Радикальный поворот в творчестве Стругацких обозначился чуть раньше – в повести “Трудно быть богом” (1964), написанной в последний “оттепельный” год. История “прогрессора” Антона Руматы, засланного с коммунистической Земли на планету Арканар, несмотря на “средневековые”, “мушкетерские” и “шпионские” ассоциации, напоминала все же о сюжетах куда более близких и совсем не экзотических. Стругацкие рисовали общество, уверенно движущееся в сторону тоталитарного режима, одновременно похожего на нацизм и сталинизм; и средневековые декорации, в которых этот переворот совершался, могли обмануть разве что руководителей Руматы с коммунистической земли, уверенных в том, что, в соответствии с некой “базисной теорией” (прозрачный псевдоним марксизма), средневековье и фашизм несовместимы.
Однако конкретные детали арканарской истории и арканарского фашизма воспринимались как достаточно внятные и актуальные на исходе “оттепели” намеки на надвигающуюся опасность нового сталинизма – “серого слова и дела”. Причем, очень показательно, что Стругацкие акцентировали тот факт, что фашизм рождается из взаимного согласия между устремлениями закулисных безликих ничтожеств, “гениев посредственности”, и нравственной дикостью, ксенофобией и агрессивностью “широких народных масс”. Погромы и казни интеллектуалов-книжников, разгул стукачей и “штурмовиков”, уния между властями и криминальными “авторитетами”, а главное, тотальное озверение всех и вся – вот симптомы надвигающейся опасности. “Вчера на моей улице забили сапогами старика, узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потными звериными мордами…” “Люди это или не люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня. Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех, кого режут. Хладнокровие – вот, что самое страшное”. Эти и подобные пассажи, рассыпанные по страницам повести, переводили фантастический конфликт между “профессором”, посланцем высокоразвитой и гуманной цивилизации, с теми, кому он должен нести прогресс, в измерение социальное, а точнее, социально-культурное.
“Прогрессор” Румата становился под пером Стругацких парадигматической фигурой русского (и выжившего в Советской России) интеллигента, с одной стороны, по своим нравственно-культурным идеалам и принципам отличающегося от “народных масс”, как от инопланетян, а с другой стороны, наследующего традиции уважения к народу, бескорыстного служения ему и даже преклонения перед народом за его страдания. Экспериментально смоделированный тоталитаризм усугубляет отчуждение, и интеллигент становится “богом”, обладающим возможностями, далеко превосходящими уровень цивилизации, в которую он послан с благородной миссией. Но вот любовь и вера в народ, и шире: гуманистические идеалы – не выдерживают испытания экспериментальной ситуацией. Румата признается самому себе:
* “Что со мной произошло? Куда исчезло воспитанное и взлелеянное с детства уважение и доверие к себе подобным, к замечательному существу, называемому “человек”? А ведь мне уже ничто не поможет. Ведь я же их по-настоящему ненавижу и презираю… Не жалею, нет – ненавижу и презираю. Я могу сколько угодно оправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчас проскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но я теперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, враг моих друзей, враг того, что я считаю самым святым. И ненавижу я его не теоретически, не как “типичного представителя”, а его самого, его как личность. Ненавижу его слюнявую морду, вонь его немытого тела, его слепую веру, его злобу ко всему, что выходит за пределы половых отправлений и выпивки… Разве бог имеет право на какое-нибудь другое чувство, кроме жалости?”
Нет, Румата сердечно привязан к тем, кто вышел за пределы общей дикости: к чудакам-книжникам, тонкой и сердечной Кире, преданному и заботливому мальчику Уно, портосообразному барону Пампе. Но именно эти исключительные человеческие экземпляры первыми попадают под ножи “серых”, подравнивающие всех по своему недочеловеческому ранжиру. Эксперимент, поставленный Стругацкими, вовлекал в себя и читателей повести. Захваченные инерцией мушкетерско-шпионского дискурса, читатели не могли не чувствовать радостного удовлетворения в тот момент, когда доведенный до отчаяния Румата -принимался крошить своим волшебным мечом всех подряд, от грязных штурмовиков до их могущественных вождей. Но финал повести, когда Румата уже оказывался на Земле, среди близких и, главное,подобных ему людей, напоминал о том, что, совершая свой выбор, Румата перешагивал за какую-то существенную нравственную грань, и о том, что статус бога с разящим мечом в руке не всегда совместим со статусом человека:
* “Он протянул к ней огромные руки. Она робко потянулась к нему и тут же отпрянула. На пальцах у него… Но это была не кровь – просто сок земляники”.
Двусмысленность этого финала подчеркивала драматическую неразрешимость коллизии интеллигента-”профессора” и народа. Интересно, кстати, что сама идея “прогрессорства” впервые появляется в повести Стругацких “Полдень XXII век (Возвращение)” (1961), и в этой повести она еще представлена как всецело романтическая, однозначно благородная, хотя и трагическая, миссия. Темы, намеченные в “Трудно быть богом”, проходят через все последующее творчество Стругацких. В повестях “Обитаемый остров” (1969) и особенно в “Гадких лебедях”. Впервые опубликована в 1971-м году в Германии, в России – только в 1987-м году социальное отчуждение интеллигентов, загоняемых в гетто, приравниваемых к биологическим мутантам и, возможно, таковыми являющихся (в силу повышенной чувствительности к государственной лжи и насилию), интерпретировалось писателями как отчетливый симптом фашизации советского общества (условность декораций в той или другой повести не могла, конечно, скрыть подлинного объекта художественного анализа – советского “застойного” тоталитаризма).
Радикальный поворот в творчестве Стругацких обозначился чуть раньше – в повести “Трудно быть богом” (1964), написанной в последний “оттепельный” год. История “прогрессора” Антона Руматы, засланного с коммунистической Земли на планету Арканар, несмотря на “средневековые”, “мушкетерские” и “шпионские” ассоциации, напоминала все же о сюжетах куда более близких и совсем не экзотических. Стругацкие рисовали общество, уверенно движущееся в сторону тоталитарного режима, одновременно похожего на нацизм и сталинизм; и средневековые декорации, в которых этот переворот совершался, могли обмануть разве что руководителей Руматы с коммунистической земли, уверенных в том, что, в соответствии с некой “базисной теорией” (прозрачный псевдоним марксизма), средневековье и фашизм несовместимы.
Однако конкретные детали арканарской истории и арканарского фашизма воспринимались как достаточно внятные и актуальные на исходе “оттепели” намеки на надвигающуюся опасность нового сталинизма – “серого слова и дела”. Причем, очень показательно, что Стругацкие акцентировали тот факт, что фашизм рождается из взаимного согласия между устремлениями закулисных безликих ничтожеств, “гениев посредственности”, и нравственной дикостью, ксенофобией и агрессивностью “широких народных масс”. Погромы и казни интеллектуалов-книжников, разгул стукачей и “штурмовиков”, уния между властями и криминальными “авторитетами”, а главное, тотальное озверение всех и вся – вот симптомы надвигающейся опасности. “Вчера на моей улице забили сапогами старика, узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потными звериными мордами…” “Люди это или не люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня. Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех, кого режут. Хладнокровие – вот, что самое страшное”. Эти и подобные пассажи, рассыпанные по страницам повести, переводили фантастический конфликт между “профессором”, посланцем высокоразвитой и гуманной цивилизации, с теми, кому он должен нести прогресс, в измерение социальное, а точнее, социально-культурное.
“Прогрессор” Румата становился под пером Стругацких парадигматической фигурой русского (и выжившего в Советской России) интеллигента, с одной стороны, по своим нравственно-культурным идеалам и принципам отличающегося от “народных масс”, как от инопланетян, а с другой стороны, наследующего традиции уважения к народу, бескорыстного служения ему и даже преклонения перед народом за его страдания. Экспериментально смоделированный тоталитаризм усугубляет отчуждение, и интеллигент становится “богом”, обладающим возможностями, далеко превосходящими уровень цивилизации, в которую он послан с благородной миссией. Но вот любовь и вера в народ, и шире: гуманистические идеалы – не выдерживают испытания экспериментальной ситуацией. Румата признается самому себе:
* “Что со мной произошло? Куда исчезло воспитанное и взлелеянное с детства уважение и доверие к себе подобным, к замечательному существу, называемому “человек”? А ведь мне уже ничто не поможет. Ведь я же их по-настоящему ненавижу и презираю… Не жалею, нет – ненавижу и презираю. Я могу сколько угодно оправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчас проскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но я теперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, враг моих друзей, враг того, что я считаю самым святым. И ненавижу я его не теоретически, не как “типичного представителя”, а его самого, его как личность. Ненавижу его слюнявую морду, вонь его немытого тела, его слепую веру, его злобу ко всему, что выходит за пределы половых отправлений и выпивки… Разве бог имеет право на какое-нибудь другое чувство, кроме жалости?”
Нет, Румата сердечно привязан к тем, кто вышел за пределы общей дикости: к чудакам-книжникам, тонкой и сердечной Кире, преданному и заботливому мальчику Уно, портосообразному барону Пампе. Но именно эти исключительные человеческие экземпляры первыми попадают под ножи “серых”, подравнивающие всех по своему недочеловеческому ранжиру. Эксперимент, поставленный Стругацкими, вовлекал в себя и читателей повести. Захваченные инерцией мушкетерско-шпионского дискурса, читатели не могли не чувствовать радостного удовлетворения в тот момент, когда доведенный до отчаяния Румата -принимался крошить своим волшебным мечом всех подряд, от грязных штурмовиков до их могущественных вождей. Но финал повести, когда Румата уже оказывался на Земле, среди близких и, главное,подобных ему людей, напоминал о том, что, совершая свой выбор, Румата перешагивал за какую-то существенную нравственную грань, и о том, что статус бога с разящим мечом в руке не всегда совместим со статусом человека:
* “Он протянул к ней огромные руки. Она робко потянулась к нему и тут же отпрянула. На пальцах у него… Но это была не кровь – просто сок земляники”.
Двусмысленность этого финала подчеркивала драматическую неразрешимость коллизии интеллигента-”профессора” и народа. Интересно, кстати, что сама идея “прогрессорства” впервые появляется в повести Стругацких “Полдень XXII век (Возвращение)” (1961), и в этой повести она еще представлена как всецело романтическая, однозначно благородная, хотя и трагическая, миссия. Темы, намеченные в “Трудно быть богом”, проходят через все последующее творчество Стругацких. В повестях “Обитаемый остров” (1969) и особенно в “Гадких лебедях”. Впервые опубликована в 1971-м году в Германии, в России – только в 1987-м году социальное отчуждение интеллигентов, загоняемых в гетто, приравниваемых к биологическим мутантам и, возможно, таковыми являющихся (в силу повышенной чувствительности к государственной лжи и насилию), интерпретировалось писателями как отчетливый симптом фашизации советского общества (условность декораций в той или другой повести не могла, конечно, скрыть подлинного объекта художественного анализа – советского “застойного” тоталитаризма).
Похожие сочинения
Размышления над книгой “Трудно быть богом”
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие писатели, как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие, пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирпича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабаний, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Получается, умники из будущего не могли понять, что для того, чтобы цивилизация существовала, ей необходима история, состоящая из историй каждого отдельного поколения и индивидуума. Земля многое испытала на себе до сегодняшнего дня: природные катаклизмы, кровавые войны и революции, научно-технический прогресс, обернувшийся огромной озоновой дырой в атмосфере. Много пришлось испытать и человеку. Но мы живем, ощущаем себя землянами и гордимся этим перед Вселенной, о чем готовы сказать любому встречному инопланетянину.
Кстати, о пришельцах. Более умные, чем люди, Странники в своих целях используют Землю и ее население. Не из злых побуждений, а совершенно не задумываясь о реакции нормальных людей, они занимаются своими делами, но несколько необычным образом. Это сеет неразбериху и путаницу, люди теряют способность контролировать происходящее. Странники порядком навредили землянам, правда сообщив, что они всегда готовы прийти на помощь. Неизвестно, была бы их помощь полезной.
«А муравьи-то перепуганы, а муравьи-то суетятся, переживают, жизнь готовы отдать за родимую кучу, и невдомек им, беднягам, что жук сползет в конце концов с муравейника и убредет своей дорогой, не причинив никому никакого вреда… А если это не
«Жук в муравейнике»? А если это «Хорек в курятнике»?..» – говорит еще один умный человек по поводу вторжения Странников.
Если не брать масштабов Вселенной, то примеров вторжения инородцев в менее цивилизованную среду на Земле можно вспомнить много. Открытие Америки, повлекшее за собой истребление коренного населения. Аборигены Миклухо-Маклая, не сумевшие справиться с плугом. Гуманитарная помощь отсталым странам, спровоцировавшая спекуляцию. Значит, люди были не готовы принять чужую цивилизацию. Их уровень развития, нравственные устои диктовали им собственный путь. Генетически в человека заложено усваивать то, что достигнуто своим трудом. Только в этом случае он растет и совершенствуется. Человек сам должен управлять своим настоящим, радоваться новому достигнутому уровню. Строить свою историю. Человек будущего появится не с помощью НТР. Как сказали Стругацкие: «Новый человек может быть сформирован только новой педагогикой, а прорывы в нее пока удручающе редки и неуверенны, и их без труда, почти автоматически душит непроворотная толща педагогики старой». Самовоспитание – начало новой педагогики, А воспитать в себе нового человека можно и без постороннего вмешательства.
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие лисатели как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирлича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабанй, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Похожие сочинения
Изложение сюжета повести Стругацких «Трудно быть богом» Новое!
Повесть Стругацких
“Трудно быть богом” как антиутопия
Творчество российских фантастов Аркадия и Бориса Стругацких не относится к развлекательной литературе и “легкого” чтива. Стругацкие продолжают и развивают ту линию научной фантастики, которую определяют как социальную фантастику, которая была начата Гербертом Уэллсом (“Война миров”, “Освобожденный мир”, “Самодержавие мистера Паргема” и другие). Одним из великих завоеваний реалистической литературы Нового времени является ее критическая позиция в отношении современного общества. Эта позиция присуща и творчества Уэллса: он проявлял опасные тенденции в развитии человеческой цивилизации (война как привычное и “нормальное” явление; использование достижений науки для порабощения человека; тенденции фашизации в странах ” культурной Европы”; духовная деградация человека). Фантастика Уэллса – реалистична, потому что она в условной форме раскрывает реальные социальные противоречия и угрозы в развитии общества, утрату им гуманистической ориентации; страх перед неизвестностью мрачного будущего, наступление которого еще вчера был подготовлен “человеком неразумным”. Проблема социальной неразумности и конфликт с ней одиноких носителей разума – главный в его творчестве. Именно этот конфликт на первом плане и в повести Стругацких “Трудно быть богом”.
