СТАРИК В СТАНЦИОННОМ БУФЕТЕ
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
– Пети! – тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
– Пети! – снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: “Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд”.
– Эх, Пети, Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
– Просишь, стерва? – спросил он. – А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
– Что же это вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
– Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
– Пети, не смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
– Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
– Еще обижается!-сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи пожалуйста!
– А, брось ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
– Один бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
– Один! – сказал старик.
– Берите! – тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь…
– Палдиес! – сказал старик. – Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
– Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Зачем я ее рассказал?
Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности – без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле.
А если выбросить и другие подробности – неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее.
В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей.
Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка.
Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем.
С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей – без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.
Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.
Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в “Хождении по мукам”:
“Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись”.
“- Покуда спала, к нему пришла смерть… – сказала Даша, плача, Телегину. – Пойми же – у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.
Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью”.
Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.
Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность – определяющей целое и, кроме того, обязательной.
В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:
“- Здорово, тетя Паша! – сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой.)
– Здравствуй, Алеша, – приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. – Что долго не заходил?
– Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.
– Говоришь, всю неделю?
– Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? – спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.
– Нет. Он на производстве.
– Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.
– До свиданья, Алеша, – ответила тетя Паша. – Будь здоров.
Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой:
– Бойковитый парень. Моторный”.
Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно не обязательных и пустых вещей (они подчеркнуты). Все это ненужные, не характерные, ничего не определяющие подробности.
В поисках и определении подробностей нужен строжайший выбор.
Подробность теснейшим образом связана с тем явлением, которое мы называем интуицией.
Интуицию я представляю себе как способность по отдельной частности, по подробности, по одному какому-либо свойству восстановить картину целого.
Интуиция помогает историческим писателям воссоздавать не только подлинную картину жизни прошедших эпох, но самый их воздух, самое состояние людей, их психику, что по сравнению с нашей была, конечно, несколько иной.
Интуиция помогла Пушкину, никогда не бывшему в Испании и в Англии, написать великолепные испанские стихи, написать “Каменного гостя”, а в “Пире во время чумы” дать картину Англии, не худшую, чем это могли бы сделать Вальтер Скотт или Берне – уроженцы этой туманной страны.
Хорошая подробность вызывает и у читателя интуитивное и верное представление о целом – или о человеке и его состоянии, или о событии, или, наконец, об эпохе.
http://www.chitalnya.ru/users/Margosha/ Miliza [Margosha]
Константин Паустовский – “Старик в станционном буфете” – читает – Miliza
Худой старик
с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над
Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял
толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на
крепкую ледяную закраину.
Старик зашел
в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на
деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со
стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и
дрожала.
Рядом за
столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у
них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой
колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это
внимания.
Когда один
из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала.
Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот
молодому человеку.
– Пети! –
тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети
продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались
от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и
подымала их снова.
Но молодые
люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в
стаканы холодное пиво.
Снег
залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу
совершенно ледяное пиво.
– Пети! –
снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда!
Собачка
несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его
слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не
взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила:
“Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд”.
– Эх, Пети,
Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова
вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила
его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и
она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один
из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
– Просишь,
стерва? – спросил он. – А где твой хозяин?
Пети
радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
– Что же это
вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны
кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает.
Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди
захохотали.
– Ну и
отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
– Пети, не
смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка
сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
– Не смей
брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал
судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал
пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него
дрожали.
– Еще
обижается!-сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи
пожалуйста!
– А, брось
ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей,
наливая всем пиво.
Старик
ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый
прилавок.
– Один
бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост.
Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
– Один! –
сказал старик.
– Берите! –
тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь…
– Палдиес! –
сказал старик. – Спасибо!
Он взял
бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй
подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на
белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел
на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок
и спрятал в карман.
Собачка
судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
– Ах, Пети,
Пети! Глупая собака!
Но собачка
не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у
него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся
маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
– Пети! – тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
– Пети! – снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд».
– Эх, Пети, Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
– Просишь, стерва? – спросил он. – А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
– Что же это вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
– Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
– Пети, не смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
– Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
– Еще обижается! – сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи пожалуйста!
– А, брось ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
– Один бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
– Один! – сказал старик.
– Берите! – тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь…
– П?лдиес! – сказал старик. – Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
– Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Зачем я ее рассказал?
Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности – без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле.
А если выбросить и другие подробности – неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее.
В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей.
Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка.
Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем.
С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей – без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.
Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.
Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в «Хождении по мукам»:
«Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись».
«– Покуда спала, к нему пришла смерть… – сказала Даша, плача, Телегину. – Пойми же – у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.
Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью».
Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.
Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность – определяющей целое и, кроме того, обязательной.
В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:
«– Здорово, тетя Паша! – сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой .)
– Здравствуй, Алеша, – приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. – Что долго не заходил?
– Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.
– Говоришь, всю неделю?
– Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? – спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.
– Нет. Он на производстве.
– Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.
– До свиданья, Алеша, – ответила тетя Паша. – Будь здоров.
Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой:
– Бойковитый парень. Моторный».
Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно не обязательных и пустых вещей (они подчеркнуты). Все это ненужные, не характерные, ничего не определяющие подробности.
В поисках и определении подробностей нужен строжайший выбор.
Подробность теснейшим образом связана с тем явлением, которое мы называем интуицией.
Интуицию я представляю себе как способность по отдельной частности, по подробности, по одному какому-либо свойству восстановить картину целого.
Интуиция помогает историческим писателям воссоздавать не только подлинную картину жизни прошедших эпох, но самый их воздух, самое состояние людей, их психику, что по сравнению с нашей была, конечно, несколько иной.
Интуиция помогла Пушкину, никогда не бывшему в Испании и в Англии, написать великолепные испанские стихи, написать «Каменного гостя», а в «Пире во время чумы» дать картину Англии, не худшую, чем это могли бы сделать Вальтер Скотт или Берне – уроженцы этой туманной страны.
Хорошая подробность вызывает и у читателя интуитивное и верное представление о целом – или о человеке и его состоянии, или о событии, или, наконец, об эпохе.
