вспоминает своё “праздное” детство, свои трещинки-птички на потолке и обоях и с горечью задаёт – себе ли? нам ли? – вопрос: “Что же будет с моим сыном, свободы этой лишённым?”
“…Своего сына я вынуждена подымать чуть свет и тащить его, ещё сонного, тёплого, по длинному коммунальному коридору, он громко плачет, просит остаться дома, моё минутное умиление при виде его, розового, спящего, мгновенно улетучивается, я кричу шёпотом, чтобы он не смел кричать, сколько раз я тебе говорила, что ты разбудишь соседей, а мне потом разбираться; он плачет, я его умоляю, он плачет, я в отчаянье, он плачет, я его бью, он плачет и просит, чтобы я пришла за ним в ясельки раньше всех, я каждый раз успеваю прибежать только позже всех, каждый раз говоря какие-то не свои слова нянечкам и боясь поднять на них глаза… слава Богу, он ничего не понимает и, сияя, благодарит свою мамочку за то, что она пришла «раньше всех». У нас есть ещё часа полтора вольной жизни (до сна), то есть ровно столько, чтобы жалость опять уступила место тупому животному отчаянию, когда постоянные «нельзя» в сторону ребёнка и постоянные «извините» в сторону соседей рождают электрическую дугу. Воспитание ребёнка, состоящее из кормёжки, санитарных мероприятий и лечения, заканчивается загоном в постель…”
При подобном – не правда ли, узнаваемом? – образе жизни могут ли быть у ребёнка неторопливые, “праздные”, свободные, созерцательные минуты, не говоря уже о часах, днях…
Некий элемент созерцательности и в философском (как процесс непосредственного восприятия действительности), и в житейском (как погружённость в бездеятельные наблюдения, пассивность) аспектах между тем очень органичен любому детству, в том числе и сегодняшнему. Изгонять его, искоренять вовсе не стоит. Напротив, во многих, затравленных бешеным темпом времени детях его следует культивировать. Попробуем прямо сейчас, на уроке, задать нашим ученикам простые, но, вероятно, могущие показаться некоторым нелепыми, вопросы: кто из них, когда в последний раз разглядывал потолок, верхушки деревьев, облака и тучи на небе, звёзды; кто может без труда описать вид из окна своей комнаты, пугающе однообразный, но и вечно меняющийся вместе с изменчивой погодой?
Мысль о праздности, неторопливости, спокойной наблюдательности, конечно, далеко не единственная в повести. Мы вычленили её достаточно произвольно. Кажется, никогда не утихнут споры о том, кто симпатичней: Илюша Обломов или Андрюша Штольц? Это, разумеется, дело вкуса. Лишь предостережём от крайностей и лишний (нелишний?) раз вспомним, что истина, как правило, располагается посередине. Как, наверное, было бы славно, если бы с детских лет человек привык бы, научился чередовать созерцание-осмысление с деловитостью, шустростью и жаждой деятельности.
Может быть, если бы нас поменьше торопили и дёргали в детстве, мы уже тогда смогли бы, успели бы решить многие “вечные” вопросы, которые появляются в тот же час, что и мы появляемся на свет… Дом Марины располагается относительно недалеко от кладбища. “Даже само то направление пространства я не любила, оно вызывало у меня смутную тоску и тревогу”. Эта “смутная тоска и тревога”, беспокойство, страх, неуют, холод, пронзительная душевная обнажённость через десятилетия обнаружатся в Маринином сыне. Ведь, по бунинскому замечанию, “люди совсем не одинаково чувствительны к смерти”. “Мама, а все умирают?” “Мама, а я потом снова рожусь у тебя сыночком?” Как вылечить, утолить, заглушить страх смерти, если ты именно из породы “чувствительных” к ней? Может быть, лекарство стоит поискать в том же созерцательном отношении к жизни, в творческом её осмыслении, в наблюдениях за природой, где смерть – это логическое завершение и в этом смысле – продолжение жизни. Может быть, права Марина, утешая ребёнка: “Мы никуда не исчезаем, просто будем потом «травой и сосной»… морем и птицей”? Может быть, так оно и будет? Но, чтобы поверить в это, надо множество раз, никуда не торопясь и удобно расположившись, любоваться травой, сосной, морем и птицей. Это не будет даром потраченное время.
Рефреном повести звучат слова: “Успеть вернуть хотя бы малые долги”. Возвращать долги памяти, но, возвращая, при этом всё же не возвращать их до самого конца, оставляя себе, как для растопки очага, слово ли, запах ли, шуршащий ли обрывок письма. Долгий огонь жизни питается памятью. “Воспоминания, – пишет Бунин, – нечто столь тяжкое и страшное, что существует даже особая молитва о спасении от них”. Сейчас мы говорим о тех людях, в которых всегда, в любом – пожилом или юном – возрасте свежа и бесконечна память детства. Кажется, покопайся в ней, как в волшебном ящике с ёлочными игрушками, и найдёшь ответы на все вопросы… “Разве мы можем любить то место, где перед нами безжалостно обнажили природу жизни?” Любить – не любить, но таскать за собой, как улитка, свой Дом – свою Память – приговорены, по-видимому, на всю жизнь. Только большинство таскает свой Дом почти бессмысленно, как балласт. И лишь некоторые живут в нём – в прямом или переносном смысле – всю жизнь.
“И только теперь, когда Дом продан и утрачен мною навеки, я чувствую его, как никогда…”
Тема Дома – ещё одна сквозная тема повести. «Поминовение» начинается с того, что героиня спит и видит сон.
“Зимняя дорога. Ровная, твёрдая, гладкая: белый фарфор.
Она лишена земных вех и примет. Это просто лента из ниоткуда в никуда…
И я иду по этой дороге…
Внезапно я подымаю глаза.
Прямо передо мной стоит Дом”.
Если бы Дом был всегда сусальной уютной дачей-избушкой, мирно затерявшейся в пригороде Ленинграда и в окружении весёлых ручных белок тихо доживающей свой добрый век…
Если бы дом был нелепым, грязным, истеричным пристанищем, “мрачным корнем несчастий всей нашей семьи”, с неудачливой матерью, затравленной бабкой и полусумасшедшим дедом…
Но Дом, как всякий живой организм, соединял в себе одновременно множество разных обличий. И спустя много лет, уже почти не существуя для героини в физическом, материальном смысле, продолжал манить каждой своей родной, милой сердцу трещинкой, запахами бабушкиной стряпни (а главным образом, наверное, теми ощущениями, мыслями, что почти автоматически вставали за своими осязаемыми предвестниками), но при первом же свидании Дом так и норовил отправить в одну из многочисленных выгребных ям, выкопанных в немыслимом количестве дедом (злым духом Дома?), и никогда не давал перелистать страницы воспоминаний с нужной скоростью.
Дом в повести пишется только с большой буквы. И дело тут не в каком-то особенном уважении или в отстранённости, обусловленной временем. Просто Дом – имя собственное. Это некое существо, напевшее в своё время маленькой девочке незамысловатый мотивчик. Девочка выросла, а мелодия всё звенит в ушах то громче, то приглушённей, но не смолкает.
Итак, что же такое детство? Это время подготовки к взрослой, главной жизни, время накопления сил, витаминов и простейших, но самых необходимых знаний? Или детство – это самая важная всей жизни пора? Её лучший камертон? Одним ближе окажется первое определение, другим – второе. Помните, в нашем детстве большинство сверстников говорило, что они хотят побыстрее вырасти, чтобы стать космонавтами, учителями, пожарниками и мороженщиками. Но всегда находился кто-нибудь, тихо бубнивший себе под нос, что хочет всегда быть маленьким. И вовсе необязательно это был случай безнадёжного инфантилизма. Может быть, просто – детской мудрости, понимания, куда спешить, если можно думать о серьёзном уже сейчас.
Сердцем помню только детство:
Всё другое – не моё.
Эти бунинские строки стали эпиграфом повести. Быть может, для кого-то они станут прелюдией к размышлению.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше,
В могилах мы построились в отряд И ждем приказа нового. И пусть Не думают, что мертвые не слышат, Когда о них потомки говорят.
Н.Майоров Ты не знаешь, сын мой, что такое война…
В.Занадворов
22 июня 1941 года ровно в 4 часа фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на Советский Союз. Так началась Великая Отечественная война, продолжавшаяся 1418 дней и ночей.
Я не слышала разрывов снарядов, бомб, не ждала с фронта деда или отца, мне не пришлось пережить ужасов войны. Но каждый год, приходя к памятнику воинам- односельчанам, погибшим в годы войны, я вижу слезы на глазах ветеранов, пожилых женщин, переживших войну. Они не дождались с фронта своих близких, защищавших Родину от врага. Но эти люди ни на минуту не теряли веры в Победу – именно она, эта вера, и помогла им пережить годы войны – страшные, суровые, голодные годы.
На вопрос: что заставляет ее писать о войне, знаменитая поэтесса Юлия Друнина ответила: «Память сердца…» Именно память сердца не дает и нам забыть те военные годы.
Прошло 66 лет с тех пор, как закончилась Великая Отечественная война, но эхо ее до сих пор не затихает в людских душах. У времени своя память…
Мы не имеем права забыть ужасы этой войны, чтобы она не повторилась вновь, не имеем права забыть тех солдат, которые погибли ради нашего счастливого детства, нашего светлого будущего.
Жила в селе Бурук Пальчик Евдокия Григорьевна, пережившая революцию, Великую Отечественную войну, пережившая смерть детей и похоронку на мужа, Пальчик Андрея Федоровича. Много интересного знала и рассказывала эта старая женщина, оставшаяся вдовой в 43 года.
Ее муж, Пальчик Андрей Федорович, погиб в 1941 году. Он родился в селе Бурук в 1908 году и прожил всего 33 года…
Что можно рассказать о такой до обидного короткой жизни? Все, как у всех: родил, рос, окончил, работал…
Но между датами рождения и смерти вместилась далеко не простая судьба человека, мечтающего растить детей, дать им образование. Этой мечте осуществиться не удалось.
До армии Андрей Федорович работал трактористом, затем – бригадиром полеводческой бригады. Сразу же на второй день войны , 23 июня 1941 года, получил повестку из военкомата с отправкой на фронт.
«Провожали на войну в тот день многих,- рассказывала Евдокия Григорьевна,- столько было слез, не верилось, что наши родные уходят на войну. А мы, женщины, оставались одни – с детьми, со своими думами, болью».
Так же, как все, уходившие на фронт, мужчины, покидая родные края, верили в лучшее, верили, что война долго не продлится и скоро вернутся они домой… И Андрей, обняв жену и шестерых детей, (младшему из которых было всего полтора годика), сказал: « Я обязательно вернусь. Я не могу не вернуться: мне нужно растить детей. А ты, Дуся, не плачь, береги детей и жди».
Вместе со своими односельчанами он ушел, ушел и не вернулся. А в декабре 1941 года в небольшое село Иркутской области Куйтунского района пришла первая похоронка, в которой говорилось: «Уважаемая Евдокия Григорьевна! Ваш муж, Пальчик Андрей Федорович, геройски пал смертью храбрых под Ленинградом…»
Дмитрий Андреевич, сын Андрея Федоровича, вспоминал: «Мне было 4 года, но я хорошо помню тот день, когда почтальон принес похоронку. Помню, потому что такое забыть нельзя. Народу набилось полный дом. Женщины плакали, вспоминали своих мужей, детей, находившихся на фронте. Все молчали, и стояла такая страшная непривычная тишина».
Женщины окружили жену Андрея, а она, окаменевшая, сидела, еще до конца не осознав, что стала вдовой, молодой вдовой с шестью детьми на руках.
Дети окружили мать и, видя, что по ее лицу текут слезы, тоже заплакали, прижавшись к ней и цепляясь за подол юбки. Старшей дочери было в то время 15 лет, младшему – полтора года. Все заботы легли на плечи Евдокии Григорьевны. И потянулась вдовья – для нее – и сиротская жизнь – для детей.