Дальнейшее развитие социальной фантастики в творчестве К.Чапека (“РУР”, “Белая болезнь” “Иметь”), О.Хакслі (“Новый прекрасный мир”, “Обезьяна и сущность”, “Остров”), І.Єфремова, (“Туманность Андромеды”, “Час Быка”), С.Лема (“Возвращение со звезд”, “Футорологічний конгресс”), Г-Д.Бредбері (“451 по Фаренгейту”, “Марсианские хроники”), Р.Мерля (“Мадрапур”) и других фантастов ХХ ст.
Существует много определений сущности научной фантастики: “отрасль художественной литературы”, “вид художественной фантастики”, “художественное прогнозирования будущего” и т.д. И надо согласиться с тем, что главный способ создания фантастического мира – так называемый “мисленний эксперимент”. В его основе – какое-то предположение, которое и выступает причиной действия фантастического произведения: “а что было бы дальше, если бы … случилось такое”. Основой сюжета в этом случае становятся необычные социальные, научные, этические последствия этой причине. “Научность” научной фантастики в том, что эта фантастическая причина – вероятна, возможно, не противоречит достигнутому уровню знаний, выводам современной науки, а значит – и логике мышления. Но логика фантастического произведения – парадоксальная, она резко расходится с “правильной логике” так называемого здорового глузу – прямолинейного и этажного мышления самоуверенного обывателя, который “все знает”.
Главное “сверхзадача” социальной фантастики – вынести на “поверхность” сознании массового читателя общественные последствия не только новых возможностей прогресса, но и угроз и опасностей, которые несут человечеству непредсказуемы и предполагаемые тенденции развития общества и открытия современной науки. Последствия – несподіванні, особенно в раскрытии самых сложных, а потому противоречивых и парадоксальных путей развития общества. Социальная фантастика формирует способность к нестандартному и “глубинного” мышление – умение видеть скрытые последствия (часто разрушительные) тех или иных общественных событий. Нередко они, эти события, – своего рода обманное пена, возмущения “поверхности”, которая до времени скрывает глубинную течение магистрального потока жизни, пока не увиденного и не осознанного человеческим целом. Талантливая фантастика в своих высочайших образцах – это настоящая “большая литература”, а не развлекательное чтиво для диванного отдыха. Такая литература требует изрядного напряжения познавательных усилий читателя, неприземленої воображения, способности отказаться от нарушенных стереотипов. “Большая фантастика” розковує ум читателя, порабощенный обыденной рутиной жизни, безжалостно разрушает духовные силы сопротивления человека.
Главный жанр социальной фантастики сегодня – антиутопия (роман, повесть, рассказы, драма), пафосом которого есть предостережения, предупреждения о те социальные опасности, которые представляют угрозу для существования общества. События, о которых идет речь, будут развиваться именно так, как показано их в произведении-антиутопии.
Повесть Стругацких “Трудно быть богом” (1964) полностью соответствует содержательным жанровым признакам антиутопии. Образный мир писателей парадоксальный в своей актуальности: складывается впечатление, что многое в социальных процессах Восточной Европы 80-90-х годов, проблемы нашего сегодняшнего бытия давно были предусмотрены и понятны проницательным реалистам. И пусть нас не смущает термин “реализм” в отношении фантастических произведений: фантастика не противоречит реализму, главный принцип которого – социальность, анализ явлений жизни (в том числе и психологии человека) с социальной точки зрения. Но правда жизни не тождественна реализму, а потому ее разностороннюю сущность могут раскрыть авторы различных литературных направлений. Вспомним “Остров доктора Моро” Г.Уеллса, “Остров пингвинов” А.Франса, “Железную пяту” Д.Лондона, “Войне с саламандрами” К.Чапека, “Замок” Ф.Кафки, “Чевенгур” А.Платонова, “Мы” Є.Замятіна. Именно в этих произведениях с поразительной силой были предусмотрены главные тенденции развития мировой истории ХХ века.
Лучшие произведения Стругацких – “Попытка к бегству” (1962), “Трудно быть богом” (1964), “Второе нашествие марсиан” (1967), “Пикник на обочине” (1972), “За миллиард лет до конца света” (1977), “Жук в муравейнике” (1980), “Волны гасят ветер” (1986), “Отягощенные злом” (1988), “Город обречено”(1989). Все они – заметные явления в литературном процессе 60-80 лет. Их отличает интеллектуализм, единство трагического и юмористического, “возвышенный побутовізм”. И, наконец, – редкие свойства таланта – умение гипотетическом предоставить рис реальности, понять психологию человека будущего. Все это делает творчество Стругацких особенно привлекательной для мыслящего читателя.
Повесть – антиутопия “Трудно быть богом” – произведение реалистичен, потому содержательное ядро ее творческого метода-социальный анализ причин и последствий исторического парадокса – так называемого “зигзаге истории”: зловещая тень будущего неотвратимо надвигается из прошлого (будущее – фашизм ХХ века в вырожденном симбиозе с примитивным и кровавым феодализмом прошлого). В основе сюжета повести – финал экспедиции землян, сотрудников. Института экспериментальной истории на далекую планету, в социальном устройстве которой угрожающе переплелись ранний феодализм и фашизм, известный нам из земной истории ХХ века.
Проблема социальной глупости и безумия на очередном повороте исторического процесса – главная в этом произведении.
Главный герой повести – земной ученый – историк Румата Есторський вместе с тем и замечательный актер, который уже шесть лет назад с целью конспирации вошел в роль местного задиры и спесивого аристократа, драчуны и дуэлянта, благородного придворного в королевской столице Арканарі. “Фат и прожигатель жизни, любимец дам и запуганных преследованиями ученых”, – так иронично и серьезно характеризует героя один из литературных критиков. В обществе королевства Арканарського – одного из государств далекой планеты – ситуация тотального упадка и деградации. Румата Есторський, человек будущего, попадает в историческое прошлое, видит невероятные страдания подавляющего большинства населения государства. Вполне понятным является его человеческий порыв – изменить положение народа на лучшее. Но вмешаться – значит принести людям еще большие страдания. Трагическая дилемма безысходности: общество еще “не доросло” до того, чтобы понять свое положение и освободить себя от страданий собственными силами. Помощь “сбоку” – преждевременна, потому что общество само должно выстрадать свою свободу, свой общественный утрій и будущее. И эта историческая необходимость страданий как крестный путь очеловечивания – самая большая мука гуманиста Руматы. Инструкция организаторов экспедиции требует от ее участников: вся земная мощь, в том числе и оружие, будет у вас: “Но пускать его в действие вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?”. Но взбудораженная совесть Руматы толкает его на решительные действия, потому что он не может равнодушно смотреть на боль и муку людей. Но могучий ум властно ему диктует: остановись, ибо такое состояние общества на данном этапе его развития – исторически необходим. Сама мысль о такой “необходимости” для него – невыносимо обжигающая. И победила совесть, но она привела к поражению: такой вот диалектический парадокс трагичности героя.
Его “внеземной разум”, поразительное умение владеть оружием, гуманизм и выше интеллигентность человека, которая пришла из будущего, вызывают к нему подозрение, и не только самых проницательных. Здесь что-то не так – вот-вот поймут те, с кем сталкивается Румата. А кое-кто так и говорит, что он – не человек, а один из богов, который выдает себя (чрезвычайно умело!) за человека. Он помогает книжнику Кіуну, который спасается бегством с ужасающей столицы. Благородный дон Румата слишком добрый для жестокого мира, в котором мастер пытки Рэба является высшим авторитетом, потому что это сатана в облике человека. Мордатых штурмовики (“серые сотни”), лакают низкопробный самогон, с топорами или палками в руках, “всем сердцем преданные серому слову и серому делу”. Невероятно тяжело смотреть на мир господствующего зла и не вмешиваться в его дела, как бог світозарних высот, Румата не может, но и провалить эксперимент, погубить экспедицию также не может. Тупиковая, точнее, трагическая ситуация непреодолимой безысходности. В минуту душевной слабости Румата с горечью размышляет: “Значит, так и надо, – думал он, – значит, иначе просто невозможно! Там, где высшей честью считается быть “обычным донищиком в таверне “Серая радость”. Но и размышления умника Кіуна о морали в обществе напоминают тягостные размышления Руматы. И в этом надежда. Правда, не все так просто. Стихийные мятежники типа Арати Горбатого на террор отвечают террором. И разматывается бесконечная цепь насилия, самопожирания общества. И даже дон (или бог) Румата пока что не может остановить этот кровавый круговорот. Действительно трудно быть богом, если ты – человек, к тому же с доброй душой.
По всей стране гремят коваными сапогами приземистые краснорожие парни в серых рубахах, с тяжелыми топорами на правом плече. И притихли затравленные грамотеи, “объявлены вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой измученный болезнями и погрязший в невежестве народ”. Один из них, батюшка Кабані, “изобретатель полезных вещей”, рассказывает Руматі, что изобретения используются в королевстве Арканарському против людей. К тому же он первым открыл процесс изготовления самогона и построил спиртогонний аппарат. Такие вот трагікокомічні парадоксы научного прогресса. Оказывается, что так называемый Пьяный Берлогу батюшке Кабані является одной из хорошо замаскированных баз земных пришельцев.
Дон Кондор – судья в соседней торговой республике Соан, он же и руководитель земной экспедиции, прибывал в Берлогу батюшке Кабані для встречи с Руматою. Встревоженный Румата сообщает, что “положение в Арканарі выходит за рамки базисной теории”, потому что палач дон Рэба “сознательно натравливает на ученых всю серость в королевстве. Все, что хоть немного поднимается над средним и серым уровнем, оказывается под угрозой”. В атмосфере страха не только местные ученые, но и сам Румата. В магазинчике ценителя высокой поэзии батюшке Гаука Румата обсуждает достоинство стихов местного поэта и читает монолог “Быть или не быть” из “Гамлета” Шекспира в собственном переводе аруканською (местной) языке. Захваченный Гаук спрашивает Румату, кому принадлежат стихи впечатляющей силы. Разведчик – историк, храбрый Румата вынужден был сказать, что стихи его собственные. Бесследно исчез выдающийся медик доктор Будах – ” прекрасный и настоящий интеллигент, убежденный гуманист и бессребреник: все его имущество – мешок с книгами. Так кому же ты мог понадобиться, доктор Будаху, в присмерковій стране невежества”. Румата спасает лучших ученых страны: книжника Кіуна, космографа Тарра, историка Нанина, разыскивает доктора Будаха и ради их спасения, наносит визит главном “ловцу умников” – вождю преступных сил – Весе Колесу (от “колесования”), этом “озлобленному пауку”, которого не мешало бы “выловить и вывезти на Землю” в качестве устрашающего экспоната. Прокуратор Патриотической школы, високовчений” отец Киц, является садистом-убийцей и вместе с тем принимает чернецкий постриг. Он преподает Руматі основы государственной іделогії королевства Арканарського: “Умные нам – без надобности. Надобні – верные. Установления просты, и их всего три: слепая вера в безгрешность законов, бессловесный тем послушание, а также безсонне наблюдение каждого за всеми”, “Серая боевая скотина” – вездесущая, это своего рода щуролюди, которым неведома жалость, проблеск мысли. Должны пройти века, прежде чем люди осознают, кто они, какими им положено быть. Но даже в Руматы – “бога” кончится терпение веками смотреть и смотреть на всю эту мерзость, не вмешиваясь, ради чистоты эксперемента. Трагическая ирония Руматы направлена на своих сподвижников: “Останемся гуманными, всех простим и будем спокойны, как боги. Пусть те режут и оскверняют, мы будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них впереди – вечность”. А в это время подозрительных книжников “сажают на кол, король, как положено, – велик и светел, а дон Рэба – безгранично умен и всегда – на страже!.”
Что же дальше? Ограничиться комично мелкими реформами? Например, ввести в обиход нижнее белье? Но “естественным образом” это можно было сделать только через женщин, а Румата и в этом отличался невозможной для разведчика разборчивостью: “Румата держался только на тщеславии этих глупых и до отвращения развратных баб, но проблема нижнего белья оставалась открытой”. Правда на реформаторском горизонте есть и некоторые скромные успехи: “На первом же балу Румата извлек из-за обшлага рукава изысканную мережаный платок и промокнул ею губы. На следующем балу боевые гвардейцы уже вытирали потные лица большими и малыми кусками материи разных цветов”. Как мало все же надо, чтобы даже дона Румату (он же человек, в конце концов) вывести из равновесия: в Руматы вытащили кошелек с деньгами, а те, кто это сделал или видел, глазели на него и радовались. И не денег сожалению Руматі (он их имеет в изобилии), а невозможно для “благородного дона” перенести подлянку: “Сотруднику Института было на это наплевать, но благородный дон Румата Есторський осатанел. На секунду он потерял контроль над собой”. Думая о своей” слишком человеческое” существо, Румата приходит к выводу: “Я же их чуть не зарубил… Вот так бог! Озверел … Я же все-таки человек, и все животное мне не чуждо… А главное – это ощущение наповзаючої тени. Непонятно, чья, непонятно, откуда, но она наползает и наползает совершенно неотвратимо. И эта неотвратимость чувствовалась во всем”. А тем временем король подписывает “ужасные приказы, что обрекают на мученическую смерть самых честных и бескорыстных людей”. Румата обостренной интуицией чувствует, что в королевстве “назревал чудовищный гнойник, и прорыва этого гнойника надо было ждать не сегодня – завтра”. Толпы возбужденных людей на улицах, растерзан штурмовиками поэт отец Гаук…
Румата говорит руководителю экспедиции дону Кондору о невыносимость своего положения: “Мне не нравится, что мы связали себя… самой постановкой проблемы… Потому что в моих условиях это научно обоснованное беда… мне очень трудно держать себя в руках”. Дон Кондор отрицает Руматі, напоминая, что все они прибыли сюда для того, чтобы помочь этому человечеству, а не для того, чтобы утолить свой справедливый гнев”. Так, гнев опасен тем, что он часто выходит из берегов, но никуда не денешься от того, что этот гнев справедлив. В споре Кондора и Руматы отстаиваются разные позиции. Для Кондора – невмешательства в ход истории общества Арканарського королевства, а с точки зрения Руматы,- любая теория – не сама жизнь, а лишь очередная попытка понять пока неизвестны законы жизни. И в главном справедливость – на стороне Руматы, потому что он видит главное – избыток социального зла в королевстве Арканарському, этого зла – больше, чем “необходимо” как с точки зрения “басизної теории”, так и для выживания самих носителей зла. И самое страшное то, что не видно пределов роста зла, нет реальных сдерживающих его факторов или ограничителей. Румата с горечью размышляет: “я Один на всей планете вижу страшную тень наползает на страну, но как раз я не могу понять, чья это тень и зачем она”.