Душа о милосердии просила…. Урок-размышление по рассказу К.Паустовского »Старик в станционном буфете» Сад скульптур Одесского литературного музея. Паустовский, изображенный в виде сфинкса, все в этой жизни ведающего и хранящего тайное знание: о мире, о людях, об Одессе, взирает на окружающих с философской мудростью. «Сфинкс – это символ времени, хранитель мудрости». Марлен Дитрих, посетившая Советский Союз, встала перед писателем на колени и поцеловала ему руку, хотя она читала только одну его новеллу – «Телеграмма». «Так может написать только великий мастер», – говорила актриса в интервью одной из советских газет. Этот тихий уголок московский,Парк кузьминский, деревянный дом…Здесь не жил писатель Паустовский,Что же все вокруг поет о нем?Почему среди замшелых буден,Одурев от бесконечных бед,К дому этому стремятся люди,Словно бабочки из тьмы на свет?И не с любопытством ротозеев,А с надеждой, робкой как птенец,К истинно народному музеюМы идем, изверившись вконец.Чтобы душу отогреть с морозаИ живого слова зачерпнуть,Чтоб сквозь грозы Золотая РозаКаждому высвечивала путь.Этот тихий уголок московский,Парк кузьминский, деревянный дом…Здесь живет писатель Паустовский – Приходите к чаю вечерком. Константина Георгиевича называли волшебником. Онумел писать так, что у человека, читающего его книги,становились волшебными глаза. О нем еще говорили, что «в казенном и скучном газетном море он был островом с цветущей травой» На перроне горят фонари допоздна. Мчатся мимо экспрессы и ветер… Он весь вечер сидит и сидит у окна – Человек в станционном буфете. Кто ему это место его указал? Есть ли где-нибудь братья и дети? Безымянный посёлок. Пустынный вокзал. Человек в станционном буфете. Нет портфеля в руках, чемодана у ног, Нет забот о плацкартном билете. Словно он преступил отчужденья порог, Человек в станционном буфете. По программе «Орбита» идёт детектив. Возле стойки измаялся «третий». Он бесстрастен и сух. И как тень молчалив Человек в станционном буфете. «Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори». «Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала». «– Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик. Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать её на ладони,сдувая мусор, прилипший к монетам.Пальцы у него дрожали». Губительнее нет порока, Чем равнодушье в сердце приютить Чтоб излечить недуг сердечный этот Не бойтесь сострадать,жалеть,любить. Равнодушие- самая страшная болезнь души Алексис Токвиль Единственный человек, который проявил участие к старику, – продавщица. Молодых людей можно назвать равнодушными, потому что они вели себя грубо, бестактно по отношению к пожилому, возможно, больному человеку, насмехаясь, унижая его. И без того непростое положение старика от их насмешек усугубилось еще большим осознанием своего одиночества и беззащитности. Однако, несмотря на это, можно отметить достоинство старика, его независимость, гордость. Настроение героев Старик Собака Понуро сидел тихо позвал Голос дрогнул от огорчения Сидела, прижавшись к ноге, дрожала, не выдержала заискивая начала смотреть в рот она его слышит и извиняется, отвела глаза Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: “Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд одинокий независимый гордый старик бедный чувство достоинства МОЛОДЕЖЬ БУФЕТЧИЦА Добрая Сердечная Понимающая Кормит Сочувствует Щедрая Человек Равнодушные Грубые Бездушные Унижают Оскорбляют Пьют Хамы Какими представлены молодые люди в рассказе? Какие детали помогают раскрыть образы этих героев? Почему собака попрошайничает? Каковы отношения между собакой и стариком? Какой представляется жизнь старика, какие детали говорят об этом Как реагирует старик на попрошайничество собаки, что испытывает при этом Какое чувство испытывают молодые люди к старику и собаке? Почему все-таки кидают ей еду? Как себя при этом ведут? Почему собака не берет еду из рук молодых людей? -Почему она берет бутерброд от буфетчицы? -Какова роль пейзажа в рассказе? Не злато и серебро, А в жизни всего превыше Ценилось в людях добро. Добро И очаг под крышей. И как бы кто ни хотел, Пусть в сейфах оно И не значилось, Добро бескорыстных дел Душевной данью оплачивалось. И с верою этой простой, Весь мир вдруг окинув оком, Стань мудрым, как Лев Толстой, Взрывным, как поэмы Блока. И всяк твой отыщет след (Всё доброе не убудет), Бессмертье несут земле Творящие радость люди… Роняя волос серебро И мчась в неоглядные дали, Спешите творить добро, Пока вы ещё не устали. Какое впечатление произвёл на вас рассказ? Почему? Кто из героев проявил отзывчивость к старику? Можно ли назвать молодых людей равнодушными? Почему? В чем отличие отзывчивости от равнодушия? Какие качества человека способствуют проявлению отзывчивости? Приходилось ли вам сталкиваться с равнодушием? К чему может привести равнодушное отношение к окружающим? Немало встречается злого В любой человечьей судьбе. А скажут лишь доброе слово – И легче на сердце тебе. Но доброе слово такое Не каждый умеет найти, Чтоб справиться другу с тоскою, Невзгоды осилить в пути. Нет доброго слова дороже, Заветного слова того, Но редко, друзья мои, все же Мы вслух произносим его. Как легко обидеть старика!Скажешь ему что-то неуклюже – Сразу взгляд бездомного щенка:Никому-то я теперь не нужен!Ты уж позабыл, что ты сказал,А у него горит на сердце рана, Слезы набегают на глаза, Словно у ребенка от обмана.Жизнь ушла. И завтра придет ночь.Заберет. Ни встать, ни оглянуться.А ведь так легко ему помочь –Только, как ребенку, улыбнуться!Что нас ждет? Быть может РАЙ иль АД?Может быть, что ничего не будет.Старики над самой пропастью стоят.Помните всегда об этом, ЛЮДИ! Формула и портрет доброты. ПОСТУПКИ + СЛОВА=ДОБРОТА Научиться быть добрым трудно. Путь к доброте нелегок, поэтому человек должен чаще останавливаться и размышлять о совершенных поступках и о сказанных словах. У каждого человека, большого и маленького, свой путь к Доброте. Так заботьтесь о своей душе и не позволяйте ей зарастать сорняками, наполняйте душу солнечным светом, добрыми словами и добрыми делами. Спешите делать добро, пока не стало поздно. С добром надо спешить, а то оно может остаться без адреса. Паустовского Таруса хоронила, На руках несла, не уронила, криком не кричала, не металась, лишь слеза катилась за слезою.Все ушли, она одна осталасьИ тогда ударила грозою… Над высокой свежею могилойзастонало небо, гром загрохал,полыхнуло с яростною силой.Отпевала Паустовского эпоха.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
— Пети! — тихо позвал старик. — Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
— Пети! — снова позвал старик. — А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд».
— Эх, Пети, Пети! — шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
— Просишь, стерва? — спросил он. — А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
— Что же это вы, гражданин! — сказал молодой человек. — Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
— Ну и отмочил, Валька! — крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
— Пети, не смей! — крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
— Не смей брать у них ни крошки! — сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
— Еще обижается!-сказал скуластый молодой человек. — Какой независимый, скажи пожалуйста!
— А, брось ты его! На что он тебе сдался? — примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
— Один бутерброд! — сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
— Один! — сказал старик.