Семья Пальчик была самой бедной в деревне. Дмитрий Андреевич со слезами на глазах вспоминал, как глубокой осенью он вместе со старшими братьями собирал колоски, выкапывал из земли гнилую картошку. Несмотря ни на что – выжили…
А после войны, спустя несколько лет, из соседнего села Алкин в Бурук приехал однополчанин Андрея, который рассказал о том, что он лежал вместе с мужем Евдокии Григорьевны в госпитале, рассказал о его смерти. «Вот тогда только мама осознала,- вспоминал Дмитрий Андреевич,- что отец действительно погиб, что ждать некого. Я помню, как она прижимала нас к себе и повторяла: « Как же мы теперь?»
Однополчанин Андрея Федоровича рассказал, что их подразделение оказалось на заминированном немцами поле. Андрею Федоровичу оторвало обе ноги; в госпиталь доставили его быстро, где он скончался от ран. Умер без мучений, но земляку успел рассказать о том, что дома, в далекой деревушке, ждут его жена и шестеро детей. И последними его словами были слова: как же они теперь?
…Ушла в прошлое война, но память о ней передается из поколения в поколение. И пока будет жива «память сердца» русский народ не забудет жестокой, бесчеловечной войны. И хочется сказать всем Ветеранам Великой Отечественной войны, Ветеранам тыла, вдовам, детям- всем, пережившим суровое военное время: низкий поклон вам от нас, поколения 21 века! Спасибо вам, отцы и матери, и деды, Всем, кто врага штыком и пулей бил, И тем, кто приближая День Победы По суткам из цехов не выходил! Спасибо женщинам, трудившимся на нивах осиротевших сел и деревень Спасибо вам за праздник наш счастливый, За этот трудный, но прекрасный день! Автор: Борзенкова Татьяна, ученица 9 класса МКОУ Барлукская СОШ Руководитель: Шашлова Светлана Ивановна- учитель русского языка и литературы
Память
сердца
Мария Сетюкова-Кузнецова
Существует
категория книг, равно, кажется, интересная и для взрослых, и для детей. Первое
знакомство с этими книгами зачастую происходит в столь нежном возрасте, что
свидание могло бы и не состояться, если бы на помощь не пришёл тихий мамин
голос, озвучивший шуршащие страницы. С не меньшим интересом чтение происходит и
много позже, в юном, зрелом и даже весьма пожилом возрасте. Так о чём же
повествуют эти почти вневременные, почти универсальные тома? Они – о детстве.
Взрослый
человек прочтёт (перечтёт) эти книги особым образом. И они помогут воскрешению
памяти о его собственном детстве. А ребёнок, буквально раздираемый
противоречиями своего переходного или предпереходного возраста, бесспорно,
попытается сравнить опыт своего детства с чужим, находя иногда в почти
параллельно выверенном, иногда – до неузнаваемости непохожем детстве ответы на
свои жизненно важные вопросы. И, может быть, то, что сегодня кажется настоящей
трагедией, в сравнении, в сопоставлении с чужим окажется лишь горестным
переживанием – не более того.
Детство,
конечно же, не чистый белый лист бумаги, бестревожно ожидающий перепачканной
чернилами вечности руки судьбы. Скорее, это лист, уже исписанный симпатическими,
проявляющимися на свету чернилами. На какие слова и абзацы попадут свет и тепло
– дело случая. Но не только его. Этот свет может иметь разную природу.
Например, свет, излучаемый чудесными классическими (и не только) книгами о
детстве. Постараемся об этом не забыть.
Сколько героев
скольких “детств”, просыпаясь поутру в пронизанной солнечными лучами или
обесцвеченной хмурым рассветом комнате, неторопливо разглядывая потолок,
встречали свой новый день? Примеров множество. Вот один из них.
“Просыпаясь в
том дошкольном детстве, я долго лежала, разглядывая узоры на обоях, и Бог знает
о чём думала. Потом, слушая детскую передачу, плавала где-то наверху,
разглядывая мельчайшие трещины на потолке моей комнаты. Он был низковат, обшит
крашеной белой фанерой с идущей поверх неё витой электропроводкой; прямо над
моей кроватью в потолке притаилась особая трещинка в виде сидящей птички; она
была изучена мной досконально. Мне казалось, что за ночь она всякий раз чуточку
меняет своё положение…”
Это маленький
отрывок из повести нашей современницы Марины Палей. Повесть называется
«Поминовение» и наряду с другими прозаическими произведениями писательницы
входит в книгу «Месторождение ветра» (СПб.: Лимбус Пресс, 1998). «Поминовение»
открывает эту книгу, и именно это произведение хотелось бы рекомендовать
старшеклассникам если не для изучения в классе, то хотя бы для списка
дополнительной литературы.
Тому есть
несколько причин. Проза Марины Палей – это хороший русский язык, чистый и
простой по своей конструкции – не “мусорный”, как, наверное, сказали бы героини
других её повестей и рассказов, так или иначе связанных с “темой коммуналки”. И
в то же время это не нейтральное, не выхолощенное письмо, а язык конкретного
писателя, узнаваемый и несущий в себе чувство стиля. (Не случайно книжка вышла
в серии «Мастер».)
Кроме того,
повесть, наряду со своей оригинальностью, очень традиционна и, да простит меня
автор, очень “удобна” для учителя-словесника в том положительном смысле, что
она буквально пропитана разного рода литературными аллюзиями, реминисценциями,
ассоциациями. Да автор, собственно, этого и не скрывает, упоминая книги своего
детства: “«Жизнь Арсеньева», «Детские годы Багрова-внука», «Детство» обоих
Толстых и Гарина- Михайловского, и ещё множество прочих детств, отрочеств и
юностей”.
Традиции и
новаторство внутри автобиографической прозы о детстве в XIX–XX столетиях – чем
не тема для долгого серьёзного разговора? Чем не тема для домашнего сочинения?
Не станем, однако, надолго останавливаться на всех возможных способах подачи
материала на уроке. Они у каждого словесника окажутся своими. Постараемся,
насколько это возможно, ощутить тонкий аромат повествования.
В тексте Палей
среди прочих встречается одна весьма любопытная мысль; мысль, как признаётся
сама писательница, принадлежащая вовсе не ей, – “любовь требует праздности”.
“«Любовь требует праздности», – говорили древние, подразумевая, что любовь –
это такая трудная работа, для которой нужны все силы. Такой же праздности
требует творчество – в том числе постижение мира своей души, а «праздность», то
есть предельная сосредоточенность, предполагает свободу”.
Сейчас всерьёз
заговорили об убыстрении темпа нашей жизни, практически об ускорении времени.
Мы стараемся как можно больше успеть всего сделать. И вроде бы иногда нам это
удаётся. Но в целом стали ли мы образованнее, добрее, терпимее, прибавляет ли
это ускорение современному человеку мудрости и жизненной силы? Попробуем
обратиться с этим вопросом к детям. К детям поколения сына Марины Палей,
которая вспоминает своё “праздное” детство, свои трещинки-птички на потолке и
обоях и с горечью задаёт – себе ли? нам ли? – вопрос: “Что же будет с моим
сыном, свободы этой лишённым?”
“…Своего сына
я вынуждена подымать чуть свет и тащить его, ещё сонного, тёплого, по длинному
коммунальному коридору, он громко плачет, просит остаться дома, моё минутное
умиление при виде его, розового, спящего, мгновенно улетучивается, я кричу
шёпотом, чтобы он не смел кричать, сколько раз я тебе говорила, что ты
разбудишь соседей, а мне потом разбираться; он плачет, я его умоляю, он плачет,
я в отчаянье, он плачет, я его бью, он плачет и просит, чтобы я пришла за ним в
ясельки раньше всех, я каждый раз успеваю прибежать только позже всех, каждый
раз говоря какие-то не свои слова нянечкам и боясь поднять на них глаза…
слава Богу, он ничего не понимает и, сияя, благодарит свою мамочку за то, что
она пришла «раньше всех». У нас есть ещё часа полтора вольной жизни (до сна),
то есть ровно столько, чтобы жалость опять уступила место тупому животному отчаянию,
когда постоянные «нельзя» в сторону ребёнка и постоянные «извините» в сторону
соседей рождают электрическую дугу. Воспитание ребёнка, состоящее из кормёжки,
санитарных мероприятий и лечения, заканчивается загоном в постель…”
При подобном –
не правда ли, узнаваемом? – образе жизни могут ли быть у ребёнка неторопливые,
“праздные”, свободные, созерцательные минуты, не говоря уже о часах, днях…
Некий элемент
созерцательности и в философском (как процесс непосредственного восприятия
действительности), и в житейском (как погружённость в бездеятельные наблюдения,
пассивность) аспектах между тем очень органичен любому детству, в том числе и
сегодняшнему. Изгонять его, искоренять вовсе не стоит. Напротив, во многих,
затравленных бешеным темпом времени детях его следует культивировать. Попробуем
прямо сейчас, на уроке, задать нашим ученикам простые, но, вероятно, могущие
показаться некоторым нелепыми, вопросы: кто из них, когда в последний раз
разглядывал потолок, верхушки деревьев, облака и тучи на небе, звёзды; кто
может без труда описать вид из окна своей комнаты, пугающе однообразный, но и
вечно меняющийся вместе с изменчивой погодой?
Мысль о
праздности, неторопливости, спокойной наблюдательности, конечно, далеко не
единственная в повести. Мы вычленили её достаточно произвольно. Кажется,
никогда не утихнут споры о том, кто симпатичней: Илюша Обломов или Андрюша
Штольц? Это, разумеется, дело вкуса. Лишь предостережём от крайностей и лишний
(нелишний?) раз вспомним, что истина, как правило, располагается посередине.
Как, наверное, было бы славно, если бы с детских лет человек привык бы,
научился чередовать созерцание-осмысление с деловитостью, шустростью и жаждой
деятельности.
Может быть,
если бы нас поменьше торопили и дёргали в детстве, мы уже тогда смогли бы,
успели бы решить многие “вечные” вопросы, которые появляются в тот же час, что
и мы появляемся на свет… Дом Марины располагается относительно недалеко от
кладбища. “Даже само то направление пространства я не любила, оно вызывало у
меня смутную тоску и тревогу”. Эта “смутная тоска и тревога”, беспокойство,
страх, неуют, холод, пронзительная душевная обнажённость через десятилетия
обнаружатся в Маринином сыне. Ведь, по бунинскому замечанию, “люди совсем не
одинаково чувствительны к смерти”. “Мама, а все умирают?” “Мама, а я потом
снова рожусь у тебя сыночком?” Как вылечить, утолить, заглушить страх смерти,
если ты именно из породы “чувствительных” к ней? Может быть, лекарство стоит
поискать в том же созерцательном отношении к жизни, в творческом её осмыслении,
в наблюдениях за природой, где смерть – это логическое завершение и в этом
смысле – продолжение жизни. Может быть, права Марина, утешая ребёнка: “Мы
никуда не исчезаем, просто будем потом «травой и сосной»… морем и птицей”?
Может быть, так оно и будет? Но, чтобы поверить в это, надо множество раз,
никуда не торопясь и удобно расположившись, любоваться травой, сосной, морем и
птицей. Это не будет даром потраченное время.
Рефреном
повести звучат слова: “Успеть вернуть хотя бы малые долги”. Возвращать долги
памяти, но, возвращая, при этом всё же не возвращать их до самого конца,
оставляя себе, как для растопки очага, слово ли, запах ли, шуршащий ли обрывок
письма. Долгий огонь жизни питается памятью. “Воспоминания, – пишет Бунин, –
нечто столь тяжкое и страшное, что существует даже особая молитва о спасении от
них”. Сейчас мы говорим о тех людях, в которых всегда, в любом – пожилом или
юном – возрасте свежа и бесконечна память детства. Кажется, покопайся в ней,
как в волшебном ящике с ёлочными игрушками, и найдёшь ответы на все вопросы…
“Разве мы можем любить то место, где перед нами безжалостно обнажили природу
жизни?” Любить – не любить, но таскать за собой, как улитка, свой Дом – свою
Память – приговорены, по-видимому, на всю жизнь. Только большинство таскает
свой Дом почти бессмысленно, как балласт. И лишь некоторые живут в нём – в
прямом или переносном смысле – всю жизнь.
