Сочинение на тему жанр баллады в творчестве жуковского

15 вариантов

1. С гор простерты длинны тени;
   И лесов дремучи сени,
   И зерцало зыбких вод,
   И небес далекий свод
   В светлый сумрак облеченны…
   К Людмиле стучится ее жених и предлагает ей ехать с ним в Литву, где теперь находится его «тесный дом». Не раздумывая, Людмила соглашается. Далее Жуковский описывает бешеную скачку коней-призраков, несущих Людмилу и мертвеца-жениха, который повторяет один вопрос: «Страшно ль, девица, со мной?» Баллада насыщена фантастическими элементами и пронизана чувством тайны и ужаса. Конь примчался к разверстой могиле, в которой исчез вместе с женихом. Людмила, сама выбравшая смерть, умирает и тоже падает в яму. Поэт делает назидательный вывод о безрассудности смертных людей и о праведном суде Бога.
   Не совсем довольный первой балладой, Жуковский пишет балладу «Светлана», которой придает типично русский колорит. Сюжет почти тот же, но концовка другая. Эту балладу Жуковского вспомнил Пушкин, когда писал сон Татьяны:
   Раз в крещенский вечерок
   Девушки гадали:
   За ворота башмачок,
   Сняв с ноги, бросали…
   Действие баллады разворачивается во время гаданья сельских девушек на суженого. Сидя перед горящей свечой и зеркалом в темной комнате, Светлана, обмирая от страха, видит в зеркале своего жениха, пропавшего год назад. Ровно в полночь является жених Светланы и зовет ее немедленно ехать венчаться. Кони несут санки сквозь вьюгу, бледный и унылый жених не говорит ни слова. Ворон, кружась над ними, предвещает печаль. Наконец, у небольшой хижины сани остановились и исчезли разом кони, сани и жених. Оставшись одна, Светлана, шепча молитвы, рискнула войти в хижину, где увидела гроб. Под белым полотном зашевелился мертвец. Белый голубок, символизирующий крепкую веру, охраняет Светлану, не дает покойнику дотянуться до нее. Светлана узнает в мертвеце своего жениха и… просыпается. Автор снова рисует героиню в комнате перед зеркалом, но в окне уже утренний свет. Девушка расстроена ужасным сном, но тут слышит звон колокольчика. Это вернулся ее жених, он по-прежнему любит Светлану. Концовка баллады пронизана солнцем, светом, счастьем влюбленных. В заключительных словах баллады Жуковский формулирует нравственный закон:
   Здесь несчастье – лживый сон;
   Счастье – пробужденье.
   Автор желает своей героине, чтобы ее миновали грусть, печаль, беды жизни, а дни ее были бы полны весельем и радостью. Главная мысль этой баллады – торжество любви над смертью.
   Жуковский своим романтическим творчеством подготовил появление в русской литературе гения Пушкина. Поэт внес огромный вклад в развитие русской лирики.
   Основная тема его баллад – преступление и наказание. Жуковский обличал различные проявления эгоцентризма. Постоянный герой его баллад – сильная личность, сбросившая с себя нравственные ограничения и выполняющая личную волю, направленную на достижение сугубо эгоистической цели. Варвик (из одноименной баллады) захватил престол, погубив своего племянника, законного престолонаследника, ведь Варвик хочет царствовать. Жадный епископ Гаттон («Божий суд над епископом») не делится хлебом с голодающим народом. Рыцарь Адельстан, как новый Фауст, связывается с дьяволом, страшной ценой покупая у него личную красоту, рыцарскую доблесть и любовь красавицы. Разбойники убивают безоружного поэта Ивика в лесу. Поэт указал и на аморальность в семейных отношениях: когда муж-барон участвует в сражениях, жена изменяет ему с тем, кто тоже называется рыцарем. Но он убивает своего соперника не в честном поединке, не по-рыцарски, из-за угла, тайно, трусливо, оберегая себя самого от опасности. Каждый думает только о себе, только о своем благе.
   Среди баллад Жуковского особое место занимает цикл о любви: «Людмила», «Светлана», «Ленора», «Алина и Альсим», «Эльвина и Эдвин», «Эолова арфа», «Рыцарь Тогенбург». Жуковский формировал ту теорию романтической любви, от которой отталкивались другие поэты: романтики развивали ее, углубляли, обогащали или показывали образцы романтических антитез; реалисты пародировали, возражали, опровергали. Но Жуковскому принадлежала заслуга создания определенного этического эталона.
   Природа в балладах Жуковского справедлива, и она сама берет на себя функцию мести за преступление: река Авон, в которой был потоплен маленький престолонаследник, вышла из своих берегов, разлилась, и в яростных волнах потонул преступный Вар-вик; мыши открыли войну против епископа Гаттона и загрызли его; журавли одним своим видом дали знак об убийцах Ивика, а к преступному Адельстану, который ценой жизни сына покупал успех и любовь богатой и знатной красавицы, наказание пришло из самой воды, из нее высунулись страшные лапы, в которые он упал. В балладном мире природа не хочет вбирать в себя зло, сохранять его, она выбрасывает его из жизни и поглощает, как бы пожирает. У Жуковского получается: преступление совершается, никто не сумел остановить преступника или помешать ему, да и некому было это сделать. Никто часто и не знает о черных его замыслах. Зло будто бы торжествует, и все говорит за то, что оно остается безнаказанным.
   Согласно Жуковскому, преступление вызвано индивидуалистическими страстями – честолюбием, жадностью, ревностью, эгоистическим самоутверждением. Человек не сумел обуздать себя, поддался страстям, и его нравственное сознание оказалось ослабленным. Под влиянием страстей человек забывает свой нравственный долг. Но главное в балладах – все же не сам акт преступления, а его последствия – наказание человека.
   Но это иллюзорная надежда преступника. Злой, бесчеловечный, эгоистический поступок тянет за собой зловещую цепь последствий, какое-то из ее звеньев явится наказанием преступника. Балладный мир Жуковского утверждал: в жизни совершается поединок добра со злом. В нем в конечном счете побеждает добро – нравственное начало. В балладах развернута идея не всепрощения, а справедливого возмездия. Поэт верит, что порочный поступок обязательно будет наказан. Ничто злодейское не остается безнаказанным. Таков закон мирового порядка, нравственный закон, которому, по мысли поэта, подчинено все бытие. Главная идея баллад Жуковского с темой преступления и наказания – идея торжества нравственного закона.
   Социальные коллизии и кризисные положения, которыми ознаменовался новый век, побудили Жуковского встать на путь этического решения острых проблем. Мы вправе говорить об ограниченности этого пути (его недостаточности), но поэт отнюдь не был антагонистом социально-политического осмысления вопросов. У декабристов этические и социально-политические программы дополняли друг друга.
   Жуковским владело настроение разочарования в жизни, которая с ранних лет дала ему почувствовать горечь социального неравенства, сделала несбывшимися молодые мечты о счастье с любимой девушкой и с другом. С социальными коллизиями он сталкивался постоянно: это и события западноевропейской истории, последствия французской революции, о которых систематически сообщал редактируемый им «Вестник Европы», это и декабристское движение, которое он вынужден был воспринимать с двух точек зрения – и как друг многих декабристов и лиц из их окружения, но и как придворный человек, близкий царской семье. К нему шли письма разных бедных людей начала XIX века, его просили о заступничестве, о помощи.
   Жуковский с самого начала своего балладного творчества боролся за нравственно чистую личность.
   Главная эстетическая тональность баллад Жуковского – романтика ужасов. Сохраняется меланхолическая прелесть стихов, но она существует теперь на почве сюжетов фантастических, трагических, странных. «Смертный, берегись!» – тот призыв, который прозвучал в ранней лирической публицистике поэта, теперь художественно реализуется. Жуковский развертывает перед читателем одну за другой ситуации нравственного падения человека и показывает ужасные результаты аморализма. Теперь поэт-романтик борется за моральную чистоту личности не путем изображения положительно-прекрасного (элегического) человека, а представляет читателю преступную личность или совершившую какой-либо нравственный проступок.
   Жуковский создавал свои страшные баллады, когда в России развивался реалистический тип художественного мышления. А. С. Грибоедов, оценивая с позиций реализма содержание, да и поэтику баллады «Людмила», смеялся над поэтом-романтиком, над несообразностями (с точки зрения здравого смысла) в поведении героев. Жених-мертвец давно уже признавался своей невесте в том, что они скачут в могилу, а она все обнимает его нежной рукой, и они «воркуют», будто аркадские пастушки. И за что столь жестоко наказывал поэт любящую Людмилу?! В. Г. Белинский тоже насмешливо писал об ужасах баллад Жуковского, которым просвещенный человек не верит и которого не запугать детскими сказками. Впоследствии критики-реалисты стали обвинять поэта в пиэтизме. Однако В. Г. Белинский не отрицал ни поэтичности, ни общественно-исторической и литературной значимости баллад Жуковского. Баллады Жуковского должны быть объяснены с исторической точки зрения, с учетом тех задач, которые решал поэт.
   Данные две баллады – замечательный пример того, как различно можно представить один сюжет, оставляя, тем не менее, произведения взаимодополняющими, хотя они могут читаться и как самостоятельные. В обоих произведениях мотив мертвого жениха является основным, но несет различную смысловую нагрузку. На такой вывод наталкивает уже сама форма произведений, место этого сюжета в общей композиции: в “Людмиле” мертвый жених, увозящий девушку за собой в могилу – реальность, в “Светлане” – сон, не влияющий на действительность. Т.е. композиционно рассматриваемый сюжет в “Людмиле” – основной и единственный, в “Светлане” – примерно рассказ в рассказе, и рассматривать его в отрыве от всей баллады не следует. Но, тем не менее, даже если мы проследим образы только этой сюжетной линии, оставив “реальный” план “Светланы” и обратившись только ко сну героини, и сравним их с образами, появляющимися в “Людмиле” (с момента приезда жениха), то даже на уровне символов почувствуем различное настроение двух переводов одной немецкой баллады. И там, и там, казалось бы, обстановка не из приятных: “мрачный лес”, ночь, престранное поведение жениха (в “Людмиле” он говорит загадками о своем “уединенном доме”, в “Светлане” вообще “бледен и унылый”). Но в “Светлане” появляется “голубочек белый”, классический символ чистоты, и читатель уже понимает, что участь Светланы не будет так печальна, как Людмилы. По роли “голубочка” в происходящем (лишает силы угрожающего девушке мертвеца) легко можно заключить о его противоположности силам тьмы, представленным в образе мертвеца, и о близости к богу, об ангельской его природе (ведь он появляется именно для спасения девушки, и он гораздо могущественнее мертвеца). Соответственно, Бог и вообще проблема божественной предопределенности играют не последнюю роль в балладах, но, если Светлана сталкивается с силами и света, и тьмы, причем сама она ближе к свету, то Людмила практически по доброй воле отдается во власть Дьяволу. К тьме (в Ад) Людмилу ведет непокорность, противопоставление себя Создателю (здесь я употребляю “Создатель” в прямом смысле – тот, кто создал мир, людей, и, естественно, распоряжается судьбами живущих, т.к. именно при таком раскладе абсолютно ясна бессмысленность требований). Бог в этой балладе (“Людмила”) не появляется, но его присутствие ощущается настолько, что можно даже обрисовать этот образ: во-первых, он, согласно христианской религии, “правосуден”, а во-вторых, “зла не творит”. Он в любом случае на стороне человека: Людмила сама выбирает себе путь: “Расступись, моя могила; гроб, откройся; полно жить”, обосновывая свой выбор: “с милым вместе – всюду рай”, и Бог идет ей навстречу – он милосерден и (хотя, возможно, здесь я слишком человек XX века) верит в людей. Перед нами переосмысление понятий Рая, Ада, Бога человеком в сиюминутном страстном порыве: “Что, родная, муки ада? Что небесная награда? С милым вместе – всюду рай; с милым розно – райский край безотрадная обитель. Нет, забыл меня спаситель!” – налицо разница между человеческим и божественным понятием о счастье. Если божественное счастье – категория абсолютная, то требуемое Людмилой – сиюминутное. Это осознает мать Людмилы, не ослепленная страстью: “Дочь, воспомни смертный час; кратко жизни сей страданье; Рай – смиренным воздаянье, Ад – бушующим сердцам”, – и дает дочери разумный совет: “Будь послушна небесам”. Людмила, уже сделав выбор (хотя, по-видимому, не совсем понимая, чего требует: судя по дальнейшим событиям, она хотела видеть живого жениха рядом с собой в мире живых, а не себя умершей рядом с мертвым), не слушает мать, и в итоге остается с любимым. Трудно сказать однозначно, раскаялась ли Людмила в своих безрассудных желаниях, увидев милого в гробу, хотя вид его был ей “страшен”, но что Бог сожалеет о ней, можно заключить с уверенностью: когда Людмила, каменея, “пала мертвая на прах”, в небесах раздаются “стон и вопли”. Печаль о попавшей в Ад по своему безрассудству душе – так мне представляется этот “стон”, а что душа Людмилы попадает в Ад, где обрекается на вечные муки, с известной долей истины можно заключить из “визга и скрежета под землею”. Финальный хор “усопших из могил”, исходя из сказанного, можно интерпретировать как свидетельство о том, что Бог идет навстречу человеку: “Твой услышал стон творец”. Смерть Людмилы (“час твой бил, настал конец”) не божественное наказание за ропот на создателя, но результат исполнения желания Людмилы и, следовательно, аргумент в пользу тезиса “смертных ропот безрассуден”. И
   так, человек вправе решать, но его решения безрассудны и обрекают его на вечную муку, тогда как судьба, данная богом, ведет к абсолютному счастью. Баллада “Светлана”, являясь продолжением темы, подтверждает этот вывод, причем в свете моей интерпретации “Людмилы” вывод Жуковского: “Лучший друг нам в жизни сей вера в провиденье. Благ зиждителя закон: здесь несчастье – лживый сон; счастье– пробужденье”, – обретает не только прямой смысл, вытекающий из сюжета баллады “Светлана”, но и широкий скрытый. Так, “вера в провиденье” не обретает мотивировки в сюжете этой баллады: “белый голубок” не проявление божественного милосердия, т.к. он появляется и спасает героиню в ее сне, а собственно сюжет (гадание – дурной сон – свадьба) не дает простора для характеристики божественного промысла. Но, зная первый перевод “Леноры” – “Людмилу”, мы легко связываем “веру в провиденье” с неверием и желанием решать самой свою судьбу Людмилы, и так или иначе делаем выбор в пользу судьбы, данной Богом, понимая бессмысленность человеческих решений в глобальных вопросах жизни и смерти (хотя за человеком, бесспорно, остается право выбора). Далее – в свете “Людмилы” строки “здесь несчастье – лживый сон; счастье – пробужденье” являются не просто кратким повторением сюжета, но приобретают символический смысл: жизнь земная с ее бедами как сон, а жизнь после смерти в раю как пробуждение. Т.е. обречение души Людмилы на муки является закономерным, т.к. она сама выбирает суетное, мгновенное, тем самым перечеркивая для себя вечное. Что до образа Светланы, то он в связи с темой судьбы представляется бледнее образа Людмилы, скорее как дополнение к последнему. “Светлана” как бы выражение истины о том, что что бы не случалось, в итоге все будет благополучно; эта баллада уже оптимистического характера.
   Итак, исходя из всего сказанного, баллады следует скорее рассматривать как взаимодополняющие, а не самостоятельные произведения, а основным конфликтом следует считать не конфликт между человеком и Богом, но внутренний конфликт человека между разумом, верой, с одной стороны, и спонтанным чувством, с другой. Основной проблемой произведений является проблема самостоятельного выбора личности.