— Берите! — тихо сказала продавщица. — Я на вас не разорюсь…
— Палдиес! — сказал старик. — Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
— Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза — они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
— Пети! — тихо позвал старик. — Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
— Пети! — снова позвал старик. — А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд».
— Эх, Пети, Пети! — шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
— Просишь, стерва? — спросил он. — А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
— Что же это вы, гражданин! — сказал молодой человек. — Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
— Ну и отмочил, Валька! — крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
— Пети, не смей! — крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
— Не смей брать у них ни крошки! — сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
— Еще обижается! — сказал скуластый молодой человек. — Какой независимый, скажи пожалуйста!
— А, брось ты его! На что он тебе сдался? — примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
— Один бутерброд! — сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
— Один! — сказал старик.
— Берите! — тихо сказала продавщица. — Я на вас не разорюсь…
— Палдиес! — сказал старик. — Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
— Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза — они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Зачем я ее рассказал?
Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности — без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле.
А если выбросить и другие подробности — неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее.
В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей.
Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка.
Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем.
С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей — без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.
Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.
Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в «Хождении по мукам»:
«Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись».
«— Покуда спала, к нему пришла смерть… — сказала Даша, плача, Телегину. — Пойми же — у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.
Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью».
Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.
Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность — определяющей целое и, кроме того, обязательной.
В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:
«— Здорово, тетя Паша! — сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой.)
— Здравствуй, Алеша, — приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. — Что долго не заходил?
— Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.
— Говоришь, всю неделю?
— Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? — спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.
— Нет. Он на производстве.
— Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.
— До свиданья, Алеша, — ответила тетя Паша. — Будь здоров.
Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой:
— Бойковитый парень. Моторный».
Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно не обязательных и пустых вещей (они подчеркнуты). Все это ненужные, не характерные, ничего не определяющие подробности.
В поисках и определении подробностей нужен строжайший выбор.
Подробность теснейшим образом связана с тем явлением, которое мы называем интуицией.
Интуицию я представляю себе как способность по отдельной частности, по подробности, по одному какому-либо свойству восстановить картину целого.
Интуиция помогает историческим писателям воссоздавать не только подлинную картину жизни прошедших эпох, но самый их воздух, самое состояние людей, их психику, что по сравнению с нашей была, конечно, несколько иной.
Интуиция помогла Пушкину, никогда не бывшему в Испании и в Англии, написать великолепные испанские стихи, написать «Каменного гостя», а в «Пире во время чумы» дать картину Англии, не худшую, чем это могли бы сделать Вальтер Скотт или Берне — уроженцы этой туманной страны.
Хорошая подробность вызывает и у читателя интуитивное и верное представление о целом — или о человеке и его состоянии, или о событии, или, наконец, об эпохе.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
– Пети! – тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
– Пети! – снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: “Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд”.
– Эх, Пети, Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
– Просишь, стерва? – спросил он. – А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
– Что же это вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
– Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
– Пети, не смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
– Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
– Еще обижается!-сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи пожалуйста!
– А, брось ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
– Один бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
– Один! – сказал старик.
– Берите! – тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь…
– Палдиес! – сказал старик. – Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
– Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Зачем я ее рассказал?
Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности – без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле.
А если выбросить и другие подробности – неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее.
В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей.
Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка.
Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем.
С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей – без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.
Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.
Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в “Хождении по мукам”:
“Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись”.
“- Покуда спала, к нему пришла смерть… – сказала Даша, плача, Телегину. – Пойми же – у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.
Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью”.
Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.
Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность – определяющей целое и, кроме того, обязательной.
В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:
“- Здорово, тетя Паша! – сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой.)
– Здравствуй, Алеша, – приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. – Что долго не заходил?
– Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.
– Говоришь, всю неделю?
– Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? – спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.
– Нет. Он на производстве.
– Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.
– До свиданья, Алеша, – ответила тетя Паша. – Будь здоров.
Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой:
– Бойковитый парень. Моторный”.
Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно не обязательных и пустых вещей (они подчеркнуты). Все это ненужные, не характерные, ничего не определяющие подробности.
В поисках и определении подробностей нужен строжайший выбор.
Подробность теснейшим образом связана с тем явлением, которое мы называем интуицией.
Интуицию я представляю себе как способность по отдельной частности, по подробности, по одному какому-либо свойству восстановить картину целого.
Интуиция помогает историческим писателям воссоздавать не только подлинную картину жизни прошедших эпох, но самый их воздух, самое состояние людей, их психику, что по сравнению с нашей была, конечно, несколько иной.
Интуиция помогла Пушкину, никогда не бывшему в Испании и в Англии, написать великолепные испанские стихи, написать “Каменного гостя”, а в “Пире во время чумы” дать картину Англии, не худшую, чем это могли бы сделать Вальтер Скотт или Берне – уроженцы этой туманной страны.
Хорошая подробность вызывает и у читателя интуитивное и верное представление о целом – или о человеке и его состоянии, или о событии, или, наконец, об эпохе. далее:БЕЛАЯ НОЧЬ >>
назад: КАК БУДТО ПУСТЯКИ < <
Константин Паустовский. Золотая роза
ДРАГОЦЕННАЯ ПЫЛЬ
НАДПИСЬ НА ВАЛУНЕ
ЦВЕТЫ ИЗ СТРУЖЕК
ПЕРВЫЙ РАССКАЗ
МОЛНИЯ
БУНТ ГЕРОЕВ
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПОВЕСТИ
ЗАРУБКИ НА СЕРДЦЕ
АЛМАЗНЫЙ ЯЗЫК
СЛОВАРИ
СЛУЧАИ В МАГАЗИНЕ АЛЬШВАНГА
КАК БУДТО ПУСТЯКИ
СТАРИК В СТАНЦИОННОМ БУФЕТЕ
БЕЛАЯ НОЧЬ
ЖИВОТВОРЯЩЕЕ НАЧАЛО
НОЧНОЙ ДИЛИЖАНС
ДАВНО ЗАДУМАННАЯ КНИГА
В КУЗОВЕ ГРУЗОВОЙ МАШИНЫ
НАПУТСТВИЕ САМОМУ СЕБЕ
Действие разворачивается в одном из маленьких городков Латвии. В маленький буфет, который находиться рядом с железнодорожным вокзалом, зашел старик с маленькой собачкой. Мужчина сел за свободный столик и начал ждать окончание ливня, чтобы продолжить свой путь с маленькой спутницей.
За соседним столом сидела компания молодых людей, которая увлеченно обсуждала футбол. Юноши не заметили, как к ним подбежала собачка и начала просить кусочек бутерброда, которые они кушали. Собака, несмотря на запреты своего хозяина, продолжала заискивающе прыгать вокруг стола молодых людей.