“И только
теперь, когда Дом продан и утрачен мною навеки, я чувствую его, как никогда…”
Тема Дома – ещё
одна сквозная тема повести. «Поминовение» начинается с того, что героиня спит и
видит сон.
“Зимняя дорога.
Ровная, твёрдая, гладкая: белый фарфор.
Она лишена
земных вех и примет. Это просто лента из ниоткуда в никуда…
И я иду по этой
дороге…
Внезапно я
подымаю глаза.
Прямо передо
мной стоит Дом”.
Если бы Дом был
всегда сусальной уютной дачей-избушкой, мирно затерявшейся в пригороде
Ленинграда и в окружении весёлых ручных белок тихо доживающей свой добрый
век…
Если бы дом был
нелепым, грязным, истеричным пристанищем, “мрачным корнем несчастий всей нашей
семьи”, с неудачливой матерью, затравленной бабкой и полусумасшедшим дедом…
Но Дом, как
всякий живой организм, соединял в себе одновременно множество разных обличий. И
спустя много лет, уже почти не существуя для героини в физическом, материальном
смысле, продолжал манить каждой своей родной, милой сердцу трещинкой, запахами
бабушкиной стряпни (а главным образом, наверное, теми ощущениями, мыслями, что
почти автоматически вставали за своими осязаемыми предвестниками), но при первом
же свидании Дом так и норовил отправить в одну из многочисленных выгребных ям,
выкопанных в немыслимом количестве дедом (злым духом Дома?), и никогда не давал
перелистать страницы воспоминаний с нужной скоростью.
Дом в повести
пишется только с большой буквы. И дело тут не в каком-то особенном уважении или
в отстранённости, обусловленной временем. Просто Дом – имя собственное. Это
некое существо, напевшее в своё время маленькой девочке незамысловатый
мотивчик. Девочка выросла, а мелодия всё звенит в ушах то громче, то
приглушённей, но не смолкает.
Итак, что же
такое детство? Это время подготовки к взрослой, главной жизни, время накопления
сил, витаминов и простейших, но самых необходимых знаний? Или детство – это
самая важная всей жизни пора? Её лучший камертон? Одним ближе окажется первое
определение, другим – второе. Помните, в нашем детстве большинство сверстников
говорило, что они хотят побыстрее вырасти, чтобы стать космонавтами, учителями,
пожарниками и мороженщиками. Но всегда находился кто-нибудь, тихо бубнивший
себе под нос, что хочет всегда быть маленьким. И вовсе необязательно это был
случай безнадёжного инфантилизма. Может быть, просто – детской мудрости,
понимания, куда спешить, если можно думать о серьёзном уже сейчас.
Сердцем помню
только детство:
Всё другое – не
моё.
Эти бунинские
строки стали эпиграфом повести. Быть может, для кого-то они станут прелюдией к
размышлению.
Память сердца
Счастливые мы люди: родились под мирным небом нашей Родины, никогда не слышали грохота снарядов, свиста пуль, воя бомб… Мы не знаем, что такое голод и холод, что такое страх за дальнейшую судьбу своих родственников.
Нам, детям, живущих в мирное время, до конца не ощутить той тяжести, того непоправимого горя, которое выпало на долю всех жителей нашей Родины. На защиту своей страны поднялись все, кто не считал себя трусом.
Люди же старших поколений помнят страшное время Великой Отечественной войны. Почти каждая семья потеряла родного или близкого человека. Ценой величайших лишений и жертв, ценой самоотверженного подвига на фронте и в тылу была завоёвана наша Победа.
Каждый год в мае месяце наша страна отмечает праздник – День Победы. 70 лет прошло с той победной весны, но в памяти миллионов людей этот праздник Великой Победы останется навечно.
Страшная война затронула весь советский народ. В каждой семье есть участники войны: ветераны войны и тыла. И каждый из них внес неоценимый вклад в Великую Победу над фашизмом. Моя семья не исключение.
Два моих прадеда – Яшин Серафим Матвеевич и Замятин Александр Васильевич, и прабабушка Яшина Евдокия Петровна участвовали в боевых действиях. Серафим Матвеевич воевал в железнодорожных войсках, где получил известие о гибели своей жены, и о том, что двоих его сыновей отправили в детский дом. На фронте в 1943 году он познакомился со своей второй женой, и до самой победы они воевали вместе. Вдвоём они дошли до Берлина, а когда возвратились на родину, разыскали пропавших сыновей и стали жить все вместе, а ровно через девять месяцев родилась моя бабушка Валя. После войны прадедушка работал в совхозе. Мне очень жаль, что я не видел его, но я горжусь тем, что он воевал храбро, защищал свою Родину.
Мой второй прадед Александр Васильевич воевал в морской пехоте, был пулемётчиком. Он воевал отчаянно, смело, ведь дома его ждала жена и сын – мой дедушка Толя. Он прошёл долгий военный путь, был награждён орденами и медалями. После победы ему пришлось работать засучив рукава: трудиться и за себя, и за тех, кто сложил голову в боях за освобождение своей Родины от врага. Мой прадедушка очень любил жизнь, радовался, видя, как растут его внуки, но не очень любил рассказывать про тяжести военных лет.
Свой вклад в Победу внесли труженики тыла: это мой прадедушка Королёв Никандр Васильевич и прабабушка Королёва Дарья Алексеевна. Они как и остальные женщины, старики и дети-подростки ковали победу на полях и фермах колхоза. Полуголодные, усталые женщины от ранней зари и до поздней ночи трудились. Всей деревней радовались, когда соседи получали солдатские треугольники и плакали, когда приходили «черные письма» – похоронки. Так они вносили свой посильный вклад в победу. Они пережили все трудности тех военных лет.
Ещё одна моя прабабушка Кузнецова Вера Александровна во время войны жили около железнодорожной станции Зеленец. Она трудилась стрелочницей. Это была очень важная работа, ведь путейцы принимали обязательства внимательно следить за состоянием пути, образцово содержать и своевременно ремонтировать его, обеспечивая безопасность движения.
Наша задача сегодня, не подвести великую память нашего народа, быть достойными наших дедов сохранить и передать историю нашим детям. Особенно актуально это сегодня, в преддверии 70-й годовщины Великой Победы, когда все меньше очевидцев той войны, которые могут рассказать нам о ней.
И хотя я никогда не видел своих прадедушек и прабабушек, я знаю о них, помню их, горжусь их жизнью. А в праздник День Победы непременно участвую в легкоатлетическом пробеге, в память об их ратном и трудовом подвиге.
Война… это слово ассоциируется с чем-то страшным и жутким. Я никогда не видела войны, а знаю о ней из книг, рассказов, фильмов. Всё это потрясло меня до глубины души. А люди, жившие во время войны. Что с ними? Они жили, сражались и пронесли боль войны через всю свою жизнь. Мало осталось тех, кто прошёл эти страшные мучения, но память о них жива всегда.
Прошло уже более шести десятилетий с того памятного июньского утра, когда случилось то, что не только потрясло мир, но и радикально изменило судьбы нескольких поколений.
Всё дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии.
Мы преклоняемся перед теми, кто остаётся в живых…
Тяжёлое время было и для мирных жителей. Об этом я узнала из рассказов своей бабушки, которая живёт в деревни Хутор. Она мне рассказала о том, что случилось:
«Для моей семьи война началась ещё в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Моему отцу дали орден Ленина за труд. Мы жили со страхом, потому что нам угрожали. Если мы не отдадим орден, то что-нибудь случиться с нашей семьёй. В сорок первом, когда началась война, Всех мужчин, забрали на фронт, за исключением инвалидов, стариков и тех мужчин, что нужны были для поддержания жизни в колхозе. В их количество попал и мой отец, так как он был председателем колхоза.
Как только немцы ворвались в Брест, отец и другие мужчины погнали скот к Днепру—там были наши солдаты. Я с матерью, трёхлетним братом и новорождённой сестрой ушли из деревни, а орден для сохранности оставили под кирпичом. Ходили по деревням, но нигде долго не оставались надолго. Люди боялись оставлять себя у себя, потому что, если бы нас нашли бы в их хате, то всех бы расстреляли. Мама это отлично понимала. Всё больше и больше мы ночевали в заброшенных домах, окопах, блиндажах или просто под открытым небом. Не было чего есть».
У бабушки потекли слёзы, но она дрожащим голосом продолжала:
«Помню, как сейчас, я несла Надюшу и услышала скрип двери, а потом голос женщины: «Деточка, иди сюда хоть молочка дам… маленькую хоть накормишь…». Я и пошла. Через полгода мы вернулись домой, и отец тоже вернулся. У сестры началась ветрянка, мама боялась, что она умрёт, но, слава богу, всё обошлось.
Через пол года отец пошёл в партизаны, и мы тоже решили уйти. Больше мы не смогли вернуться домой… Отец несколько раз приходил домой, что бы проверить всё ли в порядке. Его три раза забирали в плен то немцы, то партизаны. Каждый раз его избивали до смерти, требовали орден. Первый раз его отпустили через несколько дней. Второй раз его забрал за выкуп, мой дед Павел. Третий — уже после сожжения деревни — мама отдала орден, и отца отпустили. В сорок третьем году, летом, мы жили в куренях, на болоте. Под вечер, тринадцатого июня, все почти все жители пошли по домам. Мама тоже пошла домой, оставив нас на болоте. Когда она вернулась, то сказала, что пойдём домой завтра. Я, с примесью страха, была на седьмом небе от счастья как я долго мечтала положить голову на мягкую перину, хоть на часок. На утро вообще никого на болоте не стало, но мама ждала до последнего, как будто, что-то чувствовала. Мы все в один голос просили пойти по быстрей домой, даже сестрёнка что-то лепетала., но мама сказала, что будем здесь до обеда. Больше мы ничего не спрашивали. Когда мы собрались и стали выходить из болота… мама вдруг схватила Надюшу на руки, развернула меня с братом противоположную сторону, подталкивая нас впереди себя, в полголоса сказала, что бы мы бежали обратно. Мы бежали окольными путями обратно на болото. Когда мы прибежали, то в курениях уже были люди. Если честно, то я тогда не понимала, что случилось. Я считала себя взрослой и решила, что должна быть в курсе событий. Но сколько бы я не спрашивала, мне ничего не говорили. Тогда я решила пойти на разведку, когда я повернулась, чтобы незаметно уйти, то краем уха я слышала разговор взрослых, что пришли немцы и всех убивают. Они сидели, сколько людей спаслось, а, сколько не смогло, скольких убили, сколько живёлки и домов пропало. Наверное, люди хотели уберечь нас от шока, по этому ничего не говорили. Я тихонько вернулась и села на своё место и стала ждать. В соседнем уголке сидела бабушка и молилась, по её уже загрубевшим щекам катились слёзы боли, за души умерших и за души тех немецких солдат, которые пришли в нашу деревню, она просила Бога простить их. когда она перестала молиться, бабушка обессилено положила руки на колени… подняла, затуманенные от душевной боли от слёз глаза к небу. Она долго смотрела в небо, как будто ждя какого-то знака свыше. Мне показалось, что что-то в небе сверкнуло. Я тихонько встала, подошла к бабушке и села подле её и мне хотелось её утешить, сказать что-нибудь, что бы она перестала плакать. Единственное, что я смогла придумать в ту горькую минуту это слова: «Бабушка не плачь, всё будет хорошо… ты только не плачь…» она перестала смотреть в небо и ласково взглянула на меня. Бабушка долго всматривалась в моё лицо и потом проговорила: «Я верю… тебе, внученька, верю…» она ещё раз ласково на меня взглянула, потом подняла глаза к небу и её губы начали безмолвно, что-то говорить. Теперь мне показалось, что теперь она уже не ждёт знака
свыше, а смотрит сквозь серо-голубую кромку неба и с кем-то разговаривает. А я сидела и ждала. Ждала только что? Я не знаю, что чего я ждала, наверное, я ждала, что вдруг взрослые поднимутся и скажут, что это всё розыгрыш, что никаких немцев здесь нет, что никого не убили, что папу не избивали до смерти и, что никакой войны не было и не будет, что сейчас придут люди, которых захватили в плен, и мы все выйдем с болота, пойдём по домам, и, как заведено, будем отмечать праздник. Люди встали и смотрели в одну точку, я тоже поднялась посмотреть, что там происходит. Матери, бабушки стояли безмолвно, по их щекам покатились слёзы. Молодые девушки улыбались, а мужчины просто смотрели в даль. От слез, они смогли проговорить только несколько слов, а слова, в основном, были одни и те же:
«Миленькие, родненькие, вы вернулись. Спасибо, тебе, Боже». Никто не верил своим глазам… Потом будто по единому гонгу сердца, они побежали к той точке, стали обнимать, целовать людей, которые пришли. Бабушка посмотрела на людей, а потом на меня, улыбнулась и стала снова молиться. Пришедшие люди рассказали, что немцы остались поджигать Пристарань, а их отправили в Останковчи — это был немецкий лагерь. Потом появились ещё люди. Вдали виднелись столбы дыма, но никто не хотел верить, что догорает наша деревня. В сердце каждый надеялся, что она не смогла сгореть, что Бог не дал ей сделать это, но это были лишь надежды…
Через несколько дней мы вернулись в сожженную деревню, что бы похоронить погибших и начать жизнь заново.