   Оценивая баллады с позиции наличия в них канонических элементов, мы обнаружим, что Жуковский придерживался правил. В обеих балладах есть четко выраженный сюжет, диалоги (в “Людмиле” между героиней и женихом, героиней и матерью; в “Светлане” между девушками в экспозиции), монологи героинь, рефрены: в “Людмиле” это строки “Светит месяц, дол сребрится, мертвый с девушкою мчится; путь их к келье гробовой. Страшно ль, девица, со мной?”, “Близко ль, милый? Путь далек” и др., в “Светлане” – “бледен и унылый”. В обеих балладах основной сюжет сопровождается картинами природы, отражающими настроение героинь.
   24. ПОЭМА Н.В ГОГОЛЯ МЕРТВЫЕ ДУШИ
   «Мёртвые ду?ши» — произведение писателя Николая Васильевича Гоголя, жанр которого сам автор обозначил как поэма. Изначально задумано как трёхтомное произведение. Первый том был издан в 1842 году. Практически готовый второй том уничтожен писателем, но сохранилось несколько глав в черновиках. Третий том был задуман и не начат, о нём остались только отдельные сведения.

2. Соединение музыки и поэзии породило в Средние века такой жанр, как баллада. Возникший в первой половине XIX века русский романтизм обратился к этому жанру и внес в него много нового. Крупными поэтами-романтиками в русской литературе стали Батюшков и Жуковский. В своем творчестве они обращались к опыту европейских поэтов, у которых романтизм переживал пору расцвета.
   Выдающийся человек своей эпохи, В. А. Жуковский придал своим романтическим стихотворениям глубоко личный характер. Он считал, что «жизнь и поэзия – одно». Лирические стихотворения поэт писал всю жизнь, но славу ему принесли более 20 баллад. С появлением в русской поэзии этого жанра связывали начало эпохи романтизма. Несколько баллад были написаны предшественниками Жуковского, но только он сумел создать новые, «душевные» баллады, которые сразу нашли путь к сердцам читателей.
   Первая баллада Жуковского «Людмила» была подражаньем балладе «Ленора» немецкого поэта Бюргера. Если в тексте Бюргера использовались немецкие народные предания, то в русской балладе Жуковский показывает Древнюю Русь, воинство славян, упоминает Литву и Нарву, где происходили исторические сражения. Поэт вводит в текст слова и выражения из русского устного народного творчества. Главная заслуга Жуковского была в том, что он создал увлекательный романтический мир с живыми образами героев и красочными картинами.
   Основными в балладе «Людмила» стали темы любви и смерти. Сюжет баллады очень прост. Автор, без долгого предисловия, сразу вводит читателя в курс дела. Произведение начинается с воспроизведения внутреннего монолога Людмилы, которая тоскует по своему пропавшему жениху:
   Где ты, милый? Что с тобою?
   С чужеземною красою,
   Знать, в далекой стороне
   Изменил, неверный, мне;
   Иль безвременно могила
   Светлый взор твой угасила.
   Девушка не знает, возвратится ли ее возлюбленный из дальних стран, куда ушел с войском славян. Наконец, рать возвращается, кругом ликованье, и только Людмила не дождалась своего жениха. Сама не своя от горя, девушка не хочет больше жить, призывает смерть:
   Гроб, откройся; полно жить:
   Дважды сердцу не любить.
   Людмила с возмущением говорит, что Бог «нас забыл», называет его «немилостивым творцом». Мать девушки в страхе предостерегает ее от богохульства, утверждает, что Создатель не творит зла, но Людмила заявляет: «Сердце верить отказалось!» Героиня не представляет жизни без милого, для нее ад уже наступил, а рая быть не может. На это мать отвечает:
   Кратко жизни сей страданье;
   Рай – смиренным воздаянье,
   Ад – бунтующим сердцам;
   Будь послушна небесам.
   В духе романтизма Жуковский талантливо рисует картину ночи:
   С гор простерты длинны тени;
   И лесов дремучи сени,
   И зерцало зыбких вод,
   И небес далекий свод
   В светлый сумрак облеченны…
   К Людмиле стучится ее жених и предлагает ей ехать с ним в Литву, где теперь находится его «тесный дом». Не раздумывая, Людмила соглашается. Далее Жуковский описывает бешеную скачку коней-призраков, несущих Людмилу и мертвеца-жениха, который повторяет один вопрос: «Страшно ль, девица, со мной?» Баллада насыщена фантастическими элементами и пронизана чувством тайны и ужаса. Конь примчался к разверстой могиле, в которой исчез вместе с женихом. Людмила, сама выбравшая смерть, умирает и тоже падает в яму. Поэт делает назидательный вывод о безрассудности смертных людей и о праведном суде Бога.
   Не совсем довольный первой балладой, Жуковский пишет балладу «Светлана», которой придает типично русский колорит. Сюжет почти тот же, но концовка другая. Эту балладу Жуковского вспомнил Пушкин, когда писал сон Татьяны:
   Раз в крещенский вечерок
   Девушки гадали:
   За ворота башмачок,
   Сняв с ноги, бросали…
   Действие баллады разворачивается во время гаданья сельских девушек на суженого. Сидя перед горящей свечой и зеркалом в темной комнате, Светлана, обмирая от страха, видит в зеркале своего жениха, пропавшего год назад. Ровно в полночь является жених Светланы и зовет ее немедленно ехать венчаться. Кони несут санки сквозь вьюгу, бледный и унылый жених не говорит ни слова. Ворон, кружась над ними, предвещает печаль. Наконец, у небольшой хижины сани остановились и исчезли разом кони, сани и жених. Оставшись одна, Светлана, шепча молитвы, рискнула войти в хижину, где увидела гроб. Под белым полотном зашевелился мертвец. Белый голубок, символизирующий крепкую веру, охраняет Светлану, не дает покойнику дотянуться до нее. Светлана узнает в мертвеце своего жениха и… просыпается. Автор снова рисует героиню в комнате перед зеркалом, но в окне уже утренний свет. Девушка расстроена ужасным сном, но тут слышит звон колокольчика. Это вернулся ее жених, он по-прежнему любит Светлану. Концовка баллады пронизана солнцем, светом, счастьем влюбленных. В заключительных словах баллады Жуковский формулирует нравственный закон:
   Здесь несчастье – лживый сон;
   Счастье – пробужденье.
   Автор желает своей героине, чтобы ее миновали грусть, печаль, беды жизни, а дни ее были бы полны весельем и радостью. Главная мысль этой баллады – торжество любви над смертью.
   Жуковский своим романтическим творчеством подготовил появление в русской литературе гения Пушкина. Поэт внес огромный вклад в развитие русской лирики.

3. Страница: [ 1 ] 2
   В. А. Жуковский познакомил русского читателя с одним из наиболее любимых жанров западноевропейских романтиков — балладой. И хотя жанр баллады появился в русской литературе задолго до Жуковского, но именно он придал ему поэтическую прелесть и сделал популярным. Более того, он срастил поэтику жанра баллады с эстетикой романтизма, и в результате жанр баллады превратился в характернейший знак романтизма.
   Что же такое баллада? И почему именно этот жанр привлекал Жуковского? Баллада — это краткий стихотворный рассказ преимущественно героико-исторического или фантастического характера. Изложение ярко выраженного сюжета в балладе лирически окрашено. Жуковский написал 39 баллад, из них только пять — оригинальные, остальные — переводы и переложения.
   Начало XIX века. Жуковский разочарован в жизни, его душа страдает от несбывшегося счастья с любимой девушкой, с ранних лет он постоянно чувствует горечь социального неравенства. С социальными вопросами он сталкивается постоянно. Это декабристское движение, которое он вынужден воспринимать с двух точек зрения: и как друг многих декабристов и лиц из их окружения, и как придворный человек, близкий к царской семье. Все это и побудило Жуковского встать на путь этического решения острых проблем. С самого начала своего балладного творчества Жуковский боролся за нравственно чистую личность.
   Основная тема его баллад — преступление и наказание, добро и зло. Постоянный герой баллад — сильная личность, сбросившая с себя нравственные ограничения и выполняющая личную волю, направленную на достижение сугубо эгоистической цели. Вспомним балладу «Варвик» — оригинальный перевод одноименной баллады Саути. Варвик захватил престол, погубив своего племянника, законного престолонаследника. И все потому, что Варвик хочет царствовать.
   По убеждению Жуковского, преступление вызвано индивидуалистическими страстями: честолюбием, жадностью, ревностью, эгоистическим самоутверждением. Человек не сумел обуздать себя, поддался страстям, и его нравственное сознание оказалось ослабленным. Под влиянием страстей человек забывает свой нравственный долг. Но главное в балладах — все же не акт преступления, а его последствия — наказание человека. Преступника в балладах Жуковского наказывают, как правило, не люди. Наказание приходит от совести человека. Так, в балладе «Замок Смальгольм» убийцу барона и его жену никто не наказывал, они добровольно уходят в монастыри, потому что совесть мучает их. Но и монастырская жизнь не приносит им нравственного облегчения и утешения: жена грустит, не мил ей белый свет, а барон «дичится людей и молчит». Совершив преступление, они сами лишают себя счастья и радостей жизни.
   Но даже когда в преступнике не просыпается совесть, наказание к нему все равно приходит. Согласно Жуковскому, оно идет как бы из самой глубины жизни. Совесть молчит у жадного епископа Гаттона, который сжег сарай с голодными бедняками и с циничным удовлетворением думал о том, что избавил голодный край от жадных мышей (баллада «Божий суд над епископом»).
   Природа в балладах Жуковского справедлива, и она сама берет на себя функцию мести — за преступление: река Авон, в которой был потоплен маленький престолонаследник, вышла из своих берегов, разлилась, и в яростных волнах потонул преступный Варвик. Мыши начали войну против епископа Гаттона и загрызли его.
   В балладном мире природа не хочет вбирать в себя зло, сохранять его, она уничтожает его, уносит навсегда из мира бытия. Балладный мир Жуковского утверждал: в жизни часто совершается поединок добра и зла. В конечном счете всегда побеждает добро, высокое нравственное начало. Добро у Жуковского — это справедливое возмездие. Поэт свято верит, что порочный поступок будет обязательно наказан. И главное в балладах Жуковского состоит в торжестве нравственного закона.
   Особое место среди произведений Жуковского занимают баллады, посвященные любви: «Людмила», «Светлана», «Эолова арфа» и другие. Главное здесь для поэта — успокоить, наставить на путь истинный влюбленного человека, пережившего трагедию в любви. Жуковский и здесь требует обуздания эгоистических желаний и страстей.
   Его несчастная Людмила жестоко осуждена потому, что предается страсти, желанию быть во что бы то ни стало счастливой со своим милым. Любовная страсть и горечь утраты жениха так ослепляют ее, что она забывает о нравственных обязанностях по отношению к другим людям. Жуковский романтическими средствами стремится доказать, как неразумно и даже опасно для человека это эгоистичное желание
   собственного счастья вопреки всему:
   Гроб, откройся; полно жить;
   Дважды сердцу не любить.
   Так восклицает обезумевшая от горя Людмила. Гроб открывается, и мертвец принимает Людмилу в свои объятия. Ужас героини страшен: каменеют, меркнут очи, кровь холодеет. И уже невозможно вернуть себе жизнь, так неразумно ею отвергнутую. Но страшная баллада Жуковского жизнелюбива. Поэт отдает предпочтение реальной жизни, несмотря на то что она посылает человеку суровые испытания.
   Баллада «Светлана» по сюжету близка «Людмиле», но и глубоко отлична. Эта баллада — свободное переложение баллады немецкого поэта Г. А. Бюргера «Ленора». В ней повествуется о том, как девушка гадает о женихе: тот уехал далеко и долго не шлет вестей. И вдруг он является в очаровательном сне, навеянном гаданием. Милый зовет невесту венчаться, они скачут сквозь вьюгу на бешеных конях. Но жених неожиданно оборачивается мертвецом и едва не утаскивает невесту в могилу. Однако все заканчивается хорошо: наступает пробуждение, жених появляется наяву, живой, и совершается желанное, радостное венчание. Жуковский далеко уходит от оригинала, внося в балладу национальный русский колорит: он включает описание гаданий в «крещенский вечерок», примет и обычаев:
   Раз в крещенский вечерок
   Девушки гадали:
   За ворота башмачок,
   Сняв с ноги, бросали,
   Снег пололи, под окном
   Слушали, кормили
   Счетным курицу зерном,
   Ярый воск топили,
   В чашу с чистою водой
   Клали перстень золотой.
   Серьги изумрудны,
   Расстилали белый плат
   И над чашей пели в лад
   Песенки подблюдны.
   Поэт воспроизводит привлекательный и изящный девичий мир, в котором значимы и башмачок, и серьги изумрудны, и перстень золотой.
   Баллада не только рассказала об эпизоде из жизни юного существа, но представила ее внутренний мир. Вся баллада полна жизни, движения и внутреннего, и внешнего, какой-то девичьей суеты. Душевный мир Светланы также полон движений. Она то отказывается от крещенских игр, то соглашается присоединиться к гадающим; она и боится, и надеется получить желанную весть, и во сне ее одолевают те же чувства: страх, надежда, тревога, доверие к жениху. Ее чувства предельно напряжены, ощущения обострены, сердце на все отзывается. Баллада написана в стремительном ритме: балладные кони мчатся, девушка с женихом мчится на них, и сердце ее разрывается.
   Интересна в балладе «Светлана» и цветовая гамма. Белым цветом пронизан весь текст: это прежде всего снег, образ которого возникает сразу же, с первых строк, снег, который снится Светлане, вьюга над санями, метелица кругом. Далее — это белый платок, используемый во время гадания, стол, покрытый белой скатертью, белоснежная голубка и даже снежное полотно, которым накрыт мертвец. Белый цвет ассоциируется с именем героини: Светлана, светлая, а по-народному — свет белый. У Жуковского здесь белый цвет, несомненно, символ чистоты и непорочности. Второй контрастный цвет в балладе не черный, а скорее, темный: темно в зеркале, темна даль дороги, по которой мчатся кони. Черный цвет страшной балладной ночи, ночи преступлений и наказаний, в этой балладе смягчен, высветлен.
   Таким образом, белый снег, темная ночь и яркие точки огоньков свечей или глаз — вот своеобразный романтический фон в балладе «Светлана».
   И все-таки очарование баллады в образе юной влюбленной Светланы. Ее страхи рассеялись, она ни в чем не повинна. Но поэт, верный своим этическим принципам, предупредил юное существо о пороке самолюбия. Вера в провидение оборачивается верой вжизнь:
   Улыбнись, моя краса,
   На мою балладу,
   В ней большие чудеса,
   Очень мало складу.
   Страница: [ 1 ] 2

4. отлична. Эта баллада — свободное переложение баллады немецкого поэта Г. А. Бюргера «Ленора». В ней повествуется о том, как девушка гадает о женихе: тот уехал далеко и долго не шлет вестей. И вдруг он является в очаровательном сне, навеянном гаданием. Милый зовет невесту венчаться, они скачут сквозь вьюгу на бешеных конях. Но жених неожиданно оборачивается мертвецом и едва не утаскивает невесту в могилу.