Если для Кондора “самое страшное – войти в роль”, то для Руматы постоянная угроза – выйти из роли “благородного дона” и “разрядить ненависть”. Но это – непозволительная роскошь, потому что в прошлом уже были примеры справедливого, но преждевременного нетерпение. Все они заканчивались поражением… Где же выход? Пустить в ход оружие против “серой сволочи”? “Затем неизбежно. Кровавый хаос в стране… И окаменелое лицо того, кто будет послан с Земли тебе на смену и найдет страну обезлюділу, залитую кровью, догорающая пожарами, в которой все придется начинать сначала”. А люди? Как найти путь к ним, потому что “их еще невозможно научить, объединить, направить, спасти от самих себя”. И то, что тысячи “благородных людей фатально обречены, вызвало в груди ледяной холод и ощущение собственной подлости”.
Румата размышляет над ошибками землян в их концепции исторического процесса, где, по его мнению, не учитывается конкретика будней повседневности, которая формирует психику человека: “мы Считаем, что всегда будем сохранять ясные представления о добре и зле, о враге и друзей. И мы думали, вообще, верно, только многого не учли… Это безнадежно, подумал он. Никаких сил не хватит, чтобы вырвать их из привычного круга забот и представлений”. В этом случае имеешь дело с горой традиций, правил стадности, освященный веками… доступных любому тупаку, правил, которые освобождают от необходимости думать и интересоваться”.
А события надвигаются и их не остановить. Вес Колесо – главарь преступного мира, тайно вступает в сговор с руководителем государственной службы безопасности Ребою. И Румата понимал, что наступил качественно новый момент в развитии событий: “Он должен слышать разговор двух пауков”, и ему удалось это сделать. “Пауки договорились”, и результатом этого заговора стал государственный переворот, свержение королевской власти, отравление короля, а затем – массовое уничтожение “серых” штурмовиков и обывателей. Жестокий Рэба для укрепления своего “авторитета” становится епископом и делает свои злодеяния уже от имени церкви. Неожиданно для земных пришельцев и наблюдателей, вооруженных “надежными” знаниями, история королевства Аркарського пошла непредсказуемым путем. Никто не ждал политического “перевоплощение” поліцей-министра в епископа, предоставление Ребою своем режима церковно-религиозной окраски: вооруженные монахи заменили “серых” штурмовиков.
Если событийной кульминацию повести является государственный переворот в королевстве Арканарськім, то духовная кульминация – это дискуссия Руматы с Ребою (руководителем нового режима), Будахом (спасенным королевским врачом) и Аратою (вождем народных восстаний). Во всех трех эпизодах собеседники Руматы догадываются, что Румата – “не отсюда”, существо не из этого мира. Для Реби Румата или сам дьявол, что умеет изготавливать монеты из золота невероятной чистоты, или, в крайнем случае, – из ближайшего окружения дьявола. Для Будаха Румата – человек, но таких способностей и возможностей, которые невозможны на планете Арканарі. Арата считает Румату одним из богов, но богом странным, который мог бы помочь его войскам страшным оружием, но это оружие настолько ужасна, что ее боятся даже боги. Тем более, что она может попасть в руки бесчестных и жестоких правителей.
Боевики Реби штурмуют дом Руматы, и две арбакетні стрелы на смерть поражают Киру – любимую Руматы. Милосердный Румата с планеты Земля за пять лет в Арканарському королевстве пережил сто двадцать шесть дуэлей – и ни одного убитого. После убийства любимой Румата стал ждать, когда упадут двери” под ударами убийц. И “бог” добра и света, благородный дон Румата Есторський, стал человеком с мечом в руках и преградил дорогу злу. Ибо для него ни в коем случае недопустимо экспериментировать жизнью людей.
В эпилоге мы узнаем, что Румата был спасен экипажем патрульного дирижабля землян и доставлен на Базу. А теперь он уже на Земле. Друзья детства, Пашка и Анка, через много лет снова в лесу своих детских игр, о которых уже оповідалось в прологе. Они идут на встречу со своим давним товарищем Антоном. Это ему предстояло стать доном Руматою на далекой зловещей планете в Арканарському королевстве. Они видят домик с лужайкой – убежище уставшей души Антона-Руматы. Видно, что много чего возбуждено в душе Руматы пережитым на Арканарі. Анка не дыша смотрела, как через поляна к ним идет Антон – огромный, широкий, со светлым, но загорелым лицом. Ничего в нем не изменилось, он всегда был немного мрачный. Она пошла ему навстречу … Он протянул к ней огромные руки. Она робко потянулась к нему и тут же – відсахнулась. На пальцах у него… Но это была не кровь – просто сок земляники”.
Поразительная сила искусства Стругацких позволяет нам понять глубинную реальность фантастического мира, учит нас вглядываться в нашу земную жизнь и понимать его скрытые, потаенные импульсы, делает нас мудрее, чище и добрее.
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие писатели, как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие, пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирпича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабаний, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Беру!
Ответ оставил Гость
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие писатели, как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие, пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирпича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабаний, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
12 апреля 2014 года в самый разгар антиукраинской истерии на российском ТВ, когда в эфире рекой текли фекалии лживой пропаганды, принесшей с собой густую и плотную, так давно стремившуюся выбраться наружу, национальную Тень, я посмотрел фильм Алексея Германа «Трудно быть богом». Это был еще один теплый день «русской весны», которая разворачивалась вполне по-русски, с присущей нам противоречивостью, абсурдом, размахом и беспросветной верой в избранность и уникальность русской души, гениальность Царя. Будучи по большей части нацией с ведущей интровертно-чувствующей функцией, да, да, той самой, что ни одной англо-саксонской извилиной не понять, той самой, чья ценностная шкала остается неведома самому ее носителю, мы показали миру хладнокровную и расчетливую Тень, логически выверенная мыслительная точность которой, так экстравертно-мыслительно и победоносно заграбастала лакомый кусок соседней братской Украины. Россия, сыграв по-новому еще одну версию пьесы о сложных братских отношениях библейских Авеля и Каина, утерло нос и мыслительной Европе и Америке с ее экстравертным чувством. Мы, русские, показали миру свою национальную Тень, напомнив цивилизации, какой именно народ создал одну из самых великих и непобедимых империй.
Либеральные демократии содрогнулись от маленькой победоносной агрессии и стали нервно перебирать в памяти все исторические события, когда русские маршировали по улицам их городов с флагами самой щедрой и милосердной империи. Коллективная память жива у потомков парижан, чьи предки встречали с хлебом солью войска Александра Первого после разгрома наполеоновских армий; пробежал холодок в сердцах поляков, прибалтов, финнов, шведов, турецких граждан, грузин и т.д., а про немцев я, вообще, молчу: еще матушка Елизавета Петровна потребовала принести ей Берлин на шпаге, но сударушка не дожила. Дух, никем непонятой и никем непобедимой Империи, распавшейся в конце двадцатого века по большей части по внутренним причинам, внезапно начал вселяться в головы власть предержащих новой псевдодемократической наследнице и правопреемницы Российской Империи, а затем стал транслироваться всероссийскими мозговыми облучателями из Останкино. Этот дух оживил таких кровавых призраков и неискупленную кровь жителей страны павших и истребленных в двадцатом веке во время двух мировых войн, революций, репрессий, национального грабежа, голодомора, вытащил из национального подвала таких скелетов, что многие до сих пор щиплют себя украдкой, чтобы проверить, не происходит ли все это с ними во сне.
Наш искусный Президент-психотерапевт в ходе всероссийской психотерапии проделал с нами важнейший этап глубокой психологической работы, а именно привел нас к столкновению с коллективной Тенью Нации. И нам придется эту Тень принять, ассимилировать и полюбить, иначе не произойдет коллективной трансформации нашего многострадального и нами самими причисленного к великим народа, который несет в мир одному Богу известную миссию. То, как мы поступили с украинским братом и восстановили историческую справедливость, несомненно, войдет в анналы истории. Присоединение Крыма за такой короткий срок уже обросло и народным фольклором, и грандиозными скандалами, и обернулось для мира забытым предчувствием мировой войны. В едином национальном порыве мы признали, что можем наступить на горло брату, когда он слаб, мы можем ограбить его дом, назвав этот акт благим стремлением сохранить добро и мир в его доме. Мы великая нация и мы имеем право – право сильного! Стырив почти бескровно Крым, мы вывели новый национальный тренд «грабь награбленное» на мировой уровень: нам стало тесно в нашем банальном казнокрадстве и РосПиле, нам стало скучно от нашего российского правового беспредела и безнаказанной коррупции, нам вдруг стало мало земли у теплого моря и мы больше не хотим довольствоваться внутренней пропагандой и ложью СМИ, не хотим ждать оживления нашей почти чахоточной экономики, — нам потребовался новый мировой порядок, в котором мы смело понесем наше идеологическое и духовное мракобесие. Теневая сторона нашей нации вышла наружу: хватит стыдиться сталинских репрессий, хватит стыдиться наших алчных желаний, плевать нам на весь этот либерально-демократический вздор, потому что мы самые лучшие, самые сильные, великие и только мы знаем истину! Мы кинулись искать и давить эфемерную фашистскую гадину засевшую в Киеве, в оппозиционных СМИ, среди пятой колонны и либеральной интеллигенции…
…мы вдруг превратились в карикатуру на самих себя, но если кому-то стало от этого стыдно, то у нас есть шанс полюбить нашу русскую Тень…
Здесь я хотел бы оставить запись о моих переживаниях и мыслях, которые посетили меня во время и после просмотра фильма Алексея Германа «Трудно быть богом». Фильм произвел неизгладимое впечатление, но почему-то у меня не возникло ни малейшего желания рекомендовать его к просмотру. Не хочется выступать в роли рекламщика фильма, который и так уже нашумел, и о котором было оставлена куча откликов и рецензий, да и отправлять людей в плавание в страну коллективной Тени не особо хочется. Однако если вы хотите опуститься на самое дно человеческого существования и мрака плоти, ее неотвратимой гибели и разложения, вкусить тошнотворные плоды деградации и поплавать в нечистотах, чтобы проверить, насколько вы психологически сильны в диалоге с самыми потаенными теневыми сторонами вас самих и всего человечества, то рискните посмотреть. Если вы отправитесь в это плавание, то советую вам набраться терпения и доплыть до конца, иначе вы упустите маленький шанс получить большой катарсис. Почему маленький? Потому что столкновение с таким живым проявлением коллективной Тени не дает гарантии, что вы сможете ее переварить.
Относительно небольшой зал кинотеатра «5 звезд» на Новокузнецкой был забит. Я наблюдал за публикой, которая пришла посмотреть столь специфический фильм: взрослые пары от сорока до шестидесяти лет, пара-тройка очень серьезных стариков профессорского вида, какая-то залетная молодежь. Некоторые молодые пары оказались совсем залетные, и как бы в предвкушении не совсем приятного и крайне неэстетичного действа, без умолку болтали на весь зал о каких-то скидках, купонах, дешевых билетах Air Berlin, о настоящем итальянском тирамису и почему-то о каком-то кружевном нижнем белье. Эти словестные кружева настолько диссонировали с надвигающейся тьмой, что очень захотелось выключить эту хипстерко-гламурную радиостанцию, но с другой стороны экран все еще оставался погашен. Молодой человек не унимался, развлекая свою девушку, даже когда я недовольно повернул голову и посмотрел на него в упор. В небольшом зале продолжалась литься какая-то молодая чепуха про то, как круто жить в Европе, какие красивые фонтанчики в Риме и какие все-таки дешевые билеты на Air Berlin. Эта пара умолкла в первые несколько минут фильма, через пятнадцать минут они с шумом покинули зал. До конца сеанса, видимо не выдержав мастерской пытки режиссера, из зала исчезла треть зрителей. Сеанс проходил в абсолютной, давящей тишине.
Из черно-белых сцен фильма Германа непрерывно лилось нечто, что порождало не только зрительные атаки на мозг, но казалось, что твои обонятельные рецепторы работали в полную силу, поэтому ты почти вдыхал запах пота, фекалий, мочи, протухшей воды и еды, трупов, гноя, куда вторгались также запахи полового акта, ладана, ароматических масел и всех возможных продуктов человеческой жизнедеятельности. Диалоги героев сопровождались звуками, которые свойственны общественным туалетам, а сама речь напоминала сцены из прогулок больных психиатрических лечебниц. Зритель погружался в нечистоты человека и человечества, на дно примитивного, почти животного существования, проживал целую жизнь в стране вечного предсмертного озноба, пустоты чувств, могильного мрака, кладбищенских туманов; бродил по отхожим местам, богадельням средневековья, домам терпимости, где жила безысходность, никчемность, бессмысленность, и отсутствовали какие-либо ценности; там, где ценность человеческой жизни равна нулю, при том, что эту жизнь трудно было вообще назвать человеческой.
