Сочинение на тему противоречия эпохи в поэзии серебряного века
10 вариантов
В начале XX века поэзия расцветает в своем неповторимом многоголосье и разноцветье. Один из лидеров русского символизма, талантливый поэт Бальмонт, в 1902 году восклицает: «будем как солнце!». Бальмонт представляет собой натуру впечатлительную, артистичную, романтическую, вместе с тем ранимую и будучи максималистом, он предъявляет завышенные требования к бытию людей. В центре мира у него Солнце, как источник жизни, света и совести.
В его стихах звучит музыка, слышно журчание весенних ручьев, видны искрящиеся солнечные блики. В них есть одухотворенность, грусть и надежда:
«Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня… …
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор».
В статье «О лирике» А.Блок говорит о поэте так: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну».
Очень проникновенно говорит об известном поэте И.Анненском Н.Гумилев:
«Был Иннокентий Анненский последний
Из царскосельских лебедей…»
Вот как звучат строки,«пленительные и странные», самого поэта И.Анненского:
«Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, что я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света».
Основной темой в творчестве еще одного поэта «серебряного века» М.Кузьмина стала любовь. Известный литературовед П.Н.Медведев пишет об этом так: «Любовь Кузмина — тихая, музыкальная, как бы лунная. Она вся — в трепете ласковых предчувствий, она — ожидание нежности».
«Моя душа в любви не кается —
Она светла и весела,
Какой покой ко мне спускается!
Зажглися звезды без числа.
И я стою перед лампадами,
Смотря на близкий милый лик.
Не властен лед над водопадами,
Любовных вод родник велик».
Необыкновенна поэзия Николая Гумилева, она «напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства» (В.Иванов). Он побывал в других странах, был знаменит, много в жизни испытал и изведал, он не принимал «протестантский прибранный рай», и когда он достиг, по своему высказыванию «середины странствия земного», погибает в расцвете творческих сил. Для молодых людей, которые вступают в жизнь, Н.Гумилев может стать достойным примером в умении преодолевать преграды, страстным желанием доказать себе и другим, что человек может достигнуть поставленной цели. Он сотворил себя сам: будучи слабым физически – становится сильным, будучи неуверенным в себе – смог утвердиться, будучи неизвестным – становится знаменитым поэтом. Он считает, что:
«Быстрокрылых ведут капитаны —
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пылью затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь…»
Нет ничего удивительного в том, что именно Н.Гумилев объединяет вокруг себя 26 разных поэтов и становится во главе нового направления, которое зародилось в 10-20-х годах XX столетия, и носило название «акмеизм». В переводе с греческого «акме» —
«высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора», а также, по словам Н. Гумилева «мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь».
Другой поэт – С.Городецкий – поэтически обрисовал это положение такими строками:
«Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных пшик, и ветхой мглы.
Вот первый подвиг.
Подвиг новый — Живой земле пропеть хвалы».
«Колумбом новых поэтических материков» Маяковский называет В.Хлебникова, одного из ведущих участников футуристического течения. Его жизнь была на редкость не устроенная, полубродячая, безденежная. Он сам называл себя йогом, дервишем, марсианином. Свое творчество создавал на основе собственных теорий, очень своеобразно, создавал новые слова, основываясь на возможности возникновения новых из родственных слов.
Есть еще один поэт, о котором мне хотелось бы сказать – Максимилиан Волошин. Вначале он привлек мое внимание своими изящными, мелодичными, легкими стихами:
«И мир как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод».
Впоследствии – своей жизненной программой, очень глубокой, основой которой является стремление.
«Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить».
Но наиболее сильное потрясение у меня вызвали его стихи из цикла «Пути России». В них поэт пытается осмыслить прошлое России и предугадать ее будущее. В этом цикле описывается и восстание Степана Разина, и смутное время, и гражданская война и революция. М.Волошин о трагизме судьбы Родины:
«О камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! Я ведаю ваш счет.
Трагична и судьба россиян:
«Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел — человек».
Гражданская война и события 1917 года еще с большей силой обрушились на Россию:
«Брали на мушку», «ставили к стенке»,
«Списывали в расход» —
Так изменялись из года в год
Речи и быта оттенки.
«Хлопнуть», «гробить», «отправить на шлепку».
«К Духонину в штаб», «разменять» —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку».
В 20-х годах М.Волошин живет в Крыму, там особенно остро воспринимаются противоречия эпохи, трагизм усобицы: Крым переходит из рук в руки, а в зиму 1921-1922 года начинается голод. Его стихи 1921-го года: «Красная пасха», «Терминология» и многие другие» — крик человека, который взывает к совести и гуманизму обезумевших людей:
«С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгонят на темный двор…
… Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русской песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть».
Так и приходят на ум строки великого Пушкина: “Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…”
Очень трудно оставаться человеком в это трудное, жестокое время. Свое отношение, свою мораль М. Волошин выражает в стихотворении “Доблесть поэта”:
«Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином».
Не покидает М.Волошина вера в то, что «из преступлений, исступлений возникает праведная Русь». Будучи поэтом и гуманистом, он до последнего остается со своей Родиной, разделяя ее судьбу и отдавая ей голос своей правды и совести:
«Может быть, такой лее жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь!
И на дне своих подвалов стану
Иль в кровавой луже поскользнусь
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой —
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!»
Перед нами прошла целая плеяда поэтов «серебряного века», со своим виденьем мира, со своими, чаще всего трагическими судьбами. Возможно, не все мы можем понять в их творчестве, но невозможно не увидеть их талант, их неординарность. Как и невозможно их творчество оградить рамками какого-то одного литературного направления: футуризма, акмеизма или символизма. Для нас, читателей нового века, их мастерство слова, их глубина мысли, их умение осмыслить движение души, жизнь , а также историческая и гражданская проблематика в их произведениях, характеризуют поэтов серебряного века намного глубже и шире. Их поэзия, дошедшая до нас сквозь время, стала радостью, новым открытием мира, утверждением величия и высоким стремлением души русской поэзии.
ПОЭЗИЯ “СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА”
ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ И ВЗГЛЯДЫ НА НИХ.
“Серебряный век “русской поэзии — это название стало устойчивым для обозначения русской поэзии конца XIX – начала XX века. Оно дано было по аналогии с золотым веком — так называли начало XIX века, пушкинское время. О русской поэзии “серебряного века” существует обширная литература — о ней очень много писали и отечественные, и зарубежные исследователи, в т. ч. такие крупные ученые, как В.М. Жирмунский , В. Орлов, Л.К. Долгополов, продолжают писать М.Л. Гаспаров, Р.Д. Тименчик, Н.А. Богомолов и многие другие. Об этой эпохе изданы многочисленные воспоминания — например, В. Маяковского ( “ На Парнасе серебряного века”), И Одоевцевой (“ На берегах Невы”) , трехтомные воспоминания А. Белого; издана книга “Воспоминания о серебряном веке”.
Русская поэзия “серебряного века” создавалась в атмосфере общего культурного подъема как значительнейшая его часть . Характерно, что в одно и то же время в одной стране могли творить такие ярчайшие таланты, как А.Блок и В.Маяковский, А.Белый и В.Ходасевич. Этот список можно продолжать и продолжать. В истории мировой литературы это явление было уникальным.
Конец XIX — начало XX в. в России — это время перемен, неизвестности и мрачных предзнаменований, это время разочарования и ощущения приближения гибели существующего общественно-политического строя. Все это не могло не коснуться и русской поэзии. Именно с этим связано возникновение символизма.
Символизм был явлением неоднородным, объединившим в своих рядах поэтов, придерживавшихся самых разноречивых взглядов. Одни из символистов, такие, как Н.Минский, Д.Мережковский, начинали свой творческий путь как представители гражданской поэзии, а затем стали ориентироваться на идеи “богостроительства” и “ религиозной общественности”. “Старшие символисты” резко отрицали окружающую действительность, говорили миру “нет”:
Я действительности нашей не вижу,
Я не знаю нашего века…
(В.Я.Брюсов)
Земная жизнь лишь “сон”, ” тень” Реальности противопоставлен мир мечты и творчества — мир, где личность обретает полную свободу:
Есть одна только вечная заповедь — жить.
В красоте, в красоте несмотря ни на что.
(Д.Мережковский )
Реальная жизнь изображается как безобразная, злая, скучная и бессмысленная. Особое внимание проявляли символисты к художественному новаторству — преобразованию значений поэтического слова, развитию ритмики, рифмы и т.д. “старшие символисты” еще не создают систему символов ; Они — импрессионисты, которые стремятся передать тончайшие оттенки настроений, впечатлений. Слово как таковое для символистов утратило цену. Оно стало ценным только как звук, музыкальная нота, как звено в общем мелодическом построении стихотворения.
Новый период в истории русского символизма (1901– 1904) совпал с началом нового революционного подъема в России. Пессимистические настроения, навеянные эпохой реакции 1980-х — начала 1890-х гг. и философией А.Шопенгауэра, уступают место предчувствиям “неслыханных перемен”. На литературную арену выходят “младшие символисты” — последователи философа-идеалиста и поэта Вл.Соловьева., представлявшего, что старый мир на грани полной погибели, что в мир входит божественная Красота (Вечная Женственность, Душа Мира) , которая должна “спасти мир”, соединив небесное (божественное)начало жизни с земным, материальным, создать “царство божие на земле”:
Знайте же: Вечная Женственность ныне
В теле нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем новой богини
Небо слилося с пучиною вод.
(Вл.Соловьев)
Особенно привлекают любовь , — эротика во всех ее проявлениях , начиная с чисто-земного сладострастия и кончая романтическим томлением о Прекрасной Даме, Госпоже, Вечной Женственности, Незнакомке… Эротизм неизбежно переплетен с мистическими переживаниями. Любят поэты-символисты и пейзаж ,но не как таковой , а опять-таки как средство , как средство выявить свое настроение .Поэтому так часто в их стихотворениях русская, томительно-грустная осень, когда нет солнца, а если есть, то с печальными блеклыми лучами, тихо шуршат падающие листья, все окутано дымкой чуть-чуть колышущегося тумана. Излюбленным мотивом “младших символистов” является город. Город — живое существо с особой формой, особым характером, зачастую это “город-Вампир” , “Спрут”, сатанинское наваждение, место безумия, ужаса ; город — символ бездушия и порока. (Блок,Сологуб, Белый, С.Соловьев, в значительной степени Брюсов) .
Годы первой русской революции (1905-1907) вновь существенно изменяют лицо русского символизма. Большинство поэтов откликаются на революционные события. Блок создает образы людей нового, народного мира. В.Я. Брюсов пишет знаменитое стихотворение “Грядущие гунны”, где прославляет неизбежный конец старого мира, к которому, однако, причисляет и себя, и всех людей старой, умирающей культуры. Ф.К.Сологуб создает в годы революции книгу стихотворений “Родине” (1906), К.Д. Бальмонт — сборник “Песни мстителя”(1907), изданные в Париже и запрещенные в России, и т.д.
Еще важнее то, что годы революции перестроили символическое художественное миропонимание. Если раньше Красота понималась как гармония, то теперь она связывается с хаосом борьбы, с народными стихиями. Индивидуализм сменяется поисками новой личности, в которой расцвет “я” связан с жизнью народа. Изменяется и символика: ранее связанная в основном с христианской, античной, средневековой и романтической традицией, теперь она обращается к наследию древнего “общенародного” мифа ( В.И. Иванов), к русскому фольклору и славянской мифологии (А.Блок, М.М.Городецкий) Другим становится и настроение символа. Все большую роль в нем играют его земные значения: социальные, политические, исторические.
К концу первого десятилетия XX века символизм ,как школа, приходит в упадок. Появляются отдельные произведения поэтов-символистов, но влияние его, как школы, утрачено. Все молодое, жизнеспособное, бодрое уже вне его. Символизм не дает уже новых имен.
Символизм изжил себя самого и изживание это пошло по двум направлениям. С одной стороны, требование обязательной “мистики”, “раскрытия тайны”, “постижения” бесконечного в конечном привело к утрате подлинности поэзии; “религиозный и мистический пафос “корифеев символизма оказался подмененным своего рода мистическим трафаретом, шаблоном. С другой — увлечением “музыкальной основой” стиха привело к созданию поэзии, лишенной всякого логического смысла, в которой слово низведено до роли уже не музыкального звука, а жестяной, звенящей побрякушки.
Соответственно с этим и реакция против символизма, а в последствии борьба с ним, шли по тем же двум основным линиям.
С одной стороны, против идеологии символизма выступили “акмеисты” . С другой – в защиту слова, как такового, выступили так же враждебные символизму по идеологии “футуристы”.
В 1912 г. среди множества стихов, опубликованных в петербургских журналах, читатель не мог не задержать внимания на таких, например, строчках:
Я душу обрету иную,
Все, что дразнило, уловя.
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.
( Н.С.Гумилев)
И часы с кукушкой ночи рады,
Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я: конокрады
Зажигают под холмом костер.
(А.А.Ахматова)
Но я люблю на дюнах казино,
Широкий вид в туманное окно
И тонкий луч на скатерти измятой.
(О.Э. Мандельштам)
Эти трое поэтов, а так же С.М.Городецкий, М.А.Зенкевич, В.И.Набурт в том же году назвали себя акмеистами (от греческого akme — высшая степень чего-либо, цветущая пора) . Приятие земного мира в его зримой конкретности, острый взгляд на подробности бытия, живое и непосредственное ощущение природы, культуры, мироздания и вещного мира, мысль о равноправии всего сущего — вот, что объединяло вту пору всех шестерых. Почти все они прошли ранее выучку у мастеров символизма, но в какой-то момент решили отвергнуть свойственные символистам устремленность к “мирам иным” и пренебрежение к земной, предметной реальности.
Отличительной чертой поэзии акмеизма является ее вещественная реальность, предметность. Акмеизм полюбил вещи такой же страстной, беззаветной любовью, как символизм любил “соответствия”, мистику, тайну, Для него все в жизни было ясно. В значительной степени он был таким же эстетством, как и символизм и в этом отношении он, несомненно, находится с ним в преемственной связи, но эстетизм акмеизма уже иного порядка, чем эстетизм символизма.
Акмеисты любили производить свою генеалогию от символиста Ин. Анненского и в этом они , несомненно, правы. Ин.Анненский стоял особняком среди символистов. Отдав дань раннему декадентству и его настроениям, он почти совсем не отразил в своем творчестве идеологии позднего московского символизма и в то время, как Бальмонт, а за ним и многие другие поэты-символисты заблудились в “словесной эквилибристике”, — по меткому выражению А.Белого, захлебнулись в потоке бесформенности и “духа музыки”, залившем символическую поэзию, он нашел в себе силы пойти по другому пути. Поэзия Ин.Анненского знаменовала собой переворот от духа музыки и эстетствующей мистики к простоте, лаконичности и ясности стиха, к земной реальности тем и какой-то поземному амистичной тяжелости настроения.
Ясность и простота построения стиха Ин.Анненского была хорошо усвоена акмеистами. Их стих приобрел четкость очертаний, логическую силу и вещественную весомость. Акмеизм был резким и определенным поворотом русской поэзии ХХ века к классицизму. Но именно только поворотом, а не завершением — это необходимо иметь все время в виду, так как акмеизм носил в себе все же много черт еще не окончательно изжитого романтического символизма.
В целом поэзия акмеистов была образцами в большинстве случаев уступающего символизму, но все же очень высокого мастерства. Это мастерство, в противоположность пламенности и экспрессии лучших достижений символизма, носило в себе налет какого-то замкнутого в себе, утонченного аристократизма, чаще всего ( за исключением поэзии Ахматовой, Нарбута и Городецкого) холодного, спокойного и бесстрастного.
Среди акмеистов особенно был развит культ Теофиля Готье, а его стихотворение “Искусство” , начинающееся словами “Искусство тем прекрасней, чем взятый материал бесстрастней”, звучало для старшего поколения “Цеха поэтов” своего рода поэтической программой.
Так же , как символизм, акмеизм вобрал в себя много разнообразных влияний и в его среде наметились разнообразные группировки.
Объединяла всех акмеистов в одно их любовь к предметному, реальному миру — не к жизни и ее проявлениям, а к предметам, к вещам. Любовь эта проявлялась у различных акмеистов по различному.
Прежде всего мы видим среди акмеистов поэтов, отношение которых к окружающим их предметам и любование ими носит на себе печать того же романтизма. Романтизм этот, правда , не мистический, а предметный, и в этом его коренное отличие от символизма. Такова экзотическая позиция Гумилева с Африкой, Нигером, Суэцким каналом, мраморными гротами, жирафами и слонами., персидскими миниатюрами и Парфеноном, залитым лучами заходящего солнца… Гумилев влюблен в эти экзотические предметы окружающего мира чист по-земному, но любовь эта насквозь романтична. Предметность встала в его творчестве на место мистики символизма. Характерно, что в последний период своего творчества, в таких вещах , как “Заблудившийся трамвай”, “Пьяный дервиш”, “Шестое чувство” он становится вновь близким к символизму.
Во внешней судьбе русского футуризма есть что-то, напоминающее судьбы русского символизма . Такое же яростное непризнание на первых шагах, шум при рождении (у футуристов только значительно более сильный, превращающийся в скандал). Быстрое вслед за этим признание передовых слоев литературной критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в тот момент, когда казалось, небывалое доселе в русской поэзии возможности и горизонты.
Что футуризм – течение значительное и глубокое – не подлежит сомнению. Также несомненно его значительное внешнее влияние (в частности Маяковского) на форму пролетарской поэзии, в первые годы ее существования. Но так же несомненно, что футуризм не вынес тяжести поставленных перед ним задач и под ударами революции полностью развалился. То обстоятельство, что творчество нескольких футуристов – Маяковский, Асеев и Третьяков – в последние годы проникнуто революционной идеологией, говорит только о революционности этих отдельных поэтов: став певцами революции, эти поэты утратили свою футуристическую сущность в значительной степени, и футуризм в целом от этого не стал ближе к революции, как не стали революционными символизм и акмеизм оттого, что членами РКП и певцами революции стали Брюсов, Сергей Городецкий и Владимир Нарбут, или оттого, что почти каждый поэт-символист написал одно или несколько революционных стихотворений.
В основе, русский футуризм был течением чисто-поэтическим. В этом смысле он является логическим звеном в цепи тех течений поэзии XX века, которые во главу своей теории и поэтического творчества ставили чисто эстетические проблемы. В футуризме была сильна бунтарская Формально-революционная стихия, вызвавшая бурю негодования и «эпатировавшая буржуа». Но это «эпатирование» было явлением того же порядка, как и «эпатирование», которое вызывали в свое время декаденты. В самом «бунтарстве», в «эпатировании буржуа», в скандальных выкриках футуристов было больше эстетических эмоций, чем эмоций революционных».
Исходная точка технических исканий футуристов – динамика современной жизни, стремительный ее темп, стремление к максимальной экономии средств, «отвращение к кривой линии, к спирали, к турникету, Склонность к прямой линии. Отвращение к медленности, к мелочам, к многословным анализам и объяснениям. Любовь к быстроте, к сокращению, к резюмированию и к синтезу: «Скажите мне поскорее в двух словах!» Отсюда – разрушение общепринятого синтаксиса, введение «беспроволочного воображения», то есть «абсолютной свободы образов или аналогий, выражаемых освобожденными словами, без проводов синтаксиса и без всяких знаков «препинания», «конденсированные метафоры», «телеграфические образы», «движения в двух, трех, четырех и пяти темпах», уничтожение качественных прилагательных, употребление глаголов в неопределенном наклонении, опущение союзов и так далее – словом все, направленное к лаконичности и увеличению «быстроты стиля».
Основное устремление русского «кубо-футуризма» – реакция против «музыки стиха» символизма во имя самоценности слова, но слова не как оружия выажения определенной логической мысли, как это было у классических поэтов и у акмеистов, а слова, как такового, как самоцели. В соединении с признанием абсолютного индивидуализма поэта (футуристы придавали огромное значение даже почерку поэта и выпускали рукописные литографические книги и с признанием за словом роли «творца мифа»,– это устремление породило небывалое словотворчество, в конечном счете приведшее к теории «заумного языка». Примером служит нашумевшее стихотворение Крученных:
Дыр, бул, щыл,
убещур
скум
вы со бу,
р л эз.
Словотворчество было крупнейшим завоеванием русского футуризма, его центральным моментом. В противовес футуризму Маринетти, русский «кубо-футуризм» в лице наиболее ярких его представителей мало был связан с городом и современностью. В нем была очень сильна та же романтическая стихия.
Сказалась она и в милой, полудетской, нежной воркотне Елены Гуро, которой так мало идет «страшное» слово «кубо-футуристка», и в ранних вещах Н. Асеева, и в разухабистой волжской удали и звенящей солнечности В. Каменского, и мрачной «весне после смерти » Чурилина, но особенно сильно у В. Хлебникова. Хлебникова даже трудно поставить в связь с западным футуризмом. Он сам упорно заменял слово «футуризм» словом «будетляне». Подобно русским символистам, он ( так же как Каменский, Чурилин и Божидар) вобрал в себя влияние предшествующей русской поэзии, но не мистической поэзии Тютчева и Вл. Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского былинного эпоса. Даже события самой непосредственной, близкой современности – война и НЕП – находят свое отражение в творчестве Хлебникова не в футуристических стихотворениях, как в «1915г.» Асеева, а в романтически-стилизованных в древнерусском духе замечательной «Боевой» и «Эх, молодчики, купчики».
Одним «словотворчеством», однако, русский футуризм не ограничился. На ряду с течением, созданным Хлебниковым, в нем были и другие элементы. Более подходящие под понятие «футуризм», роднящие русский футуризм с его западным собратом.
Прежде чем говорить об этом течении, необходимо выделить в особую группу еще одну разновидность русского футуризма – «Эго-футуристов», выступавших в Петербурге несколько раньше московских «кубо-футуристов». Во главе этого течения стояли И. Северянин, В. Гнедов, И. Игнатьева К.Олимпов Г. Ивнов (в последствии акмеист) и будущий основатель «имажинзма» В. Шершеневич.
«Эго-футуризм» имел по существу очень мало общего с футуризмом. Это течение было какой-то смесью эпигонства раннего петербургского декаденства, доведения до безграничных пределов «песенности» и «музыкальности» стиха Бальмонта (как известно, Северянин не декламировал, а пел на «поэзоконцертах» свои стихи), какого-то салонно-парфюмерного эротизма, переходящего в легкий цинизм, и утверждения крайнего солипсизма – крайнего эгоцентризма («Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и восхваление «Я»… «Эго-футуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению будущего в настоящем»). Это соединялось с заимствованным у Маринеттипрославленим современного города, электричества, железной дороги, аэропланов, фабрик, машин (у Северянина и особенно у Шершеневича). В «эго-футуризме таким образом, было все: и отзвуки современности, и новое, правда робкое, словотворчество («поэза», «окалошить», «бездарь», «олилиен» и так далее), и удачно найденные новые ритмы для передачи мерного колыханья автомобильных рессор(«Элегантная коляска» Северянина), и странное для футуриста преклонение перед салонными стихами М. Лохвицкой и К. Фофанова, но больше всего влюбленность в рестораны, будуары сомнительного роста, кафе-шантаны, ставшие для Северянина родной стихией. Кроме Игоря Северянина (вскоре, впрочем от эго-футуризма отказавшегося) это течение не дало ни одного сколько-нибудь яркого поэта.
Значительно ближе к Западу, чем футуризм Хлебникова и «эго-футуризм» Северянина, был уклон русского футуризма, обнаружившейся в творчестве Маяковского, последнего периода Асеева и Сергея Третьякова. Принимая в области техники свободную форму стиха, новый синтаксис и смелые ассонансы вместо строгих рифм Хлебникова, отдавая известную, порой значительную дань, словотворчеству эта группа поэтов дала в своем творчестве некоторые элементы подлинно-новой идеологии. В их творчестве отразилась динамика, огромный размах и титаническая мощь современного индустриального – города с его шумами, шумиками, шумищами, светящимися огнями заводов, уличной суматохой, ресторанами, толпами движущихся масс.
В последние годы Маяковский и некоторые другие футуристы освобождаются от истерики и надрыва. Маяковский пишет свои «приказы», в которых все — бодрость, сила, призывы к борьбе, доходящие до агрессивности. Это настроение выливается в 1923 году в декларации вновь организованной группы «Леф» («Левый фронт искусства»).