   Однако все заканчивается хорошо: наступает пробуждение, жених появляется наяву, живой, и совершается желанное, радостное венчание. Жуковский далеко уходит от оригинала, внося в балладу национальный русский колорит: он включает описание гаданий в «крещенский вечерок», примет и обычаев: Раз в крещенский вечерок Девушки гадали: За ворота башмачок. Сняв с ноги, бросали, Снег пололи, под окном Слушали, кормили
   Счетным курицу зерном, Ярый воск топили, В чашу с чистою водой Клали перстень золотой, Серьги изумрудны, Расстилали белый плат И над чашей пели в лад Песенки подблюдны. Поэт воспроизводит привлекательный и изящный девичий мир, в котором значимы и башмачок, и серьги изумрудны, и перстень золотой. Баллада не только рассказала об эпизоде из жизни юного существа, но представила ее внутренний мир.
   Вся баллада полна жизни, движения и внутреннего, и внешнего, какой-то девичьей суеты. Душевный мир Светланы также полон движений. Она то отказывается от крещенских игр, то соглашается присоединиться к гадающим; она и боится, и надеется получить- желанную весть, и во сне ее одолевают те же чувства: страх, надежда, тревога, доверие к жениху. Ее чувства предельно напряжены, ощущения обострены, сердце на все, отзывается. Баллада написана в стремительном ритме: балладные кони мчатся, девушка с женихом
   мчится на них, и сердце ее разрывается. Интересна в балладе «Светлана» и цветовая гамма. Белым цветом пронизан весь текст: это прежде всего снег, образ которого возникает сразу же, с первых строк, снег, который снится Светлане, вьюга над санями, метелица кругом. Далее — это белый платок, используемый во время гадания, стол, покрытый белой скатертью, белоснежная голубка и даже снежное полотно, которым накрыт мертвец.
   Белый цвет ассоциируется с именем героини: Светлана, светлая, а: пй-нвродному — свет белый. У Жуковского здесь белый цвет, несомненно, символ чистоты и непорочности. Второй контрастный цвет в балладе не черный, а скорее темный: темно в зеркале, темна даль дороги, по которой мчатся кони. Черный цвет страшной балладной ночи, ночи преступлений и наказаний, в этой балладе смягчен, высветлен. Таким образом, белый снег, темная ночь и яркие точки огоньков свечей или глаз —
   вот своеобразный романтический фон в балладе «Светлана». И все-таки очарование баллады в образе юной влюбленной Светланы. Ее страхи рассеялись, она ни в чем не повинна. Но поэт,:верный своим этическим принципам, предупредил юное существо о пороке саг молюбия. Вера в провидение оборачивается верой в жизнь: Улыбнись, моя краса,
   На мою балладу, В ней большие чудеса, Очень мало складу. Вот баллады толк моей: «Лучший друг нам в жизни сей — Благ зиждителя затон: Здесь несчастье — лживый сон; Счастье — пробуждвнье». Итак, на примере лучших и главных баллад В. А. Жуковского мы пытались разобрать основные принципы жанра баллады,
   Надо сказать, что и,после Жуковского к этому жанру активно обращались русские писатели: это и А. С. Пушкин «Песнь о вещем Олеге» (1822), и М. Ю. Лермонтов «Воздушный корабль» (1828), «Русалка» (1836), и А. Толстой «Василий Шибанем» (1840). Со временем жанр оброс штампами, что и вызвало к жизни многочисленные пародии: «Немецкая баллада» Козьмы Пруткова (1854) — пародия на балладу
   Шиллера в переводе Жуковского «Рыцарь Тогенвург». В 1886 году несколько пародий-баллад написал Вл. Соловьев: «Видение», «Таинственный пономарь».
   Спор между Жуковским и Катениным о национальном содержании жанра баллады в русской поэзии неоднократно был предметом исследования литературоведов. Вместе с тем эта крайне продуктивная в художественном плане дискуссия не рассматривалась до сих пор как единый диалог, в ходе которого репликами выступают отдельные произведения.
   Считается, что непосредственным поводом для начала дискуссии послужила публикация в “Вестнике Европы” (1808, № 9) баллады Жуковского “Людмила” – вольного перевода баллады “Ленора” Г. Бюргера. Однако хронологически это не так. “Война” начинается лишь после публикации второго “переложения” той же баллады Жуковским – “Светлана” появляется в том же “Вестнике Европы” в 1813 году (№ 1 и 2). Именно “Светлана” становится поводом для первой “реплики” Катенина – в № 13 “Сына Отечества” за 1815 год появляется его баллада “Наташа”.
   Предметом полемики пока является не столько баллада как литературный жанр, сколько тема. Участник Отечественной войны, Катенин не видит иной темы, достойной поэта, кроме подвига русского народа. Жуковский, также участвовавший в военных событиях, автор самого громкого поэтического произведения эпохи (“Певца во стане русских воинов”), с точки зрения Катенина, совершил шаг назад. Катенин поправляет его: вневременной, лишенной исторической актуальности “Светлане” он противопоставляет “Наташу”, сюжетная канва которой привязана к героической современности:
   Именинница Наташа!
   В день твой, в день Бородина,
   За здоровье друга чаша
   Налита тобой вина.
   И о нем пируют гости;
   А его в тот час уж кости
   На ближайшем там селе
   Преданы родной земле.
   Страх героини Жуковского оказывается пустым сном. Героиня Катенина страха не испытывает; в этом отношении Катенин является нам гораздо более последовательным романтиком, нежели Жуковский, Наташа у него
   К жизни с милым умерла,
   то есть перешла в иную реальность, более возвышенную и более героическую, нежели та, в которой ее ждала бы измена погибшему возлюбленному.
   “Наташа” еще не воспринимается как элемент принципиальной полемики даже самим ее автором. Следующий обмен репликами уже будет носить принципиальный характер. В “Вестнике Европы” (1814, № 3) Жуковский опубликует свой перевод “Ивиковых журавлей” Шиллера – Катенин уже откровенно противопоставит им своего “Убийцу” (“Сын Отечества”, 1815, № 23). Эта вариация темы носит подчеркнуто “антишиллеровский” характер и откровенно направлена против Жуковского [2]. Высокой античной легенде о гибели поэта, в которой все действующие лица лишены характеров, которая откровенно литературна, противопоставляется подчеркнуто бытовая ситуация [3]: русское село, крестьянин, в основе состояния которого лежит совершенное когда-то преступление. Наказание катенинского убийцы приходит не вместе с криками журавлей, заставляющих его выдать себя – свое наказание он носит в самом себе в виде страха разоблачения. Отмщение за убитого Ивика случайно, его посылают боги (ведь журавли могут и не лететь мимо). Страх приходит к убийце каждую ночь, неизбежно, вместе с месяцем, заглядывающим в запотевшее оконное стекло. И разоблачение героя – в самом укладе крестьянской жизни: его в конце концов выдает жена.
   Катенин сознательно призывает Жуковского искать истоки поэтического творчества в национальной истории, культуре, народном творчестве. Ему не хватает “русскости” в романтизме Жуковского. И его следующая реплика – “Леший” (“Сын Отечества”, 1815, № 47) – полностью основана на русском фольклоре. При этом сюжет баллады “Леший” мог быть позаимствован из любого национального фольклора: сказка о детях, попавших в плен к людоеду или ведьме, есть и у Шарля Перро (“Мальчик-с-пальчик”), и у братьев Гримм (“Гензель и Гретель”). В данном случае Катенина волнует не столько сюжет, сколько возможность олитературить фольклорные формулы и спародировать многие формулы сугубо литературные. Среди них – и формула Жуковского; мать похищенного Лешим мальчика
   Ищет сына по лесам.
   Здесь не найдет; дай ей боже
   С ним увидеться хоть там. [4, c. 91]
   Финальные строки баллады – откровенный вызов Жуковскому, для которого противопоставление “здесь” и “там” – один из основополагающих поэтических элементов.
   Теперь право на реплику принадлежит Жуковскому. Такой репликой, по нашему мнению, становится “Лесной царь” (1818, “Fur wenige”, ч. 4). Сюжет стихотворения Гете неожиданно коррелирует с балладой Катенина. Но “низкому”, литературно необработанному фольклорному началу у Катенина Жуковский противопоставляет поэтически упорядоченный мир бесспорного классика; многословному нагнетанию ужаса – тщательно продуманную ритмическую организацию баллады. Если в “Убийце” превосходство Катенина – психолога по сравнению с автором “Ивиковых журавлей” было бесспорно, то в “Лесном царе” Жуковского настолько же очевидным становится его первенство. “Леший” строится на сочетании фольклорных клише: старая мать, непослушный ребенок, сгущающаяся в лесу тьма. Ни один из персонажей Катенина (может быть, за исключением Лешего, показанного в виде злобно улыбающегося старичка) не обладает собственной психологией. Не то – у Жуковского. Как катенинского Убийцу выдает его собственный страх, так и мальчика в “Лесном царе” убивает его собственный страх [6]. Конфликт “Лесного царя” – противопоставление страха, который постепенно губит ребенка, и непонимание происходящего его отцом, двух разных видений мира. Это более сложная ситуация, нежели у Катенина, где мать и сын видят мир одинаково (леший для них обоих, в конце концов, – равная реальность).
   Именно между “Лешим” и “Лесным царем” опубликована та баллада Катенина, которая традиционно рассматривается как “яблоко раздора” – “Ольга (Из Бюргера)” (1816, “Вестник Европы” № 9, “Сын Отечества” № 24). Поскольку Жуковский не отвечает публично на брошенный ему вызов, все, что может стать предметом поэтической полемики, в “Ольге” концентрируется предельно. Начиная от подзаголовка “Из Бюргера” – “Ленора” Г. Бюргера была переведена Жуковским еще в 1808 г. – и заканчивая общей стилистикой баллады. Именно в этот момент полемика, инициированная Катениным, перестает быть частным поэтическим спором двух поэтов и превращается в общелитературную дискуссию о судьбе жанра баллады и о том, насколько романтическое направление может быть усвоено русской литературой. Прежде всего, потому, что Катенин впервые распространяет свои поэтические возражения до масштабов всей культурной традиции, к которой принадлежит Жуковский.
   Характерны приемы, к которым прибегают обе дискутирующие стороны. Если Н.И. Гнедич, первым публично “вступившийся” за Жуковского, акцентирует внимание читателей на “нелитературности” отдельных выражений и образов в балладах Катенина, следует учитывать, что он выступает от имени авторитетной литературной школы, и посланные им “знаки” воспринимаются почитателями этой школы вполне адекватно. Катенин собственной школы не имеет; авторитет А.С. Шишкова и прочих “славенофилов” не может быть призван им на помощь хотя бы потому, что он не отрицает самого жанра баллады как достойного внимания – с этой точки зрения, абсолютно прав В.К. Кюхельбекер, когда он в 1824 г. причислит Катенина к “романтикам” из “славянского” лагеря [8]. Поэтому один из основных приемов, к которым прибегают оппоненты Катенина, – приписывание опубликованных в его защиту статей ему самому. Фактически это позволяет им дезавуировать аргументы Катенина как не заслуживающие внимания и не находящие поддержки в читательской аудитории. В частности, таким образом удается помешать публикации второй части известной статьи Н.И. Бахтина, которая действительно была инспирирована самим Катениным.
   Ответом Жуковского стала публикация в 1831 году еще одного перевода бюргеровой баллады – уже максимально (насколько это в принципе было возможно для Жуковского в этот период) приближенной к оригиналу и даже в названии ориентированного на первоисточник — “Ленора”. Очевидно, что Жуковский учел многие возражения, высказанные как самим Катениным (опосредованно, через поэтический текст), так и защищавшими позицию Катенина Грибоедовым и Бахтиным. Лексика карамзинистских кружков и салонов (“ранний ветерок”, особенно раздражавший в “замогильной” балладе Грибоедова [9]) уступили место стилистически более нейтральной; если Жуковский и не прибегает к резким катенинским выражениям (“сволочь” и т.д.), то, во всяком случае, общую атмосферу смертельного ужаса он все-таки старается воссоздать. Таким образом, полемика, начатая Катениным в 1814 – 1815 гг., завершилась спустя 16 лет. В следующем, 1832 году, выйдет и единственный прижизненный поэтический сборник Катенина, в котором почетное место займет “Ольга”.
   Показательно также, что за это время современники успели забыть, с чего началась и как именно развивалась полемика. Даже такой внимательный читатель, как Пушкин, спутает хронологию в своей рецензии на “Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина”: “После “Ольги” явился “Убийца”, лучшая, может быть, из баллад Катенина.” Это свидетельствует, что в сознании современной читательской аудитории полемика между Катениным и Жуковским в принципе свелась к дискуссии вокруг конкретного перевода баллады Бюргера, хотя по изначальному замыслу Катенина она носила гораздо более общий характер.

5. В. А. Жуковский познакомил русского читателя с одним из наиболее любимых жанров западноевропейских романтиков — балладой. И хотя жанр баллады появился в русской литературе задолго до Жуковского, но именно он придал ему поэтическую прелесть и сделал популярным. Более того, он срастил поэтику жанра баллады с эстетикой романтизма, и в результате жанр баллады превратился в характернейший знак романтизма.
   Что же такое баллада? И почему именно этот жанр привлекал Жуковского? Баллада — это краткий стихотворный рассказ преимущественно героико-исторического или фантастического характера. Изложение ярко выраженного сюжета в балладе лирически окрашено. Жуковский написал 39 баллад, из них только пять — оригинальные, остальные — переводы и переложения.
   Начало XIX века. Жуковский разочарован в жизни, его душа страдает от несбывшегося счастья с любимой девушкой, с ранних лет он постоянно чувствует горечь социального неравенства. С социальными вопросами он сталкивается постоянно. Это декабристское движение, которое он вынужден воспринимать с двух точек зрения: и как друг многих декабристов и лиц из их окружения, и как придворный человек, близкий к царской семье. Все это и побудило Жуковского встать на путь этического решения острых проблем. С самого начала своего балладного творчества Жуковский боролся за нравственно чистую личность.
   Основная тема его баллад — преступление и наказание, добро и зло. Постоянный герой баллад — сильная личность, сбросившая с себя нравственные ограничения и выполняющая личную волю, направленную на достижение сугубо эгоистической цели. Вспомним балладу «Варвик» — оригинальный перевод одноименной баллады Саути. Варвик захватил престол, погубив своего племянника, законного престолонаследника. И все потому, что Варвик хочет царствовать.
   По убеждению Жуковского, преступление вызвано индивидуалистическими страстями: честолюбием, жадностью, ревностью, эгоистическим самоутверждением. Человек не сумел обуздать себя, поддался страстям, и его нравственное сознание оказалось ослабленным. Под влиянием страстей человек забывает свой нравственный долг. Но главное в балладах — все же не акт преступления, а его последствия — наказание человека. Преступника в балладах Жуковского наказывают, как правило, не люди. Наказание приходит от совести человека. Так, в балладе «Замок Смальгольм» убийцу барона и его жену никто не наказывал, они добровольно уходят в монастыри, потому что совесть мучает их. Но и монастырская жизнь не приносит им нравственного облегчения и утешения: жена грустит, не мил ей белый свет, а барон «дичится людей и молчит». Совершив преступление, они сами лишают себя счастья и радостей жизни.
   Но даже когда в преступнике не просыпается совесть, наказание к нему все равно приходит. Согласно Жуковскому, оно идет как бы из самой глубины жизни. Совесть молчит у жадного епископа Гаттона, который сжег сарай с голодными бедняками и с циничным удовлетворением думал о том, что избавил голодный край от жадных мышей (баллада «Божий суд над епископом»).
   Природа в балладах Жуковского справедлива, и она сама берет на себя функцию мести — за преступление: река Авон, в которой был потоплен маленький престолонаследник, вышла из своих берегов, разлилась, и в яростных волнах потонул преступный Варвик. Мыши начали войну против епископа Гаттона и загрызли его.