Фильм — прямо скажем — не для слабонервных, он для тех, кто хочет увидеть изнанку человеческого существования, почувствовать тотальное одиночество и безнадежность, погрузиться в Тень, которая никогда никуда не денется. В фильме совсем нет, и не может быть, никакой сексуальности, ибо сексуальность связана с более высоким уровнем существования. Если нет сексуальности, нет места любви, тогда все начинает принадлежать власти, теме, где причудливо переплетены человеческая глупость и гордыня. Если кто-то побеждает, то кто-то унижен, если кому-то рукоплещут и восторженно кричат, то кого-то избивают, поносят, втаптывают в грязь. В фильме красочно без каких-либо красок показана человеческая жестокость и война всех против всех, больше похожая на мышиную возню. Если ты переедаешь и обжираешься, то много испражняешься или блюешь, если ты живешь в роскоши, то кто-то нищенствует, если ты меняешь дорогую тачку на еще более дорогую, то кому-то не хватит денег даже на дешевый зубной протез.
Фильм помогает зрителю ощутить страдание более высокоразвитой души в мире серости и посредственности, плотного и низкого сознания, орально-анального локуса. На экранах постоянно слышатся не только бессвязное ротовое бормотание, но и бормотание вторичных ртов. Мы испытываем страдание души, находящейся на более высоком уровне рефлексии и духовных вибраций, вынуждено пребывающей в царстве примитива, серости, без духовности, недочеловеков, мракобесов и рабов, нет не рабов, а искалеченных псов на службе у хозяина, уставшего от своей псарни. И все время какие-то морально уродливые мальчики, как символы деградированной самости. Фильм об искалеченных судьбах на фоне мотающихся повешенных и разлагающихся трупов, сцен пыток и инквизиции, бесконечного холодного дождя, грязи, рвотных масс и черно-белой крови. Но разве истинная духовность не стучится к нам именно через эту сторону реальности человеческого существования?
Можем ли мы ощутить себя Иисусом, Сверхчеловеком, Богом вынужденно или по призванию очутившегося в мире, в котором нет ничего божественного? Можем ли мы узреть хотя бы какие-то изменения в сущности современного человека по сравнению с жителем Иудеи времен Римской империи? Фильм, как мне кажется, показал бессилие Бога перед своим творением и это бессилие произрастает из потерянной надежды, что в человечестве что-то поменяется прежде, чем у него возникнет желания устроить очередной Апокалипсис. Как тут не вспомнить про Иисуса, который вернется с мечом в последние дни, чтобы вершить свой суд, как главный герой фильма совершил свой!
Я не скрою, что фильм очень тяжело смотреть до конца: он напоминает бесконечную пытку. Его можно сравнить с падением в пропасть коллективной Тени, когда ты летишь и думаешь: «Боже, когда же конец? Где дно у всего этого смрада? Где же хотя бы единственный лучик света?» Когда фильм заканчивается, ты понимаешь, что его не дождался. Свет может родиться в вашей Душе, если вы прочувствуете и поймете, интуитивно прозреете и ощутите, что именно хотел сказать автор. Возможно, внутри вас вспыхнет свет, накроет волной энергии, которая обычно появляется после работы Тени, когда мы соединяемся с самыми мрачными глубинами человеческой психики.
После сеанса я был в состоянии какой-то невообразимой пульсации жизни внутри, которую ощущаешь, когда выходишь за пределы и попадаешь в нуминозное, в состояние застывшего инсайта, который посещает тебя в минуты трансформации, переживаемой тобой, твоими близкими, клиентами. В подземке я поднимался по ступенькам в переходе с одной станции на другую и увидел мужчину моего возраста. Он стоял на коленях и просил денег. Судя по виду он, скорее всего, был наркоманом, который в болезненности и тревоги просил денег. Я подошел к нему, чтобы положить в его трясущуюся ладонь денег, но почему-то он скорчился от страха, будто я намеревался ударить его по лицу со всей силой. Если вы посмотрите фильм, то поймете, почему я упоминаю этот момент. Я сказал ему: «Не бойся!» и положил горсть монет, которые периодически копятся у меня в портфеле. То ли горсть была большая, то ли энергия от меня исходила особая, то ли он просто был рад, что я его не ударил, но он неожиданно кинулся целовать мне руку, и я, отпрянув, ушел прочь. Я поймал себя на мысли, что в моих глазах были слезы, и я вспомнил Дона, который разбрасывал весь фильм деньги, искал хоть какой-то способ коммуникации с жалкими людьми вокруг. Фильм сшибает программы и защиты: я чувствовал сострадание к этому мужчине в метро. Я также видел в своей голове, как безумная толпа издевается на Христом, как она распинает его на кресте, и как Бог отец смотрит на это с Небес, в надежде, что толпа остановится, может быть, сердца людей наполнятся состраданием к самому живому Богу… А разве мы не видим сейчас на земле эти толпы? Разве мы не встречаем людей с животным взглядом? Разве мы не чувствуем, что в нас самих тоже живет зверь?
Я думал также о том, что если твое творение никак не хочет становиться подобным тебе, то от безысходности и отчаяния ты уподобляешься своему творению. Может быть, наш Бог не умер, и Ницше заблуждался? Может, наш Бог жив, просто он стал похож на нас самих? Он стал таким же глухим, слепым, бездушным, жестоким, равнодушным, примитивным, ленивым, праздным и злым? Мне кажется, что наш Бог стал похож на нас – он просто сдался. Он даже не хочет устраивать очередной Потоп, потому что это бессмысленно. Кажется, что Бог пустил все на самотек, послав нас к Чертовой Бабушке, где возможно нам и место… Ему ничего не остается делать, как уподобиться нам, чтобы не чувствовать себя вечно одиноким… Вероятно, это его новый способ достучаться до нас, вступить с нами в контакт через Мрак, если через Свет не получается! Кажется, что через главного героя, мы слышим безмолвный крик Бога в сторону человечества: «Что мне с вами делать?»
Тень невозможно уничтожить, как бы красиво мы ни обставляли нашу жизнь, и каким бы дешевым и вкусным обедом ни кормили нас в Air Berlin. Она приходит в наш мир в виде разъяренной толпы, крушащей все на своем пути, в виде трехмиллионных абортов в год, во взгляде брошенных детей, она сидит на кончике иглы миллионного российского наркомана, она возникает от трения чиновничьей задницы восседающей на золотом унитазе, проявляется в виде разворованных денег и украденного у страны будущего, слышна в унизительном отношении к украинцам и желании заткнуть рот либеральной российской интеллигенции. «За серыми, всегда приходят черные…»
Фильм мало совместим с верой в воздушного доброго Бога, окруженного ангелами-хранителями и великодушными спасителями, с эстетичными и чувственными религиозными умствованиями и восторженностью поэтов. В нем мы можем увидеть некнижного, нефарисейского Господа: там нет места для золотых нитей церковных одежд и боголепного великолепия храмов. Но в нем можно разглядеть шанс на спасение, он может породить свет в вашей душе в ответ на непроглядную тьму, созданную режиссером, и даже намек на прощение, взаимное прощение человека и Бога. Мне кажется, что шанс на спасение лежит в том, что Бог даровал нам сознание способное создавать подобные шедевры, переживать их, понимать их, находить возможность что-то противопоставлять мраку. В нас живет тот самый свет, который пусть на короткое время, но помогает прочищать страшную тьму нашего нижнего ума и плотского существования. Да, нам может быть больно, неприятно, порой отвратительно видеть изнанку самих себя – нашу Тень, но если мы видим ее, если нам больно и стыдно, значит, мы остаемся людьми.
Психотерапевты и аналитики могут испытывать профессиональную инфляцию, когда перед ними сидит несчастный, раздавленный жизнью, жалкий пациент. Разве мы не ощущаем порой себя богами, вкладывающими спасительную милостыню в голову нуждающемуся в спасении и избавлении от душевных страданий? Начитавшись умных книжек, но не способные видеть ни свою, ни чужую Тень, разве не уподобляемся мы Дону, взирающему с высока на созданий с более примитивным сознанием? Или когда кто-то из нас думает, что именно с ним говорит сам Бог?
Столкновение с Тенью – неизбежное и обязательное условие глубинной трансформации человека, только полюбив Тень, мы способны принять участие в борьбе за истину и за будущее. Нам придется рано или поздно спуститься на дно в нашем жизненном странствии, потому что невозможно идти только вверх. В апексе своего жизненного пути, до того, как вознестись, Иисус пребывал в Аду, где его ждала коллективная Тень и встреча с темным братом. Помним, что Иисус полюбил человека целиком со всем его человеческим дерьмом, даже когда он был распят, унижен, зверски избит, опозорен, оплеван и омыт человеческой ненавистью.
Когда я вернулся домой, передо мной вдруг показались испуганные и жалкие глаза того наркомана, которого я встретил в метро. За пеленой животной поволоки где-то в глубине проглядывалась его душа, заблудшая в отравленной плоти. Я снова испытал стыд. Трудно принять падение представителей своего вида, трудно принять Тень нации, но еще труднее сострадать. А нам ведь еще надо научиться, хоть как-то сострадать самим себе, когда мы видим разрушение иллюзий относительно себя, прогресса человечества и, когда мы так и не дожидаемся Бога. Наверное, трудно быть богом — я не знаю; знаю только, что тяжело стать человеком, еще труднее остаться им…
Андрей Можаров.
(Москва, апрель-май, 2014)
.
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие лисатели как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирлича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабанй, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Похожие сочинения
Человек, на которого я хочу быть похожей. Произведение-описание
Если человек довольно умный, то он время от времени занимается самовоспитанием. Читает книжки, разговаривает со взрослыми, совещается, анализирует свои поступки. И часто избирает кого-то более идеального, чем он сам и старается быть похожим на свой…смотреть целиком
Первый человек в космосе
2 апреля 1961 года с космодрома Байконур стартовала ракета. Она вывела на орбиту корабль-спутник “Восток” с человеком на борту. Юрий Гагарин, первый космонавт Земли, вспоминал потом, что когда он только готовился к полету, ему, как, вероятно, и тебе…смотреть целиком
Письмо бабушке
Здравствуй, дорогая бабушка!
Солнечный привет шлём мы тебе из города Сочи!
Хорошо бы узнать, как твоё здоровье? Как здоровье дедушки? Прости, что долго не писала. Как там поживают твои барашки, котёнок Вася, пёс Дозор? Вы, наверное, очень…смотреть целиком
“Мужество есть великое свойство души народ, им отмеченный, должен гордиться собою”
Тему истинного мужества нельзя раскрыть ярче, чем на примере военной прозы времен Великой Отечественной войны Вспомним время, в которое создавались произведения Твардовского и Шолохова В стране уже торжествовала бесчеловечная сталинская политика, всеобщий…смотреть целиком
Трагизм судьбы поэтов “серебряного века” . Трагедия страны
План
1. Главные художественные достижения в поэзии на рубеже ХIХ и ХХ вв.
2. М. И. Цветаева
3. А. А. Ахматова
4. Н. С. Гумилев
5. С. А. Есенин
6. В. В. Маяковский
7. О. Э. Мандельштам
Поэты “серебряного века” творили в…смотреть целиком
Как зародилась письменность
Письмо является вторым по важности — после звукового языка — средством
Общения людей. Оно возникло значительно позже языка в раннеклассовом обществе в
Связи с усложнением хозяйственной жизни и появившейся потребностью как-то
Фиксировать информацию…смотреть целиком
Время и мир художника
М. Горький, обсуждая в 1930 году проблемы молодой советской литературы, выделил два исторических романа Юрия Николаевича Тынянова— «Кюхля» и «Смерть Вазир-Мухтара». В этих произведениях автор сделал «переоценку прошлого», ничуть не отрицая его. Напротив!…смотреть целиком
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные. Но такие лисатели как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом». О ней я и хотел бы рассказать. Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: «Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью». Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на «кирпич» — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за «кирпича» на них смотрит безжалостная «всамделишная» история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: «Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно». Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там «своим»!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: «сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ».
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабанй, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. «Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему», — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. «Мне никогда не хочется драться», — говорит Киун. «В том-то и беда», — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: «Оставь нас и дай нам идти своей дорогой». Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят «средневековые фашисты», угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: «Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…». Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот «бог» вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика Уно — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. «На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники».
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Радикальный поворот в творчестве Стругацких обозначился чуть раньше – в повести “Трудно быть богом” (1964), написанной в последний “оттепельный” год. История “прогрессора” Антона Руматы, засланного с коммунистической Земли на планету Арканар, несмотря на “средневековые”, “мушкетерские” и “шпионские” ассоциации, напоминала все же о сюжетах куда более близких и совсем не экзотических. Стругацкие рисовали общество, уверенно движущееся в сторону тоталитарного режима, одновременно похожего на нацизм и сталинизм; и средневековые декорации, в которых этот переворот совершался, могли обмануть разве что руководителей Руматы с коммунистической земли, уверенных в том, что, в соответствии с некой “базисной теорией” (прозрачный псевдоним марксизма), средневековье и фашизм несовместимы.
Однако конкретные детали арканарской истории и арканарского фашизма воспринимались как достаточно внятные и актуальные на исходе “оттепели” намеки на надвигающуюся опасность нового сталинизма – “серого слова и дела”. Причем, очень показательно, что Стругацкие акцентировали тот факт, что фашизм рождается из взаимного согласия между устремлениями закулисных безликих ничтожеств, “гениев посредственности”, и нравственной дикостью, ксенофобией и агрессивностью “широких народных масс”. Погромы и казни интеллектуалов-книжников, разгул стукачей и “штурмовиков”, уния между властями и криминальными “авторитетами”, а главное, тотальное озверение всех и вся – вот симптомы надвигающейся опасности. “Вчера на моей улице забили сапогами старика, узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потными звериными мордами…” “Люди это или не люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня. Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех, кого режут. Хладнокровие – вот, что самое страшное”. Эти и подобные пассажи, рассыпанные по страницам повести, переводили фантастический конфликт между “профессором”, посланцем высокоразвитой и гуманной цивилизации, с теми, кому он должен нести прогресс, в измерение социальное, а точнее, социально-культурное.