Не только идеологически, но и технически все творчество Маяковского (за исключением первых его лет), так же, как и последний период творчества Асеева и Третьякова, является уже выходом из футуризма, вступлением на пути своеобразного нео-реализма. Маяковский, начавший под несомненным влиянием Уитмэна, в последнем периоде вырабатывает совершенно особые приемы, создав своеобразный плакатно-гипперболический стиль, беспокойный, выкрикивающий короткий стих, неряшливые, «рваные строки», очень удачно найденные для передачи ритма и огромного размаха современного города, войны, движения многомиллионных революционных масс. Это большое достижение Маяковского, переросшего футуризм, и вполне естественно, что на пролетарскую поэзию первых лет ее существования, то есть именно того периода, когда пролетарские поэты фиксировали свое внимание на мотивах революционной борьбы, технические приемы Маяковского оказали значительное влияние.
Последней сколько-нибудь заметно нашумевшей школой в русской поэзии ХХ века был имажинизм. Это направление было создано в 1919 году (первая «Декларация» имажинизма датирована 30 января), следовательно, через два года после революции, но по всей идеологии это течение с революцией не имело.
Главой «имажинистов» стал Вадим Шершеневич – поэт, начавший с символизма, со стихов, подражающих Бальмонту, Кузмину и Блоку, в 1912 году выступавший, как один из вождей эго-футуризма и писавший «поэзы» в духе Северянина и только в послереволюционные годы создавший свою «имажинистскую» поэзию.
Так же, как и символизм и футуризм, имажинизм зародился на Западе и лишь оттуда был пересажен Шершеневичем на русскую почву. И так же, как символизм и футуризм, он значительно отличался от имажинизма западных поэтов.
Имажинизм явился реакцией, как против музыкальности поэзии символизма, так и против вещественности акмеизма и словотворчества футуризма. Он отверг всякое содержание и идеологию в поэзии, поставив во главу угла образ. Он гордился тем, что у него «нет философии» и «логики мыслей».
Свою апологию образа имажинисты ставили в связь так же с быстротой темпа современной жизни. По их мнению образ – самое ясное, лаконичное, наиболее соответствующее веку автомобилей, радиотелеграфа, аэропланов. «Что такое образ ? – кратчайшее расстояние с наивысшей скоростью». Во имя «скорости» передачи художественных эмоций имажинисты, вслед за футуристами, – ломают синтаксис – выбрасывают эпитеты, определения, предлоги сказуемые, ставят глаголы в неопределенном направлении.
По существу, в приемах, так же как и в их «образности», не было ничего особенно нового. «Имажинизм», как один из приемов художественного творчества широко использовался не только футуризмом, но и символизмом ( например, у Иннокентия Анненского: «Еще не властвует весна, но снежный кубок солнцем выпит» или у Маяковского: «Лысый фонарь сладострастно снимал с улицы черный чулок»). Новым было лишь упорство, с которым имажинисты выдвигали образ на первый план и сводили к нему все в поэзии – и содержание и форму.
Наряду с поэтами, связанными с определенными школами, русская поэзия ХХ века дала значительное число поэтов, не примыкающих к ним или примыкающих на некоторое время, но с ними не слившихся и пошедших в конечном счете своим путем.
Увлечение русского символизма прошлым – XVIII веком – и любовь к стилизации нашло свое отражение в творчестве М. Кузмина, увлечение романтическими 20 и 30 годами – в милой интимности и уютности самоваров и старинных уголков Бориса Садовского. То же увлечение «стилизацией» лежит в основе восточной поэзии Константина Липскерова, Мариэты Шагинян и в библейских сонетах Георгия Шенгели, в сафических строфах Софии Парнок и тонких стилизованных сонетах из цикла «Плеяды» Леонида Гроссмана.
Увлечение славянизмами и древнерусским песенным складом, тяга к «художественному фольклору» отмеченные выше, как характерный момент русского символизма, нашедший свое отражение в сектантских мотивах А. Добролюбова и Бальмонта, в лубках Сологуба и в частушках В. Брюсова, в древнеславянских стилизациях В. Иванова и во всем первом периоде творчества С. Городецкого, – наполняют собой поэзию Любовь Столицы, Марины Цветаевой и Пимена Карпова. Так же легко улавливается отзвук поэзии символистов в истерично-экспрессивных, нервных и неряшливо, но сильно сделанных строках Ильи Эренбурга – поэта, в первом периоде своего творчества так же состоявшего в рядах символистов.
Особое место в русской лирике ХХ века занимает поэзия И. Бунина. Начав с лирических стихотворений, написанных под влиянием Фета, являющихся единственными в своем роде образцами реалистического отображения русской деревни и небогатой помещичьей усадьбы, в позднейшем периоде своего творчества Бунин стал большим мастером стиха и создавал прекрасные по форме, классически четкие, но несколько холодные стихотворения, напоминающие, – как он сам характеризует свое творчество, – сонет, вырезанный на снеговой вершине стальным клинком. Близок к Бунину по сдержанности, четкости и некоторой холодности рано умерший В. Комаровский. Творчество этого поэта, первые выступления которого относятся к значительно позднему периоду – к 1912 году, носит на себе в известной части черты как и акмеизма. Так и начавшего играть приблизительно с 1910 года довольно заметную роль в поэзии классицизма или, как его принято называть «пушкинизма».
Около 1910 года, когда обнаружилось банкротство школы символистов, наступила, как это было отмечено выше, реакция против символизма. Выше были намечены две линии, по которым были направлены главные силы этой реакции – акмеизм и футуризм. Этим, однако протест против символизма не ограничился. Он нашел свое выражение в творчестве поэтов, не примыкающих ни к акмеизму, ни к футуризму, но выступивших своим творчеством в защиту ясности, простоты и прочности поэтического стиля.
Несмотря на противоречивые взгляды со стороны множества критиков, каждое из перечисленных течений дало немало превосходных стихотворений, которые навсегда останутся в сокровищнице русской поэзии и найдут своих почитателей среди последующих поколений.
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. «Антология русской лирики первой четверти ХХ века».
И.С. Ежов, Е.И. Шамурин . « Амирус», 1991 год.
«Русская поэзия 19- начала 20 веков.»
П. Николаев, А. Овчаренко…
Издательство «Художественная литература», 1987 год.
«Энциклопедический словарь юного литературоведа».
Издательство «Педагогика», 1987 год.
«Методическое пособие по литературе для поступающих в вузы».
И.В. Великанова, Н.Е. Тропкина. Издательство «Учитель»
Эти трое поэтов, а так же С.М.Городецкий, М.А.Зенкевич, В.И.Набурт в
том же году назвали себя акмеистами (от греческого akme — высшая степень
чего-либо, цветущая пора) . Приятие земного мира в его зримой конкретности,
острый взгляд на подробности бытия, живое и непосредственное ощущение
природы, культуры, мироздания и вещного мира, мысль о равноправии всего
сущего — вот, что объединяло вту пору всех шестерых. Почти все они прошли
ранее выучку у мастеров символизма, но в какой-то момент решили отвергнуть
свойственные символистам устремленность к “мирам иным” и пренебрежение к
земной, предметной реальности. Отличительной чертой поэзии акмеизма является ее вещественная
реальность, предметность. Акмеизм полюбил вещи такой же страстной,
беззаветной любовью, как символизм любил “соответствия”, мистику, тайну,
Для него все в жизни было ясно. В значительной степени он был таким же
эстетством, как и символизм и в этом отношении он, несомненно, находится
с ним в преемственной связи, но эстетизм акмеизма уже иного порядка, чем
эстетизм символизма. Акмеисты любили производить свою генеалогию от символиста Ин.
Анненского и в этом они , несомненно, правы. Ин.Анненский стоял особняком
среди символистов. Отдав дань раннему декадентству и его настроениям, он
почти совсем не отразил в своем творчестве идеологии позднего московского
символизма и в то время, как Бальмонт, а за ним и многие другие поэты-
символисты заблудились в “словесной эквилибристике”, — по меткому выражению
А.Белого, захлебнулись в потоке бесформенности и “духа музыки”, залившем
символическую поэзию, он нашел в себе силы пойти по другому пути. Поэзия
Ин.Анненского знаменовала собой переворот от духа музыки и эстетствующей
мистики к простоте, лаконичности и ясности стиха, к земной реальности тем
и какой-то поземному амистичной тяжелости настроения. Ясность и простота построения стиха Ин.Анненского была хорошо усвоена
акмеистами. Их стих приобрел четкость очертаний, логическую силу и
вещественную весомость. Акмеизм был резким и определенным поворотом
русской поэзии ХХ века к классицизму. Но именно только поворотом, а не
завершением — это необходимо иметь все время в виду, так как акмеизм носил
в себе все же много черт еще не окончательно изжитого романтического
символизма. В целом поэзия акмеистов была образцами в большинстве случаев
уступающего символизму, но все же очень высокого мастерства. Это
мастерство, в противоположность пламенности и экспрессии лучших
достижений символизма, носило в себе налет какого-то замкнутого в себе,
утонченного аристократизма, чаще всего ( за исключением поэзии Ахматовой,
Нарбута и Городецкого) холодного, спокойного и бесстрастного. Среди акмеистов особенно был развит культ Теофиля Готье, а его
стихотворение “Искусство” , начинающееся словами “Искусство тем
прекрасней, чем взятый материал бесстрастней”, звучало для старшего
поколения “Цеха поэтов” своего рода поэтической программой. Так же , как символизм, акмеизм вобрал в себя много разнообразных
влияний и в его среде наметились разнообразные группировки. Объединяла всех акмеистов в одно их любовь к предметному, реальному
миру — не к жизни и ее проявлениям, а к предметам, к вещам. Любовь эта
проявлялась у различных акмеистов по различному. Прежде всего мы видим среди акмеистов поэтов, отношение которых к
окружающим их предметам и любование ими носит на себе печать того же
романтизма. Романтизм этот, правда , не мистический, а предметный, и в этом
его коренное отличие от символизма. Такова экзотическая позиция Гумилева с
Африкой, Нигером, Суэцким каналом, мраморными гротами, жирафами и слонами.,
персидскими миниатюрами и Парфеноном, залитым лучами заходящего солнца…
Гумилев влюблен в эти экзотические предметы окружающего мира чист по-
земному, но любовь эта насквозь романтична. Предметность встала в его
творчестве на место мистики символизма. Характерно, что в последний период
своего творчества, в таких вещах , как “Заблудившийся трамвай”, “Пьяный
дервиш”, “Шестое чувство” он становится вновь близким к символизму. Во внешней судьбе русского футуризма есть что-то, напоминающее судьбы
русского символизма . Такое же яростное непризнание на первых шагах, шум
при рождении (у футуристов только значительно более сильный, превращающийся
в скандал). Быстрое вслед за этим признание передовых слоев литературной
критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в
тот момент, когда казалось, небывалое доселе в русской поэзии возможности и
горизонты. Что футуризм – течение значительное и глубокое – не подлежит сомнению.
Также несомненно его значительное внешнее влияние (в частности Маяковского)
на форму пролетарской поэзии, в первые годы ее существования. Но так же
несомненно, что футуризм не вынес тяжести поставленных перед ним задач и
под ударами революции полностью развалился. То обстоятельство, что
творчество нескольких футуристов – Маяковский, Асеев и Третьяков – в
последние годы проникнуто революционной идеологией, говорит только о
революционности этих отдельных поэтов: став певцами революции, эти поэты
утратили свою футуристическую сущность в значительной степени, и футуризм в
целом от этого не стал ближе к революции, как не стали революционными
символизм и акмеизм оттого, что членами РКП и певцами революции стали
Брюсов, Сергей Городецкий и Владимир Нарбут, или оттого, что почти каждый
поэт-символист написал одно или несколько революционных стихотворений. В основе, русский футуризм был течением чисто-поэтическим. В этом смысле
он является логическим звеном в цепи тех течений поэзии XX века, которые
во главу своей теории и поэтического творчества ставили чисто эстетические
проблемы. В футуризме была сильна бунтарская Формально-революционная
стихия, вызвавшая бурю негодования и «эпатировавшая буржуа». Но это
«эпатирование» было явлением того же порядка, как и «эпатирование»,
которое вызывали в свое время декаденты. В самом «бунтарстве», в
«эпатировании буржуа», в скандальных выкриках футуристов было больше
эстетических эмоций, чем эмоций революционных». Исходная точка технических исканий футуристов – динамика современной
жизни, стремительный ее темп, стремление к максимальной экономии средств,
«отвращение к кривой линии, к спирали, к турникету, Склонность к прямой
линии. Отвращение к медленности, к мелочам, к многословным анализам и
объяснениям. Любовь к быстроте, к сокращению, к резюмированию и к синтезу:
«Скажите мне поскорее в двух словах!» Отсюда – разрушение общепринятого
синтаксиса, введение «беспроволочного воображения», то есть «абсолютной
свободы образов или аналогий, выражаемых освобожденными словами, без
проводов синтаксиса и без всяких знаков «препинания», «конденсированные
метафоры», «телеграфические образы», «движения в двух, трех, четырех и пяти
темпах», уничтожение качественных прилагательных, употребление глаголов в
неопределенном наклонении, опущение союзов и так далее – словом все,
направленное к лаконичности и увеличению «быстроты стиля». Основное устремление русского «кубо-футуризма» – реакция против «музыки
стиха» символизма во имя самоценности слова, но слова не как оружия
выажения определенной логической мысли, как это было у классических поэтов
и у акмеистов, а слова, как такового, как самоцели. В соединении с
признанием абсолютного индивидуализма поэта (футуристы придавали огромное
значение даже почерку поэта и выпускали рукописные литографические книги и
с признанием за словом роли «творца мифа»,– это устремление породило
небывалое словотворчество, в конечном счете приведшее к теории «заумного
языка». Примером служит нашумевшее стихотворение Крученных: Дыр, бул, щыл, убещур скум вы со бу, р л эз. Словотворчество было крупнейшим завоеванием русского футуризма, его
центральным моментом. В противовес футуризму Маринетти, русский «кубо-
футуризм» в лице наиболее ярких его представителей мало был связан с
городом и современностью. В нем была очень сильна та же романтическая
стихия.
Сказалась она и в милой, полудетской, нежной воркотне Елены Гуро, которой
так мало идет «страшное» слово «кубо-футуристка», и в ранних вещах Н.
Асеева, и в разухабистой волжской удали и звенящей солнечности В.
Каменского, и мрачной «весне после смерти » Чурилина, но особенно сильно у
В. Хлебникова. Хлебникова даже трудно поставить в связь с западным
футуризмом. Он сам упорно заменял слово «футуризм» словом «будетляне».
Подобно русским символистам, он ( так же как Каменский, Чурилин и Божидар)
вобрал в себя влияние предшествующей русской поэзии, но не мистической
поэзии Тютчева и Вл. Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского
былинного эпоса. Даже события самой непосредственной, близкой современности
– война и НЕП – находят свое отражение в творчестве Хлебникова не в
футуристических стихотворениях, как в «1915г.» Асеева, а в романтически-
стилизованных в древнерусском духе замечательной «Боевой» и «Эх, молодчики,
купчики». Одним «словотворчеством», однако, русский футуризм не ограничился. На ряду
с течением, созданным Хлебниковым, в нем были и другие элементы. Более
подходящие под понятие «футуризм», роднящие русский футуризм с его
западным собратом. Прежде чем говорить об этом течении, необходимо выделить в особую группу
еще одну разновидность русского футуризма – «Эго-футуристов», выступавших в
Петербурге несколько раньше московских «кубо-футуристов». Во главе этого
течения стояли И. Северянин, В. Гнедов, И. Игнатьева К.Олимпов Г. Ивнов (в
последствии акмеист) и будущий основатель «имажинзма» В. Шершеневич.
«Эго-футуризм» имел по существу очень мало общего с футуризмом. Это
течение было какой-то смесью эпигонства раннего петербургского декаденства,
доведения до безграничных пределов «песенности» и «музыкальности» стиха
Бальмонта (как известно, Северянин не декламировал, а пел на
«поэзоконцертах» свои стихи), какого-то салонно-парфюмерного эротизма,
переходящего в легкий цинизм, и утверждения крайнего солипсизма – крайнего
эгоцентризма («Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и
восхваление «Я»… «Эго-футуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста
к достижению будущего в настоящем»). Это соединялось с заимствованным у
Маринеттипрославленим современного города, электричества, железной дороги,
аэропланов, фабрик, машин (у Северянина и особенно у Шершеневича). В «эго-
футуризме таким образом, было все: и отзвуки современности, и новое, правда
робкое, словотворчество («поэза», «окалошить», «бездарь», «олилиен» и так
далее), и удачно найденные новые ритмы для передачи мерного колыханья
автомобильных рессор(«Элегантная коляска» Северянина), и странное для
футуриста преклонение перед салонными стихами М. Лохвицкой и К. Фофанова,
но больше всего влюбленность в рестораны, будуары сомнительного роста, кафе-
шантаны, ставшие для Северянина родной стихией. Кроме Игоря Северянина
(вскоре, впрочем от эго-футуризма отказавшегося) это течение не дало ни
одного сколько-нибудь яркого поэта. Значительно ближе к Западу, чем футуризм Хлебникова и «эго-футуризм»
Северянина, был уклон русского футуризма, обнаружившейся в творчестве
Маяковского, последнего периода Асеева и Сергея Третьякова. Принимая в
области техники свободную форму стиха, новый синтаксис и смелые ассонансы
вместо строгих рифм Хлебникова, отдавая известную, порой значительную дань,
словотворчеству эта группа поэтов дала в своем творчестве некоторые
элементы подлинно-новой идеологии. В их творчестве отразилась динамика,
огромный размах и титаническая мощь современного индустриального – города с
его шумами, шумиками, шумищами, светящимися огнями заводов, уличной
суматохой, ресторанами, толпами движущихся масс. В последние годы Маяковский и некоторые другие футуристы освобождаются от
истерики и надрыва. Маяковский пишет свои «приказы», в которых все —
бодрость, сила, призывы к борьбе, доходящие до агрессивности. Это
настроение выливается в 1923 году в декларации вновь организованной группы
«Леф» («Левый фронт искусства»).
Поэзия начала XX века изумляет и удивляет своим многоцветьем, многоголосьем. “Будем как солнце!” — восклицает в 1902 году К. Бальмонт, один из лидеров русского символизма. Романтик и максималист, натура в высшей степени впечатлительная, артистичная и в то же время ранимая, он предъявляет непомерные требования к бытию людей. В центр мира он ставит Солнце — источник света и совести, источник жизни. Стихи его музыкальны, в них журчание весенних ручьев и искрящиеся солнечные блики, брызги и пенящееся море, одухотворенность, грусть и светлая надежда — радость жизни:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня… …
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
Недаром А. Блок в статье “О лирике” говорит: “Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну”. Удивительны строки А. Белого:
Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия —
Безумствуй, сжигая меня!
Можно ли сказать об известном поэте И. Анненском проникновеннее, чем сказал о нем Н. Гумилев:
… Был Иннокентий Анненский последний
Из царскосельских, лебедей…
Вот несколько “пленительных и странных” строк И. Анненского:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, что я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света.
Основная тема творчества другого поэта “серебряного века” М. Кузмина,— любовь. “Любовь Кузмина — тихая, музыкальная, как бы лунная. Она вся — в трепете ласковых предчувствий, она — ожидание нежности”,— писал известный литературовед П Н. Медведев.
Моя душа в любви не кается —
Она светла и весела,
Какой покой ко мне спускается!
Зажглися звезды без числа.
И я стою перед лампадами,
Смотря на близкий милый лик.
Не властен лед над водопадами,
Любовных вод родник велик.
Поэзия Николая Гумилева “напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства” (Вяч. Иванов). Ему был чужд “протестантский прибранный рай”, он испытал и изведал многое, посетил далекие страны, был знаменит и, подойдя, как считал он сам, к “середине странствия земного”, погиб в расцвете творческих сил. Увы, “поэты русские свершают жребий свой, не кончив песни лебединой” (Растопчина). Молодым людям, вступающим в жизнь, Н. Гумилев интересен прежде всего страстным желанием и, что удается далеко не каждому, умением преодолевать преграды, доказать себе и другим, что человек может достигнуть цели. Он был слаб физически — и стал силен, был неуверен в себе — и сумел утвердиться, был незнаем — и стал знаменитым Поэтом. Он считал, что
Быстрокрылых ведут капитаны —
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пъпъю затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь…
Неудивительно, что Н. Гумилев объединил вокруг себя 26 разных поэтов и встал во главе нового литературного направления 10—20-х годов XX века — акмеизма: ведь “акме” в переложении с греческого — “высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора”, а также, как писал Н. Гумилев, “мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь”.
Это положение поэтически проиллюстрировал другой поэт — С. Городецкий:
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных пшик, и ветхой мглы.
Вот первый подвиг.
Подвиг новый — Живой земле пропеть хвалы.
Одним из ведущих участников течения футуристов был В. Хлебников. Он вел неустроенную, полубродячую жизнь, был редкостным бессребреником, называл себя дервишем, йогом, марсианином. Хлебников — поэт-экспериментатор, искатель, “Колумб новых поэтических материков”, по определению Маяковского. Писал он весьма своеобразно, исходил в своем творчестве из собственных теорий. По гнездам родственных слов обосновывал возможность возникновения новых слов и сам создавал их.
Максимилиан Волошин… Поначалу этот поэт привлек меня мелодичностью, легкостью, изяществом своих стихов:
И мир как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод.
Затем — глубиной своей жизненной программы, в основе которой стремление
Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.
Но, пожалуй, самое сильное потрясение вызвал у меня его цикл стихов “Пути России”. Многое отражено в нем: восстание Степана Разина, смутное время, революция и гражданская война. Поэт пытается осмыслить прошлое России и предугадать ее будущее. Прежде всего М. Волошин обращает внимание на трагизм судьбы Родины:
О камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! Я ведаю ваш счет.
Трагична и судьба россиян:
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел — человек.
События 1917 года и последовавшая гражданская война обрушились на Россию с еще большей силой:
“Брали на мушку”, “ставили к стенке”,
“Списывали в расход” —
Так изменялись из года в год
Речи и быта оттенки.
“Хлопнуть”, “гробить”, “отправить на шлепку”.
“К Духонину в штаб”, “разменять” —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку.
В начале 20-х годов М. Волошин жил в Крыму, где противоречия эпохи, трагизм усобицы воспринимались особенно остро: Крым переходил из рук в руки, зимой 1921—1922 годов начался голод. Апрельские стихи 1921-го (“Террор”, “Красная пасха”, “Терминология” и др.) — это крик поэта, взывающего к совести и гуманизму обезумевших людей:
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгонят на темный двор…
… Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русской песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.
Как не вспомнить строки Пушкина: “Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…”
“На дне преисподней” — так назвал М. Волошин стихотворение, посвященное памяти А. Блока и Н. Гумилева. Трудно остаться человеком в это жестокое время. Свое философско-по-этическое кредо М. Волошин выразил в стихотворении “Доблесть поэта”:
Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином.
Вера в то, что “из преступлений, исступлений возникает праведная Русь”, не покидала М. Волошина. Поэт и гуманист, он разделил судьбу своей Родины, отдал голос своей совести:
Может быть, такой лее жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь!
И на дне своих подвалов стану
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой –
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Поэты “серебряного века”… Разное видение мира, разные, чаще всего трагические судьбы. Не все в их творчестве понятно нам, но бесспорны их талантливость, неординарность. Безусловно, нельзя ограничить их творчество рамками какого-то одного литературного направления: символизма, акмеизма или футуризма. Глубина мысли, мастерство слова, умение осмыслить жизнь духа, движение души, историко-литературная и общественно-гражданская проблематика их произведений, переводческая деятельность характеризуют их гораздо шире, глубже.
Для нас, читателей XX столетия, их творчество, несомненно, большая поэзия, которая пришла к нам как радость, как новое открытие мира, утверждающее неисчерпаемость, величие и “дум высокое стремленье” русской поэзии.
Нет ничего удивительного в том, что в этот непростой переломный период русская земля стала рожать огромное количество выдающихся поэтов, настоящих творцов. В эти годы творили Блок, Гумилев, Соловьев, Гиппиус, Есенин, Ахматова, Цветаева, Белый, Дягилев, Бердяев, Брюсов, Маяковский и многие другие. Ощущение надвигающейся бури очень хорошо передал Блок в своем произведении «Возмездие». Творчество всех поэтов «серебряного века» содержит в себе нравственные искания и посыл к духовному совершенствованию личности в преддверии грядущих перемен.
Именно в период «серебряного века» в русской литературе появляются такие направления, как символизм, футуризм и акмеизм. Поэты-символисты в основу своего творчества вложили образ-символ (Блок, Гиппиус). Сильнейшее влияние на них оказала философия Соловьева о вечной Женственности в качестве спасительного начала. В акмеизме же заложена наивысшая степень чего-либо (Мандельштам, Ахматова). Его приверженцы принимают реальный мир и возводят в абсолют простые, обыденные вещи. Самым эпатажным из этих направлений считается футуризм (Маяковский). Это неоднозначное и очень интересное направление.