   В балладном мире природа не хочет вбирать в себя зло, сохранять его, она уничтожает его, уносит навсегда из мира бытия. Балладный мир Жуковского утверждал: в жизни часто совершается поединок добра и зла. В конечном счете всегда побеждает добро, высокое нравственное начало. Добро у Жуковского — это справедливое возмездие. Поэт свято верит, что порочный поступок будет обязательно наказан. И главное в балладах Жуковского состоит в торжестве нравственного закона.
   Особое место среди произведений Жуковского занимают баллады, посвященные любви: «Людмила», «Светлана», «Эолова арфа» и другие. Главное здесь для поэта — успокоить, наставить на путь истинный влюбленного человека, пережившего трагедию в любви. Жуковский и здесь требует обуздания эгоистических желаний и страстей.
   Его несчастная Людмила жестоко осуждена потому, что предается страсти, желанию быть во что бы то ни стало счастливой со своим милым. Любовная страсть и горечь утраты жениха так ослепляют ее, что она забывает о нравственных обязанностях по отношению к другим людям. Жуковский романтическими средствами стремится доказать, как неразумно и даже опасно для человека это эгоистичное желание
   собственного счастья вопреки всему:
   Гроб, откройся; полно жить;
   Дважды сердцу не любить.
   Так восклицает обезумевшая от горя Людмила. Гроб открывается, и мертвец принимает Людмилу в свои объятия. Ужас героини страшен: каменеют, меркнут очи, кровь холодеет. И уже невозможно вернуть себе жизнь, так неразумно ею отвергнутую. Но страшная баллада Жуковского жизнелюбива. Поэт отдает предпочтение реальной жизни, несмотря на то что она посылает человеку суровые испытания.
   Баллада «Светлана» по сюжету близка «Людмиле», но и глубоко отлична. Эта баллада — свободное переложение баллады немецкого поэта Г. А. Бюргера «Ленора». В ней повествуется о том, как девушка гадает о женихе: тот уехал далеко и долго не шлет вестей. И вдруг он является в очаровательном сне, навеянном гаданием. Милый зовет невесту венчаться, они скачут сквозь вьюгу на бешеных конях. Но жених неожиданно оборачивается мертвецом и едва не утаскивает невесту в могилу. Однако все заканчивается хорошо: наступает пробуждение, жених появляется наяву, живой, и совершается желанное, радостное венчание. Жуковский далеко уходит от оригинала, внося в балладу национальный русский колорит: он включает описание гаданий в «крещенский вечерок», примет и обычаев:
   Раз в крещенский вечерок
   Девушки гадали:
   За ворота башмачок,
   Сняв с ноги, бросали,
   Снег пололи, под окном
   Слушали, кормили
   Счетным курицу зерном,
   Ярый воск топили,
   В чашу с чистою водой
   Клали перстень золотой.
   Серьги изумрудны,
   Расстилали белый плат
   И над чашей пели в лад
   Песенки подблюдны.
   Поэт воспроизводит привлекательный и изящный девичий мир, в котором значимы и башмачок, и серьги изумрудны, и перстень золотой.
   Баллада не только рассказала об эпизоде из жизни юного существа, но представила ее внутренний мир. Вся баллада полна жизни, движения и внутреннего, и внешнего, какой-то девичьей суеты. Душевный мир Светланы также полон движений. Она то отказывается от крещенских игр, то соглашается присоединиться к гадающим; она и боится, и надеется получить желанную весть, и во сне ее одолевают те же чувства: страх, надежда, тревога, доверие к жениху. Ее чувства предельно напряжены, ощущения обострены, сердце на все отзывается. Баллада написана в стремительном ритме: балладные кони мчатся, девушка с женихом мчится на них, и сердце ее разрывается.
   Интересна в балладе «Светлана» и цветовая гамма. Белым цветом пронизан весь текст: это прежде всего снег, образ которого возникает сразу же, с первых строк, снег, который снится Светлане, вьюга над санями, метелица кругом. Далее — это белый платок, используемый во время гадания, стол, покрытый белой скатертью, белоснежная голубка и даже снежное полотно, которым накрыт мертвец. Белый цвет ассоциируется с именем героини: Светлана, светлая, а по-народному — свет белый. У Жуковского здесь белый цвет, несомненно, символ чистоты и непорочности. Второй контрастный цвет в балладе не черный, а скорее, темный: темно в зеркале, темна даль дороги, по которой мчатся кони. Черный цвет страшной балладной ночи, ночи преступлений и наказаний, в этой балладе смягчен, высветлен.
   Таким образом, белый снег, темная ночь и яркие точки огоньков свечей или глаз — вот своеобразный романтический фон в балладе «Светлана».
   И все-таки очарование баллады в образе юной влюбленной Светланы. Ее страхи рассеялись, она ни в чем не повинна. Но поэт, верный своим этическим принципам, предупредил юное существо о пороке самолюбия. Вера в провидение оборачивается верой в жизнь:
   Улыбнись, моя краса,
   На мою балладу,
   В ней большие чудеса,
   Очень мало складу.
   Вот баллады толк моей:
   «Лучший друг нам в жизни сей —
   Благ зиждителя закон:
   Здесь несчастье — лживый сон;
   Счастье — пробужденье».
   Итак, на примере лучших и главных баллад В. А. Жуковского мы пытались разобрать основные принципы жанра баллады. Надо сказать, что и после Жуковского к этому жанру активно обращались русские писатели: это и А. С. Пушкин «Песнь о вещем Олеге» (1822), и М. Ю. Лермонтов «Воздушный корабль» (1828), «Русалка» (1836), и А. Толстой «Василий Шибанов» (1840).
   Со временем жанр оброс штампами, что и вызвало к жизни многочисленные пародии: «Немецкая баллада» Козьмы Пруткова (1854)— пародия на балладу Шиллера в переводе Жуковского «Рыцарь Тогенбург». В 1886 году несколько пародий-баллад написал Вл. Соловьев: «Видение», «Таинственный пономарь».

6. Совершенно меняется размер. Это четырёхстопный хорей, позволяющий внести в текст элемент взволнованности, речевой окрашенности. Ямб ещё со времён Ломоносова задавал некую риторичность. В “Людмиле” она сразу же преодолена, с первых строк, прямым обращением:
   “Где ты, милый? Что с тобою? С чужеземною красою,
   Знать, в далёкой стороне Изменил, неверный, мне…”
   Здесь мы вновь можем обратить внимание на оркестровку: изменил неверный мне…
   Получается мни-не-ны-мне. Всеми отмечаемая “музыкальность” Жуковского начинается с первой же строфы.
   У Бюргера начало баллады совсем другое, описательное, даже прямая речь даётся как бы в изложении:
   Леноре снился страшный сон, Проснулася в испуге.
   “Где милый? Что с ним? Жив ли он? И верен ли подруге?”
   Интересно, что даже глагол в первой строчке дан в прошедшем времени: не “снится”, а “снился”. Настоящее время вводило бы нас в сердцевину события, сделало бы в некотором смысле его участниками. Прошедшее – отстраняет, мы просто ждём, что будет дальше, что нам расскажут. Конечно, и в помине нет того звукового роскошества, которое было в “Людмиле”.
   Точно так же и известие о гибели жениха, точнее, о его невозвращении подаётся в “Людмиле” и “Леноре” по-разному. Приглядимся:
   Где твоя, Людмила, радость? Ах! прости, надежда-сладость!
   Всё погибло: друга нет. Тихо в терем свой идет,
   Томну голову склонила: “Расступись, моя могила;
   Гроб, откройся; полно жить; Дважды сердцу не любить”.
   Это “Людмила”. А вот о том же в “Леноре”:
   Она обходит ратных строй И друга вызывает;
   Но вести нет ей никакой: Никто об нём не знает.
   Когда же мимо рать прошла – Она свет Божий прокляла,
   И громко зарыдала, И на землю упала.
   Опять же в “Людмиле” повествование построено так, словно мы непосредственно включены в событие. Вопрос, который задаётся героине, исходит как бы от нас, и отвечает, в силу этого, Людмила нам. Причём ответ её многозначный. По сути, уже тут предсказание трагического конца героини. Бог исполнит то, что она хочет: могила разверзнется, откроется гроб. Сбудется то, чего она желает, не понимая, чего же желает на самом деле. Жених придёт к ней. Но он мёртвый, значит, и придёт к ней мёртвым. Слепота отчаяния тут никак не просветлена тем “вдохновением страданья”, о котором Жуковский напишет в элегии “На кончину её величества королевы Виртембергской”. И потому горе здесь упрямо, невдохновенно, слито с эгоистической страстью, цепляющейся за свой предмет. Ах, так ты не хочешь отступиться, ты полагаешь, что нашла главное в этом мире и держишься за него! Хорошо, страсть вознаграждается. Бог милосерд настолько, что даёт тебе просимое. Но выясняется, что человек-то как раз и не знает, чего он просит. Имея дело с реальностью, он всё время превращает её в удобную для себя грёзу, грёзу, в которой мертвецы оказываются живыми. Именно о заблудшей (в прямом смысле этого слова), обманутой своим упрямым чувством душе (ведь Людмиле важнее всего, что это её чувство) и рассказывает баллада.
   Совсем не то в “Леноре”. Перед нами всего лишь наставительная притча. Потому и сказано просто: “Она свет Божий прокляла… и на землю упала”. Дальнейшее случается с героиней потому, что она в своём несогласии как бы восстаёт на Бога. Вся бюргеровская баллада развёртывается в ортодоксально-христианском духе: Ленора несёт наказание за гордыню и богоборчество. Тема призрачного мира обмана, делающего действительность волшебной и иллюзорной, притушена. В силу этого на задний план отступает основное содержание мысли Жуковского: ужас не в том, что наши желания не исполняются, ужас в том, что иногда они исполняются буквально, и тогда наступают сумерки, разверзаются гробы. Потому что желать мы можем только в горизонте собственного ограниченного видения, ограниченного понимания, не знающего целостности и полноты мировой гармонии. Про то и сказано: дорога в ад вымощена благими пожеланиями.
   Так дерзко, полная тоской, Душа в ней бунтовала…
   Творца на суд она с собой Безумно вызывала,
   Терзалась, волосы рвала До той поры, как ночь пришла
   И тёмный свод над нами Усыпался звездами.
   Здесь, в “Леноре”, главный акцент сделан на бунтарстве героини. Пейзаж почти отсутствует, почти справочно сказано, что пришла ночь. В “Людмиле” – наоборот, лишь две строки вскользь сообщают о том, что девушка зовёт на суд Бога, зато наступлению сумерек уделено значительно большее внимание:
   Так Людмила жизнь кляла,// Так Творца на суд звала…// Вот уж солнце за горами;// Вот усыпала звездами// Ночь спокойный свод небес;// Мрачен дол, и мрачен лес.
   Дело в том, что так же, как и в элегиях Жуковского, пейзаж в ранних его балладах выполняет не изобразительную, а эмоциональную функцию. Именно он должен настроить нас на переживание таинственного исполнения сумасшедшей, упрямой мечты Людмилы. Все эти полторы строфы даны в динамике, в переходах. Самую активную, но в то же самое время незаметную роль играют глаголы: усыпала, встал, блеснёт, простёрты, заснул, спит, звучит. Пейзаж, построенный на постоянном, едва уловимом изменении состояния окружающего мира, даёт нам не картинку, а именно динамику этого состояния, превращающуюся в динамику эмоции. (На поддержание той же динамики работает и “музыкальность” стихов Жуковского. Он, как опытный гипнотизёр, завораживает читателя звукописью, фонетическим “мерцанием” своих стихов.) Поэтому страшный гость начал свою скачку к дому суженой уже в этой строфе, хотя сказано о его приближении будет лишь в 4-й строке следующее:
   “Скачет по полю ездок…” И никаких подробностей. Но мы почувствовали, кто он, потому что: « Потряслись дубов вершины; Вот повеял из долины Перелётный ветерок».
   В “Леноре” всё гораздо прозаичнее и, в силу этого, не так впечатляет, эмоциональная суггестия снята:
   И вот… как будто лёгкий скок Коня в тиши раздался:
   Несётся по полю ездок; Гремя, к крыльцу примчался;
   Гремя, взбежал он на крыльцо; И двери брякнуло кольцо…
   Вместо скользящих, исподволь нарастающих событий, как бы рождающихся в самой свето-воздушной среде, – прямая передача действий персонажа. Соответствуют этому и глаголы: гремя, взбежал, брякнуло… Здесь на уровне лексики происходит овеществление потустороннего, то есть уже не вещественного, духовного. Подобное овеществление – и этого Жуковский всячески избегал в своём раннем балладном творчестве – чревато полукомическими казусами. Очень трудно представить себе топающего ногами призрака. Брякающее же кольцо вообще вносит оттенок бытовизма во всю эту мистическую сценку. Особенно замечательно ведёт себя Ленора после того, как суженый предлагает ей мчаться ночь напролёт на коне по замёрзшим полям, прямо намекая на своё теперешнее состояние – “Гладка дорога мертвецам; // Мы скачем, не боимся…”:
   Она подумала, сошла, И на коня вспрыгнула.
   Слово подумала здесь великолепно. Оно прекрасно бы сгодилось для какой-нибудь реалистической, психологической прозы. Но тут, в мистической истории, совершенно комично. Если бы подумала, могла подумать, то ни в какое ночное путешествие уж конечно бы не отправилась. В том-то и дело, что подумать не могла, захваченная мистическим исполнением нереального, невозможного желания. И мир, в который она погружена, в силу этого стал ирреальным. В нём не только подумать нельзя, но и сойти, тем более на коня вспрыгнуть. Нет здесь реальных действий. Поэтому в “Людмиле” Жуковский вовсе обойдёт молчанием момент согласия героини и их отправления в ночной путь. После обмена репликами сразу же следуют строки:
   Мчатся всадник и Людмила. Робко дева обхватила
   Друга нежною рукой, Прислонясь к нему главой.
   Скоком, лётом по долинам…
   И заметим, нет ни одной конкретно-изобразительной детали (есть
   конкретно-эмоциональные, выраженные, например, словом робко). И само движение дано как нечто сомнамбулическое: скоком, лётом… Далее текст “Людмилы” и “Леноры” расходится самым существенным образом. Следуя за Бюргером во втором своём переводе, Жуковский отметил (причём очень выразительно, картинно) все перипетии ночного путешествия, якобы долженствующие заворожить нас ужасом. Это встреча и с похоронной процессией, и с повешенным. Мертвец всех приглашает на свадьбу. В “Людмиле” никаких конкретностей нет, поэт понимает, что они лишь раздробят уже пойманное суггестивным потоком стихов восприятие. Вместо пастора, гроба, вместо висельника – духи, со всех сторон окружающие несущихся. Не отвратительные и ужасные, а скорее зловеще-соблазнительные, духи, завлекающие в свой хоровод (так потом будет завлекать младенца в чащу Лесной царь в одноимённой балладе):
   Слышат шорох тихих теней: В час полуночных видений,
   В дымке облака толпой, Прах оставя гробовой
   С поздним месяца восходом, Лёгким, светлым хороводом
   В цепь воздушную свились; Вот за ними понеслись;
   Вот поют воздушны лики: Будто в листьях повилики
   Вьётся лёгкий ветерок; Будто плещет ручеёк.
   Если бы страшное было к тому же ещё и отталкивающим, кто бы соблазнился, кто бы клюнул на эту удочку? Нет, заманивают так, что кажется, будто лёгкий ветерок веет или ручеёк плещет.