“Прогрессор” Румата становился под пером Стругацких парадигматической фигурой русского (и выжившего в Советской России) интеллигента, с одной стороны, по своим нравственно-культурным идеалам и принципам отличающегося от “народных масс”, как от инопланетян, а с другой стороны, наследующего традиции уважения к народу, бескорыстного служения ему и даже преклонения перед народом за его страдания. Экспериментально смоделированный тоталитаризм усугубляет отчуждение, и интеллигент становится “богом”, обладающим возможностями, далеко превосходящими уровень цивилизации, в которую он послан с благородной миссией. Но вот любовь и вера в народ, и шире: гуманистические идеалы – не выдерживают испытания экспериментальной ситуацией. Румата признается самому себе:
* “Что со мной произошло? Куда исчезло воспитанное и взлелеянное с детства уважение и доверие к себе подобным, к замечательному существу, называемому “человек”? А ведь мне уже ничто не поможет. Ведь я же их по-настоящему ненавижу и презираю… Не жалею, нет – ненавижу и презираю. Я могу сколько угодно оправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчас проскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но я теперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, враг моих друзей, враг того, что я считаю самым святым. И ненавижу я его не теоретически, не как “типичного представителя”, а его самого, его как личность. Ненавижу его слюнявую морду, вонь его немытого тела, его слепую веру, его злобу ко всему, что выходит за пределы половых отправлений и выпивки… Разве бог имеет право на какое-нибудь другое чувство, кроме жалости?”
Нет, Румата сердечно привязан к тем, кто вышел за пределы общей дикости: к чудакам-книжникам, тонкой и сердечной Кире, преданному и заботливому мальчику Уно, портосообразному барону Пампе. Но именно эти исключительные человеческие экземпляры первыми попадают под ножи “серых”, подравнивающие всех по своему недочеловеческому ранжиру. Эксперимент, поставленный Стругацкими, вовлекал в себя и читателей повести. Захваченные инерцией мушкетерско-шпионского дискурса, читатели не могли не чувствовать радостного удовлетворения в тот момент, когда доведенный до отчаяния Румата -принимался крошить своим волшебным мечом всех подряд, от грязных штурмовиков до их могущественных вождей. Но финал повести, когда Румата уже оказывался на Земле, среди близких и, главное,подобных ему людей, напоминал о том, что, совершая свой выбор, Румата перешагивал за какую-то существенную нравственную грань, и о том, что статус бога с разящим мечом в руке не всегда совместим со статусом человека:
* “Он протянул к ней огромные руки. Она робко потянулась к нему и тут же отпрянула. На пальцах у него… Но это была не кровь – просто сок земляники”.
Двусмысленность этого финала подчеркивала драматическую неразрешимость коллизии интеллигента-”профессора” и народа. Интересно, кстати, что сама идея “прогрессорства” впервые появляется в повести Стругацких “Полдень XXII век (Возвращение)” (1961), и в этой повести она еще представлена как всецело романтическая, однозначно благородная, хотя и трагическая, миссия. Темы, намеченные в “Трудно быть богом”, проходят через все последующее творчество Стругацких. В повестях “Обитаемый остров” (1969) и особенно в “Гадких лебедях”. Впервые опубликована в 1971-м году в Германии, в России – только в 1987-м году социальное отчуждение интеллигентов, загоняемых в гетто, приравниваемых к биологическим мутантам и, возможно, таковыми являющихся (в силу повышенной чувствительности к государственной лжи и насилию), интерпретировалось писателями как отчетливый симптом фашизации советского общества (условность декораций в той или другой повести не могла, конечно, скрыть подлинного объекта художественного анализа – советского “застойного” тоталитаризма).
Радикальный поворот в творчестве Стругацких обозначился чуть раньше – в повести “Трудно быть богом” (1964), написанной в последний “оттепельный” год. История “прогрессора” Антона Руматы, засланного с коммунистической Земли на планету Арканар, несмотря на “средневековые”, “мушкетерские” и “шпионские” ассоциации, напоминала все же о сюжетах куда более близких и совсем не экзотических. Стругацкие рисовали общество, уверенно движущееся в сторону тоталитарного режима, одновременно похожего на нацизм и сталинизм; и средневековые декорации, в которых этот переворот совершался, могли обмануть разве что руководителей Руматы с коммунистической земли, уверенных в том, что, в соответствии с некой “базисной теорией” (прозрачный псевдоним марксизма), средневековье и фашизм несовместимы.
Однако конкретные детали арканарской истории и арканарского фашизма воспринимались как достаточно внятные и актуальные на исходе “оттепели” намеки на надвигающуюся опасность нового сталинизма – “серого слова и дела”. Причем, очень показательно, что Стругацкие акцентировали тот факт, что фашизм рождается из взаимного согласия между устремлениями закулисных безликих ничтожеств, “гениев посредственности”, и нравственной дикостью, ксенофобией и агрессивностью “широких народных масс”. Погромы и казни интеллектуалов-книжников, разгул стукачей и “штурмовиков”, уния между властями и криминальными “авторитетами”, а главное, тотальное озверение всех и вся – вот симптомы надвигающейся опасности. “Вчера на моей улице забили сапогами старика, узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потными звериными мордами…” “Люди это или не люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня. Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех, кого режут. Хладнокровие – вот, что самое страшное”. Эти и подобные пассажи, рассыпанные по страницам повести, переводили фантастический конфликт между “профессором”, посланцем высокоразвитой и гуманной цивилизации, с теми, кому он должен нести прогресс, в измерение социальное, а точнее, социально-культурное.
“Прогрессор” Румата становился под пером Стругацких парадигматической фигурой русского (и выжившего в Советской России) интеллигента, с одной стороны, по своим нравственно-культурным идеалам и принципам отличающегося от “народных масс”, как от инопланетян, а с другой стороны, наследующего традиции уважения к народу, бескорыстного служения ему и даже преклонения перед народом за его страдания. Экспериментально смоделированный тоталитаризм усугубляет отчуждение, и интеллигент становится “богом”, обладающим возможностями, далеко превосходящими уровень цивилизации, в которую он послан с благородной миссией. Но вот любовь и вера в народ, и шире: гуманистические идеалы – не выдерживают испытания экспериментальной ситуацией. Румата признается самому себе:
* “Что со мной произошло? Куда исчезло воспитанное и взлелеянное с детства уважение и доверие к себе подобным, к замечательному существу, называемому “человек”? А ведь мне уже ничто не поможет. Ведь я же их по-настоящему ненавижу и презираю… Не жалею, нет – ненавижу и презираю. Я могу сколько угодно оправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчас проскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но я теперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, враг моих друзей, враг того, что я считаю самым святым. И ненавижу я его не теоретически, не как “типичного представителя”, а его самого, его как личность. Ненавижу его слюнявую морду, вонь его немытого тела, его слепую веру, его злобу ко всему, что выходит за пределы половых отправлений и выпивки… Разве бог имеет право на какое-нибудь другое чувство, кроме жалости?”
Нет, Румата сердечно привязан к тем, кто вышел за пределы общей дикости: к чудакам-книжникам, тонкой и сердечной Кире, преданному и заботливому мальчику Уно, портосообразному барону Пампе. Но именно эти исключительные человеческие экземпляры первыми попадают под ножи “серых”, подравнивающие всех по своему недочеловеческому ранжиру. Эксперимент, поставленный Стругацкими, вовлекал в себя и читателей повести. Захваченные инерцией мушкетерско-шпионского дискурса, читатели не могли не чувствовать радостного удовлетворения в тот момент, когда доведенный до отчаяния Румата -принимался крошить своим волшебным мечом всех подряд, от грязных штурмовиков до их могущественных вождей. Но финал повести, когда Румата уже оказывался на Земле, среди близких и, главное,подобных ему людей, напоминал о том, что, совершая свой выбор, Румата перешагивал за какую-то существенную нравственную грань, и о том, что статус бога с разящим мечом в руке не всегда совместим со статусом человека:
* “Он протянул к ней огромные руки. Она робко потянулась к нему и тут же отпрянула. На пальцах у него… Но это была не кровь – просто сок земляники”.
Двусмысленность этого финала подчеркивала драматическую неразрешимость коллизии интеллигента-”профессора” и народа. Интересно, кстати, что сама идея “прогрессорства” впервые появляется в повести Стругацких “Полдень XXII век (Возвращение)” (1961), и в этой повести она еще представлена как всецело романтическая, однозначно благородная, хотя и трагическая, миссия. Темы, намеченные в “Трудно быть богом”, проходят через все последующее творчество Стругацких. В повестях “Обитаемый остров” (1969) и особенно в “Гадких лебедях”. Впервые опубликована в 1971-м году в Германии, в России – только в 1987-м году социальное отчуждение интеллигентов, загоняемых в гетто, приравниваемых к биологическим мутантам и, возможно, таковыми являющихся (в силу повышенной чувствительности к государственной лжи и насилию), интерпретировалось писателями как отчетливый симптом фашизации советского общества (условность декораций в той или другой повести не могла, конечно, скрыть подлинного объекта художественного анализа – советского “застойного” тоталитаризма).
Похожие сочинения
Размышления над книгой “Трудно быть богом”
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие писатели, как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие, пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирпича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабаний, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Получается, умники из будущего не могли понять, что для того, чтобы цивилизация существовала, ей необходима история, состоящая из историй каждого отдельного поколения и индивидуума. Земля многое испытала на себе до сегодняшнего дня: природные катаклизмы, кровавые войны и революции, научно-технический прогресс, обернувшийся огромной озоновой дырой в атмосфере. Много пришлось испытать и человеку. Но мы живем, ощущаем себя землянами и гордимся этим перед Вселенной, о чем готовы сказать любому встречному инопланетянину.
Кстати, о пришельцах. Более умные, чем люди, Странники в своих целях используют Землю и ее население. Не из злых побуждений, а совершенно не задумываясь о реакции нормальных людей, они занимаются своими делами, но несколько необычным образом. Это сеет неразбериху и путаницу, люди теряют способность контролировать происходящее. Странники порядком навредили землянам, правда сообщив, что они всегда готовы прийти на помощь. Неизвестно, была бы их помощь полезной.
«А муравьи-то перепуганы, а муравьи-то суетятся, переживают, жизнь готовы отдать за родимую кучу, и невдомек им, беднягам, что жук сползет в конце концов с муравейника и убредет своей дорогой, не причинив никому никакого вреда… А если это не
«Жук в муравейнике»? А если это «Хорек в курятнике»?..» – говорит еще один умный человек по поводу вторжения Странников.
Если не брать масштабов Вселенной, то примеров вторжения инородцев в менее цивилизованную среду на Земле можно вспомнить много. Открытие Америки, повлекшее за собой истребление коренного населения. Аборигены Миклухо-Маклая, не сумевшие справиться с плугом. Гуманитарная помощь отсталым странам, спровоцировавшая спекуляцию. Значит, люди были не готовы принять чужую цивилизацию. Их уровень развития, нравственные устои диктовали им собственный путь. Генетически в человека заложено усваивать то, что достигнуто своим трудом. Только в этом случае он растет и совершенствуется. Человек сам должен управлять своим настоящим, радоваться новому достигнутому уровню. Строить свою историю. Человек будущего появится не с помощью НТР. Как сказали Стругацкие: «Новый человек может быть сформирован только новой педагогикой, а прорывы в нее пока удручающе редки и неуверенны, и их без труда, почти автоматически душит непроворотная толща педагогики старой». Самовоспитание – начало новой педагогики, А воспитать в себе нового человека можно и без постороннего вмешательства.
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие лисатели как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирлича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабанй, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Похожие сочинения
Изложение сюжета повести Стругацких «Трудно быть богом» Новое!
Повесть Стругацких
“Трудно быть богом” как антиутопия
Творчество российских фантастов Аркадия и Бориса Стругацких не относится к развлекательной литературе и “легкого” чтива. Стругацкие продолжают и развивают ту линию научной фантастики, которую определяют как социальную фантастику, которая была начата Гербертом Уэллсом (“Война миров”, “Освобожденный мир”, “Самодержавие мистера Паргема” и другие). Одним из великих завоеваний реалистической литературы Нового времени является ее критическая позиция в отношении современного общества. Эта позиция присуща и творчества Уэллса: он проявлял опасные тенденции в развитии человеческой цивилизации (война как привычное и “нормальное” явление; использование достижений науки для порабощения человека; тенденции фашизации в странах ” культурной Европы”; духовная деградация человека). Фантастика Уэллса – реалистична, потому что она в условной форме раскрывает реальные социальные противоречия и угрозы в развитии общества, утрату им гуманистической ориентации; страх перед неизвестностью мрачного будущего, наступление которого еще вчера был подготовлен “человеком неразумным”. Проблема социальной неразумности и конфликт с ней одиноких носителей разума – главный в его творчестве. Именно этот конфликт на первом плане и в повести Стругацких “Трудно быть богом”.
Дальнейшее развитие социальной фантастики в творчестве К.Чапека (“РУР”, “Белая болезнь” “Иметь”), О.Хакслі (“Новый прекрасный мир”, “Обезьяна и сущность”, “Остров”), І.Єфремова, (“Туманность Андромеды”, “Час Быка”), С.Лема (“Возвращение со звезд”, “Футорологічний конгресс”), Г-Д.Бредбері (“451 по Фаренгейту”, “Марсианские хроники”), Р.Мерля (“Мадрапур”) и других фантастов ХХ ст.
Существует много определений сущности научной фантастики: “отрасль художественной литературы”, “вид художественной фантастики”, “художественное прогнозирования будущего” и т.д. И надо согласиться с тем, что главный способ создания фантастического мира – так называемый “мисленний эксперимент”. В его основе – какое-то предположение, которое и выступает причиной действия фантастического произведения: “а что было бы дальше, если бы … случилось такое”. Основой сюжета в этом случае становятся необычные социальные, научные, этические последствия этой причине. “Научность” научной фантастики в том, что эта фантастическая причина – вероятна, возможно, не противоречит достигнутому уровню знаний, выводам современной науки, а значит – и логике мышления. Но логика фантастического произведения – парадоксальная, она резко расходится с “правильной логике” так называемого здорового глузу – прямолинейного и этажного мышления самоуверенного обывателя, который “все знает”.