Мой отец умер в тысяча девятьсот сорок четвёртом году от многочисленных побоев и ран. Где орден я не знаю до сих пор…”
Бабушка замолчала, по её щекам катились большие капли слёз. Я была уверенна, что она снова прожила этот момент. У меня перед глазами проносились картинки, тех слов, что она произнесла. Мне показалось, что передо мной сидит та самая бабушка, что молилась за души людей и своих, и чужих.
Бабушка стёрла слёзы, загрубевшей от работы рукой, и посмотрела своим всегда ласковым взглядом.
А закончить можно только словами из стихотворения Роберта Рождественского:
«Вспомним всех поименно,
горем
вспомним
своим…
Это нужно—не мёртвым!
Это надо—живым!»
Память сердца.
«Всю правду о войне знает только народ”
К. Симонов
Великая Отечественная Война – это огромная душевная рана в человеческих сердцах. Эта трагедия началась двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, а закончилась через четыре года, через четыре тяжелых года -девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.
В тот воскресный день двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года миллионы советских людей прильнули к радиоприемникам, миллионы сердец словно остановились: «Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…»
Первый удар приняла на себя Брестская крепость. В три пятнадцать утра по крепости был открыт ураганный артиллерийский огонь, заставший гарнизон врасплох. В результате были уничтожены склады, водопровод, прервана связь, нанесены крупные потери гарнизону. В три сорок пять начался штурм. Неожиданность атаки привела к тому, что единого сопротивления гарнизон оказать не смог. Но только к вечеру двадцать четвертого немцы овладели крепостью. Но даже после этого оставались одиночные бойцы.
Одна из надписей в крепости гласит: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина. 20.VII.41 г.» Стрельба слышалась из крепости до начала августа.
Такой же героизм проявляли советские солдаты и просто обычные люди при отстаивании блокадного Ленинграда. Когда немцы неожиданно быстро подошли к городу, женщинам и подросткам пришлось строить оборонительные сооружения. Немецкая армия окружила город кольцом блокады. Своим решением Гитлер обрек город на голодную смерть. Но Ленинград был готов к обороне. Всё лето день и ночь около полумиллиона человек создавали в городе рубежи обороны. Но даже руководство нашей стране не было уверено, что город удастся отстоять. Единственным средством сообщения Ленинграда с Большой землей была Дорога жизни,
Ледяная дорога через Ладожское озеро. Когда немецкое командование осознало, что захватить город им не удастся, количество снарядов, упавших на город, увеличилось в шесть раз – они просто решили стереть ненавистный город с лица земли. Русская армия перешла в наступление. К моменту прорыва блокады в городе оставалось восемьсот тысяч человек.
Примеров подобного героизма великое множество. Когда от разрывов снарядов горела земля, чернело небо, воины советской армии, презирая смерть, храбро сражались за Родину, отстаивая каждый сантиметр земли. Даже страшно вспомнить, что пережили на войне наши солдаты. По сравнению с немцами они были плохо вооружены, некоторые солдаты шли в бои голыми руками, если рядом кто-то погибал, они брали его оружие и шли на врага. Они мстили товарищей, и это придавало им сил.
Враг не щадил никого. Примеры истязаний фашистов над советскими людьми можно приводить бесконечно. Об этом больно вспоминать, но забывать об этом нельзя. Немногие дошли до Берлина, но слава погибших, их имена живут в наших сердцах. В Великую Отечественную войну люди показали, на что способен российский народ и какая великая и могущественная наша страна.
Россия не только изгнала фашистов из своих пределов, она освободила другие страны, находящиеся под гнетом фашизма.
Война прокатилась по просторам нашей огромной страны, неся с собой смерть и разрушения. Но все верили и знали, что победа будет за нами. Страна не выдержала бы такого страшного испытания, если бы не жила одной мыслью: «Все для фронта, все для победы!»
Сколько вытерпел русский народ в это время, люди выдерживали мороз, голод, вражеские бомбардировки, не спали, ночевали на улицах, даже города стояли против врагов. Мы обязаны склонить головы перед этими подвигами.
Эта война осталась в нашей памяти, как величайшая война в истории. Война: как много значит это слово. Война – страдание матерей, сотни тысяч погибших солдат, тысячи сирот и семей без отцов: Мы – дети мирного времени, и нам трудно представить, как на войне могли воевать наши сверстники. Но они воевали, умея смотреть в глаза смертельной опасности. Они отдавали жизни за судьбу Родины, за свои семьи.
Вся страна готовится к празднованию 71 годовщины Победы. Всё дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии.
Мы преклоняемся перед теми, кто остался в живых… Память сердца говорит нам: «Мы должны помнить тех, кто совершил этот подвиг!»
Савина Анна.
6 класс.
Великая отечественная война (Васин Сергей 4 класс)
Великая Отечественная Война – это огромная душевная рана в человеческих сердцах. Началась эта страшная трагедия двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, а закончилась только через четыре года, через четыре тяжелых года – девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.
Это была самая величайшая война за всю историю человечества.
Огромное количество людей погибло в этой войне. Ужасно подумать, что в этой трагедии принимали участие наши сверстники – дети тринадцати-четырнадцати лет. Люди отдавали свои жизни за судьбу своей Родины, за близких и родных людей, за своих товарищей. Даже городам, которые выстояли весь напор гитлеровской армии, присвоили звание городов- героев.
Очень много вытерпел российский народ в эти четыре года. Вспомните
героический подвиг Ленинграда – девятьсот дней держались люди в окруженном городе и отстояли его! Люди выдерживали мороз, холод, голод, вражеские бомбардировки, не спали. Вспомните Сталинград…!
Вспомните другие города! Перед этими подвигами мы должны, обязаны склонить голову и и хранить эту победу в наших сердцах.
Скоро мы будем отмечать 70-летие Победы, но задумайтесь – какой
ценой досталось нам эта победа! Россия в это время отдавала все для дела
победы. Люди считали святым – отдать жизнь для победы. Сколько миллионов людей погибло в эту войну. Матерям и женам некогда было оплакивать своих родных, воевавших в окопах, они сами брали в руки оружие и шли на врага.
Россию считали страной – освободительницей. Она не только изгнала фашистскую армию из своих пределов, а освободила другие страны, находящиеся под гнетом фашизма.
Немногие дошли до Берлина, но слава погибших, их имена живут в наших сердцах.
В Великую Отечественную Войну люди показали, на что способен российский народ и какая могущественная наша страна. И теперь, в наше время, я просто ненавижу тех людей, которые насмехаются над событиями минувших дней. Я считаю, что наше поколение никогда не смогло бы повторить подвиг наших предков. Хотя если подумать, ведь не так давно это было, и страшно то, что многие уже забывают это. А жаль…очень жаль
Люди! Вы должны помнить тех, кто совершил этот подвиг во имя нашей Родины!
Нет, наверное, такой семьи, где война не затронула бы жизни людей. За годы Великой Отечественной войны в стране погибло около двадцати семи миллионов человек. Война оставила глубокую и кровоточащую рану в душе каждого человека. И те люди, которые прошли через суровые испытания войны, через ад, будут помнить эти страшные тысяча четыреста восемнадцать дней, которые перевернули весь мир с ног на голову. Очень много людей погибло за эти годы. Кто-то пал на поле боя, кто-то был зверски замучен в гестапо и концентрационных лагерях, кто-то пропал без вести,кто-то был сожжен в огне, например, как в деревне Хатынь Минской области, где фашисты сожгли эту небольшую деревушку вместе с ее жителями. Немцы пытались захватить власть. Но недолго им пришлось властвовать. Девятого мая – это день, когда люди победили фашизм.
И этот день будет всегда праздником. Праздник Победы навсегда вписан в историю человечества золотыми буквами.
Сколько трагических страниц было записано в Книге Памяти нашего столетия! И, пожалуй, наиболее трагическими являются страницы Великой Отечественной войны. Четыре страшных года, унесших жизни миллионов ни в чем не повинных людей. Четыре года голода, холода, предательства, постоянного страха смерти. Четыре года ненависти. Ненависти к тем, кто посягнул на самое святое — человеческую жизнь, к тем, кто затопил слезами и кровью многострадальную нашу землю.
Ты, знаешь, наверное, все-таки Родина
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Но вместе с этой ненавистью жила любовь к тем, кто с надеждой ждал возвращения с фронта родных, кто своей верой помог им выжить в пекле этой кровавой войны.. Эти долгие годы ожидания, веры и надежды…
…Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Эти строки принадлежат не только автору этого произведения, но и каждому русскому человеку нашей великой страны!
Особенно нам дорог Праздник Победы. Дорог памятью о тех, кто ценою своей жизни отстаивал свободу и независимость нашей Родины. Мы должны всегда помнить о людях, отдавших свои жизни за свободу и светлое будущее нашей страны. Бессмертен подвиг тех, кто боролся и победил фашистских захватчиков. Память об их подвиге будет вечно жить в наших сердцах. Мы должны знать, какой ценой было завоевано наше счастье и наша независимость.
Память о войне
Я родился в счастливое, мирное время, но я очень много слышал о войне, ведь горе и беда не обошли стороной моих родных и близких. Мой прадед, Котов Василий Никитович 1920 г.р. проживал в Рязанской области, Шиловского района, с.Пустынь. В октябре 1940 г. Призван Шиловским РВК, Рязанской области, воинское звание красноармеец. К большому сожалению, в августе 1941 года он пропал без вести. Недавно, мы с моей мамой, зашли на сайт «МЕМОРИАЛ», и нашли там информацию из документов, уточняющих потери и все это было зарегистрировано в КНИГЕ ПАМЯТИ. Своего прадеда Василия, я знаю лишь по рассказам моей бабушки, а ей рассказала про него ее бабушка. Наша семья хранит и будет хранить память о нашем герое. О нашем прадеде..Да, хоть, он и не заслужил медалей и орденов..не успел..Он для нас и в наших сердцах настоящий герой.
Список использованной литературы.