«Серебряный век», несомненно, обогатил русскую литературу. Он подарил миру массу бессмертных имен, произведения которых звучат до сих пор и все так же трогают сердца. Для себя я тоже нашел в этой эпохе поэтов, творчество которых оказалось мне близко.
ПОЭЗИЯ “СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА” ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ И ВЗГЛЯДЫ НА НИХ.
“Серебряный век “русской поэзии — это название стало устойчивым для обозначения русской поэзии конца XIX — начала XX века. Оно дано было по аналогии с золотым веком — так называли начало XIX века, пушкинское время. О русской поэзии “серебряного века” существует обширная литература — о ней очень много писали и отечественные, и зарубежные исследователи, в т. ч. такие крупные ученые, как В.М. Жирмунский , В. Орлов, Л.К. Долгополов, продолжают писать М.Л. Гаспаров, Р.Д. Тименчик, Н.А. Богомолов и многие другие. Об этой эпохе изданы многочисленные воспоминания — например, В. Маяковского ( “ На Парнасе серебряного века”), И Одоевцевой (“ На берегах Невы”) , трехтомные воспоминания А. Белого; издана книга “Воспоминания о серебряном веке”.
Русская поэзия “серебряного века” создавалась в атмосфере общего культурного подъема как значительнейшая его часть . Характерно, что в одно и то же время в одной стране могли творить такие ярчайшие таланты, как А.Блок и В.Маяковский, А.Белый и В.Ходасевич. Этот список можно продолжать и продолжать. В истории мировой литературы это явление было уникальным.
Конец XIX — начало XX в. в России — это время перемен, неизвестности и мрачных предзнаменований, это время разочарования и ощущения приближения гибели существующего общественно-политического строя. Все это не могло не коснуться и русской поэзии. Именно с этим связано возникновение символизма.
Символизм был явлением неоднородным, объединившим в своих рядах поэтов, придерживавшихся самых разноречивых взглядов. Одни из символистов, такие, как Н.Минский, Д.Мережковский, начинали свой творческий путь как представители гражданской поэзии, а затем стали ориентироваться на идеи “богостроительства” и “ религиозной общественности”. “Старшие символисты” резко отрицали окружающую действительность, говорили миру “нет”:
Я действительности нашей не вижу,
Я не знаю нашего века…
(В.Я.Брюсов)
Земная жизнь лишь “сон”, ” тень” Реальности противопоставлен мир мечты и творчества — мир, где личность обретает полную свободу:
Есть одна только вечная заповедь — жить.
В красоте, в красоте несмотря ни на что.
(Д.Мережковский )
Реальная жизнь изображается как безобразная, злая, скучная и бессмысленная. Особое внимание проявляли символисты к художественному новаторству — преобразованию значений поэтического слова, развитию ритмики, рифмы и т.д. “старшие символисты” еще не создают систему символов ; Они — импрессионисты, которые стремятся передать тончайшие оттенки настроений, впечатлений. Слово как таковое для символистов утратило цену. Оно стало ценным только как звук, музыкальная нота, как звено в общем мелодическом построении стихотворения.
Новый период в истории русского символизма (1901— 1904) совпал с началом нового революционного подъема в России. Пессимистические настроения, навеянные эпохой реакции 1980-х — начала 1890-х гг. и философией А.Шопенгауэра, уступают место предчувствиям “неслыханных перемен”. На литературную арену выходят “младшие символисты” — последователи философа-идеалиста и поэта Вл.Соловьева., представлявшего, что старый мир на грани полной погибели, что в мир входит божественная Красота (Вечная Женственность, Душа Мира) , которая должна “спасти мир”, соединив небесное (божественное)начало жизни с земным, материальным, создать “царство божие на земле”:
Знайте же: Вечная Женственность ныне
В теле нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем новой богини
Небо слилося с пучиною вод.
(Вл.Соловьев)
Особенно привлекают любовь , — эротика во всех ее проявлениях , начиная с чисто-земного сладострастия и кончая романтическим томлением о Прекрасной Даме, Госпоже, Вечной Женственности, Незнакомке… Эротизм неизбежно переплетен с мистическими переживаниями. Любят поэты-символисты и пейзаж ,но не как таковой , а опять-таки как средство , как средство выявить свое настроение .Поэтому так часто в их стихотворениях русская, томительно-грустная осень, когда нет солнца, а если есть, то с печальными блеклыми лучами, тихо шуршат падающие листья, все окутано дымкой чуть-чуть колышущегося тумана. Излюбленным мотивом “младших символистов” является город. Город — живое существо с особой формой, особым характером, зачастую это “город-Вампир” , “Спрут”, сатанинское наваждение, место безумия, ужаса ; город — символ бездушия и порока. (Блок,Сологуб, Белый, С.Соловьев, в значительной степени Брюсов) .
Годы первой русской революции (1905-1907) вновь существенно изменяют лицо русского символизма. Большинство поэтов откликаются на революционные события. Блок создает образы людей нового, народного мира. В.Я. Брюсов пишет знаменитое стихотворение “Грядущие гунны”, где прославляет неизбежный конец старого мира, к которому, однако, причисляет и себя, и всех людей старой, умирающей культуры. Ф.К.Сологуб создает в годы революции книгу стихотворений “Родине” (1906), К.Д. Бальмонт — сборник “Песни мстителя”(1907), изданные в Париже и запрещенные в России, и т.д.
Еще важнее то, что годы революции перестроили символическое художественное миропонимание. Если раньше Красота понималась как гармония, то теперь она связывается с хаосом борьбы, с народными стихиями. Индивидуализм сменяется поисками новой личности, в которой расцвет “я” связан с жизнью народа. Изменяется и символика: ранее связанная в основном с христианской, античной, средневековой и романтической традицией, теперь она обращается к наследию древнего “общенародного” мифа ( В.И. Иванов), к русскому фольклору и славянской мифологии (А.Блок, М.М.Городецкий) Другим становится и настроение символа. Все большую роль в нем играют его земные значения: социальные, политические, исторические.
К концу первого десятилетия XX века символизм ,как школа, приходит в упадок. Появляются отдельные произведения поэтов-символистов, но влияние его, как школы, утрачено. Все молодое, жизнеспособное, бодрое уже вне его. Символизм не дает уже новых имен.
Символизм изжил себя самого и изживание это пошло по двум направлениям. С одной стороны, требование обязательной “мистики”, “раскрытия тайны”, “постижения” бесконечного в конечном привело к утрате подлинности поэзии; “религиозный и мистический пафос “корифеев символизма оказался подмененным своего рода мистическим трафаретом, шаблоном. С другой — увлечением “музыкальной основой” стиха привело к созданию поэзии, лишенной всякого логического смысла, в которой слово низведено до роли уже не музыкального звука, а жестяной, звенящей побрякушки.
Соответственно с этим и реакция против символизма, а в последствии борьба с ним, шли по тем же двум основным линиям.
С одной стороны, против идеологии символизма выступили “акмеисты” . С другой — в защиту слова, как такового, выступили так же враждебные символизму по идеологии “футуристы”.
В 1912 г. среди множества стихов, опубликованных в петербургских журналах, читатель не мог не задержать внимания на таких, например, строчках:
Я душу обрету иную,
Все, что дразнило, уловя.
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.
( Н.С.Гумилев)
И часы с кукушкой ночи рады,
Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я: конокрады
Зажигают под холмом костер.
(А.А.Ахматова)
Но я люблю на дюнах казино,
Широкий вид в туманное окно
И тонкий луч на скатерти измятой.
(О.Э. Мандельштам)
Эти трое поэтов, а так же С.М.Городецкий, М.А.Зенкевич, В.И.Набурт в том же году назвали себя акмеистами (от греческого akme — высшая степень чего-либо, цветущая пора) . Приятие земного мира в его зримой конкретности, острый взгляд на подробности бытия, живое и непосредственное ощущение природы, культуры, мироздания и вещного мира, мысль о равноправии всего сущего — вот, что объединяло вту пору всех шестерых. Почти все они прошли ранее выучку у мастеров символизма, но в какой-то момент решили отвергнуть свойственные символистам устремленность к “мирам иным” и пренебрежение к земной, предметной реальности.
Отличительной чертой поэзии акмеизма является ее вещественная реальность, предметность. Акмеизм полюбил вещи такой же страстной, беззаветной любовью, как символизм любил “соответствия”, мистику, тайну, Для него все в жизни было ясно. В значительной степени он был таким же эстетством, как и символизм и в этом отношении он, несомненно, находится с ним в преемственной связи, но эстетизм акмеизма уже иного порядка, чем эстетизм символизма.
Акмеисты любили производить свою генеалогию от символиста Ин. Анненского и в этом они , несомненно, правы. Ин.Анненский стоял особняком среди символистов. Отдав дань раннему декадентству и его настроениям, он почти совсем не отразил в своем творчестве идеологии позднего московского символизма и в то время, как Бальмонт, а за ним и многие другие поэты-символисты заблудились в “словесной эквилибристике”, — по меткому выражению А.Белого, захлебнулись в потоке бесформенности и “духа музыки”, залившем символическую поэзию, он нашел в себе силы пойти по другому пути. Поэзия Ин.Анненского знаменовала собой переворот от духа музыки и эстетствующей мистики к простоте, лаконичности и ясности стиха, к земной реальности тем и какой-то поземному амистичной тяжелости настроения.
Ясность и простота построения стиха Ин.Анненского была хорошо усвоена акмеистами. Их стих приобрел четкость очертаний, логическую силу и вещественную весомость. Акмеизм был резким и определенным поворотом русской поэзии ХХ века к классицизму. Но именно только поворотом, а не завершением — это необходимо иметь все время в виду, так как акмеизм носил в себе все же много черт еще не окончательно изжитого романтического символизма.
В целом поэзия акмеистов была образцами в большинстве случаев уступающего символизму, но все же очень высокого мастерства. Это мастерство, в противоположность пламенности и экспрессии лучших достижений символизма, носило в себе налет какого-то замкнутого в себе, утонченного аристократизма, чаще всего ( за исключением поэзии Ахматовой, Нарбута и Городецкого) холодного, спокойного и бесстрастного.
Среди акмеистов особенно был развит культ Теофиля Готье, а его стихотворение “Искусство” , начинающееся словами “Искусство тем прекрасней, чем взятый материал бесстрастней”, звучало для старшего поколения “Цеха поэтов” своего рода поэтической программой.
Так же , как символизм, акмеизм вобрал в себя много разнообразных влияний и в его среде наметились разнообразные группировки.
Объединяла всех акмеистов в одно их любовь к предметному, реальному миру — не к жизни и ее проявлениям, а к предметам, к вещам. Любовь эта проявлялась у различных акмеистов по различному.
Прежде всего мы видим среди акмеистов поэтов, отношение которых к окружающим их предметам и любование ими носит на себе печать того же романтизма. Романтизм этот, правда , не мистический, а предметный, и в этом его коренное отличие от символизма. Такова экзотическая позиция Гумилева с Африкой, Нигером, Суэцким каналом, мраморными гротами, жирафами и слонами., персидскими миниатюрами и Парфеноном, залитым лучами заходящего солнца… Гумилев влюблен в эти экзотические предметы окружающего мира чист по-земному, но любовь эта насквозь романтична. Предметность встала в его творчестве на место мистики символизма. Характерно, что в последний период своего творчества, в таких вещах , как “Заблудившийся трамвай”, “Пьяный дервиш”, “Шестое чувство” он становится вновь близким к символизму.
Во внешней судьбе русского футуризма есть что-то, напоминающее судьбы русского символизма . Такое же яростное непризнание на первых шагах, шум при рождении (у футуристов только значительно более сильный, превращающийся в скандал). Быстрое вслед за этим признание передовых слоев литературной критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в тот момент, когда казалось, небывалое доселе в русской поэзии возможности и горизонты.
Что футуризм – течение значительное и глубокое – не подлежит сомнению. Также несомненно его значительное внешнее влияние (в частности Маяковского) на форму пролетарской поэзии, в первые годы ее существования. Но так же несомненно, что футуризм не вынес тяжести поставленных перед ним задач и под ударами революции полностью развалился. То обстоятельство, что творчество нескольких футуристов – Маяковский, Асеев и Третьяков – в последние годы проникнуто революционной идеологией, говорит только о революционности этих отдельных поэтов: став певцами революции, эти поэты утратили свою футуристическую сущность в значительной степени, и футуризм в целом от этого не стал ближе к революции, как не стали революционными символизм и акмеизм оттого, что членами РКП и певцами революции стали Брюсов, Сергей Городецкий и Владимир Нарбут, или оттого, что почти каждый поэт-символист написал одно или несколько революционных стихотворений.
В основе, русский футуризм был течением чисто-поэтическим. В этом смысле он является логическим звеном в цепи тех течений поэзии XX века, которые во главу своей теории и поэтического творчества ставили чисто эстетические проблемы. В футуризме была сильна бунтарская Формально-революционная стихия, вызвавшая бурю негодования и «эпатировавшая буржуа». Но это «эпатирование» было явлением того же порядка, как и «эпатирование», которое вызывали в свое время декаденты. В самом «бунтарстве», в «эпатировании буржуа», в скандальных выкриках футуристов было больше эстетических эмоций, чем эмоций революционных».
Исходная точка технических исканий футуристов – динамика современной жизни, стремительный ее темп, стремление к максимальной экономии средств, «отвращение к кривой линии, к спирали, к турникету, Склонность к прямой линии. Отвращение к медленности, к мелочам, к многословным анализам и объяснениям. Любовь к быстроте, к сокращению, к резюмированию и к синтезу: «Скажите мне поскорее в двух словах!» Отсюда – разрушение общепринятого синтаксиса, введение «беспроволочного воображения», то есть «абсолютной свободы образов или аналогий, выражаемых освобожденными словами, без проводов синтаксиса и без всяких знаков «препинания», «конденсированные метафоры», «телеграфические образы», «движения в двух, трех, четырех и пяти темпах», уничтожение качественных прилагательных, употребление глаголов в неопределенном наклонении, опущение союзов и так далее – словом все, направленное к лаконичности и увеличению «быстроты стиля».
Основное устремление русского «кубо-футуризма» – реакция против «музыки стиха» символизма во имя самоценности слова, но слова не как оружия выажения определенной логической мысли, как это было у классических поэтов и у акмеистов, а слова, как такового, как самоцели. В соединении с признанием абсолютного индивидуализма поэта (футуристы придавали огромное значение даже почерку поэта и выпускали рукописные литографические книги и с признанием за словом роли «творца мифа»,— это устремление породило небывалое словотворчество, в конечном счете приведшее к теории «заумного языка». Примером служит нашумевшее стихотворение Крученных:
Дыр, бул, щыл,
убещур
скум
вы со бу,
р л эз.
Словотворчество было крупнейшим завоеванием русского футуризма, его центральным моментом. В противовес футуризму Маринетти, русский «кубо-футуризм» в лице наиболее ярких его представителей мало был связан с городом и современностью. В нем была очень сильна та же романтическая стихия.
Сказалась она и в милой, полудетской, нежной воркотне Елены Гуро, которой так мало идет «страшное» слово «кубо-футуристка», и в ранних вещах Н. Асеева, и в разухабистой волжской удали и звенящей солнечности В. Каменского, и мрачной «весне после смерти » Чурилина, но особенно сильно у В. Хлебникова. Хлебникова даже трудно поставить в связь с западным футуризмом. Он сам упорно заменял слово «футуризм» словом «будетляне». Подобно русским символистам, он ( так же как Каменский, Чурилин и Божидар) вобрал в себя влияние предшествующей русской поэзии, но не мистической поэзии Тютчева и Вл. Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского былинного эпоса. Даже события самой непосредственной, близкой современности – война и НЕП – находят свое отражение в творчестве Хлебникова не в футуристических стихотворениях, как в «1915г.» Асеева, а в романтически-стилизованных в древнерусском духе замечательной «Боевой» и «Эх, молодчики, купчики».
Одним «словотворчеством», однако, русский футуризм не ограничился. На ряду с течением, созданным Хлебниковым, в нем были и другие элементы. Более подходящие под понятие «футуризм», роднящие русский футуризм с его западным собратом.
Прежде чем говорить об этом течении, необходимо выделить в особую группу еще одну разновидность русского футуризма – «Эго-футуристов», выступавших в Петербурге несколько раньше московских «кубо-футуристов». Во главе этого течения стояли И. Северянин, В. Гнедов, И. Игнатьева К.Олимпов Г. Ивнов (в последствии акмеист) и будущий основатель «имажинзма» В. Шершеневич.
«Эго-футуризм» имел по существу очень мало общего с футуризмом. Это течение было какой-то смесью эпигонства раннего петербургского декаденства, доведения до безграничных пределов «песенности» и «музыкальности» стиха Бальмонта (как известно, Северянин не декламировал, а пел на «поэзоконцертах» свои стихи), какого-то салонно-парфюмерного эротизма, переходящего в легкий цинизм, и утверждения крайнего солипсизма – крайнего эгоцентризма («Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и восхваление «Я»… «Эго-футуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению будущего в настоящем»). Это соединялось с заимствованным у Маринеттипрославленим современного города, электричества, железной дороги, аэропланов, фабрик, машин (у Северянина и особенно у Шершеневича). В «эго-футуризме таким образом, было все: и отзвуки современности, и новое, правда робкое, словотворчество («поэза», «окалошить», «бездарь», «олилиен» и так далее), и удачно найденные новые ритмы для передачи мерного колыханья автомобильных рессор(«Элегантная коляска» Северянина), и странное для футуриста преклонение перед салонными стихами М. Лохвицкой и К. Фофанова, но больше всего влюбленность в рестораны, будуары сомнительного роста, кафе-шантаны, ставшие для Северянина родной стихией. Кроме Игоря Северянина (вскоре, впрочем от эго-футуризма отказавшегося) это течение не дало ни одного сколько-нибудь яркого поэта.
Значительно ближе к Западу, чем футуризм Хлебникова и «эго-футуризм» Северянина, был уклон русского футуризма, обнаружившейся в творчестве Маяковского, последнего периода Асеева и Сергея Третьякова. Принимая в области техники свободную форму стиха, новый синтаксис и смелые ассонансы вместо строгих рифм Хлебникова, отдавая известную, порой значительную дань, словотворчеству эта группа поэтов дала в своем творчестве некоторые элементы подлинно-новой идеологии. В их творчестве отразилась динамика, огромный размах и титаническая мощь современного индустриального – города с его шумами, шумиками, шумищами, светящимися огнями заводов, уличной суматохой, ресторанами, толпами движущихся масс.
В последние годы Маяковский и некоторые другие футуристы освобождаются от истерики и надрыва. Маяковский пишет свои «приказы», в которых все — бодрость, сила, призывы к борьбе, доходящие до агрессивности. Это настроение выливается в 1923 году в декларации вновь организованной группы «Леф» («Левый фронт искусства»).
Не только идеологически, но и технически все творчество Маяковского (за исключением первых его лет), так же, как и последний период творчества Асеева и Третьякова, является уже выходом из футуризма, вступлением на пути своеобразного нео-реализма. Маяковский, начавший под несомненным влиянием Уитмэна, в последнем периоде вырабатывает совершенно особые приемы, создав своеобразный плакатно-гипперболический стиль, беспокойный, выкрикивающий короткий стих, неряшливые, «рваные строки», очень удачно найденные для передачи ритма и огромного размаха современного города, войны, движения многомиллионных революционных масс. Это большое достижение Маяковского, переросшего футуризм, и вполне естественно, что на пролетарскую поэзию первых лет ее существования, то есть именно того периода, когда пролетарские поэты фиксировали свое внимание на мотивах революционной борьбы, технические приемы Маяковского оказали значительное влияние.
Последней сколько-нибудь заметно нашумевшей школой в русской поэзии ХХ века был имажинизм. Это направление было создано в 1919 году (первая «Декларация» имажинизма датирована 30 января), следовательно, через два года после революции, но по всей идеологии это течение с революцией не имело.
Главой «имажинистов» стал Вадим Шершеневич – поэт, начавший с символизма, со стихов, подражающих Бальмонту, Кузмину и Блоку, в 1912 году выступавший, как один из вождей эго-футуризма и писавший «поэзы» в духе Северянина и только в послереволюционные годы создавший свою «имажинистскую» поэзию.
Так же, как и символизм и футуризм, имажинизм зародился на Западе и лишь оттуда был пересажен Шершеневичем на русскую почву. И так же, как символизм и футуризм, он значительно отличался от имажинизма западных поэтов.
Имажинизм явился реакцией, как против музыкальности поэзии символизма, так и против вещественности акмеизма и словотворчества футуризма. Он отверг всякое содержание и идеологию в поэзии, поставив во главу угла образ. Он гордился тем, что у него «нет философии» и «логики мыслей».
Свою апологию образа имажинисты ставили в связь так же с быстротой темпа современной жизни. По их мнению образ – самое ясное, лаконичное, наиболее соответствующее веку автомобилей, радиотелеграфа, аэропланов. «Что такое образ ? – кратчайшее расстояние с наивысшей скоростью». Во имя «скорости» передачи художественных эмоций имажинисты, вслед за футуристами, – ломают синтаксис – выбрасывают эпитеты, определения, предлоги сказуемые, ставят глаголы в неопределенном направлении.
По существу, в приемах, так же как и в их «образности», не было ничего особенно нового. «Имажинизм», как один из приемов художественного творчества широко использовался не только футуризмом, но и символизмом ( например, у Иннокентия Анненского: «Еще не властвует весна, но снежный кубок солнцем выпит» или у Маяковского: «Лысый фонарь сладострастно снимал с улицы черный чулок»). Новым было лишь упорство, с которым имажинисты выдвигали образ на первый план и сводили к нему все в поэзии – и содержание и форму.
Наряду с поэтами, связанными с определенными школами, русская поэзия ХХ века дала значительное число поэтов, не примыкающих к ним или примыкающих на некоторое время, но с ними не слившихся и пошедших в конечном счете своим путем.
Увлечение русского символизма прошлым – XVIII веком – и любовь к стилизации нашло свое отражение в творчестве М. Кузмина, увлечение романтическими 20 и 30 годами – в милой интимности и уютности самоваров и старинных уголков Бориса Садовского. То же увлечение «стилизацией» лежит в основе восточной поэзии Константина Липскерова, Мариэты Шагинян и в библейских сонетах Георгия Шенгели, в сафических строфах Софии Парнок и тонких стилизованных сонетах из цикла «Плеяды» Леонида Гроссмана.
Увлечение славянизмами и древнерусским песенным складом, тяга к «художественному фольклору» отмеченные выше, как характерный момент русского символизма, нашедший свое отражение в сектантских мотивах А. Добролюбова и Бальмонта, в лубках Сологуба и в частушках В. Брюсова, в древнеславянских стилизациях В. Иванова и во всем первом периоде творчества С. Городецкого, – наполняют собой поэзию Любовь Столицы, Марины Цветаевой и Пимена Карпова. Так же легко улавливается отзвук поэзии символистов в истерично-экспрессивных, нервных и неряшливо, но сильно сделанных строках Ильи Эренбурга – поэта, в первом периоде своего творчества так же состоявшего в рядах символистов.
Особое место в русской лирике ХХ века занимает поэзия И. Бунина. Начав с лирических стихотворений, написанных под влиянием Фета, являющихся единственными в своем роде образцами реалистического отображения русской деревни и небогатой помещичьей усадьбы, в позднейшем периоде своего творчества Бунин стал большим мастером стиха и создавал прекрасные по форме, классически четкие, но несколько холодные стихотворения, напоминающие, – как он сам характеризует свое творчество, – сонет, вырезанный на снеговой вершине стальным клинком. Близок к Бунину по сдержанности, четкости и некоторой холодности рано умерший В. Комаровский. Творчество этого поэта, первые выступления которого относятся к значительно позднему периоду – к 1912 году, носит на себе в известной части черты как и акмеизма. Так и начавшего играть приблизительно с 1910 года довольно заметную роль в поэзии классицизма или, как его принято называть «пушкинизма».
Около 1910 года, когда обнаружилось банкротство школы символистов, наступила, как это было отмечено выше, реакция против символизма. Выше были намечены две линии, по которым были направлены главные силы этой реакции – акмеизм и футуризм. Этим, однако протест против символизма не ограничился. Он нашел свое выражение в творчестве поэтов, не примыкающих ни к акмеизму, ни к футуризму, но выступивших своим творчеством в защиту ясности, простоты и прочности поэтического стиля.
Несмотря на противоречивые взгляды со стороны множества критиков, каждое из перечисленных течений дало немало превосходных стихотворений, которые навсегда останутся в сокровищнице русской поэзии и найдут своих почитателей среди последующих поколений. СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. «Антология русской лирики первой четверти ХХ века».