Главное “сверхзадача” социальной фантастики – вынести на “поверхность” сознании массового читателя общественные последствия не только новых возможностей прогресса, но и угроз и опасностей, которые несут человечеству непредсказуемы и предполагаемые тенденции развития общества и открытия современной науки. Последствия – несподіванні, особенно в раскрытии самых сложных, а потому противоречивых и парадоксальных путей развития общества. Социальная фантастика формирует способность к нестандартному и “глубинного” мышление – умение видеть скрытые последствия (часто разрушительные) тех или иных общественных событий. Нередко они, эти события, – своего рода обманное пена, возмущения “поверхности”, которая до времени скрывает глубинную течение магистрального потока жизни, пока не увиденного и не осознанного человеческим целом. Талантливая фантастика в своих высочайших образцах – это настоящая “большая литература”, а не развлекательное чтиво для диванного отдыха. Такая литература требует изрядного напряжения познавательных усилий читателя, неприземленої воображения, способности отказаться от нарушенных стереотипов. “Большая фантастика” розковує ум читателя, порабощенный обыденной рутиной жизни, безжалостно разрушает духовные силы сопротивления человека.
Главный жанр социальной фантастики сегодня – антиутопия (роман, повесть, рассказы, драма), пафосом которого есть предостережения, предупреждения о те социальные опасности, которые представляют угрозу для существования общества. События, о которых идет речь, будут развиваться именно так, как показано их в произведении-антиутопии.
Повесть Стругацких “Трудно быть богом” (1964) полностью соответствует содержательным жанровым признакам антиутопии. Образный мир писателей парадоксальный в своей актуальности: складывается впечатление, что многое в социальных процессах Восточной Европы 80-90-х годов, проблемы нашего сегодняшнего бытия давно были предусмотрены и понятны проницательным реалистам. И пусть нас не смущает термин “реализм” в отношении фантастических произведений: фантастика не противоречит реализму, главный принцип которого – социальность, анализ явлений жизни (в том числе и психологии человека) с социальной точки зрения. Но правда жизни не тождественна реализму, а потому ее разностороннюю сущность могут раскрыть авторы различных литературных направлений. Вспомним “Остров доктора Моро” Г.Уеллса, “Остров пингвинов” А.Франса, “Железную пяту” Д.Лондона, “Войне с саламандрами” К.Чапека, “Замок” Ф.Кафки, “Чевенгур” А.Платонова, “Мы” Є.Замятіна. Именно в этих произведениях с поразительной силой были предусмотрены главные тенденции развития мировой истории ХХ века.
Лучшие произведения Стругацких – “Попытка к бегству” (1962), “Трудно быть богом” (1964), “Второе нашествие марсиан” (1967), “Пикник на обочине” (1972), “За миллиард лет до конца света” (1977), “Жук в муравейнике” (1980), “Волны гасят ветер” (1986), “Отягощенные злом” (1988), “Город обречено”(1989). Все они – заметные явления в литературном процессе 60-80 лет. Их отличает интеллектуализм, единство трагического и юмористического, “возвышенный побутовізм”. И, наконец, – редкие свойства таланта – умение гипотетическом предоставить рис реальности, понять психологию человека будущего. Все это делает творчество Стругацких особенно привлекательной для мыслящего читателя.
Повесть – антиутопия “Трудно быть богом” – произведение реалистичен, потому содержательное ядро ее творческого метода-социальный анализ причин и последствий исторического парадокса – так называемого “зигзаге истории”: зловещая тень будущего неотвратимо надвигается из прошлого (будущее – фашизм ХХ века в вырожденном симбиозе с примитивным и кровавым феодализмом прошлого). В основе сюжета повести – финал экспедиции землян, сотрудников. Института экспериментальной истории на далекую планету, в социальном устройстве которой угрожающе переплелись ранний феодализм и фашизм, известный нам из земной истории ХХ века.
Проблема социальной глупости и безумия на очередном повороте исторического процесса – главная в этом произведении.
Главный герой повести – земной ученый – историк Румата Есторський вместе с тем и замечательный актер, который уже шесть лет назад с целью конспирации вошел в роль местного задиры и спесивого аристократа, драчуны и дуэлянта, благородного придворного в королевской столице Арканарі. “Фат и прожигатель жизни, любимец дам и запуганных преследованиями ученых”, – так иронично и серьезно характеризует героя один из литературных критиков. В обществе королевства Арканарського – одного из государств далекой планеты – ситуация тотального упадка и деградации. Румата Есторський, человек будущего, попадает в историческое прошлое, видит невероятные страдания подавляющего большинства населения государства. Вполне понятным является его человеческий порыв – изменить положение народа на лучшее. Но вмешаться – значит принести людям еще большие страдания. Трагическая дилемма безысходности: общество еще “не доросло” до того, чтобы понять свое положение и освободить себя от страданий собственными силами. Помощь “сбоку” – преждевременна, потому что общество само должно выстрадать свою свободу, свой общественный утрій и будущее. И эта историческая необходимость страданий как крестный путь очеловечивания – самая большая мука гуманиста Руматы. Инструкция организаторов экспедиции требует от ее участников: вся земная мощь, в том числе и оружие, будет у вас: “Но пускать его в действие вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?”. Но взбудораженная совесть Руматы толкает его на решительные действия, потому что он не может равнодушно смотреть на боль и муку людей. Но могучий ум властно ему диктует: остановись, ибо такое состояние общества на данном этапе его развития – исторически необходим. Сама мысль о такой “необходимости” для него – невыносимо обжигающая. И победила совесть, но она привела к поражению: такой вот диалектический парадокс трагичности героя.
Его “внеземной разум”, поразительное умение владеть оружием, гуманизм и выше интеллигентность человека, которая пришла из будущего, вызывают к нему подозрение, и не только самых проницательных. Здесь что-то не так – вот-вот поймут те, с кем сталкивается Румата. А кое-кто так и говорит, что он – не человек, а один из богов, который выдает себя (чрезвычайно умело!) за человека. Он помогает книжнику Кіуну, который спасается бегством с ужасающей столицы. Благородный дон Румата слишком добрый для жестокого мира, в котором мастер пытки Рэба является высшим авторитетом, потому что это сатана в облике человека. Мордатых штурмовики (“серые сотни”), лакают низкопробный самогон, с топорами или палками в руках, “всем сердцем преданные серому слову и серому делу”. Невероятно тяжело смотреть на мир господствующего зла и не вмешиваться в его дела, как бог світозарних высот, Румата не может, но и провалить эксперимент, погубить экспедицию также не может. Тупиковая, точнее, трагическая ситуация непреодолимой безысходности. В минуту душевной слабости Румата с горечью размышляет: “Значит, так и надо, – думал он, – значит, иначе просто невозможно! Там, где высшей честью считается быть “обычным донищиком в таверне “Серая радость”. Но и размышления умника Кіуна о морали в обществе напоминают тягостные размышления Руматы. И в этом надежда. Правда, не все так просто. Стихийные мятежники типа Арати Горбатого на террор отвечают террором. И разматывается бесконечная цепь насилия, самопожирания общества. И даже дон (или бог) Румата пока что не может остановить этот кровавый круговорот. Действительно трудно быть богом, если ты – человек, к тому же с доброй душой.
По всей стране гремят коваными сапогами приземистые краснорожие парни в серых рубахах, с тяжелыми топорами на правом плече. И притихли затравленные грамотеи, “объявлены вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой измученный болезнями и погрязший в невежестве народ”. Один из них, батюшка Кабані, “изобретатель полезных вещей”, рассказывает Руматі, что изобретения используются в королевстве Арканарському против людей. К тому же он первым открыл процесс изготовления самогона и построил спиртогонний аппарат. Такие вот трагікокомічні парадоксы научного прогресса. Оказывается, что так называемый Пьяный Берлогу батюшке Кабані является одной из хорошо замаскированных баз земных пришельцев.
Дон Кондор – судья в соседней торговой республике Соан, он же и руководитель земной экспедиции, прибывал в Берлогу батюшке Кабані для встречи с Руматою. Встревоженный Румата сообщает, что “положение в Арканарі выходит за рамки базисной теории”, потому что палач дон Рэба “сознательно натравливает на ученых всю серость в королевстве. Все, что хоть немного поднимается над средним и серым уровнем, оказывается под угрозой”. В атмосфере страха не только местные ученые, но и сам Румата. В магазинчике ценителя высокой поэзии батюшке Гаука Румата обсуждает достоинство стихов местного поэта и читает монолог “Быть или не быть” из “Гамлета” Шекспира в собственном переводе аруканською (местной) языке. Захваченный Гаук спрашивает Румату, кому принадлежат стихи впечатляющей силы. Разведчик – историк, храбрый Румата вынужден был сказать, что стихи его собственные. Бесследно исчез выдающийся медик доктор Будах – ” прекрасный и настоящий интеллигент, убежденный гуманист и бессребреник: все его имущество – мешок с книгами. Так кому же ты мог понадобиться, доктор Будаху, в присмерковій стране невежества”. Румата спасает лучших ученых страны: книжника Кіуна, космографа Тарра, историка Нанина, разыскивает доктора Будаха и ради их спасения, наносит визит главном “ловцу умников” – вождю преступных сил – Весе Колесу (от “колесования”), этом “озлобленному пауку”, которого не мешало бы “выловить и вывезти на Землю” в качестве устрашающего экспоната. Прокуратор Патриотической школы, високовчений” отец Киц, является садистом-убийцей и вместе с тем принимает чернецкий постриг. Он преподает Руматі основы государственной іделогії королевства Арканарського: “Умные нам – без надобности. Надобні – верные. Установления просты, и их всего три: слепая вера в безгрешность законов, бессловесный тем послушание, а также безсонне наблюдение каждого за всеми”, “Серая боевая скотина” – вездесущая, это своего рода щуролюди, которым неведома жалость, проблеск мысли. Должны пройти века, прежде чем люди осознают, кто они, какими им положено быть. Но даже в Руматы – “бога” кончится терпение веками смотреть и смотреть на всю эту мерзость, не вмешиваясь, ради чистоты эксперемента. Трагическая ирония Руматы направлена на своих сподвижников: “Останемся гуманными, всех простим и будем спокойны, как боги. Пусть те режут и оскверняют, мы будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них впереди – вечность”. А в это время подозрительных книжников “сажают на кол, король, как положено, – велик и светел, а дон Рэба – безгранично умен и всегда – на страже!.”
Что же дальше? Ограничиться комично мелкими реформами? Например, ввести в обиход нижнее белье? Но “естественным образом” это можно было сделать только через женщин, а Румата и в этом отличался невозможной для разведчика разборчивостью: “Румата держался только на тщеславии этих глупых и до отвращения развратных баб, но проблема нижнего белья оставалась открытой”. Правда на реформаторском горизонте есть и некоторые скромные успехи: “На первом же балу Румата извлек из-за обшлага рукава изысканную мережаный платок и промокнул ею губы. На следующем балу боевые гвардейцы уже вытирали потные лица большими и малыми кусками материи разных цветов”. Как мало все же надо, чтобы даже дона Румату (он же человек, в конце концов) вывести из равновесия: в Руматы вытащили кошелек с деньгами, а те, кто это сделал или видел, глазели на него и радовались. И не денег сожалению Руматі (он их имеет в изобилии), а невозможно для “благородного дона” перенести подлянку: “Сотруднику Института было на это наплевать, но благородный дон Румата Есторський осатанел. На секунду он потерял контроль над собой”. Думая о своей” слишком человеческое” существо, Румата приходит к выводу: “Я же их чуть не зарубил… Вот так бог! Озверел … Я же все-таки человек, и все животное мне не чуждо… А главное – это ощущение наповзаючої тени. Непонятно, чья, непонятно, откуда, но она наползает и наползает совершенно неотвратимо. И эта неотвратимость чувствовалась во всем”. А тем временем король подписывает “ужасные приказы, что обрекают на мученическую смерть самых честных и бескорыстных людей”. Румата обостренной интуицией чувствует, что в королевстве “назревал чудовищный гнойник, и прорыва этого гнойника надо было ждать не сегодня – завтра”. Толпы возбужденных людей на улицах, растерзан штурмовиками поэт отец Гаук…
Румата говорит руководителю экспедиции дону Кондору о невыносимость своего положения: “Мне не нравится, что мы связали себя… самой постановкой проблемы… Потому что в моих условиях это научно обоснованное беда… мне очень трудно держать себя в руках”. Дон Кондор отрицает Руматі, напоминая, что все они прибыли сюда для того, чтобы помочь этому человечеству, а не для того, чтобы утолить свой справедливый гнев”. Так, гнев опасен тем, что он часто выходит из берегов, но никуда не денешься от того, что этот гнев справедлив. В споре Кондора и Руматы отстаиваются разные позиции. Для Кондора – невмешательства в ход истории общества Арканарського королевства, а с точки зрения Руматы,- любая теория – не сама жизнь, а лишь очередная попытка понять пока неизвестны законы жизни. И в главном справедливость – на стороне Руматы, потому что он видит главное – избыток социального зла в королевстве Арканарському, этого зла – больше, чем “необходимо” как с точки зрения “басизної теории”, так и для выживания самих носителей зла. И самое страшное то, что не видно пределов роста зла, нет реальных сдерживающих его факторов или ограничителей. Румата с горечью размышляет: “я Один на всей планете вижу страшную тень наползает на страну, но как раз я не могу понять, чья это тень и зачем она”.
Если для Кондора “самое страшное – войти в роль”, то для Руматы постоянная угроза – выйти из роли “благородного дона” и “разрядить ненависть”. Но это – непозволительная роскошь, потому что в прошлом уже были примеры справедливого, но преждевременного нетерпение. Все они заканчивались поражением… Где же выход? Пустить в ход оружие против “серой сволочи”? “Затем неизбежно. Кровавый хаос в стране… И окаменелое лицо того, кто будет послан с Земли тебе на смену и найдет страну обезлюділу, залитую кровью, догорающая пожарами, в которой все придется начинать сначала”. А люди? Как найти путь к ним, потому что “их еще невозможно научить, объединить, направить, спасти от самих себя”. И то, что тысячи “благородных людей фатально обречены, вызвало в груди ледяной холод и ощущение собственной подлости”.
Румата размышляет над ошибками землян в их концепции исторического процесса, где, по его мнению, не учитывается конкретика будней повседневности, которая формирует психику человека: “мы Считаем, что всегда будем сохранять ясные представления о добре и зле, о враге и друзей. И мы думали, вообще, верно, только многого не учли… Это безнадежно, подумал он. Никаких сил не хватит, чтобы вырвать их из привычного круга забот и представлений”. В этом случае имеешь дело с горой традиций, правил стадности, освященный веками… доступных любому тупаку, правил, которые освобождают от необходимости думать и интересоваться”.