Один из сидящих посмотрел на животное, после чего оскорбил ее хозяина. Его друг все же протянул собачке кусок колбасы, но так же не удержался от язвительных оскорблений в сторону пожилого мужчины, назвав его нищим старцем, который даже не может прокормить домашнее животное.
Старик забрал свою собаку обратно и не принял угощения молодого человека. Он достал из кармана последние несколько монет и заказал у буфетчицы бутерброд. Женщина, наблюдавшая за этой ситуацией, пожалела мужчину, и дала ему бесплатно еще один бутерброд, подчеркнув, что не обеднеет, если угостит маленькую собачку.
Когда старик вышел на улицу, он накормил свою собачонку. Смотря на то, как она жадно кушает, он горестно начинает корить ее за поведение, не произнося ни одного оскорбительного слова в адрес своих обидчиков. На столь печальной ноте, рассказ заканчивается.
Смысл рассказа
Эта история говорит нам о том, какими жестокими иногда бывают люди. Вместо того чтобы помочь обездоленному мужчине они принялись его оскорблять. В то же время, старик, будучи бедным и несчастным, не растерял своих моральных ценностей.
Этот человек предпочитает голод и нищету, нежели низкопоклонство. Он не променял свою честь на пищу для своей любимицы, так как понимал, что этим предаст и себя и ее. Радует то, что в мире все же находятся люди, которые понимают истинный смысл вещей.
Доброта буфетчицы яркий пример тому: женщина осознавала, что старику нечем накормить свою собаку, не говоря уже о себе. Предложив два бутерброда, буфетчица словно возблагодарила этим мужчину за то, что он сумел выстоять перед соблазном и поступил по совести
Александр научился читать в 6 лет, первой его прочитанной книгой стали “Путешествие Гуллевера”. С детства Грин любил книги о мореплавателях и путешествиях. Мечтал уйти в море матросом и, движимый этой мечтой, делал попытки убежать из дома. Воспитание мальчика было непоследовательным — его то баловали, то строго наказывали, то бросали без присмотра.
Жанр-рассказ/притча.
В Лондоне в 1920 году,зимой,на углу Пикадилли остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста.Они ужинали в дорогом ресторане.На улице они наткнулись на лежащего без движений плохо одетого человека.Этот человек упал в обморок от голода. Беднягу звали Джон Ив.Он приехал в Лондон из Ирланлии .Стильтону было сорок лет.Он владел состоянием в двадцать милkионов фунтов. Испробовал все виды развлечений,он томился скукотой.Он предложил Иву выдать ему ежемесячно десять фунтов с условием,что “вы завтра же наймете комнату на одной из центральных улиц,на втором этаже,с окном улицу.”Ив предложили каждый вечер зажигать лампу,прикрытая зелёным обажуром у себя в комнате.Джон Ив согласился. Стильтон хвастается Реймеру,что задешево купил дурака,который “сопьётся от скуки или сойдёт с ума”
Прошло восемь лет.В больницу привезли пьяного,неопрятного старика,который сломал ногу.Это был Стильтон,который разорился и стал нищим.Над ним наклонился врач-это был Джон Ив.Джон предложил Стильтону работу.
Главные герои-Джон Ив,Стильтон и Реймер.
Стильтон и Реймер два хорошо одетых людей среднего возраста.
Джон Ив сирота.
Тема-то что не надо важничать и в жизни всё переменчиво как богатство,так и нищета.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в
Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет
прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и
понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной
рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись
к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными
затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и
на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном
матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину,
собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и,
заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
— Пети! — тихо позвал старик. — Как же тебе не стыдно! Зачем ты
беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали
и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка
спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело
подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в
такую стужу совершенно ледяное пиво.
— Пети! — снова позвал старик. — А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять
старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не
может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую
сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не
можешь купить мне такой бутерброд».
— Эх, Пети, Пети! — шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от
огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика.
Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее
самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не
стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил
собаку.
— Просишь, стерва? — спросил он. — А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть
взвизгнула.
— Что же это вы, гражданин! — сказал молодой человек. — Раз собаку
держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас
милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
— Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок
колбасы.
— Пети, не смей! — крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая
шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на
колбасу.
— Не смей брать у них ни крошки! — сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной
мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к
монетам. Пальцы у него дрожали.
— Еще обижается! — сказал скуластый молодой человек. — Какой независимый, скажи пожалуйста!
— А, брось ты его! На что он тебе сдался? — примирительно сказал один из
молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких
денег на мокрый прилавок.
— Один бутерброд! — сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав
хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
— Один! — сказал старик.
— Берите! — тихо сказала продавщица. — Я на вас не разорюсь…
— Палдиес! — сказал старик. — Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал
прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый
солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в
серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
— Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал
рукавом глаза — они у него слезились от ветра.
СТАРИК В СТАНЦИОННОМ БУФЕТЕ
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
– Пети! – тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
– Пети! – снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: “Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд”.
– Эх, Пети, Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
– Просишь, стерва? – спросил он. – А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
– Что же это вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
– Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
– Пети, не смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
– Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
– Еще обижается!-сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи пожалуйста!
– А, брось ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
– Один бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
– Один! – сказал старик.
– Берите! – тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь…
– Палдиес! – сказал старик. – Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
– Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Зачем я ее рассказал?
Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности – без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле.
А если выбросить и другие подробности – неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее.
В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей.
Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка.
Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем.
С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей – без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.
Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.
Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в “Хождении по мукам”:
“Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись”.
“- Покуда спала, к нему пришла смерть… – сказала Даша, плача, Телегину. – Пойми же – у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.
Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью”.
Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.
Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность – определяющей целое и, кроме того, обязательной.
В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:
“- Здорово, тетя Паша! – сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой.)
– Здравствуй, Алеша, – приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. – Что долго не заходил?
– Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.
– Говоришь, всю неделю?
– Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? – спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.
– Нет. Он на производстве.
– Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.
– До свиданья, Алеша, – ответила тетя Паша. – Будь здоров.
Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой:
– Бойковитый парень. Моторный”.
Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно не обязательных и пустых вещей (они подчеркнуты). Все это ненужные, не характерные, ничего не определяющие подробности.
В поисках и определении подробностей нужен строжайший выбор.
Подробность теснейшим образом связана с тем явлением, которое мы называем интуицией.
Интуицию я представляю себе как способность по отдельной частности, по подробности, по одному какому-либо свойству восстановить картину целого.
Интуиция помогает историческим писателям воссоздавать не только подлинную картину жизни прошедших эпох, но самый их воздух, самое состояние людей, их психику, что по сравнению с нашей была, конечно, несколько иной.