1. Боффа, Д. История Советского Союза. Т. 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 – 1964 гг. / Д. Боффа. М., 1990.
2. Балашов, РудаковИстория Великой отечественной войны (1941 – 1945). – СПБ.: Питер, 2006.
3. Семененко, В. И.Великая Отечественная Война: как это было… – Харьков: Книжный клуб «Клуб семейного досуга», 2008.
4. Современная энциклопедия / под редакцией А.А. Кузнецова и М. В. Рыжакова. – М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010.
Война… это слово ассоциируется с чем-то страшным и жутким. Я никогда не видела войны, а знаю о ней из книг, рассказов, фильмов. Всё это потрясло меня до глубины души. А люди, жившие во время войны. Что с ними? Они жили, сражались и пронесли боль войны через всю свою жизнь. Мало осталось тех, кто прошёл эти страшные мучения, но память о них жива всегда.
Прошло уже более шести десятилетий с того памятного июньского утра, когда случилось то, что не только потрясло мир, но и радикально изменило судьбы нескольких поколений.
Всё дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии.
Мы преклоняемся перед теми, кто остаётся в живых…
Тяжёлое время было и для мирных жителей. Об этом я узнала из рассказов своей бабушки, которая живёт в деревни Хутор. Она мне рассказала о том, что случилось:
«Для моей семьи война началась ещё в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Моему отцу дали орден Ленина за труд. Мы жили со страхом, потому что нам угрожали. Если мы не отдадим орден, то что-нибудь случиться с нашей семьёй. В сорок первом, когда началась война, Всех мужчин, забрали на фронт, за исключением инвалидов, стариков и тех мужчин, что нужны были для поддержания жизни в колхозе. В их количество попал и мой отец, так как он был председателем колхоза.
Как только немцы ворвались в Брест, отец и другие мужчины погнали скот к Днепру—там были наши солдаты. Я с матерью, трёхлетним братом и новорождённой сестрой ушли из деревни, а орден для сохранности оставили под кирпичом. Ходили по деревням, но нигде долго не оставались надолго. Люди боялись оставлять себя у себя, потому что, если бы нас нашли бы в их хате, то всех бы расстреляли. Мама это отлично понимала. Всё больше и больше мы ночевали в заброшенных домах, окопах, блиндажах или просто под открытым небом. Не было чего есть».
У бабушки потекли слёзы, но она дрожащим голосом продолжала:
«Помню, как сейчас, я несла Надюшу и услышала скрип двери, а потом голос женщины: «Деточка, иди сюда хоть молочка дам… маленькую хоть накормишь…». Я и пошла. Через полгода мы вернулись домой, и отец тоже вернулся. У сестры началась ветрянка, мама боялась, что она умрёт, но, слава богу, всё обошлось.
Через пол года отец пошёл в партизаны, и мы тоже решили уйти. Больше мы не смогли вернуться домой… Отец несколько раз приходил домой, что бы проверить всё ли в порядке. Его три раза забирали в плен то немцы, то партизаны. Каждый раз его избивали до смерти, требовали орден. Первый раз его отпустили через несколько дней. Второй раз его забрал за выкуп, мой дед Павел. Третий — уже после сожжения деревни — мама отдала орден, и отца отпустили. В сорок третьем году, летом, мы жили в куренях, на болоте. Под вечер, тринадцатого июня, все почти все жители пошли по домам. Мама тоже пошла домой, оставив нас на болоте. Когда она вернулась, то сказала, что пойдём домой завтра. Я, с примесью страха, была на седьмом небе от счастья как я долго мечтала положить голову на мягкую перину, хоть на часок. На утро вообще никого на болоте не стало, но мама ждала до последнего, как будто, что-то чувствовала. Мы все в один голос просили пойти по быстрей домой, даже сестрёнка что-то лепетала., но мама сказала, что будем здесь до обеда. Больше мы ничего не спрашивали. Когда мы собрались и стали выходить из болота… мама вдруг схватила Надюшу на руки, развернула меня с братом противоположную сторону, подталкивая нас впереди себя, в полголоса сказала, что бы мы бежали обратно. Мы бежали окольными путями обратно на болото. Когда мы прибежали, то в курениях уже были люди. Если честно, то я тогда не понимала, что случилось. Я считала себя взрослой и решила, что должна быть в курсе событий. Но сколько бы я не спрашивала, мне ничего не говорили. Тогда я решила пойти на разведку, когда я повернулась, чтобы незаметно уйти, то краем уха я слышала разговор взрослых, что пришли немцы и всех убивают. Они сидели, сколько людей спаслось, а, сколько не смогло, скольких убили, сколько живёлки и домов пропало. Наверное, люди хотели уберечь нас от шока, по этому ничего не говорили. Я тихонько вернулась и села на своё место и стала ждать. В соседнем уголке сидела бабушка и молилась, по её уже загрубевшим щекам катились слёзы боли, за души умерших и за души тех немецких солдат, которые пришли в нашу деревню, она просила Бога простить их. когда она перестала молиться, бабушка обессилено положила руки на колени… подняла, затуманенные от душевной боли от слёз глаза к небу. Она долго смотрела в небо, как будто ждя какого-то знака свыше. Мне показалось, что что-то в небе сверкнуло. Я тихонько встала, подошла к бабушке и села подле её и мне хотелось её утешить, сказать что-нибудь, что бы она перестала плакать. Единственное, что я смогла придумать в ту горькую минуту это слова: «Бабушка не плачь, всё будет хорошо… ты только не плачь…» она перестала смотреть в небо и ласково взглянула на меня. Бабушка долго всматривалась в моё лицо и потом проговорила: «Я верю… тебе, внученька, верю…» она ещё раз ласково на меня взглянула, потом подняла глаза к небу и её губы начали безмолвно, что-то говорить. Теперь мне показалось, что теперь она уже не ждёт знака
свыше, а смотрит сквозь серо-голубую кромку неба и с кем-то разговаривает. А я сидела и ждала. Ждала только что? Я не знаю, что чего я ждала, наверное, я ждала, что вдруг взрослые поднимутся и скажут, что это всё розыгрыш, что никаких немцев здесь нет, что никого не убили, что папу не избивали до смерти и, что никакой войны не было и не будет, что сейчас придут люди, которых захватили в плен, и мы все выйдем с болота, пойдём по домам, и, как заведено, будем отмечать праздник. Люди встали и смотрели в одну точку, я тоже поднялась посмотреть, что там происходит. Матери, бабушки стояли безмолвно, по их щекам покатились слёзы. Молодые девушки улыбались, а мужчины просто смотрели в даль. От слез, они смогли проговорить только несколько слов, а слова, в основном, были одни и те же:
«Миленькие, родненькие, вы вернулись. Спасибо, тебе, Боже». Никто не верил своим глазам… Потом будто по единому гонгу сердца, они побежали к той точке, стали обнимать, целовать людей, которые пришли. Бабушка посмотрела на людей, а потом на меня, улыбнулась и стала снова молиться. Пришедшие люди рассказали, что немцы остались поджигать Пристарань, а их отправили в Останковчи — это был немецкий лагерь. Потом появились ещё люди. Вдали виднелись столбы дыма, но никто не хотел верить, что догорает наша деревня. В сердце каждый надеялся, что она не смогла сгореть, что Бог не дал ей сделать это, но это были лишь надежды…
Через несколько дней мы вернулись в сожженную деревню, что бы похоронить погибших и начать жизнь заново.
Мой отец умер в тысяча девятьсот сорок четвёртом году от многочисленных побоев и ран. Где орден я не знаю до сих пор…”
Бабушка замолчала, по её щекам катились большие капли слёз. Я была уверенна, что она снова прожила этот момент. У меня перед глазами проносились картинки, тех слов, что она произнесла. Мне показалось, что передо мной сидит та самая бабушка, что молилась за души людей и своих, и чужих.
Бабушка стёрла слёзы, загрубевшей от работы рукой, и посмотрела своим всегда ласковым взглядом.
А закончить можно только словами из стихотворения Роберта Рождественского:
«Вспомним всех поименно,
горем
вспомним
своим…
Это нужно—не мёртвым!
Это надо—живым!»
Война… это слово ассоциируется с чем-то страшным и жутким. Я никогда не видела войны, а знаю о ней из книг, рассказов, фильмов. Всё это потрясло меня до глубины души. А люди, жившие во время войны. Что с ними? Они жили, сражались и пронесли боль войны через всю свою жизнь. Мало осталось тех, кто прошёл эти страшные мучения, но память о них жива всегда.
Прошло уже более шести десятилетий с того памятного июньского утра, когда случилось то, что не только потрясло мир, но и радикально изменило судьбы нескольких поколений.
Всё дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии.
Мы преклоняемся перед теми, кто остаётся в живых…
Тяжёлое время было и для мирных жителей. Об этом я узнала из рассказов своей бабушки, которая живёт в деревни Хутор. Она мне рассказала о том, что случилось:
« Для моей семьи война началась ещё в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Моему отцу дали орден Ленина за труд. Мы жили со страхом, потому что нам угрожали. Если мы не отдадим орден, то что-нибудь случиться с нашей семьёй. В сорок первом, когда началась война, Всех мужчин, забрали на фронт, за исключением инвалидов, стариков и тех мужчин, что нужны были для поддержания жизни в колхозе. В их количество попал и мой отец, так как он был председателем колхоза.
Как только немцы ворвались в Брест, отец и другие мужчины погнали скот к Днепру—там были наши солдаты. Я с матерью, трёхлетним братом и новорождённой сестрой ушли из деревни, а орден для сохранности оставили под кирпичом. Ходили по деревням, но нигде долго не оставались надолго. Люди боялись оставлять себя у себя, потому что, если бы нас нашли бы в их хате, то всех бы расстреляли. Мама это отлично понимала. Всё больше и больше мы ночевали в заброшенных домах, окопах, блиндажах или просто под открытым небом. Не было чего есть».
У бабушки потекли слёзы, но она дрожащим голосом продолжала:
« Помню, как сейчас, я несла Надюшу и услышала скрип двери, а потом голос женщины: « Деточка, иди сюда хоть молочка дам… маленькую хоть накормишь…». Я и пошла. Через полгода мы вернулись домой, и отец тоже вернулся. У сестры началась ветрянка, мама боялась, что она умрёт, но, слава богу, всё обошлось.