   Именно в таком контексте развоплощённо-ирреальных событий конечное страшное обнаружение героини в объятиях полуразложившегося мертвеца, с одной стороны, выглядит психологически убедительным, а с другой – не тянет за собой привкуса чёрного юмора. В “Леноре” же как раз происходит последнее. Нечто из разряда ужастиков:
   И что ж, Ленора, что потом? О страх!.. в одно мгновенье
   Кусок одежды за куском Слетел с него как тленье;
   И нет уж кожи на костях; Безглазый череп на плечах;
   Нет каски, нет колета; Она в руках скелета.
   Опасно сближенные рифмой колет и скелет похожи на каламбур. Всё дело в том, что реальные детали (колет, каска) переводят и мертвеца из мистического плана в бытовой. А здесь он может попасть либо в натуралистический контекст, лишённый всякой таинственности и вызывающий эмоциональный шок лишь своей отвратительностью (нечто вроде современных фильмов ужасов), либо в анекдот. Само собой понятно, что анекдот снимает ту экзистенциальную проблематику исполнения неисполнимого желания, о которой говорилось выше. В этом смысле второй перевод Жуковского сильно проигрывает первому (и кажется, прежде всего по причине своей приближённости к оригиналу).
   В 1812-м Жуковский завершает свою знаменитую “Светлану”. Это будет как бы травестийный вариант “Людмилы”, поворот темы от снов, навеянных нашей гордыней, от иллюзий, в которые мы превращаем жизнь, к реальным снам и обманам, в силу своей реальности парадоксально оказывающимся нестрашными.
   “Светлана” была посвящена сестре Марии Протасовой – Александре, выходившей замуж за друга Жуковского Воейкова. В сущности, эта баллада явилась как бы свадебным подарком поэта, тогда ещё надеявшегося на осуществление своей заветной мечты – на союз с Машей.
   Чтобы понять антитезу Жуковского в его “Светлане”, стоит внимательнее приглядеться к её заключительным строфам, учитывая несомненный автобиографический подтекст этого произведения:
   Друг с тобой; всё тот же он В опыте разлуки…
   Любое испытание, даже потеря, с этой точки зрения, если принимать мир таким, каков он есть (точнее, таким, каким его создал Бог), ведёт к конечной встрече, лишь углубляющей чувство опытом разлуки. Светлана ропщет на судьбу, но не восстаёт на Создателя, она не соглашается на обладание фантомом как реальностью, и поэтому её соблазняет лишь страшный сон, за которым пробуждение. Ведь Благ зиждителя закон: Здесь несчастье – лживый сон; Счастье – пробужденье.
   Бюргеровским нарочитым ужасам здесь противопоставлялись сказки зимней ночи (с самыми далёкими перекличками, вплоть до “Зимней сказки” Шекспира с её темой жизни-сна и смерти-воскресения). Таким образом Жуковский как бы отстранял от себя обвинения в увлечении заморскими ведьмами и чертями, вводил тему святочного гадания, погружал читателя в народную стихию. Последнее было настолько явно, что даже недоброжелатели, критиковавшие Жуковского за прозападнические мотивы, не могли не признать русского характера “Светланы”. В 1824 году Кюхельбекер, нападая на поэта, тем не менее заметит: “Печатью народности ознаменованы какие-нибудь 80 стихов в “Светлане”…”
   Жуковский в “Светлане” после счастливого возращения жениха рассуждает о том, что несчастья бывают только во сне, а наяву – всегда счастье: Вот баллады толк моей: “Лучший друг нам в жизни сей Вера в проведенье. Благ зиждителя закон: Здесь несчастье – лживый сон; Счастье – пробужденье”. Таким образом, в конце этого произведения Жуковский подчёркивает, что для торжества любви необходима непоколебимая вера человека в провидение. В отличие от Людмилы, которая утратила надежду (“Небо к нам неумолимо; царь небесный нас забыл…”), Светлана верила до конца.
   Большая дискуссия по поводу жанра баллады и его “русскости” разгорелась в 1816 году, после того как в девятом номере “Вестника Европы” Павел Катенин опубликовал свой вариант вольного перевода бюргеровской “Леноры”, назвав его “Ольга”. К этому моменту Катенин был уже автором нескольких баллад, явно полемически заострённых против меланхолического духа творений Жуковского. Его “Убийца” перелицовывал на русский, бытовой лад “Ивиковых журавлей”, “Леший” предлагал национальный вариант “Лесного царя”. В “Ольге” Катенин вознамерился преподать Жуковскому урок, как надо писать русские баллады, в которых нечего делать всяким там средневековым рыцарским изыскам и мистике. Средствами “национализации” баллады должны были стать: простонародная, отчасти архаическая лексика, ясность, бытовизм в решении темы, проникнутость произведения героическими и патриотическими мотивами. Речь шла фактически о том, чтобы узаконить жанр в рамках постклассицистической системы, что было ново для многих, даже для друзей самого Жуковского. Не зря арзамасец Вигель удивлялся: “Надобен был его чудный дар, чтобы заставить нас не только без отвращения читать его баллады, но, наконец, даже полюбить их. Не знаю, испортил ли он наш вкус; по крайней мере создал нам новые ощущения, новые наслаждения”. Положение было примерно такое, как сейчас с фантастикой: все знают, что подобная литература существует, но отнести её к серьёзным жанрам не решаются.
   И тем не менее опыт Катенина был замечен. В полемику включились Гнедич и Грибоедов. Уже через три недели после публикации “Ольги” в “Сыне отечества” с её разбором выступил Гнедич (он скрывался под псевдонимом Житель Тентелевой деревни). Указывая на грубость и безвкусицу творения Катенина, Гнедич, в сущности, видел в нём не более чем неудачливого эпигона Жуковского. Осуждению фактически подвергался сам жанр баллады, хотя автору “Людмилы” критик явно был склонен простить его балладное баловство.
   Грибоедов, поспешивший вмешаться в спор (“Сын отечества”, 1916, № 30), напротив, поддержал опыты Катенина. В них он увидел противодействие тому сентиментально-меланхолическому духу, который прививал балладному жанру Жуковский. Катенин же, с точки зрения будущего автора “Горя от ума”, давал образцы слога истинно русского, способного противостоять “расслабляющим” карамзинским влияниям.
   Никто, кажется, не заметил глубоко личную, экзистенциальную подоплёку баллад Жуковского, которая в последующих его произведениях только углублялась, формируя произведения странные, как бы переводные и оригинальные, описательные и тайно-исповедальные, рассказывающие нам “историю”и подспудно погружающие в мир почти непередаваемых оттенков чувства. В этом смысле и можно говорить, что баллады Жуковского относятся к жанру лиро-эпическому. Природа их двойная. Лирический характер баллад Жуковского сказался прежде всего в их автобиографичности. Темы большинства из них так или иначе касались личной ситуации Жуковского: отказа Протасовой даже говорить о любви поэта к её дочери. Становящаяся всё очевиднее безнадёжность положения человека, влюблённого в свою племянницу (даже если чувство это было небезответно), толкала на поэтическое исследование природы любви вообще. Возможны ли счастье в этой жизни, встреча, разделение? Тему потери близкого человека, насильственного разлучения любящих Жуковский разрабатывает в ряде баллад: “Пустынник”, “Эльвина и Эдвин”, “Эолова арфа”, “Узник” и других. К ним примыкают баллады, повествующие о страсти, безответной либо преступной (“Рыцарь Тогенбург”, “Замок Смальгольм, или Иванов вечер”), наконец, баллады, рисующие потаённую, тёмную сторону любой привязанности (“Адельстан”, “Двенадцать спящих дев”, “Рыбак”). Здесь тема любви пересекается с другой очень важной для Жуковского темой – воздаяния, борьбы души человека с соблазнами, принимающими подчас зловещую, мистическую окраску. А уж для мистики жанр баллады, с его русалками, покойниками и прочей нечистью, подходил идеально.
   Вот, например, баллада “Эолова арфа”. Она была написана в ноябре 1814 года, а напечатана в 1815 году. Автобиографический сюжет “запрещённой любви” (к Марии Андреевне Протасовой) облечён в форму баллады в духе “Песен Оссиана”. Имена собственные отчасти также заимствованы из “Песен Оссиана”, например, Морвена – название страны в одной из поэм Оссиана. Любопытно замечание В.Г.Белинского об “Эоловой арфе”: “…она – прекрасное и поэтическое произведение, где сосредоточен весь смысл, вся благоухающая прелесть романтики Жуковского”. Поэт довольно верно отразил нравы замковой жизни позднего Средневековья. Но это только внешний фон действия. Используя сюжет, построенный на социальном неравенстве любящей пары, поэт подчеркивает его только потому, что оно усиливает неудовлетворенность жизнью, возвышенность и глубину переживаний влюбленных. В центре его внимания душевные переживания героев, их нежная любовь, чуждая житейских интересов. Но такая любовь обречена на неудачу в реальных, земных условиях: И нет уж Минваны… Когда от потоков, холмов и полей Восходят туманы… То, что прежде считалось достоянием разума, у Жуковского – часть душевной жизни. Не только любовь и дружба, но и философия, мораль, социальные аспекты жизни стали предметами внутреннего переживания. Произведения Жуковского приобретают личный характер, что придаёт особый лиризм его поэтическому творчеству.
   «Эолова арфа» – апофеоз романтически-безграничной любви. В «Эоловой арфе», как и в «рыцарских» балладах, идет речь о несчастной любви и вечной разлуке. Эта ситуация была одной из наиболее ха-рактерных для романтически понимаемых средних веков. В самом мотиве разъединенности любящих воплощалась ро-мантическая мысль о неосуществимости идеала. Для Жуков-ского, как мы видели, сюжет несчастной любви не был данью литературе – это был «сюжет» его жизни.
   Баллады Жуковского 30-х годов ознаменовали начало нового этапа в его творчестве. Наметившаяся тяга к “объективности”привела к тому, что высказывание поэта приобрело удивительную объёмность, сделалось общезначимым. “Торжество победителей”, “Кубок”, “Поликратов перстень”, “Жалоба Цереры”… Это всякий раз притча, которая прочитывается как история каждого, опыт, через который предстоит пройти всем людям.
   Одной из самых замечательных стала баллада Жуковского “Кубок” – перевод “Водолаза” Шиллера. В ней поэту удалось каким-то поразительным образом соединить объективный повествовательный момент (когда в целом стихотворение кажется почти эпическим рассказом о подвиге молодого пажа, бросившегося в пучину за золотым кубком ради любви принцессы) с таким субъективным, интимным, автобиографическим подтекстом, который не оставляет сомнений: перед нами исповедь, выговаривание чего-то тайного и сокровенного.
   С самого начала баллады друг на друга накладываются две канвы: внешняя – притчевая и внутренняя – личная, связанная с каким-то глубоко пережитым пониманием смысла человеческого дерзания, горя и счастья. Жуковский “субъективизирует”рассказ о дерзком прыжке молодого пажа в морскую пучину. Когда юноша возвращается назад, его появление на поверхности передают такие строки:
   Вдруг… что-то сквозь пену седой глубины Мелькнуло живой белизной…
   Мелькнула рука и плечо из волны… И борется, спорит с волной…
   И видят – весь берег потрясся от клича – Он левою правит, а в правой добыча.
   Описание здесь строится так, как будто мы сами вот сейчас это увидели. Отсюда и многоточия, разрывающие текст (а на самом деле эмоционально его сшивающие), и непрямое называние объекта, мелькнувшего в волнах, и замена дополнения его эпитетом (вместо правая рука – просто правая), и неопределённо-личное предложение – и борется, спорит с волной (то ли рука, то ли сам пловец? – высказывание суммарно). Отсюда же и смелое вклинивание фразы в фразу: “И видят – весь берег потрясся от клича – // Он левою правит, а в правой добыча”.
   Очень ярко и одновременно символично Жуковский рисует бездну, разверзающуюся у ног юноши перед роковым броском вниз:
   Из чрева пучины бежали валы, Шумя и гремя, в вышину;
   И волны спирались, и пена кипела, Как будто гроза, наступая, ревела.
   И воет, и свищет, и бьёт, и шипит, Как влага, мешаясь с огнём,
   Волна за волною; и к небу летит Дымящимся пена столбом;
   Пучина бунтует, пучина клокочет… Не море ль из моря извергнуться хочет?
   Тут перед нами объект, явно перерастающий своё обыденное значение. Это стихия, первородный хаос, в который должен сейчас броситься человек. Броситься за кубком, символизирующим счастье, надежду и обладание. Причём нельзя отступить, потому что за подлинное, истинное, самое главное в этой жизни мы платим собой. Такова природа счастья и истины. Чтобы увидеть их, поймать, надо выложиться, рискнуть головой, смертельно рискнуть. Можно сказать, что счастье и истина – нечто такое, чему сомасштабна лишь смерть.
   Жуковский отказывается от надежды на счастье, зная, чего оно стоит. Он был, был там, он уже бросался в эту бездну и понимает, что не рассказать о том, что это такое, это ничто, в котором всё – любовь, отчаяние, упование, вечная разлука и вечное присутствие…
   И был я один с неизбежной судьбой, От взора людей далеко;
   Один, меж чудовищ, с любящей душой, Во чреве земли, глубоко
   Под звуком живым человечьего слова, Меж страшных жильцов подземелья немого.
   И я содрогался…
   Об этом, о жгущемся видении, о чудовищном счастье, утрачиваемом ежесекундно, никому не расскажешь, да и нечего, потому что ты уже не там, а здесь, по эту сторону границы, и не можешь решиться на новый бросок надежды. Юноша выплыл. “Из тёмного гроба, из пропасти влажной // Спас душу живую красавец отважный”, – пишет Жуковский. Он увидел, поймал, обрёл и вернулся оттуда с неиспепелённым сердцем, он вытащил на берег драгоценный кубок, ему предназначенный. Конец счастливой истории. Что же – владей своим счастьем! И вот тут начинается самое фантастичное. Потому что, оказывается, мы можем им владеть только в мгновение этого смертельного риска. В сущности, наша ставка (мы сами), тождественная жертве, и есть владение. Вне этого “кубок”никому не нужен – он мёртв. Драгоценным же делается только в волнах, только в недостижимости для нас.
   Здесь – на берегу, в безопасности – с ним нечего делать, и потому остаётся лишь одно – снова зашвырнуть его в бездну, связав новой ослепительной надеждой, за которой потянется душа. И не случайно Жуковский роняет такую странную фразу:
   Тогда, неописанной радостью полный, На жизнь и погибель он кинулся в волны…
   Как это – на жизнь и погибель? Почему такой странный соединительный союз – не “или”, а “и”? А вот так – потому что без погибели не будет полноты жизни.
   В 1831 году Жуковский создаёт одно из самых замечательных своих произведений -балладу “Жалоба Цереры” (перевод баллады Шиллера “Klage der Ceres”). Её очень высоко ценил Белинский. Сюжет мифологический, но совершенно ясно, что миф – лишь “шкурка”, оболочка этого стихотворения, лишь повод. По мере прочтения мы чувствуем, как всё время усиливается напряжение. Жуковский психологизирует мифологическую ситуацию, словно примеряет её на себя. Перед нами – живой человек, поставленный перед невыносимой невозможностью:
   Всё цветёт – лишь мой единый Не взойдёт прекрасный цвет:
   Прозерпины, Прозерпины На земле моей уж нет.
   Опять эта тема, заданная ещё в “Людмиле”. И такая же маскировка личного, горячего переживания сказочным сюжетом, как бы заново понятым, примеренным к себе и, кстати, переосмысленным. Согласно мифу, Прозерпина весной раз в году возвращается к матери. В балладе же Жуковского нет возвращения. Церере дано лишь видеть образ дочери, её красоту в расцветающей красоте цветов. Почему понадобилась такая поправка?