А события надвигаются и их не остановить. Вес Колесо – главарь преступного мира, тайно вступает в сговор с руководителем государственной службы безопасности Ребою. И Румата понимал, что наступил качественно новый момент в развитии событий: “Он должен слышать разговор двух пауков”, и ему удалось это сделать. “Пауки договорились”, и результатом этого заговора стал государственный переворот, свержение королевской власти, отравление короля, а затем – массовое уничтожение “серых” штурмовиков и обывателей. Жестокий Рэба для укрепления своего “авторитета” становится епископом и делает свои злодеяния уже от имени церкви. Неожиданно для земных пришельцев и наблюдателей, вооруженных “надежными” знаниями, история королевства Аркарського пошла непредсказуемым путем. Никто не ждал политического “перевоплощение” поліцей-министра в епископа, предоставление Ребою своем режима церковно-религиозной окраски: вооруженные монахи заменили “серых” штурмовиков.
Если событийной кульминацию повести является государственный переворот в королевстве Арканарськім, то духовная кульминация – это дискуссия Руматы с Ребою (руководителем нового режима), Будахом (спасенным королевским врачом) и Аратою (вождем народных восстаний). Во всех трех эпизодах собеседники Руматы догадываются, что Румата – “не отсюда”, существо не из этого мира. Для Реби Румата или сам дьявол, что умеет изготавливать монеты из золота невероятной чистоты, или, в крайнем случае, – из ближайшего окружения дьявола. Для Будаха Румата – человек, но таких способностей и возможностей, которые невозможны на планете Арканарі. Арата считает Румату одним из богов, но богом странным, который мог бы помочь его войскам страшным оружием, но это оружие настолько ужасна, что ее боятся даже боги. Тем более, что она может попасть в руки бесчестных и жестоких правителей.
Боевики Реби штурмуют дом Руматы, и две арбакетні стрелы на смерть поражают Киру – любимую Руматы. Милосердный Румата с планеты Земля за пять лет в Арканарському королевстве пережил сто двадцать шесть дуэлей – и ни одного убитого. После убийства любимой Румата стал ждать, когда упадут двери” под ударами убийц. И “бог” добра и света, благородный дон Румата Есторський, стал человеком с мечом в руках и преградил дорогу злу. Ибо для него ни в коем случае недопустимо экспериментировать жизнью людей.
В эпилоге мы узнаем, что Румата был спасен экипажем патрульного дирижабля землян и доставлен на Базу. А теперь он уже на Земле. Друзья детства, Пашка и Анка, через много лет снова в лесу своих детских игр, о которых уже оповідалось в прологе. Они идут на встречу со своим давним товарищем Антоном. Это ему предстояло стать доном Руматою на далекой зловещей планете в Арканарському королевстве. Они видят домик с лужайкой – убежище уставшей души Антона-Руматы. Видно, что много чего возбуждено в душе Руматы пережитым на Арканарі. Анка не дыша смотрела, как через поляна к ним идет Антон – огромный, широкий, со светлым, но загорелым лицом. Ничего в нем не изменилось, он всегда был немного мрачный. Она пошла ему навстречу … Он протянул к ней огромные руки. Она робко потянулась к нему и тут же – відсахнулась. На пальцах у него… Но это была не кровь – просто сок земляники”.
Поразительная сила искусства Стругацких позволяет нам понять глубинную реальность фантастического мира, учит нас вглядываться в нашу земную жизнь и понимать его скрытые, потаенные импульсы, делает нас мудрее, чище и добрее.
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие писатели, как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие, пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирпича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабаний, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Беру!
Ответ оставил Гость
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие писатели, как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие, пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирпича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабаний, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
12 апреля 2014 года в самый разгар антиукраинской истерии на российском ТВ, когда в эфире рекой текли фекалии лживой пропаганды, принесшей с собой густую и плотную, так давно стремившуюся выбраться наружу, национальную Тень, я посмотрел фильм Алексея Германа «Трудно быть богом». Это был еще один теплый день «русской весны», которая разворачивалась вполне по-русски, с присущей нам противоречивостью, абсурдом, размахом и беспросветной верой в избранность и уникальность русской души, гениальность Царя. Будучи по большей части нацией с ведущей интровертно-чувствующей функцией, да, да, той самой, что ни одной англо-саксонской извилиной не понять, той самой, чья ценностная шкала остается неведома самому ее носителю, мы показали миру хладнокровную и расчетливую Тень, логически выверенная мыслительная точность которой, так экстравертно-мыслительно и победоносно заграбастала лакомый кусок соседней братской Украины. Россия, сыграв по-новому еще одну версию пьесы о сложных братских отношениях библейских Авеля и Каина, утерло нос и мыслительной Европе и Америке с ее экстравертным чувством. Мы, русские, показали миру свою национальную Тень, напомнив цивилизации, какой именно народ создал одну из самых великих и непобедимых империй.
Либеральные демократии содрогнулись от маленькой победоносной агрессии и стали нервно перебирать в памяти все исторические события, когда русские маршировали по улицам их городов с флагами самой щедрой и милосердной империи. Коллективная память жива у потомков парижан, чьи предки встречали с хлебом солью войска Александра Первого после разгрома наполеоновских армий; пробежал холодок в сердцах поляков, прибалтов, финнов, шведов, турецких граждан, грузин и т.д., а про немцев я, вообще, молчу: еще матушка Елизавета Петровна потребовала принести ей Берлин на шпаге, но сударушка не дожила. Дух, никем непонятой и никем непобедимой Империи, распавшейся в конце двадцатого века по большей части по внутренним причинам, внезапно начал вселяться в головы власть предержащих новой псевдодемократической наследнице и правопреемницы Российской Империи, а затем стал транслироваться всероссийскими мозговыми облучателями из Останкино. Этот дух оживил таких кровавых призраков и неискупленную кровь жителей страны павших и истребленных в двадцатом веке во время двух мировых войн, революций, репрессий, национального грабежа, голодомора, вытащил из национального подвала таких скелетов, что многие до сих пор щиплют себя украдкой, чтобы проверить, не происходит ли все это с ними во сне.
Наш искусный Президент-психотерапевт в ходе всероссийской психотерапии проделал с нами важнейший этап глубокой психологической работы, а именно привел нас к столкновению с коллективной Тенью Нации. И нам придется эту Тень принять, ассимилировать и полюбить, иначе не произойдет коллективной трансформации нашего многострадального и нами самими причисленного к великим народа, который несет в мир одному Богу известную миссию. То, как мы поступили с украинским братом и восстановили историческую справедливость, несомненно, войдет в анналы истории. Присоединение Крыма за такой короткий срок уже обросло и народным фольклором, и грандиозными скандалами, и обернулось для мира забытым предчувствием мировой войны. В едином национальном порыве мы признали, что можем наступить на горло брату, когда он слаб, мы можем ограбить его дом, назвав этот акт благим стремлением сохранить добро и мир в его доме. Мы великая нация и мы имеем право – право сильного! Стырив почти бескровно Крым, мы вывели новый национальный тренд «грабь награбленное» на мировой уровень: нам стало тесно в нашем банальном казнокрадстве и РосПиле, нам стало скучно от нашего российского правового беспредела и безнаказанной коррупции, нам вдруг стало мало земли у теплого моря и мы больше не хотим довольствоваться внутренней пропагандой и ложью СМИ, не хотим ждать оживления нашей почти чахоточной экономики, — нам потребовался новый мировой порядок, в котором мы смело понесем наше идеологическое и духовное мракобесие. Теневая сторона нашей нации вышла наружу: хватит стыдиться сталинских репрессий, хватит стыдиться наших алчных желаний, плевать нам на весь этот либерально-демократический вздор, потому что мы самые лучшие, самые сильные, великие и только мы знаем истину! Мы кинулись искать и давить эфемерную фашистскую гадину засевшую в Киеве, в оппозиционных СМИ, среди пятой колонны и либеральной интеллигенции…
…мы вдруг превратились в карикатуру на самих себя, но если кому-то стало от этого стыдно, то у нас есть шанс полюбить нашу русскую Тень…
Здесь я хотел бы оставить запись о моих переживаниях и мыслях, которые посетили меня во время и после просмотра фильма Алексея Германа «Трудно быть богом». Фильм произвел неизгладимое впечатление, но почему-то у меня не возникло ни малейшего желания рекомендовать его к просмотру. Не хочется выступать в роли рекламщика фильма, который и так уже нашумел, и о котором было оставлена куча откликов и рецензий, да и отправлять людей в плавание в страну коллективной Тени не особо хочется. Однако если вы хотите опуститься на самое дно человеческого существования и мрака плоти, ее неотвратимой гибели и разложения, вкусить тошнотворные плоды деградации и поплавать в нечистотах, чтобы проверить, насколько вы психологически сильны в диалоге с самыми потаенными теневыми сторонами вас самих и всего человечества, то рискните посмотреть. Если вы отправитесь в это плавание, то советую вам набраться терпения и доплыть до конца, иначе вы упустите маленький шанс получить большой катарсис. Почему маленький? Потому что столкновение с таким живым проявлением коллективной Тени не дает гарантии, что вы сможете ее переварить.
Относительно небольшой зал кинотеатра «5 звезд» на Новокузнецкой был забит. Я наблюдал за публикой, которая пришла посмотреть столь специфический фильм: взрослые пары от сорока до шестидесяти лет, пара-тройка очень серьезных стариков профессорского вида, какая-то залетная молодежь. Некоторые молодые пары оказались совсем залетные, и как бы в предвкушении не совсем приятного и крайне неэстетичного действа, без умолку болтали на весь зал о каких-то скидках, купонах, дешевых билетах Air Berlin, о настоящем итальянском тирамису и почему-то о каком-то кружевном нижнем белье. Эти словестные кружева настолько диссонировали с надвигающейся тьмой, что очень захотелось выключить эту хипстерко-гламурную радиостанцию, но с другой стороны экран все еще оставался погашен. Молодой человек не унимался, развлекая свою девушку, даже когда я недовольно повернул голову и посмотрел на него в упор. В небольшом зале продолжалась литься какая-то молодая чепуха про то, как круто жить в Европе, какие красивые фонтанчики в Риме и какие все-таки дешевые билеты на Air Berlin. Эта пара умолкла в первые несколько минут фильма, через пятнадцать минут они с шумом покинули зал. До конца сеанса, видимо не выдержав мастерской пытки режиссера, из зала исчезла треть зрителей. Сеанс проходил в абсолютной, давящей тишине.
Из черно-белых сцен фильма Германа непрерывно лилось нечто, что порождало не только зрительные атаки на мозг, но казалось, что твои обонятельные рецепторы работали в полную силу, поэтому ты почти вдыхал запах пота, фекалий, мочи, протухшей воды и еды, трупов, гноя, куда вторгались также запахи полового акта, ладана, ароматических масел и всех возможных продуктов человеческой жизнедеятельности. Диалоги героев сопровождались звуками, которые свойственны общественным туалетам, а сама речь напоминала сцены из прогулок больных психиатрических лечебниц. Зритель погружался в нечистоты человека и человечества, на дно примитивного, почти животного существования, проживал целую жизнь в стране вечного предсмертного озноба, пустоты чувств, могильного мрака, кладбищенских туманов; бродил по отхожим местам, богадельням средневековья, домам терпимости, где жила безысходность, никчемность, бессмысленность, и отсутствовали какие-либо ценности; там, где ценность человеческой жизни равна нулю, при том, что эту жизнь трудно было вообще назвать человеческой.
Фильм — прямо скажем — не для слабонервных, он для тех, кто хочет увидеть изнанку человеческого существования, почувствовать тотальное одиночество и безнадежность, погрузиться в Тень, которая никогда никуда не денется. В фильме совсем нет, и не может быть, никакой сексуальности, ибо сексуальность связана с более высоким уровнем существования. Если нет сексуальности, нет места любви, тогда все начинает принадлежать власти, теме, где причудливо переплетены человеческая глупость и гордыня. Если кто-то побеждает, то кто-то унижен, если кому-то рукоплещут и восторженно кричат, то кого-то избивают, поносят, втаптывают в грязь. В фильме красочно без каких-либо красок показана человеческая жестокость и война всех против всех, больше похожая на мышиную возню. Если ты переедаешь и обжираешься, то много испражняешься или блюешь, если ты живешь в роскоши, то кто-то нищенствует, если ты меняешь дорогую тачку на еще более дорогую, то кому-то не хватит денег даже на дешевый зубной протез.
Фильм помогает зрителю ощутить страдание более высокоразвитой души в мире серости и посредственности, плотного и низкого сознания, орально-анального локуса. На экранах постоянно слышатся не только бессвязное ротовое бормотание, но и бормотание вторичных ртов. Мы испытываем страдание души, находящейся на более высоком уровне рефлексии и духовных вибраций, вынуждено пребывающей в царстве примитива, серости, без духовности, недочеловеков, мракобесов и рабов, нет не рабов, а искалеченных псов на службе у хозяина, уставшего от своей псарни. И все время какие-то морально уродливые мальчики, как символы деградированной самости. Фильм об искалеченных судьбах на фоне мотающихся повешенных и разлагающихся трупов, сцен пыток и инквизиции, бесконечного холодного дождя, грязи, рвотных масс и черно-белой крови. Но разве истинная духовность не стучится к нам именно через эту сторону реальности человеческого существования?
Можем ли мы ощутить себя Иисусом, Сверхчеловеком, Богом вынужденно или по призванию очутившегося в мире, в котором нет ничего божественного? Можем ли мы узреть хотя бы какие-то изменения в сущности современного человека по сравнению с жителем Иудеи времен Римской империи? Фильм, как мне кажется, показал бессилие Бога перед своим творением и это бессилие произрастает из потерянной надежды, что в человечестве что-то поменяется прежде, чем у него возникнет желания устроить очередной Апокалипсис. Как тут не вспомнить про Иисуса, который вернется с мечом в последние дни, чтобы вершить свой суд, как главный герой фильма совершил свой!