Через пол года отец пошёл в партизаны, и мы тоже решили уйти. Больше мы не смогли вернуться домой… Отец несколько раз приходил домой, что бы проверить всё ли в порядке. Его три раза забирали в плен то немцы, то партизаны. Каждый раз его избивали до смерти, требовали орден. Первый раз его отпустили через несколько дней. Второй раз его забрал за выкуп, мой дед Павел. Третий — уже после сожжения деревни — мама отдала орден, и отца отпустили. В сорок третьем году, летом, мы жили в куренях, на болоте. Под вечер, тринадцатого июня, все почти все жители пошли по домам. Мама тоже пошла домой, оставив нас на болоте. Когда она вернулась, то сказала, что пойдём домой завтра. Я, с примесью страха, была на седьмом небе от счастья как я долго мечтала положить голову на мягкую перину, хоть на часок. На утро вообще никого на болоте не стало, но мама ждала до последнего, как будто, что-то чувствовала. Мы все в один голос просили пойти по быстрей домой, даже сестрёнка что-то лепетала., но мама сказала, что будем здесь до обеда. Больше мы ничего не спрашивали. Когда мы собрались и стали выходить из болота… мама вдруг схватила Надюшу на руки, развернула меня с братом противоположную сторону, подталкивая нас впереди себя, в полголоса сказала, что бы мы бежали обратно. Мы бежали окольными путями обратно на болото. Когда мы прибежали, то в курениях уже были люди. Если честно, то я тогда не понимала, что случилось. Я считала себя взрослой и решила, что должна быть в курсе событий. Но сколько бы я не спрашивала, мне ничего не говорили. Тогда я решила пойти на разведку, когда я повернулась, чтобы незаметно уйти, то краем уха я слышала разговор взрослых, что пришли немцы и всех убивают. Они сидели, сколько людей спаслось, а, сколько не смогло, скольких убили, сколько живёлки и домов пропало. Наверное, люди хотели уберечь нас от шока, по этому ничего не говорили. Я тихонько вернулась и села на своё место и стала ждать. В соседнем уголке сидела бабушка и молилась, по её уже загрубевшим щекам катились слёзы боли, за души умерших и за души тех немецких солдат, которые пришли в нашу деревню, она просила Бога простить их.. когда она перестала молиться, бабушка обессилено положила руки на колени… подняла, затуманенные от душевной боли от слёз глаза к небу. Она долго смотрела в небо, как будто ждя какого-то знака свыше. Мне показалось, что что-то в небе сверкнуло. Я тихонько встала, подошла к бабушке и села подле её и мне хотелось её утешить, сказать что-нибудь, что бы она перестала плакать. Единственное, что я смогла придумать в ту горькую минуту это слова: « Бабушка не плачь, всё будет хорошо… ты только не плачь…» она перестала смотреть в небо и ласково взглянула на меня. Бабушка долго всматривалась в моё лицо и потом проговорила: « Я верю… тебе, внученька, верю…» она ещё раз ласково на меня взглянула, потом подняла глаза к небу и её губы начали безмолвно, что-то говорить. Теперь мне показалось, что теперь она уже не ждёт знака
свыше, а смотрит сквозь серо-голубую кромку неба и с кем-то разговаривает. А я сидела и ждала. Ждала только что? Я не знаю, что чего я ждала, наверное, я ждала, что вдруг взрослые поднимутся и скажут, что это всё розыгрыш, что никаких немцев здесь нет, что никого не убили, что папу не избивали до смерти и, что никакой войны не было и не будет, что сейчас придут люди, которых захватили в плен, и мы все выйдем с болота, пойдём по домам, и, как заведено, будем отмечать праздник. Люди встали и смотрели в одну точку, я тоже поднялась посмотреть, что там происходит. Матери, бабушки стояли безмолвно, по их щекам покатились слёзы. Молодые девушки улыбались, а мужчины просто смотрели в даль. От слез, они смогли проговорить только несколько слов, а слова, в основном, были одни и те же:
« Миленькие, родненькие, вы вернулись. Спасибо, тебе, Боже». Никто не верил своим глазам… Потом будто по единому гонгу сердца, они побежали к той точке, стали обнимать, целовать людей, которые пришли. Бабушка посмотрела на людей, а потом на меня, улыбнулась и стала снова молиться. Пришедшие люди рассказали, что немцы остались поджигать Пристарань, а их отправили в Останковчи — это был немецкий лагерь. Потом появились ещё люди. Вдали виднелись столбы дыма, но никто не хотел верить, что догорает наша деревня. В сердце каждый надеялся, что она не смогла сгореть, что Бог не дал ей сделать это, но это были лишь надежды…
Через несколько дней мы вернулись в сожженную деревню, что бы похоронить погибших и начать жизнь заново.
Мой отец умер в тысяча девятьсот сорок четвёртом году от многочисленных побоев и ран. Где орден я не знаю до сих пор…»
Бабушка замолчала, по её щекам катились большие капли слёз. Я была уверенна, что она снова прожила этот момент. У меня перед глазами проносились картинки, тех слов, что она произнесла. Мне показалось, что передо мной сидит та самая бабушка, что молилась за души людей и своих, и чужих.
Бабушка стёрла слёзы, загрубевшей от работы рукой, и посмотрела своим всегда ласковым взглядом.
А закончить можно только словами из стихотворения Роберта Рождественского:
« Вспомним всех поименно,
горем
вспомним
своим…
Это нужно—не мёртвым!
Это надо—живым!»
Мария Сетюкова-Кузнецова
Существует категория книг, равно, кажется, интересная и для взрослых, и для детей. Первое знакомство с этими книгами зачастую происходит в столь нежном возрасте, что свидание могло бы и не состояться, если бы на помощь не пришёл тихий мамин голос, озвучивший шуршащие страницы. С не меньшим интересом чтение происходит и много позже, в юном, зрелом и даже весьма пожилом возрасте. Так о чём же повествуют эти почти вневременные, почти универсальные тома? Они – о детстве.
Взрослый человек прочтёт (перечтёт) эти книги особым образом. И они помогут воскрешению памяти о его собственном детстве. А ребёнок, буквально раздираемый противоречиями своего переходного или предпереходного возраста, бесспорно, попытается сравнить опыт своего детства с чужим, находя иногда в почти параллельно выверенном, иногда – до неузнаваемости непохожем детстве ответы на свои жизненно важные вопросы. И, может быть, то, что сегодня кажется настоящей трагедией, в сравнении, в сопоставлении с чужим окажется лишь горестным переживанием – не более того.
Детство, конечно же, не чистый белый лист бумаги, бестревожно ожидающий перепачканной чернилами вечности руки судьбы. Скорее, это лист, уже исписанный симпатическими, проявляющимися на свету чернилами. На какие слова и абзацы попадут свет и тепло – дело случая. Но не только его. Этот свет может иметь разную природу. Например, свет, излучаемый чудесными классическими (и не только) книгами о детстве. Постараемся об этом не забыть.
Сколько героев скольких “детств”, просыпаясь поутру в пронизанной солнечными лучами или обесцвеченной хмурым рассветом комнате, неторопливо разглядывая потолок, встречали свой новый день? Примеров множество. Вот один из них.
“Просыпаясь в том дошкольном детстве, я долго лежала, разглядывая узоры на обоях, и Бог знает о чём думала. Потом, слушая детскую передачу, плавала где-то наверху, разглядывая мельчайшие трещины на потолке моей комнаты. Он был низковат, обшит крашеной белой фанерой с идущей поверх неё витой электропроводкой; прямо над моей кроватью в потолке притаилась особая трещинка в виде сидящей птички; она была изучена мной досконально. Мне казалось, что за ночь она всякий раз чуточку меняет своё положение…”
Это маленький отрывок из повести нашей современницы Марины Палей. Повесть называется «Поминовение» и наряду с другими прозаическими произведениями писательницы входит в книгу «Месторождение ветра» (СПб.: Лимбус Пресс, 1998). «Поминовение» открывает эту книгу, и именно это произведение хотелось бы рекомендовать старшеклассникам если не для изучения в классе, то хотя бы для списка дополнительной литературы.
Тому есть несколько причин. Проза Марины Палей – это хороший русский язык, чистый и простой по своей конструкции – не “мусорный”, как, наверное, сказали бы героини других её повестей и рассказов, так или иначе связанных с “темой коммуналки”. И в то же время это не нейтральное, не выхолощенное письмо, а язык конкретного писателя, узнаваемый и несущий в себе чувство стиля. (Не случайно книжка вышла в серии «Мастер».)
Кроме того, повесть, наряду со своей оригинальностью, очень традиционна и, да простит меня автор, очень “удобна” для учителя-словесника в том положительном смысле, что она буквально пропитана разного рода литературными аллюзиями, реминисценциями, ассоциациями. Да автор, собственно, этого и не скрывает, упоминая книги своего детства: “«Жизнь Арсеньева», «Детские годы Багрова-внука», «Детство» обоих Толстых и Гарина- Михайловского, и ещё множество прочих детств, отрочеств и юностей”.
Традиции и новаторство внутри автобиографической прозы о детстве в XIX–XX столетиях – чем не тема для долгого серьёзного разговора? Чем не тема для домашнего сочинения? Не станем, однако, надолго останавливаться на всех возможных способах подачи материала на уроке. Они у каждого словесника окажутся своими. Постараемся, насколько это возможно, ощутить тонкий аромат повествования.
В тексте Палей среди прочих встречается одна весьма любопытная мысль; мысль, как признаётся сама писательница, принадлежащая вовсе не ей, – “любовь требует праздности”. “«Любовь требует праздности», – говорили древние, подразумевая, что любовь – это такая трудная работа, для которой нужны все силы. Такой же праздности требует творчество – в том числе постижение мира своей души, а «праздность», то есть предельная сосредоточенность, предполагает свободу”.
Сейчас всерьёз заговорили об убыстрении темпа нашей жизни, практически об ускорении времени. Мы стараемся как можно больше успеть всего сделать. И вроде бы иногда нам это удаётся. Но в целом стали ли мы образованнее, добрее, терпимее, прибавляет ли это ускорение современному человеку мудрости и жизненной силы? Попробуем обратиться с этим вопросом к детям. К детям поколения сына Марины Палей, которая вспоминает своё “праздное” детство, свои трещинки-птички на потолке и обоях и с горечью задаёт – себе ли? нам ли? – вопрос: “Что же будет с моим сыном, свободы этой лишённым?”
“…Своего сына я вынуждена подымать чуть свет и тащить его, ещё сонного, тёплого, по длинному коммунальному коридору, он громко плачет, просит остаться дома, моё минутное умиление при виде его, розового, спящего, мгновенно улетучивается, я кричу шёпотом, чтобы он не смел кричать, сколько раз я тебе говорила, что ты разбудишь соседей, а мне потом разбираться; он плачет, я его умоляю, он плачет, я в отчаянье, он плачет, я его бью, он плачет и просит, чтобы я пришла за ним в ясельки раньше всех, я каждый раз успеваю прибежать только позже всех, каждый раз говоря какие-то не свои слова нянечкам и боясь поднять на них глаза… слава Богу, он ничего не понимает и, сияя, благодарит свою мамочку за то, что она пришла «раньше всех». У нас есть ещё часа полтора вольной жизни (до сна), то есть ровно столько, чтобы жалость опять уступила место тупому животному отчаянию, когда постоянные «нельзя» в сторону ребёнка и постоянные «извините» в сторону соседей рождают электрическую дугу. Воспитание ребёнка, состоящее из кормёжки, санитарных мероприятий и лечения, заканчивается загоном в постель…”
При подобном – не правда ли, узнаваемом? – образе жизни могут ли быть у ребёнка неторопливые, “праздные”, свободные, созерцательные минуты, не говоря уже о часах, днях…
Некий элемент созерцательности и в философском (как процесс непосредственного восприятия действительности), и в житейском (как погружённость в бездеятельные наблюдения, пассивность) аспектах между тем очень органичен любому детству, в том числе и сегодняшнему. Изгонять его, искоренять вовсе не стоит. Напротив, во многих, затравленных бешеным темпом времени детях его следует культивировать. Попробуем прямо сейчас, на уроке, задать нашим ученикам простые, но, вероятно, могущие показаться некоторым нелепыми, вопросы: кто из них, когда в последний раз разглядывал потолок, верхушки деревьев, облака и тучи на небе, звёзды; кто может без труда описать вид из окна своей комнаты, пугающе однообразный, но и вечно меняющийся вместе с изменчивой погодой?
Мысль о праздности, неторопливости, спокойной наблюдательности, конечно, далеко не единственная в повести. Мы вычленили её достаточно произвольно. Кажется, никогда не утихнут споры о том, кто симпатичней: Илюша Обломов или Андрюша Штольц? Это, разумеется, дело вкуса. Лишь предостережём от крайностей и лишний (нелишний?) раз вспомним, что истина, как правило, располагается посередине. Как, наверное, было бы славно, если бы с детских лет человек привык бы, научился чередовать созерцание-осмысление с деловитостью, шустростью и жаждой деятельности.