Интуиция помогла Пушкину, никогда не бывшему в Испании и в Англии, написать великолепные испанские стихи, написать “Каменного гостя”, а в “Пире во время чумы” дать картину Англии, не худшую, чем это могли бы сделать Вальтер Скотт или Берне – уроженцы этой туманной страны.
Хорошая подробность вызывает и у читателя интуитивное и верное представление о целом – или о человеке и его состоянии, или о событии, или, наконец, об эпохе.
http://www.chitalnya.ru/users/Margosha/
Miliza
[Margosha]
Константин Паустовский – “Старик в станционном буфете” – читает – Miliza
Худой старик
с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над
Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял
толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на
крепкую ледяную закраину.
Старик зашел
в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на
деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со
стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и
дрожала.
Рядом за
столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у
них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой
колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это
внимания.
Когда один
из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала.
Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот
молодому человеку.
– Пети! –
тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети
продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались
от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и
подымала их снова.
Но молодые
люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в
стаканы холодное пиво.
Снег
залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу
совершенно ледяное пиво.
– Пети! –
снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда!
Собачка
несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его
слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не
взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила:
“Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд”.
– Эх, Пети,
Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова
вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила
его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и
она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один
из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
– Просишь,
стерва? – спросил он. – А где твой хозяин?
Пети
радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
– Что же это
вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны
кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает.
Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди
захохотали.
– Ну и
отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
– Пети, не
смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка
сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
– Не смей
брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал
судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал
пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него
дрожали.
– Еще
обижается!-сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи
пожалуйста!
– А, брось
ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей,
наливая всем пиво.
Старик
ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый
прилавок.
– Один
бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост.
Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
– Один! –
сказал старик.
– Берите! –
тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь…
– Палдиес! –
сказал старик. – Спасибо!
Он взял
бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй
подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на
белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел
на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок
и спрятал в карман.
Собачка
судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
– Ах, Пети,
Пети! Глупая собака!
Но собачка
не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у
него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся
маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
– Пети! – тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
– Пети! – снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд».
– Эх, Пети, Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
– Просишь, стерва? – спросил он. – А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
– Что же это вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
– Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
– Пети, не смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
– Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
– Еще обижается! – сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи пожалуйста!
– А, брось ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
– Один бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
– Один! – сказал старик.
– Берите! – тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь…
– П?лдиес! – сказал старик. – Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
– Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Зачем я ее рассказал?
Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности – без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле.
А если выбросить и другие подробности – неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее.
В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей.
Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка.
Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем.
С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей – без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.
Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.
Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в «Хождении по мукам»:
«Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись».
«– Покуда спала, к нему пришла смерть… – сказала Даша, плача, Телегину. – Пойми же – у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.
Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью».
Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.
Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность – определяющей целое и, кроме того, обязательной.
В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:
«– Здорово, тетя Паша! – сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой .)
– Здравствуй, Алеша, – приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. – Что долго не заходил?
– Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.
– Говоришь, всю неделю?
– Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? – спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.
– Нет. Он на производстве.
– Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.
– До свиданья, Алеша, – ответила тетя Паша. – Будь здоров.
Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой:
– Бойковитый парень. Моторный».
Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно не обязательных и пустых вещей (они подчеркнуты). Все это ненужные, не характерные, ничего не определяющие подробности.
В поисках и определении подробностей нужен строжайший выбор.
Подробность теснейшим образом связана с тем явлением, которое мы называем интуицией.
Интуицию я представляю себе как способность по отдельной частности, по подробности, по одному какому-либо свойству восстановить картину целого.
Интуиция помогает историческим писателям воссоздавать не только подлинную картину жизни прошедших эпох, но самый их воздух, самое состояние людей, их психику, что по сравнению с нашей была, конечно, несколько иной.
Интуиция помогла Пушкину, никогда не бывшему в Испании и в Англии, написать великолепные испанские стихи, написать «Каменного гостя», а в «Пире во время чумы» дать картину Англии, не худшую, чем это могли бы сделать Вальтер Скотт или Берне – уроженцы этой туманной страны.
Хорошая подробность вызывает и у читателя интуитивное и верное представление о целом – или о человеке и его состоянии, или о событии, или, наконец, об эпохе.
Душа о милосердии просила….
Урок-размышление
по рассказу К.Паустовского
» Старик в станционном буфете »
Сад скульптур Одесского литературного музея. Паустовский, изображенный в виде сфинкса, все в этой жизни ведающего и хранящего тайное знание: о мире, о людях, об Одессе, взирает на окружающих с философской мудростью.
«Сфинкс – это символ времени, хранитель мудрости».
Марлен Дитрих , посетившая Советский Союз, встала перед писателем на колени и поцеловала ему руку, хотя она читала только одну его новеллу – «Телеграмма». «Так может написать только великий мастер», – говорила актриса в интервью одной из советских газет.
Этот тихий уголок московский, Парк кузьминский, деревянный дом… Здесь не жил писатель Паустовский, Что же все вокруг поет о нем? Почему среди замшелых буден, Одурев от бесконечных бед, К дому этому стремятся люди, Словно бабочки из тьмы на свет? И не с любопытством ротозеев, А с надеждой, робкой как птенец, К истинно народному музею Мы идем, изверившись вконец. Чтобы душу отогреть с мороза И живого слова зачерпнуть, Чтоб сквозь грозы Золотая Роза Каждому высвечивала путь. Этот тихий уголок московский, Парк кузьминский, деревянный дом… Здесь живет писатель Паустовский –
Приходите к чаю вечерком .
Константина Георгиевича называли волшебником. Он умел писать так, что у человека, читающего его книги, становились волшебными глаза.
О нем еще говорили, что «в казенном и скучном газетном море он был островом с цветущей травой»
На перроне горят фонари допоздна.
Мчатся мимо экспрессы и ветер…
Он весь вечер сидит и сидит у окна –
Человек в станционном буфете.
Кто ему это место его указал?
Есть ли где-нибудь братья и дети?
Безымянный посёлок. Пустынный вокзал.
Человек в станционном буфете.
Нет портфеля в руках, чемодана у ног,
Нет забот о плацкартном билете.
Словно он преступил отчужденья порог,
Человек в станционном буфете.
По программе «Орбита» идёт детектив.
Возле стойки измаялся «третий».
Он бесстрастен и сух. И как тень молчалив
Человек в станционном буфете.
«Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори».
«Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала».
«– Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать её на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам . Пальцы у него дрожали».
Губительнее нет порока,
Чем равнодушье в сердце приютить
Чтоб излечить недуг сердечный этот
Не бойтесь сострадать,жалеть,любить.
Равнодушие- самая страшная болезнь души
Алексис Токвиль
Единственный человек, который проявил участие к старику, – продавщица.