   Всю жизнь Жуковский обращался к этой теме – разлуки, невозможности соединения. В “Людмиле” она обыгрывалась в ключе бунта против реальности, когда здесь, на земле, человек желал воплощения несбывшегося счастья и надежды, настаивал на своём праве и превращал отнятое у него в фетиш, страшный фантом. В элегии “На кончину её величества королевы Виртембергской” (практически являющейся сюжетным двойником этой баллады) поэт писал о посмертном воздаянии, как бы выводил из высокого вдохновения страдания доказательство несомненности загробной встречи. Тем самым утешал (себя утешал в первую очередь). Но вот вопрос: что делать, если подобная надежда, основанная на слишком эфемерных предпосылках, иллюзорна? Мы ничего не знаем о мире том – да и какая мне разница, что что-то потом будет, если страдаю я сейчас, если здесь лишён самого для себя необходимого, единственно важного? А допустим, это навсегда! Как существовать тогда, как не впасть в гордыню фетишизации, не исказить образ мира своим горем? То есть как принять жизнь во всей её полноте, потому что главной проблемой для Жуковского была проблема оправдания бытия, оправдания жизни (так сказать, “онтодицея” по аналогии с теодицеей).
   И вот условие для поэтического исследования (отвлечёмся от христианской догматики): мать и дочь не могут встретиться, потому что они богини, и Церере не умереть, никогда не сойти в загробное царство. Она останется здесь, в этом мире, а Прозерпина – там, где (так странно это сказано!) будет жить свободной тенью с грустной думой о воле.
   Поэт делает для нас абсолютно достоверным чувство Цереры. Мы попались, мы верим ему с первого же возгласа: “Прозерпины, Прозерпины…”Чем это достигается? Простым повторением имени, интонацией, которая захватывает читателя. Поразительно, что в ситуации утраты Цереру более всего мучает то, что её не услышат. Самым невозможным оказывается слово.
   Кто ж моё во мрак Плутона Слово к ней перенесёт?
   Вечно ходит чёлн Харона, Но лишь тени он берёт.
   Потом это слово, как зерно, брошенное в землю, начнёт прорастать. Но пока проследим систему образов этого стихотворения. Они удивительны. Поэт пишет: “Жизнь подземного страшится, // Недоступен ад и тих…”И вот эта тихость ада (именно тихость!) – пугает больше всего. И больше всего заставляет содрогаться именно его недоступность. С точки зрения логики – бессмыслица: слава Богу, что недоступен. Но здесь ситуация такова, что для Цереры нет наказания страшнее:
   А для нас, богов нетленных, Что усладою утрат?
   Нас, безрадостно-блаженных, Парки строгие щадят…
   Это “безрадостно-блаженных”как будто концентрирует в себе всю безнадёжность, всё отчаяние. Она так несчастна, потому что бессмертна! Дальше скажет: “И над нами б прослезился // Сам безжалостный Плутон”. Почему прослезился б? Потому что жалеет? Да, но и потому, что он и сам “безрадостно-блаженный”. Удивительная полифония смыслов! Стихотворение как будто совершает открытие за открытием. Не удивительно, если и в самом деле найдётся средство соединения с ушедшими за грань бытия. И оно находится:
   Нет ли тайных уз, чтоб ими Снова сблизить мать и дочь,
   Мёртвых с милыми живыми, С светлым днём подземну ночь?..
   Так, не все следы пропали! К ней дойдёт мой нежный клик:
   Нам святые боги дали Усладительный язык.
   Что же это за тайные узы, за усладительный язык, за “слово”, способное дойти до
   Аида? Для Цереры зёрна, бросаемые в землю:
   И, умершие для взора, Вняв они весны привет,
   Из подземного затвора Рвутся радостно на свет…
   Здесь нет прямых аналогий, есть лишь ряд соответствий, прочитываемый, исходя из всего контекста творчества Жуковского: слово – зерно – чувство (потому что само зерно, как пишет поэт, – “весть любви, залог тоски”21). Но уже в элегии “Сельское кладбище” мы встречались с этой темой: любви, для которой и мёртвый прах оживлён дыханием.
   Ими таинственно слита Область тьмы с страною дня,
   И приходят от Коцита С ними вести для меня;
   И ко мне в живом дыханье Молодых цветов весны
   Подымается признанье, Глас родной из глубины;
   Он разлуку услаждает, Он душе моей твердит,
   Что любовь не умирает И в отшедших за Коцит.
   Вопреки всякому знанию, всякой логике, мы верим поэту: любовь не умирает. Вот же “похороненное”- брошенное в землю зерно стало побегом. Значит, “прорастут”и чувство, и слово, если только их живыми бросить туда. Конечно, это стихи о вечном обновлении души, о мужестве, любви и надежде. Позже Михаил Кузмин скажет в одном из своих стихотворений, как бы повторяя Жуковского: “Чтобы родиться, надо умереть…”

7. Баллада «Светлана» была задумана в том же 1808 году, что и первая баллада «Людмила». Баллада движется от общей фольклорно-сказочной окраски в «Людмиле» к смягченным, но этнографически точным описаниям святочных обрядов в «Светлане». Почти в то же время, в 1809 году, Жуковский пишет и неожиданную по сюжету балладу «Кассандра» — до нее античная тема редко встречается в его поэзии. Сюжет «Кассандры» Жуковский заимствует из Шиллера, но, видимо, причины обращения к античному сюжету нужно искать не в немецкой литературе (связь между Бюргером и Шиллером неочевидна), а в русской. В начале XIX века зарождался русский ампир, и интерес к классическим сюжетам и образам окрашивался в патриотические тона. Ранняя «Кассандра», конечно, прочитывалась в элегическом ключе. Но «Ахилл», баллада, тоже граничащая с элегией, в 1814 году воспринималась на фоне «Певца во стане русских воинов», и шатры в «стане Атрида» становились почти неотличимы от шатров «во стане русских воинов». Элегические элементы в «Ахилле» обретали иной жанровый подтекст, расширяя семантический потенциал баллады. Другая «античная» баллада, «Кассандра» не обладала такой способностью к расширению контекста. «Ахилл» задуман в 1812, закончен в 1814 году. Следует заметить, что «античные» баллады гораздо ближе к элегии, чем «русские»: они монологичны и почти лишены эпического сюжета («элегии в декорациях», по определению М. Л. Гаспарова Гаспаров М.Л. Славянский стих: Лингвистика и структура стиха. М., 2004. С.43.). После баллад 1808-1810 годов в развитии жанра наступает некоторый перерыв, обусловленный внешними событиями в том числе: Жуковский занят журнальной работой, потом, после неудачного сватовства к Маше Протасовой, он вступает в ополчение. Возвращение к балладе происходит в 1812 году и обозначается публикацией «Светланы» в первом номере «Вестника Европы». В течение года создаются баллады «Ивиковы журавли» и «Адельстан». В октябре-ноябре 1814 написаны «Варвик», «Алина и Альсим», «Эльвина и Эдвин», «Эолова арфа», «Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем…», закончен «Ахилл» и задумано продолжение «Двенадцати спящих дев».
   А. С. Янушкевич, описывая баллады 1808-1814 годов как «комплекс», сделал акцент на их «системности», обусловленной сюжетной спецификой. Действительно, при изучении балладных текстов Жуковского сюжетный аспект наиболее показателен — особенно если фоном для баллады выступает его лирика 1800-х годов. Мы хотим обратить внимание на различия баллад между собой, то есть описать не объединяющие их признаки, а те тенденции, которые свидетельствуют о движении баллады в творческой системе Жуковского.
   Обращение Жуковского к балладе происходит на фоне уже существующей традиции. Но она слишком слаба, неразвита, чтобы ограничить поиски поэта рамками уже существующих жанровых решений. Жуковский воспринимает балладу как жанр, обладающий высоким потенциалом развития. Поэтому, начав с переложения, он сразу начинает оригинальную балладу, заимствуя для нее только сюжетную канву, — сам сюжет, благодаря введению темы сна, кардинально меняется. Изменение, которое введено Жуковским, обычно описывается исследователями как «смягчение»: балладные ужасы оказываются сном. Но, согласно нашему представлению, снятие драматизма можно расценить как игру с читательскими ожиданиями, в которую входит элемент иронии по отношению к жанру и к автору. Соотнесение «Людмилы» и «Светланы» как бы обнажает механизм построения балладного сюжета, и возможно, что это раскрытие входило в авторский замысел.
   Баллады приносят Жуковскому успех у читателей. Сам жанр начинает устойчиво связываться с именем поэта; уже в 1812 году Батюшков в послании именует Жуковского «балладником». Полемика о балладе начнется среди русских литераторов позже. Жуковский закрепляет свое место на российском Парнасе благодаря «находке» нового актуального жанра. Все балладные опыты других авторов будут оцениваться на фоне баллад Жуковского.
   Б.В.Томашевский писал: «Жуковский ввел балладную строфу, являющуюся видоизменением немецкой балладной строфы. Балладная строфа построена главным образом на трехсложных размерах» Томашевский Б.В. Стилистика и стихосложение. Л., 1959. С. 469.. Примером такой трехсложной баллад ной строфы можно выбрать амфибрахий. Если трехсложник – самый балладный размер, то амфибрахий – самый балладный трехсложник, раскатистый, торжественный, грозный, но не угрожающий.
   В балладе «Замок Смальгольм или Иванов вечер» использовано чередование 3-х и 4-хстопного анапеста, но этот ритм остается переводным. Впервые Жуковский познакомил русского читателя с этим ритмом еще в 1810х годах.
   А.И. Журавлева замечает: «по Шиллеру и Жуковскому, человек достигает согласия с силами божества, природы, с силами собственной своей судьбы именно через культуру и цивилизацию: «В союз человек с человеком вступил/И жизни познал благородство». Амфибрахий звучит гимном этому согласию.
   Лучшие баллады Жуковского едва ли покажутся шаблонными или забавными даже в наше время. В русской поэзии – это ясно звучащий голос рока» Журавлева. А.И. «Последний поэт» Баратынского//Проблемы теории и истории литературы: сборник статей, посвященный памяти проф. А.Н.Соколова. С. 137..
   Принципы резких изменений в повествовательном или отрицательном развертывании лирической темы определяли композицию баллад Жуковского с их ярко выраженными «интригующими» замедлениями, неожиданными поворотами и контрастными переходами. Постараемся показать основные особенности балладной композиции на примере двух наиболее известных и характерных для Жуковского произведений – «Людмила» и «Светлана». В основе баллад – последовательно развертывающееся повествование: экспозиция, ожидание жениха, явление призрака, стремительная езда, разочарования, приключения и т.д.
   Исследователь языка Жуковского, В.В. Одинцов отметил, что баллады насквозь эмоциональны, они построены на единой эмоциональной мелодии. И дело не только в открытом проявлении и выявлении эмоции: перенесенные сюда прямо из лирики обращения автора к читателю или героям: «Где ж, Людмила, твой герой? Где твоя, Людмила, радость?» (Людмила); «Ах! Светлана, что с тобой? В чью зашла обитель?» (Светлана). Или восклицания-обращения героинь к отсутствующим женихам: «Где ты, милый? Что с тобою?» (Людмила); «Где, в какой ты стороне? Где твоя обитель?» (Светлана).
   Факт изображается так, как будто он непосредственно переживается персонажем (автор с позиций повествователя переходит на точку зрения непосредственного наблюдателя). Характерным симптомом (или сигналом) этого перехода стало слово «Вот», наречие, вводящее более или менее развернутое изображение предмета, действия. Ср. в «Людмиле»:
   Вот уж солнце за горами;
   Вот усыпала звездами
   Ночь спокойный свод небес…
   Вот и месяц величавой
   Встал над тихою дубравой…
   Вот повеял от долины
   Перелетный ветерок…
   Ср. в той же функции – восклицание чу!
   Чу! в лесу потрясся лист.
   Чу! в глуши раздался свист…
   Аналогичные формы в «Светлане»:
   Вот в светлице стол накрыт…
   Вот красавица одна…
   Вот в сторонке божий храм…
   Вот примчалися…
   Так создавалось впечатление непосредственного восприятия и переживания происходящего Одинцов В.В. Об изобразительном синтаксисе Жуковского//Русская речь. 1983, № 1. С. 18-19. .

8. 1. Общая характеристика русской литературы первой трети XIX века. Историческое своеобразие эпохи2. Основные литературные направления эпохи (первая треть 19 века) и их эстетика3. Черты и особенности русского романтизма. Психологический, гражданский и философский романтизм4. Литературные движения первой трети XIX века. Литературная борьба и литературная критика. Образование литературных обществ и их эстетика5. Периодизация русской литературы первой трети XIX века. Характеристика этапов6. Проблема романтического героя. Основные мотивы романтизма7. Формирование русской литературной критики. Термин «народность» в эстетике русского романтизма. Формирование реалистической и философской критики8. Становление романтизма в поэзии В. А. Жуковского. Жанровое своеобразие творчества Жуковского. Отражений событий 1812 года («Певец во стане русских воинов»)9. Жанр баллады в творчестве В. А. Жуковского. Спор о жанре баллады внутри романтического направления10. Становление реализма в русской литературе. Реализм как литературное направление И 11. Реализм как художественный метод. Проблемы идеала и действительности, человека и среды, субъективного и объективного11. Творчество И. А. Крылова первой трети XIX века. Новаторство Крылова-баснописца. Жанровые особенности басен. Драматургическое начало12. Русская романтическая поэма. Структурные и жанровые особенности. Козлов «Чернец», Рылеев «Войнаровский», Баратынский «Эда»13. Гражданская лирика поэтов декабристов. Жанр романтической поэмы (В. Ф. Раевский, Ф. Н. Глинка, В. К. Кюхельбекер,П. А. Катенин)14. Основные мотивы поэзии К. Н. Батюшкова. Романтические черты в творчестве поэта15. Эстетическая позиция А. С. Грибоедова. Творческая история и жанровая многоплановость комедии «Горе от ума»16. Особенности композиции и конфликта в комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума». Система образов. Принципы изображения характеров17. Личность и творческий путь А. С. Пушкина. Периодизация творчества. Романтический и реалистический этапы. Краткая характеристика периодов18. Композиция и стиль южных поэм А. С. Пушкина19. Ранняя лирика А. С. Пушкина. Политическая поэзия петербургского периода. Синтез идей психологического и гражданского романтизма20. Элементы классицизма, черты реализма, романтические мотивы в комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума»21. Поэма А. С. Пушкина «Руслан и Людмила». Жанровая структура. Особенности языка. Фольклорные традиции22. Победа реализма в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов». Проблематика, идейная структура, композиция, стиль, значение финала23. Творческая история и жанровая природа романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»24. Лирика А. С. Пушкина после поражения декабрьского восстания. Тема декабристов, тема поэта и толпы. Любовная лирика25. Особенности композиции и проблематика романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Образы героев. Образ автора26. «Повести Белкина» А. С. Пушкина как начало русской реалистической прозы. Идейно-художественное единство повестей цикла27. Тема «маленького человека» в прозе А. С. Пушкина28. Проблема крестьянского восстания в творчестве А. С. Пушкина («Дубровский», «Капитанская дочка»). Образ Пугачева29. Творческая история, композиция, проблематика повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка». Образная структура30. «Маленькие трагедии» А. С. Пушкина. Проблематика. Художественное своеобразие31. Проблема индивидуализма в «Пиковой даме» Пушкина. Образ Германа32. Проблема личности и государства в поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». Противоречивость оценки фигуры Петра в поэмах «Медный всадник» и «Полтава»

9. В. А. Жуковский познакомил русского читателя с одним из наиболее любимых жанров западноевропейских романтиков — балладой. И хотя жанр баллады появился в русской литературе задолго до Жуковского, но именно он придал ему поэтическую прелесть и сделал популярным. Болеее того, он срастил поэтику жанра баллады с эстетикой романтизма, и в результате жанр баллады превратился в характернейший знак романтизма.