И.С. Ежов, Е.И. Шамурин . « Амирус», 1991 год.
«Русская поэзия 19- начала 20 веков.»
П. Николаев, А. Овчаренко…
Издательство «Художественная литература», 1987 год.
«Энциклопедический словарь юного литературоведа».
Издательство «Педагогика», 1987 год.
«Методическое пособие по литературе для поступающих в вузы».
И.В. Великанова, Н.Е. Тропкина. Издательство «Учитель»
Поэзия начала XX века изумляет и удивляет своим многоцветьем, многоголосьем. «Будем как солнце!» — восклицает в 1902 году К. Бальмонт, один из лидеров русского символизма. Романтик и максималист, натура в высшей степени впечатлительная, артистичная и в то же время ранимая, он предъявляет непомерные требования к бытию людей. В центр мира он ставит Солнце — источник света и совести, источник жизни. Стихи его музыкальны, в них журчание весенних ручьев и искрящиеся солнечные блики, брызги и пенящееся море, одухотворенность, грусть и светлая надежда — радость жизни:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня… …
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
Недаром А. Блок в статье «О лирике» говорит: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну». Удивительны строки А. Белого:
Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия —
Безумствуй, сжигая меня!
Можно ли сказать об известном поэте И. Анненском проникновеннее, чем сказал о нем Н. Гумилев:
… Был Иннокентий Анненский последний
Из царскосельских, лебедей…
Вот несколько «пленительных и странных» строк И. Анненского:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, что я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света.
Основная Тема сочинения творчества другого поэта «серебряного века» М. Кузмина,— любовь. «Любовь Кузмина — тихая, музыкальная, как бы лунная. Она вся — в трепете ласковых предчувствий, она — ожидание нежности»,— писал известный литературовед П Н. Медведев.
Моя душа в любви не кается —
Она светла и весела,
Какой покой ко мне спускается!
Зажглися звезды без числа.
И я стою перед лампадами,
Смотря на близкий милый лик.
Не властен лед над водопадами,
Любовных вод родник велик.
Поэзия Николая Гумилева «напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства» (Вяч. Иванов). Ему был чужд «протестантский прибранный рай», он испытал и изведал многое, посетил далекие страны, был знаменит и, подойдя, как считал он сам, к «середине странствия земного», погиб в расцвете творческих сил. Увы, «поэты русские свершают жребий свой, не кончив песни лебединой» (Растопчина). Молодым людям, вступающим в жизнь, Н. Гумилев интересен прежде всего страстным желанием и, что удается далеко не каждому, умением преодолевать преграды, доказать себе и другим, что человек может достигнуть цели. Он был слаб физически — и стал силен, был неуверен в себе — и сумел утвердиться, был незнаем — и стал знаменитым Поэтом. Он считал, что
Быстрокрылых ведут капитаны —
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пъпъю затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь…
Неудивительно, что Н. Гумилев объединил вокруг себя 26 разных поэтов и встал во главе нового литературного направления 10—20 – х годов XX века — акмеизма: ведь «акме» в переложении с греческого — «высшая степень чего – либо, цвет, цветущая пора», а также, как писал Н. Гумилев, «мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь».
Это положение поэтически проиллюстрировал другой поэт — С. Городецкий:
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных пшик, и ветхой мглы.
Вот первый подвиг.
Подвиг новый — Живой земле пропеть хвалы.
Одним из ведущих участников течения футуристов был В. Хлебников. Он вел неустроенную, полубродячую жизнь, был редкостным бессребреником, называл себя дервишем, йогом, марсианином. Хлебников — поэт – экспериментатор, искатель, «Колумб новых поэтических материков», по определению Маяковского. Писал он весьма своеобразно, исходил в своем творчестве из собственных теорий. По гнездам родственных слов обосновывал возможность возникновения новых слов и сам создавал их.
Максимилиан Волошин… Поначалу этот поэт привлек меня мелодичностью, легкостью, изяществом своих стихов:
И мир как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод.
Затем — глубиной своей жизненной программы, в основе которой стремление
Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.
Но, пожалуй, самое сильное потрясение вызвал у меня его цикл стихов «Пути России». Многое отражено в нем: восстание Степана Разина, смутное время, революция и гражданская война. Поэт пытается осмыслить прошлое России и предугадать ее будущее. Прежде всего М. Волошин обращает внимание на трагизм судьбы Родины:
О камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! Я ведаю ваш счет.
Трагична и судьба россиян:
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел — человек.
События 1917 года и последовавшая гражданская война обрушились на Россию с еще большей силой:
«Брали на мушку», «ставили к стенке»,
«Списывали в расход» —
Так изменялись из года в год
Речи и быта оттенки.
«Хлопнуть», «гробить», «отправить на шлепку».
«К Духонину в штаб», «разменять» —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку.
В начале 20 – х годов М. Волошин жил в Крыму, где противоречия эпохи, трагизм усобицы воспринимались особенно остро: Крым переходил из рук в руки, зимой 1921—1922 годов начался голод. Апрельские стихи 1921 – го («Террор», «Красная пасха», «Терминология» и др.) — это крик поэта, взывающего к совести и гуманизму обезумевших людей:
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгонят на темный двор…
… Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русской песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.
Как не вспомнить строки Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…»
«На дне преисподней» — так назвал М. Волошин стихотворение, посвященное памяти А. Блока и Н. Гумилева. Трудно остаться человеком в это жестокое время. Свое философско – поэтическое кредо М. Волошин выразил в стихотворении «Доблесть поэта»:
Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином.
Вера в то, что «из преступлений, исступлений возникает праведная Русь», не покидала М. Волошина. Поэт и гуманист, он разделил судьбу своей Родины, отдал голос своей совести:
Может быть, такой лее жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь!
И на дне своих подвалов стану
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой –
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Поэты «серебряного века»… Разное видение мира, разные, чаще всего трагические судьбы. Не все в их творчестве понятно нам, но бесспорны их талантливость, неординарность. Безусловно, нельзя ограничить их творчество рамками какого – то одного литературного направления: символизма, акмеизма или футуризма. Глубина мысли, мастерство слова, умение осмыслить жизнь духа, движение души, историко – литературная и общественно – гражданская проблематика их произведений, переводческая деятельность характеризуют их гораздо шире, глубже.
Для нас, читателей XX столетия, их творчество, несомненно, большая поэзия, которая пришла к нам как радость, как новое открытие мира, утверждающее неисчерпаемость, величие и «дум высокое стремленье» русской поэзии.
Русская литература Серебряного века как художественный феномен.
Литература серебряного века относится к числу мировых читательских приоритетов. 20 век не похож на век 19. Быстро развивается наука, прежде всего естественные дисциплины, меняется представление человека об окружающем мире и другим становится мироощущение человека, оно становится трагическим, окружающий мир часто воспринимают как катастрофу, а слово кризис становится ключевым словом эпохи.
Александр Амфитеатров «Закат старого века»
Михаил Арцыбашев «У последней черты»
Викентий Версаев «Без дороги», «На повороте».
Пограничная эпоха. Все понимают отличие 20в. от 19в. Блок: «Уже январь стоял под знаком совершенно иным, чем декабрь 1900».
Литература 20 века отличается от литература 19 века. В 19 веке – четко сложивашаяся иерархия писательских имен, в 20 веке – сложнейшее созвездие имен и нет деления на первостепенных и второстепенных.
В 19 веке худ-эстет (?) последовательно сменяли друг друга, а 20 век – многоярусная художественная реальность, где одновременно есть и реализм, и модернизм, огромное число литературных направлений, групп, школ.
Неореализм – характеризуется тремя основными признаками:
1. Отход от натурализма
2. Обоновление реалистических традиций.
3. Открытость модернистскому опыту.
В конце 19 в появляется понятие «Серебряный век», сначала носит расширительный характер, только на рубеже веков входит в литературоведческий обиход. («Платиновый век» Омри Ронен, «Серебряный век как умысел и вымысел» Амст’97, Москва’00) Периодизация.
1. 1890е – 1917 г.
Начало 3 пролетарское освободительное движение – октябрьский переворот.
В.Ходасевич «1917 г показал воочию, что мы присутствуем при смене двух эпох»
2. 1917 – 1922.
Высылка философов, литераторов – «Философский пароход»
Советское литвед-е выделяло 3 направления:
1. Критический реализм
2. Социалистический реализм (*)
3. Модернизм.
Западное литвед-е выделяло 2 направления:
1. Реализм.
2. Модернизм (*)
К началу 90-х гг. западными словистами литература серебряного века была изучена лучше. Доскональнее всего изучили Вячеслава Иванова и Александра Белого (символизм). Convivium- общество, изучавшее идеи Иванова.
Русская литература рубежа веков включает в себя понятие литература серебряного века. Писателя Серебряного века можно назвать писателем рубежа веков, но не каждого писателя можно отнести к Серебряному веку. 4 необходимых условия для отнесения писателя к литературе Серебряного века.
1. Интерес к сложной, многообразной человеческой личности.
2. Идея жизнестроительства (жизнетворчества)
3. Религиозно-философские искания.
4. Конфликт с «железным веком» (опр. В.Крейда)
К.Бальмонт – Дионисийство и либертизм
Н.Гумилев – Апологетика сильной личности»
З.Гиппиус – Описание снов
Д.Мережковский – Описание галлюц. состояний.
Гумилев: любимые герои – сильные личности.
Текст – поэтическая декларация.
Худ.программа – «Мои читатели» – белые стихи, общий размер. Театрализованность эпохи.
Шекспир «Как вам это понравится»: «Весь мир театр и люди в нем актеры».
Пронизаны мистификациями (поэтесса Елена Дмитриева, поэт Николай Клюев).
Поэты выглядят театрализовано (К. Бальмонт «Хамы, расступитесь! Идет сын солнца…», Игорь Северянин) Кафейный период русской литературы.
«Бродячая собака»(акмеисты) Мандельштам, Ахматова, Потемкин Популярно.
«Бим Бом»
«Питтореск»
«Красный петух»
«Стойло пегаса»
«Кафе поэтов»
«Калоша» Религиозно-философские искания есть в творчестве каждого.
1903 СПБ Религиозно-философское собрание, одобрено представителями духовенства.
Основатели: Д.Мережковский, З.Гиппиус, В.Философов.
Увлечены идеями Хилиазма – Царство Божье на Земле.
В иммиграции Мережковский Гиппиус окажутся близки к католицизму, а Иванов открыто перейдет и будет главным хранителем Ватиканской библиотеки.
В христианстве – секстантские идеи – хлыстовство. Символист Добролюбов бросает семью и организовывает секстантскую общину. В.Брюсов Конфликт с «железным веком». Большинство русских поэтов уходят в 37 лет. Основные темы и мотивы поэзии Серебряного века.
В основном представлен поэзией. Б.Чичибабин «У прозы есть предел». Поэзия устремлена в будущее, ввысь. Поэзия – это непременно тайна, загадка.
Поэзия – невероятная свобода дыхания, поэзия не подчиняется законам, выбивается из рамок, не подчиняется нормам. (напр, Василиск Гнедов – поэма конца – без слов, только жест – новаторская. Основоположник перфоманса). Видимый тупик оборачивается невидимым новаторством.
Главный закон поэзии: «Так я хочу!» А. Блок. «Для меня все преимущество и проклятье современной лирики состоит в том, что каждый волен вкладывать в нее свой смысл» (приписка из письма Шершеневичу Блока) Основные темы и мотивы.
1. Трагическая тема эмиграции.
2. Назначение поэта и поэзии.
3. Тема вины и покаяния. Трагическая тема эмиграции.
Эмигранты надеялись вернуться. Страны русского рассеяния: Китай (Харбин, Шанхай), Франция, Сербия, Чехия, Югославия, Болгария.
А.Федоров эмигрировал в Болгарию. Текст в жанре молитвы: Здесь труд мой был и будет впредь, Как мох в скале. Не дай мне, Боже, умереть В чужой земле.
Текст построен на антонимах, мох на скале – писатель в эмиграции.
Лирика не имеет названия. Выплеск эмоций. Прием строфического кольца.
Эмиграция изменила тональность творчества многих авторов. Петр Потемкин. Примитивист, учился в военно-хирургической академии, на 4м курсе курсовая работа «между творчеством психически больных и модернистов нет разницы» потом бросил институт и стал модернистом. Его творчество – эстетический примитивизм. («Черная Молли»)
Мигрировал в Париж. Тональность творчества приобретает трагическую окраску. Георгий Иванов. Акмеист. Жизнь в эмиграции – инобытие, жизнь после смерти. Поэзия парадоксальна, построена не противном. «Мы не молоды, но и не стары» Мы не молоды. Но и не стары. Мы не мертвые. И не живые. Вот мы слушаем рокот гитары И романса “слова роковые”. О беспамятном счастье цыганском, Об угарной любви и разлуке, И – как вызов бокалы – с шампанским Подымают дрожащие руки. За бессмыслицу! За неудачи! За потерю всего дорого! И за то, что могло быть иначе, И за то – что не надо другого!
Аллитерация на р подчеркивает холодность, неуютность пространста. В качестве эпиграфа у Иванова Адамович. Были друзьями. «имя тебе непонятное дали». Крупный поэт русского западного зарубежья. Хорошо, что нет Царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет. Только желтая заря, Только звезды ледяные, Только миллионы лет. Хорошо – что никого, Хорошо – что ничего, Так черно и так мертво, Что мертвее быть не может И чернее не бывать, Что никто нам не поможет И не надо помогать Тема вины и покаяния.
Бердяев говорит, что все люди и народы делятся на два типа: одни культивируют чувство обиды, а другие живут с постоянным чувством вины.
Достоевский: «Всяк за всех виноват».
Тема вины появляется в творчестве Максимилиана Волошина. Он был над схваткой, помогал и белым, и красным. Мотив личной ответственности каждого за происходящее в стране. « В годы гражданской войны». Владимир Корнилов «40 лет спустя». Считает, что автор должен простить своего врага, принять несимпатичного ему персонажа. «В поселке под Москвою». Борис Чичибабин «Плач по утраченной Родине» диссидент, боролся с социалистическим государством. Тема поэта и поэзии.
Ахматова: Стихи родятся из сора. Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда.
Пастернак: Поэзия – это творчество, самоотдача.
Самойлов: Стихи из яды.
Ермаков «Генезис»
Маяковский: Поэзия – тяжелый труд.
12345678910Следующая ⇒
Date: 2016-05-23; view: 4524; Нарушение авторских прав
(Анна Ахматова)
Тематика акмеизма полностью соответствовала этим принципам, основными были: тема земной красоты, тема духовного мира человека (его переживаний, чувств, эмоций). Акмеисты нередко обращались к библейским и мифологическим образам и сюжетам.
(Владимир Маяковский)
Следующее течение – футуризм – особенно полюбилось современникам. Это было авангардное направление, которое заявляло: «Границ не существует!» Основными образами футуризма были образ своего высшего «я», мотив поклонения разрушению, образ презренной буржуазии и образ человека тонкой душевной организации. Поскольку футуризм тяготел к живописи, то поэты (Маяковский, Северянин, Хлебников, Крученых, Каменский) придавали большое значение форме: появлялись авторские неологизмы, устаревшая система построения фраз и рифмы жестко критиковались.
(Сергей Есенин)
Новокрестьянская поэзия в качестве направления заняла одну из лидирующих позиций в литературе Серебряного века. Поэты этого направления (Есенин, Клюев, Клычков) особое внимание уделяли образам и тематике, а именно теме деревенской России, образу матери-природы, фольклорным образам и мотивам.
Серебряный век русской поэзии по праву можно назвать выразительным и ослепительным временем. Этот период подарил литературе чувственного, смелого и яркого лирического героя в условиях неспокойной атмосферы. На поэзию Серебряного века оказали большое внимание революция, война, кризис личности. Поэзия этого времени неординарная, непредсказуемая, главный образ Серебряного века – человек, лишившийся всего, но с гордо поднятой головой преодолевающий невзгоды.
В. Брюсов, Н. Гумилев, В. Маяковский
Кончался XIX век, “золотой век” русской литературы, началось XX столетие. Это переломное время вошло в историю под красивым именем “серебряного века”. Он породил великий взлет русской культуры и стал началом ее трагического падения. Начало “серебряного века” относят обычно к 90-м годам XIX столетия, когда появились стихи В. Брюсова, И. Анненского, К. Бальмонта и других замечательных поэтов. Расцветом “серебряного века” считают 1915 год — время его наивысшего подъема и конца. Общественно-политическая обстановка этого времени характеризовалась глубоким кризисом существующей власти, бурной, неспокойной атмосферой в стране, требующей решительных перемен. Может быть, поэтому и пересеклись пути искусства и политики. Так же, как общество напряженно искало пути к новому социальному строю, писатели и поэты стремились к освоению новых художественных форм, выдвигали смелые экспериментаторские идеи. Реалистическое изображение действительности перестало удовлетворять художников, и в полемике с классикой XIX века утверждались новые литературные течения: символизм, акмеизм, футуризм. Они предлагали разные способы постижения бытия, но каждое из них отличалось необычайной музыкой стиха, оригинальным выражением чувств и переживаний лирического героя, устремленностью в будущее.
Одним из первых литературных течений стал символизм, объединивший таких разных поэтов, как К. Бальмонт, В. Брюсов, А. Белый и др. Теоретики символизма считали, что художник должен создавать новое искусство с помощью образов-символов, которые помогут более утонченно и обобщенно выразить настроения, чувства и мысли поэта. Причем истина, прозрение могут появиться у художника не в результате раздумий, а в момент творческого экстаза, как бы ниспосланного ему свыше. Поэты-символисты уносились мечтой ввысь, задаваясь глобальными вопросами о том, как спасти человечество, как вернуть веру в Бога, добиться гармонии, слившись с Душой Мира, Вечной женственностью, Красотой и Любовью.
Признанным метром символизма становится В. Брюсов, воплотивший в своих стихах не только формальные новаторские достижения этого течения, но и его идеи. Своеобразным творческим манифестом Брюсова стало небольшое стихотворение “Юному поэту”, которое воспринималось современниками как программа символизма.
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Конечно, провозглашенная поэтом творческая декларация не исчерпывается содержанием этого стихотворения. Поэзия Брюсова многогранна, многолика и многозвучна, как жизнь, которую она отображает. Он обладал редким даром удивительно точно передать каждое настроение, каждое движение души. Пожалуй, главный признак его поэзии заключается в точно найденном сочетании формы и содержания.
И я хочу, чтоб все мои мечты,
Дошедшие до слова и до света,
Нашли себе желанные черты.
Трудная цель, высказанная Брюсовым в “Сонете к форме”, мне думается, была достигнута. И это подтверждает его удивительная поэзия. В стихотворении “Творчество” Брюсов сумел передать ощущение первого, еще полубессознательного этапа творчества, когда будущее произведение еще неясно вырисовывается “сквозь магический кристалл”.
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
Символисты рассматривали жизнь как жизнь Поэта. Сосредоточенность на самом себе характерна для творчества замечательного поэта-символиста К. Бальмонта. Он сам был смыслом, темой, образом и целью своих стихов. И. Эренбург очень точно заметил эту особенность его поэзии: “Бальмонт ничего в мире не заметил, кроме собственной души”. Действительно, внешний мир существовал для него лишь затем, чтобы он мог выразить свое поэтическое “я”.
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу, спеша.
Мое единое отечество –
Моя пустынная душа.
Поэт не уставал следить за неожиданными поворотами своей души, за своими переменчивыми впечатлениями. Бальмонт старался запечатлеть в образе, в словах бегущие мгновения, летящее время, возведя мимолетность в философский принцип.
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я слагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Смысл этих строк, наверное, в том, что человек должен жить каждым мгновением, в котором выявляется вся полнота его бытия. И задача художника — вырвать этот миг у вечности и запечатлеть его в слове. Поэты-символисты сумели в стихах выразить свою эпоху с ее неустойчивостью, зыбкостью, переходностью.
Так же, как отрицание реализма породило символизм, новое литературное течение — акмеизм — возникло в ходе полемики с символизмом. Он отвергал тягу символизма к неведомому, сосредоточенность на мире собственной души. Акмеизм, по мысли Гумилева, не должен был стремиться к непознаваемому, а обращаться к тому, что можно понять, то есть к реальной действительности, пытаясь как можно полнее охватить многообразие мира. При таком взгляде художник-акмеист в отличие от символистов становится причастным мировому ритму, хотя и дает оценки изображаемым явлениям. Вообще, когда стараешься вникнуть в суть программы акмеизма, сталкиваешься с явными противоречиями и непоследовательностью. По-моему, прав Брюсов, который посоветовал Гумилеву, Городецкому и Ахматовой “отказаться от бесплодного притязания образовывать какую-то школу акмеизма”, а вместо этого писать хорошие стихи. Действительно, сейчас, в конце XX столетия, имя акмеизма сохранилось только потому, что с ним связано творчество таких выдающихся поэтов, как Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам.
Ранние стихи Гумилева поражают романтической мужественностью, энергией ритма, эмоциональной напряженностью. В его знаменитых “Капитанах” весь мир предстает как арена борьбы, постоянного риска, высшего напряжений сил на грани жизни и смерти.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса –
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
В этих строчках слышится смелый вызов стихиям и судьбе, им противопоставляется готовность к риску, отвага и бесстрашие. Экзотические пейзажи и обычаи Африки, джунгли, пустыни, дикие звери, таинственное озеро Чад — весь этот удивительный мир воплотился в сборнике “Романтические цветы”. Нет, это не книжная романтика. Создается впечатление, что в стихах незримо присутствует и участвует сам поэт. Так глубоко его проникновение в мир легенд и преданий Абиссинии, Рима, Египта и других экзотических для европейца стран. Но при всей виртуозности изображения действительности социальные мотивы крайне редко встречаются у Гумилева и других поэтов-акмеистов. Для акмеизма была характерна крайняя аполитичность, полное равнодушие к злободневным проблемам современности.
Наверное, поэтому акмеизму пришлось уступить дорогу новому литературному течению — футуризму, который отличался революционным бунтом, оппозиционной настроенностью против буржуазного общества, его морали, эстетических вкусов, всей системы общественных отношений. Недаром первый сборник футуристов, считающих себя поэтами будущего, носил явно вызывающее название “Пощечина общественному вкусу”. С футуризмом было связано раннее творчество Маяковского. В его юношеских стихах чувствуется желание начинающего поэта поразить читателя новизной, необычностью своего видения мира. И Маяковскому это действительно удалось. Например, в стихотворении “Ночь” он использует неожиданное сравнение, уподобляя освещенные окна руке игрока с веером карт. Поэтому в представлении читателя возникает образ города-игрока, одержимого соблазнами, надеждами, жаждой наслаждений. Но рассвет, гасящий фонари, “цари в короне газа”, рассеивает ночной мираж.
Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
А черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.
Да, эти строки ничуть не похожи на стихи поэтов-классиков. В них явственно проступает творческая декларация футуристов, отрицающих искусство прошлого. Такие поэты, как В. Маяковский, В. Хлебников, В. Каменский, угадывали в союзе поэзии и борьбы особое духовное состояние своего времени и старались найти новые ритмы и образы для поэтического воплощения бурлящей революционной жизни.
По-разному сложились судьбы замечательных поэтов “серебряного века”. Кто-то не смог вынести жизни на неприветливой родине, кто-то, как Гумилев, был расстрелян без вины, кто-то, как Ахматова, до последних своих дней остался на родной земле, пережив с ней все беды и горести, кто-то поставил “точку пули в своем конце”, как Маяковский. Но все они создали в начале XX века настоящее чудо — “серебряный век” русской поэзии.
В. Брюсов, Н. Гумилев, А. Ахматова, К. Бальмонт, И. Анненский, А. Белый, М. Волошин
Серебряный век” русской литературы. Сочинение
Мое открытие “серебряного века” русской поэзии. Сочинение
Акмеизм. Статья
О жизни и творчестве Н. Гумилева. Статья
И. Анненский. Стихи
Биография И. Ф. Анненского
А. Белый. Стихи
Биография А. Белого
И. Северянин. Стихи
Основоположник символизма в русской поэзии. Сочинение о К. Бальмонте
К. Бальмонт. Стихи
Биография К. Д. Бальмонта
В. Брюсов. Стихи
Биография В. Я. Брюсова
Дон Жуан, Наполеон, Клеопатра, Данте и другие “любимцы веков” в творчестве А. Брюсова. Статья
А. Ахматова. Стихи
Биография А. А. Ахматовой
Особенности поэтического мира Анны Ахматовой Сочинение
Тема Родины в поэзии Анны Ахматовой. Сочинение
Н. Гумилев. Стихи
Биография Н. С. Гумилева
М. Волошин. Стихи
Биография М. А. Волошина
Совесть народа — поэт… Статья о жизни и творчестве М. Волошина
Адамович Г. Стихи
Биография Г. Адамовича
В начале XX века поэзия расцветает в своем неповторимом многоголосье и разноцветье. Один из лидеров русского символизма, талантливый поэт Бальмонт, в 1902 году восклицает: «будем как солнце!». Бальмонт представляет собой натуру впечатлительную, артистичную, романтическую, вместе с тем ранимую и будучи максималистом, он предъявляет завышенные требования к бытию людей. В центре мира у него Солнце, как источник жизни, света и совести.