Может быть, если бы нас поменьше торопили и дёргали в детстве, мы уже тогда смогли бы, успели бы решить многие “вечные” вопросы, которые появляются в тот же час, что и мы появляемся на свет… Дом Марины располагается относительно недалеко от кладбища. “Даже само то направление пространства я не любила, оно вызывало у меня смутную тоску и тревогу”. Эта “смутная тоска и тревога”, беспокойство, страх, неуют, холод, пронзительная душевная обнажённость через десятилетия обнаружатся в Маринином сыне. Ведь, по бунинскому замечанию, “люди совсем не одинаково чувствительны к смерти”. “Мама, а все умирают?” “Мама, а я потом снова рожусь у тебя сыночком?” Как вылечить, утолить, заглушить страх смерти, если ты именно из породы “чувствительных” к ней? Может быть, лекарство стоит поискать в том же созерцательном отношении к жизни, в творческом её осмыслении, в наблюдениях за природой, где смерть – это логическое завершение и в этом смысле – продолжение жизни. Может быть, права Марина, утешая ребёнка: “Мы никуда не исчезаем, просто будем потом «травой и сосной»… морем и птицей”? Может быть, так оно и будет? Но, чтобы поверить в это, надо множество раз, никуда не торопясь и удобно расположившись, любоваться травой, сосной, морем и птицей. Это не будет даром потраченное время.
Рефреном повести звучат слова: “Успеть вернуть хотя бы малые долги”. Возвращать долги памяти, но, возвращая, при этом всё же не возвращать их до самого конца, оставляя себе, как для растопки очага, слово ли, запах ли, шуршащий ли обрывок письма. Долгий огонь жизни питается памятью. “Воспоминания, – пишет Бунин, – нечто столь тяжкое и страшное, что существует даже особая молитва о спасении от них”. Сейчас мы говорим о тех людях, в которых всегда, в любом – пожилом или юном – возрасте свежа и бесконечна память детства. Кажется, покопайся в ней, как в волшебном ящике с ёлочными игрушками, и найдёшь ответы на все вопросы… “Разве мы можем любить то место, где перед нами безжалостно обнажили природу жизни?” Любить – не любить, но таскать за собой, как улитка, свой Дом – свою Память – приговорены, по-видимому, на всю жизнь. Только большинство таскает свой Дом почти бессмысленно, как балласт. И лишь некоторые живут в нём – в прямом или переносном смысле – всю жизнь.
“И только теперь, когда Дом продан и утрачен мною навеки, я чувствую его, как никогда…”
Тема Дома – ещё одна сквозная тема повести. «Поминовение» начинается с того, что героиня спит и видит сон.
“Зимняя дорога. Ровная, твёрдая, гладкая: белый фарфор.
Она лишена земных вех и примет. Это просто лента из ниоткуда в никуда…
И я иду по этой дороге…
Внезапно я подымаю глаза.
Прямо передо мной стоит Дом”.
Если бы Дом был всегда сусальной уютной дачей-избушкой, мирно затерявшейся в пригороде Ленинграда и в окружении весёлых ручных белок тихо доживающей свой добрый век…
Если бы дом был нелепым, грязным, истеричным пристанищем, “мрачным корнем несчастий всей нашей семьи”, с неудачливой матерью, затравленной бабкой и полусумасшедшим дедом…
Но Дом, как всякий живой организм, соединял в себе одновременно множество разных обличий. И спустя много лет, уже почти не существуя для героини в физическом, материальном смысле, продолжал манить каждой своей родной, милой сердцу трещинкой, запахами бабушкиной стряпни (а главным образом, наверное, теми ощущениями, мыслями, что почти автоматически вставали за своими осязаемыми предвестниками), но при первом же свидании Дом так и норовил отправить в одну из многочисленных выгребных ям, выкопанных в немыслимом количестве дедом (злым духом Дома?), и никогда не давал перелистать страницы воспоминаний с нужной скоростью.
Дом в повести пишется только с большой буквы. И дело тут не в каком-то особенном уважении или в отстранённости, обусловленной временем. Просто Дом – имя собственное. Это некое существо, напевшее в своё время маленькой девочке незамысловатый мотивчик. Девочка выросла, а мелодия всё звенит в ушах то громче, то приглушённей, но не смолкает.
Итак, что же такое детство? Это время подготовки к взрослой, главной жизни, время накопления сил, витаминов и простейших, но самых необходимых знаний? Или детство – это самая важная всей жизни пора? Её лучший камертон? Одним ближе окажется первое определение, другим – второе. Помните, в нашем детстве большинство сверстников говорило, что они хотят побыстрее вырасти, чтобы стать космонавтами, учителями, пожарниками и мороженщиками. Но всегда находился кто-нибудь, тихо бубнивший себе под нос, что хочет всегда быть маленьким. И вовсе необязательно это был случай безнадёжного инфантилизма. Может быть, просто – детской мудрости, понимания, куда спешить, если можно думать о серьёзном уже сейчас.
Сердцем помню только детство:
Всё другое – не моё.
Эти бунинские строки стали эпиграфом повести. Быть может, для кого-то они станут прелюдией к размышлению.
Что гибель нам?
Мы даже смерти выше,
В могилах мы построились в отряд
И ждем приказа нового. И пусть
Не думают, что мертвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.
Н.Майоров
Ты не знаешь, сын мой, что такое война…
В.Занадворов
22 июня 1941 года ровно в 4 часа фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на Советский Союз. Так началась Великая Отечественная война, продолжавшаяся 1418 дней и ночей.
Я не слышала разрывов снарядов, бомб, не ждала с фронта деда или отца, мне не пришлось пережить ужасов войны. Но каждый год, приходя к памятнику воинам- односельчанам, погибшим в годы войны, я вижу слезы на глазах ветеранов, пожилых женщин, переживших войну. Они не дождались с фронта своих близких, защищавших Родину от врага. Но эти люди ни на минуту не теряли веры в Победу – именно она, эта вера, и помогла им пережить годы войны – страшные, суровые, голодные годы.
На вопрос: что заставляет ее писать о войне, знаменитая поэтесса Юлия Друнина ответила: «Память сердца…» Именно память сердца не дает и нам забыть те военные годы.
Прошло 66 лет с тех пор, как закончилась Великая Отечественная война, но эхо ее до сих пор не затихает в людских душах. У времени своя память…
Мы не имеем права забыть ужасы этой войны, чтобы она не повторилась вновь, не имеем права забыть тех солдат, которые погибли ради нашего счастливого детства, нашего светлого будущего.
Жила в селе Бурук Пальчик Евдокия Григорьевна, пережившая революцию, Великую Отечественную войну, пережившая смерть детей и похоронку на мужа, Пальчик Андрея Федоровича. Много интересного знала и рассказывала эта старая женщина, оставшаяся вдовой в 43 года.
Ее муж, Пальчик Андрей Федорович, погиб в 1941 году. Он родился в селе Бурук в 1908 году и прожил всего 33 года…
Что можно рассказать о такой до обидного короткой жизни? Все, как у всех: родил, рос, окончил, работал…
Но между датами рождения и смерти вместилась далеко не простая судьба человека, мечтающего растить детей, дать им образование. Этой мечте осуществиться не удалось.
До армии Андрей Федорович работал трактористом, затем – бригадиром полеводческой бригады. Сразу же на второй день войны , 23 июня 1941 года, получил повестку из военкомата с отправкой на фронт.
«Провожали на войну в тот день многих,- рассказывала Евдокия Григорьевна,- столько было слез, не верилось, что наши родные уходят на войну. А мы, женщины, оставались одни – с детьми, со своими думами, болью».
Так же, как все, уходившие на фронт, мужчины, покидая родные края, верили в лучшее, верили, что война долго не продлится и скоро вернутся они домой… И Андрей, обняв жену и шестерых детей, (младшему из которых было всего полтора годика), сказал: « Я обязательно вернусь. Я не могу не вернуться: мне нужно растить детей. А ты, Дуся, не плачь, береги детей и жди».
Вместе со своими односельчанами он ушел, ушел и не вернулся. А в декабре 1941 года в небольшое село Иркутской области Куйтунского района пришла первая похоронка, в которой говорилось: «Уважаемая Евдокия Григорьевна! Ваш муж, Пальчик Андрей Федорович, геройски пал смертью храбрых под Ленинградом…»
Дмитрий Андреевич, сын Андрея Федоровича, вспоминал: «Мне было 4 года, но я хорошо помню тот день, когда почтальон принес похоронку. Помню, потому что такое забыть нельзя. Народу набилось полный дом. Женщины плакали, вспоминали своих мужей, детей, находившихся на фронте. Все молчали, и стояла такая страшная непривычная тишина».
Женщины окружили жену Андрея, а она, окаменевшая, сидела, еще до конца не осознав, что стала вдовой, молодой вдовой с шестью детьми на руках.
Дети окружили мать и, видя, что по ее лицу текут слезы, тоже заплакали, прижавшись к ней и цепляясь за подол юбки. Старшей дочери было в то время 15 лет, младшему – полтора года. Все заботы легли на плечи Евдокии Григорьевны. И потянулась вдовья – для нее – и сиротская жизнь – для детей.
Семья Пальчик была самой бедной в деревне. Дмитрий Андреевич со слезами на глазах вспоминал, как глубокой осенью он вместе со старшими братьями собирал колоски, выкапывал из земли гнилую картошку. Несмотря ни на что – выжили…
А после войны, спустя несколько лет, из соседнего села Алкин в Бурук приехал однополчанин Андрея, который рассказал о том, что он лежал вместе с мужем Евдокии Григорьевны в госпитале, рассказал о его смерти. «Вот тогда только мама осознала,- вспоминал Дмитрий Андреевич,- что отец действительно погиб, что ждать некого. Я помню, как она прижимала нас к себе и повторяла: « Как же мы теперь?»
Однополчанин Андрея Федоровича рассказал, что их подразделение оказалось на заминированном немцами поле. Андрею Федоровичу оторвало обе ноги; в госпиталь доставили его быстро, где он скончался от ран. Умер без мучений, но земляку успел рассказать о том, что дома, в далекой деревушке, ждут его жена и шестеро детей. И последними его словами были слова: как же они теперь?
…Ушла в прошлое война, но память о ней передается из поколения в поколение. И пока будет жива «память сердца» русский народ не забудет жестокой, бесчеловечной войны. И хочется сказать всем Ветеранам Великой Отечественной войны, Ветеранам тыла, вдовам, детям- всем, пережившим суровое военное время: низкий поклон вам от нас, поколения 21 века!
Спасибо вам, отцы и матери, и деды,
Всем, кто врага штыком и пулей бил,
И тем, кто приближая День Победы
По суткам из цехов не выходил!
Спасибо женщинам, трудившимся на нивах
осиротевших сел и деревень
Спасибо вам за праздник наш счастливый,
За этот трудный, но прекрасный день!
Автор: Борзенкова Татьяна, ученица 9 класса МКОУ Барлукская СОШ
Руководитель: Шашлова Светлана Ивановна- учитель русского языка и литературы
Память
сердца
Мария Сетюкова-Кузнецова
Существует
категория книг, равно, кажется, интересная и для взрослых, и для детей. Первое
знакомство с этими книгами зачастую происходит в столь нежном возрасте, что
свидание могло бы и не состояться, если бы на помощь не пришёл тихий мамин
голос, озвучивший шуршащие страницы. С не меньшим интересом чтение происходит и
много позже, в юном, зрелом и даже весьма пожилом возрасте. Так о чём же
повествуют эти почти вневременные, почти универсальные тома? Они – о детстве.
Взрослый
человек прочтёт (перечтёт) эти книги особым образом. И они помогут воскрешению
памяти о его собственном детстве. А ребёнок, буквально раздираемый
противоречиями своего переходного или предпереходного возраста, бесспорно,
попытается сравнить опыт своего детства с чужим, находя иногда в почти
параллельно выверенном, иногда – до неузнаваемости непохожем детстве ответы на
свои жизненно важные вопросы. И, может быть, то, что сегодня кажется настоящей
трагедией, в сравнении, в сопоставлении с чужим окажется лишь горестным
переживанием – не более того.
Детство,
конечно же, не чистый белый лист бумаги, бестревожно ожидающий перепачканной
чернилами вечности руки судьбы. Скорее, это лист, уже исписанный симпатическими,
проявляющимися на свету чернилами. На какие слова и абзацы попадут свет и тепло
– дело случая. Но не только его. Этот свет может иметь разную природу.