   Что же такое баллада? И почему именно этот жанр привлекал Жуковского? Баллада — это краткий стихотворный рассказ преимущественно героико-историческо-го или фантастического характера. Изложение ярко выраженного сюжета в балладе лирически окрашено. Жуковский написал 39 баллад, из них только пять — оригинальные, остальные — переводы и переложения.
   Начало XIX века. Жуковский разочарован в жизни, его душа страдает от несбывшегося счастья с любимой девушкой, с ранних лет он постоянно чувствует горечь социального неравенства. С социальными вопросами он сталкивается постоянно. Это декабристское движение, которое он вынужден воспринимать с двух точек зрения: и как друг многих декабристов и лиц из их окружения, и как придворный человек, близкий к царской семье. Все это и побудило Жуковского встать на путь этического решения острых проблем. С самого начала своего балладного творчества Жуковский боролся за нравственно чистую личность.
   Основная тема его баллад — преступление и наказание, добро и зло. Постоянный герой баллад — сильная личность, сбросившая с себя нравственные ограничения и выполняющая личную волю, направленную на достижение сугубо эгоистической цели. Вспомним балладу «Вар-вик» — оригинальный перевод одноимённой баллады Саути. Варвик захватил престол, погубив своего племянника, законного престолонаследника. И все потому, что Варвик хочет царствовать.
   По убеждению Жуковского, преступление вызвано индивидуалистическими страстями: честолюбием, жадностью, ревностью, эгоистическим самоутверждением. Человек не сумел обуздать себя, поддался страстям, и его нравственное сознание оказалось ослабленным. Под влиянием страстей человек забывает свой нравственный долг. Но главное в балладах — все же не акт преступления, а его последствия — наказание человека. Преступника в балладах Жуковского наказывают, как правило, не люди. Наказание приходит от совести человека. Так, в балладе «Замок Смальгольм» убийцу барона и его жену никто не наказывал, они добровольно уходят в монастыри, потому что совесть мучает их. Но и монастырская жизнь не приносит им нравственного облегчения и утешения: жена грустит, не мил ей белый свет, а барон «дичится людей и молчит». Совершив преступление, они сами лишают себя счастья и радостей жизни.
   Но даже когда в преступнике не просыпается совесть, наказание к нему все равно приходит. Согласно Жуковскому, оно идет как бы из самой глубины жизни. Совесть молчит у жадного епископа Гаттона, который сжег сарай с голодными бедняками и с циничным удовлетворением думал о том, что избавил голодный край от жадных мышей (баллада «Божий суд над епископом»).
   Природа в балладах Жуковского справедлива, и она сама берет на себя функцию мести — за преступление: река Авон, в которой был потоплен маленький престолонаследник, вышла из своих берегов, разлилась, и в яростных волнах потонул преступный Варвик. Мыши начали войну против епископа Гаттона и загрызли его.
   В балладном мире природа не хочет вбирать в себя зло, сохранять его, она уничтожает его, уносит навсегда из мира бытия. Балладный мир Жуковского утверждал: в жизни часто совершается поединок добра и зла. В конечном счете всегда побеждает добро, высокое нравственное начало.
   Добро у Жуковского — это справедливое возмездие. Поэт свято верит, что порочный поступок будет обязательно наказан. И главное в балладах Жуковского состоит в торжестве нравственного закона.
   Особое место среди произведений Жуковского занимают баллады, посвящённые любви: «Людмила», «Светлана», «Эолова арфа» и другие. Главное здесь для поэта— успокоить, наставить на путь истинный влюблённого человека, пережившего трагедию в любви. Жуковский и здесь требует обуздания эгоистических желаний и страстей.
   Его несчастная Людмила жестоко осуждена потому, что предается страсти, желанию быть во что бы то ни стало счастливой со своим милым. Любовная страсть и горечь утраты жениха так ослепляют её, что она забывает о нравственных обязанностях по отношению к другим людям. Жуковский романтическими средствами стремится доказать, как неразумно и даже опасно для человека это эгоистичное желание собственного счастья вопреки всему:
   «…Гроб, откройся; полно жить;
   Дважды сердцу не любить».
   Так восклицает обезумевшая от горя Людмила. Гроб открывается, и мертвец принимает Людмилу в свои объятия. Ужас героини страшен: каменеют, меркнут очи, кровь холодеет. И уже невозможно вернуть себе жизнь, так неразумно ею отвергнутую. Но страшная баллада Жуковского жизнелюбива. Поэт отдает предпочтение реальной жизни, несмотря на то что она посылает человеку суровые испытания.
   Баллада «Светлана» по сюжету близка «Людмиле», но и глубоко отлична. Эта баллада — свободное переложение баллады немецкого поэта Г. А. Бюргера «Ленора». В ней повествуется о том, как девушка гадает о женихе: тот уехал далеко и долго не шлет вестей. И вдруг он является в очаровательном сне, навеянном гаданием. Милый зовет невесту венчаться, они скачут сквозь вьюгу на бешеных конях. Но жених неожиданно оборачивается мертвецом и едва не утаскивает невесту в могилу. Однако все заканчивается хорошо: наступает пробуждение, жених появляется наяву, живой, и совершается желанное, радостное венчание. Жуковский далеко уходит от оригинала, внося в балладу национальный русский колорит: он включает описание гаданий в «крещенский вечерок», примет и обычаев:
   Раз в крещенский вечерок
   Девушки гадали:
   За ворота башмачок,
   Сняв с ноги, бросали;
   Снег пололи; под окном
   Слушали; кормили
   Счётным курицу зерном;
   Ярый воск топили;
   В чашу с чистою водой
   Клали перстень золотой,
   Серьги изумрудны;
   Расстилали белый плат,
   И над чашей пели в лад
   Песенки подблюдны.
   Поэт воспроизводит привлекательный и изящный девичий мир, в котором значимы и башмачок, и серьги изумрудны, и перстень золотой.
   Баллада не только рассказала об эпизоде из жизни юного существа, но представила её внутренний мир. Вся баллада полна жизни, движения и внутреннего, и внешнего, какой-то девичьей суеты. Душевный мир Светланы также полон движений. Она то отказывается от крещенских игр, то соглашается присоединиться к гадающим; она и боится, и надеется получить желанную весть, и во сне её одолевают те же чувства: страх, надежда, тревога, доверие к жениху. Её чувства предельно напряжены, ощущения обострены, сердце на все отзывается. Баллада написана в стремительном ритме: балладные кони мчатся, девушка с женихом мчится на них, и сердце её разрывается.
   Интересна в балладе «Светлана» и цветовая гамма. Белым цветом пронизан весь текст: это прежде всего снег, образ которого возникает сразу же, с первых строк, снег, который снится Светлане, вьюга над санями, метелица кругом. Далее — это белый платок, используемый во время гадания, стол, покрытый белой скатертью, белоснежная голубка и даже снежное полотно, которым накрыт мертвец. Белый цвет ассоциируется с именем героини: Светлана, светлая, а по-народному — свет белый. У Жуковского здесь белый цвет, несомненно, символ чистоты и непорочности.
   Второй контрастный цвет в балладе не чёрный, а скорее, тёмный: темно в зеркале, темна даль дороги, по которой мчатся кони. Чёрный цвет страшной балладной ночи, ночи преступлений и наказаний, в этой балладе смягчен, высветлен.
   Таким образом, белый снег, тёмная ночь и яркие точки огоньков свечей или глаз — вот своеобразный романтический фон в балладе «Светлана».
   И все-таки очарование баллады в образе юной влюблённой Светланы. Её страхи рассеялись, она ни в чём не повинна. Но поэт, верный своим этическим принципам, предупредил юное существо о пороке самолюбия. Вера в провидение оборачивается верой в жизнь:
   Улыбнись, моя краса,
   На мою балладу;
   В ней большие чудеса,
   Очень мало складу.
   Вот баллады толк моей:
   «Лучший друг нам в жизни сей —
   Вера в провиденье.
   Благ зиждителя закон:
   Здесь несчастье — лживый сон;
   Счастье — пробужденье».
   Итак, на примере лучших и главных баллад В. А. Жуковского мы пытались разобрать основные принципы жанра баллады. Надо сказать, что и после Жуковского к этому жанру активно обращались русские писатели: это и А. С. Пушкин «Песнь о вещем Олеге» (1822), и М. Ю. Лермонтов «Воздушный корабль» (1828), «Русалка» (1836), и А. Толстой «Василий Шибанов» (1840).
   Со временем жанр оброс штампами, что и вызвало к жизни многочисленные пародии: «Немецкая баллада» Козьмы Пруткова (1854) — пародия на балладу Шиллера в переводе Жуковского «Рыцарь Тогенбург». В 1886 году несколько пародий-баллад написал Вл. Соловьев: «Видение», «Таинственный пономарь».

10. Страницы: [1] 2 (сочинение разбито на страницы)
    В. А. Жуковский познакомил русского читателя с одним из наиболее любимых жанров западноевропейских романтиков — балладой. И хотя жанр баллады появился в русской литературе задолго до Жуковского, но именно он придал ему поэтическую прелесть и сделал популярным. Болеее того, он срастил поэтику жанра баллады с эстетикой романтизма, и в результате жанр баллады превратился в характернейший знак романтизма.
    Что же такое баллада? И почему именно этот жанр привлекал Жуковского? Баллада — это краткий стихотворный рассказ преимущественно героико-историческо-го или фантастического характера. Изложение ярко выраженного сюжета в балладе лирически окрашено. Жуковский написал 39 баллад, из них только пять — оригинальные, остальные — переводы и переложения.
    Начало XIX века. Жуковский разочарован в жизни, его душа страдает от несбывшегося счастья с любимой девушкой, с ранних лет он постоянно чувствует горечь социального неравенства. С социальными вопросами он сталкивается постоянно. Это декабристское движение, которое он вынужден воспринимать с двух точек зрения: и как друг многих декабристов и лиц из их окружения, и как придворный человек, близкий к царской семье. Все это и побудило Жуковского встать на путь этического решения острых проблем. С самого начала своего балладного творчества Жуковский боролся за нравственно чистую личность.
    Основная тема его баллад — преступление и наказание, добро и зло. Постоянный герой баллад — сильная личность, сбросившая с себя нравственные ограничения и выполняющая личную волю, направленную на достижение сугубо эгоистической цели. Вспомним балладу «Вар-вик» — оригинальный перевод одноимённой баллады Саути. Варвик захватил престол, погубив своего племянника, законного престолонаследника. И все потому, что Варвик хочет царствовать.
    По убеждению Жуковского, преступление вызвано индивидуалистическими страстями: честолюбием, жадностью, ревностью, эгоистическим самоутверждением. Человек не сумел обуздать себя, поддался страстям, и его нравственное сознание оказалось ослабленным. Под влиянием страстей человек забывает свой нравственный долг. Но главное в балладах — все же не акт преступления, а его последствия — наказание человека. Преступника в балладах Жуковского наказывают, как правило, не люди. Наказание приходит от совести человека. Так, в балладе «Замок Смальгольм» убийцу барона и его жену никто не наказывал, они добровольно уходят в монастыри, потому что совесть мучает их. Но и монастырская жизнь не приносит им нравственного облегчения и утешения: жена грустит, не мил ей белый свет, а барон «дичится людей и молчит». Совершив преступление, они сами лишают себя счастья и радостей жизни.
    Но даже когда в преступнике не просыпается совесть, наказание к нему все равно приходит. Согласно Жуковскому, оно идет как бы из самой глубины жизни. Совесть молчит у жадного епископа Гаттона, который сжег сарай с голодными бедняками и с циничным удовлетворением думал о том, что избавил голодный край от жадных мышей (баллада «Божий суд над епископом»).
    Природа в балладах Жуковского справедлива, и она сама берет на себя функцию мести — за преступление: река Авон, в которой был потоплен маленький престолонаследник, вышла из своих берегов, разлилась, и в яростных волнах потонул преступный Варвик. Мыши начали войну против епископа Гаттона и загрызли его.
    В балладном мире природа не хочет вбирать в себя зло, сохранять его, она уничтожает его, уносит навсегда из мира бытия. Балладный мир Жуковского утверждал: в жизни часто совершается поединок добра и зла. В конечном счете всегда побеждает добро, высокое нравственное начало.
    Добро у Жуковского — это справедливое возмездие. Поэт свято верит, что порочный поступок будет обязательно наказан. И главное в балладах Жуковского состоит в торжестве нравственного закона.
    Особое место среди произведений Жуковского занимают баллады, посвящённые любви: «Людмила», «Светлана», «Эолова арфа» и другие. Главное здесь для поэта— успокоить, наставить на путь истинный влюблённого человека, пережившего трагедию в любви. Жуковский и здесь требует обуздания эгоистических желаний и страстей.
    Страницы: [1] 2 (сочинение разбито на страницы)

11. В. А. Жуковский познакомил русского читателя с одним из наиболее любимых жанров западноевропейских романтиков — балладой. И хотя жанр баллады появился в русской литературе задолго до Жуковского, но именно он придал ему поэтическую прелесть и сделал популярным. Болеее того, он срастил поэтику жанра баллады с эстетикой романтизма, и в результате жанр баллады превратился в характернейший знак романтизма. Что же такое баллада? И почему именно этот жанр привлекал Жуковского? Баллада — это краткий стихотворный рассказ преимущественно героико-исторического или фантастического характера. Изложение ярко выраженного сюжета в балладе лирически окрашено. Жуковский написал 39 баллад, из них только пять — оригинальные, остальные — переводы и переложения.
    Начало XIX века. Жуковский разочарован в жизни, его душа страдает от несбывшегося счастья с любимой девушкой, с ранних лет он постоянно чувствует горечь социального неравенства. С социальными вопросами он сталкивается постоянно. Это декабристское движение, которое он вынужден воспринимать с двух точек зрения: и как друг многих декабристов и лиц из их окружения, и как придворный человек, близкий к царской семье. Все это и побудило Жуковского встать на путь этического решения острых проблем. С самого начала своего балладного творчества Жуковский боролся за нравственно чистую личность.
    Основная тема его баллад — преступление и наказание, добро и зло. Постоянный герой баллад — сильная личность, сбросившая с себя нравственные ограничения и выполняющая личную волю, направленную на достижение сугубо эгоистической ^ели. Вспомним балладу «Варвик» — оригинальный перевод одноименной баллады Сау-ти. Варвик захватил престол, погубив своего племянника, законного престолонаследника. И все потому, что Варвик хочет царствовать.
    По убеждению Жуковского, преступление вызвано индивидуалистическими страстями: честолюбием, жадностью, ревностью, эгоистическим самоутверждением. Человек не сумел обуздать себя, поддался страстям, и его нравственное сознание оказалось ослабленным. Под влиянием страстей человек забывает свой нравственный долг. Но главное в балладах — все же не акт преступления, а его последствия — наказание человека. Преступника в балладах Жуковского наказывают, как правило, не люди. Наказание приходит от совести человека. Так, в балладе «Замок Смальгольм» убийцу барона и его жену никто не наказывал, они добровольно уходят в монастыри, потому что совесть мучает их. Но и монастырская жизнь не приносит им нравственного облегчения и утешения: жена грустит, не мил ей белый свет, а барон «дичится людей и молчит». Совершив преступление, они сами лишают себя счастья и радостей жизни.