В его стихах звучит музыка, слышно журчание весенних ручьев, видны искрящиеся солнечные блики. В них есть одухотворенность, грусть и надежда:
«Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня… …
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор».
В статье «О лирике» А.Блок говорит о поэте так: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну».
Очень проникновенно говорит об известном поэте И.Анненском Н.Гумилев:
«Был Иннокентий Анненский последний
Из царскосельских лебедей…»
Вот как звучат строки,«пленительные и странные», самого поэта И.Анненского:
«Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, что я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света».
Основной темой в творчестве еще одного поэта «серебряного века» М.Кузьмина стала любовь. Известный литературовед П.Н.Медведев пишет об этом так: «Любовь Кузмина — тихая, музыкальная, как бы лунная. Она вся — в трепете ласковых предчувствий, она — ожидание нежности».
«Моя душа в любви не кается —
Она светла и весела,
Какой покой ко мне спускается!
Зажглися звезды без числа.
И я стою перед лампадами,
Смотря на близкий милый лик.
Не властен лед над водопадами,
Любовных вод родник велик».
Необыкновенна поэзия Николая Гумилева, она «напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства» (В.Иванов). Он побывал в других странах, был знаменит, много в жизни испытал и изведал, он не принимал «протестантский прибранный рай», и когда он достиг, по своему высказыванию «середины странствия земного», погибает в расцвете творческих сил. Для молодых людей, которые вступают в жизнь, Н.Гумилев может стать достойным примером в умении преодолевать преграды, страстным желанием доказать себе и другим, что человек может достигнуть поставленной цели. Он сотворил себя сам: будучи слабым физически – становится сильным, будучи неуверенным в себе – смог утвердиться, будучи неизвестным – становится знаменитым поэтом. Он считает, что:
«Быстрокрылых ведут капитаны —
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пылью затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь…»
Нет ничего удивительного в том, что именно Н.Гумилев объединяет вокруг себя 26 разных поэтов и становится во главе нового направления, которое зародилось в 10-20-х годах XX столетия, и носило название «акмеизм». В переводе с греческого «акме» —
«высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора», а также, по словам Н. Гумилева «мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь».
Другой поэт – С.Городецкий – поэтически обрисовал это положение такими строками:
«Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных пшик, и ветхой мглы.
Вот первый подвиг.
Подвиг новый — Живой земле пропеть хвалы».
«Колумбом новых поэтических материков» Маяковский называет В.Хлебникова, одного из ведущих участников футуристического течения. Его жизнь была на редкость не устроенная, полубродячая, безденежная. Он сам называл себя йогом, дервишем, марсианином. Свое творчество создавал на основе собственных теорий, очень своеобразно, создавал новые слова, основываясь на возможности возникновения новых из родственных слов.
Есть еще один поэт, о котором мне хотелось бы сказать – Максимилиан Волошин. Вначале он привлек мое внимание своими изящными, мелодичными, легкими стихами:
«И мир как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод».
Впоследствии – своей жизненной программой, очень глубокой, основой которой является стремление.
«Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить».
Но наиболее сильное потрясение у меня вызвали его стихи из цикла «Пути России». В них поэт пытается осмыслить прошлое России и предугадать ее будущее. В этом цикле описывается и восстание Степана Разина, и смутное время, и гражданская война и революция. М.Волошин о трагизме судьбы Родины:
«О камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! Я ведаю ваш счет.
Трагична и судьба россиян:
«Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел — человек».
Гражданская война и события 1917 года еще с большей силой обрушились на Россию:
«Брали на мушку», «ставили к стенке»,
«Списывали в расход» —
Так изменялись из года в год
Речи и быта оттенки.
«Хлопнуть», «гробить», «отправить на шлепку».
«К Духонину в штаб», «разменять» —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку».
В 20-х годах М.Волошин живет в Крыму, там особенно остро воспринимаются противоречия эпохи, трагизм усобицы: Крым переходит из рук в руки, а в зиму 1921-1922 года начинается голод. Его стихи 1921-го года: «Красная пасха», «Терминология» и многие другие» — крик человека, который взывает к совести и гуманизму обезумевших людей:
«С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгонят на темный двор…
… Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русской песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть».
Так и приходят на ум строки великого Пушкина: “Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…”
Очень трудно оставаться человеком в это трудное, жестокое время. Свое отношение, свою мораль М. Волошин выражает в стихотворении “Доблесть поэта”:
«Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином».
Не покидает М.Волошина вера в то, что «из преступлений, исступлений возникает праведная Русь». Будучи поэтом и гуманистом, он до последнего остается со своей Родиной, разделяя ее судьбу и отдавая ей голос своей правды и совести:
«Может быть, такой лее жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь!
И на дне своих подвалов стану
Иль в кровавой луже поскользнусь
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой —
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!»
Перед нами прошла целая плеяда поэтов «серебряного века», со своим виденьем мира, со своими, чаще всего трагическими судьбами. Возможно, не все мы можем понять в их творчестве, но невозможно не увидеть их талант, их неординарность. Как и невозможно их творчество оградить рамками какого-то одного литературного направления: футуризма, акмеизма или символизма. Для нас, читателей нового века, их мастерство слова, их глубина мысли, их умение осмыслить движение души, жизнь , а также историческая и гражданская проблематика в их произведениях, характеризуют поэтов серебряного века намного глубже и шире. Их поэзия, дошедшая до нас сквозь время, стала радостью, новым открытием мира, утверждением величия и высоким стремлением души русской поэзии.
ПОЭЗИЯ “СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА”
ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ И ВЗГЛЯДЫ НА НИХ.
“Серебряный век “русской поэзии — это название стало устойчивым для обозначения русской поэзии конца XIX – начала XX века. Оно дано было по аналогии с золотым веком — так называли начало XIX века, пушкинское время. О русской поэзии “серебряного века” существует обширная литература — о ней очень много писали и отечественные, и зарубежные исследователи, в т. ч. такие крупные ученые, как В.М. Жирмунский , В. Орлов, Л.К. Долгополов, продолжают писать М.Л. Гаспаров, Р.Д. Тименчик, Н.А. Богомолов и многие другие. Об этой эпохе изданы многочисленные воспоминания — например, В. Маяковского ( “ На Парнасе серебряного века”), И Одоевцевой (“ На берегах Невы”) , трехтомные воспоминания А. Белого; издана книга “Воспоминания о серебряном веке”.
Русская поэзия “серебряного века” создавалась в атмосфере общего культурного подъема как значительнейшая его часть . Характерно, что в одно и то же время в одной стране могли творить такие ярчайшие таланты, как А.Блок и В.Маяковский, А.Белый и В.Ходасевич. Этот список можно продолжать и продолжать. В истории мировой литературы это явление было уникальным.
Конец XIX — начало XX в. в России — это время перемен, неизвестности и мрачных предзнаменований, это время разочарования и ощущения приближения гибели существующего общественно-политического строя. Все это не могло не коснуться и русской поэзии. Именно с этим связано возникновение символизма.
Символизм был явлением неоднородным, объединившим в своих рядах поэтов, придерживавшихся самых разноречивых взглядов. Одни из символистов, такие, как Н.Минский, Д.Мережковский, начинали свой творческий путь как представители гражданской поэзии, а затем стали ориентироваться на идеи “богостроительства” и “ религиозной общественности”. “Старшие символисты” резко отрицали окружающую действительность, говорили миру “нет”:
Я действительности нашей не вижу,
Я не знаю нашего века…
(В.Я.Брюсов)
Земная жизнь лишь “сон”, ” тень” Реальности противопоставлен мир мечты и творчества — мир, где личность обретает полную свободу:
Есть одна только вечная заповедь — жить.
В красоте, в красоте несмотря ни на что.
(Д.Мережковский )
Реальная жизнь изображается как безобразная, злая, скучная и бессмысленная. Особое внимание проявляли символисты к художественному новаторству — преобразованию значений поэтического слова, развитию ритмики, рифмы и т.д. “старшие символисты” еще не создают систему символов ; Они — импрессионисты, которые стремятся передать тончайшие оттенки настроений, впечатлений. Слово как таковое для символистов утратило цену. Оно стало ценным только как звук, музыкальная нота, как звено в общем мелодическом построении стихотворения.
Новый период в истории русского символизма (1901– 1904) совпал с началом нового революционного подъема в России. Пессимистические настроения, навеянные эпохой реакции 1980-х — начала 1890-х гг. и философией А.Шопенгауэра, уступают место предчувствиям “неслыханных перемен”. На литературную арену выходят “младшие символисты” — последователи философа-идеалиста и поэта Вл.Соловьева., представлявшего, что старый мир на грани полной погибели, что в мир входит божественная Красота (Вечная Женственность, Душа Мира) , которая должна “спасти мир”, соединив небесное (божественное)начало жизни с земным, материальным, создать “царство божие на земле”:
Знайте же: Вечная Женственность ныне
В теле нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем новой богини
Небо слилося с пучиною вод.
(Вл.Соловьев)
Особенно привлекают любовь , — эротика во всех ее проявлениях , начиная с чисто-земного сладострастия и кончая романтическим томлением о Прекрасной Даме, Госпоже, Вечной Женственности, Незнакомке… Эротизм неизбежно переплетен с мистическими переживаниями. Любят поэты-символисты и пейзаж ,но не как таковой , а опять-таки как средство , как средство выявить свое настроение .Поэтому так часто в их стихотворениях русская, томительно-грустная осень, когда нет солнца, а если есть, то с печальными блеклыми лучами, тихо шуршат падающие листья, все окутано дымкой чуть-чуть колышущегося тумана. Излюбленным мотивом “младших символистов” является город. Город — живое существо с особой формой, особым характером, зачастую это “город-Вампир” , “Спрут”, сатанинское наваждение, место безумия, ужаса ; город — символ бездушия и порока. (Блок,Сологуб, Белый, С.Соловьев, в значительной степени Брюсов) .
Годы первой русской революции (1905-1907) вновь существенно изменяют лицо русского символизма. Большинство поэтов откликаются на революционные события. Блок создает образы людей нового, народного мира. В.Я. Брюсов пишет знаменитое стихотворение “Грядущие гунны”, где прославляет неизбежный конец старого мира, к которому, однако, причисляет и себя, и всех людей старой, умирающей культуры. Ф.К.Сологуб создает в годы революции книгу стихотворений “Родине” (1906), К.Д. Бальмонт — сборник “Песни мстителя”(1907), изданные в Париже и запрещенные в России, и т.д.
Еще важнее то, что годы революции перестроили символическое художественное миропонимание. Если раньше Красота понималась как гармония, то теперь она связывается с хаосом борьбы, с народными стихиями. Индивидуализм сменяется поисками новой личности, в которой расцвет “я” связан с жизнью народа. Изменяется и символика: ранее связанная в основном с христианской, античной, средневековой и романтической традицией, теперь она обращается к наследию древнего “общенародного” мифа ( В.И. Иванов), к русскому фольклору и славянской мифологии (А.Блок, М.М.Городецкий) Другим становится и настроение символа. Все большую роль в нем играют его земные значения: социальные, политические, исторические.
К концу первого десятилетия XX века символизм ,как школа, приходит в упадок. Появляются отдельные произведения поэтов-символистов, но влияние его, как школы, утрачено. Все молодое, жизнеспособное, бодрое уже вне его. Символизм не дает уже новых имен.
Символизм изжил себя самого и изживание это пошло по двум направлениям. С одной стороны, требование обязательной “мистики”, “раскрытия тайны”, “постижения” бесконечного в конечном привело к утрате подлинности поэзии; “религиозный и мистический пафос “корифеев символизма оказался подмененным своего рода мистическим трафаретом, шаблоном. С другой — увлечением “музыкальной основой” стиха привело к созданию поэзии, лишенной всякого логического смысла, в которой слово низведено до роли уже не музыкального звука, а жестяной, звенящей побрякушки.
Соответственно с этим и реакция против символизма, а в последствии борьба с ним, шли по тем же двум основным линиям.
С одной стороны, против идеологии символизма выступили “акмеисты” . С другой – в защиту слова, как такового, выступили так же враждебные символизму по идеологии “футуристы”.
В 1912 г. среди множества стихов, опубликованных в петербургских журналах, читатель не мог не задержать внимания на таких, например, строчках:
Я душу обрету иную,
Все, что дразнило, уловя.
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.
( Н.С.Гумилев)
И часы с кукушкой ночи рады,
Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я: конокрады
Зажигают под холмом костер.
(А.А.Ахматова)
Но я люблю на дюнах казино,
Широкий вид в туманное окно
И тонкий луч на скатерти измятой.
(О.Э. Мандельштам)
Эти трое поэтов, а так же С.М.Городецкий, М.А.Зенкевич, В.И.Набурт в том же году назвали себя акмеистами (от греческого akme — высшая степень чего-либо, цветущая пора) . Приятие земного мира в его зримой конкретности, острый взгляд на подробности бытия, живое и непосредственное ощущение природы, культуры, мироздания и вещного мира, мысль о равноправии всего сущего — вот, что объединяло вту пору всех шестерых. Почти все они прошли ранее выучку у мастеров символизма, но в какой-то момент решили отвергнуть свойственные символистам устремленность к “мирам иным” и пренебрежение к земной, предметной реальности.
Отличительной чертой поэзии акмеизма является ее вещественная реальность, предметность. Акмеизм полюбил вещи такой же страстной, беззаветной любовью, как символизм любил “соответствия”, мистику, тайну, Для него все в жизни было ясно. В значительной степени он был таким же эстетством, как и символизм и в этом отношении он, несомненно, находится с ним в преемственной связи, но эстетизм акмеизма уже иного порядка, чем эстетизм символизма.
Акмеисты любили производить свою генеалогию от символиста Ин. Анненского и в этом они , несомненно, правы. Ин.Анненский стоял особняком среди символистов. Отдав дань раннему декадентству и его настроениям, он почти совсем не отразил в своем творчестве идеологии позднего московского символизма и в то время, как Бальмонт, а за ним и многие другие поэты-символисты заблудились в “словесной эквилибристике”, — по меткому выражению А.Белого, захлебнулись в потоке бесформенности и “духа музыки”, залившем символическую поэзию, он нашел в себе силы пойти по другому пути. Поэзия Ин.Анненского знаменовала собой переворот от духа музыки и эстетствующей мистики к простоте, лаконичности и ясности стиха, к земной реальности тем и какой-то поземному амистичной тяжелости настроения.
Ясность и простота построения стиха Ин.Анненского была хорошо усвоена акмеистами. Их стих приобрел четкость очертаний, логическую силу и вещественную весомость. Акмеизм был резким и определенным поворотом русской поэзии ХХ века к классицизму. Но именно только поворотом, а не завершением — это необходимо иметь все время в виду, так как акмеизм носил в себе все же много черт еще не окончательно изжитого романтического символизма.
В целом поэзия акмеистов была образцами в большинстве случаев уступающего символизму, но все же очень высокого мастерства. Это мастерство, в противоположность пламенности и экспрессии лучших достижений символизма, носило в себе налет какого-то замкнутого в себе, утонченного аристократизма, чаще всего ( за исключением поэзии Ахматовой, Нарбута и Городецкого) холодного, спокойного и бесстрастного.
Среди акмеистов особенно был развит культ Теофиля Готье, а его стихотворение “Искусство” , начинающееся словами “Искусство тем прекрасней, чем взятый материал бесстрастней”, звучало для старшего поколения “Цеха поэтов” своего рода поэтической программой.
Так же , как символизм, акмеизм вобрал в себя много разнообразных влияний и в его среде наметились разнообразные группировки.
Объединяла всех акмеистов в одно их любовь к предметному, реальному миру — не к жизни и ее проявлениям, а к предметам, к вещам. Любовь эта проявлялась у различных акмеистов по различному.
Прежде всего мы видим среди акмеистов поэтов, отношение которых к окружающим их предметам и любование ими носит на себе печать того же романтизма. Романтизм этот, правда , не мистический, а предметный, и в этом его коренное отличие от символизма. Такова экзотическая позиция Гумилева с Африкой, Нигером, Суэцким каналом, мраморными гротами, жирафами и слонами., персидскими миниатюрами и Парфеноном, залитым лучами заходящего солнца… Гумилев влюблен в эти экзотические предметы окружающего мира чист по-земному, но любовь эта насквозь романтична. Предметность встала в его творчестве на место мистики символизма. Характерно, что в последний период своего творчества, в таких вещах , как “Заблудившийся трамвай”, “Пьяный дервиш”, “Шестое чувство” он становится вновь близким к символизму.
Во внешней судьбе русского футуризма есть что-то, напоминающее судьбы русского символизма . Такое же яростное непризнание на первых шагах, шум при рождении (у футуристов только значительно более сильный, превращающийся в скандал). Быстрое вслед за этим признание передовых слоев литературной критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в тот момент, когда казалось, небывалое доселе в русской поэзии возможности и горизонты.
Что футуризм – течение значительное и глубокое – не подлежит сомнению. Также несомненно его значительное внешнее влияние (в частности Маяковского) на форму пролетарской поэзии, в первые годы ее существования. Но так же несомненно, что футуризм не вынес тяжести поставленных перед ним задач и под ударами революции полностью развалился. То обстоятельство, что творчество нескольких футуристов – Маяковский, Асеев и Третьяков – в последние годы проникнуто революционной идеологией, говорит только о революционности этих отдельных поэтов: став певцами революции, эти поэты утратили свою футуристическую сущность в значительной степени, и футуризм в целом от этого не стал ближе к революции, как не стали революционными символизм и акмеизм оттого, что членами РКП и певцами революции стали Брюсов, Сергей Городецкий и Владимир Нарбут, или оттого, что почти каждый поэт-символист написал одно или несколько революционных стихотворений.
В основе, русский футуризм был течением чисто-поэтическим. В этом смысле он является логическим звеном в цепи тех течений поэзии XX века, которые во главу своей теории и поэтического творчества ставили чисто эстетические проблемы. В футуризме была сильна бунтарская Формально-революционная стихия, вызвавшая бурю негодования и «эпатировавшая буржуа». Но это «эпатирование» было явлением того же порядка, как и «эпатирование», которое вызывали в свое время декаденты. В самом «бунтарстве», в «эпатировании буржуа», в скандальных выкриках футуристов было больше эстетических эмоций, чем эмоций революционных».
Исходная точка технических исканий футуристов – динамика современной жизни, стремительный ее темп, стремление к максимальной экономии средств, «отвращение к кривой линии, к спирали, к турникету, Склонность к прямой линии. Отвращение к медленности, к мелочам, к многословным анализам и объяснениям. Любовь к быстроте, к сокращению, к резюмированию и к синтезу: «Скажите мне поскорее в двух словах!» Отсюда – разрушение общепринятого синтаксиса, введение «беспроволочного воображения», то есть «абсолютной свободы образов или аналогий, выражаемых освобожденными словами, без проводов синтаксиса и без всяких знаков «препинания», «конденсированные метафоры», «телеграфические образы», «движения в двух, трех, четырех и пяти темпах», уничтожение качественных прилагательных, употребление глаголов в неопределенном наклонении, опущение союзов и так далее – словом все, направленное к лаконичности и увеличению «быстроты стиля».
Основное устремление русского «кубо-футуризма» – реакция против «музыки стиха» символизма во имя самоценности слова, но слова не как оружия выажения определенной логической мысли, как это было у классических поэтов и у акмеистов, а слова, как такового, как самоцели. В соединении с признанием абсолютного индивидуализма поэта (футуристы придавали огромное значение даже почерку поэта и выпускали рукописные литографические книги и с признанием за словом роли «творца мифа»,– это устремление породило небывалое словотворчество, в конечном счете приведшее к теории «заумного языка». Примером служит нашумевшее стихотворение Крученных:
Дыр, бул, щыл,
убещур
скум
вы со бу,
р л эз.
Словотворчество было крупнейшим завоеванием русского футуризма, его центральным моментом. В противовес футуризму Маринетти, русский «кубо-футуризм» в лице наиболее ярких его представителей мало был связан с городом и современностью. В нем была очень сильна та же романтическая стихия.
Сказалась она и в милой, полудетской, нежной воркотне Елены Гуро, которой так мало идет «страшное» слово «кубо-футуристка», и в ранних вещах Н. Асеева, и в разухабистой волжской удали и звенящей солнечности В. Каменского, и мрачной «весне после смерти » Чурилина, но особенно сильно у В. Хлебникова. Хлебникова даже трудно поставить в связь с западным футуризмом. Он сам упорно заменял слово «футуризм» словом «будетляне». Подобно русским символистам, он ( так же как Каменский, Чурилин и Божидар) вобрал в себя влияние предшествующей русской поэзии, но не мистической поэзии Тютчева и Вл. Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского былинного эпоса. Даже события самой непосредственной, близкой современности – война и НЕП – находят свое отражение в творчестве Хлебникова не в футуристических стихотворениях, как в «1915г.» Асеева, а в романтически-стилизованных в древнерусском духе замечательной «Боевой» и «Эх, молодчики, купчики».
Одним «словотворчеством», однако, русский футуризм не ограничился. На ряду с течением, созданным Хлебниковым, в нем были и другие элементы. Более подходящие под понятие «футуризм», роднящие русский футуризм с его западным собратом.
Прежде чем говорить об этом течении, необходимо выделить в особую группу еще одну разновидность русского футуризма – «Эго-футуристов», выступавших в Петербурге несколько раньше московских «кубо-футуристов». Во главе этого течения стояли И. Северянин, В. Гнедов, И. Игнатьева К.Олимпов Г. Ивнов (в последствии акмеист) и будущий основатель «имажинзма» В. Шершеневич.
«Эго-футуризм» имел по существу очень мало общего с футуризмом. Это течение было какой-то смесью эпигонства раннего петербургского декаденства, доведения до безграничных пределов «песенности» и «музыкальности» стиха Бальмонта (как известно, Северянин не декламировал, а пел на «поэзоконцертах» свои стихи), какого-то салонно-парфюмерного эротизма, переходящего в легкий цинизм, и утверждения крайнего солипсизма – крайнего эгоцентризма («Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и восхваление «Я»… «Эго-футуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению будущего в настоящем»). Это соединялось с заимствованным у Маринеттипрославленим современного города, электричества, железной дороги, аэропланов, фабрик, машин (у Северянина и особенно у Шершеневича). В «эго-футуризме таким образом, было все: и отзвуки современности, и новое, правда робкое, словотворчество («поэза», «окалошить», «бездарь», «олилиен» и так далее), и удачно найденные новые ритмы для передачи мерного колыханья автомобильных рессор(«Элегантная коляска» Северянина), и странное для футуриста преклонение перед салонными стихами М. Лохвицкой и К. Фофанова, но больше всего влюбленность в рестораны, будуары сомнительного роста, кафе-шантаны, ставшие для Северянина родной стихией. Кроме Игоря Северянина (вскоре, впрочем от эго-футуризма отказавшегося) это течение не дало ни одного сколько-нибудь яркого поэта.
Значительно ближе к Западу, чем футуризм Хлебникова и «эго-футуризм» Северянина, был уклон русского футуризма, обнаружившейся в творчестве Маяковского, последнего периода Асеева и Сергея Третьякова. Принимая в области техники свободную форму стиха, новый синтаксис и смелые ассонансы вместо строгих рифм Хлебникова, отдавая известную, порой значительную дань, словотворчеству эта группа поэтов дала в своем творчестве некоторые элементы подлинно-новой идеологии. В их творчестве отразилась динамика, огромный размах и титаническая мощь современного индустриального – города с его шумами, шумиками, шумищами, светящимися огнями заводов, уличной суматохой, ресторанами, толпами движущихся масс.
В последние годы Маяковский и некоторые другие футуристы освобождаются от истерики и надрыва. Маяковский пишет свои «приказы», в которых все — бодрость, сила, призывы к борьбе, доходящие до агрессивности. Это настроение выливается в 1923 году в декларации вновь организованной группы «Леф» («Левый фронт искусства»).