Молодых людей можно назвать равнодушными, потому что они вели себя грубо, бестактно по отношению к пожилому, возможно, больному человеку, насмехаясь, унижая его.
И без того непростое положение старика от их насмешек усугубилось еще большим осознанием своего одиночества и беззащитности.
Однако, несмотря на это, можно отметить достоинство старика, его независимость, гордость.
Настроение героев
Старик
Собака
Понуро сидел тихо позвал
Голос дрогнул от огорчения
Сидела, прижавшись к ноге, дрожала, не выдержала заискивая начала смотреть в рот
она его
слышит и извиняется, отвела глаза
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: “Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд
одинокий
независимый
гордый
старик
бедный
чувство достоинства
МОЛОДЕЖЬ
БУФЕТЧИЦА
Добрая
Сердечная
Понимающая
Кормит
Сочувствует
Щедрая
Человек
Равнодушные
Грубые
Бездушные
Унижают
Оскорбляют
Пьют
Хамы
Какими представлены молодые люди в рассказе? Какие детали помогают раскрыть образы этих героев?
Почему собака попрошайничает?
Каковы отношения между собакой и стариком?
Какой представляется жизнь старика, какие детали говорят об этом
Как реагирует старик на попрошайничество собаки, что испытывает при этом
Какое чувство испытывают молодые люди к старику и собаке?
Почему все-таки кидают ей еду?
Как себя при этом ведут?
Почему собака не берет еду из рук молодых людей?
-Почему она берет бутерброд от буфетчицы?
-Какова роль пейзажа в рассказе?
Не злато и серебро ,
А в жизни всего превыше
Ценилось в людях добро.
Добро И очаг под крышей.
И как бы кто ни хотел,
Пусть в сейфах оно
И не значилось,
Добро бескорыстных дел
Душевной данью оплачивалось.
И с верою этой простой,
Весь мир вдруг окинув оком,
Стань мудрым, как Лев Толстой,
Взрывным, как поэмы Блока.
И всяк твой отыщет след
(Всё доброе не убудет),
Бессмертье несут земле
Творящие радость люди…
Роняя волос серебро
И мчась в неоглядные дали,
Спешите творить добро,
Пока вы ещё не устали.
Какое впечатление произвёл на вас рассказ? Почему?
Кто из героев проявил отзывчивость к старику?
Можно ли назвать молодых людей равнодушными? Почему?
В чем отличие отзывчивости от равнодушия?
Какие качества человека способствуют проявлению отзывчивости?
Приходилось ли вам сталкиваться с равнодушием?
К чему может привести равнодушное отношение к окружающим ?
Немало встречается злого
В любой человечьей судьбе.
А скажут лишь доброе слово –
И легче на сердце тебе.
Но доброе слово такое
Не каждый умеет найти,
Чтоб справиться другу с тоскою,
Невзгоды осилить в пути.
Нет доброго слова дороже,
Заветного слова того,
Но редко, друзья мои, все же
Мы вслух произносим его.
Как легко обидеть старика! Скажешь ему что-то неуклюже – Сразу взгляд бездомного щенка: Никому-то я теперь не нужен! Ты уж позабыл, что ты сказал, А у него горит на сердце рана, Слезы набегают на глаза, Словно у ребенка от обмана. Жизнь ушла. И завтра придет ночь. Заберет. Ни встать, ни оглянуться. А ведь так легко ему помочь – Только, как ребенку, улыбнуться! Что нас ждет? Быть может РАЙ иль АД? Может быть, что ничего не будет. Старики над самой пропастью стоят. Помните всегда об этом, ЛЮДИ!
Формула и портрет доброты.
ПОСТУПКИ + СЛОВА=ДОБРОТ А
Научиться быть добрым трудно. Путь к доброте нелегок, поэтому человек должен чаще останавливаться и размышлять о совершенных поступках и о сказанных словах. У каждого человека, большого и маленького, свой путь к Доброте.
Так заботьтесь о своей душе и не позволяйте ей зарастать сорняками, наполняйте душу солнечным светом, добрыми словами и добрыми делами. Спешите делать добро, пока не стало поздно. С добром надо спешить, а то оно может остаться без адреса.
Паустовского Таруса хоронила, На руках несла, не уронила, криком не кричала, не металась, лишь слеза катилась за слезою. Все ушли, она одна осталась И тогда ударила грозою…
Над высокой свежею могилой застонало небо, гром загрохал, полыхнуло с яростною силой. Отпевала Паустовского эпоха.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
— Пети! — тихо позвал старик. — Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
— Пети! — снова позвал старик. — А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд».
— Эх, Пети, Пети! — шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
— Просишь, стерва? — спросил он. — А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
— Что же это вы, гражданин! — сказал молодой человек. — Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
— Ну и отмочил, Валька! — крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
— Пети, не смей! — крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
— Не смей брать у них ни крошки! — сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
— Еще обижается!-сказал скуластый молодой человек. — Какой независимый, скажи пожалуйста!
— А, брось ты его! На что он тебе сдался? — примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
— Один бутерброд! — сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
— Один! — сказал старик.
— Берите! — тихо сказала продавщица. — Я на вас не разорюсь…
— Палдиес! — сказал старик. — Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
— Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза — они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
— Пети! — тихо позвал старик. — Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
— Пети! — снова позвал старик. — А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд».
— Эх, Пети, Пети! — шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
— Просишь, стерва? — спросил он. — А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
— Что же это вы, гражданин! — сказал молодой человек. — Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
— Ну и отмочил, Валька! — крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
— Пети, не смей! — крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
— Не смей брать у них ни крошки! — сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
— Еще обижается! — сказал скуластый молодой человек. — Какой независимый, скажи пожалуйста!
— А, брось ты его! На что он тебе сдался? — примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
— Один бутерброд! — сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
— Один! — сказал старик.
— Берите! — тихо сказала продавщица. — Я на вас не разорюсь…
— Палдиес! — сказал старик. — Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
— Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза — они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Зачем я ее рассказал?
Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности — без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле.
А если выбросить и другие подробности — неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее.
В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей.
Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка.
Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем.
С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей — без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.
Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.
Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в «Хождении по мукам»:
«Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись».
«— Покуда спала, к нему пришла смерть… — сказала Даша, плача, Телегину. — Пойми же — у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.
Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью».
Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.
Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность — определяющей целое и, кроме того, обязательной.
В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:
«— Здорово, тетя Паша! — сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой.)
— Здравствуй, Алеша, — приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. — Что долго не заходил?
— Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.
— Говоришь, всю неделю?
— Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? — спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.
— Нет. Он на производстве.
— Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.
— До свиданья, Алеша, — ответила тетя Паша. — Будь здоров.
Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой:
— Бойковитый парень. Моторный».
Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно не обязательных и пустых вещей (они подчеркнуты). Все это ненужные, не характерные, ничего не определяющие подробности.
В поисках и определении подробностей нужен строжайший выбор.
Подробность теснейшим образом связана с тем явлением, которое мы называем интуицией.
Интуицию я представляю себе как способность по отдельной частности, по подробности, по одному какому-либо свойству восстановить картину целого.
Интуиция помогает историческим писателям воссоздавать не только подлинную картину жизни прошедших эпох, но самый их воздух, самое состояние людей, их психику, что по сравнению с нашей была, конечно, несколько иной.
Интуиция помогла Пушкину, никогда не бывшему в Испании и в Англии, написать великолепные испанские стихи, написать «Каменного гостя», а в «Пире во время чумы» дать картину Англии, не худшую, чем это могли бы сделать Вальтер Скотт или Берне — уроженцы этой туманной страны.
Хорошая подробность вызывает и у читателя интуитивное и верное представление о целом — или о человеке и его состоянии, или о событии, или, наконец, об эпохе.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину, собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и, заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
– Пети! – тихо позвал старик. – Как же тебе не стыдно! Зачем ты беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в такую стужу совершенно ледяное пиво.
– Пети! – снова позвал старик. – А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую сторону. Она как бы говорила: “Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не можешь купить мне такой бутерброд”.
– Эх, Пети, Пети! – шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил собаку.
– Просишь, стерва? – спросил он. – А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть взвизгнула.
– Что же это вы, гражданин! – сказал молодой человек. – Раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
– Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок колбасы.
– Пети, не смей! – крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу.
– Не смей брать у них ни крошки! – сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
– Еще обижается!-сказал скуластый молодой человек. – Какой независимый, скажи пожалуйста!
– А, брось ты его! На что он тебе сдался? – примирительно сказал один из молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких денег на мокрый прилавок.
– Один бутерброд! – сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
– Один! – сказал старик.
– Берите! – тихо сказала продавщица. – Я на вас не разорюсь…
– Палдиес! – сказал старик. – Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
– Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал рукавом глаза – они у него слезились от ветра.
Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье.
Зачем я ее рассказал?
Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности – без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле.
А если выбросить и другие подробности – неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее.
В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей.
Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка.
Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем.
С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей – без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.
Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.
Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в “Хождении по мукам”:
“Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись”.
“- Покуда спала, к нему пришла смерть… – сказала Даша, плача, Телегину. – Пойми же – у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.
Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью”.
Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.
Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность – определяющей целое и, кроме того, обязательной.
В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:
“- Здорово, тетя Паша! – сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой.)
– Здравствуй, Алеша, – приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. – Что долго не заходил?
– Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.
– Говоришь, всю неделю?
– Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? – спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.
– Нет. Он на производстве.
– Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.
– До свиданья, Алеша, – ответила тетя Паша. – Будь здоров.
Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой:
– Бойковитый парень. Моторный”.
Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно не обязательных и пустых вещей (они подчеркнуты). Все это ненужные, не характерные, ничего не определяющие подробности.
В поисках и определении подробностей нужен строжайший выбор.
Подробность теснейшим образом связана с тем явлением, которое мы называем интуицией.
Интуицию я представляю себе как способность по отдельной частности, по подробности, по одному какому-либо свойству восстановить картину целого.
Интуиция помогает историческим писателям воссоздавать не только подлинную картину жизни прошедших эпох, но самый их воздух, самое состояние людей, их психику, что по сравнению с нашей была, конечно, несколько иной.
Интуиция помогла Пушкину, никогда не бывшему в Испании и в Англии, написать великолепные испанские стихи, написать “Каменного гостя”, а в “Пире во время чумы” дать картину Англии, не худшую, чем это могли бы сделать Вальтер Скотт или Берне – уроженцы этой туманной страны.
Хорошая подробность вызывает и у читателя интуитивное и верное представление о целом – или о человеке и его состоянии, или о событии, или, наконец, об эпохе.
далее: БЕЛАЯ НОЧЬ >>
назад: КАК БУДТО ПУСТЯКИ < < Константин Паустовский. Золотая роза ДРАГОЦЕННАЯ ПЫЛЬ НАДПИСЬ НА ВАЛУНЕ ЦВЕТЫ ИЗ СТРУЖЕК ПЕРВЫЙ РАССКАЗ МОЛНИЯ БУНТ ГЕРОЕВ ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПОВЕСТИ ЗАРУБКИ НА СЕРДЦЕ АЛМАЗНЫЙ ЯЗЫК СЛОВАРИ СЛУЧАИ В МАГАЗИНЕ АЛЬШВАНГА КАК БУДТО ПУСТЯКИ СТАРИК В СТАНЦИОННОМ БУФЕТЕ
БЕЛАЯ НОЧЬ
ЖИВОТВОРЯЩЕЕ НАЧАЛО
НОЧНОЙ ДИЛИЖАНС
ДАВНО ЗАДУМАННАЯ КНИГА
В КУЗОВЕ ГРУЗОВОЙ МАШИНЫ
НАПУТСТВИЕ САМОМУ СЕБЕ
Действие разворачивается в одном из маленьких городков Латвии. В маленький буфет, который находиться рядом с железнодорожным вокзалом, зашел старик с маленькой собачкой. Мужчина сел за свободный столик и начал ждать окончание ливня, чтобы продолжить свой путь с маленькой спутницей.
За соседним столом сидела компания молодых людей, которая увлеченно обсуждала футбол. Юноши не заметили, как к ним подбежала собачка и начала просить кусочек бутерброда, которые они кушали. Собака, несмотря на запреты своего хозяина, продолжала заискивающе прыгать вокруг стола молодых людей.
Один из сидящих посмотрел на животное, после чего оскорбил ее хозяина. Его друг все же протянул собачке кусок колбасы, но так же не удержался от язвительных оскорблений в сторону пожилого мужчины, назвав его нищим старцем, который даже не может прокормить домашнее животное.
Старик забрал свою собаку обратно и не принял угощения молодого человека. Он достал из кармана последние несколько монет и заказал у буфетчицы бутерброд. Женщина, наблюдавшая за этой ситуацией, пожалела мужчину, и дала ему бесплатно еще один бутерброд, подчеркнув, что не обеднеет, если угостит маленькую собачку.
Когда старик вышел на улицу, он накормил свою собачонку. Смотря на то, как она жадно кушает, он горестно начинает корить ее за поведение, не произнося ни одного оскорбительного слова в адрес своих обидчиков. На столь печальной ноте, рассказ заканчивается.
Смысл рассказа
Эта история говорит нам о том, какими жестокими иногда бывают люди. Вместо того чтобы помочь обездоленному мужчине они принялись его оскорблять. В то же время, старик, будучи бедным и несчастным, не растерял своих моральных ценностей.