Я не скрою, что фильм очень тяжело смотреть до конца: он напоминает бесконечную пытку. Его можно сравнить с падением в пропасть коллективной Тени, когда ты летишь и думаешь: «Боже, когда же конец? Где дно у всего этого смрада? Где же хотя бы единственный лучик света?» Когда фильм заканчивается, ты понимаешь, что его не дождался. Свет может родиться в вашей Душе, если вы прочувствуете и поймете, интуитивно прозреете и ощутите, что именно хотел сказать автор. Возможно, внутри вас вспыхнет свет, накроет волной энергии, которая обычно появляется после работы Тени, когда мы соединяемся с самыми мрачными глубинами человеческой психики.
После сеанса я был в состоянии какой-то невообразимой пульсации жизни внутри, которую ощущаешь, когда выходишь за пределы и попадаешь в нуминозное, в состояние застывшего инсайта, который посещает тебя в минуты трансформации, переживаемой тобой, твоими близкими, клиентами. В подземке я поднимался по ступенькам в переходе с одной станции на другую и увидел мужчину моего возраста. Он стоял на коленях и просил денег. Судя по виду он, скорее всего, был наркоманом, который в болезненности и тревоги просил денег. Я подошел к нему, чтобы положить в его трясущуюся ладонь денег, но почему-то он скорчился от страха, будто я намеревался ударить его по лицу со всей силой. Если вы посмотрите фильм, то поймете, почему я упоминаю этот момент. Я сказал ему: «Не бойся!» и положил горсть монет, которые периодически копятся у меня в портфеле. То ли горсть была большая, то ли энергия от меня исходила особая, то ли он просто был рад, что я его не ударил, но он неожиданно кинулся целовать мне руку, и я, отпрянув, ушел прочь. Я поймал себя на мысли, что в моих глазах были слезы, и я вспомнил Дона, который разбрасывал весь фильм деньги, искал хоть какой-то способ коммуникации с жалкими людьми вокруг. Фильм сшибает программы и защиты: я чувствовал сострадание к этому мужчине в метро. Я также видел в своей голове, как безумная толпа издевается на Христом, как она распинает его на кресте, и как Бог отец смотрит на это с Небес, в надежде, что толпа остановится, может быть, сердца людей наполнятся состраданием к самому живому Богу… А разве мы не видим сейчас на земле эти толпы? Разве мы не встречаем людей с животным взглядом? Разве мы не чувствуем, что в нас самих тоже живет зверь?
Я думал также о том, что если твое творение никак не хочет становиться подобным тебе, то от безысходности и отчаяния ты уподобляешься своему творению. Может быть, наш Бог не умер, и Ницше заблуждался? Может, наш Бог жив, просто он стал похож на нас самих? Он стал таким же глухим, слепым, бездушным, жестоким, равнодушным, примитивным, ленивым, праздным и злым? Мне кажется, что наш Бог стал похож на нас – он просто сдался. Он даже не хочет устраивать очередной Потоп, потому что это бессмысленно. Кажется, что Бог пустил все на самотек, послав нас к Чертовой Бабушке, где возможно нам и место… Ему ничего не остается делать, как уподобиться нам, чтобы не чувствовать себя вечно одиноким… Вероятно, это его новый способ достучаться до нас, вступить с нами в контакт через Мрак, если через Свет не получается! Кажется, что через главного героя, мы слышим безмолвный крик Бога в сторону человечества: «Что мне с вами делать?»
Тень невозможно уничтожить, как бы красиво мы ни обставляли нашу жизнь, и каким бы дешевым и вкусным обедом ни кормили нас в Air Berlin. Она приходит в наш мир в виде разъяренной толпы, крушащей все на своем пути, в виде трехмиллионных абортов в год, во взгляде брошенных детей, она сидит на кончике иглы миллионного российского наркомана, она возникает от трения чиновничьей задницы восседающей на золотом унитазе, проявляется в виде разворованных денег и украденного у страны будущего, слышна в унизительном отношении к украинцам и желании заткнуть рот либеральной российской интеллигенции. «За серыми, всегда приходят черные…»
Фильм мало совместим с верой в воздушного доброго Бога, окруженного ангелами-хранителями и великодушными спасителями, с эстетичными и чувственными религиозными умствованиями и восторженностью поэтов. В нем мы можем увидеть некнижного, нефарисейского Господа: там нет места для золотых нитей церковных одежд и боголепного великолепия храмов. Но в нем можно разглядеть шанс на спасение, он может породить свет в вашей душе в ответ на непроглядную тьму, созданную режиссером, и даже намек на прощение, взаимное прощение человека и Бога. Мне кажется, что шанс на спасение лежит в том, что Бог даровал нам сознание способное создавать подобные шедевры, переживать их, понимать их, находить возможность что-то противопоставлять мраку. В нас живет тот самый свет, который пусть на короткое время, но помогает прочищать страшную тьму нашего нижнего ума и плотского существования. Да, нам может быть больно, неприятно, порой отвратительно видеть изнанку самих себя – нашу Тень, но если мы видим ее, если нам больно и стыдно, значит, мы остаемся людьми.
Психотерапевты и аналитики могут испытывать профессиональную инфляцию, когда перед ними сидит несчастный, раздавленный жизнью, жалкий пациент. Разве мы не ощущаем порой себя богами, вкладывающими спасительную милостыню в голову нуждающемуся в спасении и избавлении от душевных страданий? Начитавшись умных книжек, но не способные видеть ни свою, ни чужую Тень, разве не уподобляемся мы Дону, взирающему с высока на созданий с более примитивным сознанием? Или когда кто-то из нас думает, что именно с ним говорит сам Бог?
Столкновение с Тенью – неизбежное и обязательное условие глубинной трансформации человека, только полюбив Тень, мы способны принять участие в борьбе за истину и за будущее. Нам придется рано или поздно спуститься на дно в нашем жизненном странствии, потому что невозможно идти только вверх. В апексе своего жизненного пути, до того, как вознестись, Иисус пребывал в Аду, где его ждала коллективная Тень и встреча с темным братом. Помним, что Иисус полюбил человека целиком со всем его человеческим дерьмом, даже когда он был распят, унижен, зверски избит, опозорен, оплеван и омыт человеческой ненавистью.
Когда я вернулся домой, передо мной вдруг показались испуганные и жалкие глаза того наркомана, которого я встретил в метро. За пеленой животной поволоки где-то в глубине проглядывалась его душа, заблудшая в отравленной плоти. Я снова испытал стыд. Трудно принять падение представителей своего вида, трудно принять Тень нации, но еще труднее сострадать. А нам ведь еще надо научиться, хоть как-то сострадать самим себе, когда мы видим разрушение иллюзий относительно себя, прогресса человечества и, когда мы так и не дожидаемся Бога. Наверное, трудно быть богом — я не знаю; знаю только, что тяжело стать человеком, еще труднее остаться им…
Андрей Можаров.
(Москва, апрель-май, 2014)
.
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные.
Но такие лисатели как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких “Трудно быть богом”. О ней я и хотел бы рассказать.
Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: “Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью”. Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на “кирпич” — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за “кирлича” на них смотрит безжалостная “всамделишная” история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: “Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно”. Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там “своим”!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: “сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ”.
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабанй, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. “Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему”, — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. “Мне никогда не хочется драться”, — говорит Киун. “В том-то и беда”, — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: “Оставь нас и дай нам идти своей дорогой”. Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят “средневековые фашисты”, угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: “Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…”. Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот “бог” вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика У но — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы. поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. “На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники”.
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
. Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…
Похожие сочинения
Человек, на которого я хочу быть похожей. Произведение-описание
Если человек довольно умный, то он время от времени занимается самовоспитанием. Читает книжки, разговаривает со взрослыми, совещается, анализирует свои поступки. И часто избирает кого-то более идеального, чем он сам и старается быть похожим на свой…смотреть целиком
Первый человек в космосе
2 апреля 1961 года с космодрома Байконур стартовала ракета. Она вывела на орбиту корабль-спутник “Восток” с человеком на борту. Юрий Гагарин, первый космонавт Земли, вспоминал потом, что когда он только готовился к полету, ему, как, вероятно, и тебе…смотреть целиком
Письмо бабушке
Здравствуй, дорогая бабушка!
Солнечный привет шлём мы тебе из города Сочи!
Хорошо бы узнать, как твоё здоровье? Как здоровье дедушки? Прости, что долго не писала. Как там поживают твои барашки, котёнок Вася, пёс Дозор? Вы, наверное, очень…смотреть целиком
“Мужество есть великое свойство души народ, им отмеченный, должен гордиться собою”
Тему истинного мужества нельзя раскрыть ярче, чем на примере военной прозы времен Великой Отечественной войны Вспомним время, в которое создавались произведения Твардовского и Шолохова В стране уже торжествовала бесчеловечная сталинская политика, всеобщий…смотреть целиком
Трагизм судьбы поэтов “серебряного века” . Трагедия страны
План
1. Главные художественные достижения в поэзии на рубеже ХIХ и ХХ вв.
2. М. И. Цветаева
3. А. А. Ахматова
4. Н. С. Гумилев
5. С. А. Есенин
6. В. В. Маяковский
7. О. Э. Мандельштам
Поэты “серебряного века” творили в…смотреть целиком
Как зародилась письменность
Письмо является вторым по важности — после звукового языка — средством
Общения людей. Оно возникло значительно позже языка в раннеклассовом обществе в
Связи с усложнением хозяйственной жизни и появившейся потребностью как-то
Фиксировать информацию…смотреть целиком
Время и мир художника
М. Горький, обсуждая в 1930 году проблемы молодой советской литературы, выделил два исторических романа Юрия Николаевича Тынянова— «Кюхля» и «Смерть Вазир-Мухтара». В этих произведениях автор сделал «переоценку прошлого», ничуть не отрицая его. Напротив!…смотреть целиком
Честно говоря, я не очень люблю фантастику, в отличие от многих своих друзей. По-моему, скучно читать книги, иной раз отличающиеся только лишь описанием конструкций звездолетов и устройством какого-нибудь бластера, а в остальном очень похожие и однообразные. Но такие лисатели как Клиффорд Саймак, Рей Брэдбери, братья Стругацкие пишут все-таки о человеке, а фантастические механизмы, неведомые планеты только помогают разговору о назначении человека, его судьбе и долге.
Моя любимая фантастическая книга — это повесть Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом». О ней я и хотел бы рассказать. Начинается повесть мирной сценой. Трое подростков — Анка, Пашка и Антон — играют в лесу. Играют в какую-то странную игру, явно военную и романтическую. Шутливо спорят и препираются: «Между прочим, — говорит Пашка, — у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью». Но ситуация действительно мирная, несмотря на такие разговоры.
И вдруг ребята выходят на «кирпич» — знак, закрывающий проход по старой дороге. И разрушается игра, потому что из-за «кирпича» на них смотрит безжалостная «всамделишная» история: Антон, пройдя по этой дороге, находит скелет фашиста рядом с пулеметом…
Сколько раз я окунался в этот странный мир, прочитав первые строки: «Когда Румата миновал могилу святого Мики — седьмую по счету и последнюю на этой дороге, — было уже совсем темно». Стругацкие рисуют другую планету, непохожую и в то же время похожую на Землю, только на Землю эпохи средневековья. Здесь еще верят в святого Мику и жуткого волшебного вепря Ы, здесь еще не открыта сферичность планеты и лечат настоем яда белой змеи Ку. Здесь правит королевский двор с истеричным глуповатым властелином, его фаворитами и фаворитками. А среди всего этого — молодой аристократ дон Румата, который на самом деле является одним из наблюдателей-ученых с Земли, тайно собирающих данные и анализирующих обстановку на планете. Как тяжело человеку из будущего погрузиться в такое вот прошлое с его глупостью и грязью, стать там «своим»!
Но еще тяжелее для дона Руматы и многих землян, работавших на этой планете до него, не вмешиваться, смотреть, как мракобесы и просто глупцы преследуют, убивают ученых и поэтов — тех. на кого возлагается вся надежда, тех, кто хранит и развивает мудрость и нравственность народа. А их много в этом королевстве: «сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ».
Румата все же пытается помочь им. Перед нами проходят и запоминаются доктор Будах, книгочей отец Гаук, удивительный изобретатель отец Кабанй, писатель Киун. Антона-Румату очень удивляет и злит в этих людях их покорность судьбе. «Сущность человека в удивительной способности привыкать ко всему», — философски замечает доктор Будах. Но Румата не может согласиться с этой покорностью. Он не понимает, почему эти люди не сопротивляются. «Мне никогда не хочется драться», — говорит Киун. «В том-то и беда», — бормочет в ответ Румата.
Но, по-моему, Румата не понимает, что в этих людях главное не покорность и слабость, а наоборот, удивительная стойкость и вера в то, что добро и мудрость победят. И как гордо звучат слова загнанного в угол, преследуемого Будаха, когда Румата, говоря как бы от имени Земли, предлагает силой навести порядок, установить справедливость: «Оставь нас и дай нам идти своей дорогой». Будах верит в будущее, хотя, может быть, и не надеется увидеть его. И в этом он, как мне кажется, морально сильнее Руматы.
Герой из будущего Румата не выдерживает позиции простого наблюдателя, когда понимает, что в стране происходит переворот, что к власти приходят «средневековые фашисты», угрожающие выжечь в стране все хорошее. Он не может оставаться в стороне, хотя его руководитель говорил ему: «Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд…». Но что значит умнее? Холоднее? Беспристрастнее? И в итоге бесчеловечнее?
И вот «бог» вмешивается в дела земные и, вооруженный невиданным на этой планете оружием, идет в бой. Он мстит за свою возлюбленную Киру, за мальчика Уно — слугу, ставшего почти другом, за многих чистых и прекрасных людей, убитых на его глазах.
Конечно, этот безрассудный рейд заканчивается поражением Руматы поражением землянина, взявшего на себя роль бога. Антон-Румата снова на земле и снова встречается с друзьями — повзрослевшей Анкой и Пашкой. Вот он идет навстречу Анке и протягивает ей руки. «На пальцах у него… Но это была не кровь — просто сок земляники».
Вот и все. Так кончается эта повесть. И, как в каждой настоящей книге, трудно решить окончательно, кто из героев прав в вечном вопросе: нужно ли человеку счастье, которое он не сотворил сам, а получил в дар
Но прочитав повесть, начинаешь яснее понимать, что эти вопросы каждый должен ставить перед собой и решать. Каждый, кто хочет быть Человеком.
Трудно быть богом. Трудно быть человеком…