Не только идеологически, но и технически все творчество Маяковского (за исключением первых его лет), так же, как и последний период творчества Асеева и Третьякова, является уже выходом из футуризма, вступлением на пути своеобразного нео-реализма. Маяковский, начавший под несомненным влиянием Уитмэна, в последнем периоде вырабатывает совершенно особые приемы, создав своеобразный плакатно-гипперболический стиль, беспокойный, выкрикивающий короткий стих, неряшливые, «рваные строки», очень удачно найденные для передачи ритма и огромного размаха современного города, войны, движения многомиллионных революционных масс. Это большое достижение Маяковского, переросшего футуризм, и вполне естественно, что на пролетарскую поэзию первых лет ее существования, то есть именно того периода, когда пролетарские поэты фиксировали свое внимание на мотивах революционной борьбы, технические приемы Маяковского оказали значительное влияние.
Последней сколько-нибудь заметно нашумевшей школой в русской поэзии ХХ века был имажинизм. Это направление было создано в 1919 году (первая «Декларация» имажинизма датирована 30 января), следовательно, через два года после революции, но по всей идеологии это течение с революцией не имело.
Главой «имажинистов» стал Вадим Шершеневич – поэт, начавший с символизма, со стихов, подражающих Бальмонту, Кузмину и Блоку, в 1912 году выступавший, как один из вождей эго-футуризма и писавший «поэзы» в духе Северянина и только в послереволюционные годы создавший свою «имажинистскую» поэзию.
Так же, как и символизм и футуризм, имажинизм зародился на Западе и лишь оттуда был пересажен Шершеневичем на русскую почву. И так же, как символизм и футуризм, он значительно отличался от имажинизма западных поэтов.
Имажинизм явился реакцией, как против музыкальности поэзии символизма, так и против вещественности акмеизма и словотворчества футуризма. Он отверг всякое содержание и идеологию в поэзии, поставив во главу угла образ. Он гордился тем, что у него «нет философии» и «логики мыслей».
Свою апологию образа имажинисты ставили в связь так же с быстротой темпа современной жизни. По их мнению образ – самое ясное, лаконичное, наиболее соответствующее веку автомобилей, радиотелеграфа, аэропланов. «Что такое образ ? – кратчайшее расстояние с наивысшей скоростью». Во имя «скорости» передачи художественных эмоций имажинисты, вслед за футуристами, – ломают синтаксис – выбрасывают эпитеты, определения, предлоги сказуемые, ставят глаголы в неопределенном направлении.
По существу, в приемах, так же как и в их «образности», не было ничего особенно нового. «Имажинизм», как один из приемов художественного творчества широко использовался не только футуризмом, но и символизмом ( например, у Иннокентия Анненского: «Еще не властвует весна, но снежный кубок солнцем выпит» или у Маяковского: «Лысый фонарь сладострастно снимал с улицы черный чулок»). Новым было лишь упорство, с которым имажинисты выдвигали образ на первый план и сводили к нему все в поэзии – и содержание и форму.
Наряду с поэтами, связанными с определенными школами, русская поэзия ХХ века дала значительное число поэтов, не примыкающих к ним или примыкающих на некоторое время, но с ними не слившихся и пошедших в конечном счете своим путем.
Увлечение русского символизма прошлым – XVIII веком – и любовь к стилизации нашло свое отражение в творчестве М. Кузмина, увлечение романтическими 20 и 30 годами – в милой интимности и уютности самоваров и старинных уголков Бориса Садовского. То же увлечение «стилизацией» лежит в основе восточной поэзии Константина Липскерова, Мариэты Шагинян и в библейских сонетах Георгия Шенгели, в сафических строфах Софии Парнок и тонких стилизованных сонетах из цикла «Плеяды» Леонида Гроссмана.
Увлечение славянизмами и древнерусским песенным складом, тяга к «художественному фольклору» отмеченные выше, как характерный момент русского символизма, нашедший свое отражение в сектантских мотивах А. Добролюбова и Бальмонта, в лубках Сологуба и в частушках В. Брюсова, в древнеславянских стилизациях В. Иванова и во всем первом периоде творчества С. Городецкого, – наполняют собой поэзию Любовь Столицы, Марины Цветаевой и Пимена Карпова. Так же легко улавливается отзвук поэзии символистов в истерично-экспрессивных, нервных и неряшливо, но сильно сделанных строках Ильи Эренбурга – поэта, в первом периоде своего творчества так же состоявшего в рядах символистов.
Особое место в русской лирике ХХ века занимает поэзия И. Бунина. Начав с лирических стихотворений, написанных под влиянием Фета, являющихся единственными в своем роде образцами реалистического отображения русской деревни и небогатой помещичьей усадьбы, в позднейшем периоде своего творчества Бунин стал большим мастером стиха и создавал прекрасные по форме, классически четкие, но несколько холодные стихотворения, напоминающие, – как он сам характеризует свое творчество, – сонет, вырезанный на снеговой вершине стальным клинком. Близок к Бунину по сдержанности, четкости и некоторой холодности рано умерший В. Комаровский. Творчество этого поэта, первые выступления которого относятся к значительно позднему периоду – к 1912 году, носит на себе в известной части черты как и акмеизма. Так и начавшего играть приблизительно с 1910 года довольно заметную роль в поэзии классицизма или, как его принято называть «пушкинизма».
Около 1910 года, когда обнаружилось банкротство школы символистов, наступила, как это было отмечено выше, реакция против символизма. Выше были намечены две линии, по которым были направлены главные силы этой реакции – акмеизм и футуризм. Этим, однако протест против символизма не ограничился. Он нашел свое выражение в творчестве поэтов, не примыкающих ни к акмеизму, ни к футуризму, но выступивших своим творчеством в защиту ясности, простоты и прочности поэтического стиля.
Несмотря на противоречивые взгляды со стороны множества критиков, каждое из перечисленных течений дало немало превосходных стихотворений, которые навсегда останутся в сокровищнице русской поэзии и найдут своих почитателей среди последующих поколений.
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. «Антология русской лирики первой четверти ХХ века».
И.С. Ежов, Е.И. Шамурин . « Амирус», 1991 год.
«Русская поэзия 19- начала 20 веков.»
П. Николаев, А. Овчаренко…
Издательство «Художественная литература», 1987 год.
«Энциклопедический словарь юного литературоведа».
Издательство «Педагогика», 1987 год.
«Методическое пособие по литературе для поступающих в вузы».
И.В. Великанова, Н.Е. Тропкина. Издательство «Учитель»
Эти трое поэтов, а так же С.М.Городецкий, М.А.Зенкевич, В.И.Набурт в
том же году назвали себя акмеистами (от греческого akme — высшая степень
чего-либо, цветущая пора) . Приятие земного мира в его зримой конкретности,
острый взгляд на подробности бытия, живое и непосредственное ощущение
природы, культуры, мироздания и вещного мира, мысль о равноправии всего
сущего — вот, что объединяло вту пору всех шестерых. Почти все они прошли
ранее выучку у мастеров символизма, но в какой-то момент решили отвергнуть
свойственные символистам устремленность к “мирам иным” и пренебрежение к
земной, предметной реальности. Отличительной чертой поэзии акмеизма является ее вещественная
реальность, предметность. Акмеизм полюбил вещи такой же страстной,
беззаветной любовью, как символизм любил “соответствия”, мистику, тайну,
Для него все в жизни было ясно. В значительной степени он был таким же
эстетством, как и символизм и в этом отношении он, несомненно, находится
с ним в преемственной связи, но эстетизм акмеизма уже иного порядка, чем
эстетизм символизма. Акмеисты любили производить свою генеалогию от символиста Ин.
Анненского и в этом они , несомненно, правы. Ин.Анненский стоял особняком
среди символистов. Отдав дань раннему декадентству и его настроениям, он
почти совсем не отразил в своем творчестве идеологии позднего московского
символизма и в то время, как Бальмонт, а за ним и многие другие поэты-
символисты заблудились в “словесной эквилибристике”, — по меткому выражению
А.Белого, захлебнулись в потоке бесформенности и “духа музыки”, залившем
символическую поэзию, он нашел в себе силы пойти по другому пути. Поэзия
Ин.Анненского знаменовала собой переворот от духа музыки и эстетствующей
мистики к простоте, лаконичности и ясности стиха, к земной реальности тем
и какой-то поземному амистичной тяжелости настроения. Ясность и простота построения стиха Ин.Анненского была хорошо усвоена
акмеистами. Их стих приобрел четкость очертаний, логическую силу и
вещественную весомость. Акмеизм был резким и определенным поворотом
русской поэзии ХХ века к классицизму. Но именно только поворотом, а не
завершением — это необходимо иметь все время в виду, так как акмеизм носил
в себе все же много черт еще не окончательно изжитого романтического
символизма. В целом поэзия акмеистов была образцами в большинстве случаев
уступающего символизму, но все же очень высокого мастерства. Это
мастерство, в противоположность пламенности и экспрессии лучших
достижений символизма, носило в себе налет какого-то замкнутого в себе,
утонченного аристократизма, чаще всего ( за исключением поэзии Ахматовой,
Нарбута и Городецкого) холодного, спокойного и бесстрастного. Среди акмеистов особенно был развит культ Теофиля Готье, а его
стихотворение “Искусство” , начинающееся словами “Искусство тем
прекрасней, чем взятый материал бесстрастней”, звучало для старшего
поколения “Цеха поэтов” своего рода поэтической программой. Так же , как символизм, акмеизм вобрал в себя много разнообразных
влияний и в его среде наметились разнообразные группировки. Объединяла всех акмеистов в одно их любовь к предметному, реальному
миру — не к жизни и ее проявлениям, а к предметам, к вещам. Любовь эта
проявлялась у различных акмеистов по различному. Прежде всего мы видим среди акмеистов поэтов, отношение которых к
окружающим их предметам и любование ими носит на себе печать того же
романтизма. Романтизм этот, правда , не мистический, а предметный, и в этом
его коренное отличие от символизма. Такова экзотическая позиция Гумилева с
Африкой, Нигером, Суэцким каналом, мраморными гротами, жирафами и слонами.,
персидскими миниатюрами и Парфеноном, залитым лучами заходящего солнца…
Гумилев влюблен в эти экзотические предметы окружающего мира чист по-
земному, но любовь эта насквозь романтична. Предметность встала в его
творчестве на место мистики символизма. Характерно, что в последний период
своего творчества, в таких вещах , как “Заблудившийся трамвай”, “Пьяный
дервиш”, “Шестое чувство” он становится вновь близким к символизму. Во внешней судьбе русского футуризма есть что-то, напоминающее судьбы
русского символизма . Такое же яростное непризнание на первых шагах, шум
при рождении (у футуристов только значительно более сильный, превращающийся
в скандал). Быстрое вслед за этим признание передовых слоев литературной
критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в
тот момент, когда казалось, небывалое доселе в русской поэзии возможности и
горизонты. Что футуризм – течение значительное и глубокое – не подлежит сомнению.
Также несомненно его значительное внешнее влияние (в частности Маяковского)
на форму пролетарской поэзии, в первые годы ее существования. Но так же
несомненно, что футуризм не вынес тяжести поставленных перед ним задач и
под ударами революции полностью развалился. То обстоятельство, что
творчество нескольких футуристов – Маяковский, Асеев и Третьяков – в
последние годы проникнуто революционной идеологией, говорит только о
революционности этих отдельных поэтов: став певцами революции, эти поэты
утратили свою футуристическую сущность в значительной степени, и футуризм в
целом от этого не стал ближе к революции, как не стали революционными
символизм и акмеизм оттого, что членами РКП и певцами революции стали
Брюсов, Сергей Городецкий и Владимир Нарбут, или оттого, что почти каждый
поэт-символист написал одно или несколько революционных стихотворений. В основе, русский футуризм был течением чисто-поэтическим. В этом смысле
он является логическим звеном в цепи тех течений поэзии XX века, которые
во главу своей теории и поэтического творчества ставили чисто эстетические
проблемы. В футуризме была сильна бунтарская Формально-революционная
стихия, вызвавшая бурю негодования и «эпатировавшая буржуа». Но это
«эпатирование» было явлением того же порядка, как и «эпатирование»,
которое вызывали в свое время декаденты. В самом «бунтарстве», в
«эпатировании буржуа», в скандальных выкриках футуристов было больше
эстетических эмоций, чем эмоций революционных». Исходная точка технических исканий футуристов – динамика современной
жизни, стремительный ее темп, стремление к максимальной экономии средств,
«отвращение к кривой линии, к спирали, к турникету, Склонность к прямой
линии. Отвращение к медленности, к мелочам, к многословным анализам и
объяснениям. Любовь к быстроте, к сокращению, к резюмированию и к синтезу:
«Скажите мне поскорее в двух словах!» Отсюда – разрушение общепринятого
синтаксиса, введение «беспроволочного воображения», то есть «абсолютной
свободы образов или аналогий, выражаемых освобожденными словами, без
проводов синтаксиса и без всяких знаков «препинания», «конденсированные
метафоры», «телеграфические образы», «движения в двух, трех, четырех и пяти
темпах», уничтожение качественных прилагательных, употребление глаголов в
неопределенном наклонении, опущение союзов и так далее – словом все,
направленное к лаконичности и увеличению «быстроты стиля». Основное устремление русского «кубо-футуризма» – реакция против «музыки
стиха» символизма во имя самоценности слова, но слова не как оружия
выажения определенной логической мысли, как это было у классических поэтов
и у акмеистов, а слова, как такового, как самоцели. В соединении с
признанием абсолютного индивидуализма поэта (футуристы придавали огромное
значение даже почерку поэта и выпускали рукописные литографические книги и
с признанием за словом роли «творца мифа»,– это устремление породило
небывалое словотворчество, в конечном счете приведшее к теории «заумного
языка». Примером служит нашумевшее стихотворение Крученных: Дыр, бул, щыл, убещур скум вы со бу, р л эз. Словотворчество было крупнейшим завоеванием русского футуризма, его
центральным моментом. В противовес футуризму Маринетти, русский «кубо-
футуризм» в лице наиболее ярких его представителей мало был связан с
городом и современностью. В нем была очень сильна та же романтическая
стихия.
Сказалась она и в милой, полудетской, нежной воркотне Елены Гуро, которой
так мало идет «страшное» слово «кубо-футуристка», и в ранних вещах Н.
Асеева, и в разухабистой волжской удали и звенящей солнечности В.
Каменского, и мрачной «весне после смерти » Чурилина, но особенно сильно у
В. Хлебникова. Хлебникова даже трудно поставить в связь с западным
футуризмом. Он сам упорно заменял слово «футуризм» словом «будетляне».
Подобно русским символистам, он ( так же как Каменский, Чурилин и Божидар)
вобрал в себя влияние предшествующей русской поэзии, но не мистической
поэзии Тютчева и Вл. Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского
былинного эпоса. Даже события самой непосредственной, близкой современности
– война и НЕП – находят свое отражение в творчестве Хлебникова не в
футуристических стихотворениях, как в «1915г.» Асеева, а в романтически-
стилизованных в древнерусском духе замечательной «Боевой» и «Эх, молодчики,
купчики». Одним «словотворчеством», однако, русский футуризм не ограничился. На ряду
с течением, созданным Хлебниковым, в нем были и другие элементы. Более
подходящие под понятие «футуризм», роднящие русский футуризм с его
западным собратом. Прежде чем говорить об этом течении, необходимо выделить в особую группу
еще одну разновидность русского футуризма – «Эго-футуристов», выступавших в
Петербурге несколько раньше московских «кубо-футуристов». Во главе этого
течения стояли И. Северянин, В. Гнедов, И. Игнатьева К.Олимпов Г. Ивнов (в
последствии акмеист) и будущий основатель «имажинзма» В. Шершеневич.
«Эго-футуризм» имел по существу очень мало общего с футуризмом. Это
течение было какой-то смесью эпигонства раннего петербургского декаденства,
доведения до безграничных пределов «песенности» и «музыкальности» стиха
Бальмонта (как известно, Северянин не декламировал, а пел на
«поэзоконцертах» свои стихи), какого-то салонно-парфюмерного эротизма,
переходящего в легкий цинизм, и утверждения крайнего солипсизма – крайнего
эгоцентризма («Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и
восхваление «Я»… «Эго-футуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста
к достижению будущего в настоящем»). Это соединялось с заимствованным у
Маринеттипрославленим современного города, электричества, железной дороги,
аэропланов, фабрик, машин (у Северянина и особенно у Шершеневича). В «эго-
футуризме таким образом, было все: и отзвуки современности, и новое, правда
робкое, словотворчество («поэза», «окалошить», «бездарь», «олилиен» и так
далее), и удачно найденные новые ритмы для передачи мерного колыханья
автомобильных рессор(«Элегантная коляска» Северянина), и странное для
футуриста преклонение перед салонными стихами М. Лохвицкой и К. Фофанова,
но больше всего влюбленность в рестораны, будуары сомнительного роста, кафе-
шантаны, ставшие для Северянина родной стихией. Кроме Игоря Северянина
(вскоре, впрочем от эго-футуризма отказавшегося) это течение не дало ни
одного сколько-нибудь яркого поэта. Значительно ближе к Западу, чем футуризм Хлебникова и «эго-футуризм»
Северянина, был уклон русского футуризма, обнаружившейся в творчестве
Маяковского, последнего периода Асеева и Сергея Третьякова. Принимая в
области техники свободную форму стиха, новый синтаксис и смелые ассонансы
вместо строгих рифм Хлебникова, отдавая известную, порой значительную дань,
словотворчеству эта группа поэтов дала в своем творчестве некоторые
элементы подлинно-новой идеологии. В их творчестве отразилась динамика,
огромный размах и титаническая мощь современного индустриального – города с
его шумами, шумиками, шумищами, светящимися огнями заводов, уличной
суматохой, ресторанами, толпами движущихся масс. В последние годы Маяковский и некоторые другие футуристы освобождаются от
истерики и надрыва. Маяковский пишет свои «приказы», в которых все —
бодрость, сила, призывы к борьбе, доходящие до агрессивности. Это
настроение выливается в 1923 году в декларации вновь организованной группы
«Леф» («Левый фронт искусства»).
Поэзия начала XX века изумляет и удивляет своим многоцветьем, многоголосьем. “Будем как солнце!” — восклицает в 1902 году К. Бальмонт, один из лидеров русского символизма. Романтик и максималист, натура в высшей степени впечатлительная, артистичная и в то же время ранимая, он предъявляет непомерные требования к бытию людей. В центр мира он ставит Солнце — источник света и совести, источник жизни. Стихи его музыкальны, в них журчание весенних ручьев и искрящиеся солнечные блики, брызги и пенящееся море, одухотворенность, грусть и светлая надежда — радость жизни:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня… …
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
Недаром А. Блок в статье “О лирике” говорит: “Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну”. Удивительны строки А. Белого:
Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия —
Безумствуй, сжигая меня!
Можно ли сказать об известном поэте И. Анненском проникновеннее, чем сказал о нем Н. Гумилев:
… Был Иннокентий Анненский последний
Из царскосельских, лебедей…
Вот несколько “пленительных и странных” строк И. Анненского:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, что я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света.
Основная тема творчества другого поэта “серебряного века” М. Кузмина,— любовь. “Любовь Кузмина — тихая, музыкальная, как бы лунная. Она вся — в трепете ласковых предчувствий, она — ожидание нежности”,— писал известный литературовед П Н. Медведев.
Моя душа в любви не кается —
Она светла и весела,
Какой покой ко мне спускается!
Зажглися звезды без числа.
И я стою перед лампадами,
Смотря на близкий милый лик.
Не властен лед над водопадами,
Любовных вод родник велик.
Поэзия Николая Гумилева “напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства” (Вяч. Иванов). Ему был чужд “протестантский прибранный рай”, он испытал и изведал многое, посетил далекие страны, был знаменит и, подойдя, как считал он сам, к “середине странствия земного”, погиб в расцвете творческих сил. Увы, “поэты русские свершают жребий свой, не кончив песни лебединой” (Растопчина). Молодым людям, вступающим в жизнь, Н. Гумилев интересен прежде всего страстным желанием и, что удается далеко не каждому, умением преодолевать преграды, доказать себе и другим, что человек может достигнуть цели. Он был слаб физически — и стал силен, был неуверен в себе — и сумел утвердиться, был незнаем — и стал знаменитым Поэтом. Он считал, что
Быстрокрылых ведут капитаны —
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пъпъю затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь…
Неудивительно, что Н. Гумилев объединил вокруг себя 26 разных поэтов и встал во главе нового литературного направления 10—20-х годов XX века — акмеизма: ведь “акме” в переложении с греческого — “высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора”, а также, как писал Н. Гумилев, “мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь”.
Это положение поэтически проиллюстрировал другой поэт — С. Городецкий:
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных пшик, и ветхой мглы.
Вот первый подвиг.
Подвиг новый — Живой земле пропеть хвалы.
Одним из ведущих участников течения футуристов был В. Хлебников. Он вел неустроенную, полубродячую жизнь, был редкостным бессребреником, называл себя дервишем, йогом, марсианином. Хлебников — поэт-экспериментатор, искатель, “Колумб новых поэтических материков”, по определению Маяковского. Писал он весьма своеобразно, исходил в своем творчестве из собственных теорий. По гнездам родственных слов обосновывал возможность возникновения новых слов и сам создавал их.
Максимилиан Волошин… Поначалу этот поэт привлек меня мелодичностью, легкостью, изяществом своих стихов:
И мир как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод.
Затем — глубиной своей жизненной программы, в основе которой стремление
Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.
Но, пожалуй, самое сильное потрясение вызвал у меня его цикл стихов “Пути России”. Многое отражено в нем: восстание Степана Разина, смутное время, революция и гражданская война. Поэт пытается осмыслить прошлое России и предугадать ее будущее. Прежде всего М. Волошин обращает внимание на трагизм судьбы Родины:
О камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! Я ведаю ваш счет.
Трагична и судьба россиян:
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел — человек.
События 1917 года и последовавшая гражданская война обрушились на Россию с еще большей силой:
“Брали на мушку”, “ставили к стенке”,
“Списывали в расход” —
Так изменялись из года в год
Речи и быта оттенки.
“Хлопнуть”, “гробить”, “отправить на шлепку”.
“К Духонину в штаб”, “разменять” —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку.
В начале 20-х годов М. Волошин жил в Крыму, где противоречия эпохи, трагизм усобицы воспринимались особенно остро: Крым переходил из рук в руки, зимой 1921—1922 годов начался голод. Апрельские стихи 1921-го (“Террор”, “Красная пасха”, “Терминология” и др.) — это крик поэта, взывающего к совести и гуманизму обезумевших людей:
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгонят на темный двор…
… Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русской песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.
Как не вспомнить строки Пушкина: “Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…”
“На дне преисподней” — так назвал М. Волошин стихотворение, посвященное памяти А. Блока и Н. Гумилева. Трудно остаться человеком в это жестокое время. Свое философско-по-этическое кредо М. Волошин выразил в стихотворении “Доблесть поэта”:
Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином.
Вера в то, что “из преступлений, исступлений возникает праведная Русь”, не покидала М. Волошина. Поэт и гуманист, он разделил судьбу своей Родины, отдал голос своей совести:
Может быть, такой лее жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь!
И на дне своих подвалов стану
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой –
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Поэты “серебряного века”… Разное видение мира, разные, чаще всего трагические судьбы. Не все в их творчестве понятно нам, но бесспорны их талантливость, неординарность. Безусловно, нельзя ограничить их творчество рамками какого-то одного литературного направления: символизма, акмеизма или футуризма. Глубина мысли, мастерство слова, умение осмыслить жизнь духа, движение души, историко-литературная и общественно-гражданская проблематика их произведений, переводческая деятельность характеризуют их гораздо шире, глубже.
Для нас, читателей XX столетия, их творчество, несомненно, большая поэзия, которая пришла к нам как радость, как новое открытие мира, утверждающее неисчерпаемость, величие и “дум высокое стремленье” русской поэзии.
Нет ничего удивительного в том, что в этот непростой переломный период русская земля стала рожать огромное количество выдающихся поэтов, настоящих творцов. В эти годы творили Блок, Гумилев, Соловьев, Гиппиус, Есенин, Ахматова, Цветаева, Белый, Дягилев, Бердяев, Брюсов, Маяковский и многие другие. Ощущение надвигающейся бури очень хорошо передал Блок в своем произведении «Возмездие». Творчество всех поэтов «серебряного века» содержит в себе нравственные искания и посыл к духовному совершенствованию личности в преддверии грядущих перемен.
Именно в период «серебряного века» в русской литературе появляются такие направления, как символизм, футуризм и акмеизм. Поэты-символисты в основу своего творчества вложили образ-символ (Блок, Гиппиус). Сильнейшее влияние на них оказала философия Соловьева о вечной Женственности в качестве спасительного начала. В акмеизме же заложена наивысшая степень чего-либо (Мандельштам, Ахматова). Его приверженцы принимают реальный мир и возводят в абсолют простые, обыденные вещи. Самым эпатажным из этих направлений считается футуризм (Маяковский). Это неоднозначное и очень интересное направление.