Например, свет, излучаемый чудесными классическими (и не только) книгами о
детстве. Постараемся об этом не забыть.
Сколько героев
скольких “детств”, просыпаясь поутру в пронизанной солнечными лучами или
обесцвеченной хмурым рассветом комнате, неторопливо разглядывая потолок,
встречали свой новый день? Примеров множество. Вот один из них.
“Просыпаясь в
том дошкольном детстве, я долго лежала, разглядывая узоры на обоях, и Бог знает
о чём думала. Потом, слушая детскую передачу, плавала где-то наверху,
разглядывая мельчайшие трещины на потолке моей комнаты. Он был низковат, обшит
крашеной белой фанерой с идущей поверх неё витой электропроводкой; прямо над
моей кроватью в потолке притаилась особая трещинка в виде сидящей птички; она
была изучена мной досконально. Мне казалось, что за ночь она всякий раз чуточку
меняет своё положение…”
Это маленький
отрывок из повести нашей современницы Марины Палей. Повесть называется
«Поминовение» и наряду с другими прозаическими произведениями писательницы
входит в книгу «Месторождение ветра» (СПб.: Лимбус Пресс, 1998). «Поминовение»
открывает эту книгу, и именно это произведение хотелось бы рекомендовать
старшеклассникам если не для изучения в классе, то хотя бы для списка
дополнительной литературы.
Тому есть
несколько причин. Проза Марины Палей – это хороший русский язык, чистый и
простой по своей конструкции – не “мусорный”, как, наверное, сказали бы героини
других её повестей и рассказов, так или иначе связанных с “темой коммуналки”. И
в то же время это не нейтральное, не выхолощенное письмо, а язык конкретного
писателя, узнаваемый и несущий в себе чувство стиля. (Не случайно книжка вышла
в серии «Мастер».)
Кроме того,
повесть, наряду со своей оригинальностью, очень традиционна и, да простит меня
автор, очень “удобна” для учителя-словесника в том положительном смысле, что
она буквально пропитана разного рода литературными аллюзиями, реминисценциями,
ассоциациями. Да автор, собственно, этого и не скрывает, упоминая книги своего
детства: “«Жизнь Арсеньева», «Детские годы Багрова-внука», «Детство» обоих
Толстых и Гарина- Михайловского, и ещё множество прочих детств, отрочеств и
юностей”.
Традиции и
новаторство внутри автобиографической прозы о детстве в XIX–XX столетиях – чем
не тема для долгого серьёзного разговора? Чем не тема для домашнего сочинения?
Не станем, однако, надолго останавливаться на всех возможных способах подачи
материала на уроке. Они у каждого словесника окажутся своими. Постараемся,
насколько это возможно, ощутить тонкий аромат повествования.
В тексте Палей
среди прочих встречается одна весьма любопытная мысль; мысль, как признаётся
сама писательница, принадлежащая вовсе не ей, – “любовь требует праздности”.
“«Любовь требует праздности», – говорили древние, подразумевая, что любовь –
это такая трудная работа, для которой нужны все силы. Такой же праздности
требует творчество – в том числе постижение мира своей души, а «праздность», то
есть предельная сосредоточенность, предполагает свободу”.
Сейчас всерьёз
заговорили об убыстрении темпа нашей жизни, практически об ускорении времени.
Мы стараемся как можно больше успеть всего сделать. И вроде бы иногда нам это
удаётся. Но в целом стали ли мы образованнее, добрее, терпимее, прибавляет ли
это ускорение современному человеку мудрости и жизненной силы? Попробуем
обратиться с этим вопросом к детям. К детям поколения сына Марины Палей,
которая вспоминает своё “праздное” детство, свои трещинки-птички на потолке и
обоях и с горечью задаёт – себе ли? нам ли? – вопрос: “Что же будет с моим
сыном, свободы этой лишённым?”
“…Своего сына
я вынуждена подымать чуть свет и тащить его, ещё сонного, тёплого, по длинному
коммунальному коридору, он громко плачет, просит остаться дома, моё минутное
умиление при виде его, розового, спящего, мгновенно улетучивается, я кричу
шёпотом, чтобы он не смел кричать, сколько раз я тебе говорила, что ты
разбудишь соседей, а мне потом разбираться; он плачет, я его умоляю, он плачет,
я в отчаянье, он плачет, я его бью, он плачет и просит, чтобы я пришла за ним в
ясельки раньше всех, я каждый раз успеваю прибежать только позже всех, каждый
раз говоря какие-то не свои слова нянечкам и боясь поднять на них глаза…
слава Богу, он ничего не понимает и, сияя, благодарит свою мамочку за то, что
она пришла «раньше всех». У нас есть ещё часа полтора вольной жизни (до сна),
то есть ровно столько, чтобы жалость опять уступила место тупому животному отчаянию,
когда постоянные «нельзя» в сторону ребёнка и постоянные «извините» в сторону
соседей рождают электрическую дугу. Воспитание ребёнка, состоящее из кормёжки,
санитарных мероприятий и лечения, заканчивается загоном в постель…”
При подобном –
не правда ли, узнаваемом? – образе жизни могут ли быть у ребёнка неторопливые,
“праздные”, свободные, созерцательные минуты, не говоря уже о часах, днях…
Некий элемент
созерцательности и в философском (как процесс непосредственного восприятия
действительности), и в житейском (как погружённость в бездеятельные наблюдения,
пассивность) аспектах между тем очень органичен любому детству, в том числе и
сегодняшнему. Изгонять его, искоренять вовсе не стоит. Напротив, во многих,
затравленных бешеным темпом времени детях его следует культивировать. Попробуем
прямо сейчас, на уроке, задать нашим ученикам простые, но, вероятно, могущие
показаться некоторым нелепыми, вопросы: кто из них, когда в последний раз
разглядывал потолок, верхушки деревьев, облака и тучи на небе, звёзды; кто
может без труда описать вид из окна своей комнаты, пугающе однообразный, но и
вечно меняющийся вместе с изменчивой погодой?
Мысль о
праздности, неторопливости, спокойной наблюдательности, конечно, далеко не
единственная в повести. Мы вычленили её достаточно произвольно. Кажется,
никогда не утихнут споры о том, кто симпатичней: Илюша Обломов или Андрюша
Штольц? Это, разумеется, дело вкуса. Лишь предостережём от крайностей и лишний
(нелишний?) раз вспомним, что истина, как правило, располагается посередине.
Как, наверное, было бы славно, если бы с детских лет человек привык бы,
научился чередовать созерцание-осмысление с деловитостью, шустростью и жаждой
деятельности.
Может быть,
если бы нас поменьше торопили и дёргали в детстве, мы уже тогда смогли бы,
успели бы решить многие “вечные” вопросы, которые появляются в тот же час, что
и мы появляемся на свет… Дом Марины располагается относительно недалеко от
кладбища. “Даже само то направление пространства я не любила, оно вызывало у
меня смутную тоску и тревогу”. Эта “смутная тоска и тревога”, беспокойство,
страх, неуют, холод, пронзительная душевная обнажённость через десятилетия
обнаружатся в Маринином сыне. Ведь, по бунинскому замечанию, “люди совсем не
одинаково чувствительны к смерти”. “Мама, а все умирают?” “Мама, а я потом
снова рожусь у тебя сыночком?” Как вылечить, утолить, заглушить страх смерти,
если ты именно из породы “чувствительных” к ней? Может быть, лекарство стоит
поискать в том же созерцательном отношении к жизни, в творческом её осмыслении,
в наблюдениях за природой, где смерть – это логическое завершение и в этом
смысле – продолжение жизни. Может быть, права Марина, утешая ребёнка: “Мы
никуда не исчезаем, просто будем потом «травой и сосной»… морем и птицей”?
Может быть, так оно и будет? Но, чтобы поверить в это, надо множество раз,
никуда не торопясь и удобно расположившись, любоваться травой, сосной, морем и
птицей. Это не будет даром потраченное время.
Рефреном
повести звучат слова: “Успеть вернуть хотя бы малые долги”. Возвращать долги
памяти, но, возвращая, при этом всё же не возвращать их до самого конца,
оставляя себе, как для растопки очага, слово ли, запах ли, шуршащий ли обрывок
письма. Долгий огонь жизни питается памятью. “Воспоминания, – пишет Бунин, –
нечто столь тяжкое и страшное, что существует даже особая молитва о спасении от
них”. Сейчас мы говорим о тех людях, в которых всегда, в любом – пожилом или
юном – возрасте свежа и бесконечна память детства. Кажется, покопайся в ней,
как в волшебном ящике с ёлочными игрушками, и найдёшь ответы на все вопросы…
“Разве мы можем любить то место, где перед нами безжалостно обнажили природу
жизни?” Любить – не любить, но таскать за собой, как улитка, свой Дом – свою
Память – приговорены, по-видимому, на всю жизнь. Только большинство таскает
свой Дом почти бессмысленно, как балласт. И лишь некоторые живут в нём – в
прямом или переносном смысле – всю жизнь.
“И только
теперь, когда Дом продан и утрачен мною навеки, я чувствую его, как никогда…”
Тема Дома – ещё
одна сквозная тема повести. «Поминовение» начинается с того, что героиня спит и
видит сон.
“Зимняя дорога.
Ровная, твёрдая, гладкая: белый фарфор.
Она лишена
земных вех и примет. Это просто лента из ниоткуда в никуда…
И я иду по этой
дороге…
Внезапно я
подымаю глаза.
Прямо передо
мной стоит Дом”.
Если бы Дом был
всегда сусальной уютной дачей-избушкой, мирно затерявшейся в пригороде
Ленинграда и в окружении весёлых ручных белок тихо доживающей свой добрый
век…
Если бы дом был
нелепым, грязным, истеричным пристанищем, “мрачным корнем несчастий всей нашей
семьи”, с неудачливой матерью, затравленной бабкой и полусумасшедшим дедом…
Но Дом, как
всякий живой организм, соединял в себе одновременно множество разных обличий. И
спустя много лет, уже почти не существуя для героини в физическом, материальном
смысле, продолжал манить каждой своей родной, милой сердцу трещинкой, запахами
бабушкиной стряпни (а главным образом, наверное, теми ощущениями, мыслями, что
почти автоматически вставали за своими осязаемыми предвестниками), но при первом
же свидании Дом так и норовил отправить в одну из многочисленных выгребных ям,
выкопанных в немыслимом количестве дедом (злым духом Дома?), и никогда не давал
перелистать страницы воспоминаний с нужной скоростью.
Дом в повести
пишется только с большой буквы. И дело тут не в каком-то особенном уважении или
в отстранённости, обусловленной временем. Просто Дом – имя собственное. Это
некое существо, напевшее в своё время маленькой девочке незамысловатый
мотивчик. Девочка выросла, а мелодия всё звенит в ушах то громче, то
приглушённей, но не смолкает.
Итак, что же
такое детство? Это время подготовки к взрослой, главной жизни, время накопления
сил, витаминов и простейших, но самых необходимых знаний? Или детство – это
самая важная всей жизни пора? Её лучший камертон? Одним ближе окажется первое
определение, другим – второе. Помните, в нашем детстве большинство сверстников
говорило, что они хотят побыстрее вырасти, чтобы стать космонавтами, учителями,
пожарниками и мороженщиками. Но всегда находился кто-нибудь, тихо бубнивший
себе под нос, что хочет всегда быть маленьким. И вовсе необязательно это был
случай безнадёжного инфантилизма. Может быть, просто – детской мудрости,
понимания, куда спешить, если можно думать о серьёзном уже сейчас.
Сердцем помню
только детство:
Всё другое – не
моё.
Эти бунинские
строки стали эпиграфом повести. Быть может, для кого-то они станут прелюдией к
размышлению.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/