Этот человек предпочитает голод и нищету, нежели низкопоклонство. Он не променял свою честь на пищу для своей любимицы, так как понимал, что этим предаст и себя и ее. Радует то, что в мире все же находятся люди, которые понимают истинный смысл вещей.
Доброта буфетчицы яркий пример тому: женщина осознавала, что старику нечем накормить свою собаку, не говоря уже о себе. Предложив два бутерброда, буфетчица словно возблагодарила этим мужчину за то, что он сумел выстоять перед соблазном и поступил по совести
Александр научился читать в 6 лет, первой его прочитанной книгой стали “Путешествие Гуллевера”. С детства Грин любил книги о мореплавателях и путешествиях. Мечтал уйти в море матросом и, движимый этой мечтой, делал попытки убежать из дома. Воспитание мальчика было непоследовательным — его то баловали, то строго наказывали, то бросали без присмотра.
Жанр-рассказ/притча.
В Лондоне в 1920 году,зимой,на углу Пикадилли остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста.Они ужинали в дорогом ресторане.На улице они наткнулись на лежащего без движений плохо одетого человека.Этот человек упал в обморок от голода. Беднягу звали Джон Ив.Он приехал в Лондон из Ирланлии .Стильтону было сорок лет.Он владел состоянием в двадцать милkионов фунтов. Испробовал все виды развлечений,он томился скукотой.Он предложил Иву выдать ему ежемесячно десять фунтов с условием,что “вы завтра же наймете комнату на одной из центральных улиц,на втором этаже,с окном улицу.”Ив предложили каждый вечер зажигать лампу,прикрытая зелёным обажуром у себя в комнате.Джон Ив согласился. Стильтон хвастается Реймеру,что задешево купил дурака,который “сопьётся от скуки или сойдёт с ума”
Прошло восемь лет.В больницу привезли пьяного,неопрятного старика,который сломал ногу.Это был Стильтон,который разорился и стал нищим.Над ним наклонился врач-это был Джон Ив.Джон предложил Стильтону работу.
Главные герои-Джон Ив,Стильтон и Реймер.
Стильтон и Реймер два хорошо одетых людей среднего возраста.
Джон Ив сирота.
Тема-то что не надо важничать и в жизни всё переменчиво как богатство,так и нищета.
Худой старик с колючей щетиной на лице сидел в углу станционного буфета в
Майори. Над Рижским заливом свистящими полосами проносились зимние шквалы. У берегов стоял толстый лед. Сквозь снежный дым было слышно, как грохочет
прибой, налетая на крепкую ледяную закраину.
Старик зашел в буфет, очевидно, погреться. Он ничего не заказывал и
понуро сидел на деревянном диване, засунув руки в рукава неумело заплатанной
рыбачьей куртки.
Вместе со стариком пришла белая мохнатая собачка. Она сидела, прижавшись
к его ноге, и дрожала.
Рядом за столиком шумно пили пиво молодые люди с тугими, красными
затылками. Снег таял у них на шляпах. Талая вода капала в стаканы с пивом и
на бутерброды с копченой колбасой. Но молодые люди спорили о футбольном
матче и не обращали на это внимания.
Когда один из молодых людей взял бутерброд и откусил сразу половину,
собачка не выдержала. Она подошла к столику, стала на задние лапы и,
заискивая, начала смотреть в рот молодому человеку.
— Пети! — тихо позвал старик. — Как же тебе не стыдно! Зачем ты
беспокоишь людей, Пети?
Но Пети продолжала стоять, и только передние лапы у нее все время дрожали
и опускались от усталости. Когда они касались мокрого живота, собачка
спохватывалась и подымала их снова.
Но молодые люди не замечали ее. Они были увлечены разговором и то и дело
подливали себе в стаканы холодное пиво.
Снег залеплял окна, и дрожь пробегала по спине при виде людей, пьющих в
такую стужу совершенно ледяное пиво.
— Пети! — снова позвал старик. — А Пети! Ступай сюда!
Собачка несколько раз быстро мотнула хвостом, как бы давая понять
старику, что она его слышит и извиняется, но ничего с собой поделать не
может. На старика она не взглянула и даже отвела глаза совсем в другую
сторону. Она как бы говорила: «Я сама знаю, что это нехорошо. Но ты же не
можешь купить мне такой бутерброд».
— Эх, Пети, Пети! — шепотом сказал старик, и голос его чуть дрогнул от
огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и вскользь, умоляюще посмотрела на старика.
Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить, потому что у нее
самой нехорошо на душе и она, если бы не крайность, никогда бы, конечно, не
стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей, скуластый, в зеленой шляпе, заметил
собаку.
— Просишь, стерва? — спросил он. — А где твой хозяин?
Пети радостно вильнула хвостом, взглянула на старика и даже чуть
взвизгнула.
— Что же это вы, гражданин! — сказал молодой человек. — Раз собаку
держите, так должны кормить. А то некультурно получается. Собака у вас
милостыню выпрашивает. Нищенство у нас запрещено законом.
Молодые люди захохотали.
— Ну и отмочил, Валька! – крикнул один из них и бросил собачке кусок
колбасы.
— Пети, не смей! — крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая, жилистая
шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на
колбасу.
— Не смей брать у них ни крошки! — сказал старик.
Он начал судорожно рыться в карманах, достал немного серебряной и медной
мелочи и начал пересчитывать ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к
монетам. Пальцы у него дрожали.
— Еще обижается! — сказал скуластый молодой человек. — Какой независимый, скажи пожалуйста!
— А, брось ты его! На что он тебе сдался? — примирительно сказал один из
молодых людей, наливая всем пиво.
Старик ничего не ответил. Он подошел к стойке и положил горсть мелких
денег на мокрый прилавок.
— Один бутерброд! — сказал он хрипло. Собачка стояла рядом с ним, поджав
хвост. Продавщица подала старику на тарелке два бутерброда.
— Один! — сказал старик.
— Берите! — тихо сказала продавщица. — Я на вас не разорюсь…
— Палдиес! — сказал старик. — Спасибо!
Он взял бутерброды и вышел на платформу. Там никого не было. Один шквал
прошел, второй подходил, но был еще далеко на горизонте. Даже слабый
солнечный свет упал на белые леса за рекой Лиелупа.
Старик сел на скамейку, дал один бутерброд Пети, а другой завернул в
серый носовой платок и спрятал в карман.
Собачка судорожно ела, а старик, глядя на нее, говорил:
— Ах, Пети, Пети! Глупая собака!
Но собачка не слушала его. Она ела. Старик смотрел на нее и вытирал
рукавом глаза — они у него слезились от ветра.