«Серебряный век», несомненно, обогатил русскую литературу. Он подарил миру массу бессмертных имен, произведения которых звучат до сих пор и все так же трогают сердца. Для себя я тоже нашел в этой эпохе поэтов, творчество которых оказалось мне близко.
ПОЭЗИЯ “СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА”
ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ И ВЗГЛЯДЫ НА НИХ.
“Серебряный век “русской поэзии — это название стало устойчивым для обозначения русской поэзии конца XIX — начала XX века. Оно дано было по аналогии с золотым веком — так называли начало XIX века, пушкинское время. О русской поэзии “серебряного века” существует обширная литература — о ней очень много писали и отечественные, и зарубежные исследователи, в т. ч. такие крупные ученые, как В.М. Жирмунский , В. Орлов, Л.К. Долгополов, продолжают писать М.Л. Гаспаров, Р.Д. Тименчик, Н.А. Богомолов и многие другие. Об этой эпохе изданы многочисленные воспоминания — например, В. Маяковского ( “ На Парнасе серебряного века”), И Одоевцевой (“ На берегах Невы”) , трехтомные воспоминания А. Белого; издана книга “Воспоминания о серебряном веке”.
Русская поэзия “серебряного века” создавалась в атмосфере общего культурного подъема как значительнейшая его часть . Характерно, что в одно и то же время в одной стране могли творить такие ярчайшие таланты, как А.Блок и В.Маяковский, А.Белый и В.Ходасевич. Этот список можно продолжать и продолжать. В истории мировой литературы это явление было уникальным.
Конец XIX — начало XX в. в России — это время перемен, неизвестности и мрачных предзнаменований, это время разочарования и ощущения приближения гибели существующего общественно-политического строя. Все это не могло не коснуться и русской поэзии. Именно с этим связано возникновение символизма.
Символизм был явлением неоднородным, объединившим в своих рядах поэтов, придерживавшихся самых разноречивых взглядов. Одни из символистов, такие, как Н.Минский, Д.Мережковский, начинали свой творческий путь как представители гражданской поэзии, а затем стали ориентироваться на идеи “богостроительства” и “ религиозной общественности”. “Старшие символисты” резко отрицали окружающую действительность, говорили миру “нет”:
Я действительности нашей не вижу,
Я не знаю нашего века…
(В.Я.Брюсов)
Земная жизнь лишь “сон”, ” тень” Реальности противопоставлен мир мечты и творчества — мир, где личность обретает полную свободу:
Есть одна только вечная заповедь — жить.
В красоте, в красоте несмотря ни на что.
(Д.Мережковский )
Реальная жизнь изображается как безобразная, злая, скучная и бессмысленная. Особое внимание проявляли символисты к художественному новаторству — преобразованию значений поэтического слова, развитию ритмики, рифмы и т.д. “старшие символисты” еще не создают систему символов ; Они — импрессионисты, которые стремятся передать тончайшие оттенки настроений, впечатлений. Слово как таковое для символистов утратило цену. Оно стало ценным только как звук, музыкальная нота, как звено в общем мелодическом построении стихотворения.
Новый период в истории русского символизма (1901— 1904) совпал с началом нового революционного подъема в России. Пессимистические настроения, навеянные эпохой реакции 1980-х — начала 1890-х гг. и философией А.Шопенгауэра, уступают место предчувствиям “неслыханных перемен”. На литературную арену выходят “младшие символисты” — последователи философа-идеалиста и поэта Вл.Соловьева., представлявшего, что старый мир на грани полной погибели, что в мир входит божественная Красота (Вечная Женственность, Душа Мира) , которая должна “спасти мир”, соединив небесное (божественное)начало жизни с земным, материальным, создать “царство божие на земле”:
Знайте же: Вечная Женственность ныне
В теле нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем новой богини
Небо слилося с пучиною вод.
(Вл.Соловьев)
Особенно привлекают любовь , — эротика во всех ее проявлениях , начиная с чисто-земного сладострастия и кончая романтическим томлением о Прекрасной Даме, Госпоже, Вечной Женственности, Незнакомке… Эротизм неизбежно переплетен с мистическими переживаниями. Любят поэты-символисты и пейзаж ,но не как таковой , а опять-таки как средство , как средство выявить свое настроение .Поэтому так часто в их стихотворениях русская, томительно-грустная осень, когда нет солнца, а если есть, то с печальными блеклыми лучами, тихо шуршат падающие листья, все окутано дымкой чуть-чуть колышущегося тумана. Излюбленным мотивом “младших символистов” является город. Город — живое существо с особой формой, особым характером, зачастую это “город-Вампир” , “Спрут”, сатанинское наваждение, место безумия, ужаса ; город — символ бездушия и порока. (Блок,Сологуб, Белый, С.Соловьев, в значительной степени Брюсов) .
Годы первой русской революции (1905-1907) вновь существенно изменяют лицо русского символизма. Большинство поэтов откликаются на революционные события. Блок создает образы людей нового, народного мира. В.Я. Брюсов пишет знаменитое стихотворение “Грядущие гунны”, где прославляет неизбежный конец старого мира, к которому, однако, причисляет и себя, и всех людей старой, умирающей культуры. Ф.К.Сологуб создает в годы революции книгу стихотворений “Родине” (1906), К.Д. Бальмонт — сборник “Песни мстителя”(1907), изданные в Париже и запрещенные в России, и т.д.
Еще важнее то, что годы революции перестроили символическое художественное миропонимание. Если раньше Красота понималась как гармония, то теперь она связывается с хаосом борьбы, с народными стихиями. Индивидуализм сменяется поисками новой личности, в которой расцвет “я” связан с жизнью народа. Изменяется и символика: ранее связанная в основном с христианской, античной, средневековой и романтической традицией, теперь она обращается к наследию древнего “общенародного” мифа ( В.И. Иванов), к русскому фольклору и славянской мифологии (А.Блок, М.М.Городецкий) Другим становится и настроение символа. Все большую роль в нем играют его земные значения: социальные, политические, исторические.
К концу первого десятилетия XX века символизм ,как школа, приходит в упадок. Появляются отдельные произведения поэтов-символистов, но влияние его, как школы, утрачено. Все молодое, жизнеспособное, бодрое уже вне его. Символизм не дает уже новых имен.
Символизм изжил себя самого и изживание это пошло по двум направлениям. С одной стороны, требование обязательной “мистики”, “раскрытия тайны”, “постижения” бесконечного в конечном привело к утрате подлинности поэзии; “религиозный и мистический пафос “корифеев символизма оказался подмененным своего рода мистическим трафаретом, шаблоном. С другой — увлечением “музыкальной основой” стиха привело к созданию поэзии, лишенной всякого логического смысла, в которой слово низведено до роли уже не музыкального звука, а жестяной, звенящей побрякушки.
Соответственно с этим и реакция против символизма, а в последствии борьба с ним, шли по тем же двум основным линиям.
С одной стороны, против идеологии символизма выступили “акмеисты” . С другой — в защиту слова, как такового, выступили так же враждебные символизму по идеологии “футуристы”.
В 1912 г. среди множества стихов, опубликованных в петербургских журналах, читатель не мог не задержать внимания на таких, например, строчках:
Я душу обрету иную,
Все, что дразнило, уловя.
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.
( Н.С.Гумилев)
И часы с кукушкой ночи рады,
Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я: конокрады
Зажигают под холмом костер.
(А.А.Ахматова)
Но я люблю на дюнах казино,
Широкий вид в туманное окно
И тонкий луч на скатерти измятой.
(О.Э. Мандельштам)
Эти трое поэтов, а так же С.М.Городецкий, М.А.Зенкевич, В.И.Набурт в том же году назвали себя акмеистами (от греческого akme — высшая степень чего-либо, цветущая пора) . Приятие земного мира в его зримой конкретности, острый взгляд на подробности бытия, живое и непосредственное ощущение природы, культуры, мироздания и вещного мира, мысль о равноправии всего сущего — вот, что объединяло вту пору всех шестерых. Почти все они прошли ранее выучку у мастеров символизма, но в какой-то момент решили отвергнуть свойственные символистам устремленность к “мирам иным” и пренебрежение к земной, предметной реальности.
Отличительной чертой поэзии акмеизма является ее вещественная реальность, предметность. Акмеизм полюбил вещи такой же страстной, беззаветной любовью, как символизм любил “соответствия”, мистику, тайну, Для него все в жизни было ясно. В значительной степени он был таким же эстетством, как и символизм и в этом отношении он, несомненно, находится с ним в преемственной связи, но эстетизм акмеизма уже иного порядка, чем эстетизм символизма.
Акмеисты любили производить свою генеалогию от символиста Ин. Анненского и в этом они , несомненно, правы. Ин.Анненский стоял особняком среди символистов. Отдав дань раннему декадентству и его настроениям, он почти совсем не отразил в своем творчестве идеологии позднего московского символизма и в то время, как Бальмонт, а за ним и многие другие поэты-символисты заблудились в “словесной эквилибристике”, — по меткому выражению А.Белого, захлебнулись в потоке бесформенности и “духа музыки”, залившем символическую поэзию, он нашел в себе силы пойти по другому пути. Поэзия Ин.Анненского знаменовала собой переворот от духа музыки и эстетствующей мистики к простоте, лаконичности и ясности стиха, к земной реальности тем и какой-то поземному амистичной тяжелости настроения.
Ясность и простота построения стиха Ин.Анненского была хорошо усвоена акмеистами. Их стих приобрел четкость очертаний, логическую силу и вещественную весомость. Акмеизм был резким и определенным поворотом русской поэзии ХХ века к классицизму. Но именно только поворотом, а не завершением — это необходимо иметь все время в виду, так как акмеизм носил в себе все же много черт еще не окончательно изжитого романтического символизма.
В целом поэзия акмеистов была образцами в большинстве случаев уступающего символизму, но все же очень высокого мастерства. Это мастерство, в противоположность пламенности и экспрессии лучших достижений символизма, носило в себе налет какого-то замкнутого в себе, утонченного аристократизма, чаще всего ( за исключением поэзии Ахматовой, Нарбута и Городецкого) холодного, спокойного и бесстрастного.
Среди акмеистов особенно был развит культ Теофиля Готье, а его стихотворение “Искусство” , начинающееся словами “Искусство тем прекрасней, чем взятый материал бесстрастней”, звучало для старшего поколения “Цеха поэтов” своего рода поэтической программой.
Так же , как символизм, акмеизм вобрал в себя много разнообразных влияний и в его среде наметились разнообразные группировки.
Объединяла всех акмеистов в одно их любовь к предметному, реальному миру — не к жизни и ее проявлениям, а к предметам, к вещам. Любовь эта проявлялась у различных акмеистов по различному.
Прежде всего мы видим среди акмеистов поэтов, отношение которых к окружающим их предметам и любование ими носит на себе печать того же романтизма. Романтизм этот, правда , не мистический, а предметный, и в этом его коренное отличие от символизма. Такова экзотическая позиция Гумилева с Африкой, Нигером, Суэцким каналом, мраморными гротами, жирафами и слонами., персидскими миниатюрами и Парфеноном, залитым лучами заходящего солнца… Гумилев влюблен в эти экзотические предметы окружающего мира чист по-земному, но любовь эта насквозь романтична. Предметность встала в его творчестве на место мистики символизма. Характерно, что в последний период своего творчества, в таких вещах , как “Заблудившийся трамвай”, “Пьяный дервиш”, “Шестое чувство” он становится вновь близким к символизму.
Во внешней судьбе русского футуризма есть что-то, напоминающее судьбы русского символизма . Такое же яростное непризнание на первых шагах, шум при рождении (у футуристов только значительно более сильный, превращающийся в скандал). Быстрое вслед за этим признание передовых слоев литературной критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в тот момент, когда казалось, небывалое доселе в русской поэзии возможности и горизонты.
Что футуризм – течение значительное и глубокое – не подлежит сомнению. Также несомненно его значительное внешнее влияние (в частности Маяковского) на форму пролетарской поэзии, в первые годы ее существования. Но так же несомненно, что футуризм не вынес тяжести поставленных перед ним задач и под ударами революции полностью развалился. То обстоятельство, что творчество нескольких футуристов – Маяковский, Асеев и Третьяков – в последние годы проникнуто революционной идеологией, говорит только о революционности этих отдельных поэтов: став певцами революции, эти поэты утратили свою футуристическую сущность в значительной степени, и футуризм в целом от этого не стал ближе к революции, как не стали революционными символизм и акмеизм оттого, что членами РКП и певцами революции стали Брюсов, Сергей Городецкий и Владимир Нарбут, или оттого, что почти каждый поэт-символист написал одно или несколько революционных стихотворений.
В основе, русский футуризм был течением чисто-поэтическим. В этом смысле он является логическим звеном в цепи тех течений поэзии XX века, которые во главу своей теории и поэтического творчества ставили чисто эстетические проблемы. В футуризме была сильна бунтарская Формально-революционная стихия, вызвавшая бурю негодования и «эпатировавшая буржуа». Но это «эпатирование» было явлением того же порядка, как и «эпатирование», которое вызывали в свое время декаденты. В самом «бунтарстве», в «эпатировании буржуа», в скандальных выкриках футуристов было больше эстетических эмоций, чем эмоций революционных».
Исходная точка технических исканий футуристов – динамика современной жизни, стремительный ее темп, стремление к максимальной экономии средств, «отвращение к кривой линии, к спирали, к турникету, Склонность к прямой линии. Отвращение к медленности, к мелочам, к многословным анализам и объяснениям. Любовь к быстроте, к сокращению, к резюмированию и к синтезу: «Скажите мне поскорее в двух словах!» Отсюда – разрушение общепринятого синтаксиса, введение «беспроволочного воображения», то есть «абсолютной свободы образов или аналогий, выражаемых освобожденными словами, без проводов синтаксиса и без всяких знаков «препинания», «конденсированные метафоры», «телеграфические образы», «движения в двух, трех, четырех и пяти темпах», уничтожение качественных прилагательных, употребление глаголов в неопределенном наклонении, опущение союзов и так далее – словом все, направленное к лаконичности и увеличению «быстроты стиля».
Основное устремление русского «кубо-футуризма» – реакция против «музыки стиха» символизма во имя самоценности слова, но слова не как оружия выажения определенной логической мысли, как это было у классических поэтов и у акмеистов, а слова, как такового, как самоцели. В соединении с признанием абсолютного индивидуализма поэта (футуристы придавали огромное значение даже почерку поэта и выпускали рукописные литографические книги и с признанием за словом роли «творца мифа»,— это устремление породило небывалое словотворчество, в конечном счете приведшее к теории «заумного языка». Примером служит нашумевшее стихотворение Крученных:
Дыр, бул, щыл,
убещур
скум
вы со бу,
р л эз.
Словотворчество было крупнейшим завоеванием русского футуризма, его центральным моментом. В противовес футуризму Маринетти, русский «кубо-футуризм» в лице наиболее ярких его представителей мало был связан с городом и современностью. В нем была очень сильна та же романтическая стихия.
Сказалась она и в милой, полудетской, нежной воркотне Елены Гуро, которой так мало идет «страшное» слово «кубо-футуристка», и в ранних вещах Н. Асеева, и в разухабистой волжской удали и звенящей солнечности В. Каменского, и мрачной «весне после смерти » Чурилина, но особенно сильно у В. Хлебникова. Хлебникова даже трудно поставить в связь с западным футуризмом. Он сам упорно заменял слово «футуризм» словом «будетляне». Подобно русским символистам, он ( так же как Каменский, Чурилин и Божидар) вобрал в себя влияние предшествующей русской поэзии, но не мистической поэзии Тютчева и Вл. Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского былинного эпоса. Даже события самой непосредственной, близкой современности – война и НЕП – находят свое отражение в творчестве Хлебникова не в футуристических стихотворениях, как в «1915г.» Асеева, а в романтически-стилизованных в древнерусском духе замечательной «Боевой» и «Эх, молодчики, купчики».
Одним «словотворчеством», однако, русский футуризм не ограничился. На ряду с течением, созданным Хлебниковым, в нем были и другие элементы. Более подходящие под понятие «футуризм», роднящие русский футуризм с его западным собратом.
Прежде чем говорить об этом течении, необходимо выделить в особую группу еще одну разновидность русского футуризма – «Эго-футуристов», выступавших в Петербурге несколько раньше московских «кубо-футуристов». Во главе этого течения стояли И. Северянин, В. Гнедов, И. Игнатьева К.Олимпов Г. Ивнов (в последствии акмеист) и будущий основатель «имажинзма» В. Шершеневич.
«Эго-футуризм» имел по существу очень мало общего с футуризмом. Это течение было какой-то смесью эпигонства раннего петербургского декаденства, доведения до безграничных пределов «песенности» и «музыкальности» стиха Бальмонта (как известно, Северянин не декламировал, а пел на «поэзоконцертах» свои стихи), какого-то салонно-парфюмерного эротизма, переходящего в легкий цинизм, и утверждения крайнего солипсизма – крайнего эгоцентризма («Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и восхваление «Я»… «Эго-футуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению будущего в настоящем»). Это соединялось с заимствованным у Маринеттипрославленим современного города, электричества, железной дороги, аэропланов, фабрик, машин (у Северянина и особенно у Шершеневича). В «эго-футуризме таким образом, было все: и отзвуки современности, и новое, правда робкое, словотворчество («поэза», «окалошить», «бездарь», «олилиен» и так далее), и удачно найденные новые ритмы для передачи мерного колыханья автомобильных рессор(«Элегантная коляска» Северянина), и странное для футуриста преклонение перед салонными стихами М. Лохвицкой и К. Фофанова, но больше всего влюбленность в рестораны, будуары сомнительного роста, кафе-шантаны, ставшие для Северянина родной стихией. Кроме Игоря Северянина (вскоре, впрочем от эго-футуризма отказавшегося) это течение не дало ни одного сколько-нибудь яркого поэта.
Значительно ближе к Западу, чем футуризм Хлебникова и «эго-футуризм» Северянина, был уклон русского футуризма, обнаружившейся в творчестве Маяковского, последнего периода Асеева и Сергея Третьякова. Принимая в области техники свободную форму стиха, новый синтаксис и смелые ассонансы вместо строгих рифм Хлебникова, отдавая известную, порой значительную дань, словотворчеству эта группа поэтов дала в своем творчестве некоторые элементы подлинно-новой идеологии. В их творчестве отразилась динамика, огромный размах и титаническая мощь современного индустриального – города с его шумами, шумиками, шумищами, светящимися огнями заводов, уличной суматохой, ресторанами, толпами движущихся масс.
В последние годы Маяковский и некоторые другие футуристы освобождаются от истерики и надрыва. Маяковский пишет свои «приказы», в которых все — бодрость, сила, призывы к борьбе, доходящие до агрессивности. Это настроение выливается в 1923 году в декларации вновь организованной группы «Леф» («Левый фронт искусства»).
Не только идеологически, но и технически все творчество Маяковского (за исключением первых его лет), так же, как и последний период творчества Асеева и Третьякова, является уже выходом из футуризма, вступлением на пути своеобразного нео-реализма. Маяковский, начавший под несомненным влиянием Уитмэна, в последнем периоде вырабатывает совершенно особые приемы, создав своеобразный плакатно-гипперболический стиль, беспокойный, выкрикивающий короткий стих, неряшливые, «рваные строки», очень удачно найденные для передачи ритма и огромного размаха современного города, войны, движения многомиллионных революционных масс. Это большое достижение Маяковского, переросшего футуризм, и вполне естественно, что на пролетарскую поэзию первых лет ее существования, то есть именно того периода, когда пролетарские поэты фиксировали свое внимание на мотивах революционной борьбы, технические приемы Маяковского оказали значительное влияние.
Последней сколько-нибудь заметно нашумевшей школой в русской поэзии ХХ века был имажинизм. Это направление было создано в 1919 году (первая «Декларация» имажинизма датирована 30 января), следовательно, через два года после революции, но по всей идеологии это течение с революцией не имело.
Главой «имажинистов» стал Вадим Шершеневич – поэт, начавший с символизма, со стихов, подражающих Бальмонту, Кузмину и Блоку, в 1912 году выступавший, как один из вождей эго-футуризма и писавший «поэзы» в духе Северянина и только в послереволюционные годы создавший свою «имажинистскую» поэзию.
Так же, как и символизм и футуризм, имажинизм зародился на Западе и лишь оттуда был пересажен Шершеневичем на русскую почву. И так же, как символизм и футуризм, он значительно отличался от имажинизма западных поэтов.
Имажинизм явился реакцией, как против музыкальности поэзии символизма, так и против вещественности акмеизма и словотворчества футуризма. Он отверг всякое содержание и идеологию в поэзии, поставив во главу угла образ. Он гордился тем, что у него «нет философии» и «логики мыслей».
Свою апологию образа имажинисты ставили в связь так же с быстротой темпа современной жизни. По их мнению образ – самое ясное, лаконичное, наиболее соответствующее веку автомобилей, радиотелеграфа, аэропланов. «Что такое образ ? – кратчайшее расстояние с наивысшей скоростью». Во имя «скорости» передачи художественных эмоций имажинисты, вслед за футуристами, – ломают синтаксис – выбрасывают эпитеты, определения, предлоги сказуемые, ставят глаголы в неопределенном направлении.
По существу, в приемах, так же как и в их «образности», не было ничего особенно нового. «Имажинизм», как один из приемов художественного творчества широко использовался не только футуризмом, но и символизмом ( например, у Иннокентия Анненского: «Еще не властвует весна, но снежный кубок солнцем выпит» или у Маяковского: «Лысый фонарь сладострастно снимал с улицы черный чулок»). Новым было лишь упорство, с которым имажинисты выдвигали образ на первый план и сводили к нему все в поэзии – и содержание и форму.
Наряду с поэтами, связанными с определенными школами, русская поэзия ХХ века дала значительное число поэтов, не примыкающих к ним или примыкающих на некоторое время, но с ними не слившихся и пошедших в конечном счете своим путем.
Увлечение русского символизма прошлым – XVIII веком – и любовь к стилизации нашло свое отражение в творчестве М. Кузмина, увлечение романтическими 20 и 30 годами – в милой интимности и уютности самоваров и старинных уголков Бориса Садовского. То же увлечение «стилизацией» лежит в основе восточной поэзии Константина Липскерова, Мариэты Шагинян и в библейских сонетах Георгия Шенгели, в сафических строфах Софии Парнок и тонких стилизованных сонетах из цикла «Плеяды» Леонида Гроссмана.
Увлечение славянизмами и древнерусским песенным складом, тяга к «художественному фольклору» отмеченные выше, как характерный момент русского символизма, нашедший свое отражение в сектантских мотивах А. Добролюбова и Бальмонта, в лубках Сологуба и в частушках В. Брюсова, в древнеславянских стилизациях В. Иванова и во всем первом периоде творчества С. Городецкого, – наполняют собой поэзию Любовь Столицы, Марины Цветаевой и Пимена Карпова. Так же легко улавливается отзвук поэзии символистов в истерично-экспрессивных, нервных и неряшливо, но сильно сделанных строках Ильи Эренбурга – поэта, в первом периоде своего творчества так же состоявшего в рядах символистов.
Особое место в русской лирике ХХ века занимает поэзия И. Бунина. Начав с лирических стихотворений, написанных под влиянием Фета, являющихся единственными в своем роде образцами реалистического отображения русской деревни и небогатой помещичьей усадьбы, в позднейшем периоде своего творчества Бунин стал большим мастером стиха и создавал прекрасные по форме, классически четкие, но несколько холодные стихотворения, напоминающие, – как он сам характеризует свое творчество, – сонет, вырезанный на снеговой вершине стальным клинком. Близок к Бунину по сдержанности, четкости и некоторой холодности рано умерший В. Комаровский. Творчество этого поэта, первые выступления которого относятся к значительно позднему периоду – к 1912 году, носит на себе в известной части черты как и акмеизма. Так и начавшего играть приблизительно с 1910 года довольно заметную роль в поэзии классицизма или, как его принято называть «пушкинизма».
Около 1910 года, когда обнаружилось банкротство школы символистов, наступила, как это было отмечено выше, реакция против символизма. Выше были намечены две линии, по которым были направлены главные силы этой реакции – акмеизм и футуризм. Этим, однако протест против символизма не ограничился. Он нашел свое выражение в творчестве поэтов, не примыкающих ни к акмеизму, ни к футуризму, но выступивших своим творчеством в защиту ясности, простоты и прочности поэтического стиля.
Несмотря на противоречивые взгляды со стороны множества критиков, каждое из перечисленных течений дало немало превосходных стихотворений, которые навсегда останутся в сокровищнице русской поэзии и найдут своих почитателей среди последующих поколений.