    Но даже когда в преступнике не просыпается совесть, наказание к нему все равно приходит. Согласно Жуковскому, оно идет как бы из самой глубины жизни. Совесть молчит у жадного епископа Гаттона, который сжег сарай с голодными бедняками и с циничным удовлетворением думал о том, что избавил голодный край от жадных мышей (баллада «Божий суд над епископом»).
    Природа в балладах Жуковского справедлива, и она сама берет на себя функцию мести-—за преступление: река Авон, в которой был потоплен маленький престолонаследник, вышла из своих берегов, разлилась, и в яростных волнах потонул преступный Варвик. Мыши начали- войну против епископа Гаттона и загрызли его.,
    В балладном мире природа не хочет вбирать в себя зло, сохранять его, она уничтожает его, уносит навсегда из мира бытия. Балладный мир Жуковского утверждая: в жизни часто совершается поединок добра и зла. В конечном счете, всегда побеждает добро, высокое нравственное начале), это справедливое возмездие. Поэт свято верит, что порочный поступок будет обязательно наказан. И главное в балладах Жуковского состоит в торжестве нравственного закона.
    Особое место среди произведений Жуковского занимают баллады, посвященные любви: «Людмила», «Светлана», «Эолова арфа» и другие. Главное здесь для поэта — успокоить, наставить на путь истинный влюбленного человека, пережившего трагедию в любви. Жуковский и здесь требует обуздания эгоистических желаний и страстей.
    ?го несчастная Людмила жестоко осуждена потому, что предается страсти, желанию быть во что бы то ни стало счастливой со своим милым. Любовная страсть и горечь утраты жениха так ослепляют ее, что она забывает о нравственных обязанностях по отношению к другим людям. Жуковский романтическими средствами стремится доказать, как неразумно и даже опасно для человека это эгоистичное желание собственного счастья вопреки всему:
    Гроб, откройся;
    полно жить;
    Дважды сердцу
    не любить.
    Так восклицает обезумевшая от горя Людмила. Гроб открывается, и мертвец принимает Людмилу в свои объятия. Ужас героини страшен: каменеют, меркнут очи, кровь холодеет. И уже невозможно вернуть себе жизнь, так неразумно ею отвергнутую. Но страшная баллада Жуковского жизнелюбива. Поэт отдает предпочтение реальной жизни, несмотря на то что она посылает человеку суровые испытания.
    Баллада «Светлана» по сюжету близка «Людмиле», но и глубоко отлична. Эта баллада — свободное переложение баллады немецкого поэта Г. А. Бюргера «Ленора». В ней повествуется о том, как девушка гадает о женихе: тот уехал далеко и долго не шлет вестей. И вдруг он является в очаровательном сне, навеянном гаданием. Милый зовет невесту венчаться, они скачут сквозь вьюгу на бешеных конях. Но жених неожиданно оборачивается мертвецом и едва не утаскивает невесту в могилу. Однако все заканчивается хорошо: наступает пробуждение, жених появляется наяву, живой, и совершается желанное, радостное венчание. Жуковский далеко уходит от оригинала, внося в балладу национальный русский колорит: он включает описание гаданий в «крещенский вечерок», примет и обычаев:
    Раз в крещенский вечерок
    Девушки гадали:
    За ворота башмачок.
    Сняв с ноги, бросали,
    Снег пололи, под окном
    Слушали, кормили
    Счетным курицу зерном,
    Ярый воск топили,
    В чашу с чистою водой
    Клали перстень золотой,
    Серьги изумрудны,
    Расстилали белый плат
    И над чашей пели в лад
    Песенки подблюдны.
    Поэт воспроизводит привлекательный и изящный девичий мир, в котором значимы и башмачок, и серьги изумрудны, и перстень золотой. Баллада не только рассказала об эпизоде из жизни юного существа, но представила ее внутренний мир. Вся баллада полна жизни, движения и внутреннего, и внешнего, какой-то девичьей суеты. Душевный мир Светланы также полон движений. Она то отказывается от крещенских игр, то соглашается присоединиться к гадающим; она и боится, и надеется получить- желанную весть, и во сне ее одолевают те же чувства: страх, надежда, тревога, доверие..к жениху. Ее чувства предельно напряжены, ощущения обострены, сердце на все, отзывается. Баллада написана в стремительном ритме: балладные кони мчатся, девушка с женихом мчится на них, и сердце ее разрывается.
    Интересна в балладе «Светлана» и цветовая гамма. Белым цветом пронизан весь текст: это прежде всего снег, образ которого возникает сразу же, с первых строк, снег, который снится Светлане, вьюга над санями, метелица кругом. Далее — это белый платок, используемый во время гадания, стол, покрытый белой скатертью, белоснежная голубка и даже снежное полотно, которым накрыт мертвец. Белый цвет ассоциируется с именем героини: Светлана, светлая, а: пй-нвродному — свет белый. У Жуковского здесь белый цвет, несомненно, символ чистоты и непорочности.
    Второй контрастный цвет в балладе не черный, а скорее темный: темно в зеркале, темна даль дороги, по которой мчатся кони. Черный цвет страшной балладной ночи, ночи преступлений и наказаний, в этой балладе смягчен, высветлен.
    Таким образом, белый снег, темная ночь и яркие точки огоньков свечей или глаз — вот своеобразный романтический фон в балладе «Светлана». И все-таки очарование баллады в образе юной влюбленной Светланы. Ее страхи рассеялись, она ни в чем не повинна. Но поэт верный своим этическим принципам, предупредил юное существо о пороке самолюбия. Вера в провидение оборачивается верой в жизнь:
    Улыбнись, моя краса,
    На мою балладу,
    В ней большие чудеса,
    Очень мало складу.
    Вот баллады толк моей:
    «Лучший друг нам в жизни сей —
    Благ зиждителя затон:
    Здесь несчастье — лживый сон;
    Счастье — пробуждвнье».
    Итак, на примере лучших и главных баллад В. А. Жуковского мы пытались разобрать основные принципы жанра баллады, Надо сказать, что и,после Жуковского к этому жанру активно обращались русские писатели: это и А. С. Пушкин «Песнь о вещем Олеге» (1822), и М. Ю. Лермонтов «Воздушный корабль» (1828), «Русалка» (1836), и А. Толстой «Василий Шибанем» (1840).
    Со временем жанр оброс штампами, что и вызвало к жизни многочисленные пародии: «Немецкая баллада» Козьмы Пруткова (1854) — пародия на балладу Шиллера в переводе Жуковского «Рыцарь Тогенвург». В 1886 году несколько пародий-баллад написал Вл. Соловьев: «Видение», «Таинственный пономарь».

12. Название: Особенности жанра баллады в творчестве Василия Жуковского
    Раздел: Сочинения по литературе и русскому языку
    Тип: сочинение
    В. А. Жуковский познакомил русского читателя с одним из наиболее любимых жанров западноевропейских романтиков — балладой. И хотя жанр баллады появился в русской литературе задолго до Жуковского, но именно он придал ему поэтическую прелесть и сделал популярным. Более того, он срастил поэтику жанра баллады с эстетикой романтизма, и в результате жанр баллады превратился в характернейший знак романтизма.
    Что же такое баллада? И почему именно этот жанр привлекал Жуковского? Баллада — это краткий стихотворный рассказ преимущественно героико-исторического или фантастического характера. Изложение ярко выраженного сюжета в балладе лирически окрашено. Жуковский написал 39 баллад, из них только пять — оригинальные, остальные — переводы и переложения.
    Начало XIX века. Жуковский разочарован в жизни, его душа страдает от несбывшегося счастья с любимой девушкой, с ранних лет он постоянно чувствует горечь социального неравенства. С социальными вопросами он сталкивается постоянно. Это декабристское движение, которое он вынужден воспринимать с двух точек зрения: и как друг многих декабристов и лиц из их окружения, и как придворный человек, близкий к царской семье. Все это и побудило Жуковского встать на путь этического решения острых проблем. С самого начала своего балладного творчества Жуковский боролся за нравственно чистую личность.
    Основная тема его баллад — преступление и наказание, добро и зло. Постоянный герой баллад — сильная личность, сбросившая с себя нравственные ограничения и выполняющая личную волю, направленную на достижение сугубо эгоистической цели. Вспомним балладу «Варвик» — оригинальный перевод одноименной баллады Саути. Варвик захватил престол, погубив своего племянника, законного престолонаследника. И все потому, что Варвик хочет царствовать.
    По убеждению Жуковского, преступление вызвано индивидуалистическими страстями: честолюбием, жадностью, ревностью, эгоистическим самоутверждением. Человек не сумел обуздать себя, поддался страстям, и его нравственное сознание оказалось ослабленным. Под влиянием страстей человек забывает свой нравственный долг. Но главное в балладах — все же не акт преступления, а его последствия — наказание человека. Преступника в балладах Жуковского наказывают, как правило, не люди. Наказание приходит от совести человека. Так, в балладе «Замок Смальгольм» убийцу барона и его жену никто не наказывал, они добровольно уходят в монастыри, потому что совесть мучает их. Но и монастырская жизнь не приносит им нравственного облегчения и утешения: жена грустит, не мил ей белый свет, а барон «дичится людей и молчит». Совершив преступление, они сами лишают себя счастья и радостей жизни.
    Но даже когда в преступнике не просыпается совесть, наказание к нему все равно приходит. Согласно Жуковскому, оно идет как бы из самой глубины жизни. Совесть молчит у жадного епископа Гаттона, который сжег сарай с голодными бедняками и с циничным удовлетворением думал о том, что избавил голодный край от жадных мышей (баллада «Божий суд над епископом»).
    Природа в балладах Жуковского справедлива, и она сама берет на себя функцию мести — за преступление: река Авон, в которой был потоплен маленький престолонаследник, вышла из своих берегов, разлилась, и в яростных волнах потонул преступный Варвик. Мыши начали войну против епископа Гаттона и загрызли его.
    В балладном мире природа не хочет вбирать в себя зло, сохранять его, она уничтожает его, уносит навсегда из мира бытия. Балладный мир Жуковского утверждал: в жизни часто совершается поединок добра и зла. В конечном счете всегда побеждает добро, высокое нравственное начало. Добро у Жуковского — это справедливое возмездие. Поэт свято верит, что порочный поступок будет обязательно наказан. И главное в балладах Жуковского состоит в торжестве нравственного закона.
    Особое место среди произведений Жуковского занимают баллады, посвященные любви: «Людмила», «Светлана», «Эолова арфа» и другие. Главное здесь для поэта — успокоить, наставить на путь истинный влюбленного человека, пережившего трагедию в любви. Жуковский и здесь требует обуздания эгоистических желаний и страстей.
    Его несчастная Людмила жестоко осуждена потому, что предается страсти, желанию быть во что бы то ни стало счастливой со своим милым. Любовная страсть и горечь утраты жениха так ослепляют ее, что она забывает о нравственных обязанностях по отношению к другим людям. Жуковский романтическими средствами стремится доказать, как неразумно и даже опасно для человека это эгоистичное желание
    собственного счастья вопреки всему:
    Гроб, откройся; полно жить;
    Дважды сердцу не любить.
    Так восклицает обезумевшая от горя Людмила. Гроб открывается, и мертвец принимает Людмилу в свои объятия. Ужас героини страшен: каменеют, меркнут очи, кровь холодеет. И уже невозможно вернуть себе жизнь, так неразумно ею отвергнутую. Но страшная баллада Жуковского жизнелюбива. Поэт отдает предпочтение реальной жизни, несмотря на то что она посылает человеку суровые испытания.
    Баллада «Светлана» по сюжету близка «Людмиле», но и глубоко отлична. Эта баллада — свободное переложение баллады немецкого поэта Г. А. Бюргера «Ленора». В ней повествуется о том, как девушка гадает о женихе: тот уехал далеко и долго не шлет вестей. И вдруг он является в очаровательном сне, навеянном гаданием. Милый зовет невесту венчаться, они скачут сквозь вьюгу на бешеных конях. Но жених неожиданно оборачивается мертвецом и едва не утаскивает невесту в могилу. Однако все заканчивается хорошо: наступает пробуждение, жених появляется наяву, живой, и совершается желанное, радостное венчание. Жуковский далеко уходит от оригинала, внося в балладу национальный русский колорит: он включает описание гаданий в «крещенский вечерок», примет и обычаев:
    Раз в крещенский вечерок
    Девушки гадали:
    За ворота башмачок,
    Сняв с ноги, бросали,
    Снег пололи, под окном
    Слушали, кормили
    Счетным курицу зерном,
    Ярый воск топили,
    В чашу с чистою водой
    Клали перстень золотой.
    Серьги изумрудны,
    Расстилали белый плат
    И над чашей пели в лад
    Песенки подблюдны.
    Поэт воспроизводит привлекательный и изящный девичий мир, в котором значимы и башмачок, и серьги изумрудны, и перстень золотой.
    Баллада не только рассказала об эпизоде из жизни юного существа, но представила ее внутренний мир. Вся баллада полна жизни, движения и внутреннего, и внешнего, какой-то девичьей суеты. Душевный мир Светланы также полон движений. Она то отказывается от крещенских игр, то соглашается присоединиться к гадающим; она и боится, и надеется получить желанную весть, и во сне ее одолевают те же чувства: страх, надежда, тревога, доверие к жениху. Ее чувства предельно напряжены, ощущения обострены, сердце на все отзывается. Баллада написана в стремительном ритме: балладные кони мчатся, девушка с женихом мчится на них, и сердце ее разрывается.
    Интересна в балладе «Светлана» и цветовая гамма. Белым цветом пронизан весь текст: это прежде всего снег, образ которого возникает сразу же, с первых строк, снег, который снится Светлане, вьюга над санями, метелица кругом. Далее — это белый платок, используемый во время гадания, стол, покрытый белой скатертью, белоснежная голубка и даже снежное полотно, которым накрыт мертвец. Белый цвет ассоциируется с именем героини: Светлана, светлая, а по-народному — свет белый. У Жуковского здесь белый цвет, несомненно, символ чистоты и непорочности. Второй контрастный цвет в балладе не черный, а скорее, темный: темно в зеркале, темна даль дороги, по которой мчатся кони. Черный цвет страшной балладной ночи, ночи преступлений и наказаний, в этой балладе смягчен, высветлен.
    Таким образом, белый снег, темная ночь и яркие точки огоньков свечей или глаз — вот своеобразный романтический фон в балладе «Светлана».
    И все-таки очарование баллады в образе юной влюбленной Светланы. Ее страхи рассеялись, она ни в чем не повинна. Но поэт, верный своим этическим принципам, предупредил юное существо о пороке самолюбия. Вера в провидение оборачивается верой в жизнь:
    Улыбнись, моя краса,
    На мою балладу,
    В ней большие чудеса,
    Очень мало складу.
    Вот баллады толк моей:
    «Лучший друг нам в жизни сей —
    Благ зиждителя закон:
    Здесь несчастье — лживый сон;
    Счастье — пробужденье».
    Итак, на примере лучших и главных баллад В. А. Жуковского мы пытались разобрать основные принципы жанра баллады. Надо сказать, что и после Жуковского к этому жанру активно обращались русские писатели: это и А. С. Пушкин «Песнь о вещем Олеге» (1822), и М. Ю. Лермонтов «Воздушный корабль» (1828), «Русалка» (1836), и А. Толстой «Василий Шибанов» (1840).
    Со временем жанр оброс штампами, что и вызвало к жизни многочисленные пародии: «Немецкая баллада» Козьмы Пруткова (1854)— пародия на балладу Шиллера в переводе Жуковского «Рыцарь Тогенбург». В 1886 году несколько пародий-баллад написал Вл. Соловьев: «Видение», «Таинственный пономарь».
    ?