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. «Антология русской лирики первой четверти ХХ века».
И.С. Ежов, Е.И. Шамурин . « Амирус», 1991 год.
«Русская поэзия 19- начала 20 веков.»
П. Николаев, А. Овчаренко…
Издательство «Художественная литература», 1987 год.
«Энциклопедический словарь юного литературоведа».
Издательство «Педагогика», 1987 год.
«Методическое пособие по литературе для поступающих в вузы».
И.В. Великанова, Н.Е. Тропкина. Издательство «Учитель»
Поэзия начала XX века изумляет и удивляет своим многоцветьем, многоголосьем. «Будем как солнце!» — восклицает в 1902 году К. Бальмонт, один из лидеров русского символизма. Романтик и максималист, натура в высшей степени впечатлительная, артистичная и в то же время ранимая, он предъявляет непомерные требования к бытию людей. В центр мира он ставит Солнце — источник света и совести, источник жизни. Стихи его музыкальны, в них журчание весенних ручьев и искрящиеся солнечные блики, брызги и пенящееся море, одухотворенность, грусть и светлая надежда — радость жизни:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня… …
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
Недаром А. Блок в статье «О лирике» говорит: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну». Удивительны строки А. Белого:
Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия —
Безумствуй, сжигая меня!
Можно ли сказать об известном поэте И. Анненском проникновеннее, чем сказал о нем Н. Гумилев:
… Был Иннокентий Анненский последний
Из царскосельских, лебедей…
Вот несколько «пленительных и странных» строк И. Анненского:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, что я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света.
Основная Тема сочинения творчества другого поэта «серебряного века» М. Кузмина,— любовь. «Любовь Кузмина — тихая, музыкальная, как бы лунная. Она вся — в трепете ласковых предчувствий, она — ожидание нежности»,— писал известный литературовед П Н. Медведев.
Моя душа в любви не кается —
Она светла и весела,
Какой покой ко мне спускается!
Зажглися звезды без числа.
И я стою перед лампадами,
Смотря на близкий милый лик.
Не властен лед над водопадами,
Любовных вод родник велик.
Поэзия Николая Гумилева «напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства» (Вяч. Иванов). Ему был чужд «протестантский прибранный рай», он испытал и изведал многое, посетил далекие страны, был знаменит и, подойдя, как считал он сам, к «середине странствия земного», погиб в расцвете творческих сил. Увы, «поэты русские свершают жребий свой, не кончив песни лебединой» (Растопчина). Молодым людям, вступающим в жизнь, Н. Гумилев интересен прежде всего страстным желанием и, что удается далеко не каждому, умением преодолевать преграды, доказать себе и другим, что человек может достигнуть цели. Он был слаб физически — и стал силен, был неуверен в себе — и сумел утвердиться, был незнаем — и стал знаменитым Поэтом. Он считал, что
Быстрокрылых ведут капитаны —
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пъпъю затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь…
Неудивительно, что Н. Гумилев объединил вокруг себя 26 разных поэтов и встал во главе нового литературного направления 10—20 – х годов XX века — акмеизма: ведь «акме» в переложении с греческого — «высшая степень чего – либо, цвет, цветущая пора», а также, как писал Н. Гумилев, «мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь».
Это положение поэтически проиллюстрировал другой поэт — С. Городецкий:
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных пшик, и ветхой мглы.
Вот первый подвиг.
Подвиг новый — Живой земле пропеть хвалы.
Одним из ведущих участников течения футуристов был В. Хлебников. Он вел неустроенную, полубродячую жизнь, был редкостным бессребреником, называл себя дервишем, йогом, марсианином. Хлебников — поэт – экспериментатор, искатель, «Колумб новых поэтических материков», по определению Маяковского. Писал он весьма своеобразно, исходил в своем творчестве из собственных теорий. По гнездам родственных слов обосновывал возможность возникновения новых слов и сам создавал их.
Максимилиан Волошин… Поначалу этот поэт привлек меня мелодичностью, легкостью, изяществом своих стихов:
И мир как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод.
Затем — глубиной своей жизненной программы, в основе которой стремление
Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.
Но, пожалуй, самое сильное потрясение вызвал у меня его цикл стихов «Пути России». Многое отражено в нем: восстание Степана Разина, смутное время, революция и гражданская война. Поэт пытается осмыслить прошлое России и предугадать ее будущее. Прежде всего М. Волошин обращает внимание на трагизм судьбы Родины:
О камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! Я ведаю ваш счет.
Трагична и судьба россиян:
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел — человек.
События 1917 года и последовавшая гражданская война обрушились на Россию с еще большей силой:
«Брали на мушку», «ставили к стенке»,
«Списывали в расход» —
Так изменялись из года в год
Речи и быта оттенки.
«Хлопнуть», «гробить», «отправить на шлепку».
«К Духонину в штаб», «разменять» —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку.
В начале 20 – х годов М. Волошин жил в Крыму, где противоречия эпохи, трагизм усобицы воспринимались особенно остро: Крым переходил из рук в руки, зимой 1921—1922 годов начался голод. Апрельские стихи 1921 – го («Террор», «Красная пасха», «Терминология» и др.) — это крик поэта, взывающего к совести и гуманизму обезумевших людей:
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгонят на темный двор…
… Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русской песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.
Как не вспомнить строки Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…»
«На дне преисподней» — так назвал М. Волошин стихотворение, посвященное памяти А. Блока и Н. Гумилева. Трудно остаться человеком в это жестокое время. Свое философско – поэтическое кредо М. Волошин выразил в стихотворении «Доблесть поэта»:
Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином.
Вера в то, что «из преступлений, исступлений возникает праведная Русь», не покидала М. Волошина. Поэт и гуманист, он разделил судьбу своей Родины, отдал голос своей совести:
Может быть, такой лее жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь!
И на дне своих подвалов стану
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой –
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Поэты «серебряного века»… Разное видение мира, разные, чаще всего трагические судьбы. Не все в их творчестве понятно нам, но бесспорны их талантливость, неординарность. Безусловно, нельзя ограничить их творчество рамками какого – то одного литературного направления: символизма, акмеизма или футуризма. Глубина мысли, мастерство слова, умение осмыслить жизнь духа, движение души, историко – литературная и общественно – гражданская проблематика их произведений, переводческая деятельность характеризуют их гораздо шире, глубже.
Для нас, читателей XX столетия, их творчество, несомненно, большая поэзия, которая пришла к нам как радость, как новое открытие мира, утверждающее неисчерпаемость, величие и «дум высокое стремленье» русской поэзии.
Русская литература Серебряного века как художественный феномен.
Литература серебряного века относится к числу мировых читательских приоритетов. 20 век не похож на век 19. Быстро развивается наука, прежде всего естественные дисциплины, меняется представление человека об окружающем мире и другим становится мироощущение человека, оно становится трагическим, окружающий мир часто воспринимают как катастрофу, а слово кризис становится ключевым словом эпохи.
Александр Амфитеатров «Закат старого века»
Михаил Арцыбашев «У последней черты»
Викентий Версаев «Без дороги», «На повороте».
Пограничная эпоха. Все понимают отличие 20в. от 19в. Блок: «Уже январь стоял под знаком совершенно иным, чем декабрь 1900».
Литература 20 века отличается от литература 19 века. В 19 веке – четко сложивашаяся иерархия писательских имен, в 20 веке – сложнейшее созвездие имен и нет деления на первостепенных и второстепенных.
В 19 веке худ-эстет (?) последовательно сменяли друг друга, а 20 век – многоярусная художественная реальность, где одновременно есть и реализм, и модернизм, огромное число литературных направлений, групп, школ.
Неореализм – характеризуется тремя основными признаками:
1. Отход от натурализма
2. Обоновление реалистических традиций.
3. Открытость модернистскому опыту.
В конце 19 в появляется понятие «Серебряный век», сначала носит расширительный характер, только на рубеже веков входит в литературоведческий обиход. («Платиновый век» Омри Ронен, «Серебряный век как умысел и вымысел» Амст’97, Москва’00)
Периодизация.
1. 1890е – 1917 г.
Начало 3 пролетарское освободительное движение – октябрьский переворот.
В.Ходасевич «1917 г показал воочию, что мы присутствуем при смене двух эпох»
2. 1917 – 1922.
Высылка философов, литераторов – «Философский пароход»
Советское литвед-е выделяло 3 направления:
1. Критический реализм
2. Социалистический реализм (*)
3. Модернизм.
Западное литвед-е выделяло 2 направления:
1. Реализм.
2. Модернизм (*)
К началу 90-х гг. западными словистами литература серебряного века была изучена лучше. Доскональнее всего изучили Вячеслава Иванова и Александра Белого (символизм). Convivium- общество, изучавшее идеи Иванова.
Русская литература рубежа веков включает в себя понятие литература серебряного века. Писателя Серебряного века можно назвать писателем рубежа веков, но не каждого писателя можно отнести к Серебряному веку.
4 необходимых условия для отнесения писателя к литературе Серебряного века.
1. Интерес к сложной, многообразной человеческой личности.
2. Идея жизнестроительства (жизнетворчества)
3. Религиозно-философские искания.
4. Конфликт с «железным веком» (опр. В.Крейда)
К.Бальмонт – Дионисийство и либертизм
Н.Гумилев – Апологетика сильной личности»
З.Гиппиус – Описание снов
Д.Мережковский – Описание галлюц. состояний.
Гумилев: любимые герои – сильные личности.
Текст – поэтическая декларация.
Худ.программа – «Мои читатели» – белые стихи, общий размер.
Театрализованность эпохи.
Шекспир «Как вам это понравится»: «Весь мир театр и люди в нем актеры».
Пронизаны мистификациями (поэтесса Елена Дмитриева, поэт Николай Клюев).
Поэты выглядят театрализовано (К. Бальмонт «Хамы, расступитесь! Идет сын солнца…», Игорь Северянин)
Кафейный период русской литературы.
«Бродячая собака»(акмеисты) Мандельштам, Ахматова, Потемкин Популярно.
«Бим Бом»
«Питтореск»
«Красный петух»
«Стойло пегаса»
«Кафе поэтов»
«Калоша»
Религиозно-философские искания есть в творчестве каждого.
1903 СПБ Религиозно-философское собрание, одобрено представителями духовенства.
Основатели: Д.Мережковский, З.Гиппиус, В.Философов.
Увлечены идеями Хилиазма – Царство Божье на Земле.
В иммиграции Мережковский Гиппиус окажутся близки к католицизму, а Иванов открыто перейдет и будет главным хранителем Ватиканской библиотеки.
В христианстве – секстантские идеи – хлыстовство. Символист Добролюбов бросает семью и организовывает секстантскую общину. В.Брюсов
Конфликт с «железным веком». Большинство русских поэтов уходят в 37 лет.
Основные темы и мотивы поэзии Серебряного века.
В основном представлен поэзией. Б.Чичибабин «У прозы есть предел». Поэзия устремлена в будущее, ввысь. Поэзия – это непременно тайна, загадка.
Поэзия – невероятная свобода дыхания, поэзия не подчиняется законам, выбивается из рамок, не подчиняется нормам. (напр, Василиск Гнедов – поэма конца – без слов, только жест – новаторская. Основоположник перфоманса). Видимый тупик оборачивается невидимым новаторством.
Главный закон поэзии: «Так я хочу!» А. Блок.
«Для меня все преимущество и проклятье современной лирики состоит в том, что каждый волен вкладывать в нее свой смысл» (приписка из письма Шершеневичу Блока)
Основные темы и мотивы.
1. Трагическая тема эмиграции.
2. Назначение поэта и поэзии.
3. Тема вины и покаяния.
Трагическая тема эмиграции.
Эмигранты надеялись вернуться. Страны русского рассеяния: Китай (Харбин, Шанхай), Франция, Сербия, Чехия, Югославия, Болгария.
А.Федоров эмигрировал в Болгарию. Текст в жанре молитвы:
Здесь труд мой был и будет впредь,
Как мох в скале.
Не дай мне, Боже, умереть
В чужой земле.
Текст построен на антонимах, мох на скале – писатель в эмиграции.
Лирика не имеет названия. Выплеск эмоций. Прием строфического кольца.
Эмиграция изменила тональность творчества многих авторов.
Петр Потемкин. Примитивист, учился в военно-хирургической академии, на 4м курсе курсовая работа «между творчеством психически больных и модернистов нет разницы» потом бросил институт и стал модернистом. Его творчество – эстетический примитивизм. («Черная Молли»)
Мигрировал в Париж. Тональность творчества приобретает трагическую окраску.
Георгий Иванов. Акмеист. Жизнь в эмиграции – инобытие, жизнь после смерти. Поэзия парадоксальна, построена не противном. «Мы не молоды, но и не стары»
Мы не молоды. Но и не стары.
Мы не мертвые. И не живые.
Вот мы слушаем рокот гитары
И романса “слова роковые”.
О беспамятном счастье цыганском,
Об угарной любви и разлуке,
И – как вызов бокалы – с шампанским
Подымают дрожащие руки.
За бессмыслицу! За неудачи!
За потерю всего дорого!
И за то, что могло быть иначе,
И за то – что не надо другого!
Аллитерация на р подчеркивает холодность, неуютность пространста. В качестве эпиграфа у Иванова Адамович. Были друзьями. «имя тебе непонятное дали». Крупный поэт русского западного зарубежья.
Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо – что никого,
Хорошо – что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать
Тема вины и покаяния.
Бердяев говорит, что все люди и народы делятся на два типа: одни культивируют чувство обиды, а другие живут с постоянным чувством вины.
Достоевский: «Всяк за всех виноват».
Тема вины появляется в творчестве Максимилиана Волошина. Он был над схваткой, помогал и белым, и красным. Мотив личной ответственности каждого за происходящее в стране. « В годы гражданской войны».
Владимир Корнилов «40 лет спустя». Считает, что автор должен простить своего врага, принять несимпатичного ему персонажа. «В поселке под Москвою».
Борис Чичибабин «Плач по утраченной Родине» диссидент, боролся с социалистическим государством.
Тема поэта и поэзии.
Ахматова: Стихи родятся из сора.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Пастернак: Поэзия – это творчество, самоотдача.
Самойлов: Стихи из яды.
Ермаков «Генезис»
Маяковский: Поэзия – тяжелый труд.
12345678910Следующая ⇒
Date: 2016-05-23; view: 4524; Нарушение авторских прав
(Анна Ахматова)
Тематика акмеизма полностью соответствовала этим принципам, основными были: тема земной красоты, тема духовного мира человека (его переживаний, чувств, эмоций). Акмеисты нередко обращались к библейским и мифологическим образам и сюжетам.
(Владимир Маяковский)
Следующее течение – футуризм – особенно полюбилось современникам. Это было авангардное направление, которое заявляло: «Границ не существует!» Основными образами футуризма были образ своего высшего «я», мотив поклонения разрушению, образ презренной буржуазии и образ человека тонкой душевной организации. Поскольку футуризм тяготел к живописи, то поэты (Маяковский, Северянин, Хлебников, Крученых, Каменский) придавали большое значение форме: появлялись авторские неологизмы, устаревшая система построения фраз и рифмы жестко критиковались.
(Сергей Есенин)
Новокрестьянская поэзия в качестве направления заняла одну из лидирующих позиций в литературе Серебряного века. Поэты этого направления (Есенин, Клюев, Клычков) особое внимание уделяли образам и тематике, а именно теме деревенской России, образу матери-природы, фольклорным образам и мотивам.
Серебряный век русской поэзии по праву можно назвать выразительным и ослепительным временем. Этот период подарил литературе чувственного, смелого и яркого лирического героя в условиях неспокойной атмосферы. На поэзию Серебряного века оказали большое внимание революция, война, кризис личности. Поэзия этого времени неординарная, непредсказуемая, главный образ Серебряного века – человек, лишившийся всего, но с гордо поднятой головой преодолевающий невзгоды.
В. Брюсов, Н. Гумилев, В. Маяковский
Кончался XIX век, “золотой век” русской литературы, началось XX столетие. Это переломное время вошло в историю под красивым именем “серебряного века”. Он породил великий взлет русской культуры и стал началом ее трагического падения. Начало “серебряного века” относят обычно к 90-м годам XIX столетия, когда появились стихи В. Брюсова, И. Анненского, К. Бальмонта и других замечательных поэтов. Расцветом “серебряного века” считают 1915 год — время его наивысшего подъема и конца. Общественно-политическая обстановка этого времени характеризовалась глубоким кризисом существующей власти, бурной, неспокойной атмосферой в стране, требующей решительных перемен. Может быть, поэтому и пересеклись пути искусства и политики. Так же, как общество напряженно искало пути к новому социальному строю, писатели и поэты стремились к освоению новых художественных форм, выдвигали смелые экспериментаторские идеи. Реалистическое изображение действительности перестало удовлетворять художников, и в полемике с классикой XIX века утверждались новые литературные течения: символизм, акмеизм, футуризм. Они предлагали разные способы постижения бытия, но каждое из них отличалось необычайной музыкой стиха, оригинальным выражением чувств и переживаний лирического героя, устремленностью в будущее.
Одним из первых литературных течений стал символизм, объединивший таких разных поэтов, как К. Бальмонт, В. Брюсов, А. Белый и др. Теоретики символизма считали, что художник должен создавать новое искусство с помощью образов-символов, которые помогут более утонченно и обобщенно выразить настроения, чувства и мысли поэта. Причем истина, прозрение могут появиться у художника не в результате раздумий, а в момент творческого экстаза, как бы ниспосланного ему свыше. Поэты-символисты уносились мечтой ввысь, задаваясь глобальными вопросами о том, как спасти человечество, как вернуть веру в Бога, добиться гармонии, слившись с Душой Мира, Вечной женственностью, Красотой и Любовью.
Признанным метром символизма становится В. Брюсов, воплотивший в своих стихах не только формальные новаторские достижения этого течения, но и его идеи. Своеобразным творческим манифестом Брюсова стало небольшое стихотворение “Юному поэту”, которое воспринималось современниками как программа символизма.
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Конечно, провозглашенная поэтом творческая декларация не исчерпывается содержанием этого стихотворения. Поэзия Брюсова многогранна, многолика и многозвучна, как жизнь, которую она отображает. Он обладал редким даром удивительно точно передать каждое настроение, каждое движение души. Пожалуй, главный признак его поэзии заключается в точно найденном сочетании формы и содержания.
И я хочу, чтоб все мои мечты,
Дошедшие до слова и до света,
Нашли себе желанные черты.
Трудная цель, высказанная Брюсовым в “Сонете к форме”, мне думается, была достигнута. И это подтверждает его удивительная поэзия. В стихотворении “Творчество” Брюсов сумел передать ощущение первого, еще полубессознательного этапа творчества, когда будущее произведение еще неясно вырисовывается “сквозь магический кристалл”.
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
Символисты рассматривали жизнь как жизнь Поэта. Сосредоточенность на самом себе характерна для творчества замечательного поэта-символиста К. Бальмонта. Он сам был смыслом, темой, образом и целью своих стихов. И. Эренбург очень точно заметил эту особенность его поэзии: “Бальмонт ничего в мире не заметил, кроме собственной души”. Действительно, внешний мир существовал для него лишь затем, чтобы он мог выразить свое поэтическое “я”.
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу, спеша.
Мое единое отечество –
Моя пустынная душа.
Поэт не уставал следить за неожиданными поворотами своей души, за своими переменчивыми впечатлениями. Бальмонт старался запечатлеть в образе, в словах бегущие мгновения, летящее время, возведя мимолетность в философский принцип.
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я слагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Смысл этих строк, наверное, в том, что человек должен жить каждым мгновением, в котором выявляется вся полнота его бытия. И задача художника — вырвать этот миг у вечности и запечатлеть его в слове. Поэты-символисты сумели в стихах выразить свою эпоху с ее неустойчивостью, зыбкостью, переходностью.
Так же, как отрицание реализма породило символизм, новое литературное течение — акмеизм — возникло в ходе полемики с символизмом. Он отвергал тягу символизма к неведомому, сосредоточенность на мире собственной души. Акмеизм, по мысли Гумилева, не должен был стремиться к непознаваемому, а обращаться к тому, что можно понять, то есть к реальной действительности, пытаясь как можно полнее охватить многообразие мира. При таком взгляде художник-акмеист в отличие от символистов становится причастным мировому ритму, хотя и дает оценки изображаемым явлениям. Вообще, когда стараешься вникнуть в суть программы акмеизма, сталкиваешься с явными противоречиями и непоследовательностью. По-моему, прав Брюсов, который посоветовал Гумилеву, Городецкому и Ахматовой “отказаться от бесплодного притязания образовывать какую-то школу акмеизма”, а вместо этого писать хорошие стихи. Действительно, сейчас, в конце XX столетия, имя акмеизма сохранилось только потому, что с ним связано творчество таких выдающихся поэтов, как Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам.
Ранние стихи Гумилева поражают романтической мужественностью, энергией ритма, эмоциональной напряженностью. В его знаменитых “Капитанах” весь мир предстает как арена борьбы, постоянного риска, высшего напряжений сил на грани жизни и смерти.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса –
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
В этих строчках слышится смелый вызов стихиям и судьбе, им противопоставляется готовность к риску, отвага и бесстрашие. Экзотические пейзажи и обычаи Африки, джунгли, пустыни, дикие звери, таинственное озеро Чад — весь этот удивительный мир воплотился в сборнике “Романтические цветы”. Нет, это не книжная романтика. Создается впечатление, что в стихах незримо присутствует и участвует сам поэт. Так глубоко его проникновение в мир легенд и преданий Абиссинии, Рима, Египта и других экзотических для европейца стран. Но при всей виртуозности изображения действительности социальные мотивы крайне редко встречаются у Гумилева и других поэтов-акмеистов. Для акмеизма была характерна крайняя аполитичность, полное равнодушие к злободневным проблемам современности.
Наверное, поэтому акмеизму пришлось уступить дорогу новому литературному течению — футуризму, который отличался революционным бунтом, оппозиционной настроенностью против буржуазного общества, его морали, эстетических вкусов, всей системы общественных отношений. Недаром первый сборник футуристов, считающих себя поэтами будущего, носил явно вызывающее название “Пощечина общественному вкусу”. С футуризмом было связано раннее творчество Маяковского. В его юношеских стихах чувствуется желание начинающего поэта поразить читателя новизной, необычностью своего видения мира. И Маяковскому это действительно удалось. Например, в стихотворении “Ночь” он использует неожиданное сравнение, уподобляя освещенные окна руке игрока с веером карт. Поэтому в представлении читателя возникает образ города-игрока, одержимого соблазнами, надеждами, жаждой наслаждений. Но рассвет, гасящий фонари, “цари в короне газа”, рассеивает ночной мираж.
Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
А черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.
Да, эти строки ничуть не похожи на стихи поэтов-классиков. В них явственно проступает творческая декларация футуристов, отрицающих искусство прошлого. Такие поэты, как В. Маяковский, В. Хлебников, В. Каменский, угадывали в союзе поэзии и борьбы особое духовное состояние своего времени и старались найти новые ритмы и образы для поэтического воплощения бурлящей революционной жизни.
По-разному сложились судьбы замечательных поэтов “серебряного века”. Кто-то не смог вынести жизни на неприветливой родине, кто-то, как Гумилев, был расстрелян без вины, кто-то, как Ахматова, до последних своих дней остался на родной земле, пережив с ней все беды и горести, кто-то поставил “точку пули в своем конце”, как Маяковский. Но все они создали в начале XX века настоящее чудо — “серебряный век” русской поэзии.
В. Брюсов, Н. Гумилев, А. Ахматова, К. Бальмонт, И. Анненский, А. Белый, М. Волошин
Серебряный век” русской литературы. Сочинение
Мое открытие “серебряного века” русской поэзии. Сочинение
Акмеизм. Статья
О жизни и творчестве Н. Гумилева. Статья
И. Анненский. Стихи
Биография И. Ф. Анненского
А. Белый. Стихи
Биография А. Белого
И. Северянин. Стихи
Основоположник символизма в русской поэзии. Сочинение о К. Бальмонте
К. Бальмонт. Стихи
Биография К. Д. Бальмонта
В. Брюсов. Стихи
Биография В. Я. Брюсова
Дон Жуан, Наполеон, Клеопатра, Данте и другие “любимцы веков” в творчестве А. Брюсова. Статья
А. Ахматова. Стихи
Биография А. А. Ахматовой
Особенности поэтического мира Анны Ахматовой Сочинение
Тема Родины в поэзии Анны Ахматовой. Сочинение
Н. Гумилев. Стихи
Биография Н. С. Гумилева
М. Волошин. Стихи
Биография М. А. Волошина
Совесть народа — поэт… Статья о жизни и творчестве М. Волошина
Адамович Г. Стихи
Биография Г. Адамовича